АЛЕКСАНДР РАЗУМИХИН НАШ СОВРЕМЕННИК №6 2025

ИСТОРИЧЕСКАЯ ПЕРСПЕКТИВА

АЛЕКСАНДР РАЗУМИХИН

СУДЬБЕ БЫЛО УГОДНО

Историческое эссе

История человека начинается задолго до его рождения

Доведись Юлии Павловне Самойловой-Перри-Морнэ (урожд. Пален /фон дер Пален/, следуя официальной линии) на склоне лет писать мемуары, рассказами о своих выходках и похождениях на протяжении 72 лет жизни она легко могла бы вогнать в краску не только добродетельных читателей.

Череда событий, составляющих биографию носившей прозвище “последней из Скавронских”, сделала её знаменитой. Но удивительный характер и яркие всплески темперамента, определившие образ жизни одной из богатейших женщин Российской империи, сделали ли они её счастливой?

Что в родной Северной Пальмире, что в Италии её всегда окружали видные мужчины: аристократы и дипломаты, поэты и композиторы, художники и писатели, которые при одном виде красавицы Самойловой теряли голову и были способны на любое безрассудство.

Вольномыслием, экстравагантностью и скандальным беспутством обворожительная графиня шокировала петербургское светское общество начала XIX века. Полагаю — не только петербургское. Впрочем, её взбалмошный характер, думаю, ничуть не меньше способен удивить и живущих ныне.

Незримость некоей тайны возникает буквально с момента рождения Юлии Павловны. Однако, чтобы понять истоки тайны, придётся углубиться во времена, как минимум, нескольких предыдущих поколений.

Сразу хочу предупредить: будет непросто. Мимолётное скольжение взглядом по родословному древу не удовлетворит желание познакомиться с людьми из дней, покрытых патиной времени. Как-никак, начать нам предстоит с родителей Юличкиной бабушки, Екатерины Васильевны Энгельгардт. Ими были Василий Андреевич Энгельгардт и Елена (Марфа) Александровна (урожд. Потёмкина).

Отец — как сказали бы сейчас, простой смоленский помещик. А вот мать — одна из сестёр легендарного Григория Александровича Потёмкина. Их батюшка, Александр Васильевич Потёмкин, вроде бы тоже звёзд с неба не хватал: вышел в отставку майором (позже станет подполковником). Чего не скажешь про его сына Григория. У того всё началось с участия в дворцовом перевороте 1762 года, в результате которого был свергнут император Пётр III.

Тогда 23-летний Григорий Потёмкин обратил на себя внимание 33-летней императрицы Екатерины II. Он был представлен к производству из вахмистров в корнеты. Но императрица собственноручно изволила подписать возле его фамилии: “быть подпоручиком”. А дальше пошло-поехало. Буквально через десяток лет подпоручик уже подполковник, затем следом шеф Кавалергардского корпуса, Кирасирского своего имени, Санкт-Петербургского драгунского и Екатеринославского гренадёрского полков. А ещё, по желанию российской императрицы,  за присоединение Тавриды к Российской империи именным Высочайшим указом светлейшему князю Потёмкину пожалован титул Таврического и повелено именоваться впредь светлейшим князем Потёмкиным-Таврическим. Званием возвышен до генерал-фельдмаршала. Основал города: Екатеринослав, Херсон, Севастополь, Николаев.

Хотя все титулы, звания и даже деяния можно было бы свести к одной всё объясняющей формуле: фаворит и даже морганатический супруг Екатерины II. По поводу места тайного венчания Екатерины II и Потёмкина у историков две версии (спорят: Санкт-Петербург или Москва). Спорят и относительно возможного их ребёнка, дочери Елизаветы Григорьевны, которая получила фамилию Тёмкина (с отброшенным первым слогом, как это было принято). При желании её портрет работы Владимира Боровиковского можно увидеть в Третьяковской галерее. Смущает разве что тот факт, что к моменту рождения ребёнка императрице 46 лет. Многовато. Для того времени тем более.

Однако вернёмся к Юличкиной бабушке. Итак, урождённая Екатерина Васильевна Энгельгардт — одна из племянниц светлейшего князя Потёмкина. В первом браке она — жена графа П.М.Скавронского, во втором браке — жена графа Джулио Литты. Но, прежде чем говорить о её жизни в двух браках и детях, ею рождённых, следует сказать главное.

Светлейший князь Потёмкин вошёл в историю не только своими военными победами и тем, что был фаворитом и морганатическим супругом Екатерины II. Среди его “подвигов” есть ещё один, не менее знаменитый и, по понятиям даже совсем не пуританского XVIII века, немного шокирующий современников.

В 1775 году в Москве умирает старшая сестра Потёмкина. На руках её мужа Василия Энгельгардта осталось пять дочерей (старшая Анна к тому времени была уже замужем, а сын Василий служил офицером в армии): Александра (21 год), Варвара (18 лет), Надежда (16 лет), Екатерина (14 лет) и Татьяна (8 лет). То ли овдовевший Василий Андреевич Энгельгардт на самом деле был отнюдь не так прост. То ли, не имея возможности идти против воли Потёмкина и перечить принятому им решению о дальнейшей судьбе дочерей своей сестры, шурин летом 1775 года отправил Потёмкину письмо. В нём он сообщал о своём решении вверить судьбу юных дочерей Елены Энгельгардт в руки всесильного и фантастически богатого родственника. После чего пять “девиц Энгельгардтовых” из скромного смоленского имения переезжают к бабушке (по линии матери — Потёмкиной). Императрица оказывает им знаки монаршей милости. Потёмкин получает от неё разрешение:

“Матушке твоей во утешение объяви фрейлинами, сколько хочешь, из своих племянниц”.

Тем же летом, почти сразу, назначена фрейлиной старшая — Александра, в 1776 году фрейлинский ключ получила Екатерина, в 1777 году была пожалована во фрейлины Варвара, в 1779-м — Надежда, а в 1781 году фрейлинский шифр получила Татьяна.

Собственно, с переезда племянниц в столицу всё и началось. Когда Потёмкин увидел свою старшую племянницу Александру, он был сражён её необыкновенной красотой. Далее, как в таких случаях говорят, он потерял голову. А Александра... Та ещё хлеще — влюбилась в него не на шутку, сразу и на всю жизнь.

Вообще-то в Российской империи (до 1917 года) запрещалось вступление в брак лиц ближе пятой степени родства. Но тут о браке и речи не шло.

Не думаю, что именно страсть Потёмкина к Александре, стройной брюнетке с выступающими скулами, умными голубыми глазами, большим чувственным ртом, изящным носиком, стала той причиной, которая послужила охлаждению чувства к нему Екатерины II. Скорее всего, Потёмкину просто пришло время уступить место в спальне императрицы другому фавориту. Факт тот, что роман Потёмкина с императрицей пошёл на убыль. Роман, но не их отношения.

Однако ситуация “смены караула” не помешала Александре войти в интимный кружок императрицы и стать её доверенным лицом.

Тем временем Потёмкин предпринял традиционный в кругу приближенных к императорскому двору ход. Дабы не огорчать Екатерину II окончательно, он решил, как это было принято, выдать Александру Энгельгардт замуж. Тем более, что на фрейлину Александру при дворе уже смотрели, как на влиятельную персону. Оно и понятно: вхожа и в гостиную, и в спальню фаворита, и в кружок императрицы. Осенью 1778 года осведомлённый английский посланник в одном из своих донесений в Лондон писал о сохранившем могущество Потёмкине, старшая племянница которого “приобрела над ним ещё большую власть”. “Эта молодая особа, — характеризовал её англичанин, — весьма приятной наружности, богато одарённая от природы, обладающая редким искусством для ведения придворных дел”.

Из многих “претендентов” на руку Александры Потёмкиным был выбран граф Франциск-Ксаверий (в России Ксаверий Иванович) Браницкий, великий коронный гетман польский, поступивший на русскую службу. С юных лет отличаясь весёлым нравом и мужеством, способный и ловкий, каким его считали современники, на жизнь Браницкий смотрел философски: сколько в ней пользы — столько она доставляет удовольствия. Одна беда: граф умудрился поистрепать своё родовое состояние.

Поэтому его, можно сказать и так, женили на племяннице Потёмкина, Александре Васильевне Энгельгардт. Само собой, все заинтересованные стороны исходили из того, что брак — это выгодная сделка. Пышная свадьба состоялась накануне зимы 1781 года в церкви Зимнего дворца. Александра Васильевна и в замужестве не прерывала связи с русским двором. Обычно она проводила в Петербурге зиму, уезжая на лето в обширные имения своего мужа в Южной России. Ему в приданое Александра Васильевна принесла имение Белую Церковь, которое ранее было центром земельных владений Браницких, но потом отошло Потёмкину. Выйдя замуж за человека расточительного, она бережливостью своею несколько раз спасала его от разорения.

Браницкого (он был старше своей избранницы на 23 года) такой брак приближал к русскому двору. Потёмкину же был нужен сильный союзник в Польше, где он получил обширные владения после первого раздела этой страны Россией, Пруссией и Австрией в 1772 году. К тому же старшая племянница была “политическим агентом” своего дядюшки. В подробных письмах наряду с известиями о своей жизни и здоровье детей она сообщала Потёмкину о важных событиях в Польше и за границей.

Забегая вперёд, можно сказать, что в браке с Александрой Васильевной Браницкий имел двух сыновей и трёх дочерей. Между прочим, одна из них, Елизавета, станет довольно известной личностью. Её мы знаем как жену генерал-губернатора Новороссийского и Бессарабского, генерал-фельдмаршала Михаила Семёновича Воронцова. При одном упоминании этой семейной пары в памяти встаёт имя Александра Сергеевича Пушкина и его пребывание на Юге в качестве чиновника канцелярии и опального поэта. К ней он проявлял определённые чувства. А ему, тогда графу (позже стал князем и светлейшим князем), адресовал общеизвестную эпиграмму:

 

Полу-милорд, полу-купец,

Полу-мудрец, полу-невежда,

Полу-подлец, но есть надежда,

Что будет полным наконец.

 

Императрица продолжала благоволить Александре, потому что, можно сказать, видела в ней своеобразного агента влияния. Можно согласиться с тем, что Александра неплохо с этой ролью справлялась. О чём свидетельствуют явно преувеличенные знаки уважения, оказываемые ей при дворе. Во всяком случае, когда графиня Александра Браницкая появлялась, все вельможные дамы, даже генеральши, следуя ритуалу, “подходили к её руке”, и она без всякого смущения преспокойно её подавала им для целования.

Как складывались отношения уже замужней Александры с могущественным дядюшкой? Испытывавшая искреннюю сердечную привязанность к дяде, старшая племянница была глубоко огорчена, когда вынуждена была с ним расстаться. Одно несомненно: её чувства к Потёмкину сохранялись долгие годы, и при первой же возможности она старалась оказаться рядом с ним, часто навещала его. Когда обстоятельства мешали ей приехать, она писала дяде, оправдывая своё пребывание в далёком имении семейными причинами.

Её письма полны уважительного почтения к Григорию Александровичу, к которому она обращалась: “папа мой родной”, “папа родной сударик”, “батюшка мой родной”. О нём тоже нельзя сказать, что, выдав племянницу замуж, он последовал известной пословице “с глаз долой — из сердца вон”.

Несколько позже Александра Браницкая приезжает к Потёмкину в военный лагерь накануне штурма Измаила. Война тех времён примечательна особым колоритом, придающим соотношению военных событий и бытовых черт специфическое наполнение. Сегодня покажется удивительным, но даже в столь напряжённые дни в армейской ставке не прекращались праздничные общественные балы. Они проводились еженедельно по два или три раза. Помимо них в двух маленьких великолепно убранных комнатах светлейшего каждый день собиралось избранное общество. В одной из них непременно “красовался вензель той дамы, в которую князь влюблён”, писал один из участников этих торжественных пирушек граф Григорий Иванович Чернышёв князю Сергею Фёдоровичу Голицыну — мужу племянницы Потёмкина Варвары. Он передаёт родственнику князя интимные моменты из жизни военного лагеря, называя вместо имён только инициалы:

“Впрочем, Бог знает, чем всё это кончится, ибо ждут Браницкую, и уже послан офицер встречать её. Госпожа Л. должна немедленно приехать и везёт с собою молоденькую девушку лет 15 или 16, прелестную как амур. Говорят, что это П., но не знаю которая; не П. ли это, жившая при Дворе вместе с М.? Как бы то ни было, князю готовят жертву, которую добыл генерал Львов”.

Тут следует затронуть некоторые подробности, касающиеся отношений Александры с Потёмкиным. Более чем ласковое, можно сказать, на удивление нежное отношение Екатерины II к Александре и тот факт, что родилась она в один год с великим князем Павлом Петровичем, породил слух, что на самом деле она никто иная, как дочь императрицы (одни считают — от Сергея Салтыкова, другие — от великого князя Петра Фёдоровича). Этот слух лёг в основу легендарной “подмены Павла” — будто бы вместо долгожданного мальчика-наследника у Екатерины родилась девочка (т.е. Александра), и её подменили сыном служанки-чухонки, который позже и стал императором1.

Признать, в таком случае, что у Потёмкина была плотская любовь (сл’ова “секс” тогда ещё не существовало) одновременно и с Екатериной II, и с её дочерью, мне очень трудно. Не потому, что подобных любовных треугольников мировая история не знает. А потому, что пойти на такое было бы, как мне видится, не в характере императрицы Екатерины.

В то же время хочется сказать, что это была не заурядная непозволительная связь со всемогущим своим вельможным дядей, не обычный эпизод банальной распущенности тогдашних нравов, царивших в придворной среде. Александра искренне привязалась к дяде, и он стал её первой настоящей любовью. Поэтому не следует удивляться, что она сопровождала Потёмкина во время путешествия Екатерины II в 1787 году на Юг. Что она, единственная из родственников, присутствовала при смерти князя, как в таких случаях говорят, он “окончил земной путь на руках” Александры. Даже после его смерти Браницкая оставалась преданной памяти Г.А.Потёмкина. В “Записках” Прасковьи Николаевны Львовой, посетившей в 1812 году имение Браницких, есть строки: “Бюст Державина соседствовал с бюстом Г.А.Потёмкина в саду графини Браницкой”.

Не берясь размышлять о нравственной жизни общества, тем более его правящей верхушки, приближенной к царскому двору, следует, однако, признать, что интимная близость у Потёмкина тогда была, как минимум, ещё с двумя племянницами: Екатериной и Варварой. Впрочем, отнюдь не платонические отношения связывали его ещё и с Екатериной Сергеевной Самойловой, женой его племянника Александра Самойлова, и с фрейлиной Екатериной Сенявиной2.

Правда, в 1780 году императрица, чтобы прекратить связь Сенявиной с Потёмкиным, решила удалить её от двора и выдала 19-летнюю фрейлину замуж за 35-летнего графа Семёна Романовича Воронцова. В своих “Записках” составитель “Российской родословной книги” князь Пётр Долгоруков отзывался о С.Р.Воронцове как человеке талантливом, но с характером плутоватым, который угодничал сначала перед Орловым во время его возвышения, потом перед Потёмкиным для получения дипломатического поста.

Назначенный в конце 1783 года посланником в Венецию, граф Семён Романович уехал с женою и детьми в Италию. Жизнь в Венеции обернулась для графини роковым недугом — чахоткой, от которой она вскоре скончалась. В недолгом браке у Воронцовых родились погодки дочь и старший сын Михаил, крестник императрицы, тот, что впоследствии станет генерал-губернатором Новороссийским и Бессарабским и будет женат на Елизавете Ксаверьевне (урожд. Браницкая).

Что касается графини Екатерины Сергеевны Самойловой (урожд. Трубецкая), красавицы, благорасположением которой Потёмкин тоже пользовался, она была старшей из двух дочерей князя Сергея Алексеевича Трубецкого и Елены Васильевны, дочери петербургского губернатора князя В.Ф.Несвицкого. В сегодняшнем восприятии дочка по отцовской линии князя и внучка по материнской линии князя, который к тому же столичный губернатор, — это само собой счастье с пелёнок и до седых волос. Но не в её случае.

В 1782 году 19-летняя княжна пожалована во фрейлины. По словам одних современников, была она “собой недурна”, другие и вовсе называли “красавицей”. Каковой счёл её Григорий Потёмкин, неведомо, но его любовницей княжна стала. А потом всё пошло по отработанной схеме: была она сговорена за голландского посланника в Петербурге. Но брак этот не состоялся. Поговаривали, что голландец всё же воспротивился брать её в жёны “после Потёмкина”. Особой проблемы Григорий Александрович в том не увидел. Прошло совсем немного времени, и в самом начале 1786 года она таки вышла замуж. За графа Александра Николаевича Самойлова. По совместительству племянника Г.А.Потёмкина. Светлейший князь выдал её за своего племянника, следуя житейской логике, что между плотской любовью со своими племянницами и с женой племянника нет большой разницы. Зато в скором времени племянник, который не имел никаких возражений против продолжающихся отношений своей жены с его дядей, получит назначение генерал-прокурором Правительствующего сената.

