СУП
ЦИКЛ РАССКАЗОВ
ГОРОХОВЫЙ СУП
А может быть, реки просто не было? Может быть.
Но как же она называлась? Река называлась…
Саша Соколов
Если бы я захотела, чтобы ты приехал ко мне туда, в лето тысяча девятьсот девяносто первого года, я бы написала всего три слова: сосны, солнце, река. И всё. В них — целый мир. И не надо ничего прибавлять. Только всё испорчу.
Если бы я захотела, чтобы ты не приезжал ко мне туда, в лето тысяча девятьсот девяносто первого года, я бы написала: домик сколочен из досок, в комнате — кровати с панцирными сетками, в крохотной кухоньке — деревянный стол, несколько стульев, плита. И всё. Из благ цивилизации — только газ и электричество.
К сосне рядом с домиком проволокой прикручен деревенский умывальник. Воду приносят с вечера. Утром меня, ещё полусонную, отправляют на улицу умываться. Полотенце через плечо, зубная паста в руках. Жестяной холод.
Лето девяносто первого года — это начало конца. Деревянный забор покосился, домики словно вросли в землю. Странная пустота и тишина, и комариный писк от этого кажется всё громче и громче, и вот он просто готов оглушить. И тогда смутно понимаешь, что приехала сюда попрощаться, но стараешься отогнать эту мысль. И бежишь по тропинке к домику, как водится, налегке. Размахиваешь ключом. Останавливаешься у крыльца. Не знаешь, как открыть висячий замок. Бабушка с дедушкой плетутся с тяжёлыми сумками где-то далеко позади. Надо бы вернуться, помочь им. Но нет!..
В том мире — посреди огромных сосен и крошечных летних домиков — я всегда была, есть и останусь ребёнком, слабым и несмышлёным.
Послушай меня! С городской набережной на другой берег реки ходит катер. Семь копеек в один конец. Остановка — одна-единственная — “База отдыха”. Как называется база? Не знаю. Никто этого не помнит. Была когда-то табличка с названием, да буквы стёрлись, не разглядеть. Но ведь остановка — одна, и база на берегу — одна, потеряться там невозможно.
А впрочем, не слушай меня… Катер тот давно заржавел, рассыпался на мельчайшие детали, утонул. Да и летние домики распались на дощечки. Даже тот, самый лучший, двухэтажный, темно-зелёный, с наружной винтовой лестницей, который представлялся когда-то нерушимым.
Двухэтажный домик нам достался всего лишь раз, когда мы отдыхали на базе всей роднёй. Родни было много. И казалось, со временем будет ещё больше. Мы с двоюродной сестрой вырастем, у нас будут дети... И правда ведь, так оно и случится. Но вот о том, что к тому времени кто-то умрёт или уедет навсегда, как-то не думалось.
Да и зачем думать — ведь это случится не сегодня и не завтра, правда?
А пока... Дедушка ещё видит поплавок, бабушка различает в траве грибы, а значит, будет у нас и уха, и жареная картошка с маслятами. Но все это не скоро — когда они там ещё вернутся из леса, с речки…
Мы одни в летнем домике — я, двоюродная сестра и соседская девчонка Танька. Сестра — за старшую, за хозяйку.
Незаметно подкралось время обеда, и она сварила гороховый суп. Совсем простой суп — вода, горох, картошка, лук, морковь. И всё. Наверно, это её первый в жизни суп, и она так старалась, так волновалась, что забыла его посолить.
Перед нами — по огромной тарелке супа. Сестра свой уже наполовину съела. Мы с Танькой испуганно переглядываемся и не знаем, что делать. Сестра сурова. Так сурова, что мы не смеем попросить у неё соли.
— Ешьте скорей, — подгоняет она.
Зачем? Куда здесь торопиться?
Я набираю пол-ложки горячей жижи. Осторожно глотаю. Суп чем-то напоминает лекарство: и на вкус противно, и без него — совсем никак. Но ведь лекарство пьют по чуть-чуть, а здесь — тарелка, наполненная до краёв.
— Ну, чего вы не едите-то? – недоумевает сестра. Её тарелка тем временем уже пуста.
— Жарко, есть совсем не хочется... — обречённо вздыхаю я.
— А ну... — сестра замахивается на меня ложкой.
