АЛЕКСАНДР КРЕМЕНЕЦКИЙ НАШ СОВРЕМЕННИК №4 2024

РОСИНАНТ И Кo

РАССКАЗЫ

МАТИЛЬДА

        В тот год я работал в Кызылкумской пустыне с двумя китайцами — Ли и Ши. Мы испытывали новый метод поиска золоторудных месторождений, не выходящих на дневную поверхность. У нас был полевой “козёл”, короткий металлический лом, кувалда, канистра с водой, насос, конус для отбора почвенного воздуха и ещё куча разных мелочей. Ну и, конечно же, самое главное — фильтры, которые мы как зеницу ока хранили в химически чистой “царской водке”. Мы примерно знали, где и на какой глубине находятся рудные тела с золотом, и нам всего-навсего оставалось отобрать над ними пробы с поверхности. Работа делалась так: мы намечали маршрут, садились в “козёл” и, сверяясь с азимутом, ехали по пустыне с шагом 10 км. Затем на каждой точке в землю на 40-60 см забивался лом. Лом вытаскивали, а в отверстие вставляли конус с фильтром и через него с помощью насоса прогоняли 50 литров почвенного воздуха. В конце сезона Ли и Ши должны были эти фильтры отвезти в Пекин и там, на одном из лучших в то время приборе, определить сверхнизкие концентрации золота.
        Но речь не об этом. Кызылкумская пустыня — одно из чудес света. Во-первых, здесь действительно пусто. Ни воды, ни людей, ни зверей, ни деревьев; саксаулы и мелкий кустарник не в счёт. Во-вторых, — это пустыня каменистая. Песчаные барханы здесь кое-где, конечно же, есть, к тому же они большие любители при ветрбх бродить с места на место и частенько, как коровы, лежат прямо на дороге. Но главное — это горы. Если ехать по пустыне с юга на север, слева — продольное возвышение, а справа — цепь одиноких кремнистых вершин. Между ними — кривая, широкая долина с плоскими руслами давно высохших рек. В-третьих, — это маки. Весной Кызылкумская пустыня братается с украинскими степями; здесь и там от горизонта до горизонта всё окрашено в один-единственный цвет — красный. В-четвёртых, — это “песчаные цунами”. Как-то мы ехали из Зарафшана в Навои. Было тихо, светило солнце, и даже скорость не спасала от жары. Где-то посередине пути мы увидели перед собой сплошную тёмную полосу, стремительно двигающуюся поперёк нашего маршрута. Отступать было поздно. Не успел наш “козёл” въехать в эту полосу, как мы услышали колкий шум струй песка, бьющих по стеклам и по корпусу машины. Мгновенно стало темно и очень холодно.
        — Мне трудно дышать... мне не хватает воздуха, — пожаловался Ши.
        — Выпей валерьянки и успокойся. Дорогу пока видно. Сейчас главное, чтобы мотор не заглох.
        Сколько прошло времени — трудно сказать. Для нас в “козле” оно явно остановилось, а когда зашагало снова, то вокруг опять светило солнце и было так жарко, что даже скорость не спасала.
        И, наконец, дождь. В пустыне он бывает редко, но если идёт, то всегда беззвучно, потому что на саксаулах и на маленьких кустарниках нет листьев. В пустыне и в космосе любимая песня — “мне приснился шум дождя...”.
Но пора возвращаться к героине истории. Она, как и её собратья — зелёные черепахи, — коренное население Кызылкумской пустыни. Живут они обычно в неглубоких норах под землёй, а весной вылезают наружу и, как танковая дивизия, ползают из стороны в сторону по разным направлениям. В это время они знакомятся друг с другом, женятся, заготавливают на лето ветки саксаулов и маленьких кустарников. Но беда, если кто из них зазевался, — сверху камнем на него кидается орёл. Секунда — и черепаха уже высоко в небе. Ещё секунда — орёл зависает над грудой камней или над дорогой и... разжимает когти. Бедная черепаха кувырком летит вниз. Костяная её броня разлетается на мелкие части, а то, что таилось внутри, становится лакомством хищной птицы.