Поэтому можно удивляться, можно принять как данность, но во время Русско-турецкой войны 1787–1791 годов графиня Екатерина Самойлова, как и племянницы Потёмкина, находилась с мужем при главной квартире светлейшего в Бендерах. Ей тогда 25 лет, характером “спесива и легкомысленна”. Репутация, увы, незавидная. Что не мешало великосветским особам охотно бывать на раутах и приёмах, устраиваемых ею.

“Школа”, пройденная в пору, когда она состояла фрейлиной, приносила свои плоды, и Потёмкин не единственный, с кем у графини Екатерины Сергеевны были близкие отношения. Она их даже не скрывала. Отчего гости её приёмов открыто злословили по поводу любовных похождений хозяйки. Как-то на балу, данном графиней Самойловой в честь шведского короля, в присутствии всего двора великий князь Константин Павлович в разговоре с королём выразился столь непотребно о хозяйке дома, что императрица вынуждена была посадить его под арест.

Отношения между супругами Самойловыми становятся уже настолько холодными, что к 1793 году граф с графиней фактически разъехались. Примечательно, в 1796 году Ф.В.Ростопчин сообщал С.Р.Воронцову:

“Жена графа Самойлова только что разрешилась от бремени сыном, который, как утверждают, появился на свет раньше срока3. Генерал-прокурора это не слишком радует, так как он не живёт с женой, но она тем не менее обнаруживает удивительную плодовитость”.

Графиня Самойлова имела троих сыновей и двух дочерей: одной из которых была Софья. Впоследствии графиня Софья Александровна (урожд. Самойлова) сначала станет фрейлиной, потом женой графа Алексея Алексеевича Бобринского, внука Екатерины II. Другими словами, её муж был сыном “великого бастарда” Алексея Григорьевича Бобринского, родившегося у императрицы от фаворита Григория Орлова. Свою беременность та тщательно скрывала. Тогда отношения с законным супругом Петром III у неё уже были хуже некуда — супруги практически не виделись и не общались. Алексей родился за несколько месяцев до дворцового переворота, который возвёл Екатерину Алексеевну на российский престол, и когда придёт время Потёмкина.

Чего нельзя отнять, так это то, что, став фаворитом-любовником, Григорий Потёмкин при всех своих любовных похождениях всегда оставался ревностно преданным государыне человеком. Он был ей соратником, верным другом, толковым советником и умным учеником. Екатерине Великой было что вспомнить о Григории Потёмкине кроме сияющих восторженным блеском его фиалковых глаз. Через считанные дни после кончины светлейшего сильная женщина с возвышенной душой писала о вахмистре, ставшем генерал-фельдмаршалом и настоящим государственным деятелем:

“У него была смелость в сердце, смелость в уме, смелость в душе. Благодаря этому мы всегда понимали друг друга и не обращали внимания на толки тех, кто меньше нас смыслил”.

Исторические анекдоты и действительные факты дают нам богатую пищу для разного рода суждений об отношениях Григория Потёмкина с женщинами и особенно со своими племянницами. Кто-то убеждён, что беспринципный и аморальный князь соблазнил всех сестёр Энгельгардт. Кто-то предпочитает считать, что плотская любовь со своими племянницами у Потёмкина была, несомненно, по обоюдному согласию. Кто-то и вовсе полагает, что любовная связь племянницами воспринималась как некое продолжение отеческой любви и покровительства.

Можно сказать, что так или иначе участь сестёр Энгельгардт была одинакова. Но безусловно, характер их отношений к дяде был различен. Александра сама искренно тянулась к дяде и искала его ласки. Тогда как рыжеволосая Варвара, кокетливая, капризная и вспыльчивая, став его любовницей, заставляла светлейшего ползать у своих ног, и тут уж не она, а он вымаливал каждую ласку. Она постоянно мучала его ревностью, капризами и бесконечными просьбами о пожаловании мест и чинов её друзьям и знакомым. Он же писал ей страстные письма, находя самые нежные прозвища для молоденькой племянницы-любовницы: “сокровище”, “божественная Варюшка”, “сладкие губки”, “душа моя, жизнь моя”, “любовница нежная”. Потёмкинские послания удивительным образом включали в себя и нежность отца, и страстность влюблённого, и покорность слабохарактерного мужа.

Ответы Варвары зачастую более пространны, но и более сдержанны.

Милая Варинька по красоте уступала лишь своей младшей сестре, Екатерине. Однако князь И.М.Долгорукий, двоюродный брат графа Скавронского, так писал о Варваре:

“Она всех сестёр была пригожее, и дядюшка в неё влюбился; влюбиться, на языке Потёмкина, значило наслаждаться плотью, любовные его интриги оплачивались от казны милостью и разными наградами, кои потом обольщали богатых женихов и доставляли каждой племяннице, сошедшей с ложа сатрапа, прочную фортуну”.

Настало время, когда Потёмкину по делам службы приходилось подолгу пропадать в южных краях России. Продолжая по-прежнему любить Варвару, он сознавал, что вместе им быть не суждено — пришла пора позаботиться о её замужестве. Приняв решение расстаться и уже подыскивая ей мужа среди молодых столичных аристократов, счёл, на свой вкус, что самый подходящий жених — князь Николай Сергеевич Волконский. Молод, хорош собой, состоятельный, из тех, кто, знал Григорий Александрович, ухаживал за рыжей красавицей. Но князь ни в какую. Одно дело волочиться за очаровательной фрейлиной, и совсем другое — жениться на любовнице, пусть даже любовнице светлейшего князя. Потёмкин настаивал, Волконский упрямился, хотя и прекрасно понимал, что гнев светлейшего не шутка.

Великосветский конфликт неожиданно разрешился... сам собой. У Волконского был приятель — князь Сергей Фёдорович Голицын, который не то чтоб горячо, но обхаживал Вареньку. Не придворный щёголь, боевой офицер, участвовал в первой турецкой войне, там в боях добыл свои чины и ордена. Красавцем не числился: невысок ростом, неказист с виду, сложением плотен, а ещё левый глаз заметно косил, отчего выражение лица делалось насмешливым, хотя казалось добродушным.

Каково же было удивление Потёмкина, когда племянница объявила ему, что пойдёт замуж только за Голицына, и что других женихов знать не желает. Светлейший даже разозлился. Он-то полагал, что “божество милое” Варинька, как он её иной раз называл, воспримет свой брак с Волконским как удобный шанс сохранить романтические отношения с любимым дядюшкой. А она вроде как позволила себе влюбиться в другого!

Чем всё кончилось? Потёмкин согласился на этот брак. И в январе 1779 года Варвара Энгельгардт вышла замуж, став княгиней Голицыной. Надо признать, высший свет был озадачен таким выбором. Тем не менее можно сказать, что всё сложилось удачно. За одним исключением. Много позже Лев Толстой передавал семейное предание:

“Про деда [прототипа старого князя Болконского] я знаю то, что, достигнув высоких чинов генерал-аншефа при Екатерине, он вдруг потерял своё положение вследствие отказа жениться на племяннице и любовнице Потёмкина Вареньке Энгельгардт. На предложение Потёмкина он отвечал: “С чего он взял, чтобы я женился на его бляди”.

Голицына такая мелочь не смущала. В период между торжественным обручением и свадьбой с фрейлиной жених, как говорится, подсуетился и воспользовался близостью к фавориту императрицы. Сохранилось прелюбопытное письмо:

“Отдай, душенька Варвара Васильевна, письмо, приложенное к сему, князю Григорию Александровичу. Хочется, душенька, один раз в жизни испытать мне опытом дружбу твою ко мне... Я письмом просил вчерась князя, чтобы он вошёл в моё состояние и исходатайствовал мне чин бригадира... Надобно для моего счастия, чтобы князь Григорий столько же захотел сделать мне милость... Но на сие я не столь счастлив, чтобы сам собою мог довести. Чем преданность моя к нему более стремится, тем меньше, может быть, примечается она. Отдав письмо, приложенное ему, употреби свою просьбу обо мне столько же, сколько ласка твоя и любовь ко мне тебе позволит; я сегодня ввечеру в город буду и тебя увижу; увижу также и то, что вправду ли ты любишь меня или нет”.

Резонно предположить, что жених откровенно рассчитывал на недвусмысленные отношения Потёмкина и племянницы. Новую должность для будущего мужа Варвара должна была получить, воспользовавшись именно любовью к ней не дядюшки, а мужчины. Не судите Голицына строго. Подобное поведение не казалось в среде придворной знати и фрейлин чем-то недостойным и ужасным. Для карьеры и достижения чинов многие шли и не на такое.

Жених рассчитывал не напрасно. Потёмкин не нашёл в поведении Голицына ничего зазорного. Так было принято. Он и далее постоянно благоволил мужу своей племянницы. Не только исполнял при случае просьбы о протекциях, но вместе с императрицей стал восприемником первого сына Голицыных, названного Григорием.

Дядюшка и племянница оставались близкими родными людьми до конца жизни светлейшего князя. Тон писем Варвары к Потёмкину сохранялся всё таким же игриво-интимным: “Целую ручки твои; прошу тебя, папа, чтоб ты меня помнил; я не знаю, отчего мне кажется, что ты меня забудешь — жизнь моя, папа, сокровище моё, целую ножки твои”. Порой в завершении следовала подпись: “Дочка твоя — кошечка Гришинькина”. Гришинька продолжал кошечке покровительствовать и завещал ей село Казацкое и другие имения в Новороссии. Когда Потёмкин умер у Ясс, Голицына ездила туда на похороны.

После Александры и Варвары пришёл черёд Екатерины. По свидетельствам современников, она была наименее образованной, но самой красивой из сестёр Энгельгардт.

По всей видимости, она понимала, что ей не избежать участи родственниц, и не видела ничего порочного в интимной связи, практически сожительстве, вне брака. Для придворных фрейлин свобода нравов была обычным явлением, общепринятой в их среде нормой поведения. Вечно скучающая, с флегматическим характером, добрая и кроткая, она отдалась дяде, не желая огорчать его.

Их отношения складывались из удивительных противоречий. Именно Екатерина, которой были чужды бурные страсти и выражение эмоций, как ни странно, разделяла с Потёмкиным любовное ложе дольше остальных сестёр. И хотя была она обворожительно хороша, сам светлейший, можно заметить, был увлечён ею, в сравнении с сёстрами, всё же меньше.

В 1780 году Екатерина в числе четырёх фрейлин сопровождала императрицу в поездке в Белоруссию. Там, если следовать официальной историографии, в неё влюбился граф П.М.Скавронский. В действительности ситуация была совершенно другой. Опять же не желая огорчать дядю, сказавшего своё веское “Надо!”, она выходит замуж (здесь уместнее сказать “её выдают замуж”) за Скавронского, который не только граф, но и внучатый племянник императрицы Екатерины I, к тому же сказочно богат. Огромное состояние позволяло ему жить с царскою пышностью4.

Свадьба пела и плясала в ноябре 1781 года. При этом новоиспечённая графиня Скавронская не спешит расстаться со своим статусом дядиной любовницы. А новоиспечённый муж (для него связь жены с Потёмкиным не просто прекрасно известна, он ничего против этого не имеет) живёт в ожидании положенных ему по такому случаю чинов и орденов. “Его заманили и женили на этой Энгельгардовой... (не требуется большого труда, чтобы самостоятельно подставить недостающее слово. — А.Р.), ласкали при дворе для Потёмкина выгод”, — вспоминал князь И.М.Долгорукий, двоюродный брат графа Скавронского.

Любителя Италии усилиями Потёмкина награждают внеочередным чином и отправляют посланником при неаполитанском дворе. Назначение пришлось Павлу Мартыновичу очень по душе. Но за всё, как известно, приходится платить. Платой за назначение послом становится нежелание Потёмкина отпустить от себя “ангела во плоти” племянницу Екатерину. Графиня Скавронская, к огорчению мужа, безропотно осталась в Петербурге, пребывая в роли “любимой султанши своего дяди”. “Между нею и её дядей всё по-старому, — писал один из современников. — Муж очень ревнует, но не имеет смелости этому воспрепятствовать”.

Очень ревновал или не очень, судить сегодня сложно. Но в письмах, адресованных тестю, граф неизменно выражал свою благодарность и заверял в вечной преданности. За что по службе награждался орденами, стал тайным советником, получил звание гофмейстера.

Не обделена наградами и любимица Григория Александровича. В 1787 году Катенька вместе с сестрой Александрой Браницкой, будучи в свите императрицы, отправились в путешествие в Тавриду навестить Потёмкина. На следующий год опять же на пару с сестрой Александрой они навещали дядюшку во время осады Очакова. Меж собой не ссорились и дядю не делили. Он тоже не обходил вниманием обеих. И Екатерина Великая при этом вела себя очень достойно: была чрезвычайно любезна с родственницами Потёмкина. И не только в походной обстановке.

В столице, к примеру, расположение императрицы к фрейлине Екатерине Энгельгардт было таково, что её приглашали на Эрмитажные собрания5. Сегодняшнему читателю, наслышанному о петровских ассамблеях, смею думать, куда меньше известна такая форма дворянского интеллектуального досуга в России XVIII века. Хотя она являлась относительно продолжительным по времени периодом “поэтического” светского поведения.

На Эрмитажных собраниях принято было проводить обсуждение разных искусствоведческих проблем: театральных, литературных, музыкальных. Они были школой салонной речевой культуры. Их участники становились зрителями театральных спектаклей здесь же в Эрмитажном театре. На собраниях исполнялись и камерные концерты квартетного ансамбля, в который входили скрипка, виолончель, арфа, фортепьяно. После чего проводилась дискуссия по поводу только что увиденного и услышанного: сценического исполнения актёров, виртуозной игры музыкантов.

Одновременно Эрмитажные собрания являлись местом, где Екатерина II решала вопросы государственной деятельности. Например, губернаторов назначала только через Эрмитаж. Кандидатуру на пост министра, статс-секретаря императрица рассматривала и утверждала лишь после продолжительной беседы на Эрмитажном собрании: “...здесь она заговаривала с ним о разных предметах и вводила его самого в разговор”.

Следует учесть воздействие на участников собраний самой обстановки помещений Эрмитажа, которую академик Петербургской Академии наук И.Г.Георги описывал так:

“Во всех комнатах находятся картины и богатые вазы, урны, группы, столбы и разные искусственные вещи, мраморные, яшмовые, яхонтовые, изумрудные, хрустальные, порфирные и из др. каменьев, также лепной работы фарфоровые, бронзовые, резные из дерева ипр. <...> Картины висят в трёх галереях и отчасти в комнатах Эрмитажа и расположены не столько по точному порядку школ, мастеров ипр., как по виду, ими производимому и по местоположению, чем не только помещено много картин на небольшом пространстве, но и произведён приятнейший вид...”

Другими словами, просмотр произведений искусств включался в “программу” Эрмитажных собраний. Понимая, как мало соответствовала графиня Скавронская, по сути, оставшаяся в своём развитии необразованной красавицей Катенькой Энгельгардт, собираемому на эти собрания обществу, невольно задаёшься вопросом “Почему императрица приглашала её в Эрмитаж?” Вступая на тропу гипотезы, можно предположить, что делала это Екатерина II из желания как раз способствовать повышению культурного уровня племянницы Потёмкина. Поступала так не столько ради Катеньки, сколько ради Григория Александровича, для которого в её сердце всегда был особый уголок.

Кстати, уместно обратить внимание на то, что от приглашённых в Эрмитаж требовались предельная раскрепощённость и отказ от соблюдения норм этикетного поведения. Ведь они являлись не на великосветский бал или придворные “посиделки”. Как отмечал один из участников собраний, “...всякая церемония была изгнана, императрица, забыв своё величество, обходилась со всеми просто. Были сделаны правила против этикета...”.

В различных воспоминаниях о собраниях времён правления Екатерины II встречаются упоминания об этих составленных ею самой правилах поведения гостей в Эрмитаже. Любопытно, что сами правила висели в рамке на стене, прикрытые занавесью, чтобы лишний раз не смущать собравшихся. Тем не менее шутливые по форме статьи этикета, прописанные в них, за шуткой скрывали вполне серьёзные требования:

 

“1. Оставить все чины вне дверей, равно как шляпы, а наипаче шпаги;

2. местничество и спесь оставить тоже у дверей;

3. быть весёлым, однако ж ничего не портить, не ломать, не грызть;

4. садиться, стоять, ходить, как заблагорассудится, не глядя ни на кого;

5. говорить умеренно и не очень громко;

6. спорить без сердца и горячности;

7. не вздыхать и не зевать;

8. во всех затеях другим не препятствовать;

9. кушать сладко и вкусно, а пить с умеренностью, дабы всякий мог найти свои ноги для выхода из дверей;

10. сору из избы не выносить, а что войдёт в одно ухо, то бы вышло в другое прежде, нежели выступит из дверей”.

