ПРОЗА
АЛЕКСАНДР ПОНОМАРЁВ
ОРЁЛ ИЛИ РЕШКА
РАССКАЗЫ
ПОДАРОК
Лера лежит у себя в квартире пластом, устремив воспалённые глаза в потолок. Раскинувшись на диване в домашнем халате и тапках, неумытая, нечёсаная, она изучает папиллярные узоры трещин там, где совсем недавно висела её любимая хрустальная люстра под эксклюзивной лепниной. Четвёртый день она почти не спит, совсем не ест, только пьёт, пьёт, пьёт. Неумело хлещет сорокаградусную, оставшуюся после собственного дня рождения, прямо из горлышка. Обжигающее гортань зелье течёт у неё по губам и подбородку, ниспадая на неприкрытую грудь, а оттуда на живот. Глотает “Столичную” Лера жадно и подолгу, до тех пор, пока не начинает давиться и хрипеть. Звуки её надсадного кашля отражаются от стен полупустой квартиры и возвращаются к Лере эхом, гулким до ломоты в барабанных перепонках.
Изредка Лера встаёт с дивана и кое-как плетётся в сторону уборной. Каждый шаг отдаётся вибрациями в её наполненной свинцовой тяжестью голове, что ухудшает и без того плачевное самочувствие женщины. По пути она каждый раз останавливается в дверях ванной комнаты и смотрит на мраморную купель, полную дарёных роз, которые она так и не расставила в вазы. Лера представляет себя плавающей среди них, такой же красивой, бледной и… мёртвой. От долгого созерцания розового и белого у неё начинает кружиться голова. Почувствовав очередной неукротимый позыв, Лера бросается к унитазу.
Скажи ей кто-нибудь неделю назад, что она за три дня выпьет без малого три литра “Столичной”, Лера бы расхохоталась бы ему в лицо (тогда она ещё могла смеяться). Да она перестанет себя уважать, если позволит себе больше двух бокалов сухого за вечер!.. Но за эти три дня у Леры появились смягчающие обстоятельства. Во вторник её бросил муж.
В тот вечер они с Олегом одновременно отмечали её день рождения и мужнино назначение на руководящую должность. Гостями в основном было мужичьё из его института, чей сермяжный коллектив разбавила пара Лериных старинных подруг.
Когда гости расселись за столом, Олег, постучав вилкой по бутылке с шампанским, взял слово и произнёс полную лестных эпитетов речь о своей боевой подруге, разделившей с ним двадцать лучших лет его жизни, не преминув, между прочим, отметить, что всем хорошим, случившимся с ним в этот период, в том числе и нынешним своим назначением, он обязан исключительно любимой жене. Всё время, пока Олег говорил, он, не отрываясь, смотрел на Леру влажными, проникновенными глазами. Точно таким взглядом обнимал жену Штирлиц в сцене их конспиративной встречи в кафе “Элефант”.
А когда отзвенели бокалы, Олег под всеобщие аплодисменты, галантно встав на колено, вручил Лере бриллиантовые серёжки и билеты на ближайшие выходные в Тунис. Вот так. Публично. Чтобы все знали, какой он замечательный муж и настоящий идальго. Что ж, эффект удался. Саксофон в динамиках с придыханием наигрывал мелодию из “Шербургских зонтиков”. Гости кричали “горько” и пели оды вечно юной и не блекнущей любви хозяев дома. Женская аудитория, приторно-слащаво улыбаясь, исходила завистью, а сияющая Лера, наконец, поняла, на какой сюрприз муж намекнул на днях, сбросив ей на почту скриншот прогноза погоды в юго-западном Средиземноморье.
Но, как оказалось, это был ещё не сюрприз. Настоящий сюрприз ждал её чуть позже.
Не успели хозяева закрыть дверь за последним гостем, как Олег, став вдруг сухим и чужим, деловито объявил жене: мол, обстоятельства сложились таким образом, что они с Лерой должны расстаться.
— Хорошая идея. Давно пора, — смеясь подыграла ему Лера, предвкушая, как серьёзное, почти непроницаемое лицо Олега осенит обычная хитрая улыбка, и он, так и не насладившись Лериным недоуменным видом, констатирует, притворно сложив обиженные губы в трубочку:
— Ишь, у-у-умная. Не купи-илась...
А потом сгребёт её в охапку и потащит в спальню — поздравлять с днём рождения. По-настоящему.
— Отстань. Отпусти. Ну, прямо, как мальчишка, в самом деле, — хохоча, будет отбиваться она и в конце концов уступит. А что ещё останется хрупкой захмелевшей женщине, после того как на неё навалится мужчина почти в центнер весом. Да ещё такой ухоженный и симпатичный.
Но нет. Лицо мужа по-прежнему оставалось непроницаемым.
— Погоди, погоди, — поёжившись, замотала головой Лера, когда до неё стала доходить суть пренеприятного известия. — Ты это сейчас серьёзно? Да нет... В такой день… Скажи, что это шутка. Так не бывает.
— Иногда бывает, Лер.
Бред, безумие какое-то. Может быть, с кем-то случается и не такое (в кино, например), но только не с Лерой. Ей уже сорок три. Двадцать из них она состоит в благополучном, крепком (нигде не трещит, не шатается) браке. Когда они поженились, Лера была ещё студенткой, а Олег работал младшим научным сотрудником у них в институте на кафедре гинекологии. В том самом институте, где он со вчерашнего дня целый проректор.
Как это часто бывает в критических ситуациях, вся семейная жизнь пролетела в тот момент перед глазами Леры за мгновение. Свадьба, обустройство собственного гнёздышка. Потом защита Олегом диссертации, поездки с ним по всему миру на эти его вечные симпозиумы. Работали вместе, отдыхали вместе. Даже несмотря на то, что коллеги дразнили его подкаблучником. А потом в какой-то момент ему потребовалось, как он тогда выразился, чуть больше свободы. Благоразумная Лера возражать не стала. Это нормально. Слишком перетягивать поводок тоже чревато — порвётся. Зато у неё появилась своя, независимая от Олега жизнь: приёмные часы в районной женской консультации, литературный кружок. Дальше началось то, что она называла “семейной рутиной”. Вроде бы и спали на одной кровати, но больше повернувшись другу к другу спинами. Ужинали отдельно, она — на кухне, он — в гостиной перед телевизором, а если и вместе, то уткнувшись каждый в свой телефон. У него — друзья, у неё — подруги, у него — “ВТБ арена”, у неё — “Ленком”… мальчики — налево, девочки — направо… Но на дачу и в отпуск в сентябре — непременно вдвоём. Традиция. В общем, жизненные их пути после десяти лет супружества разделились, как две железнодорожные ветки на стрелке, побежав хоть и параллельными, но всё-таки собственными маршрутами. Леру, впрочем, такое положение дел устраивало. Всё вроде в пределах нормы: уважительно, размеренно, без эксцессов. В то время как у завидовавших её семейному благополучию подруг — скандал на скандале.
Единственное, что омрачало Лере жизнь, так это отсутствие детей. Сначала муж не хотел, тянул изо всех сил резину: “Вот сейчас сдам проект, защищусь, сделаем ремонт, закончим дачу” (нужное, как говорится, подчеркнуть), пока семь лет назад на плановом обследовании случайно не выяснилось, что он даже при желании не смог бы посодействовать ей в этом вопросе. Последствия плохо залеченного простатита, которым Олег переболел в молодости. Вот так спустя пятнадцать лет аукнулось Олежке его молодецкое сентябрьское купание на Куршской косе.
И сейчас обессиленная, вывернутая наизнанку Лера бредёт, хватаясь за стены, из уборной в спальню, а в её голове сидит ребус относительно наиболее вероятной претендентки на сердце проректора института.
“Хоть и не может, а, как выяснилось, хочет. Герой, блин, любовник. Интересно, на кого же он меня махнул? Света Румянцева? Точно. Кто ж, как не эта?”
Светлана — бывшая студентка Олега, а в последнее время ассистентка у него на кафедре. Красавица. Моложе Леры лет на десять. В тот вечер, когда она наблюдала в окно за позорно драпавшим мужем, Лере сквозь слёзы показалось, что именно она сидела за рулём “Пежо 306”, в которую, воровато оглядываясь, запрыгнул Лерин ветреный супруг. Впрочем, не исключено, что ей действительно показалось.
Сколько там времени? Десять? Если бы не “эта”, то летела бы сейчас Лера с мужем где-нибудь над Адриатикой. Но теперь в кресле самолёта сидит только он. Хотя почему — только. Наверняка Светку свою прихватил, а не её, так Наташку какую-нибудь.
То, что Олег, несмотря на такой пердимонокль, всё же летит в Тунис, выяснилось позавчера, на следующий день после чудовищного объяснения. Муж заявился домой на “Газели” забирать вещи. Чужой, отстранённый, взвинченный. Лера его таким ещё не видела. Супруг, аки лев рыкающий, рыскал по комнатам, суетливо открывал-закрывал ящики антресолей, лазил по полкам и шкафам, то и дело покрикивая на грузчиков.