        Наша черепаха нашлась случайно на одной из точек. Не успели мы вбить в землю лом, как он возьми, да и провались туда целиком. Ли схватил лопату и, чтобы достать лом, стал копать яму. Но не тут-то было — лопата почти сразу упёрлась в густое переплетение веток. Мы стали разбирать ветки руками. Оказалось, что это добротно обустроенная на зиму черепашья нора.
        — Смотрите, Тортилла! — закричал Ли.
        — Где, где?
        — Да вот, — Ли вынул из норы маленькую зелёную черепашку.
        — Хороша, чертяка, — сказал я, — теперь, Ли, это твой законный трофей.
        — Я бы взял её, — смутился Ли, — да к нам в Китай ввоз животных запрещён.
        — Это пресмыкающееся.
        — Тем более, — улыбнулся Ли, — у нас в Китае теперь новые времена, и все между собой равны.
        — Ну, если так, то я оставлю эту черепашку себе. В России нынче тоже демократия, но ещё не до такой степени.
        Маленькую зелёную черепашку в картонной коробке я привёз в Москву. Имя нашлось само и сразу — Матильда: “Кто может сравниться с Матильдой моей?!..” Жена и дети приняли нового члена семьи без восторга, но и без критики. Где и в какой комнате она дневала и ночевала, точно никто не знал. Утром, когда мы завтракали, Матильда сама приходила на кухню. Здесь она получала мокрый лист капусты, огурец в прищепке и зажатую под ножкой стула полоску сыра. В субботу и воскресенье, когда все спали дольше обычного, Матильда заявлялась в спальню и нудно ходила по кругу, громко стуча своими твёрдыми когтями по гладкому линолеуму: “Пора вставать!”
        У меня с Матильдой были особые отношения. Всякий раз, возвращаясь домой, я уже с порога начинал громко: “А где же Матильда? Где моя красавица, где моя самая быстрая на свете черепаха? Давай, Матильда, мотай скорее ко мне. Я тебе по дороге одуванчиков надёргал”.
        Говоря всё это, я переодевался, мылся, разбирал портфель... Матильда же тем временем, где бы она ни отсиживалась, начинала движение к креслу у маленького столика, напротив телевизора. Через полчаса наши дороги сходились. Я включал телевизор, плюхался в кресло, брал тарелку, вилку... и в этот момент появлялась Матильда. Она залезала мне на тапочек и затихала. Я опять громко говорил ей что-нибудь ласковое. В ответ на это Матильда почти целиком вылезала из своего панциря и разрешала потрепать себя по твёрдой голове с маленькими бусинками чёрных неподвижных глаз. Ещё ей очень нравилось, когда я своими ногтями царапал её панцирь ближе к хвосту.
        Прошло несколько лет. Матильда подросла и повзрослела. Пацаны наши тоже доросли до старших классов. И вдруг Матильда исчезла. Мы перешурудили в доме все углы и закоулки. Матильды нигде нет. Потужили-погоревали и стали жить без Матильды.
        А тут нам с женой — командировка в Сибирь. Провели с пацанами беседу: вино не пить, девочек не водить, курить на улице. Накупили им продуктов, оставили деньги и наказали: “Если что, звоните”. На пятый день звонок: “Батя, Матильда нашлась!”
        — Жива?!
        — Жива, ещё как жива!
        — Где вы её нашли?
        — На балконе... Там сетки с пустыми бутылками...
        — При чём здесь бутылки?
        — У нас кончились деньги, и мы решили сдать посуду.
        — И что?
        — Матильда в одной из сеток запуталась.
        — Сколько же она там просидела? Вы её, того, покормите...
        — Не волнуйся. Мы ей около дома одуванчиков надёргали.