 

Можно заметить, правила подсказывали присутствующим, что здесь от них ждут следования некоему кодексу равных прав. Причём правила рождались, что называется, из жизненных реалий. Например, Потёмкин в первые годы службы при дворе был из-за своего высокого роста довольно неуклюж, случалось, опрокидывал гостиную мебель, а от смущения начинал кусать ногти. Именно ему адресован третий пункт правил: “ничего не портить, не ломать, не грызть”.

Правила поведения гостей в Эрмитаже были не столь строги в сравнение с правилами петровских ассамблей. Нарушивших правила Екатерины II, если тому были два свидетеля, ждала кара. Если уличали нарушителя, то он должен был выпить стакан холодной воды и прочитать страницу из “Телемахиды” — эпической поэмы Тредиаковского, написанной старинным, исключительно трудным языком. Провинившийся “против трёх статей” обязывался выучить шесть стихов из “Телемахиды” и продекламировать их собранию. Тот же, кто ухитрялся не соблюсти все десять пунктов, изгонялся навсегда.

Парадные и торжественные вечеринки в Эрмитаже не обходились без развлечений. Ритуал Эрмитажных собраний подразумевал всевозможные игры: фанты, шарады, во время которых в шутливой форме “сообщались новости в мире науки и искусства, сыпались остроты, каламбуры”. Непременной участницей игр была сама императрица, которая не просто присутствовала, но и садилась за карточный стол. Она любила поиграть.

Любопытная деталь. Вообще-то в стране существовал запрет на азартные игры. Действовал даже особый указ, по которому игра в карты допускалась только в доме Императорского Величества и больше нигде. Так что всё было по закону. Однако история сохранила не только как факт любовь Екатерины II к картам, но и то, что самая серьёзная игра по-крупному, произошла в 1778 году, на вечере, организованном в честь внука правительницы — Александра, можно предположить, по случаю его именин. Тогда Екатерина, каждый раз, когда проигрывала, расплачивалась бриллиантами.

Жизнь красавицы Катеньки Энгельгардт изменилась только с известием о болезни её мужа, графа Скавронского. В конце концов ей всё же пришлось уехать в Италию: муж таки упросил жену приехать к нему. Отношения супругов после её приезда имели специфический характер. Граф болел и потому не мог вести, как тогда говорилось, открытый образ жизни. Графиня проводила дни в ничегонеделании. Ложась спать, слушала сказки крепостной девушки.

Виже-Лебрен, любимая художница королевы Марии-Антуанетты, писавшая портрет графини в это время и восхищавшаяся красотой своей натурщицы, позже в мемуарах вспоминала, что “высшим счастьем её было — лежать на кушетке, без корсета, закутавшись в огромную чёрную шубу”. Брильянты, подаренные ей Потёмкиным, она почти не надевала. Глядя на сундуки изысканных нарядов из Парижа, племянница Потёмкина только говорила: “Для чего, для кого, зачем?!”

Впрочем, следуя известной максиме Грибоедова “...Но чтоб иметь детей, // Кому ума недоставало?”, семейная пара по случаю “воссоединения” за короткое время обзавелась двумя дочками — Екатериной и Марией. Скажу наперёд, что обе, когда подрастут, скажем так, будут славиться свободной для своего времени личной жизнью. Что, впрочем, немудрено и вполне объяснимо.

Колоритная история женской доли первой из них, Екатерины Павловны, начнётся осенью 1800 года, когда 18-летнюю фрейлину, голубоглазую, блиставшую умом, внучатую племянницу князя Потёмкина, император Павел I решил выдать замуж за 35-летнего генерала Петра Ивановича Багратиона, впоследствии ставшего героем Отечественной войны 1812 года. Браком с юной красавицей император по окончании удачных гатчинских манёвров решил отблагодарить любимого генерала за службу, вроде как преподнести ему девушку в качестве своеобразного царского подарка. Для обоих брак оказался полной неожиданностью.

Кто-то сегодня назовёт это монаршей прихотью, чуть ли не самодурством. Но для той эпохи, тем более в среде фрейлин, эпизод довольно характерный. Павел I, как и многие российские императоры и императрицы, любил устраивать судьбы придворных. К тому же была ещё одна существенная причина для свадьбы: внешне Багратион из себя был невидный, и классическая красота Екатерины Скавронской должна была скрасить природную “ущербность” замечательного служаки.

О любви ни с одной из сторон не было и речи. Но спорить с монархом никто не осмелился. Ничего удивительного, что супруги жили отдельно друг от друга. Князь П.А.Вяземский писал о княгине Багратион, что она пребывала “постоянно за границей: славилась в европейских столицах красотою, алебастровой белизной своей, причудами, всегда не только простительными, но особенно обольстительными в прекрасной женщине, романтическими приключениями и умением держать салон, как говорят французы”.

Так что в историю блистательная жена генерала Багратиона вошла как знаменитая покорительница мужских сердец самых влиятельных мужчин того времени, которая победы на любовных фронтах с равным успехом совмещала с тем, что принимала горячее участие в политических интригах. Она была профессиональным агентом влияния в европейских странах и шпионила в пользу России, исполняя деликатные поручения российского императора Александра I.

Красавицу (в свои 30 лет она выглядела как 15-летняя девушка), не пожелавшую жить с мужем, современники-соотечественники наградили прозвищем “блуждающая княгиня” и язвили, что она “создала себе второе отечество в собственной карете”. Язвить они могли сколь угодно. Меж тем на Западе о ней вели совсем иные разговоры. Европейцы (молва о Екатерине Багратион ходила по всей Европе) предпочитали обсуждать не её нравы, а наряды. Красавица обожала носить платья из полупрозрачного индийского муслина, откровенно облегающего её формы. За что зарубежные поклонники называли княгиню Le bel ange nu (“прекрасный обнажённый ангел”). Героями её романов становились то саксонский дипломат Фридрих фон Шуленберг, то принц Вюртембергский, то лорд Чарльз Стюарт, то принц Людвиг Прусский, то граф Станислав Потоцкий...

В Вене она устроила салон, куда стекались сливки общества. И от гостей хозяйка салона знала секретов больше, чем все вместе взятые сотрудники российских посольств, которым это полагалось по роду деятельности. Поговаривали, что не без влияния княгини австрийское посольство объявило бойкот Наполеону. Да что там посольство! Одним из её любовников был знаменитый австрийский канцлер, князь Клеменс фон Меттерних. Спустя годы Екатерина Павловна вспоминала, как она уговорила его дать согласие на вступление Австрии в коалицию против Наполеона. Она даже родила в 1810 году от него дочь, назвав её Марией-Клементиной.

И тогда любимый ученик Суворова получает второй царский подарок, на сей раз уже от императора Александра I (такова одна версия). Выходит монарший указ, по которому Клементина объявляется законным ребёнком Багратиона. Есть и другая версия. По ней император лишь оказал на генерала давление, и Клементина, дочь Меттерниха, была записана самим мужем Екатерины законной в роду Багратионов.

В 1812 году от ранения на Бородинском поле Багратион умирает. А несколько позже его вдова Екатерина Багратион (которая была, к слову, любовницей Александра I тоже) получит орден за заслуги перед Отечеством. В 1814 году на балу, устроенном по случаю Венского конгресса, император публично благодарил княгиню за ценную информацию, которую она поставляла в ходе французских войн.

В 1830 году в 46 лет она вторично вышла замуж, на этот раз за английского генерала (он был младше её на 16 лет) Карадока, лорда Хоудена (Sir John Hobart Caradoc, 2nd Baron Howden of Howden and Grimston), сохранив свою фамилию и привычки. Поэтому вскоре с новым мужем начала жить раздельно. Развод не заставил долго себя ждать. После него она кроме фамилии вернула себе и титул первого мужа. Вероятно, бабушка заботилась о подрастающем внуке. Мальчик, знавший мать (она умерла при его родах) только по портретам и воспоминаниям близких, не должен был ощущать себя потомком бастарда.

Скончалась она в возрасте 73 лет, оставив вечной памятью о себе слова, сказанные Оноре де Бальзаком: “Своего рода женщина-загадка, полурусская парижанка, полупарижская россиянка! Женщина, у которой выходят в свет все романтические произведения, не появляющиеся в печати, самая красивая женщина в Париже, самая обольстительная”.

Но вернёмся ненадолго к её матери, Катеньке (урожд. Энгельгардт). Дав жизнь двум дочерям, болеющий граф Скавронский прожил совсем недолго. Вдова через несколько лет вышла замуж за мальтийского кавалера на русской службе — графа Джулио Литту (в России его называли Юлием Помпеевичем). Аристократический род Литта своими корнями был связан с правителями Милана Висконти и патрициями Арезе. Отсюда тройная фамилия Litta-Visconti-Arese6.

В русской армии Юлий Литта оказался, перейдя со службы генеральным комиссаром в австрийской армии, и стал самым молодым генералом в России. Когда в Зимнем дворце состоялась свадьба Юлия Помпеевича с Екатериной Васильевной Скавронской, чей муж скончался пятью годами ранее, ей было 37 лет. Тогда графиня Скавронская стала графиней Литта. До последних дней жизни её находили очаровательной. Императрица Александра Фёдоровна, впервые увидевшая графиню Литта в 1817 году, сочла её ещё красавицей: “она была белолицая, пухленькая, с детскою улыбкою”. Умерла эта племянница светлейшего князя Потёмкина в 1829 году, на несколько лет раньше своего второго мужа Литты.

Существует, впрочем, версия, представляющая картину любовных отношений Джулио Литты куда более витиеватой. Если следовать ей, то женился он на Екатерине Васильевне Скавронской исключительно по причине бывшей у него связи с её дочерью Марией Павловной. Чтобы быть ближе к ней. Когда же Мария Павловна стала матерью — у любовников родилась дочь Юлия — он получил основания в качестве мужа её бабушки покровительствовать ребёнку. И потому граф ещё при жизни передал часть своего огромного богатства Юлии. Остальная часть, почти полностью, досталась ей же, но уже после смерти Джулио Литты по его завещанию о наследстве.

Итак, героиня нашего повествования, Юлия, появляется на свет в 1803 году от второй дочери Катеньки — Марии, у которой, как и у маменьки, тоже было два мужа. Первый — граф Павел Петрович Пален, второй — граф Адам Петрович Ожаровский. Впрочем, второй брак последовал после развода Марии с Павлом Паленом, брак с которым продлился совсем недолго.

Маленькая деталь: именно муж в 1804 году потребовал развода, и он, вопреки всем церковно-светским установкам, был Палену разрешён. По причине более чем серьёзной. Павел Петрович обвинил свою жену в прелюбодеянии: в измене с её отчимом — Юлием Литтой. Так что версия, которая чуть ранее была упомянута, имеет под собой серьёзное основание.

Каковы корни распада семьи? Обвенчавшись с молодым красавцем графом Павлом Паленом без согласия на то своих родных7, Марии Скавронской пришлось оставить Петербург и привычную роскошную жизнь. Следуя за мужем и Изюмским гусарским полком, шефом которого был Павел Пален, два года она жила по гарнизонам и вела кочевую жизнь, что никак её не прельщало. В одном из походов, в простой крестьянской избе Мария Пален родила дочь, которую назвали Юлией. Возможно, в честь бабушки по отцу, Юлианы Ивановны Пален. Но, может быть, и в честь Юлия Литты.

Сразу после рождения девочки отношения между супругами осложнились настолько, что Мария вернулась к матери, а Пален потребовал развода. Генетической экспертизы тогда не существовало. Мотивом служил очевидный для Павла Палена факт: он аргументировал своё требование развода тем, что смуглая девочка с ярко выраженными южными чертами, жгучая брюнетка средиземноморского типа, никак не могла появиться на свет от белокурых, белокожих северян-родителей. Признать девочку своей дочерью Пален отказался. И никогда, заметим, на протяжении всей своей жизни с ней не общался.

Роман Литты со своей падчерицей, Марией Пален, легко представить, многими читателями будет ассоциироваться с чем-то низким и извращённым. Однако был ли он из разряда чего-то невероятного? Понятно, что не на каждом шагу, но такое встречалось и ранее, и в те времена, о которых идёт речь, т.е. на рубеже XVIII и XIX веков, в том или ином виде дошло до нынешних дней. Рассуждать по этому поводу о нравственности-безнравственности я не стану. Желающих и без меня найдётся, полагаю, предостаточно. Скажу только: да, дочь Марии — Юлия Пален, имела явные черты сходства со вторым мужем своей бабушки. Текла ли в её жилах кровь российского графа Палена или итальянского графа Литты? Вопросительному знаку здесь самое место.

Так что уже даже происхождение Юлии по сей день окутано семейной тайной, отнюдь не романтической, а, скорее, остро-скандальной. И, признаюсь, браться за её раскрытие я не берусь. Увы, разобраться в том, кто в действительности являлся отцом девочки: муж её матери — генерал Павел Пален, или приёмный дедушка — итальянец Джулио Литта, что тут правда, а что — слухи и домыслы, не помогут ни завещанное дедом состояние, ни итальянская внешность Юлии Павловны.

Слухи и в дальнейшем будут постоянно сопровождать её. Но одно несомненно: прежде чем продолжить повествование рассказом о жизни непосредственно Юлии Пален, нужно осознать, что принадлежит она эпохе, мало схожей с той, в которой живём мы. И была она представительницей тогдашних норм морали и здравого смысла, была средоточием предрассудков той поры, но никак не нынешней. Она, даже захоти мы признать её в чём-то виновной, виновата лишь в том, что родилась в семье, которая передала ей много присущих ей экстремальных черт и качеств. “Вручила” их ей с той естественностью, как сегодня мы напоминаем ребёнку, выходящему за порог дома, не забыть взять ключи от него.

Что и говорить, нынче мы глядим на отдельные факты биографии того же Григория Потёмкина, создавая некий калейдоскоп из образа. Нам трудно принять и даже объяснить его поведение с женщинами — близкими родственницами. Да, судя по всему, был он страстным мужчиной. Да, посметь отказать его притязаниям могла не каждая, на кого падал его взгляд. Но он был человек своей среды и своего времени, совсем не пуританского. И то, и другое столь отлично от нашей повседневной жизни, что свобода нравов человека, сознающего своё всемогущество, и женщин, воспринимающих такое поведение в определённой мере нормой, большинству из нас представляются глубоко порочными.

Но, чтобы понять реальные истории любовных отношений персонажей далёкой для нас эпохи, интересно взглянуть на то, что обычно остаётся за кадром. Не будем проводить параллели с нравами, веками бытовавшими в кругу российской придворной знати. Русские цари, царицы, их родственники и те приближенные к ним, кого мы числим светским обществом, если приглядеться, мало чем отличны, к примеру, от шотландской знати. Сегодня можно прочитать у историков (отнюдь не наших, а самых что ни на есть известных в Великобритании), что шотландцы в пору Марии Стюарт, безусловно, настоящие скоты. Впрочем, англичане нисколько не лучше — особенно Уильям Сесил, главный советник королевы Елизаветы Тюдор. А ещё испанцы — тоже хороши.

Да и французы недалеко ушли. Первый, кто приходит на ум, Людовик XV. Тот, кто более всего любил красивых девушек. Неподалёку от королевского дворца он создал пансион для 10-летних девочек, дочек из знатных семей. В 15 лет они по очереди становились его любовницами. Подбирала претенденток в любовницы лично его жена. Боясь потерять власть, королева старалась угодить мужу таким пикантным способом. Юные наложницы даже не становились фаворитками. Они лишь исполняли свой “долг”, кто год, кто полтора. Потом следовала заслуженная “пенсия”. Быть любовницей короля было престижно, поэтому у королевской четы проблем с устройством замужества молодых наложниц не возникало.

Большим умом Людовик XV не отличался. Но у него было всё, что ему требовалось: непритязательная жена, гарем юных наложниц и фаворитка-любовница, которая вошла в историю как некоронованная королева Франции. Ставшей позже знаменитой маркизе де Помпадур было 23 года, когда она обосновалась в дворцовых апартаментах Версаля рядом с 35-летним королём. Спустя время она перебралась в отдельный домик, который получил название “Олений парк”. Там маркиза, говоря современным языком, проводила кастинг девушек для любовных утех короля. Небольшой гарем, подобранный уже лично фавориткой, позволял правителю Франции, когда он приезжал, устраивать оргии. Слава об “Оленьем парке” разнеслась по всей Франции. От девушек, желающих попасть туда, не было отбоя.

Помпадур умерла в 43 года. На её могиле, как пишут историки, изначально была начертана фраза, очень показательная для любовных отношений Франции середины XVIII века: “Здесь покоится та, которая двадцать лет была девственницей, десять лет — шлюхой, а тринадцать лет — сводницей”.

