АНАТОЛИЙ ГРЕШНЕВИКОВ НАШ СОВРЕМЕННИК № 7 2025

ПАМЯТЬ

АНАТОЛИЙ ГРЕШНЕВИКОВ

ЛЕСНАЯ ИЗБУШКА ОНЕГОВА

Медвежья жизнь

Таинственная жизнь бурых медведей интересовала многих писателей-натуралистов. Они писали рассказы о встречах с ними в лесу и тем самым поднимали авторитет журналам и альманахам. Но одно дело застать косолапого зверя врасплох у берлоги или на поляне за поеданием малины и написать об этом, другое дело поселиться рядом с ним по соседству и изучать его жизнь в деталях. Анатолий Онегов — тот редкий писатель, кто селился рядом с медведями и месяцами изучал их повадки и характеры, а потом публиковал свои рассказы и очерки-исследования.

Наверное, лишь биолог Валентин Пажетнов не уступал ему в знаниях медвежьих тайн. Создав в тверской лесной деревушке Бубоницы Центр спасения медвежат-сирот, он вырастил и выпустил в дикую природу около трехсот животных. В такой ситуации знания приобретаются профессиональные. Один минус — они получены легко, к тому же в замкнутом и безопасном пространстве. Онегову открытия даются труднее, следует вначале выследить медведя в тайге, затем расположить его к себе, завоевать доверие, а уж после вести наблюдения.

Есть и другая существенная разница между двумя исследователями — один смотрит на медведя, как на объект научного изучения, другой привержен видеть в животном своего меньшого брата, с которым необходимо уживаться в общей природной среде, так как он, как и человек, часть природы, и полное исчезновение его влечёт пагубные экологические последствия.

Для меня, читателя и натуралиста, безусловно, важен литературный язык в раскрытии образа дикого животного. Я с интересом читал книги как Онегова, так и Пажетнова. За обоими авторами безупречная репутация профессионалов своего дела. Они любят природу, умеют ценить и беречь медвежью жизнь. Их открытия в области этологии (наука о поведении животных) достойны правительственных наград. Но когда я читаю Онегова, то восхищаюсь его живым образным языком, чего нет у Пажетнова, и невольно становлюсь очевидцем событий и даже непосредственным участником общения с медведями.

Я и сегодня перечитываю научно-художественные произведения обоих авторов, когда нужны достоверные сведения и факты из жизни косолапых. На полке рядом стоят книги Валентина Пажетнова “Бурый медведь”, “Мохнатое чудо” и книги Анатолия Онегова “Здравствуй, Мишка!”, “В медвежьем краю”. Помогают в работе и архивные папки, где лежат журналы и газеты, в которых опубликованы их отдельные статьи и очерки, не вошедшие в книги.

Встречу с медведем Онегов описывает так, будто встретился с человеком.

“Он стоял почти рядом, большой, сильный и удивительно добрый, будто хороший хозяин, что зашел в свою избу посмотреть, кто это пожаловал к нему в гости, и радушно поздороваться с гостями. Он стоял на тропе открыто. Спокойно, и даже не водил носом. В его позе не было ни вызова, ни злости, ни бычьего упрямства, ни желания разделаться со мной.

Я хорошо запомнил его глаза, глубокие, пристальные. Запомнил и его уши, короткие, чуть прижатые к голове.

Ушел он спокойно и медленно”.

А вот Пажетнов характеризует лесного зверя схематично. Так может написать каждый прилежный ученый.

“Медведи — дневные хищники. Ночью они видят плохо, а в темную ночь совсем не видят, поэтому предпочитают ходить в вечерние и утренние сумерки”.

За наблюдениями и выводами Онегова хочется идти дальше и дальше. Хочется узнавать, удивляться. И текст документальной повести “Здравствуй, Мишка!”, хоть и адресован детям, потому и вышедшей в издательстве “Детская литература” в 1978 году, заманчиво тянет к углубленному чтению.