        ЗОРЬКА

        Было это на Камчатке. Мы с моим начальником Валерием Ермаковым работали на Ключевской группе вулканов. У нас было два коня и Зорька — большая красивая и очень умная кобыла. Её арендовали в близлежащей военной части и первый раз в жизни заставили ходить под вьюками. С непривычки Зорька сначала растеряла все свои подковы, а затем довольно быстро стёрла копыта. В общем, очень скоро она из помощницы превратилась в обузу. Как-то утром начальник сказал мне:
        — Нас двое. Тебе придётся съездить на Зорьке в посёлок и там подковать её у кузнеца; я подожду тебя здесь и пока похожу в маршруты один.
        “Легко сказать: съезди в посёлок, — подумал я, — это почти девяносто километров, и из них половина — через лес”, — а вслух сказал:
        — Хорошо! А как мы поделим карабин?
        — Карабин я оставлю себе, — сказал начальник.
        — Хорошо! — я пошёл седлать Зорьку.
        Сзади к седлу приторочил сумку с едой и спальный мешок. Полдня ехал, как король: сверху — солнце, слева и справа — белые конусы вулканов... сказка, да и только! К вечеру добрался к подножью Ключевской сопки и заночевал у геофизиков на сейсмостанции Апахончич.
        — Ты что, один вниз? — спросили меня геофизики.
        — Один, а что?
        — Да так. Не боишься?
        — Боюсь, конечно... А что делать?
        — Ты того... — сказали геофизики, — если встретишь медведя, не робей... Он нынче сыт... Ну, а если что, то, как спустишься к лесу, надёргай там побольше сухой берёсты.
        — Зачем?
        — Увидишь медведя — сразу зажги её, он сильно огонь не любит и дым. Да кобылу свою крепко держи, чтоб не понесла.
        На следующий день, как только мы с Зорькой добрались до леса, я первым делом нащипал берёсты и рассовал её по карманам, а несколько длинных полосок заткнул за пояс. После свободного и яркого пространства наверху здесь, в лесу, было тоже интересно, но жутковато. И хотя я, сидя на Зорьке, был почти вровень с кронами деревьев, лес пропускал нас неприветливо и безо всякого желания. Лес стоял здесь очень давно и за это время привык к своему угрюмому одиночеству. Дорога, по которой мы ехали, тоже была тревожна и неприветлива. В её размякших после дождя колеях отчётливо были видны звериные следы и среди них — очень похожие на отпечатки детских ног. “Не хватало ещё здесь встретить бурую мамашу с детьми”, — подумал я. И только я это подумал, как уши у Зорьки нервно навострились, она слегка захрапела и стала замедлять шаг. Мне даже показалось, что она даёт задний ход, — так напрягся подо мной её круп.
        — Чу, Зорька, — хрипло сказал я и потрепал её за холку. — Ты что? Идём, идём... всё нормально...
        Однако она продолжала всхрапывать, задирать голову и косить по сторонам своими огромными бархатными глазами. Я достал спички, вынул из-за пояса бересту и поджёг её. Впереди и немного слева что-то зашевелилось в кустах, и на дорогу вывалился медвежонок. Зорька на секунду остановилась, а затем пошла как-то боком, круто загибая в ту же сторону шею. Опасаясь, что кобыла может понести, я быстро выдернул ноги из стремян, натянул повод и закричал:
        — А ну пошёл вон!
        Медвежонок никак не отреагировал на это, зато из тех же кустов на дорогу вышла его мать. Она, тоже совершенно не обращая на нас внимания, деловито пересекла дорогу, подошла к медвежонку, слегка подтолкнула его своим носом под зад и ушла в заросли... Медвежонок потянулся следом.
        Весь остаток дня я был под впечатлением этой встречи. Я качался в седле и думал: “Как хорошо, что карабин остался у начальника, а то бы я здесь наделал шуму”. К вечеру мы наконец добрались до охотничьего зимовья. Я слез с Зорьки, ослабил подпруги, но снимать седло не стал (пусть немного остынет), отнёс в небольшой бревенчатый домик свои вещи, сходил к ручью за водой и снова вернулся к кобыле.