Кстати, нет оснований думать, будто “странная забава” жён и фавориток подбирать любовниц для мужа-государя или любимого императора, была явлением редким, из ряда вон выходящим. Такое случалось и позже. Можно сослаться на жену Николая I, Александру Фёдоровну. Подобное происходило и раньше. Благовоспитанная Европа без особых затруднений приведёт в качестве примера супругу Генриха II, короля Франции из династии Валуа.

Екатерина Мария Ромола ди Лоренцо де Медичи в возрасте четырнадцати лет вышла замуж за принца Генриха де Валуа, который был старше её на две недели. Став матерью троих сыновей, королева Екатерина Медичи при своём дворе имела 200 фрейлин. Столь большой свиты ни ранее, ни позже не было ни у одной королевы. Зачем ей понадобилось такое количество знатных прислужниц? Ни спесь, ни мания величия, ни высокомерность тут ни при чём. Дело было проще пареной репы: во-первых, она хотела угодить своему мужу-королю. Во-вторых, желала досадить фаворитке Генриха Диане де Пуатье, красавице, которая в свои 39 лет пленила сердце 19-летнего тогда ещё наследника престола Генриха Орлеанского, что со временем позволило ей стать особой, обладающей большим влиянием на него.

Екатерина Медичи вынуждена была, превозмогая себя, терпеть пассию супруга. Диану же устраивало положение, при котором жена Генриха предпочитала закрывать на всё глаза. Фрейлины фаворитку заботили мало. Они на то и есть, чтобы угождать королю и ублажать его. Каждой за это королева потом подберёт мужа, наградит щедрым приданым и богатыми подарками. Бедных, но с шармом дворянок во Франции и Европе было пруд пруди. К тому же возраст отроковиц, жаждущих заполучить звание фрейлины двора Екатерины Медичи, зачастую 12–14 лет. Какие из них соперницы!

В общем, в каждой из перечисленных наций представители королевских семей и придворной верхушки с женщинами обходились, скажем откровенно, как-то не так, кривовато, с современной точки зрения, даже если не использовать понятия “сексизм” и “толерантность”.

Так что кажущиеся необычными отношения Потёмкина с племянницами не были чем-то немыслимым для того времени. Потому они, обратим внимание, совершенно не шокировали императрицу. Императрица пожаловала Потёмкина колоссальными земельными владениями в Таврии (и ведь было за что, даже забыв про его фаворитство), которые сделали его богатейшим человеком России. Забегая вперёд, скажу, что, поскольку законных детей у Потёмкина не было, после смерти они были распределены между многочисленными детьми его сестёр Самойловой, Высоцкой и Энгельгардт. К слову, дворец князя Потёмкина в Покровском Смоленской губернии перешёл от него по наследству к Энгельгардтам. К тому же мать героини нашего повествования, Юлии Павловны, Мария Павловна Скавронская, обладала огромным состоянием, принадлежавшим роду Скавронских, родственников Екатерины I, и была последней носительницей этой фамилии. Юлия носила прозвище “последней из Скавронских”, как унаследовавшая колоссальное состояние деда. Не будем забывать и тот факт, что матерью Марии Павловны была Катенька, племянница Григория Потёмкина, о которой существует предание, что, когда племянницы навещали дядю, он дарил каждой по червонцу, а Екатерине Васильевне — бриллианты.

Это что касается наследования вещественного, финансового. Но было ведь наследство и совершенно иное. Много раз удивляясь или поражаясь какому-либо поступку, выходке, суждению человека, будь он обычным соседом по лестничной площадке, коллегой по работе, заметным медийным персонажем или известной, даже знаменитой, исторической фигурой, мы пробуем понять, разгадать, откуда в нём проявляются добродушие, скаредность, способность легче переносить стресс, тщеславие, гостеприимство, смелость, склонность к счастью...

Порой на память приходят подсказки. Помните диалог Хозяина усадьбы и Короля в пьесе Евгения Шварца “Обыкновенное чудо”?

 

“Король. ...Я коварен, злопамятен, капризен. И самое обидное, что не я в этом виноват...

Хозяин усадьбы. А кто же?

Король. Предки. Прадеды, прабабки, внучатные дяди, тёти разные, праотцы и праматери. Они вели себя при жизни как свиньи, а мне приходится отвечать... Я по натуре добряк, умница, люблю музыку, рыбную ловлю, кошек. И вдруг такого натворю, что хоть плачь.

Хозяин усадьбы. А удержаться никак невозможно?

Король. Куда там! Я вместе с фамильными драгоценностями унаследовал все подлые фамильные черты. Представляете удовольствие? Сделаешь гадость — все ворчат, и никто не хочет понять, что это тётя виновата”.

 

Или распространённое убеждение, что яблоко от яблони недалеко падает. В подтверждение которому обычно приводят яркий пример из классической литературы — Митрофанушку в комедии “Недоросль” Фонвизина. А русские пословицы подкрепляют эту мысль: “Каков корень, таков и отпрыск” и “От осинки не родятся апельсинки”.

Или как когда-то выразился Пифагор, разбиравшийся не только в свойствах прямоугольных треугольников: “Не из каждого дерева можно выточить Меркурия”.

Это поразительное явление (когда в человеке вдруг “просыпается” какая-нибудь бабушка или двоюродный дядя, и он начинает “чудить”) современная психология называет генетической памятью. Как показывают исследования, развитие личности лишь на треть зависит от окружения и воспитания, на две трети — от матушки-природы. От генов зависит на 50 процентов уровень интеллекта и на 28–49 процентов степень выраженности у человека уверенности в себе, его тревожности и дружелюбия, сознательности и интеллектуальной гибкости.

Врождённого в нас очень много. Среди генов, доказано, есть и те, что определяют черты характера. Причём не только от родителей, предыдущие поколения тоже могут подарить предрасположенность к тому или иному поведению человека. Разумеется, гены определяют задатки, возможности и склонности, но не человеческую судьбу. Тем не менее, унаследованные черты характера максимально воздействуют на поведение личности в её отношениях к другим людям, к окружающей действительности и даже по отношению к самому себе.

Считается, что о генетике поведения (по крайней мере, в значении, близком к современному) впервые заговорил в XIX веке англичанин сэр Фрэнсис Гальтон — недоучившийся врач, изобретатель, двоюродный брат Чарльза Дарвина. А в 2000 году Эрик Туркхеймер, профессор Виргинского университета, сформулировал три закона поведенческой генетики:

первый — все черты человеческого характера передаются по наследству;

второй — влияние генов сильнее, чем эффект воспитания в одной и той же семье;

третий — существенная часть сложных вариаций в поведении не связана с воздействием генов или семьи.

Юлия Павловна, родившаяся в 1803 году (более точная дата рождения неизвестна), ни об одном из этих законов ведать не ведала, но избежать в своём поведении их воздействия, понятное дело, не могла. По материнской и отцовской линиям она была связана узами родства с семействами Паленов, Скавронских, князем Потёмкиным, итальянцами Литтой и Висконти. Как увидим, многие черты характера и обусловленного ими поведения Юлия унаследовала от них.

 

Для фрейлины нет иных норм и правил кроме тех,
что устанавливает император

 

После разрыва брачных отношений Марии Павловны с Паленом у них обоих, как, впрочем, и у маленькой Юлии, была своя жизнь. Павел Пален вскоре женился второй раз, потом, овдовев, в третий; от третьего брака он оставил сына и четырёх дочерей.

Мария Пален в начале 1807 года вышла замуж за графа А.П.Ожаровского и спустя недолгое время уехала в Париж, обучаться музыке и пению. Можно заметить, выйти замуж и вскоре отправиться в Европу — очень распространённый жизненный ход среди богатых русских графинь и княгинь. Одни отъезжали “на лечение”, другие — заниматься музицированием и вокалом, третьи — просто путешествовать, следуя известной пословице “на других посмотреть и себя показать”. При этом мужья, состоящие на службе, остаются на родине.

Похоже, отсутствие жены 33-летнего генерала Адама Ожаровского печалило не сильно. Он, по слухам, поддерживал тогда романтические отношения со своей соотечественницей Марией Нарышкиной. Так как фигура младшей дочери польского вельможи Антония Четвертинского в российской истории довольно примечательная, позволю себе небольшое отступление.

В 15 лет урождённая княжна Мария Святополк-Четвертинская была пожалована во фрейлины. Красоту её находили столь “совершенной”, что, по словам не щедрого на похвалы Вигеля, она “казалась невозможной, неестественной”. Безукоризненность своих форм юная фрейлина умело подчёркивала простотой своих нарядов. Ослепительная красавица, облачённая в скромные одеяния, стоящая на балах, “кротко” опустив к паркетному полу свои прекрасные глаза, не могла не обратить на себя внимание цесаревича Александра Павловича, будущего императора Александра I.Ему было в ту пору 17.

Их отношения вылились в подобие второй семьи с общими детьми. Почему второй семьи? Да потому, что воспитание великого князя, которым занималась его бабушка, Екатерина II, было прервано в сентябре 1793-го, когда ему не исполнилось ещё шестнадцати, ранней женитьбой на 14-летней принцессе Луизе-Августе Баден-Баденской.

Брачные планы в отношении Александра венценосная бабушка начала строить, когда внуку не было ещё пятнадцати. Отчего так рано решила, что пора заняться его женитьбой? Причина была самая незамысловатая: великий князь не по летам страстен, надо бы остудить.

Поисками невесты занялась сама. Затребовала “справки” о европейских принцессах на выданье. Выбирала-перебирала возможные партии прежде всего в Германии: это уже стало традицией для российского престола8. Из всех описаний и портретов, которые были ей представлены, взор остановился на двух юных баденских принцессах: Луизе и Фредерике. Первой на тот момент уже или всего, это кому как нравится, двенадцать, вторая — на два года младше.

Чем руководствовалась при этом? Брак без любви и желания хорошим не будет — рассуждала она. Нужно, чтобы юный великий князь влюбился в свою невесту. В кого влюбляются мужчины? безусловно, в красавиц! Поэтому графу Н.П.Румянцеву, дипломатическому представителю России в Южной Германии, поручено своими глазами убедиться, что баденские принцессы и впрямь так хороши, как о них говорят и пишут. Убедившись, что молва не преувеличивает, он же проводит переговоры-сговор.

До достижения Луизой тринадцати лет берётся небольшой перерыв. После чего обеих кандидаток в невесты родители отправляют в Россию. Можно сказать, на смотрины. Российской стороне предстоит определиться, какая из девочек предпочтительней. Курьерская почта доставляет письмо Екатерины II её европейскому другу барону Гримму:

“Мы ждём двух баденских принцесс. Одной тринадцать лет, другой одиннадцать. Вы, конечно, понимаете, что у нас не выдают замуж так рано; это дело будущего, а пока пусть они привыкнут к нам, сживутся с нашими обычаями. Александр в невинности сердца ни о чём не догадывается, а я подстраиваю ему эту дьявольскую шутку, вводя его в искушение”.

Надо признать, что сегодня письмо императрицы выглядит забавным и может вызвать разве что улыбку. И фразой, что “у нас не выдают замуж так рано”. А ещё больше той, где она рассказывает сказку, будто “Александр в невинности сердца ни о чём не догадывается, а я подстраиваю ему эту дьявольскую шутку, вводя его в искушение”.

Какие там невинность сердца и искушение? Он не только всё знал, но и сделал уже свой выбор, предпочтя старшую из сестёр, Луизу. У неё греческий профиль, большие голубые глаза, овал лица удивительно чистых линий, прелестнейшие пепельно-белокурые волосы и воздушная талия. Она высока ростом и развита не по летам, что для него очень даже существенно. Воспитатель цесаревича в один из тех дней записал в дневнике (“Дневные записки А.Я.Протасова о воспитании великого князя Александра Павловича”):

“Он мне откровенно говорил, сколько принцесса для него приятна, что он бывал уже в наших женщин влюблён, но чувства его к ним наполнены были огнём и некоторым неизвестным желанием — великая нетерпеливость видеться и крайнее беспокойство без всякого точного намерения, как только единственно утешаться зрением и разговорами; а, напротив, он ощущает к принцессе нечто особое, преисполненное почтения, нежной дружбы и несказанного удовольствия обращаться с нею; нечто удовольственнее, спокойнее, но гораздо и несравненно приятнее прежних его движений; наконец, что она в глазах его любви достойнее всех здешних девиц”.

Весь двор был в курсе и судачил о распоряжении, данном Екатериной II одной из опытных фрейлин “подготовить” великого князя к утехам брачной жизни. Была ли назначенная фрейлина единственной, кто до свадьбы “преподавал” Александру науку страсти нежной, — ещё большой вопрос.

К пятнадцати годам Александр, по словам А.Я.Протасова, вступил в период “развития страстей”. Протасов стал замечать у Александра “сильные физические желания, как в разговорах, так и по сонным грёзам, которые умножаются по мере частых бесед с хорошенькими женщинами”.

Графиня Варвара Головина, которой предстояло стать фрейлиной будущей великой княгини, восхищалась прекрасной немецкой принцессой, возможно, даже искренно:

“У неё стройный стан, пепельные волосы, локонами ниспадающие на плечи, кожа цвета розовых лепестков, очаровательный рот. Есть что-то невыразимо притягательное и волнующее в мягком и одухотворённом взоре её голубых миндалевидных глаз, обрамлённых чёрными ресницами и смотрящих на вас из-под чёрных бровей”.

Будущий супруг, великий князь Александр Павлович, подобных словесных экзерсисов о редкостной красоте и нежном очаровании Луизы не оставил. Сначала он даже стеснялся и молчал, не зная, что ему делать с этой девочкой, которую бабушка выписала из-за границы и определила ему в спутницы на всю жизнь. Потом попривык и осмелел.

Невесте жених понравился. Ещё больше нравились ей роскошь русского двора, наряды и драгоценности, подарки, которыми осыпала её императрица Екатерина, и великолепные балы, на которых она — главное украшение!

В мае 1793 года Луиза из протестантства перешла в православие. После чего последовало торжественное обручение. Отныне она великая княгиня Елизавета Алексеевна. На следующий день императрица пишет матери Луизы:

“Все вокруг говорили, что обручают двух ангелов. Невозможно вообразить ничего прелестнее этого пятнадцатилетнего жениха и четырнадцатилетней невесты. Притом они влюблены друг в друга”.

В узком кругу приближенных к императрице шёпотом передавали друг другу её слова об Александре Павловиче: “Сперва его обвенчаю, а потом увенчаю”.

“Официальный” обмен первыми поцелуями великого князя, которому в тот момент неполных шестнадцать, и новоявленной княгини Елизаветы, которой тринадцать, почти четырнадцать, вполне в христианском духе произошёл на Пасху, с разрешения императрицы и графини Шуваловой. После Пасхи Александр уже без разрешения слегка касается губ Елизаветы. Та, очарованная и романтически влюблённая в красавца мужа, пишет матери:

“Когда мы остались одни в моей комнате, он поцеловал меня, и я ответила на его поцелуи. И с тех пор я думаю, что он всегда будет меня целовать. Вы не можете себе представить, как странно мне кажется целовать мужчину, ведь он не мой отец и не мой дядя. И так странно, что он не царапает меня, как папа, своей бородой”.

Про то, что ещё до свадьбы Александр позволял себе некоторые вольности, которые её ошеломили, она матери не написала. Четыре месяца от обручения до венчания пролетели незаметно. Но и после свадьбы великий князь не в состоянии понять — что это за существо такое, жена, и зачем она стала всё время находиться с ним рядом.

Он высок ростом, строен, широкоплеч, у него правильные черты лица, гладко зачёсанные светло-каштановые волосы, голубые глаза и чарующая улыбка. Этого более чем достаточно для того, чтобы позже Александра I называли Великолепным, самым красивым монархом Европы и самым обаятельным мужчиной России.

А его жене, прекрасной, но так и не ставшей счастливой, суждено будет стать самой печальной императрицей Российской империи. Александр её так и не полюбил, хотя она и была красивой. Обретение юной жены не помешало послесвадебным похождениям великого князя. Любовницы у него менялись часто. Лишь одна — Мария Нарышкина — стала постоянной. Мария Антоновна была его фавориткой в течение почти четырнадцати лет. При дворе это никак не афишировалось, но как однажды высказался придворный бытописатель Вигель: “О взаимной её любви с императором Александром я не позволил бы себе говорить, если бы для кого-нибудь она оставалась тайной”. Практически Нарышкина была второй женой Александра. И она рожала ему детей...

Нечто из ряда вон выходящее в этом увидеть сложно, если вспомнить семейно-любовную историю брата Александра Павловича — Константина. Тот, как известно, был женат на Анне Фёдоровне (до замужества принцесса Юлианна-Генриетта-Ульрика Саксен-Кобург-Заальфельдская). После развода с ней сочетался браком с графиней Жанеттой Грудзинской. К тому времени голубоглазая панночка-нимфа лет пять уже скромно принимала только его любовь. Чего нельзя сказать про великого князя, у которого в то же самое время была любовница-фаворитка (с 1806-го по 1820-й год) Жозефина Фридрихс9. На какое-то время Константин даже навязал законной супруге общество своей многолетней пассии, имевшей от Константина Павловича внебрачного сына — Павла Константиновича Александрова (крёстным отцом мальчика был Александр I). Так что удивляться ничему не надо — так протекала повседневная, будничная жизнь членов императорского дома.