И, наконец, произносит старое, как мир, заклинание:
— Кто не съест — не выйдет из-за стола!
...Вот если бы суп сварила Танька — его можно было бы вовсе не есть. Там плавали бы и камешки, и веточки, и мелкие монетки. Словом, это был бы не всамделишный суп. Но в мире моей сестры, похоже, всё по-настоящему.
И я, зажмурившись, начинаю есть. И, кажется, совсем не так уж это противно, если совсем не думать о соли. А лучше бы — не знать, что она вообще существует. ...Мы древние люди, мы только что изобрели суп и сейчас едим его. Но соль мы ещё не успели изобрести, поэтому едим его несолёным.
И когда супа остаётся на донышке, сестра торжествующе произносит:
— А теперь — по второй тарелке.
— Но подожди... Как, почему?
— А так. Холодильника-то нет. И жара такая стоит. Если сегодня не доедим — всё испортится. А ну... Кто не съест — не выйдет из-за стола!..
Ни за что не приезжай. Я заперта на висячий замок в дощатом летнем домике. Я сижу за деревянным столом, передо мной — тарелка горохового супа без единой крупинки соли. И я его никогда не доем, а значит, не выйду из-за стола.
И ещё, самое главное. Я сказала тебе неправду в самом начале. Про умывальники. У каждого летнего домика — свой жестяной умывальник, но они не примотаны к соснам, а прибиты огромными железными гвоздями. И скоро, совсем скоро деревья выплачут все свои слёзы.
МОЛОЧНЫЙ СУП
— Молочный суп — лакомство для меня! — в который раз повторял отец, потирая руки над тарелкой. — Лучше любого десерта. Каждый день бы ел, по три раза!
Ещё две тарелки, дымящиеся, наполненные до краёв, предназначались нам с сестрой. То, что было в них, больше напоминало кашу... Кашу из вермишели.
— Да, густовато получилось, — словно прочитал мои мысли отец. — Зато вкусно — аж жуть! Ну, что вы не едите-то?
Я обречённо смотрела в тарелку. Набирала первую ложку. Зажмуривалась. Отправляла это белое месиво в рот.
А что ещё оставалось делать, когда мама в командировке и приедет только в конце недели? А с отцом шутки плохи. То он ласковый и весёлый, а то прикрикнет так, что мало не покажется.
И всё-таки мы его любили. Он был добрый. В день, когда мама уехала, мы сильно загрустили, и тогда он повёл нас в парк. У нас был с собой старенький фотоаппарат “Смена”, а ещё мы взяли в пункте проката велосипед “Школьник”. Полдня отец учил нас то фотографировать, то кататься на велосипеде, и ни разу даже голос не повысил, хотя ни то, ни другое толком не получалось.
Мамы не было бесконечно долго, но потом она всё-таки приехала и сразу сварила такой борщ, что у меня от одного только запаха закружилась голова и потекли слюнки.
А потом в командировку уехал отец. Уехал и не вернулся. Точнее, вернулся, но попасть домой так и не смог. Мама поменяла оба замка, собрала его вещи в огромный чемодан и выставила в подъезд.
Чемодан был старый — от дедушки остался, — из искусственной кожи, кое-где потрескавшейся. Мама пихала туда вещи кое-как, комкая их, и в то же время старалась вместить как можно больше. Получалось плохо. Молния в одном месте разошлась, и из чемодана сиротливо торчал ворот клетчатой рубашки, папиной любимой.
С того дня мы не видели его, и сколько ни пытались что-нибудь узнать о нём, ничего не получалось. Мама запретила даже заводить разговоры об “этом товарище” — так она его теперь называла.
— Ничего не знаю, и всё! А если даже и знаю, то не скажу! И вообще, вы меня в гроб загоните своими вопросами. Лучше бы уроки сделали — хоть какой-то прок был бы от вас.
Загонять маму в гроб вовсе не хотелось. Поэтому приходилось плестись в детскую и часами сидеть над одной и той же страницей в учебнике, даже не пытаясь поймать взглядом расплывающиеся буквы.
Много лет спустя, когда вопрос: “Где он?” — перестанет иметь какое-либо значение, я спрошу у мамы: “Почему?” Она ответит одним-единственным словом:
— Разлюбила!