        — Ну что, Зорька, поедим и спать! Трава здесь хорошая, не то, что наверху, — я погладил кобылу и снял с неё седло, — ты уж извини, но я тебя привяжу, а то ведь утром где тебя искать?
        Один конец длинной верёвки я приторочил к её трензельному кольцу, а второй — к ограде старого загона. Пока я всё это делал, Зорька ходила за мной, как собака, и при любом удобном случае слизывала соль с моей штормовки.
Быстро темнело. Я поспешил в избушку. Разводить огонь, греть тушёнку и кипятить чай не стал. Я лёг поверх спальника и долго ворочался, пытаясь уснуть, но что-то неясное и очень тревожное мешало мне, оно пряталось по углам и шепталось. “Это, наверное, тени от свечки”, — успокоил я себя и задул свечу. Получилась кромешная темнота с маленьким тёмно-серым квадратом посередине. Я встал и подошёл к этому квадрату. На нём немного ниже серого неба на фоне леса был нарисован чёрный силуэт коня. “Так это же моя Зорька!” — я просунул руку в окошко, чтобы удостовериться, что это явь.
        Под утро мне приснился сон: Зорька, насколько могла, просунула морду в окошко и, шлёпая своими большими мягкими губами и глубоко раздувая ноздри, укоряла: “Эх ты! Бросил меня одну... а вдруг медведь? Сам, хитрован, спрятался...”
        — Это совесть, — попробовал я успокоить себя. Я встал, отворил дверь и увидел утро. Косые розовые лучи раскрасили лес, небо и землю в весёлые и очень надёжные цвета. Сверху и сбоку тарахтели птицы и лениво жужжали комары. Зорька громко щипала мокрую от росы траву.
        — Привет, Зорька!
        Кобыла, не разжимая губ, что-то профырчала.
        Я заседлал её, и мы, вновь составив традиционный ансамбль “всадник на коне”, двинулись в путь.
        Сегодня всё было по-иному. Высокое небо и близкая цель вселяли уверенность. Я, наконец, рассмотрел окружающий нас лес. В нём ничего не было особенного: начинающие желтеть деревья, пышный и бесформенный кустарник, густая сочная трава, которую так любит Зорька, особенно нежный ажурный хвощ. Примерно пополудни наша дорога уткнулась в перпендикулярный к нам более широкий и хорошо накатанный грейдер. Он шёл вдоль правого борта реки Камчатка, соединяя между собой редкие посёлки и рыбачьи стоянки. Я повернул кобылу в сторону Ключей, и она, явно чувствуя близость дома, ускорила шаг.
        Через несколько километров сбоку от дороги я увидел грузовую машину. Сильно накренившись, она стояла около телеграфного столба. На столбе “на когтях” стоял монтёр и чинил провода. Внизу, рядом с машиной, густо дымил костёр, и там, спасаясь от комаров, стояли ещё несколько человек. Когда мы поравнялись с ними, я придержал Зорьку и поздоровался.
        — Привет, паря, — ответил мне за всех высокий человек в свитере, — чё, у Кириковых давно нет света?
        — Не знаю. Я из геологов.
        — А чего тогда по лесу шарашишься?
        — Я не по лесу... Я сверху от вулканов иду.
        — Чё, оттуда? — седой недоверчиво показал в сторону Ключевской сопки.
        — Оттуда...
        — Чё, один?
        — Один.
        — Давно... идёшь?
        — Третий день.
        — Ты чё, без оружия?
        — Зачем оно мне?! — самоуверенно ответил я. — Кого бояться-то?
        — Ну, ты даёшь, паря, — уважительно сказал мне седой и тут же обратился к стоящему рядом пацану. — Гляди,     Васька, какой молодец, однако! А ты без ружья ни на шаг от машины. Даже в кусты с ним ходишь.