Кривотолки о связи Александра Павловича с Марией Антоновной не могли прекратить ни её очевидные отношения с князем Григорием Гагариным, высланным за это за границу10, ни с генерал-адъютантом графом Адамом Ожаровским, а потом и с множеством других ветреников и волокит. Не помогло даже то, что в 1795 году ослепительную красавицу-фрейлину император выдал замуж за 31-летнего Дмитрия Нарышкина, одного из богатейших вельмож екатерининской эпохи. Можно сказать прямо как есть: назначил её женой, а его — мужем.

У Марии Антоновны было шестеро детей (трое из них скончались в младенчестве), все они официально считались детьми Дмитрия Львовича Нарышкина, который прекрасно знал, что не он их отец (для мужа происхождение детей не составляло никакой тайны, но Нарышкин имел за это немалые выгоды)11. Общепринято, что её единственный сын Эммануил рождён от связи с Гагариным, а отцом обеих Елизавет, Софьи и Зинаиды был император Александр I.Ещё в пору, когда она была фрейлиной, в июне 1804 года, императрица Елизавета Алексеевна слёзно жаловалась в письме своей матери в Баден на любовницу мужа:

“Говорила ли я вам, любезная мама, что впервые она бессовестно сообщила мне о своей беременности, которая была ещё столь ранней, что я при всём желании ничего бы не заметила. Я нахожу, что для такого поступка нужно обладать невероятной наглостью. Это произошло на балу, и её положение было не так заметно, как теперь. Я разговаривала с ней, как со всеми остальными, и осведомилась о её здоровье. Она ответила, что чувствует себя не совсем хорошо: “Так как я, кажется, беременна” <...>. Она прекрасно знала, что мне небезызвестно, от кого она могла быть беременна”.

Меж собой Александр Павлович и Елизавета Алексеевна оставались добрыми друзьями. Он дважды даже “прикрыл грех” своей жены. Сначала, когда она стала любовницей его друга Адама Чарторыйского и родила от него дочь Марию. Потом — пережив страстную любовь с кавалергардом Алексеем Охотниковым, она родила от него дочь Елизавету. Обеих девочек Александр I, не поднимая шума, признал своими. Общих детей в императорской семье не было.

Сегодня на эти отношения нельзя смотреть глазами людей XXI века, как бы отметая в сторону нормы той эпохи. Нужно понимать, что старое придворное сознание и особая организация семейной жизни, фаворитический регламент и специфическая дворцовая логика XVIII века, действующие в календарных пределах века XIX, отражались как на правящем государе, так и на приближенных придворных. В тех условиях для властителя чужая честь и чужое достоинство в большинстве случаев, по сути, разменные монеты.

Однако вернёмся к героине нашего повествования. Взять с собой Юлию уехавшая за границу мать не удосужилась. Видеть постоянно подле себя дочь особого желания у неё не наблюдалось. Присматривать за девочкой и заботиться о её воспитании стали бабушка Екатерина и “дедушка-отец” Юлий Помпеевич Литта.

Обстановка баснословной роскоши, в которой Юлия росла, была для неё естественной. Столь же естественным было с малых лет слышать от взрослых, что она самая красивая, самая умная, сообразительная, замечательная, что она достойна самого лучшего. Юля с детства привыкла получать всё, что душе угодно. При этом няни и гувернантки замечали, что ангельская доброта её была истинно природною, не от ума, а от сердца. Они сравнивали её, своевольную и непокорную, весёлую и грациозную, с котёнком, который льнёт только к тем, кого любит. Девочка росла, сказали бы сегодня, раскрепощённой, не будучи скованной страхом перед неудачей или насмешкой.

Мы не знаем, общалась ли она со сверстниками в раннем детстве, но знаем, в какой обстановке она жила рядом с безумно любящим её “дедом-отцом”. И можем предположить, что формировало её личность в раннем возрасте. Имея возможность постоянно, можно сказать, ежедневно видеть шедевры живописи, которые украшали стены дома, маленькая Жюли рано начала понимать, что такое истинное искусство. Она любила бродить по залам с высокими двустворчатыми окнами и холодно–мраморными полами дворца и прикасаться, словно лаская, к вещам, которыми был наполнен дом: античным статуям и бюстам, бронзе, фарфору. Она открывала для себя их форму, вес, цвет. Общение с прекрасным обогащало её, развивало воображение и чувства.

А книги из огромнейшей домашней библиотеки? Лудовико Ариосто, Данте, Гельвеций, Дидро, Жермена де Сталь, Шатобриан, Монтень чётко “лепили” её независимый, свободолюбивый характер, возвышали душу девочки-подростка, служили источником наслаждений, формируя у неё свежесть взгляда, беззаботность, радость существования, беспредельную потребность любви. Таким можно набросать психологический портрет Юлии счастливой поры детства.

Нам трудно представить подробности реального обыденного быта старых “устоев” старой России, того её круга, где бесконечное состояние, богатство жили в согласии с нежной заботой о культуре и в любви к живописи, литературе и музыке. Даже мемуары — малые здесь помощники. Разве что чуть-чуть приоткрывают они страницы ушедшего.

В посмертно опубликованной книге “Самопознание. Опыт философской автобиографии” известный богослов и представитель русского экзистенциализмa, автор оригинальной концепции философии свободы Николай Александрович Бердяев12 вспоминал о своих детстве и юности, проведённых, по его словам, в “мире феодально-аристократического высшего стиля” (нам его суждение тем более интересно, что он имел родственные связи непосредственно с людьми, чьи имена уже назывались в повествовании):

“Графиня Марья Евстафьевна Браницкая, урождённая княжна Сапега, была кузиной моей матери, муж её был двоюродным дядей моей матери. Она была близким другом моей матери, и в моём детстве мы часто у них жили. Был даже особенный павильон, предназначенный для нашей семьи.

Браницкая была владелицей города Белая Церковь, у неё было 60000 десятин в Киевской губернии, были дворцы в Варшаве, Париже, Ницце и Риме. Браницкие были родственники царской семьи. Дочь Екатерины II и Потёмкина была выдана замуж за гетмана Малороссии Браницкого. На окраине Белой Церкви была Александрия, летний дворец Браницких, с одним из лучших парков не только России, но и Европы. Это был стиль барокко. Белая Церковь и Александрия представляли настоящее феодальное герцогство, с двором, с неисчислимым количеством людей, питавшихся вокруг двора, с огромными конюшнями породистых лошадей, с охотами, на которые съезжалась вся аристократия Юго-Западного края. За обедом давали до пятнадцати утонченных блюд.

Любил я ходить в уединении по чудесному парку Александрии и мечтать об ином мире”.

Ни одна биография, переполненная справочными данными, не способна передать контекст сухих фактов, дат и имён на ветру Истории, чтобы поведать о том, как мало-помалу взрослела девочка. Контекст, без которого бессмысленно пытаться раскрыть феномен становления характера Юлии. Факт остаётся фактом: с юных лет она привыкла обо всём иметь своё собственное мнение. Причём смела без стеснения его выражать — черта, дававшая о себе ранее знать уже не в одном представителе родословного древа. Всё очевидней сказывался в незаурядной девушке и свой, неповторимый, безошибочный, не поддающийся ничьим влияниям вкус.

Домашнее детство оборвалось в один миг, когда, совсем молоденькую (ей едва исполнилось пятнадцать), вдовствующая императрица Мария Фёдоровна взяла Юлию Пален фрейлиной к своему двору. Началась бурная светская жизнь.

Для того чтобы понять этот шаг матери Александра I, надо прояснить отношения в семейном треугольнике: Александр Павлович — его мать Мария Фёдоровна, которая хоть и вдовствующая, но императрица — Елизавета Алексеевна, тоже императрица, но одновременно нелюбимая невестка. Две женщины были антиподами. Старшая была исключительно властной. А младшая, наоборот, кроткой.

Характер их отношений способен прояснить эпизод, произошедший в день коронации Павла I.Как вспоминала фрейлина Елизаветы Алексеевны, в день торжеств жена старшего сына нового монарха “рядом с бриллиантовой брошью, бывшей у неё на груди, приколола несколько чудесных свежих роз”. Однако свекровь сочла, что они не соответствуют парадному туалету. И когда невестка перед началом церемонии “вошла к императрице, та смерила её взглядом с головы до ног и, не сказав ни слова, грубо сорвала букет с её платья и швырнула его на землю”.

Сцена, ничуть не красящая Марию Фёдоровну, хотя найти ей объяснение при желании можно. Нам сегодня сложно вообразить, что то столпотворение, какое из себя зачастую представлял бал, будь он даже в царском дворце, предъявляло к нарядам специфические требования. Юной невестке Елизавете Алексеевне только предстояло впитать в себя детали светского этикета.

Но мы можем познакомиться с некоторыми из них, заглянув дневник Анны Фёдоровны Тютчевой, фрейлины цесаревны Марии Александровны:

“1856 год. 4 сентября.

Бал в Дворянском собрании. Огромная толпа. На мне было платье из белого тюля, отделанное нарциссами идеальной свежести. Едва я сделала шагов двадцать в толпе, как от них осталась только бесформенная масса...”

Тем не менее, почему супруга государя попала в немилость к свекрови?

Вины Елизаветы Алексеевны в том не было. Была её беда, исходившая от Екатерины II, абсолютно уверенной, что у неё родился внук, которому уготована выдающаяся судьба. Семейная драма зародилась в момент, когда бабушка, руководствуясь всепоглощающей любовью, забрала у родителей появившегося у них сыночка. И это было лишь началом.

Исходя из своих представлений об уходе за младенцем, заботливая государыня требовала от нянек, чтобы они с первых дней, например, не качали ребёнка на руках, не укачивали, укладывая спать. Императрица лично показывала им, как надо правильно пеленать малыша. Сама следила, чтоб его ежедневно купали, чтоб вода была прохладная, чтоб помещение, где он находился, не было перетоплено, чтоб оно проветривалось. Этакое вездесущее око государево за всем, что имело отношение к Александру.

Собственно, и имя ему дала бабушка. Желая быть в курсе педагогических новаций, она штудировала соответствующую литературу, тогда модными считались идеи Руссо.

Шло время, добрая бабушка уже посылала в его апартаменты фрейлин, искушённых в любовных утехах, в расчёте на то, что этот опыт поможет внуку в его семейной жизни. Одновременно она тщательно выбирала ему достойную невесту. Потом успешно женила Александра на юной принцессе, дочери маркграфа Карла-Людвига Баденского и Фридерики-Амалии Гессен-Дармштадтской. К слову, сын не приходил к отцу за благословением. Бабушкиного одобрения оказалось достаточно. Да и Павел I не пришёл потом поздравить своего сына с женитьбой.

Девочка, на которую пал выбор бабушки-императрицы, и впрямь была хороша: умница, красавица, скромная, приветливая, стала учить русский язык и выучила его блестяще, очаровавшая, кажется, всех, кроме того, кому была предназначена. Всё в ней привлекало, но, как писал А.И.Герцен, получилось, что Александр любил “всех женщин, кроме своей жены”. Так уж вышло, что взрослеющего цесаревича при всём при том никто особо и не спрашивал, кем он желает быть, с кем он хочет быть, какие у него собственные устремления. Родителей не допускали к собственному сыну, а бабушке и в голову не приходило о чём-то мальчишку спрашивать.

После смерти Екатерины Великой в конце 1796 года Мария Фёдоровна, поговаривали, ставшая при императоре Павле этаким “серым кардиналом”13, в большой материнской любви к сыну не замечена. Отношения между нею и Александром довольно прохладные.

К Елизавете Алексеевне у неё и вовсе никаких симпатий. Оно и понятно: не она её выбирала. Без неё его, её сына, женили. Первая дочь Елизаветы Алексеевны (от А.Чарторыйского) умерла летом 1800 года. Знала свекровь, от кого была девочка, или нет — гадать бессмысленно. Но когда императрица родила в ноябре 1806 года вторую дочь — тогда Александр I уже не скрывал, что давно не имеет супружеских отношений с женой, откуда было взяться добрым отношениям между императрицами.

В дневнике любимой внучки британской королевы Виктории, дочери Великого герцога Гессенского, крестницы русского государя Александра III и жены Николая II, последнего наследника русского престола, Александры Фёдоровны Романовой (урожд. принцесса Алиса Виктория Елена Луиза Беатрис Гессен-Дармштадтская), есть строки, прямо относящиеся к событиям, о которых идёт речь:

“Если бы я сама не читала это, возможно, у меня оставались бы какие-то сомнения. Но вчера ночью я прочитала эти письма, написанные Охотниковым, офицером-кавалергардом, своей возлюбленной, императрице Елизавете, в которых он называет её “моя маленькая жёнушка, мой друг, мой Бог, моя Элиза, я обожаю тебя” и т.д. Из них видно, что каждую ночь, когда не светила луна, он взбирался в окно на Каменном острове или же в Таврическом дворце, и они проводили вместе два-три часа. С письмами находился его портрет, и всё это хранилось в тайнике, в том самом шкафу, где лежали портрет и памятные вещи её маленькой Елизы, — вероятно, как знак того, что он был отцом этого ребёнка. Мне кровь бросилась в голову от стыда, что подобное могло происходить в нашей семье”.

Появление Юлии Пален в придворных кругах в звании фрейлины двора государыни Марии Фёдоровны можно расценивать по-разному. С одной стороны, существует мнение, что отношение Марии Фёдоровны к Палену было крайне негативным. Тогда как с обер-гофмейстером и главноначальствующим над гоф-интендантской конторой, а с 1811 года заседающим в Государственном совете Литтой у неё отношения самые что ни на есть тёплые. Ведь ранее он был чуть ли не самым приближенным к Павлу I лицом. Тем самым выбор был предопределён. Поэтому Юлия и принята в штат фрейлин вдовствующей императрицы.

С другой стороны, ходили разговоры, будто дело вовсе не в симпатиях к Литте. Люди сведущие шептались, что решение Марии Фёдоровны связано с её желанием в очередной раз напакостить нелюбимой невестке. Тем более и выдумывать ничего не пришлось: Александр сам в приватной беседе обронил, что хочет по возможности чаще видеть во дворце прекрасную Юлию, “маленькую Скавронскую”, как её потом стали называть при дворе. Где и когда он её углядел и приглядел? Вероятней всего, бабушка Екатерина и Юлий Помпеевич вывели её на какой-нибудь из балов.

И хотя сама Мария Фёдоровна в своё время немало натерпелась от связей мужа с любовницами, особо им не скрываемых: и с Нелидовой, и с Лопухиной, и с мадам Шевалье, ублажить сына новой девушкой для интимных развлечений сочла возможным.

Новенькая девочка-фрейлина, само собой, тут же попала под перекрёстный огонь пристальных взоров придворного круга. И свет решил, что красивая, яркая Юленька с присущим ей необыкновенным обаянием, умом и чутким сердцем чертовски очаровательна.

Для объяснения, куда она попала и кем стала, нужно сказать несколько слов о том, что из себя представлял мир фрейлин того времени. У каждой эпохи как-никак свои порядки и законы с присущими им подзаконными актами. Официально предназначение всевозможных фрейлин — быть помощницами у цариц и княжон. Но при этом не следует забывать два ключевых момента.

Первый — особой целомудренностью и уважительным отношением к женщинам, как известно, монархи не отличались. Известное выражение “Быть у воды — и не напиться?” тут как никогда кстати!

Второй — “придворные девки” для весёлых забав, которыми сам царь и его любимцы пользовались по мере возникшего желания, без какого-либо смущения, существовали всегда. Да и забавы те были нередко очень даже жестокими. Не углубляясь далеко в историю, скажем, что в правление Петра I в одной постели с ним легко могла оказаться как сенная (дворовая) девка, так и боярская дочка. Причём своих любовниц он запросто делил с денщиками и с друзьями на пьяной пирушке. При одном условии: в отсутствие царя приближаться к царским симпатиям не следовало.

Тем не менее официальные должности, закреплённые в “Табели о рангах”, “придворные девки” получили как раз при Петре I в 1722 году. В одном ряду законом тогда квалифицировались военные, гражданские и придворные чины. Одни сегодня говорят, что дамскую иерархию двора Пётр I углядел, путешествуя по Европе — во Франции. Другие говорят, что подсмотрел в Германии. Большой разницы, где именно, для нас, думаю, нет.

Окончательно перечень придворных женских должностей и званий сложился в конце XVIII века. Звание “фрейлина” было низшим, и жаловалось оно чаще других. При отборе претенденток из представительниц знатных фамилий императрица, набиравшая себе штат, отдавала предпочтение тем, кто обладал обаянием, яркой внешностью (не всегда это означало быть красивой), учитывала знание языков, умение петь и играть на музыкальных инструментах, танцевать. Серьёзным требованием были знание придворного этикета и умение держать себя при дворе. У фрейлин имелась своя иерархия. Фрейлины императрицы считались старше фрейлин, состоявших при великих княгинях, а те, в свою очередь — старше фрейлин великих княжон. Разумеется, бытовал ещё неофициальный статус: кто-то из фрейлин признавался любимой.