“Взрослый медведь ходит тише, незаметней, — пишет Онегов. — Он не ломает сучки под лапой на каждом шагу. Медвежья лапа как бы обтекает подушечкой ступни каждую сухую ветку, попавшуюся на пути. Да и не будет медведь шагать просто так, то и дело наступая на сухие ветки. А уж если сучок или ветка, попавшая под лапу, и треснет под тяжелым зверем, то медвежья лапа, большая, мягкая, погасит звук, как ватный тампон глушит треск ломающегося стекла ампулы. Вот почему так тихо, так неприметно бродит по тайге большой тяжелый зверь. Поэтому и я, отправляясь в лес, чаще надевал мягкие резиновые тапочки-кеды, чем резиновые сапоги. Кеды глушат мои шаги”.

Помнится, захваченный неожиданными открытиями мира медвежьего государства, как назвал его Онегов, я кинулся читать повесть второй раз. Не то, чтобы мне показалось, что я что-то из всего важного и интересного пропустил, а просто впал в восторг и изумление от того, что так можно смело идти в тайгу, жить с медведями бок о бок и вести дневник наблюдений за ними, замечая в них не звериные, а почти человеческие качества. Для большей убедительности и достоверности запечатленного в слове натуралист снабдил книгу уникальными, а по тем временам и редчайшими фотографиями медведей в дикой природе двух мастеров фотоискусства — Михайлова и Березовского.

В год выхода книги мне было 22 года. И будучи студентом факультета журналистики Ленинградского государственного университета, я уже публиковался в газетах, писал очерки, рассказы и повести, и мечтал стать писателем. Но с каждым новым очерком или рассказом я почему-то осознавал, что до писательского признания мне ещё далеко. Не хватало главного — новизны, отличия от других, а проще говоря, самобытного взгляда, почерка, позиции. На эти глубокие раздумья и выводы я вышел после повторного прочтения книги Анатолия Онегова. Именно он подсказал, чего мне не хватает, где искать, куда идти, о чём должна болеть душа и в чём заключается самобытное авторство.

Чтобы открыть в себе писателя-натуралиста, Онегов оставил комфортную квартиру в Москве и отправился жить в лесную избушку, спрятанную в северной тайге. Писать о городской жизни обывателей ему, с одной стороны, претило, а с другой стороны — было понимание, что никаких открытий он здесь не сделает и ничем новым читателя не удивит. Его звала природа и её таинственные обитатели. Несмотря на то, что в походах по опасной тайге за плечом у него висело ружье, он старался им не пользоваться, понимая, что страсть охотника-добытчика заглушит в нём страсть натуралиста-исследователя. Душа просила полного слияния с природой. И ему удалось добиться того, что вокруг его жилья по соседству мирно жили и росомахи, и дятлы, и белки, и дрозды, и медведи, и муравьи. Вся лесная тварь стала героями его книг. Ну а медведи вышли на первый план. Нужно было о них так написать, изучив характер и повадки, чтобы читатели сразу поняли — в природоведческую литературу пришёл новый писатель и ему есть что сказать. И он ворвался в литературу, его приметили и начали печатать в солидных журналах и альманахах.

Я понимал, насколько трудным и рискованным был тот шаг... Рассказать о медведях увлекательнее и интереснее, чем известные писатели Бианки, Акимушкин, Зворыкин, Скребицкий, Ливеровский, было весьма трудно. Написать-то напишешь, но никто не заметит, а ежели и прочтут, то скажут, что ничего нового автор не сказал. Онегов задумался, каким же должно быть его слово. Чем его наблюдение за медведями будет отличаться от других. Как не повториться? И уж тем более не прослыть грофоманом? Подсказкой ему стал тот факт, что почти все писатели были заядлыми охотниками, и встречи с медведями происходили у них не в дружеской обстановке, наоборот, чаще в экстремальной и неприятной. Онегов решился на отказ быть охотником в тайге, а значит, иметь власть над зверем, угрожать ему, пугать, обижать. Лучше найти способ мирного сосуществования, а затем вкрасться в доверие к нему, добиться дружеского расположения и начать документировать наблюдения и открытия. Именно это решение и способствовало тому, что Онегов стал Онеговым.

Уже после выхода книги, после окончания университета я спросил Анатолия Онегова, бродя вместе по ярославским лесам, а не страшно было набиваться в друзья к медведю в незнакомой таёжной дали, где негде ни спрятаться, ни отступить в безопасное место, ни попросить помощи в случае чего. Ответ обескуражил. Оказывается, для него страшнее человека в лесу никого не может быть. А медведь хоть и слывет агрессивным и опасным, на деле чаще всего ленив и осторожен. К тому же он весьма умен и не испытывает желания первым нападать на человека.