        — Ну ладно, — прервал я седого, — мне пора. Бывайте.
        Я толкнул кобылу каблуками в бока и небрежно прикрикнул: “Чу, Зорька! Пошла!”



        РОСИНАНТ И Кo

        В 1970-е годы мы работали на границе Тувы и северной Монголии, в долине реки Бусэйн-Гол. По реке этой проходит никем не охраняемая государственная граница, а справа и слева возвышаются крутые склоны белых мраморных хребтов. На закате склоны эти оживали фантастическими рериховскими картинами яркой бело-розово-голубой мозаики.
        Наш отряд — пять геологов-“кавалеристов”: начальник, коллекторы Яшка и Сашка, конюх-тувинец Дамб’а и я. Плюс восемь тувинских лошадей: пять — под нами и — три под вьюками. И ещё две приблудные собаки-близняшки — Эрзын и Хурзын, прозванные нами по рудопроявлениям молибдена и вольфрама.
        Пару слов о героях повествования — тувинских лошадях. Это древняя аборигенная смесь монгольских скакунов и русских тяжеловозов. Они невысокого, до полутора метров, роста, крепкого телосложения с мускулистой шеей, густой гривой и умной мордой. Выносливы, неприхотливы в питье и пище, работоспособны в горах и свободолюбивы. Брали мы их в забытом Богом тувинском посёлке по-ковбойски — из табуна. Наш конюх Дамб’а носился с лассо на своём коне среди бешено мечущейся лавины лошадей и арканил нужных нам для работы помощников. Мне достался белый конь, наречённый, естественно, Росинантом, а моему напарнику Яшке — гнедая кобыла Тува.
        А теперь три истории. Первая про то, как мы с Яшкой объезжали наших лошадей. Рано утром мы верх’ами, я — на Росинанте, а он — на своей Туве, отправились в маршрут на горное плато. Долго, друг за другом, поднимались вверх по крутому узкому ущелью, на дне которого, под глыбами камней, глухо шумел ручей. Мой Росинант, как и подобает верному рыцарскому коню, двигался неторопливо, аккуратно обходя опасные места, а Тува то останавливалась перед препятствиями, как вкопанная, то рвала узду, пытаясь перепрыгнуть через них. Бедный Яшка то орал на всё ущелье: “Пошла! Пошла!” — то сползал на круп кобылы и до посинения натягивал повод. Мы часто останавливались, спешивались, курили и последними словами поносили норовистую кобылу. В конце концов, Туве всё это надоело, и в один из перекуров она, стоя за Яшкиной спиной, исподтишка укусила его за пятую точку. На этом противоборство новобранца-наездника и аборигенской кобылы не закончилось. На плато мы привязали лошадей к скале, отработали маршрут и под вечер, приторочив к седлам сумки с камнями, собрались в обратный путь. Сели на лошадей, понунукали, потолкали их в бока каблуками сапог... Мой Росинант, как и подобает верному рыцарскому коню, коротко всхрапнул и послушно направился к ущелью, а Тува заартачилась: стоит под Яшкой, как пень, ни тпру, ни ну!
        — Саша, — крикнул мне Яшка, — подтолкни эту заразу сзади!
Я развернул Росинанта, подъехал к Туве, крикнул Яшке: “Держись!” — и длинным концом верёвки стеганул её по крупу ближе к хвосту. Тува дико заржала и свечой взмыла на дыбы. Яшка стал белым, как стена, но слава Богу, удержался в седле. Тува же вернулась в исходное положение и опять ни с места. Я слез с Росинанта и вместе с ним подошёл к Туве. Погладил их обоих по мордам, похвалил Туву за пируэт и предложил прогуляться вместе с нами вниз по ущелью к табору. Тува кивнула, что-то сказала Росинанту и легко тронулась с места.
        — Что она сказала? — спросил я Росинанта.
        — Женщина! — беззлобно прошлёпал он большими и мягкими губами. — Что с них возьмёшь?..