— Эй, осторожно там кантуйте, хрусталь всё-таки!..
— Что вы всё передом, торцом, торцом выносите (это он про итальянский шкаф).
В доме всё было перевёрнуто вверх дном, словно там происходил обыск. Несмотря на трагизм ситуации, при виде суетящегося мужа Лере стало смешно. Вспомнила почему-то, как двадцать лет назад Олег прибыл к ней в квартиру из своего общежития с одним дорожным чемоданом и стопкой книг, перевязанных бельевой верёвкой. А в обратном направлении отбывает аж с целой “Газелью”, доверху набитой всяким добром. Неплохой гешефт.
Муж нарез’ал круги по квартире, тыча грузчикам то в один, то в другой необходимый в хозяйстве предмет, не забывая периодически оборачиваться к Лере и бросать в её сторону:
— Что тебе, жалко, что ли?
Конечно, ей было не жалко. Потерявши голову, по волосам не плачут. Ей было жалко своей уходящей молодости, ещё было жалко половины жизни, прожитой с этим, как выяснилось, мелочным и двуличным человеком. Жалко того, что она так и не удосужилась завести детей. Жалко, что под рукой не находилось ничего тяжёлого, чем можно было бы треснуть ему по башке. А картину Поленова? Нет, не жалко.
Наконец, взгляд Олега упал на красивый подарочный конверт с трансфером и бронью отеля.
— Если ты не хочешь лететь, ну, мало ли, не в настроении, я, пожалуй, заберу это, — сказал он. — Чего тебе, жалко, что ли? Развеюсь хоть после нервотрёпки.
— О чём речь, милый, развейся, — махнула рукой Лера, плеснув себе из бутылки. — Представляю, как тебе сейчас тяжело. Бедненький.
— Только вот не надо сарказма. Не надо. Тебе это не идёт. Да, мне сейчас нелегко.
— Так я и говорю. Тунис тебе в помощь. А чтобы совсем полегчало, можешь и серёжки забрать, до кучи. Вот твоей новой сюрприз-то будет, — в сердцах ответила Лера, сделав пару глотков “Столичной”.
Олег её эмоциональный выплеск ответом не удостоил, только сильнее запыхтел, пакуя в картон старинную вазу-фруктовницу “Купидон” — подарок Лере на хрустальную свадьбу от коллег по работе. Дальше он собирался молча и сосредоточенно. Два часа — и почти ни одного слова. Может, даже больше, чем два. Лера тот момент своей жизни запомнила не очень отчётливо.
Засело в памяти лишь, что, отдавая ключи от квартиры, Олег окатил её холодным брезгливым взглядом и произнёс сакраментальную фразу:
— Бросай уже пить, наконец. Вредно.
Когда за мужем захлопнулась дверь, Лера на всякий случай подошла к журнальному столику, где оставила его подарок.
Серёжек не было.
Как же она его всё-таки плохо знала… Тело, впрочем, знала наизусть, как анатомический атлас после экзамена в институте, от шрама на ухе — следа укуса шершня — до сросшихся пальцев на левой ступне и, чего уж там, до весьма короткой линии жизни на ладонях. Но вот то, что находилось внутри тела, как оказалось, проглядела.
— Дура, что тут сказать, — криво ухмыляется Лера, констатируя свой промах. — Кстати, за это стоит выпить. Ещё, вроде, оставалось где-то.
Нетвёрдым шагом она движется к дивану, сиротливо стоящему посреди разорённой гостиной. Подле него, если ей не изменяет память (может, хоть она ей не изменяет — ха-ха!), должна стоять початая бутылка.
Не успевает Лера сделать и пары шагов, как со стороны трюмо доносится треньканье телефона. Первое, что приходит Лере на ум, это грохнуть аппарат об стену, чтобы не мешал страдать.
“Но это кто... что ещё?”
Из зеркальной амальгамы трюмо на неё, криво усмехаясь, смотрит какая-то опухшая ведьма с красными полусумасшедшими глазами и торчащими в разные стороны клоками сальных волос. Лера тут же забывает не только про бутылку и телефон, но и про расставание с Олегом.
Ух ты, как быстро летит время. Какую-то неделю назад она была респектабельной леди, которой никто не давал больше тридцати трёх. И вот, на тебе — старуха Изергиль. А ведь ей замуж ещё выходить. Нет, пора срочно менять имидж, а первым делом надо прекращать себя оплакивать. Ну, и вернуться к нормальной жизни тоже не мешало бы: перестать бухать, принять душ и хотя бы на звонки отвечать уже. С работы обзвонились, поди.
Не без труда отыскав на устройстве зелёненькую кнопку, Лера непослушной рукой подносит трубку к уху.
Хорошо ещё, что умный телефон сам набирает номер, с которого пришёл пропущенный вызов.
— Аллё...
— С днюхой тебя, Лерка! — звенит трубка голосом Лериной институтской подруги Машки. — Всего тебе превсего! Извини, что с опозданием. Были на заимке у приятелей мужа. Ты даже не представляешь!.. Ангара, рыбалка, нельма. И никого. Связь отсутствует по определению. А что это у тебя голос такой?
— Хм-м... какой?
— Как будто с того света.
— Так я... это... со дня рождения в хлам.
— А-а-а... Смеёшься? — хохочет, оценив шутку, Машка.
— Смеюсь, — не спорит Лера. — Приболела. На работе, ага. Слабость такая, язык аж едва ворочается.
— Дела-а. Тогда это, здоровья тебе, мать. И да, Олежку, смотри, не зарази. Он мужик полезный. Что, кстати, он тебе подарил?
— Отстань, а...
— Нет, ты мне скажи, что подарил, тогда отстану, — не унимается подруга.
— Свободу.
— Свободу? В каком смысле?
— В прямом. Бросил меня. Ради этой своей... Ну, неважно. Сейчас они уже, наверное, подлетают.
— Кто подлетает, куда? — ничего не понимает Машка.
Лера, уставшая возвращаться к нормальной жизни, жмёт на красную кнопку и с тоской смотрит в сторону дивана.
Но куда там! Телефон снова вибрирует у неё в руках.
“Ну, вот ведь какая настырная...”
Только — нет, это уже не Машка. И не с работы. Номер незнакомый.
“Как же вы уже все надоели...”
В ответ на её тяжёлое, вымученное: “Ну...” — в трубке раздаётся мужской, полный официоза голос:
— Могу я услышать Новикову Валерию Викторовну?
— Ну...
— Это вас из Следственного комитета беспокоят. Майор юстиции Смирнов Игорь Иванович. Дело в том, что ваш муж, Новиков Олег Сергеевич, возможно, погиб сегодня в авиапроисшествии. Я повторюсь, возможно, — торопливо добавляет следователь, не давая абоненту впасть в ступор или, того хуже, в истерику. — Короче, необходимо опознание.
У Леры мгновенно выветривается из головы хмель, а ладони потеют так, что она едва не роняет телефон.
— Господи. Он разбился? — стучит зубами она, ища, к чему бы прислониться.
— Нет, их “Суперджет” загорелся на старте. Без жертв, увы, не обошлось. Четырнадцать человек. Среди них, вероятно, и ваш муж. Извините. Мне очень неприятно об этом говорить, но вам следует подъехать в патологоанатомическое отделение больницы номер двадцать семь.
— Олег в морге?
— Где ж ещё? Впрочем, может быть, это ещё и не он.
— Он. Я чувствую: он.
У больничной проходной Леру встречает похожий на комиссара Мегре следователь в старомодной фетровой шляпе с зажёванной донельзя зубочисткой во рту. Он уже немолод и грузен. По его осунувшемуся лицу видно, что Лера у него сегодня далеко не первая клиентка. При виде свидетельницы Смирнов, выплюнув зубочистку, тяжело расправляет плечи, после чего деликатно берёт женщину под руку и, кивнув охране: “Со мной”, — ведёт какими-то бесконечными подземными коридорами. Шагает он уверенно, наверное, протопал уже не один километр этим печальным маршрутом.
Внутри мертвецкой холодно и душно. Воздух пропах керосином, спиртом и чесноком. Встретивший их в камере прозектор, хмурый обрюзгший мужчина с заспанным лицом и слезящимися глазами, скользнув равнодушным взглядом по посетителям, не здороваясь, бросает Лере:
— Готовы?
Лера, зябко поёжившись, кивает. От недостатка кислорода, бессонницы и стресса кружится голова, и женщина, качнувшись, опирается на следователя, который, надо отдать ему должное, стоит настороже. На лице у посетительницы, видимо, написаны три дня беспробудного запоя, и патологоанатом позволяет себе бестактность, за которую от приличной женщины можно и по щам схлопотать.
— Как насчёт полтинничка медицинского? — спрашивает он у Леры, доставая из тумбочки колбу с мерзко пахнущей жидкостью. — Для настроения.
Предложение патологоанатом сопровождает заманчивым щелчком по кадыку.
