АНАТОЛИЙ АВРУТИН НАШ СОВРЕМЕННИК № 7 2025

ПОЭЗИЯ

АНАТОЛИЙ АВРУТИН

ЖИТЕЙСКИЕ ПУТИ

*   *   *

Снилось мне, что Рубцов предлагает сдружиться домами,
Потому что друзья согревают, от горя храня:
“Был бы ты в тот момент...
И, как друг, просто встал между нами...
Может, я бы остыл... И она б не убила меня...”

Он, конечно же, прав... Но как быть? Между нами эпоха.
Я бы встал между ними, но время, увы, развело.
Я б дыханье вдохнул в друга после последнего вздоха,
Я бы солнца плеснул, чтоб в зрачки воротилось светло.

Я бы женщине той, что ещё улыбается мило
С той журнальной страницы, где ценится новая ложь,
Хмуро глянув, сказал: “Вы немного остыньте, Людмила,
Научитесь прощать... Он же гений! А вас не поймёшь...”

Может, вправду тогда, чуть остынув, она б отступила?
Может, вправду и он в ситуации той протрезвел.
И вернулась к нему та волшебная силушка-сила,
За которую прежде поэтов вели на расстрел...

Что эпохе пенять? Нынче гениев нет и в помине.
И домами поэты не очень-то любят дружить.
Просто мрак за окном...
Просто чайник всё стынет и стынет...
Просто тоньше и тоньше сознания бледная нить...

*   *   *

Это осень пришла... Как обычно — не поздно, не рано.
Загудело в трубе, и завыли своё сквозняки.
Поздно даже туда, где Онегин влюбился в Татьяну,
Где зовут на дуэль из-за нежного взмаха руки.
Где живут на разрыв, где в цене только честь и Держава,
Где и царь волочится за ветреной той Натали.
Ну а если и слава, то только посмертная слава,
А без славы попробуй, гордыню свою утоли...
Но года промелькнут, и не станет гусарского класса,
Загремит Маяковский, палить призывая в толпу.
— Сколько лет? — Восемнадцать!
— Учился?.. — Дык ента... Два класса...
— Назначаешься классиком... Текст получи в ГПУ...
И попробуй, скажи тем приверженцам мистификаций:
“У такого романа и автор, конечно, титан.
Ну а этот — безлик, вечно пьян, и в речах — не Гораций...”
И услышишь: “Клевещешь!.. И Моцарт был изредка пьян...”
Это осень пришла... Будто женщина в жёлтом халате.
Всё смешалось — проблемы, обиды, иные дела...
А с экрана — война, фестиваль и турнир в Цинциннати,
Новость — порнозвезда в сорок лет, наконец, родила...
Не до славы теперь... Это осень пришла... Это осень...
Не до мыслей о светлом среди ненаписанных книг.
Помнишь, как ты шептала: “Родной... Я люблю тебя очень...”,
Как звенела струна и Христос нам явился на миг?
Впрочем, я и в душе — не Онегин, и ты — не Татьяна,
Это осень пришла... И кружит поржавелый листок.
Эта женщина мне всё дороже, хоть реже — желанна,
Так всегда в сентябре... Остальное прочтёшь между строк.
И кого укорять в том, что белое сделалось серым,
И что трудно ступать, если спину размять не успел,
Что у осени этой сегодня иные манеры —
Слово скажешь, в ответ: “Будь доволен, что всё ещё цел!..”
Так случается... Что ж... Так сегодня и осень случилась.
Отгремели оркестры... Наружная хлопнула дверь.
Ты дарована мне, будто Божья дарована милость,
Мне и верить не нужно, ты осени просто поверь!


ПЫЛЬ

Серая пыль над дорогой пустой,
Серые птицы в причудливом гаме.
Это судьба... Не дано нам иной —
Пыль бесконечная под сапогами.

Ветер... От пыли не видно ни зги,
С пылью смешался и запах ковылий.
Серою пылью полны сапоги,
Ноздри полны одуряющей пыли.

Те, кто по пыли шагать рождены,
Молча бредут от бессилья к бессилью...
Серою пылью их души полны,
Очи забиты слепящею пылью.

Серой пылищи причудлива вязь...
След наступает на след осторожный...
Пылью и сами в пути становясь,
Люди по пыли шагают дорожной.

Так, от попутчиков неотличим,
Одолевает и вёрсты, и мили
Пыли клубок... И клубятся над ним
Пар от дыханья да облачко пыли...

*   *   *

Настала осень, хоть ещё жара,
Всё так же лучезарны вечера,
И лишь слегка прохладнее к закату.
Заметнее, что стал короче день,
Да чуть длиннее — тень и полутень...
И больше фруктов купишь на зарплату.

А остальное — нет, не ерунда...
Сказала: “Нет!” та женщина, что “Да!”
Так много раз напрасно говорила.
А я не слышал ласковых речей,
Лишь повторял, что я — ничей, ничей...
И женщина, согнувшись, уходила.