        Вторая история про то, как мы с Яшкой победили медведя. На этот раз мы с Яшкой на своих объезженных лошадках и в сопровождении собак-близняшек маршрутили далеко от табора. К вечеру дорогу нам преградила вертикальная скальная стенка ледникового цирка. Мы тормознулись, чтобы посмотреть её и постучать молотками.     Пока то да сё, стало темнеть, а стенке этой ни конца, ни края. Решили переночевать. Осмотрелись, вокруг — лунный пейзаж: ни деревца, ни кустика, ни ручейка. Сплошные камни и белые пятна снежников. С трудом нашли чудом попавший сюда ствол сухого дерева и метрах в ста от него, около снежника вбили колья, привязали к ним лошадей, развели костёр и вернулись к сухому дереву наколоть дров на ночь. Место глухое, тёмное, тревожное, и потому всякий шорох рождал предательский страх: “А вдруг медведь?!” Лупим мы с Яшкой молотками по древесной сушине и вдруг слышим собачий визг. Обернулись и с ужасом видим, как за дымом костра медведь насел на наших собак и давит их.     Не сговариваясь, мы с молотками наперевес и диким криком: “Пошёл вон, твою мать!” — рванули к костру. Примчались и видим: Эрзын лежит на спине, над ним стоит Хурзын с вздыбленной шерстью, и оба, широко раскрыв пасти, рычат друг на друга и повизгивают. Оказалось, что собаки наши так играли, дым же костра увеличил их тени до гигантских размеров, а наш страх материализовал всё это в медведя.
        Я подошёл к Росинанту, снял с него седло, погладил и спросил: “Ну, как тебе этот карнавал?” — “Бывает... — привычно фыркнул он. — А чем собираетесь кормить нас с Тувой?” — “Потерпите, — успокоил я его, — мы Яшкой тоже без ужина, завтра будет день, будет и пища!”
        Третья история про то, как мы чуть не загубили вьючного коня. В тот день мы переходили на новое место. Начальник отряда с Сашкой рано утром на лошадях вышли маршрутом к новой точке, а мы с Яшкой и конюхом Дамб’а сняли и сложили прежний табор в мешки и сумы, приторочили их верёвками на три вьючных коня, сели на своих лошадей и, взяв в повод коней с грузом, двинулись следом. Полдня спускались-поднимались с горки на горку, а когда переходили глубокий и узкий каньон, лошадям пришлось брести через горный ручей. Здесь-то и случилось то, что и случилось. Вьючный конь Серый, которого вёл в поводу Дамб’а, неудачно прыгнул через ручей. Ноги у него подкосились, он упал на грудь, шлея соскочила из-под хвоста ему на спину, и весь громадный груз съехал Серому на шею. Мы, конечно, спешились, ср’езали ножами верёвки на Сером, сняли с него груз и помогли встать на ноги.       Покурили, разобрали груз Серого на своих лошадей и продолжили путь. Серый шёл сзади, криво сгибая свою шею. Вечером, на новом таборе, Серый ходил, как пьяный, спотыкаясь о каждый камень, а когда выпала роса, брюхо и спина его покрылись горячим паром. Бедняга Серый заболел! Мы дали ему с морковкой жаропонижающее, смастерили из дощечек шину и примотали её бинтами и лейкопластырем на его кривую шею. Серый стал зваться Серый-Кривой и до конца сезона, пока не поправился, на полную катушку филонил.
        Как-то перед маршрутом я потрепал Росинанта по гриве и спросил: “Ну, и как тебе наш Серый-Кривой?” — “Дураку везде счастье”, — добродушно ответил мой верный конь.