— Уберите, — Лера морщится, но не обижается, вспомнив своё отражение в трюмо. — Меня вырвет.
— Было бы предложено, — равнодушно пожимает плечами гостеприимный прозектор, но колбу не убирает.
Из металлического, во всю стену, шкафа выкатываются на роликах носилки.
— Господи...
Перед Лерой лежит то, что ещё недавно было её мужем, респектабельным, деловым и полным планов на жизнь. Запёкшееся лицо со страшным оскалом, с пустыми глазницами, но вполне узнаваемое. Олег, точно, он. По крайней мере, сросшиеся пальцы на левой ноге с висящей на них биркой — его.
— Узнаете этого человека? — спрашивает следователь.
Лера всхлипывает и кивает.
— Новиков Олег Сергеевич? — уточняет следователь, протягивая ей протокол опознания.
— Да.
— Тогда поставьте подпись — вот тут и тут.
Подписывая протокол, Лера ловит себя на мысли, что, как ни странно, не испытывает острых эмоций на фоне происходящего. Нет у неё ни отчаяния, ни боли утраты, ни злости к мужчине, лежащему перед ней в пластиковом мешке. Есть только опустошение. Анабиоз. Ненависть, сжиравшая её ещё утром, сейчас, за отсутствием объекта приложения, куда-то улетучилась. Да и не по-христиански это — злиться на покойников. Нет, жалость, конечно, осталась, всё-таки столько лет вместе. Правда, тоже в ограниченной дозировке. За потрясениями последних дней Лера утратила способность остро переживать. Выплакала и выблевала, наверное, всё, что могла. Сейчас ей кажется, что она видит оболочку абсолютно чужого ей человека, более чужого, чем даже тот, кто сдавал ей на днях ключи от квартиры. Лера вдруг ловит себя на мысли, что она, по-хорошему, должна быть благодарна мужу за то, что он её бросил. Если бы не это, лежать ей сейчас на соседней с ним полке. Наверное, Лера поспешила с выводами относительно подарка Олега на день рождения. Какую, на хрен, свободу он ей подарил? Нет, он подарил ей нечто более ценное — жизнь.
“Самое страшное позади, — успокаивает себя Лера, слыша, как с лязгом захлопывается дверца шкафа, куда отправилась каталка с телом. — Дальше будет легче”.
Как бы не так… Словно сквозь туман, до неё доносится голос следователя, который, похоже, её о чем-то спрашивает. Сделав усилие над собой, она возвращается в реальность, однако успевает воспринять только окончание реплики майора.
— ...Румянцеву Светлану Вячеславовну?
— Извините?
— Одновременно с вашим мужем на рейс зарегистрировалась женщина, — терпеливо начинает танцевать от печки следователь. — Румянцева Светлана Вячеславовна. Тоже погибла. У меня к вам просьба в этой связи, — мнётся следователь. — Мало ли, вдруг вы её знали. Не поможете опознать тело, коль скоро вы здесь? С родственниками у неё туго. Приходится лавировать: коллеги, знакомые.
— Румянцева, Румянцева... — нарочито морщит лоб Лера. — А-а-а, Румя-а-анцева. Это сотрудница мужа. Командировка, — уточняет на всякий случай она. Лере совсем не хочется, чтобы мужики сейчас понимающе перемигивались за её спиной. — Правда, мы с ней почти не знакомы. Возможно, виделись пару раз мельком. Так что вряд ли смогу помочь.
— Что ж, — печально качает седеющей головой следователь и достаёт новую зубочистку. — Как говорится, будем искать.
— Значит, они летели вдвоём? — ревниво уточняет Лера.
— Втроём. С ними была ещё маленькая девочка...
— Господи, — Лера испуганно озирается по сторонам, прикрывая сведённый ужасом рот ладонью. — Что, и девочка тоже здесь?
— Нет, по счастью. Их дочь удалось спасти. Но привлекать её для опознания матери было бы негуманно.
— Их? Вы, наверное, хотели сказать — её дочь, — машинально поправляет Лера.
— Это вряд ли. — Следователь понимающе качает головой. — Ребёнок их общий — гражданки Румянцевой и вашего супруга. Во всяком случае, по документам.
Краска приливает к лицу Леры. Мало того, что известие из ряда вон, так она ещё и выглядит сейчас полной кулёмой.
— Ерунда какая-то, — нервно смеётся она. — У моего мужа нет детей. Быть просто не может. Физически. Вы ничего не перепутали?
Следователь озадаченно смотрит в свой планшет.
— Да нет, всё верно. Согласно данным регистрации на рейс — Новикова Дарья Олеговна, 2010 года рождения. Семь лет. Сканированные копии метрики, загранпаспортов матери и отца, биометрия.
“Удивительно, столько лет жила с мужем под одной крышей, а заглянуть в его паспорт ни разу не удосужилась, — не может оправиться от шока Лера. — Неужели у него есть дочь? Это вдвойне подло!.. Я, значит, рылом не вышла ему родить, а вот гражданка Румянцева — пожалуйста!..”
— Могу ли я как-нибудь навестить девочку? — интересуется Лера у следователя, пока они возвращаются по подземному лабиринту из царства теней туда, где кипит жизнь.
Лере надо лично убедиться. Она сразу поймёт, только взглянет, Олега это ребёнок или чужой. Может, он чужого на себя записал. Ну, мало ли. Такое бывает. По большой любви.
— Попробуйте. Она сейчас тут, в детском корпусе. В отделении интенсивной терапии. Только не уверен, что вас туда пустят.
Лера уже через несколько часов оказывается у цели. Помогли связи. Девочку как раз перевели в общую палату, так что доступ не становится для неё неразрешимой проблемой.
— К Новиковой кто-нибудь приходил? — спрашивает Лера пожилую дежурную медсестру, отмечаясь у неё на посту.
Насколько она понимает, прийти к девочке, в принципе, могли только родственники по линии матери, с которыми, как сказал следователь, напряжёнка. У мужа же вообще никого, кроме дяди в Америке, нет.
— Нет пока. Девочка говорит, они жили втроём с матерью и бабушкой. Но бабушка умерла две недели назад. А тут ещё и родители следом. Такое горе, — медсестра промакивает салфеткой глаза. — Сирота. Слышала, что у неё есть ещё какие-то дальние родственники в Пензе, но с ними пока не связывались.
“Ах, вот, значит, что? — констатирует про себя Лера. — Видимо, Дашина бабушка не очень жаловала тебя, Олежек. А с её уходом квартирка освободилась, открылось окно возможностей. Тут-то ты и засобирался... Как тебе такая версия?”
— А она уже знает про родителей? — интересуется у медсестры Лера.
— Знает. Но, кажется, до конца не поняла...
— Конечно... ребёнок...
Лера, сделав глубокий вдох и поправив машинально причёску, заходит в палату. Внутри тихо. Единственная обитательница палаты сидит на кровати, откинувшись на подушки, и тоскливо смотрит в потолок, точнее, сквозь него. Её глубокий пронзительный взгляд устремлён далеко-далеко, в страну, где не бывает бурь, куда сегодня утром, взявшись за руки, ушли её родители.
Правой рукой она прижимает к груди плюшевого мишку, левая забинтована по плечо.
У Леры от такой печальной картины наворачиваются слёзы, хотя ей ещё недавно казалось, что весь лимит слёз на остаток жизни она уже выплакала.
— Бедная девочка…
Лера застывает, поражённая неброской красотой ребёнка. Бледное, благородное лицо с тонкими правильными чертами, явно просматривающимися за детской припухлостью, пышные русые волосы, затянутые в аккуратный хвост.
“Красивая будет, как мать. Хотя, чего греха таить, есть кое-что и от него, — отмечает не без горечи Лера. — Такой же прямой лоб, тот же умный взгляд из-под бровей. Похожа, похожа. Выходит, на пороге бесплодия наш пострел всё-таки поспел. Зацепился, так сказать, за подножку уходящего поезда...”
Снова все чувства в душе Леры уступают место обиде, от которой яростно першит в носу и в горле. В какой-то момент она, не удержавшись, кашляет в кулак.
Девочка, вздрогнув, опускает голову. Встретившись взглядами, Лера и Дарья некоторое время молча смотрят друг на друга.
— Больно? — спрашивает Лера у девочки, не зная, что ещё пристало говорить в таких случаях. В принципе, своё дело она сделала — убедилась. По-хорошему, теперь ей бы тихонько уйти, но...
— Немножко, — одними губами шепчет Даша и уже громче добавляет, демонстрируя приличное воспитание. — Спасибо.
— Это хорошо...
Вдруг лицо Дарьи немного оживает.
— А я вас знаю. — говорит она и в ответ на удивлённый взгляд Леры поясняет:
— Вы та женщина, с фотографии.
— С какой такой фотографии?
— Папа мне показывал фотографию, где он держал в руках большую рыбу. А рядом стояли вы. Красивая. Вы, наверное, хорошо знали папу.