И вот теперь бунтуют плоть и кровь...
Сам повторял: “Судьбе не прекословь,
Любовь одна, но разных женщин любишь.
Меняются черты и имена...”
А оказалось — женщина одна,
А жизнь — тот самый сук, который рубишь.

И всё смешалось — осень и тоска,
И тот комар, звенящий у виска,
И эта тень вселенского разлада.
Так хочется не думать ни о чём,
Но ангел наклонился над плечом
И повторяет: “Милый мой, так надо!”

И ты стоишь, не нужный никому,
Струится свет, но видишь только тьму,
И чувствуешь предзимнюю тревогу.
Так много слов, а нечего сказать...
И Лермонтов припомнился опять —
Там, где один выходишь на дорогу...

*   *   *

Стоптаны ноженьки, плакать не велено,
Братец наставил рога...
Всей и надежды, что печка Емелина,
Крякнув, пойдёт на врага.

Что, разозлившись, ногами затопает,
Жарко золою пахнёт,
Горе затопчет, а после Европою
Снова привычно пойдёт.

Там на рейхстаге Емеля распишется,
Вспомнив, что он — исполин.
Сплюнет... И вытащит красную книжицу
Вдруг из широких штанин.

Спрячет в карман, перед Богом покается,
Влезет на печку назад.
И ничего-то у нас не меняется
Столько столетий подряд.

*   *   *

Неужто возможно? Конечно, возможно
О чём-то спросить у неё осторожно.
Дождаться ответа, заранее зная,
Что есть между вами искринка сквозная.
Что в эту минуту ей тоже тревожно,
Что хочет спросить у тебя осторожно,
Дождаться ответа, заранее зная,
Что есть между вами искринка сквозная.
Как это зовётся? Я знаю не много,
Когда на двоих и тоска, и тревога,
Душою к душе — через все расстоянья,
Когда совпадают и страсть, и желанья,
Когда не помеха дороги кривые,
Разлука и все пояса часовые.
И даже возможно, конечно, возможно
О чём-то спросить у неё осторожно,
Дождаться ответа, заранее зная,
Что есть между вами искринка сквозная.

*   *   *

На стылом небе ангела печать,
А мне бы только слушать и молчать,
Когда щебечет серенькая птица.
Прощаемся... Сюда мне не прийти —
Запутаны житейские пути,
И только птичий щебет длится, длится...

Совсем-совсем безлюдно на душе,
И всё, что будет — съёжилось уже,
И сжалось, как шагреневая кожа.
И молодой душою не понять,
Что это ты теряешь стан и стать,
А время на безвременье похоже.

И зря ты шаришь нервною рукой
Тот ключ, которым заперт непокой —
Что шарить ключ, когда замка-то нету.
Есть лишь на лицах времени печать,
Посмотришь — и захочется кричать,
И закурить — хоть бросил! — сигарету.

Пусть мы “Отчизны верные сыны”,
И понимаем — лишь мечты и сны
Способны воротить нам те мгновенья,
Когда с любимой пальцы сплетены,
Когда не детство к нам приходит в сны,
А зрелости мгновенные мгновенья.

Пока же в небе ангела печать,
И жаждется лишь слушать и молчать,
Прощая тех, кого мы не простили.
Чтобы, держась за краешек стола,
Вдруг женщина ступила из угла,
Да птенчик щебетал на суахили.

*   *   *

Плохо вымощен, не знаменит,
Этот город под сердцем болит,
Сквозь года обращаясь в химеру.
Это я ль в магазинчик пустой
Всё спешил сквозь кустарник густой?
Это мне ль кто-то пел под “фанеру”?

Городишко, где был я влюблён,
Где до срока состарился клён
И досрочно состарилось небо...
Тусклый воздух других городов
Я повторно вдыхать не готов —
Мне б туда, чтоб проплакаться немо.

Это здесь остановка моя,
Где стоял я, обиду тая,
А та женщина не приходила...
А когда наконец-то пришла,
Все признанья мои отмела,
Улыбнувшись: “Любовь — это мило...”

Это здесь я потеряно брёл,
Это здесь тот багульник расцвёл,
Что зачем-то мне снится ночами.
Здесь за мной увязался щенок,
Что всё тихо скулил возле ног,
А ворона смеялась над нами.

Как давно это было!.. Уже
Я стою на таком рубеже,
Где с годами так хочется к маме...
Мне архангел твердит Гавриил,
Что он тоже когда-то любил,
А кого — позабылось с годами...

*   *   *

Октябрь... Не хочется душе
Уже ни воли, ни покоя,
Когда стоишь на рубеже,
Где впору думать про другое.

Где весь в кровоподтёках сад...
И там, забытые под кроной,
Угрюмо яблоки висят
Среди раздумчивости сонной.

И понимаешь, чуть в зенит
Поднимешь голову от быта,
Что ты ведь тоже позабыт,
Как это яблоко забыто.

И ощущая в горле ком,
Обнимешь дерево нагое,
И станешь думать о другом,
Не зная — где оно, другое...