ПРИНЦЕССА

        Было это в начале двухтысячных. Наш институт проводил эксперименты на Курильских островах по извлечению редкого элемента рения из фумарольных газов действующего вулкана Кудрявый, что на острове Итуруп. Задача — в кратере этого вулкана, на одном из высокотемпературных фумарольных полей, установить металлический колпак, чтобы под ним накопить рениеносные вулканические газы и насытить ими предварительно насыпанный под колпаком слой сорбента — цеолитовый песок. Металлический колпак мы изготовили в Москве, разобрали его на части и грузом отправили по железной дороге во Владивосток. Там груз получили геологи нашего института, чтобы переправить его на пароходе на остров Итуруп, затем на своих двоих поднять на вулкан, собрать там колпак и установить его в кратере.
Дальше — история, рассказанная руководителем отряда Игорем Спиридоновым.
        “Недалеко от морского порта у местного жителя мы арендовали помещение для ночлега и нашего груза и каждый день ходили в порт в поисках попутного судна на остров Итуруп. Наш хозяин — одинокий пожилой мужчина. Хозяйство — куры, гуси и серой масти лошадь. Как-то вечером спрашиваю хозяина:
        — А покататься на лошади можно?
        — Покатайся, если сможешь...
        Я взял пару яблок, угостил лошадь, погладил её по морде и попробовал сесть на неё. Но не тут-то было! Лошадь всхрапнула и резко отошла в сторону. Я принёс ещё пару яблок, опять угостил лошадь, погладил её и попробовал сесть снова. Эффект тот же.
        — Почему она у вас такая несговорчивая? — спросил я хозяина.
        — А что ты хочешь, раз-два — и в дамках? К ней подход требуется...
        — Какой?
        — Ну, там помыть её, расчесать, поговорить с ней...
        Я взял ведро, набрал из колодца воды, стал щёткой мыть лошадь и приговаривать: “Умница! Серая красавица моя...” Лошадь стоит как вкопанная и только уши свои слегка косит в мою сторону. Драю я её щёткой, а из-под щётки грязь ручьём льётся. Сходил ещё пару раз к колодцу за водой, поплескал на подопечную из ведра, смотрю и — о чудо! — передо мной стоит белая красавица-кобыла! Подождал, пока чудо это обсохнет, расчесал кобыле гриву и присел отдохнуть под деревом. И снова чудо! Белая гордая кобыла слегка наклонила ко мне голову: “Чего расселся? Поехали, покатаю тебя!”
        Утром хозяин крепко пожал мне руку:
        — Молодец! Я же говорил тебе, кобыла — всё одно, что принцесса, подхода особого требует...”

ГУСИ-ЛЕБЕДИ

        Случилось это на Кубани. Там в восьмидесятых годах в одном из нефтегазоносных районов бурили сверхглубокую скважину до шести километров. Через каждые пять-шесть месяцев я приезжал на эту скважину со своими помощниками документировать очередные метры выбуренных пород для геохимических исследований. Естественно, мы подружились с местными геологами, живущими недалеко от буровой вышки — в станице. У каждого из них — свой дом, сад-огород, куры, гуси и прочая живность.
        А теперь история, рассказанная одним из этих геологов.
“Как-то под вечер мы с женой поужинали, собрались спать, и вдруг — стук в дверь. Приехал мой давнишний друг. Спрашиваю жену:
        — У нас есть что-нибудь к столу?
        — Уже нет. Сходи в сарай, возьми гуся, а я, пока то-да-сё, быстренько вам приготовлю его.
        Я побежал в сарай и там в темноте, на ощупь схватил за шею первого попавшегося гуся и стал вытаскивать его из-за загородки. Гусь сразу смекнул, что к чему, стал всячески сопротивляться, хлопать крыльями и сердито шипеть. Я, продолжая спешить, зажал рукой ему клюв, и неожиданно услышал недовольные коллективное шипение его гусей-собратьев. На этом моё чёрное дело не кончилась. Утром, когда я выпускал этих собратьев из загона и давал им корм, они тесной гурьбой бегали за мной, воинственно шипели и больно щипали меня за ноги. Хорошо ещё, что эти гуси-лебеди, в отместку за своего товарища, не унесли меня к Бабе-яге”.