“Это, видно, позапрошлогодняя”, — вспоминает Лера. Они тогда с мужем на Селигере рыбачили в сентябре. Олег ещё вытянул щуку килограмма на три и ужасно своим рыбацким подвигом гордился. Кому он ту фотку только не показывал!..
“А папу твоего, девочка, я, как оказалось, знала не очень”.
— У тебя хорошая зрительная память. В отца, — опрометчиво слетает с языка у Леры. Спохватившись, она уводит разговор со скользкой темы в сторону:
— Кстати, я апельсины с минералкой принесла, ещё печенье, пряники. Оставила пока у медсестры.
— Меня отдадут в приют? — пропустив Лерины слова про пряники мимо ушей, спрашивает девочка, ещё крепче обнимая мишку.
Лера честно пожимает плечами.
— Не знаю. А откуда у тебя такой красивый мишка?
— Папа в аэропорту купил, — глаза Даши туманятся. — Перед... этим. Вы ещё придёте?
Лера вздрагивает. Ей кажется, сейчас на неё смотрит сам Олег, вернувшийся с того света, чтобы озвучить свою последнюю просьбу.
“Его, его это ребёнок”.
— Не знаю, — вспыхнув, уклоняется от прямого ответа Лера, хотя на языке у неё вертится жестокое: “Вот ещё! Ни за что!”
— Только я всё равно буду ждать. Можно?
В дверях Лера, сама не ожидая от себя, оборачивается и обжигается о Дашин тоскливый, всё понимающий, прямо-таки взрослый взгляд, которым та провожает гостью.
“Сейчас на меня навалилось столько хлопот, — думает Лера, снимая бахилы на выходе из отделения. — Надо организовывать похороны. На работе, опять же, неделю не была. Потом, разберусь со всем, очухаюсь и, может быть, зайду. Девочка же ни в чём не виновата. Хорошая девочка”.
Садясь в автобус, она уже знает точно, что придёт.
Дома Лера падает ничком, как была, в плаще и сапожках, на любимый диван и принимается беззвучно рыдать, открывая рот, словно выброшенная на берег рыба.
Какой же у неё сегодня был длинный, невыносимо длинный день!.. Самый длинный, наверное, в её жизни. Чтобы не сойти с ума, Лера пытается думать о работе, о машине, которую она вчера ещё должна была забрать из сервиса, о розах, чахнущих в ванне.
Но перед её глазами снова и снова встаёт — нет, не обгорелое тело мужа, — а образ несчастной Даши, потерянно обнимающей здоровой рукой плюшевого мишку и с робкой надеждой смотрящей Лере вослед.
Лера снова всхлипывает, почувствовав вдруг, что ближе этой несчастной, такой чужой и такой родной девочки у неё на свете сейчас никого нет.
Нет, она обязательно придёт к ней. Завтра же придёт и послезавтра тоже. Она будет приходить к ней каждый день, столько раз, сколько потребуется.
“Надо же... — впервые за эти дни по-настоящему, а не криво, саркастически или жалко улыбается она. — Похоже, я в очередной раз не угадала с подарком Олега на день рождения...”
Сейчас Лера, кажется, понимает, что муж подарил ей на день рождения дочь...
ОРЁЛ И РЕШКА
В самый канун Нового года, когда до боя курантов оставалось чуть меньше часа, когда в домах-муравейниках почти не осталось тёмных окон, а дороги совсем опустели, по Минскому шоссе на запад мчался на предельно разрешённой скорости одинокий “Порше”. За рулём люксового автомобиля с московскими номерами находился Денис Надеждин — неприметный федеральный чиновник по спортивной работе. Вид его был, как у всякого спешащего по делам чиновника (а спешить по-другому они не умеют): сухой, казённый, невыразительный. Вот так выглядело бы его описание в криминалистической ориентировке: “Мужчина средних лет; телосложение плотное; волосы русые, редкие; глаза бесцветные; подбородок прямой; под правой ноздрёй — родимое пятно; одет в чёрное полупальто и тёмно-серый двубортный костюм”. В общем, с какой стороны ни взгляни, ничего примечательного.
Судя по тому, что позволить себе украсть Денис Надеждин смог лишь пару спортивных школ да с полсотни хоккейных коробок, птицей он был не шибко высокого полёта. Другое дело, что воплотились эти нереализованные спортивные объекты в трёхкомнатную квартиру на Таганке и солидный коттедж под Звенигородом. А самое главное — в его гордость: живописное шале с виноградником, укрытое от глаз российской налоговой службы вершинами французских Альп. Вполне достаточно для вывода, что полёт у чиновника проходил нормально.
Забегая вперёд, скажу, что Денис Надеждин спешил в братскую республику не на встречу Нового года вместе с белорусскими родственниками и даже не в командировку… хотя какая командировка в Новый год! Он убегал, сваливал, драпал из страны, смазав пятки. Почему должностное лицо убегало от хлебной работы, элитной недвижимости и прочих ништяков, которыми его щедро одаривала до последнего времени фортуна? Ларчик открывался незамысловато, а точнее, до оскомины банально.
Пять часов назад чиновнику позвонил его бывший однокашник, служивший в городской прокуратуре. Денис тем временем, выйдя из торгового центра, загружал коробку с бутылками Hennessy в багажник своего “Порше”, забитый востребованным новогодним ассортиментом: искусственная ёлка, норковое манто, домашние детские качели, островерхий колпак Санта-Клауса и копчёная севрюжина в метр длиной. Денис, организм которого был измучен квартальным отчётом, спешил доставить всё это хозяйство домой на Таганку, где его уже заждались ломящаяся от закусок поляна, красивая жена в новом платье и “Ирония судьбы” по третьему каналу. Для него это был уже пятнадцатый по счёту Новый год, встречаемый исключительно в тесном семейном кругу. Сначала в этот избранный круг входили только Денис и Маха, потом Денис, Маха и Ксюха, а с недавнего времени Денис, Маха, Ксюха и Антон. Кроме встречи Нового года, жёсткое правило домашнего торжества касалось всех семейных юбилеев, гражданских, а также церковных двунадесятых праздников. Сам Денис относился к обременительному регламенту с христианским смирением, потому что в остальное время ему позволялось пропадать “по делам” ровно столько, сколько заблагорассудится. Но праздники на алтарь семьи вынь да положь. Это святое.
— Как они уже запарили со своими поздравлениями, — шмыгнул носом Денис, тоскливо посмотрев на бутылки. — До стакана, до дома то есть, добраться не дадут.
Поборов искушение отложить предпраздничные расшаркивания до боя курантов, он всё-таки принял вызов. И, как оказалось, не зря.
— Привет, Валь. Как твоё ничего?
Однокашник вместо ответа долго сопел в трубку, затем, откашлявшись, сухо сказал, что на стол к его шефу только что легло постановление о возбуждении уголовного дела в отношении (“Ты б присел там, что ль”) Дениса Васильевича Надеждина, сорока лет от роду, проживающего... впрочем, это неважно. А важно то, что маховик административно-репрессивной машины неумолимо завертелся перед самой родинкой под носом Дениса Васильевича, угрожая перемолоть его жизнь в порошок, или, как выражались ещё полвека назад, в лагерную пыль.
Казалось бы, сам Денис уже давно ждал от судьбы чего-то подобного и даже порой, просматривая сводку криминальных новостей, представлял себе момент собственного ареста, но тем не менее звонок прокурорского работника прогремел на телефоне чиновника, точно гром среди ясного неба. Ещё минуту назад у Дениса Надеждина были известные планы на вечер, кроме того, он имел виды на текущую неделю, а если смотреть шире, то и на ближайшие десять лет. И вот в одночасье привычная безмятежная его жизнь стала прямо на глазах рассыпаться в прах. Внезапно, неумолимо, жестоко.
— У тебя где-то часа четыре или пять, — подытожил приятель зловещим шёпотом. — Найти нормального адвоката хватит.
— А как бы придержать лошадей, старик? — спросил Денис, не слыша своего голоса за бешеным стуком сердца. — Хотя б на неделю.
От немыслимого напряжения на лбу и спине у него мгновенно выступила холодная испарина, а по щеке поползла нечаянная слеза.
— Ты это о чём сейчас? Дело на контроле у “самого”. Резонанс. Даже не думай.
— Но на пару-то дней тормознуть можно, Валь? Я пока с делами улажу. Подотру за собой кое-где. А? Два дня. Буду должен.
— Извини, но я, набрав тебе, и так уже всем рискую, — холодно ответил приятель. — С Новым годом.
Связь оборвалась, похоже, Валентин положил трубку.
— С новым, на хрен, счастьем... Ну что ж, пять так пять, — жалко улыбнулся Денис своему непохожему на себя отражению в зеркале заднего обзора. — Должно хватить на прощальную гастроль в “Красной Шапочке”.
Тем более, где пять, там, с учётом всяких бюрократических накладок (ему ли не знать!), и все шесть. Проводить старый год точно успеет. А вот новый придётся встречать уже в СИЗО. Ему вдруг вспомнилась народная примета: где встретишь Новый год, там его и проведёшь.