Резко ответит, как будто сгоряча хлопнет дверью. И больше я никогда ни о чём не спрошу. Но это потом.
А тогда мы ещё ждали.
Тайком от мамы прислушивались к шагам на крыльце, к скрипу старой пружины, к каждому шороху в подъезде.
Но это были чужие шаги, посторонние шорохи.
Впрочем, как-то отец всё равно давал о себе знать. Через тётю передавал нам подарки. Осенью мы получили по коробке конфет “Грильяж в шоколаде” и первые в своей жизни игрушки-антистрессы, они только-только тогда появились в киосках и в “Детском мире”, Сестре достался набор липких и мерзких лизунов, а мне — пружинка “Радуга”. Ее можно было перекидывать с руки на руку и даже прилеплять к пололку.
Конфеты мама сразу спрятала, но выдавала нам по одной в день, за вечерним чаем.
— Зубы от них портятся моментально, а ходить к зубному врачу почему-то никто из вас не хочет.
Интересно, почему бы это?
Но вот забавляться с игрушками можно было хоть часами. Мама усмехалась:
— Почти взрослые девицы, а как дети малые!
Но игрушки не отбирала, это главное.
Ближе к Новому году отец снова передал нам подарки. Мне — “Тетрис”, сестре — три книги из серии “Детский детектив”, она обожала такое. Сестра прочитала их за два дня, а потом предложила мне в обмен на “Тетрис”. Я сначала было согласилась, но мне как-то не читалось. Пыталась было отобрать игру силой, но это было не так-то просто. Сестра, хоть и была на целую голову меньше ростом и на полтора года младше, но занималась самбо с первого класса. В конце концов мне удалось договориться играть в “Тетрис” по очереди. Передавали его друг другу каждые полчаса. Под вечер мир распадался на квадраты, прямоугольники, прямые и ломаные линии.
— Вот испортите глаза, будете ходить в очках с толстенными стёклами! — грозилась мама.
Но этого не случилось — игра наскучила довольно быстро.
Мысли об отце не оставляли меня. Почему он не приходил в гости? Ну, это ещё можно понять — нелегко, наверно, возвращаться туда, откуда тебя выгнали. А вот почему я никогда не встречала его на улицах? Жили мы в отдалённом районе, отрезанном от центра, в маленьком мирке, где ты знаешь каждого жителя в лицо и видишь их всех по десять раз на дню. Всех, но не отца.
Я мечтала встретить его случайно.
И я искала его.
Ходила к проходной завода, где он работал. Днём там было безлюдно, а вот утром и вечером была такая давка, что тебя могли растоптать и не заметить.
Часами стояла на крыльце молочного магазина. Ведь если отец так любил молочный суп, должен же он был где-то покупать молоко. Где-то, да не здесь.
Бывало, я просыпалась среди ночи и не могла уснуть. Слушала трамваи, отсчитывала по ним время. Последний трамвай — в два часа ночи, первый — в пять утра. Между ними — самое горькое, чёрное и безнадёжное время. В эти часы мне казалось, что отец давно умер, а тётя сама покупает подарки, якобы от него, чтобы мы ни о чём не догадались.
А однажды меня словно осенило. Это случилось в школе. Я не знаю, почему именно в тот момент. Классный час набирал свои обороты, Яна — наша классная — только что проорала что-то по поводу сменной обуви и перешла к колонке двоек за контрольную по математике. Катька — соседка по парте — совала мне под нос какой-то каталог, благодаря которому они с мамой через год разбогатеют и переедут из общежития в собственную трёхкомнатную квартиру в центре.
Я отмахнулась от Катьки, зажмурила глаза, заткнула уши... И вдруг до меня дошло, что, если отец и жив, то жить он может только в бывшей бабушкиной квартире. Ну, а где ещё?
Была у меня когда-то бабушка, как из русской народной сказки — очень старая, в цветастом платке, в валенках круглый год. Когда мы приходили в гости, всегда кормила нас пирожками. Поначалу сама пекла, а потом, когда совсем состарилась, покупала их в булочной на углу, порой обветренные и как будто резиновые. Квартира у неё вся была увешана коврами, в тон её платкам. Платки потом исчезли, когда бабушки не стало, а ковры остались.