— Можешь спокойно вычеркнуть медведя из списка страшных зверей, — посоветовал в заключение Онегов.

Через пару минут добавил:

— У меня другие были трудности в тайге — найти медведя и не напугать его так, чтобы он меня боялся и напрочь избегал дальнейшей встречи.

— Как же вы находили их в большом пространстве тайги? — сыпал я вопрос за вопросом.

— Это самое интересное... Из этого интереса и складывается жизнь натуралиста. Для этого и пишется книга. Хотя тут главное не только в том, где и как найти медведя, но и чем его расположить к себе, к общению... Более того, сама по себе встреча с медведем не является для меня единственной целью, то есть тем счастливым мгновением, ради которого я жил в северной тайге на берегу Пелусозера. Если бы я не ощущал счастья от вида живописных болот, от песен синичек и плясок токующих глухарей, от того соснового воздуха, которым наполнялась моя грудь, то и встреча с медведем вряд ли была бы настолько счастливой, насколько счастье возможно в дикой природе. Сама жизнь среди природы, общение с животным миром дает полноту счастья.

Мне понравились слова писателя. Сразу вспомнилась его книга “Здравствуй, Мишка!”. В ней есть признание Онегова:

“Полюбил я северную тайгу, полюбил ели и осины, светлые открытые болота-ягодники, и бродил я по таким ягодным местам, радовался теплому летнему солнцу, первому осеннему туману, первому инею. Радовался встрече с каждым зверем и спокойно шел от одного лесного болота к другому, от ручья к озеру, от озера к реке по старым и новым медвежьим тропам”.

Тут нахлынули волны воспоминаний и на самого Онегова. То и дело в памяти всплывали картинки его блужданий по тайге. Рассказчик он отменный, заводной, начинает говорить — не остановишь, а образы один живее другого. Вот идёт он торфяной дорогой, спугивает тетеревов. Кругом белые столбики худых берёзок. Красота. Но допекают комары. Приходится неустанно бить ладонью этих настырных пискунов. Усталость в ногах вынуждает сделать привал возле поваленной ели. Рядом возвышается растрёпанный муравейник. Тут поработал-полакомился медведь. По следам Онегов установил, что здесь были медведица и трое медвежат. Значит, он на верном пути. Приткнув к дереву своё двуствольное ружьё шестнадцатого калибра, остававшееся в чехле все дни путешествий по тайге, он наконец-то обрадовано вздохнул, прилёг на землю. Теперь его точно ждёт долгожданная встреча с хозяином леса, только следует прошагать ещё пару километров в глубь Медвежьего Государства

Чем больше загадок и страшилок возникает в рассказе Онегова, тем чаще я порываюсь сыпануть десяток вопросов, но сдерживаюсь, боюсь разгневать или отвлечь внимание писателя. Порой на помощь приходит зачитанная до дырок и измятых страниц всё та же книга “Здравствуй, Мишка!”. Поздним вечером, уже после нашего лесного похода, я нахожу ответ о том, почему Онегов, найдя медвежьи следы и идя по ним, всё никак не мог обнаружить дом-лежбище зверя. Вина лежит на другом человеке — лесорубе. В книге есть пояснение: “Нет, медведь здесь постоянно не живет. Он здесь ходовой, редкий зверь — только заглядывает в эти места. Да и как жить медведю в этих краях, когда кругом грохочут узкоколейки, вывозящие лес, когда по лесным дорогам-лежнёвкам день и ночь носятся рычащие лесовозы. Нет, места эти уже не медвежьи”.

Утром за чашкой чая спрашиваю Онегова, а насколько безопасной и интересной была у него первая встреча с медведем.

Он увлеченно продолжает рассказ.

— Забыть ту первую встречу невозможно. Больше месяца я выслеживал медведя, вернее шёл по его следам, подавал ему всякие добрые сигналы, что я не опасен, что я друг ему. А он, конечно же, видел меня, но от встречи уходил. Как я потом понял, он наблюдал за мной, приглядывался, пытался понять, насколько я опасен. В какой-то момент я понял, что нужно схитрить, не самому выходить на медведя, а лечь в засаду и выждать, когда он сам на тебя выйдет. Так как на одном дальнем болоте я чаще всего спугивал медведя, то и решил там организовать встречу. Четыре дня я ждал его у края болота.