Нашарив непослушными пальцами в бардачке забытую когда-то пачку “Кэмела”, Денис щёлкнул зажигалкой. Прошло уже больше месяца, как он бросил курить. Забился с Махой об заклад. В случае проигрыша дал слово взять отпуск и скатать жену, наконец, во Флоренцию. Маха всегда была отчаянной поклонницей эпохи Возрождения: галерея Уффици, музей Барджелло, Опера-дель-Дуомо…
Впрочем, теперь это уже неважно.
Сигаретный дым проник в каждую клеточку тела чиновника, в каждую спираль ДНК, щедро насытив дофамином. С непривычки у Дениса закружилась голова и немного свело живот, зато мысли стали более чёткими, а дыхание ровным.
Ему вдруг открылось, что предупреждающий звонок приятеля, — по сути, новогодний подарок небес. Реальный его шанс сохранить на ближайшие десять лет традицию встречать Новый год в привычном кругу. Только действовать надо быстро, решительно и безоглядно, как когда-то действовал библейский Лот с семьёй. Уже через шесть часов физиономия Дениса окажется на планшетах у всех сотрудников патрульно-постовой службы. А его “Порше” с боем курантов, точно Золушкина карета, превратится в тыкву, которую с радостью остановят на ближайшем посту ДПС. До кучи Денис Васильевич Надеждин, наверняка, поселится в базе ФСБ, и тогда на границе его тоже встретят, как родного.
Денис поспешно включил зажигание.
— Так что же я сопли-то жую? Бегом домой. Шенген в зубы, валюту, карточки “Сосьете Женераль” — и в Шереметьево.
“Порше” чиновника выехал на перекрёсток. Там творился апофеоз танковой битвы под Прохоровкой. Между намертво вставшими машинами метался несчастный гаишник, задавшийся утопической целью освободить проезд для спецтранспорта.
— Похоже, с Европами сегодня не судьба, — подвёл резюме Денис, запертый в гуще сигналящих авто. — С таким движением до Таганки три часа ползти. Приедешь, а там уже Санта-Клаусы дожидаются с ордером. Так что остаётся только ближнее зарубежье: Минск, Ереван, Бишкек какой-нибудь. Когда у них там первый рейс до Минска?
Денис достал из кармана телефон — и нерешительно положил аппарат на пассажирское кресло. Чиновника осенило, что любой аэропорт, будь то Шереметьево или Внуково, — сейчас для него ловушка, которая захлопнется, стоит только забронировать билет до Минска на имя опального Дениса Васильевича Надеждина. К тому же, кто поручится, что рейс не отменят или не перенесут? Вон как заметает. Когда на всё про всё у тебя лишь шесть часов, так рисковать глупо. До белорусской границы своим ходом — вот единственно верное решение в его ситуации. Кстати, и от симки надо бы избавиться.
Денис нажал кнопку на дверной панели. Через открытое боковое стекло в салон ворвался поток холодного воздуха вперемешку со снежными хлопьями и выхватил из рук водителя маленькую сломанную пополам пластинку.
В 18:47 Денис вырулил на Минское шоссе, где, остановившись на заправке, залил бак до полного, а заодно купил в дорогу пару стаканов кофе и пачку сигарет. По мере удаления от Москвы и приближения к Новому году машин на трассе становилось всё меньше, и это вселило в беглеца осторожный оптимизм: есть шанс своевременно прибыть на границу. Когда в зеркале заднего обзора растворились в снежной пелене городские огни Вязьмы, уровень адреналина в крови беглеца начал потихоньку приходить в норму. Напряжение совсем, конечно, не спало, а, скорее, трансформировалось в некое подобие азарта. К языку Дениса даже прилипла популярная песенка группы “Тату” из начала нулевых: “Нас не догонят…”
Теперь, когда управление судьбой взято им в собственные руки, происходящее стало казаться Надеждину ничтожным, эфемерным, где-то даже забавным, будто он не спасал свою шкуру, а играл с пацанами в “казаков-разбойников” или шпионов во дворе.
В 23:14 машина Дениса высветила фарами дорожный знак “Белеи”.
“Уже почти, — с удовлетворением отметил он. — Родины-мачехи осталось на пару сигарет. А там... Прывiтанне, сябры. Ай да Дениска, ай да сукин сын...”
Настроение Дениса окончательно выправилось. Через пятнадцать-двадцать минут он будет на Красной Горке проходить контроль. Причём даже с опережением графика. Машин вокруг не видно. Значит, на границе очереди тоже не будет. Да и откуда им взяться, машинам-то, в канун Нового года?.. Все свои дома уже сидят, телевизор смотрят. В общем, можно уже, не загадывая, сказать (тьфу-тьфу), что делюга у него срослась. Доберётся до Минска — попросит Машку подвезти загранпаспорт, деньги и пару костюмов. И завтра-послезавтра — Vive la France! Станет месье Дени Надеждин у себя в горном шале вести жизнь порядочного европейского буржуа, пить коньяк, любуясь заснеженными вершинами Монблана в ожидании, когда мадам Мари Надеждина с чадами присоединятся. Ну, а дальше посмотрит, что, где и как. Эх, ему ли быть в печали? С его-то накоплениями… Надо бы не забыть Вальке немного отсыпать.
“А вот и машина, — вздрогнул Надеждин, увидев в зеркале заднего обзора огоньки далёких фар, показавшиеся ему на фоне окружающей пустоты зловещими. — Первая километров за тридцать, пожалуй. Будем надеяться, что не за мной”.
Через десяток секунд Дениса обогнала, ослепив его дальним светом, роскошная спортивная “Ауди”. За рулём, насколько он успел заметить, сидела юная девушка, почти пигалица. Нахалка обошла его болид, как стоячий, хотя Денис и так выжимал все триста лошадей из своего неутомимого “Порше”.
— Боже, куда они так несутся, эти мажоры? По ледяной дороге. У них тут гран-при “Формулы”, что ли? — буркнул немного задетый за живое Денис. — Доездится когда-нибудь… Впрочем, это её личное дело. А моё... Через пятнадцать минут — Красная Горка и — ха! — прощай, немытая Россия… Вот о чём думать надо.
Денис как в воду глядел. Не успела гонщица оторваться от него метров на двести, как вдруг раздался громкий хлопок лопнувшего колеса. Машина девицы на огромной скорости начала, как слепая, рыскать по сторонам, потом её понесло юзом на встречную полосу. “Ауди”, лишённая руля и ветрил, несколько раз отлетела от отбойника, погасив таким образом немного скорость. В конце концов сильно помятая иномарка выпрыгнула на обочину и, уткнувшись носом в гранитный памятник воинам-освободителям, встала как вкопанная.
— Твою ж мать...
Денис машинально затормозил недалеко от “Ауди”, из распахнувшегося капота которой шёл лёгкий дымок. Многочисленные фрагменты роскошной машины разметало в радиусе метров двадцати вокруг неё.
— Этого нам ещё не хватало.
Неожиданно для себя Денис заглушил мотор и, старясь не ступать на битое стекло, пошёл к месту аварии.
— Эй... — спросил он, робко постучав по крыше автомобиля. — Эй! Есть кто живой?
Ответа не последовало.
Денис нехотя взялся за ручку исковерканной водительской двери. Дверь не поддалась. Тогда он дёрнул сильнее и на удивление легко сорвал дверцу с петель.
— Жива, что ли?
Девушка была ещё жива. И более того, находилась в относительном сознании. Впрочем, даже неискушенного взгляда Дениса хватило, чтобы понять, что у безбашенной автоамазонки жизненная ситуация сейчас крайне тяжёлая, во всяком случае, гораздо более критическая, чем у него самого. Пострадавшая лежала животом на рулевом колесе, неестественно подогнув левую ногу под водительское кресло. В верхней части бедра зияла глубокая рваная рана, откуда сквозь разодранные джинсы, почерневшие от крови, на пол машины медленно капало, точно из несправного водопроводного крана: кап... кап... кап.
Приподнятое настроение покинуло Дениса окончательно.
— Чёрт… Как её останавливают, кровь эту? — Денис осторожно прикоснулся к девушке, но тут же, будто обжёгшись, отдёрнул руку. — Чёрт, чёрт...
“Может быть, её и трогать-то нельзя. Кто знает? Может, там ребро в лёгкое зашло или позвоночник раскрошился? Отвечай потом...”
Девушка смотрела на него печально и жалобно. Лицо её было безжизненным и белым, лишь на лбу алело саднящее пятно от сработавшей подушки безопасности. На волосах и щеках девчонки блестела богатой россыпью стразов крошка разбитого триплекса.
— По-мо-ги-те, — едва слышно прошептали её губы.
— Ну чем, чем я могу тебе помочь, дурёха! — вспылил Денис, злясь не столько на свою беспомощность, сколько на неожиданную помеху, грозящую нарушить его планы.