Я даже не стала дожидаться конца классного часа. Вскочила, крикнула что-то несуразное, — мол, голова болит, сейчас умру! — и выскочила из класса. Яна так удивилась, что даже орать перестала. Пока она там пришла в себя, я, наверно, была уже на полдороге к бабушкиному дому.
Отец как будто и не удивился даже, что я пришла. Не обнял, не поцеловал. Просто сказал:
— А я как ждал тебя. Молочный суп сварил, он, наверно, ещё горячий. Раздевайся, мой руки, а я пока на стол накрою.
Я как раз изучала узор на ковре — завитки, плавно переходящие в какой-то диковинный цветок, — когда он позвал меня обедать.
Молочный суп у него убежал на плиту, чего раньше никогда не случалось. Вся квартира пропахла подгоревшим молоком. И суп получился жидким — сплошное молоко, в котором с трудом можно было найти и выловить лапшу. Но отец словно этого не замечал.
— Молочный суп — лакомство для меня, — начал он, как обычно. — С тех пор, как я стал жить... (здесь он осёкся, судорожно сглотнул) ...один, я варю его себе каждый день.
...В русском языке есть слово “один”. Иногда это просто числительное. Иногда это такое, что трудно произнести вслух. Ты спотыкаешься, силишься проглотить его, чтобы оно навсегда исчезло, а оно горчит, вязнет во рту, у него вкус пригоревшего молока с пенкой и разваренной лапшой.
РЫБНЫЙ СУП
“— Джессика, ты спишь?
— Уже нет. Что случилось, родная?
— Мне опять снилась мама.
— И о чём был сон?
— Будто бы она жива. И лежит в больнице для бедных.
— Какая она была в твоём сне?
— Такая же, как всегда. Но сон был странный. Будто она сидит в палате у окна и ест рыбный суп. Жара адская, окно закрыто наглухо. А суп только что с огня, это видно, от тарелки пар идёт. А мама не ждёт, когда он остынет, ест и ест, и даже не догадается подуть на ложку. И запах такой отвратительный, прямо до тошноты...
— Ты ощущаешь запахи во сне?
— Не знаю. Может быть, мне показалось. Но мама так на меня смотрела... Как будто хотела попросить забрать её оттуда. Джессика, давай объедем завтра же все больницы для бедных!
— Милая, но мы обзванивали все клиники штата. Последний раз это было две недели назад, помнишь?
— Но та больница, в моём сне, она была совсем нищая. Там даже не было телефона.
— Хорошо, мы её поищем. На следующей неделе. Как только спадёт жара — так сразу же поедем, обещаю. А теперь давай спать. Кстати, ты не забыла выпить свои таблетки?..”
...Это всё было в моём любимом сериале. Может быть, сцена мне и приснилась, когда я задремала поздно вечером у включённого телевизора. Или я её сочинила (в старших классах школы я любила придумывать разное). Но сериал точно был. Как назывался, не скажу. Мне теперь стыдно — девушка, почти взрослая, а смотрела такую ерунду.
Героиня второго плана, Кейт, — младшая дочь нефтяного магната — принимает на ночь какие-то красные таблетки и засыпает в своей кровати-ракушке. А если забывает выпить лекарство, то ей снятся странные сны. Или она до утра не смыкает глаз, а чуть свет будит Джессику — старшую сестру, красавицу, главную героиню, тайно помолвленную с Антуаном, рядовым запаса. Нефтяному магнату не до дочерей — его шантажирует бывшая служанка и любовница, мулатка, та самая, что недавно родила белого ребёнка...
Засыпая, я представляла, что я — это Кейт. Но у меня не было ни полупрозрачного пеньюара, ни огромной спальни в персиковых тонах, ни кровати-ракушки, а была вытянутая футболка для сна и жёсткий продавленный диван за перегородкой.
Если бы меня попросили описать мои последние школьные летние каникулы в трёх-четырёх словах, я бы выбрала эти: жара, сериалы, рыбный суп. Слово “суп” неизбежно цепляется за два других — “алгебра, геометрия”, — но их мне хочется вынести за скобки, а лучше забыть навсегда.
Хочется-то хочется, да не тут-то было.