— А что медведю на болоте-то делать? — недоуменно развожу руками я, прерывая рассказ.

Онегов хоть и не любил, когда его перебивали, все же не осерчал, спокойно продолжил:

— Ты же знаешь, медведь всеяден. Ест всё подряд, начиная с разорения муравейников и осиных гнёзд, заканчивая лакомством ягод. На ягодах я его и подловил. Высмотрел как-то на болоте помятые грубо ягодные кусты, стал пристально изучать, кто мог целую поляну брусники оборвать вместе с листьями?! А еще рядом обсосать кисти голубики? Пригляделся, а на малоприметной тропинке пару глубоких следов медведя на мягкой почве. Ах ты, обжора, подумал я, опять здесь побывал и вновь успел скрыться до моего появления. Теперь-то держись, я тебя обхитрю, буду караулить тебя с утра. Лежу под ёлкой час, второй... Жду. Веду себя осторожно, тихо, так чтобы никого не напугать...

— Как сказано в вашей книге, чтобы “не выдать своего присутствия в чужих владениях”.

— Верно, но не перебивай меня, слушай, — Онегов всё-таки сделал мне замечание и сразу продолжил.

— Лежу тихо, чтобы рябчики в первую очередь привыкли ко мне, не боялись меня и не выдали шедшему за кормом медведю моё присутствие. Пока я лежал, не один рябчик прилетел на соседнюю ель... Расселись они на густых ветвях и начали крутить головами, изучая меня. Дерни я руку или пошевели ногой, как они встрепенулись бы, подали голоса тревоги, и прощай косолапый. Но я заставил робких птиц привыкнуть ко мне. Уроками мне послужили неудачные наблюдения за медведями в вологодских и пермских лесах. Там я также мечтал один на один побеседовать с косолапыми. Помнится, лежал в засаде в одном угрюмом сыром осиннике. Ждал не один час. От затекания ноги решил повернуться на другой бок... И только шевельнулся, как рядом с грохотом взметнулся ввысь здоровый глухарь. Напугал меня до смерти. Уверен, напугал и медведя, которого я так и не дождался. Теперь, чтобы меня не пугали глухари и рябчики, я избрал иную примирительную тактику знакомства и поведения с птицами. Но медведь на болоте всё равно перехитрил меня. Как он узнал, что я его поджидаю. Может, по запаху? Может, выследил меня? Кто его знает?! Но он обошёл меня стороной и скрылся. Меня восхитила его осторожность, и благодаря ей пришлось дать медведю имя — Лесник. На следующий день я встретил его широкие следы около вывороченных с корнями деревьев. Но настигнуть его опять не удалось. Этот скрытный лесной зверь всё больше и больше возбуждал во мне желание встретить его, познакомиться. Хотелось увидеть его и сказать, что я не опасен, давай дружить, ходить вместе по тайге. Но он и дальше избегал встречи. Однажды поздним вечером у костра мне показалось, что Лесник затаился где-то рядом, и ведёт тихое наблюдение и думает, стоит ли пугнуть меня, выгнать из леса, или оставить в покое. Его явное присутствие я чувствовал долгое время, пока не уснул. А утром сам задумался — не пора ли уносить ноги из тайги, раз у медведя нет желания познакомиться. Но я остался, продолжил поиск. И вдруг вечером он вновь пришёл к моему жилищу. Только теперь не стал прятаться. Вышел на высокий берег озера, встал на задние лапы, вытянулся, видимо, чтобы быть замеченным, и надолго замер. Всем грозным видом показывал своё могущество и свою незлобную расположенность ко мне. Хоть над озером и стлался небольшой туман, но я видел, с каким любопытством он рассматривает меня. Казалось, ещё пройдёт пара минут, и он помашет мне лапой в знак приветствия. Я в те минуты варил уху. Рядом сидел мой щенок Верный. Период нашего общего знакомства, высматривания друг друга длился долго. Первым, конечно же, сдался Лесник, опустился на передние лапы, покрутил головой и побрел нехотя в темноту. Так наконец-то наша очная встреча и состоялась.