Более высокая придворная должность — “камер-фрейлина”, в чьи обязанности входило обслуживание “различных потребностей” императриц. И камер-фрейлиной, и фрейлиной могли стать лишь незамужние. Для фрейлины обязательным условием к концу XVIII столетия стало “быть девицей”.

Особое место в иерархии придворных женщин занимала статс-дама. Её функционал, сказал бы современный рекрутер, заниматься маленькими детьми императора.

Наконец, высшее звание — “обер-гофмейстерина”. Она заведовала придворным женским штатом и канцелярией императрицы. История сохранила имя первой обер-гофмейстерины. Ею стала Варвара Арсеньева, свояченица (сестра жены) фаворита Петра I Александра Меншикова. Казимир Валишевский, был такой польский историк, один из первых биографов Петра Великого, в заметках о российском императоре, которого он изображал зверем, ходившим в Европу через окно, упоминал Арсеньеву. Она, мол, не отличалась красотой, но имела много других завидных качеств. К примеру, была весела и общительна, чем забавляла царицу.

Никита Петрович Вильбоа (Франсуа Гиймо де Вильбуа) — русский вице-адмирал французского происхождения, который в 1712 году был шафером на свадьбе Петра I с Екатериной Алексеевной Скавронской, в своих “Записках” тоже называл Варвару злой дурнушкой (справедливости ради надо сказать, что она была горбатой), но очень умной:

“Пётр любил всё необыкновенное. За обедом он сказал Варваре: “Не думаю, чтобы кто-нибудь пленился тобою, бедная Варя, ты слишком дурна; но я не дам тебе умереть, не испытавши любви”. И тут же при всех повалил её на диван и исполнил своё обещание”.

Так, во всяком случае, было принято в далёкие дни начала XVIII века понимать простоту нравов. История, конечно, довольно экзотическая, тем не менее реальная, характеризующая отношения Петра I в том числе и с фрейлинами.

Что касается любовных романов императоров и великих князей с фрейлинами, то они были делом вполне обыденным, можно даже сказать, заурядным. Каждая новая любовная история, конечно, давала пищу дворцовым пересудам и живо обсуждалась при дворе. Редкая из них выходила за рамки “милой интрижки”. Иной раз какая-то могла, случалось, завершиться крупным скандалом. Но почти никогда связь не оборачивалась семейным счастьем для фрейлины. Как говорится, шанс был, но один на миллион. В лучшем случае фрейлина становилась на какое-то время фавориткой. Молоденькие дамы, которым ещё недавно при приёме на работу обязательным условием ставилось “быть девицей”, получали специальное звание — “дама для особых услуг”. Строго говоря, я даже не уверен, что в него вкладывался некий уничижительный смысл.

Нет ничего удивительного в бытующей легенде, что жена Петра I Екатерина специально содержала при дворе миловидных девушек, чтобы загулы любвеобильного супруга по возможности были под контролем.

Каждая новая фрейлина проходила утверждение императором. Ему предшествовало представление императрицы или великой княгини, шифр которой фрейлина и должна была носить. Ну а дальше всё как полагается при приёме на работу. Штатным фрейлинам вручался золотой с бриллиантами вензель императрицы или великой княгини, называемый шифром14, и назначался денежный оклад. При императрице Елизавете Петровне, это середина XVIII века, он был установлен в 600 рублей в год, камер-фрейлинам — 1000 рублей. Для сравнения, Александр Сергеевич Пушкин после окончания им Лицея при зачислении в штат Коллегии иностранных дел, куда он получил назначение служить коллежским секретарём (10 класс), на должность переводчика, получал жалованье 700 рублей ассигнациями тремя порциями в год. Желающий вникнуть, много это или мало, вправе сопоставить: после окончания пансиона 17-летний В.А.Жуковский на службе чиновником Главной соляной конторы получал годовое жалованье 175 рублей.

Кроме жалованья фрейлины могли рассчитывать на подарки к праздникам. Так, на новый 1831 год фрейлина Александра Смирнова (урожд. Россет) получила от императрицы Александры Фёдоровны презент — розовый трен (шлейф, тянущийся по полу), шитый серебром, а фрейлина Александрина Эйлер — голубой с серебром. Иной раз фрейлинам перепадали, скажем так, единовременные пособия в размере 1000 рублей. Выдаваемой замуж обладательнице золотого шифра обычно в качестве приданого от двора давались 3 тысячи рублей ассигнациями (менее 1000 рублей серебром). По особым случаям оказывалось вспомоществование, иногда даже бывшим фрейлинам. Случалось, императрицы и великие княгини завещали любимым фрейлинам предметы своего гардероба.

Боюсь, кто-то сочтёт, что жизнь фрейлин, так близких к царской семье, была если не сказочной, то по меньшей мере привилегированной, то есть комфортной, обеспеченной, даже роскошной, с постоянными развлечениями придворной жизни, балами, туалетами, театром c большой царской ложей против сцены, и, что говорить, открывающей большие возможности. Надо сказать, что эти суждения сродни современному мифу, бытующему среди многих, о исключительной рублёвской жизни “рублёвских женщин”.

Чтобы понять истинный характер бытия фрейлин, пребывающих в императорском дворце, достаточно познакомиться с мнением одной из них, Анны Фёдоровны Тютчевой (девушки, приехавшей ко двору в годы царствования Николая I), дочери дипломата и поэта Ф.И.Тютчева, сначала фрейлины цесаревны, затем императрицы Марии Александровны:

“Среди шумной и роскошной жизни, их окружавшей, они находили в этих комнатах лишь одиночество и тяжёлое чувство заброшенности. <...> ...я видела, что многие из них теряли здоровье, весёлость и страдали от нервных болезней, вызванных гораздо более душевным настроением, чем физическим состоянием”.

Бурная придворная жизнь прекрасной фрейлины Юлии продолжалась семь лет. Умница, она быстро постигла науку придворных интриг. “Маленькую Скавронскую” вовсе не тянуло сделаться хитрой, коварной, лживой, она не мечтала обманывать себя и других. Но без этого было никак. Придворная жизнь обязывала. У каждой девушки, ставшей фрейлиной, цель была одна — монаршая милость. Как свидетельствовала А.Ф.Тютчева в своих “Воспоминаниях”, “ради этой цели всё приносится в жертву: ни долга, ни привязанностей, ни интересов, ни забот у этой молодой девушки нет, но есть праздный ум и праздное воображение, которые отвечают праздному воображению и праздному уму госпожи или господина, сделавшего из неё игрушку или предмет забавы, который без малейшего угрызения совести рано или поздно принесут в жертву минутному капризу”.

За время пребывания фрейлиной Юлия, надо заметить, особо врагов себе не нажила. Впрочем, и друзьями-подружками тоже не обзавелась. Попервоначалу ей остальные слегка завидовали: юная красавица-фрейлина, только появившись при дворе, стала любовницей российского императора Александра I.Но большого чувства между ними не случилось. Фавориткой она не стала. Подарками в ущерб другим государь её особо не одаривал. Сама она привилегий себе не выпрашивала. Так что с чего было взяться большой зависти.

Сегодня порой можно встретить мнение, что её роман с императором был ярким, но столь же бурным, сколь и кратковременным. Кто измерял уровень яркости, степень бурности, по каким часам засекал кратковременность — никому не ведомо. Если судить по продолжительности пребывания Юленьки, тогда ещё Пален, в девичьем общежитии на третьем этаже Зимнего дворца15, то семь лет не такой уж короткий срок. Во всяком случае, столько времени государь держал юную красавицу подле себя. Сколько за эти годы случилось у неё беременностей, подробности такого рода в дошедших до нас воспоминаниях современников и современниц не приводятся. Известно лишь, что царские медики с этими последствиями романа с венценосной особой хирургическим вмешательством справлялись. Правда, прерывание беременностей имело побочный эффект: детей у Юлии Павловны больше быть не могло и стать матерью ей будет не суждено.

Злые языки современниц судачили, что тогда её это нисколько не удручало. Допускаю, в свои шестнадцать лет она о будущих детях не думала. Однако сегодня тоже можно встретить подобные упрёки в её адрес. Из чего исходят нынешние кумушки, сказать трудно.

Что касается определения характера пребывания при дворе прекрасной фрейлины Юлии как “бурного”, для этого есть немало оснований. Жизнь фрейлины была таковой и своими придворными балами, и выполнениями “особых услуг” в личных покоях императора (а по обыкновению не только ему), и непременными визитами к медикам, и постоянным сопровождением (тогда не существовало понятия “служба эскорта”) особ императорской семьи, и кочевым образом жизни (постоянные переезды: Аничков дворец–Павловск–Зимний дворец–Петергоф), и разного рода эпизодами, отнюдь не всегда приятными. Об одном из таких примечательных эпизодов периода правления Александра I поведал русский историк Е.С.Шумигорский.

Обычно нога императора не ступала на территорию фрейлинского “чердака”. Но однажды Александр Павлович, к удивлению его обитательниц, сюда поднялся. Любезно кланяясь встречавшимся ему на пути фрейлинам, он прошёл в помещение княжны Варвары Ильиничны Туркестановой. В свои сорок три года княжна пятнадцать лет находилась при дворе. Будучи сиротой, она никого из близких родственников не имела. Пользовалась расположением императрицы Марии Фёдоровны и её подруги Ш.К.Ливен. В 1818 году уже немолодая, но сохранившая моложавый вид фрейлина сопровождала императрицу в заграничном путешествии, в ходе которого она почувствовала, что станет матерью. Неожиданная беременность стала последствием истории, происшедшей чуть раньше на Каменном острове, на одной из дач, где проживали тогда во время холеры фрейлины. Там князь Владимир Сергеевич Голицын на спор, употребим слово с самым мягким значением, соблазнил княжну Туркестанову.

Направлявшийся к княжне император Александр Павлович пришёл её успокоить, но... После рождения в глубокой тайне дочери фрейлина приняла яд. Император приказал выставить гроб с её телом в зале Зимнего дворца, что являлось неслыханным отличием. Он также взял на себя расходы по погребению (примем во внимание — самоубийцы) в Александро-Невской лавре. Князь В.С.Голицын поспешил в столицу с ходатайством, чтобы ему отдали дочь покойной Марию. В качестве доказательства своих прав он представил письмо покойной перед отъездом её за границу. Император исполнил это желание, повелев дать девочке фамилию Голицына16.

Как видим, государь не был немилосердным и вовсе бесчувственным человеком. Просто прежде всего он был императором. А потому он относился к фрейлинам и великосветским придворным дамам точно так же, как делали его отец и деды, то есть делал это как-то по-домашнему, привычно. Не видел в том греха, а значит, и необходимости потом каяться.

Вот и по отношению к Юлии он поступил сообразно нормам, принятым при дворе.

Настал момент внимательней обратиться к фигуре того, кого сегодня частенько любят именовать Великолепным, Незабвенным, Миротворцем. В силу нынешней политической конъюнктуры, говоря о нём, непременно вспоминают, что после побед русской армии в Европе и свержения Наполеона сенат преподнёс ему титул Благословенного, великодушного держав восстановителя. А самые исторически подкованные с воодушевлением спешат сообщить, что европейцы, которых освободила русская армия под началом императора, и вовсе, признавая Александра I самым красивым монархом Европы, величали его Ангелом на троне.

Впрочем, сохранились ещё и такие, кто помнит пушкинские строки:

 

Воспитанный под барабаном,

Наш царь лихим был капитаном:

Под Австерлицем он бежал,

В двенадцатом году дрожал,

Зато был фрунтовой профессор!

Но фрунт герою надоел —

Теперь коллежский он асессор

По части иностранных дел!

 

И его же ещё более резкие слова в тот же адрес:

 

Властитель слабый и лукавый,

Плешивый щеголь, враг труда,

Нечаянно пригретый славой,

Над нами царствовал тогда.

 

Можно, конечно, признать, что это всё оценки политической направленности. А ведь он был не только политик. Было время, когда Александра I называли самым обаятельным мужчиной России. Исходило это мнение от мужчин или от женщин, вопрос, конечно, интересный, но ответа на него нет. Во всяком случае, страсть, которую питала к нему прекраснейшая и умнейшая королева Луиза Прусская (Луиза Августа Вильгельмина Амалия Мекленбургская), супруга Фридриха-Вильгельма III17, чего-то стоила.

Не зря же, поговаривали современники, Жозефина предпочла его самому Наполеону Бонапарту. Что ни говори, Жозефина была женщиной опытной и толк в мужчинах знала, Она была на четырнадцать лет старше российского государя и смогла найти в себе силы отступить от Александра I, сокрушившего императора французов. Правда, это произошло спустя время. И всё ради своей дочери от первого брака Гортензии де Богарне18. Та была весьма привлекательна, но её жизнь с Луи Бонапартом, младшим братом Наполеона, сложилась несчастливо.

Недаром М.М.Сперанский как-то раз назвал Александра I un vrai charmant (сущий прельститель). Надо думать, этот талант он унаследовал от бабушки. Впрочем, некоторые биографы уверены: легко прельщая окружающих, сам Александр Павлович не был способен на глубокое чувство и личную симпатию к кому бы то ни было.

Как-то мне встретилось небезынтересное суждение, что, Александр I (“Господин и Бог”) не зря носил прозвище “русский Диоклетиан”. Оно было дано ему за то, что, будучи монархом просвещённым, он считал хорошим тоном устраивать выгодные партии отставным любовницам. Тут Александр I не был оригинален. Так поступали многие венценосные особы до него и не меньше после него.

По истечении нескольких лет император высказал намерение окончательно распроститься с Юлией. Некогда он между прочим сказал матушке, что хочет чаще видеть во дворце прекрасную Юлию, “маленькую Скавронскую”. Теперь столь же отстранённо заметил маменьке, что судьбу “маленькой Скавронской” пора наконец устроить. Государя можно понять: желаемое наш Благословенный за семь минувших лет получил. Сполна. Меж тем возраст Юлии в 1825 году достиг если не критической отметки, но стал уже настораживающим.

Казалось бы, 22-летняя фрейлина Юлия Пален, пусть даже в то время заслуживающая оценки “перестарок”, могла считаться первейшей невестой — красоты она была необыкновенной: “Красива, умна, прелестна, обворожительно любезна”. Сл’ова “сексуальна” современники не знали, и только поэтому никто из них в её адрес его не употребил. Однако для сегодняшнего читателя оно по праву может быть поставлено на первое место среди её достоинств.

Фрейлинская судьба и прекрасная, и ужасная одновременно, и очень зависимая. С одной стороны, очень удобно, когда за тебя уже всё решили и расписан каждый твой день. Когда с раннего утра тебя уже ждёт карета у подъезда, чтобы везти туда, куда “позовут”.

С другой стороны, ты нисколько не принадлежишь самой себе. В какой-то мере фрейлину можно сравнить с актрисой крепостного театра. Крепостные частные дворянские театры — исконно русское изобретение. Там полновластным хозяином был помещик, от прихоти которого зависело и распределение ролей, и сам репертуар, и сценические костюмы, и даже режиссёрские решения спектаклей.

Вот и фрейлины волей-неволей становились участницами придворных игр, проводимых в царских дворцах для услады и развлечения государя и его великосветского окружения. Важно понять, что развлечение здесь следует понимать в очень широком смысле. Но, как и у крепостных актрис, у фрейлин это зависело от прихоти императора.

Приносило ли счастье крепостной актрисе её пребывание в театре своего барина? Тут всё зависело от характера и нрава помещика. Известно, что многие хозяева крепостных театров развлекались не только зрелищными комическими операми, комедиями, операми и балетами, но и прелестными крепостными актрисами.

Так что сравнение положения крепостной актрисы и фрейлины вполне уместно. Как и присутствие непременной общности: и от одной, и от другой при зачислении в штат требовалась обязательная девственность. А в возрасте 22–25 лет, крайний срок, и барин — актрису, и государь — фрейлину старались выдать замуж. На смену приходили другие, молоденькие.

Велико искушение сказать, что к Юлии выстроилась очередь из желающих взять красавицу и умницу замуж. Удивительно, но не так. Хотя поиском мужа для Юлии занялась сама императрица Мария Фёдоровна. А сватовство, что ни говори, было у неё самым любимым занятием. Но что-то не складывалось в этом амурном пасьянсе. И тут сказал своё слово его величество Случай. Так вышло, что к устройству брака фрейлины подключилась графиня Екатерина Самойлова19. У неё на то была серьёзная личная причина: ей было нужно женить своего сына Николая20. И дело не требовало отлагательств. Потому что сын влюбился в Александру Римскую-Корсакову. Допустить брак с ней Екатерина Сергеевна никак не могла.