“Надо бы набрать 112, по-хорошему. Но как? Cимку ещё в Москве выбросил. Погоди, может, у неё есть что-нибудь?”
— Есть!.. — Денис нащупал на пассажирском кресле заветную глянцевую пластину. Но увы — экран сверху вниз пересекала глубокая разветвлённая трещина.
“Расколот пополам. Глупая привычка — лепить телефоны на лобовое стекло. Блогеры-селферы, блин. Жизнь их учит-учит и никак не научит. Куда ж тебя несло так, бестолочь?”
Раненая таяла, как Снегурочка, прямо на глазах, теряя с каждым вздохом силы. Ткань её джинсов и даже полы куртки набухли от крови.
— Я... хочу... жить.
— Раньше надо было хотеть, курица. Ну ладно, не обижайся. Не курица. Не умирай только. Сейчас решим что-нибудь.
“И ведь, как назло, ни одной машины, — подумал с раздражением Денис. — Празднуют все уже. Веселятся, козлы. Однако почему козлы? Я бы сейчас, если б не эта передряга, тоже по третьей бы вмазывал”.
Девчонка вздохнула и пронзительно посмотрела на Дениса красивыми и глубокими, как у косули, глазами. В них он уже не увидел боли, страха, муки, а только какое-то неземное умиротворение и спокойствие.
“На Ксю похожа чем-то, — машинально отметил про себя Денис. — Та тоже через три года права запросит. Только вот хрен ей, а не тачку...”
— Да, подруга, маловато, гляжу, у тебя времени осталось.
“А у меня, — вздрогнул Денис, вспомнив о деле, ради которого он здесь оказался. — Сколько времени осталось у меня? — Он бросил взгляд на часы. — Минут сорок где-то. Вон граница. Вон она, родимая. Рукой подать”.
Денис с тоской посмотрел на запад, где в несчастных десяти километрах отсюда его ждала свобода.
Да уж, совсем он расклеился. Надо склеиваться обратно. Время не ждёт. Тридцать девять минут осталось.
— Прости... — потерянно бросил он через плечо девушке и поплёлся к “Порше”, нащупывая в кармане пальто ключи зажигания.
Значит, так. Сейчас ему надо просто взять себя в руки, потом просто сесть в свою машину и просто доехать до КПП, а там, уже пройдя контроль, заявить, что видел аварию. Баста, дальше пусть разбираются сами. Он-то здесь при чём? Пусть вызывают “скорую”. А если девка к тому времени остынет — не его проблема. Он свой гражданский долг выполнил.
“Гражданский — да. А вот человеческий?”
Денис вдруг явственно представил на месте этой несчастной девчонки свою ласковую умницу, свою любимицу — старшую Ксю, и рядом с ней такого же, как он сам, козла, выполняющего свой грёбаный гражданский долг.
— Ну что, что тебе стоило раздолбаться на пять минут позже, уродка!.. — взревел он, схватив себя за голову.
Даже несмотря на мороз, волосы Дениса были мокры от пота.
Не дойдя до своей машины пары шагов, Денис резко развернулся и помчался, задыхаясь, назад, будто оставил там, рядом с девчонкой, нечто очень ценное, что-то, лишающее его дальнейшее существование всякого смысла.
— Чёрт, чёрт...
Приняв, возможно, наиболее сложное в своей жизни решение, Денис мгновенно успокоился. В его мыслях появились, наконец, уверенность и хладнокровие, а в движениях — слаженность и чёткость.
— Сейчас, родная, сейчас, красавица...
Вырвав из брюк ремень вместе со шлейками, Денис перетянул пострадавшей, как смог, бедро выше раны, потом крякнул и, взяв вялое, почти безжизненное тело на руки, стараясь не дышать, понёс его в свою машину.
В 23:35 “Порше” Дениса влетел на территорию городской больницы Смоленска, где, не снижая скорости, заскочил на пандус, ведущий в сектор приёма больных, едва не протаранив задний бампер стоявшей там кареты “скорой помощи”.
— Доктора сюда! — срываясь на фальцет, выпалил Денис, ворвавшись в приёмный покой. — Живо. Человек в машине!
Не прошло и минуты, как у его автомобиля уже суетились трое в халатах. Появились каталка, капельница, тампоны и резиновый жгут.
Денис тем временем, стараясь унять в голосе дрожь, докладывал медицинскому работнику, сидевшему за стойкой, обстоятельства травмы девушки.
— Там... авария была...
— Где там? — спросил доктор, с усердием стуча по клавиатуре компьютера.
— Там... — устало махнул рукой Денис в сторону окна.
— Большая потеря крови, множественные переломы левой голени, повреждение бедренной артерии, разрыв селезёнки, закрытая ЧМТ, — доносились до него громкие встревоженные голоса медиков из хирургического бокса. — Кортизол внутривенно. Срочно готовьте стол и плазму.
— А вы кем, собственно, пострадавшей приходитесь, Денис Васильевич? — скучным голосом спросил дежурный врач, монотонно продолжая заполнять что-то там у себя в компьютере.
— Я? Никем... мимо проезжал. Случайно.
— Случайно? Ну да, ну да, — сказал врач, впервые за всё время подняв голову и с интересом посмотрев на Дениса. — А вы знаете, вы того... погодите немного, мы сейчас сообщим кое-куда, а вы посидите пока. В вестибюле на диванчике. Формальность. Там кофемашина, если что.
— Я лучше покурю выйду. Где тут у вас отмыться можно?
— Прямо и направо.
Заплутавший в коридорах Денис разминулся с двумя мужчинами в голубых хирургических костюмах и в масках.
— Ещё бы пять минут — и ага, капец девке... — говорил один другому, надевая на ходу резиновые перчатки.
Слегка оттерев пятна крови с одежды, Денис вышел, переступая ватными ногами, на улицу и закурил. Сигаретный дым обжёг на крепнущем морозце лёгкие. Осмотрелся. Его внимание привлекло электронное табло, висевшее над крыльцом: 23:50.
— Впрочем, ещё есть шанс. Мизерный, конечно, но есть.
Дальше Надеждиным руководили только рефлексы. Чиновник выплюнул недокуренную сигарету и прыгнул в машину. Взревел движок, истошно взвизгнули тормоза.
Дежурный врач, с которым только что разговаривал Денис, выглянув в окно на адский шум, ахнул и потянулся к телефону.
— Это полиция? Горбольница, дежурный Самохин, врач, — комкая слова, затараторил в трубку доктор. — Тут участник ДТП с тяжкими телесными скрылся. Господи, от нас скрылся. Да нет, скрылся как раз тот, что без телесных. Доставил к нам пострадавшую и сбежал. Номера? Так точно, номера записал, диктую...
00:20. Не решаясь продолжать движение, Денис остановил машину метрах в трёхстах от пограничного перехода и убрал ближний свет. Он сидел и, смачно затягиваясь, смотрел с мрачным видом на автомобильную арку, украшенную огромной светящейся надписью: “Россия”.
— Ну что? — бормотал он себе под нос. — Месье Надеждин? Сыграем в орлянку? Тут всё просто — либо орёл, либо решка. Понять бы только, благородное риск дело... или всё-таки глупое? Если глупое, тогда, извини, — решка...
Совсем рядом как будто громко крякнуло. Прервав невесёлые размышления, Денис поднял голову и увидел, что возле его машины, разбрызгивая синие и красные всполохи, остановился служебный “форд” с трёхзначным номером на борту. Из машины вылезли двое коренастых мужиков в форме сотрудников ДПС и, поправляя на ходу портупеи, направились к стоявшему на обочине люксовому “Порше”...
ПАДШАЯ
Есть в Москве, особенно в историческом её центре, переулки, где даже сегодня можно встретить уютные старые дворики, чья патриархальная благодать оказалась практически нетронутой цивилизацией, оставшись точь-в-точь, как на картинах Алёны Дергилёвой и Владимира Качанова. В таких укромных уголках город словно затаил дыхание прошлого века. Там приятно прогуливаться, скрываясь от летнего зноя и городской толчеи, и наслаждаться неожиданной тишиной. Украшенные кариатидами и почти игрушечными “театральными” балкончиками дома порой прижаты настолько плотно друг к другу, что кажется, соседям достаточно протянуть в окно руки, чтобы обменяться рукопожатием. Почти на каждом широком карнизе, подпёртом снизу старинной узорчатой лепниной, дремлет, прикрыв один глаз, чёрный или рыжий кот, а притороченные к каменной кладке пожарные лестницы и водосточные трубы приглашают смельчаков вскарабкаться с букетом фиалок в зубах к окну к возлюбленной по примеру героев старых добрых мелодрам.