За беседой чай у Онегова остыл. Я согрел новый чайник и наполнил его кружку ароматной заваркой. Моя душа жаждала продолжения: а какими были дальнейшие встречи писателя с медведем по кличке Лесник?

Рассказчик за словом не лез, глотнув пару раз чая, продолжил отвечать на мои вопросы. Оказалось, что медведь характером вышел не злым и страшным, а, наоборот, добродушным и даже в какой-то мере любопытствующим. Разыщет он осиное гнездо, разорвёт пополам, но прежде чем полакомиться, изучит содержимое. Также поступал и с муравьиной кучей. Прежде чем лечь на нее и начать кататься-купаться, он старательно поворошит её, слизнёт нескольких насекомых, бегущих по лапе.

Не без труда Онегов выследил даже летнюю постель-лёжку медведя. Она была весьма удобной, но и бесхитростной, сложенной из еловых лап. Что удивило писателя — в ней отсутствовали толстые ветки. Выходит, зверь был смышленым, мастеровитым. Отсутствовала в нём и пугливость. Онегов понял это. когда косолапый завтракал, сидя на муравьиной куче, а из кустов вблизи него пробежали с шумом взрослые тетеревята. За ними последовала не менее расторопная курочка-тетёрка. Их общий стремительный бег заставил вздрогнуть Онегова, сидящего за ёлкой с блокнотом в руках, но не самого медведя.

С другим медведем Онегов познакомился чуть позже. Тот тоже оказался не из пугливых. Разрешал наблюдать за ним с двадцати метров. Однако, чтобы заслужить такое право, писателю пришлось также больше месяца входить к нему в доверие. Прозвище он заслужил ласковое — Мой Мишка. О его характере и его пристрастиях писатель мало мне рассказывал, но из книги я понял, что любимым занятием нового лохматого знакомого, как и у первого, было поедание муравьев.

В книге Онегов подробно описывал эпизод, когда Мой Мишка старательно ворошил муравьиную кучу, не боясь присутствия человека:

“Наверное, медведь всё-таки узнал обо мне — он вдруг поднял нос от муравейника и уставился на меня удивлёнными глазами. Нос у него вытянулся, уши приподнялись. Правую лапу, которой ворошил муравейник, он от неожиданности не опустил, и по ней всё так же ползали потревоженные насекомые. Потом медведь опусти лапу, тряхнул головой, фыркнул — наверное, муравьи всё ещё ползали и по его носу — и снова посмотрел на меня. последние тревоги и сомнения покинули меня, и я откровенно улыбнулся, посочувствовал зверю: его всё ещё донимали муравьи, он никак не мог избавиться от них, а тут стой и гадай, кто это смотрит на тебя из ёлочек...

Не знаю, правильно ли понял медведь мою улыбку, только он склонил набок голову и, переступив с лапы на лапу, чуть сдвинулся назад. Я улыбнулся ещё раз и не очень громко сказал: “Здравствуй, Мишка!”.

Наверное, эти слова произнес я всё-таки достаточно уважительно, по крайней мере, медведь не зарычал и не бросился на меня. он ещё раз переступил лапами, попятился, и теперь его скрывала от меня широкая еловая лапа. Оттуда, из-под ёлки, зверь ещё некоторое время изучал меня. Я медленно поднялся с земли, расправил затекшие ноги, и медведь исчез. До этого я не спускал с него глаз и мог отмечать каждое его движение. Но на какое-то мгновение я отвёл глаза, и зверь, будто ждал этого момента, неслышно скрылся в лесу.

За медведем я не пошёл. Домой я вернулся довольный и в своём дневнике записал, что сегодня в девять часов сорок семь минут я сказал Моему Мишке приветливое “здравствуй”.

Если имя новый знакомый хозяин тайги Мой Мишка получил за доброжелательное отношение к писателю, то следующему хозяину кличка Черепок присвоена по названию поляны Черепово, расположенной на месте сгоревшей деревушки с тем же названием.

О медведе-попрошайке Онегов рассказывал мне подробно, часто и с юмором. Поражали в первую очередь смелость и мудрость писателя, добивавшегося доверительных отношений с диким и опасным зверем, а также его талант видеть, подмечать, распознавать в лесном собрате человеческие черты характера. А пробудить у Черепка дружеские чувства помогли сгущёнка, варёная рыба и сухари, которыми Онегов его подкармливал.