Для понимания обычной в общем-то житейской ситуации современному читателю, полагаю, требуется некоторое пояснение. Дом московской семьи Римских-Корсаковых славился радушием и гостеприимством: импровизированные завтраки, бесконечные обеды, вечера, балы, маскарады, разные увеселения, зимой — санные катания за городом. Хозяйка дома, Мария Ивановна, вела чрезмерно размашистый образ жизни и держала вечно открытые для гостей двери. Чем объяснялось милое, но безрассудное хлебосольство? Марья Ивановна являла собой распространённый “тип московской барыни в хорошем и лучшем значении этого слова”. Князя Петра Андреевича Вяземского, которому принадлежит эта оценка, сложно заподозрить в необъективности.

Мать трёх сыновей и пяти дочерей (Варвара, Наталья, Софья, Екатерина и Александра) в ту пору жила одной великой целью: дочерей нужно было выдавать замуж. Овдовевшая Мария Ивановна в Рязанской, Тамбовской и Пензенской губерниях имела огромные поместья и две с половиной тысячи душ крепостных... но вечно была в долгах по причине необходимости жить на широкую ногу. Доходы были большие, но расходы — просто несусветные. А иначе как заманить женихов?

Все сёстры Римские-Корсаковы, бывшие душою и прелестью гостеприимного дома, считались красавицами. “И особенно одна из них, намёками воспетая Пушкиным в “Онегине”, — как напишет в воспоминаниях всё тот же князь Вяземский. “Одна из них” — это никто иная как Александра (Алина, Александрина, Сашенька):

 

У ночи много звёзд прелестных,

Красавиц много на Москве,

Но ярче всех подруг небесных

Луна в воздушной синеве.

Но та, которую не смею

Тревожить лирою моею,

Как величавая луна

Средь жён и дев блестит одна...

 

Луноликая Сашенька и впрямь прелестна. По описанию одной из современниц, Александра Римская-Корсакова была высока, стройна и сражала наповал прекрасными бархатными глазами. А ещё она пленяла истинно романтической бледностью и томностью, придававшими ей особенное очарование.

Но имелись два “но”. Приданое Сашеньки никак нельзя было счесть весомым. И в ту пору ей уже 22 года — по общепринятым понятиям, она давно считалась старой девой. И вроде бы случившийся роман с графом Н.А.Самойловым, по мнению многих, уже клонился к свадьбе. Но маменька жениха не дала согласия на брак сына с Римской-Корсаковой. Она успела в последний момент выбрать сыну другую невесту, с более солидным приданым.

Будучи в прошлом сама фрейлиной, мать Николая, графиня Екатерина Сергеевна Самойлова, прекрасно понимала, что двигало императрицей в её поисках жениха для красавицы Юлии. Но состояние, которым обладала графиня Пален, для вдовы генерал-прокурора А.Н.Самойлова (как помним, племянника светлейшего князя Г.А.Потёмкина) делало всё остальное несущественным. К тому же ни для кого не было секретом, что женитьба на любовнице императора считалась обычным путём успешной карьеры. Такой уж была заурядная черта нравов того времени. Избирался сей путь вовсе не редко. Его ещё и почитали честью (в соответствии с понятием чести, которое исповедовало великосветское общество).

Один из самых красивых мужчин своего времени, молодой граф Николай Самойлов материнскую заботу о выборе избранницы не оценил. Он желания видеть своей женой обворожительные “объедки с высочайшего стола” не изъявил.

Но графиня Екатерина Сергеевна настаивала на том, чтобы сын женился на красавице фрейлине. И он подчинился воле матери... и императора, флигель-адъютантом которого 24-летний граф Николай Александрович Самойлов являлся.

Сашенька Римская-Корсакова от горя заболела “нервической горячкой”, спасаться от которой отправилась на Кавказские воды21. А Николай отправился под венец. Строго говоря, под венец 25 января 1825 года пошли два потомка князя Потёмкина-Таврического (Николай Самойлов, отличавшийся красотой и экстравагантными поступками, но не строгой нравственностью, также приходился ему внучатым племянником).

Судьбе было угодно соединить родственников по крови. Но были ли они родственными душами? Никакого букетно-конфетного периода в отношениях молодого графа Самойлова и фрейлины Пален не было. Сватовство не затянулось. Их скоротечный брак благословил сам государь Александр I.А императрица Мария Фёдоровна устроила им блестящий бал в своём знаменитом Розовом павильоне в Павловске.

Их называли самой элегантной парой в Петербурге. Николай Самойлов был завидный жених: красавец, богач, весёлый и остроумный. Он приходился кузеном герою войны 1812 года, знаменитому генералу Н.Н.Раевскому и дядей М.Н.Волконской, жене декабриста С.Г.Волконского. Был он двоюродным братом и другого декабриста — В.Л.Давыдова. Да и самой Юлии он приходился родственником, троюродным дядей.

Судьбе было угодно свести двух безусловно красивых людей. Юлия Самойлова была красивой эффектной женщиной, пылкой, страстной, с южным темпераментом, больше похожей на итальянку, чем на русскую аристократку.

Ими восхищались. Им завидовали. Как же, такое соединение состояний и “фортун”. Две столицы судачили о свадьбе богатой пары. Про любовь никто даже не заикался, понимая, что брак этот, как и большинство браков в наиболее знатных семьях, совершался исключительно по расчёту. Выгодная женитьба на графине Пален, внучке Литтовой, позволяла современникам цинично отнестись к событию: “Хорош и Самойлова кусок. Эта ещё и прекрасна”.

Но прежде, чем углубляться в новый жизненный этап Юлии, есть смысл задуматься над тем, почему брак (и тут как тут начавшиеся у молодожёнов семейные передряги) вместо тихой семейной заводи, счастливого любовного омута обернулся для неё нелепой драмой.

Этот брак, он ей для чего? И способен ли он был принести ей счастье? Такой, какой есть, без любви — с обеих сторон.

У новой супружеской четы было немало общего. И тот, и другая из одного великосветского круга, в этом смысле ровня друг другу. Оба — люди очень состоятельные. И близкий возраст ничуть не разъединял их, что было не так часто в их эпоху. При всём том Юлия и Николай составили довольно полярную пару.

Николая отличали высокое происхождение, но наряду с достойными проявлениями личности (он был участником посольства генерала А.П.Ермолова 1817 года в Персию, состоял при нём адъютантом, слыл любителем холодного оружия, мастерски им владел, был наделён богатырской силой22) у него проявлялись себялюбие, легкомыслие, дерзость, высокомерие и страстное стремление быть повсюду первым. За что в среде гвардейских офицеров ходило его прозвище “русский Алкивиад” — в честь греческого героя-полководца времён Пелопоннесской войны (431–404 гг. до н. э.).

Однако Самойлов, будем откровенны, не был дружен с мыслителем Сократом, подобно Алкивиаду. Принадлежа, как принято говорить, к “золотой молодёжи”, свои скучные дни придворной службы он разнообразил попойками и кутежами, выделяясь среди их участников красотой и беспутством. К тому же императорский флигель-адъютант имел славу человека азартного. Если проще, был он завзятый игрок. Настолько, что в узком кругу приятелей имел ещё одно прозвище, не столь лестное — “Мел’ок”. (Мелом на зелёном сукне игроки, как известно, записывали свои ставки.) Если подвести итог, то граф Самойлов не отказывал себе почти ни в чём — жил весело, легко и влюбляться в появившуюся вдруг жену намерения не имел.

Понятно, что молодая жена тоже особых симпатий к человеку со столь “блестящими талантами” испытывать не могла. Самое простое — предположить, что семейные отношения у молодых не сложились исключительно потому, что граф, влюблённый в Сашеньку Римскую-Корсакову, без пяти минут невесту, не смог с ней связать свою жизнь. Отчего и пить стал, и к картам пристрастился. Но нет, он пить и играть стал куда раньше. И что фрейлина Юлия была царской любовницей, знал распрекрасно. Но даже малейшим поводом для выяснения семейных отношений это вовсе тогда не являлось. У него самого тогда красоток и без новоиспечённой супруги было предостаточно.

Брак Николая и Юлии довольно быстро затрещал по швам. Она вдруг поняла, что за своим фрейлинством вообще жизни не видела. Захотелось пожить для себя. Ей ведь всего 22 года. Захотелось дождаться любви. Настоящей, а не по царской прихоти.

Понадобилось не много времени, чтобы вчерашняя фрейлина, ставшая графиней Самойловой, влюбилась. Она даже проверить и осознать свои чувства не успела. В кого? В заурядного проходимца. Впрочем, насчёт того, что проходимец был заурядный, можно, конечно, поспорить.

Героем любовного романа Юлии стал Александр Мишковский. Сегодня распространено мнение, что был он управляющим имениями Николая Самойлова. Часто бывал у них в доме. Участвовал в кутежах графа. Возможно ли сейчас понять причину, по которой Юлия обратила на него внимание, и он стал её любовником?

Не избалован богатством? Примем во внимание, что в ней никогда не было меркантильности. Даже желания заработать на близости с императором у неё не наблюдалось. Она и без того была более чем состоятельная женщина.

Внешность — никакого сравнения с красавцем Самойловым? Конечно, “с лица воду не пить”, но всё же удивительно, учитывая её страсть к искусству и стремление к прекрасному.

Как бы то ни было, совершенно очевидный мезальянс, если отнести это понятие не только на брак, а шире — на любые любовные отношения между неподходящими партнёрами.

Когда их связь перестала быть тайной для окружающих, выяснилась любопытная подробность: Мишковский умудрился вытянуть как с графа, так и с графини векселей на сумму не больше не меньше, как восемьсот тысяч рублей. По этому поводу сегодня можно прочесть, что, узнав о проделках афериста-управляющего, разъярённый Литта, угрожая тому каторгой (возможность, используя свои связи, устроить подобное у него несомненно была), заставил проходимца вернуть находившиеся у него на руках векселя, а остальные опротестовал.

Происходили тогда события именно так? — поди разбери. Да это не столь и важно. Но хочется заметить, что современники видели ту семейную историю всё же несколько иначе. Александр Михайлович Тургенев, представитель старинной дворянской фамилии, знаменитого рода Тургеневых, отважный офицер и честный гражданин, для которого выражение “честь имею” было не просто сочетанием обычных слов, в своих “Записках” писал:

“Дочь Пален, внучка графини Литы, вышла в замужество за графа, якобы сына Самойлова.

У графа Литы был конторщиком некто Мишковский, смесь жида с малороссиянкою. Мишковский был графом Литою передан для письмоводства и управления конторою графу и графине Самойловым. Г-н Мишковский умел войти в доверенность у молодаго графа Самойлова, сделаться его сотоварищем в кутежах и в то же время приобресть особенно милостивое расположение молодой супруги графа Самойлова. Это расположение графини к Мишковскому имело следствием развод с мужем; она поехала в чужие края, а Мишковский за труды получил от графини на 800 тысяч или более заёмных писем. Дедушка граф Лита, любя по жене внучку и более ещё любя деньги, приступил было к опровержению заёмных писем и преследованию Мишковскаго. Худо приходило искусно-мудрому конторщику Мишковскому, — тюрьма или ещё сугубее что-либо ожидало молодца. Он обратился искать спасения у государственнаго секретаря, в то время Марченки, у котораго находилось много дочерей; словом, дело слажено: одна из дочерей, — попростее, подурнее, о которой опасались, что с рук не пойдёт и останется, как товар залежавшийся, отдана в жены Мишковскому, и вместе с этим прекратились все преследования и розыскивания графа Литы, и Александр Яковлевич Мишковский все денежки по заёмным письмам изволил, не обинуясь, без всякой застенчивости, получить сполна!”

Стало ли именно “расположение графини к Мишковскому” причиной или поводом последовавшего “развода” Юлии с мужем — сказать затруднительно. Почему? Реальность всегда куда сложней и запутанней простого суждения о том или ином вроде бы всем очевидном и понятном событии. Стоит чуть-чуть скосить глаза и бросить взор немного в сторону, как история обретает пространство, в объёме которого пропадают мысли о гладкости обстоятельств ситуации.

В “Дневнике” австрийского посла в Париже графа Рудольфа Аппоньи23 имеется запись:

“История разрыва графа и графини С. в Санкт-Петербурге. Графиня любовница сына одного посла. Граф устраивает ей сцену, она бьёт его по щеке, и он отвечает ей тем же. В это время их ждут у бабушки графини, графини Литта, которая даёт большой дипломатический обед. Графиня Литта получает за столом записку внучки, сообщающей о сцене, и ей становится дурно. Её муж в смятении читает вслух письмо к великому смущению присутствующего посла, который в тот же вечер отсылает своего сына. Несколько дней спустя графиня С. также уезжает в Италию, где она влюбляется в тенора Давида”.

Итак, в том, что молодая графиня Самойлова изменила супругу, было уверено всё петербургское общество. Расхождения, причём значительные, касаются вопроса “с кем?”. С сыном французского посла тоже не всё ясно. Историки в качестве виновника скандала указывают на сына французского посла де ла Ферронэ. Сын Альберт у графа де ла Ферронэ был, однако в 1827 году ему всего лишь 15 лет. Конечно, в жизни случается всякое. И всё же, возможно, правы те, кто ссылается на другого французского дипломата — Проспера де Баранта, но он в это время ещё не был французским послом (станет им лишь в 1835 году). Как раз его сын — Эрнест-Себастьен Брюжье де Барант24 — атташе французского посольства в Петербурге. Так что имя таинственного “сына посла” (если он в действительности был) остаётся фигурой гипотетической. Как говорят в юридических кругах, за недоказанностью улик. Дело, что ни говори, необходимо отправлять на доследование.

Одно бесспорно: прожив вместе год с небольшим, в 1827 году супруги разъехались. На столь серьёзный шаг не менее серьёзно отреагировала даже графиня Е.В.Литта. Она некоторое время не принимала у себя внучку. Граф Юлий Литта вынужден был вмешаться — гасить гнев своей жены.

Разъехались, но не разошлись, оставаясь формально мужем и женой. Надо заметить, в ту пору разводы в стране происходили крайне редко. Хотите убедиться? В 1840 году на страну с многомиллионным населением пришлось всего 198 разводов. Крепостью и благополучием семей это не объяснить, бесправие женщин вряд ли было тогда б’ольшим, нежели бесправие мужчин в этом вопросе, и семейное законодательство заслуживало определения не столько “жестокого”, сколько “специфичного”. В XIX веке поводом к разводу могло стать лишь:

доказанное (то есть имеющее свидетелей) прелюбодеяние одного из супругов,

уголовное наказание одного из супругов, сопряжённое с потерей всех прав состояния (например, ссылка на каторгу, если другой супруг за ним не последовал),

безвестное отсутствие одного из супругов дольше пяти лет (пропал),

согласие обоих супругов принять монашество (если они не имели малолетних детей),

добрачная неспособность к исполнению супружеского долга (импотенция мужа).

Правда, с доказательством измены мужчины были немалые сложности. Доказательством измены могло стать наличие внебрачных детей. Но хотя их в России было много (известно, что в конце того же XIX века, к примеру, в Петербурге 27,6% детей родились от неизвестных отцов), зачастую Синод развод не поддерживал. Церковь всячески старалась сохранить брачный союз, даже самый неудачный и несчастливый. Видимо, следовала русской пословице “Стерпится — слюбится”, и потому “брак должен оставаться без расторжения”.

Юлия и Николай вроде бы расстались не без скандала, но, как ни странно, сохранили тёплые отношения. Видимо, поэтому ещё несколько лет после расставания их отношения были предметом бесконечных пересудов, разговоров, слухов и сплетен. Людская молва к большому удовольствию для многих то мирила молодую пару, то разводила, то вновь мирила. Имевший с Николаем приятельские отношения Пушкин, согласно сохранившемуся письму, как-то в один из таких “моментов” поздравил Самойлова со слухами о примирении с женой. Однако примирения не произошло.

Николай даже вернул Юлии приданое. Одни считают, что это Литта после бурного объяснения с Самойловым принудил его вернуть приданое. Другие полагают, что муж сам вернул приданое, хотя успел к тому времени растратить немалую часть состояния жены. Он тоже не отличался меркантильностью. Свидетелей не было, но почему-то с уверенностью очевидцев друзья-приятели рассказывали, что благородный Самойлов лично отвёз Юлию к её официальному отцу, графу фон дер Палену.

Характерно, что мнение света решительно обвиняло графиню. Из уст в уста передавалось, как она на коленях умоляла мужа о прощении, он же остался непреклонным. А когда полковник граф Самойлов подал в отставку от службы, свет, который давно решил, что он умён и очень мил, тут же заговорил, что это Литта добился его отставки.