Репетитор — имени не помню — жила в трёхэтажном доме послевоенной постройки. Говорят, ту улицу отстраивали пленные немцы. Иногда мне кажется, что они хотели соорудить крепости на случай следующей войны, и у них вполне получилось. Маленькие окна с решётками. Толстые — это видно даже снаружи — мрачные тёмно-серые стены.
— Пожалуйста, — умоляла мама, — три алгебры, три геометрии в неделю! Деньгами я не обижу (ага, займёт у дяди до получки, отдаст через год… или не отдаст). Только, умоляю, не отказывайте нам! Иначе... иначе (мама проглотила слёзы и приготовилась произнести самое страшное, что может быть на свете) ...иначе девочка не сдаст экзамен!
Репетитор кивала седой головой, близоруко щурилась, переводя взгляд то на меня, то на маму, и, кажется, что-то подсчитывала в уме.
Так меня приговорили к алгебре с геометрией по шесть раз в неделю.
— Даже летом не могут от тебя отстать! — всплеснула руками Натаха, когда я поделилась с ней маминой новой затеей. Но в её глазах вместо сочувствия промелькнуло злорадство. Я сделала вид, что не заметила. В конце концов, может быть, показалось. Да и ссориться с единственной подругой совсем не было желания.
Как только я приходила, репетитор — имени не помню — первым делом открывала учебник и ставила галочки над задачами и уравнениями, которые я должна была решить. А потом шла на кухню, к кипящему на плите рыбному супу. Окна были заклеены, казалось, на все оставшиеся зимы вперёд. Всё в квартире — двери, шторы, половики, ковры на стенах и даже учебники — пропиталось запахом мерзкой дешёвой рыбы. А она беспрестанно помешивала свой суп и без конца пробовала его прямо с огня, шумно втягивая бульон губами с ложки.
А потом возвращалась в комнату, шаркая своими жуткими клеёнчатыми тапочками. Её совершенно не удивляло и не огорчало, что я ни разу даже не притронулась ни к задачам, ни к уравнениям. Она просто садилась рядом и решала всё сама. Что-то она при этом объясняла, отдельные слова даже долетали до меня. Косинусы, тангенсы и котангенсы были диковинными тропическими рыбами. Их тени плавали по комнате, едва касаясь нас.
Суп она варила не только для себя.
Во дворе жили кошки и коты, штук двадцать, если не больше. У каждого была своя миска. И у всех были имена: Васька, Барсик, Мурка, Бусинка, Снежинка, Фоксик, Оскар... Имена не повторялись. Миски тоже были разные, всех цветов и размеров, чтобы не перепутать.
Отобедав сама, она спускалась на крыльцо со своим отвратительным супом и щедро, от души, наполняла все миски до краёв. Иногда на этот пир заглядывали хвостатые гости из соседних дворов, и для каждого находилась миска. И имя.
А старожилы были настолько нахальные и довольные жизнью, что порой и не спешили к обеду. И тогда она принималась их уговаривать:
— Вася, Фоксик, Барсик! Ну, чего вы не едите-то? “Вискаса” ждёте или ещё чего повкуснее? Не заработала я ещё вам всем на “Вискас”. Давайте, давайте, чем богаты, тем и рады.
— Да она покупает всю эту вонючую рыбу на твои деньги! – воскликнула Натаха, когда я рассказала ей о своих злоключениях во всех подробностях. — Мало того, что сама ест суп на завтрак, обед и ужин, так ещё кормит паршивых котов.
— Да ну?
— А то! Сама посуди, откуда ещё у неё деньги? Старая карга давно не работает в школе, а пенсию задерживают примерно на полгода. Не плати ей, вот и не будет супа.
— Но это же получится, что я всех обманываю... Она разыщет мою маму, найдёт способ, уж поверь мне. Мама обо всём узнает, и всё на этом, хана мне!
— Господи, когда ты уже соображать начнёшь! — Натаха даже глаза закатила, то ли от переутомления, то ли от удивления, до каких пределов может дойти человеческая тупость. — Тебе каждый день выдают деньги на урок, так? Ну вот и прячь их куда-нибудь. А училке своей скажи, мол, зарплату маме задерживают, чуть попозже отдам, за несколько занятий сразу. И никого ты почти не обманешь — ты и правда заплатишь ей сразу за все уроки, только когда-нибудь потом, в конце августа. Ой, надоело мне всё это объяснять... Новость слышала?