Столом для угощений в лесу на поляне был выбран крепкий пень. Каждое утро Онегов раскладывал на нём сладости и ждал. Знакомый медведь приходил всегда, как по расписанию. Вначале его шаги были осторожными, а потом всё увереннее. Боязливость и страх таяли так же быстро, как кусочек сахара. Он так пленён был дармовой едой, что перестал обращать внимание на рядом стоящего у пня высокого человека. Когда Онегов увидел, как Черепок привык к нему и начинает выпрашивать угощение, то решил покормить его с руки. Но тот, увидев протянутые сухари, всё-таки не решился подойти и взять их. Дистанцию он держал прежнюю. Зато при виде утром пустого пня на него находило возмущение, агрессивность, и он направлялся в сторону Онегова и требовал еду, подавая грозный рык.

— И как вы, Анатолий Сергеевич, спасались, выходили из этой сложной ситуации? — поинтересовался я.

— Пришлось говорить с ним жестами, объяснять, что сухари закончились, а уха ещё не сварена.

— Неужели зверюга понимала?

— Бывало, покачаешь головой, разведёшь руками, мол, нечего тебе дать, и он перестает выпрашивать. Поворчит, посердится, а затем медленно уходит в лес. А то и упрямится, не уходит, сядет на задние лапы и начинает усердно выпрашивать. Тут его пожалеешь, отдашь вяленую рыбку, припасённую домой в Москву.

— Он что, как собака, умеет выпрашивать угощение?

— Ещё как выпрашивает! Аж сердце от жалости заходится. Однажды я побрёл на рыбалку, только сделал первые шаги от избушки к реке, как Черепок перегородил дорогу. Кинулся вновь выпрашивать еду. Я показываю руками, что пуст. Он не отступает, громко ворчит. Пришлось открыть рюкзак и поделиться своими сухарями. Так он это запомнил, и в последующие дни, прежде чем подпустить меня к лодке, начинал просить угощение. Не знаю, хорошо или плохо, но попрошайничество вошло у него в моду. Как только я собираюсь на рыбалку, так он следом бредёт за мной, провожает до самой лодки. Иду я с ним, разговариваю. Он, конечно, держится сзади на почтительном расстоянии. Слушает меня внимательно. А я рад, обрёл друга. Порой он даже встречал меня с рыбалки, и мне казалось, встречал с довольной улыбкой.

— О чём же вы с ним разговаривали?

— Да на разные темы говорим. Иду и знакомлю его с птицами — вон пёстрая кукушка с чёрными пометками на брюхе в виде скоб летит, а тут беспокойная синичка сидит на высокой ветке и усердно вызванивает весёлые песни на разные лады. Он кивает головой, значит, понимает. Вообще, медведь — тонко чувствующий зверь. Рассказываю ему, зачем после того, как схоронил у избушки своего четвероного друга Верного, завёл щенка лайки по кличке Буран. А потом предупреждаю Черепка, вернее даю советы, как ему благополучно перезимовать и остаться в живых. А то, мол, пристрелят его охотники, и тайга сразу опустеет. Не зря же ученые говорят — с последним зверем исчезнут на земле все тайны. Любим мы и пофилософствовать, посозерцать. Показываю Черепку, как раннее солнце выкладывает на озерной глади искрящуюся, как первый снег, длинную дорожку.

После таких рассказов Онегова отчётливо представляешь, как сидят на берегу озера человек и медведь и любуются восходом солнца, как ложится косолапый на зиму в берлогу, а над ним лежит буграми жесткий, ноздреватый снег, не подающий охотникам никаких признаков чужой жизни под ним.

Конечно, всё, что мне поведал Онегов в путешествиях и беседах, изложено в его книгах. Но я слушаю его всякий раз с неподдельным и особым интересом. Нет, не для того, чтобы восхититься живой речью или новыми фактами и находками, а для того, чтобы понять, на чём строится огромный интерес разных читателей к его книгам о живой природе. Мастерство писателя слагалось из той любви к природе, под которой понимается жалость и сочувствие. А также из наблюдательности. Если писатель-натуралист не проявляет чувств любви к птицам и зверью, то он не оценит и не поймёт их жизни, а если у него нет особого дара наблюдательности, то он никогда не заметит в природе тех тайн, что скрыты от обычных людей.