Как бы то ни было, супруги расстались. Почему так долго тянулась эта сумятица в благородном семействе? Смею думать, что причина была в государе. В нравах русских царей была общая характерная особенность: они не переносили рядом с собой тех, кто, как они считали, смели так или иначе “противиться” брачным отношениям с фрейлинами “после государя”. Так что молодые супруги Самойловы, опасаясь, что царь-батюшка (хотя к тому времени на троне уже восседал не Александр I, а тёзка мужа Юлии) осерчает не на шутку. Кто знает, может, и впрямь в 1827 году отставку полковник Самойлов получил столь легко, что сказалось царское настроение: пусть не гнев, но чувство досады дало о себе знать. Пути царских решений неисповедимы.

Справедливости ради необходимо сказать несколько слов о том, что лёгкость получения отставки вполне могла иметь ещё одну причину. Придётся напомнить: семейные проблемы у молодых Самойловых разыгрывались в пору, когда русское общество потрясли исторические события, произошедшие на рубеже 1825-1826 годов. Тогда смена царствования была ознаменована попыткой переворота, так называемым восстанием декабристов. Завершилось всё провалом и судебным процессом. В итоге последовали казнь, каторга и ссылка виднейших представителей высшего общества.

Дело не только в том, что для семьи Самойловых, поскольку их ближайшие родственники, Волконские и Давыдовы, оказались в числе заговорщиков, наступили не лучшие времена. В те дни знатнейшие семьи, терявшие своих близких, не смели горевать и сочувствовать оказавшимся в крепости или в Сибири. Зато были обязаны продолжать как ни в чём ни бывало танцевать на балах в Зимнем дворце.

Куда хуже оказалось то, что имя Николая Самойлова всплыло в ходе допросов арестованных участников заговора. И показания на него дал не кто иной, как Никита Муравьёв — один из основателей и руководящих членов первых декабристских союзов, можно сказать, главный организатор и идеологический вождь Северного общества, из-под его пера вышел проект конституции, которую заговорщики предполагали принять.

Однако подобных показаний от других участников Северного общества не было. К тому же 14 декабря на Петровскую (Сенатскую) площадь Самойлов, по счастью для него, не явился. Злые языки говорили, что причины его отсутствия непосредственно в момент мятежа были самые банальные: вино, карты, женщины.

Сказать, что взошедший на трон Николай Павлович был большой добродетель, увы, мне трудно. Тогда в честь чего такие благородство и благодеяние? Почему молодой граф Самойлов, чья фамилия тем не менее фигурировала в деле декабристов, остался без какого-либо наказания? Кто-то скажет, мол, судьба тогда его хранила. Несомненно.

Впрочем, те же досужие сплетники, перемывая косточки флигель-адъютанта графа Самойлова, привлечённого к дознанию по поводу участия его в заговоре, но волею Николая I отпущенного за недоказанностью преступных действий, судачили: мол, новый император не остался равнодушен к мольбам красавицы графини и пощадил её супруга, потому что ранее был более чем близко “знаком” с прелестницей-фрейлиной. Исключать возможность такого разворота событий, как и утверждать, что такого не могло быть, потому что не могло быть никогда, я не стану. В конце концов мне глубоко безразлично, было что или не было у великого князя Николая Павловича с Юлией в пору её фрейлинства.

Об амурных похождениях Николая I, большого любителя мимолётных романов, можно было бы спросить Фёдора Ивановича Тютчева. Умнейший человек и известный острослов, он царское любвеобилие окрестил “васильковыми чудачествами”. Всех “чудачеств” не перечесть. Можно разве что вспомнить одно из них, упомянутое Пушкиным в своём дневнике. Оно касалось невесты С.Д.Безобразова, флигель-адъютанта и ротмистра лейб-гвардии Кирасирского полка, фрейлины княжны Л.А.Хилковой25.

Допуская, что между Юлией и Николаем Павловичем ранее могли быть некие отношения, я не собираюсь делать акцент на них. Но хочу обратить внимание на факт, что графиня в ситуации заведомо непростой по последствиям для самой себя всё же обратилась к царю с заступничеством за графа Николая Самойлова. Да, их брак оказался несчастливым. Да, она его не любила. Вероятно, она его безумно жалела! И, как заметил один умный человек, ещё более безумно не хотела числиться женой государственного преступника.

Мог Николай I пойти Юлии Самойловой навстречу? Вполне! Тем более что обстоятельства позволяли ему это сделать. Имя Самойлова из дела декабристов было “вычеркнуто” с формулировкой, характерной для документов того времени: “По Высочайшему повелению оставлено без внимания”. Согласитесь, это могло быть самой веской причиной, по которой у расставшихся супругов сохранялись тёплые отношения. Тогда как салонным кумушкам понять необычность их поведения было трудно: “Говорят, она вчера опять приезжала к нему, была на именинном обеде. Странная пошла молодёжь! Никакого достоинства! Где их скромность?!”

Вскоре Николай Самойлов отбыл в армию генерала Паскевича. Дальнейшая судьба Николая Самойлова довольно грустна: он вышел в отставку, после чего жил то в Москве, то в своём богатом имении Смеле, иногда на зиму ездил в Киев, в Харьков и в Одессу, которая почитала его как “одесского льва”.

Позже известный публицист, директор Одесской публичной библиотеки Людвиг Михайлович де-Рибас издаст сборник “Из прошлого Одессы”, в который включит материал Осипа Осиповича Чижевича “Город Одесса и одесское общество. Воспоминания одесского старожила”. В нём мемуарист и литератор найдёт место для упоминания о своём современнике, “известном по всей России графе Самойлове”:

“Красавиц лицом, отлично сложенный, превосходный стрелок, танцор, искусный во всех телесных упражнениях, с высшим образованием, он был героем дня во всех аристократических салонах. При всех своих превосходствах граф Самойлов вовсе не был Дон-Жуаном. Он предпочитал холостые кутежи в обществе дам полусвета”.

Граф кутил и растрачивал состояние. Как заметил другой его современник, А.Я.Булгаков, “он пробухал почти полмиллиона и продал три тысячи душ, его всегда можно встретить в обществе людей, слывущих за игроков”.

Надо признать, было бы странно, не пожелай какой-нибудь литератор отобразить столь колоритную фигуру на страницах своего романа. И такой литератор спустя несколько десятков лет нашёлся. Им оказался молодой, тридцати пяти лет от роду, Лев Николаевич Толстой, создавший в “Войне и мире” образ Анатоля Курагина. Вообще-то считается, что Анатоль Курагин, при этом добавляется “видимо”, прототипа не имеет, если не считать таковым Анатолия Львовича Шостака, в своё время соблазнившего Татьяну Берс26. Ещё добавляют в качестве частичного прототипа Анатолия Барятинского.

Но вчитайтесь в толстовские строки, которые Лев Николаевич посвящает сыну князя Василия Курагина. Даже если этот образ (светский человек, чрезвычайно хорош собой, франт, повеса, дамский угодник, хлыщ) от начала до конца рождён творческим воображением Льва Толстого, то лучшей и более точной портретной характеристики Николая Самойлова не найти.

Вышло так, что, подобно Юлии Павловне, он стал последним представителем своего рода, детей не имел. В 1834 году Самойлова окончательно уехала за границу. И всё это время друзья и родные Юлии Павловны не оставляли попыток помирить её с супругом. Но 23 июля 1842 года, за несколько дней до очередной встречи с женой, Николай Самойлов неожиданно умер. Графиня стала вдовой — тема развода потеряла актуальность.

 

(Окончание следует)

 

 

ПРИМЕЧАНИЯ

 

1 Согласно наиболее популярной версии, дети Петра III — Павел и Анна, были детьми двух любовников Екатерины II. Павел Петрович — сыном Сергея Салтыкова, Анна Петровна — дочерью (что косвенно подтверждал и сам Пётр III) Станислава Понятовского, впоследствии, благодаря протекции Екатерины Великой, ставшего польским королём, содействовавшим разделу Речи Посполитой.

2 Екатерина Сенявина — вторая из четырёх дочерей знаменитого адмирала Алексея Наумовича Сенявина. Разница в возрасте между Екатериной и её сёстрами была небольшая, поэтому при дворе они появились одновременно. За красоту и грациозность граф П.В.Завадовский называл сестёр Сенявиных нимфами.

3 Накануне Самойлова, возвращаясь домой из театра, упала на лестнице и в ту же ночь родила на седьмом месяце.

4 Так как это богатство ещё даст о себе знать в дальнейшем повествовании, стоит упомянуть, что среди входившего в него были Кантемировский дворец в Мраморном переулке (первое произведение Растрелли) и загородная дача Графская Славянка.

5 Было 3 вида Эрмитажных собраний: Большой — для высших сановников и дипломатического корпуса (150–200 человек), Средний — 50–60 человек, Малый — лишь для членов императорской фамилии и лиц, приближенных к Екатерине II: канцлер, князь А.А.Безбородко; княгиня Е.Р.Дашкова; обер-шталмейстер Л.А.Нарышкин; гофмаршал, барон А.С.Строганов; фельдмаршал, князь Г.А.Потёмкин; обер-камергер И.И.Шувалов и ряд других высокопоставленных чиновников.

6 На службе у миланских предводителей наёмных военных отрядов, кондотьеров, некоторое время числился Леонардо да Винчи, в результате чего в семье Литта, одного из высокопоставленных кондотьеров, появилась его картина “Мадонна с младенцем”. Ныне под названием “Мадонна Литта” она украшает Эрмитаж.

7 Родня Марии категорически воспротивилась её браку с Паленом, так как репутация его семьи, а значит, и самого молодого графа была, как сказали бы сегодня, подмоченной, ведь он был сыном организатора убийства Павла I.

8 “Супругами представителей императорского дома могли быть только протестанты и ни в коем случае католики. Поэтому с Габсбургами, Бурбонами и домом Браганцы русский императорский дом никогда не роднился, но зато часто брал невест и женихов из различных германских владетельных домов”, — можно прочитать в книге российского историка В.М.Боковой “Детство в царском доме. Как растили наследников русского престола”.

9 С 1816 года после пожалования российского дворянства именовалась Ульяной Михайловной Александровой.

10 Григорий Иванович Гагарин, за связь с М.А.Нарышкиной отправленный в “почётную ссылку”, до конца жизни был на дипломатической работе вдали от России. Умер в 1837 году в Баварии.

Мимоходом стоит заметить, что за рубежом сын дипломата, Григорий Григорьевич, в доме отца встретился с Карлом Брюлловым. Тот обратил внимание на талантливого мальчика, обладавшего даром рисовальщика, и Григорий-младший стал брать у мастера уроки. Они вместе даже ходили на этюды.

В круг знакомых Григория Григорьевича входили Жуковский, Одоевский, Пушкин. Позже художник стал одним из первых иллюстраторов великого поэта. Среди его работ серия иллюстраций (“виньеток”) к поэме Пушкина “Руслан и Людмила”, к “Сказке о царе Салтане” и к нескольким стихотворениям, позднее он сделал обложку (или титульный лист) для планировавшегося издания “Повестей А.П.”, сюжетом для неё стал эпизод из “Пиковой дамы” — Германн перед графиней. В 1860 году Г.Г.Гагарин был назначен вице-президентом Академии художеств.

11 Долголетняя связь супруги Дмитрия Львовича Нарышкина с императором Александром Павловичем, о которой в свете прекрасно знали, станет своеобразным символом отношений, откровенно бросающих вызов приличиям. Напомню, именно характер отношений в знаменитом многоугольнике, совсем не геометрического происхождения: Александр I, состоявший в браке с Елизаветой Алексеевной (Луизой Марией Августой Баденской), но имевший детей от очаровательной фрейлины Марии Антоновны Нарышкиной, назначенной женой придворного вельможи Д.Л.Нарышкина, который по такому случаю приобрёл сразу две должности: официальную — обер-егермейстера и неофициальную — “снисходительного мужа”, и остался в истории образцовым “рогоносцем” своего времени, тогда как страдающей императрице Елизавете Алексеевне пришлось приискивать утешителя-любовника, спустя время ляжет в основу более чем прозрачного намёка в присланном А.С.Пушкину анонимном дипломе-пасквиле. Намёка, в котором многие видят “спусковой крючок” в пушкинской дуэльной истории, приведшей к трагической гибели поэта:

“Рыцари Большого Креста, Командоры и Рыцари светлейшего Ордена Рогоносцев, собравшись в Великий капитул под председательством досточтимого Великого магистра Е(его) П(превосходительства) Д.Л.Нарышкина, с общего согласия назначили г-на Александра Пушкина коадъютером Великого магистра Ордена и историографом Ордена. Непременный секретарь: гр. И.Борх”. (Пер. с фр.)

Для любознательных: сюжет любовного сериала о похождениях Александра I оборвался на том, что Мария Нарышкина в 1814 году сама разорвала связь с императором. Оно и понятно — “до того ль, голубчик, было”: случилась Отечественная война 1812 года, затем последовал заграничный поход 1813-1814 годов и международный конгресс победителей Наполеона в 1814 году. Два года император редко бывал в Петербурге.

12 В 1942–1948 годах Бердяев был 7 раз номинирован на Нобелевскую премию по литературе.

13 Первоначальная идиллия в отношениях супругов завершилась тем, что в последние месяцы его правления она пребывала в положении, напоминающем опалу.

14 Увенчанный короной, вензель прикреплялся на Андреевской голубой ленте на корсаже, фактически в верхней части рукава платья на левой руке.

15 По воспоминаниям А.Ф.Тютчевой, комнаты более двадцати фрейлин императриц Марии Фёдоровны и Елизаветы Алексеевны, с соответствующим количеством горничных, располагались в Зимнем дворце и выходили во фрейлинский коридор, обращённый на Александровскую площадь. Фрейлины свои апартаменты, лишённые уюта домашнего очага, называли “чердаком”. Он находился в верхнем уголке царского жилища к востоку от Александровского зала до половины Наследника Цесаревича (ныне залы с одной стороны № 314, с другой — №332, в которых выставлена экспозиция французского искусства второй половины XIX века).>

16 Впоследствии Мария Владимировна вышла замуж за А.Н.Нелидова, но умерла в молодости.

17 Позже бабушка российского императора Александра II.

18 Мать будущего императора Наполеона III.

19 Графиня Екатерина Сергеевна Самойлова (урожд. Трубецкая) — к тому времени вдова генерал-прокурора А.Н.Самойлова, сестра князя В.С.Трубецкого и баронессы А.С.Строгановой, мать Н.А.Самойлова и графини С.А.Бобринской.

20 Великосветские кумушки поговаривали, впрочем, что сын генерал-прокурора Александра Николаевича Самойлова от брака его с фрейлиной княжной Екатериной Сергеевной Трубецкой вовсе не его сын. Но сегодня нам какое до тех разговоров дело.

21 Александра Римская-Корсакова в феврале 1832 года станет женой корнета кавалергардского полка князя Александра Николаевича Вяземского, младшего сына князя Николая Семёновича Вяземского от брака с Александрой Петровной Римской-Корсаковой. Брак её оказался несчастлив. Поговаривали, что виной тому была сама Александра Александровна. Видимо, не без оснований. Во всяком случае, отец жениха противился этому браку и называл Сашеньку “болезненной старой девкой, привередницей, каких мало”. Александра Александровна и впрямь хозяйкой оказалась плохой, имела злой нрав, допекала окружающих своей чрезмерной брезгливостью. В браке у неё было три сына, все умерли в детстве. Сама она умерла почти помешанной в марте 1860 года.

22 “Оружие тифлисское дорого ценится на всем Востоке. Граф Самойлов и В., прослывшие здесь богатырями, обыкновенно пробовали свои новые шашки, с одного маху перерубая надвое барана или отсекая голову быку”, — писал имевший с ним приятельские отношения Александр Сергеевич Пушкин в своём “Путешествии в Арзрум во время похода 1829 года”.

23 Граф Рудольф Аппоньи де Наги-Аппоньи был женат на графине Анне Александровне (урожд. Бенкендорф), дочери графа Александра Христофоровича Бенкендорфа и Елизаветы Андреевны (урожд. Донец-Захаржевская, в 1-м браке Бибикова). Так что его внимание к российским событиям никак не случайны.

24 Известен тем, что позже вызвал на дуэль М.Ю.Лермонтова, поставив тем самым крест на своей едва начавшейся дипломатической карьере и серьёзно скомпрометировав отца.

25 Даже привычное к постоянным интимным царским увлечениям великосветское общество не увидело в той связи императора с княжной привычное развлечение. В совершенно неприкрашенном виде о ней рассказано в записи историка, геральдиста и генеалога А.П.Барсукова в его дневнике от 23 февраля 1870 года. Из пушкинской переписки и дневника известно, что поэт с большим вниманием следил за развитием этой неприглядной истории — так как случилась она в то самое время, когда Николай I возжелал Наталью Пушкину приблизить ко двору.

26 Татьяна Берс оказалась самой большой любовью брата великого писателя Льва Толстого — Сергея, которого будущий классик обожал и считал идеалом человека. Пользуясь своим правом автора, классик не удержался, и под его пером родился образ обаятельной Наташи Ростовой, прелестного юного создания.