Какую ещё новость?
— Кейт беременна, прикинь... И как ты думаешь, от кого?
Натаха — счастливая и свободная от учёбы — смотрела новую серию с утра. Потом обязательно пересматривала вечером, а потом был ещё утренний повтор. Ей везло в три раза больше, чем мне, а главное — она первая была в курсе всех новостей!
Вся эта затея с деньгами показалась мне сомнительной, но уже на следующий день, в понедельник, я с порога пробормотала что-то про мамину зарплату, которую давно не выплачивают. Учительница нисколько не удивилась, жестом пригласила меня войти, и урок прошёл как обычно.
А во вторник — о, чудо! — и вправду обошлось без рыбного супа. Она просто ушла на кухню и просидела там около получаса без единого звука. А потом вернулась и решила за меня все задания.
К четвергу в квартире стало заметно прохладнее и свежее. Рыбный запах потихоньку улетучивался, но вместе с ним таяли и силы у хозяйки. Она еле двигалась, стала похожа на собственную тень. Халат висел на ней, тонкие бледные ноги жалко выглядывали из-под подола.
В четверг произошло то, чего раньше никогда не случалось. Она не смогла решить задачу. Сделала чертёж, записала пару действий, потом перечеркнула всё крест-накрест. Потом сделала ещё одно действие и снова зачеркнула, уже жирно, нажимая на ручку так, что бумага порвалась. И тогда она махнула рукой:
— Иди. Урок окончен.
— Но... — Я вопросительно посмотрела на часы. Он начался от силы двадцать минут назад.
— Иди, — повторила она, кивнув головой в сторону двери. Вид у неё был совершенно потерянный и измученный.
Изменились и кошки — заметно похудели и как будто облезли. Они больше не грелись на солнышке, прикрыв глаза от удовольствия, и не увивались друг за другом. Они ходили по двору кругами и истошно орали.
Словно чувствуя, что именно я могу их спасти, они тёрлись об мои ноги осунувшимися мордами.
В пятницу я с порога отдала репетитору деньги за все предыдущие занятия. Она сразу заметно приободрилась. Все задачи и уравнения решила быстро и, может быть, верно, этого я не знаю. Но у меня возникло ощущение, что я наконец-то поступила правильно.
Зато уже в субботу мне пришлось пожалеть об этом. Запах рыбного супа настиг меня ещё у подъезда. Казалось, даже листья тополей пропитались им насквозь. В подъезде у меня всё помутилось в голове, я с трудом удержалась на ногах.
А она стояла на пороге в фартуке, с поварёшкой в руке, и сияла.
— Будешь рыбный суп? — неожиданно предложила она. — А что? Рыба очень полезна для работы мозга. Хочешь — верь, хочешь — нет, но помогает в изучении математики...
Услышав это, я выскочила из квартиры и бросилась бежать. Запах рыбы преследовал меня до первого этажа.
Я пулей вылетела на крыльцо и тут увидела кошек. Всё ещё худые, но сытые и счастливые, они лениво грелись на солнышке, прикрыв глаза от удовольствия. Миски стояли в ряд вдоль стены дома-крепости. Большинство из них были пусты, но в некоторых растекался мутными лужицами по дну недоеденный рыбный суп.
АНАСТАСИЯ ЖУРАВЛЁВА НАШ СОВРЕМЕННИК № 9 2024
Направление
Проза
Автор публикации
АНАСТАСИЯ ЖУРАВЛЁВА
Описание
ЖУРАВЛЁВА Анастасия — поэт, прозаик. Родилась в Нижнем Тагиле. Окончила Нижнетагильский государственный педагогический институт, специальность — “учитель истории”. Стипендиат Министерства культуры России (2010), Министерства культуры Свердловской области (2011). Лауреат премии журнала “Урал” в номинации “Поэзия” (2018). Участник индивидуальной резиденции Дома творчества Переделкино (2021), писательской резиденции АСПИР (2022, 2024). Тексты опубликованы в журналах “Урал”, “Арион”, “Урал”, “Волга”, “Кольцо “А”, “Артикль”.
Нужна консультация?
Наши специалисты ответят на любой интересующий вопрос
Задать вопрос