Пашке довелось жить именно в таком доме, в квартире именно с таким изысканным декоративным балкончиком. В тёплое время года он часто выходил на него с книгой или газетой, особенно когда в доме напротив открывалось настежь окно, расположенное как раз на уровне Пашкиной квартиры. А всё потому, что вместе с окном для Пашки открывалась заветная возможность понаблюдать, как изящная, стройная, точно “Девочка на шаре”, Алина исполняет в балетном трико пируэты перед большим, в полстены зеркалом. Кроме гибкости и чувства ритма, природа одарила Алину всем необходимым для того, чтобы заставлять учащённо биться пульс у представителей противоположного пола. Она была хорошо сложена, имела правильный профиль и красивые вьющиеся волосы, завязанные в небрежный пучок. Пашке, обращавшему на женщин внимания мало, девушка казалась красавицей.
Всякий раз, заметив за собой слежку, Алина удовлетворённо прищуривала глаза и улыбалась. Только, увы, не Пашке, а своей неотразимости, звенящей молодости, почти безграничной власти над этим глупеньким желторотым птенцом, замершим на соседнем балконе, а ещё — над стаей других таких же пернатых: от едва оперившихся щеглов до основательно ощипанных жизнью филинов. Загадочная улыбка роковой красавицы, с одной стороны, ещё больше покоряла Пашку, с другой — заставляла его растерянно отводить взгляд. Присутствовало в выражении лица богини нечто высокомерное, циничное, хотя в то же время что-то беззащитное, почти детское, в его чертах тоже было.
Пашка давно искал повод “подкатить” к Алине, чтобы наконец-то завести более тесное знакомство, даже дежурил порой во дворе, но, увы, девушка почти никогда не оставалась одна. Неизменно её то провожали, то встречали. У подъезда Алины тормозили машины одна роскошнее другой. Утром из лимузинов выходили галантные господа в костюмах и галстуках и предупредительно открывали перед Алиной дверцу. Вечером они же или, быть может, кто-то другой (у Пашки плохая память на лица) выгружали из своих “Бентли” и “Понтиаков” нескончаемые букеты цветов и коробки с шампанским.
Однажды Пашка встретил Алину в районной библиотеке. Не в ресторане, не на танцполе каком-нибудь, а, представьте себе, в помещении, где хранятся книги! Алина и библиотека были настолько несовместимы в его понимании, что он от удивления открыл рот, как если бы увидел жирафа в подмосковном лесу. Пашка даже забыл опустить глаза, когда они случайно встретились взглядами.
— Тебе чего, мальчик? — спросила Алина, впервые обратив на своего поклонника осознанное внимание. Всё это было сказано вроде вежливо, даже нежно, но всё равно с явным смысловым ударением на слове “мальчик”, отчего к Пашке вернулась его обычная застенчивость. Он покосился на фотографии классиков, висевшие на стене, как бы прося у них моральной поддержки.
— Нет... ничего. Просто интересно стало, — замялся Пашка.
— Вот как? И что стало интересно, интересно?
— Интересно, любите ли вы Достоевского? — ляпнул он первое, что пришло на ум, так и не найдя достойного ответа на “мальчика”.
— Достоевского? Даже не знаю, мальчик. Между нами пока еще ничего не было. — И красавица засмеялась то ли своей остроте, то ли смущению паренька.
Пашка, покраснев, тоже улыбнулся. Не дурацкой пошлой шутке. Просто он любил смех Алины, даже такой дерзкий и унизительный. Впрочем, как и всё в ней.
Скажи она ему сейчас выпрыгнуть в окно, он, не задумываясь ни на секунду, сиганул бы рыбкой с третьего этажа. Но таких жертв Алине было от него не нужно. Самое обидное, что ей от Пашки вообще ничего не было нужно. Кто он такой? Не бизнесмен, не политик, обыкновенный студент с довольно заурядной внешностью. Его для Алины просто не существовало.
— Простите, — уточнила она у библиотекаря, отвернувшись от Пашки, как от пустого места, — для меня один человек должен был оставить реферат. Как — кто? Ваш методист. Семён, кажется. Да, да... “История ирландского танца как выразительного средства хореографического искусства”.
Мать Пашки, бывшая на короткой ноге с тёткой Алины (вместе работали в сберкассе), частенько рассказывала сыну последние новости, касавшиеся личной жизни недосягаемой красавицы.
Из маминых “донесений” следовало: жила Алина так, как будто задалась целью просадить свою молодость и красоту без остатка, выжечь себя дотла. Крутила шашни то с одним, то с другим, то с третьим. Чуть что не по резьбе — прости, прощай. А работа? Срам, а не работа. Разве это дело — на шесте болтаться? Того гляди, из хореографического училища выпрут, если уже не выперли.
— Серафима сказала, что они на той неделе с Вадиком расплевались, — докладывала, хмуря брови, мать. — Ну, это тот, который помощник депутата. Помнишь, я тебе о нём ещё рассказывала? Уверенный молодой человек, состоявшийся. Может быть, хоть с ним бы остепенилась. Не знаю, что там у них случилось, только прямо до драки дошло. А вчера укатила в Ялту с каким-то Владиком. Чёрт его знает, кто такой. Сынок вроде чей-то. Деньгами, со слов Серафимы, может улицу нашу полуметровым слоем застелить. Только тебе-то с этого что? — пыталась образумить сына мать, видя, как тот чернеет лицом от такой новости. — Вадики, Владики... Падшая она. По наклонной катится. Плясунья, одним словом. Саломея. Ты бы лучше на Марию внимание обратил. Видела я, как она на тебя смотрела. А что? Положительная, младшего братика поднимает с тех пор, как мать Богу душу отдала, а отец с сердцем слёг. На двух работах работает. Или вон чем, к примеру, Карина тебе не хороша? Двадцать три, а уже рабочей столовой заведует в трамвайном депо. Ну да, не красавица. Так это ведь и хорошо. Красивая жена — чужая жена. А что твоя Алина? Только пляшет и по ресторанам хвостом вертит. Сомневаюсь, что она и яйцо сумеет сварить. Да и когда ей варить-то, если она из постелей не вылезает.
Спасая сына от неразделённой любви, мать не жалела красок в описании грехов объекта его вожделений. Но, как ни старалась она извалять Алину в помойной жиже, Пашка на других девушек всё равно не смотрел. Хоть и понимал умом, что права мать. Но сердцу ведь не прикажешь… Перед его глазами всё время стояла не прожжённая оторва, какой рисовала Алину родительница, а нежная и беззащитная “Девочка на шаре”. Угораздило же его влюбиться в падшую!..
Чтобы как-то сбить наваждение, растратить накопившуюся отрицательную энергию, Пашка с головой погрузился в учёбу, да так основательно, что вышел на красный диплом, и не где-нибудь, а в самой “Бауманке”. И, ко всему прочему, он уже пятый год занимался каратэ кёкусинкай...
Скорее всего, история Пашкиной любви на этом многоточии и закончилась бы, а рассказ о ней не состоялся бы вовсе (“Эх, чего тут рассказывать”, — как говорил герой Михаила Евдокимова в известной интермедии), если бы судьба не предоставила парню возможность самому поставить знак препинания в его деликатном вопросе, вместо того чтобы уныло плестись статистом на поводу у обстоятельств.
Случилось это, когда утомлённый и припозднившийся Павел возвращался из спортклуба. Его команда усиленно готовилась к чемпионату города, тренировки проходили вот уже месяц почти ежедневно и длились в полтора раза дольше обычного.
Выйдя из троллейбуса, он свернул в свой тихий двор. Изнуряющая июльская жара отступала под натиском опустившихся на город сумерек. Только асфальт, по которому недавно проехала поливальная машина, отдавал жар вместе с испаряющейся влагой. Под Пашкину рубашку стала потихоньку прокрадываться ночная освежающая прохлада. А может, холодок прошёл по спине от того, что он увидел припаркованную во дворе дорогую машину. Недалеко от люксового авто, между двух слегка поддатых парней в дорогих костюмах, стояла Алина и о чём-то горячо с ними спорила. Пашка хотел было, как всегда, опустить голову и пройти мимо, но что-то в интонациях спорщиков заставило его насторожиться. На всякий случай он решил “подышать вечерним воздухом” неподалёку от группы, для чего и выбрал укромное местечко возле старой мощной липы в полтора обхвата.
— И вообще, нечего тут из себя недотрогу строить. — сказал между тем тот из парней, что стоял ближе к девушке. — С ним поедешь. Точка.
— Ты подумай, что несёшь, Влад. Ты себя сам хоть слышишь? — отталкивая руки парня, Алина пятилась в сторону двери подъезда.
— Карточный долг свят. Извини, крошка. Вчера был не мой день. Не повезло.
— Что-о? Это тебе не повезло? Это мне не повезло. С тобой. Какой же ты урод, Владик! Какие же вы все уроды!..
— Вот только на личности не надо тут...
Владу, видно, надоел бесплодный спор. Он призывно кивнул парню, стоявшему чуть поодаль и с вожделением облизывавшемуся, точно кот на сметану.
— Лови, чувак, она твоя, — сказал Влад и демонстративно отошёл в сторону, достав из кармана парусиновых штанов банку пива.
— Тварь...
Новый владелец живого товара, ухмыльнувшись, схватил за запястье свою игрушку и повлёк её к машине. Но не тут-то было. Алина, мотнув головой, как норовистая лошадь, вырвала руку и влепила парню увесистую пощёчину.
— Ах ты, сука...
Вспыхнув, тот наотмашь ударил Алину тыльной частью ладони по лицу, так что у девушки голова чуть не слетела с плеч, а из глаз брызнули слёзы. После чего накрутил себе на руку её длинные волосы.
— Влад, чего встал, как пень? Помог бы обуздать свою шлюху. С норовом, падла. Потом долакаешь.
Перед подъездом разворачивалась настоящая драма. Один гоблин тащил упирающуюся и скулящую Алину в машину, другой в это время с безразличным видом попивал пивко. Какая-то древняя, но горластая старушка, высунувшись из окна, рявкнула:
— А ну кончай шуметь тута, щас милицию позову!..
После чего, по-видимому, пошла спать.
Рассудив, что сам по себе инцидент уже не рассосётся и через каких-то пару минут живой товар или, если уж быть совсем точным, — ставку увезут в неизвестном направлении, Павел снял с запястья часы и пружинистой походкой направился к подъезду Алины. Страха он не чувствовал, если не считать лёгкого мандража, какой бывает обычно перед спаррингом. Парень в свои силы верил. И не напрасно. Есть ли в уличной драке кто-то опаснее, чем кулачный боец, жёстко натренированный перед соревнованиями? Каждая клеточка организма максимально насыщена кислородом, каждая мышца излучает мощь, каждое отточенное движение несёт угрозу. Павлу предстоял его первый бой вне татами. Американская пословица гласит, что в экстремальной ситуации ты не поднимаешься до уровня своих ожиданий, а опускаешься на уровень своей тренированности. Понимая это, Павел ещё по пути к месту схватки отключил сознание, оставив своё тело работать, подчиняясь только приобретённым на тренировках рефлексам.
Первым ему под руку попал мерзавец, державший Алину за волосы. Проведя короткую “двоечку” — сначала в корпус, а потом и в удивлённую физиономию оппонента, — Павел без особых усилий отправил того в нокдаун. Увидев, как “что-то пошло не так”, другой участник паскудной сделки отбросил недопитую банку и даже попытался принять боевую стойку, но, увы, было слишком поздно. Пашкин кроссовок уже пробивал его слабую защиту в районе грудной клетки. Следующий удар, “мае-гери”, пришедшийся Владу точно в подбородок, приподнял его над землей сантиметра на три. Вниз подонок опускался уже самостоятельно, плотно сомкнув веки.
— Эй, тебе чего, жить надоело?
Перед Пашкой неожиданно вырос третий тип, как оказалось, он сидел в машине. Видимо, это был водитель того упыря, кому повезло в картах, но никак не хотело везти в любви. Здоровый, грузный, больше Павла раза в два. Он двинулся на наглеца с яростным сопением, держа, словно медведь гризли, над головой оба своих пудовых кулака, угрожая обрушить их на Пашку и раздавить, точно гниду какую-нибудь.
Легко уйдя от прямого удара рукой, Пашка, быстро переместив корпус влево, встал к противнику вполоборота. Зафиксировал в районе кисти потерявшую энергию конечность увальня, затем резко крутанул её по часовой стрелке. Раз. Противник рефлекторно согнулся, подавшись всем телом вперёд, и тут же получил противоходом удар прямой ногой в живот, заставивший его, закашлявшись, упасть на колени. Два. Пашкина пятка упала на основание черепа борова, словно лезвие гильотины. Сверху вниз. Три. Лицо кабана встретилось с асфальтом, чтобы какое-то время с ним не расставаться. Той же ступнёй, поразившей голиафа, Павел, не сходя с места, дотянулся до челюсти слегка очухавшегося героя-любовника и прибил его к подъездной двери, проведя образцовый “йоко-гери”. Пашка почувствовал, как лицевая кость насильника податливо ушла влево, обещая своему хозяину скорый поход в травмпункт, а также гипс и принятие пищи через трубочку. Любитель перекинуться в “очко” утробно охнул и, обхватив голову, стал оседать по двери. На асфальт он опустился уже без признаков сознания.
На всё про всё Павлу понадобилась минута. Двоих уродов он утрамбовал едва живыми в багажник их собственного люксового авто.
Кабана, которому физическое состояние более-менее позволяло держаться за руль, Пашка ремнём крепко пристегнул к водительскому креслу.
Лишь когда иномарка миновала дворовую арку, Павел, к которому постепенно возвращалось его обычное меланхолическое состояние, вспомнил про Алину.
Потрясённая девушка стояла, прислонившись к фонарному столбу, и мелко дрожала всем телом, как потерявшаяся собака под дождём.
Оголившись по пояс, Павел, не мешкая, накинул на Алину свою рубашку.
— Ничего, ничего. Сейчас пройдёт.
— А, это ты, Достоевский? — облегчённо выдохнула она, узнав в лихом парне с мускулистым торсом своего несмелого воздыхателя. — Закурить не найдётся?
— Не курю. И тебе не рекомендую.
— Это... это что у тебя на рубашке? Кровь? — снова громко застучала зубами Алина.
— Не моя...
— Пожалуй, всё-таки присяду. Можно? А то ноги что-то ватные.
Они сели на скамейку и некоторое время глубоко вдыхали ароматы цветущей липы. Вечером после жаркого дня запахи в атмосфере распространяются гораздо сильнее, чем когда-либо ещё, а успокаивающее действие липового цвета известно всем. Чтобы скорее унять дрожь девушки, Павел положил ей на плечо руку.
Алина тем временем разглядывала свои босоножки, не решаясь (вот ведь как дело повернулось, обычно бывало наоборот!) поднять на своего спасителя глаза. Лицо её было растерянным и обиженным, как у маленького ребёнка, которого родители застукали за разглядыванием собственных гениталий. Совсем непохоже на то выражение, какое Павел привык у неё видеть. Наконец Алина подняла голову и глухим срывающимся голосом спросила:
— А ты... ты бы взял меня замуж?
Павел молчал, размышляя над ответом. Слишком неожиданным и непростым оказался вопрос. Но ответ, как он понимал, нужен был обязательно, причём однозначный — либо да, либо нет. Что-нибудь вроде “затрудняюсь ответить” или “я должен посоветоваться с шефом” выглядело бы нелепо или жалко. Пока Павел думал, перед его глазами сновали всякие Вадики, Владики, а потом ухажёров затмил образ матери, поставившей на Алине клеймо “падшая”. И ведь не возразишь — он действительно про Алину ничего не знает. Кроме того, что она — “падшая”, и кроме того, что она ему очень нравится.
Алина интуитивно поняла его состояние.
— Думаешь, гулять стану?
Павел неопределённо пожал плечами. Что тут скажешь?
В напряжённом молчании прошла минута, две, пять.
— А знаешь, что? — усмехнулась вдруг Алина, помогая Пашке принять решение. — Я пошутила. — В уголках глаз у неё опять появился такой знакомый ехидный прищур, снова заиграли ямочки на щеках.
— А ты и повёлся, мальчик. Ха! Больно нужно! Ну, да ладно, поздно уже. Спасибо, что мимо не прошёл. Провожать не надо.
В тот вечер Пашка долго не мог заснуть. Тело его с подобранными к подбородку коленями конвульсивно вздрагивало, как будто бы он продолжал бить кого-то или, скорее, как будто били его.
Следующим вечером он узнал через мать, что Алина рано утром собрала вещи и уехала в ей одной только известном направлении. Как потом выяснилось, в Ростов.
Прошло несколько лет. Серафима регулярно докладывала матери Пашки про свою племянницу. Рассказывала, что та вышла замуж в Ростове за какого-то военного, как будто танкиста. Потом рассказывала, как Алина моталась с ним по гарнизонам, как родила ему двоих сыновей. Как она выхаживала мужа, когда тот вернулся без ноги из горячей точки. Рассказывала про то, что Алина устроилась работать в детский Дом творчества вести кружок хореографии. А ещё о том, как Серафима ездила к ним в гости, как ей понравились детки и что “всё там у них вроде пристойно, как у людей”.
Павлу недавно исполнилось тридцать три. Он работает ведущим инженером в секретном НИИ. Знакомые уже потихоньку начинают величать его Павлом Сергеевичем. Уважаемый человек всё-таки. Разрабатывает какое-то суперлёгкое авиационное крыло и, как раньше, трижды в неделю занимается кёкусинкай. Мать им гордится. Только одно обстоятельство немного омрачает ей жизнь — отсутствие внуков. Но что поделать, если её сын до сих пор так и не женился...
--
ПОНОМАРЁВ Александр родился в 1970 году в Москве. Окончил Институт инженеров водного транспорта. Финалист и лауреат ряда российских и международных литературных конкурсов, в том числе лауреат XII Международного литературного конкурса им. В. Г. Короленко (2024). Публиковался в журналах “Наш современник”, “Бельские просторы”, “Нева”, “Сибирские огни”, “Дрон, “Кольцо А” и др. Живёт в Москве