Встретить в лесу кабана, белку или лося и понаблюдать за ними могут многие. Увидеть осторожного медведя уже редкость. Но найти, понаблюдать за редким и скрытным животным, а главное разглядеть в его характере и поведении то, что не видят другие — это уже и есть редкое и самобытное мастерство. Им по праву обладал Анатолий Онегов. А до него таким талантом обладали писатели-натуралисты Сабанеев, Кайгородов, Формозов, Зворыкин, Скребицкий, Спагенберг, Бианки. Не так уж их и много было. За рубежом тоже маловато было натуралистов-исследователей — Сетон-Томпсон, Гржимек, Джой Адамсон, Эттенборо, Линдблад. У всех этих писателей учился постигать тайны природы и я, когда шёл в лес, и садился за рабочий стол писать очерки и рассказы.

Отличалось ли мастерство Онегова от мастерства других именитых натуралистов. Для меня ответ на этот вопрос кроется в простом — когда я начинаю читать книги Онегова, то сразу вижу автора, узнаю его, с одной стороны, по простому, живому и чистому языку, переполненному запахами сосновых боров, луговых трав, речных перекатов. С другой стороны, я вижу его растворенность в природе, вживаемость то в рябчика, то в медведя, то в щуку. Порой за чтением мне казалось, что его рассказы о медведях писал не он один, а с помощью подружившегося с ним медведя. Но это, конечно, шутка. Онегов писал о медведях так достоверно и интересно, потому что жил рядом с ними и разделял каждый день все их тревоги и заботы.

Иначе откуда в рассказе Онегова “На пасеке”, опубликованном в журнале “Вокруг света” в мае 1977 года, столь много переживаний за жизнь медведя, которого он караулил с ружьем на пасеке в стороне от одной из деревушек Горного Алтая. Местные жители размещали ульи на лесных полянах, богатых чистым разнотравьем. Там обычно появлялся медведь с громадным желанием полакомиться мёдом. Он снимал в полночь крышки с ульев, вытряхивал рамки и начинал пиршествовать. Спасти от разорения своего друга-пчеловода Романа и вызвался Онегов. Три ночи сидел в засаде. А когда осторожный медведь пришёл на пасеку и начал разбойничать и поедать соты, писатель ослепил его фонариком и сделал два выстрела... Но ружейные залпы имели всего лишь воспитательное значение, так как направлены были не в зверя, а в лес. Онегов затёр глиной следы от пули в стволе дерева и сказал пчеловоду неправду, что долго преследовал косолапого воришку, но убить его из-за темноты не смог, а лишь ранил. Зато он так устрашил зверя, что тот больше не появится на пасеке. Так оно и вышло.

Изучая жизнь медведя во всех её проявлениях, Онегов стремился постичь его характер, способен ли тот быть самим собой, чем отличается от других подобных ему особей и соблюдает ли он законы природы. К примеру, один из таких законов гласил — “клыки как средство жить только сильному”. Чтобы разгадать его суть, учёным следовало проводить эксперименты. У Онегова был иной путь — продолжительное, пристальное наблюдение в дикой природе. Выследив медведя, он шёл по его следам и становился очевидцем всего происходящего... Редко кто из писателей-натуралистов способен был в этих условиях днями и ночами, превозмогая и природные бедствия, и бытовые неудобства, жить рядом с медведем и поминутно всё фиксировать. Онегову это не просто удавалось, он сам вживался в образ медведя, а затем смотрел на природу его глазами. Именно этот метод наблюдения позволил писателю разгадать многие медвежьи законы поведения.

В книге “Они живут рядом со мной”, изданной в московском издательстве “Современник” в 1989 году, я нахожу много подтверждений данному выводу. Онегов долго следил за тем, как медведь вёл успешную охоту за лосем, нарушая как помеченные границы личных территорий, так и чужие. Наблюдал и само пиршество. Но значительным открытием стало иное событие. Оттащив свою добычу в густой ельник, медведь закидал её лапником и снегом, надеясь вернуться сюда на следующий день. Однако его опередил другой медведь. Почуяв запах крови, он тотчас решил поживиться за чужой счёт, нашёл задранного лося и остановился. Пройдя по его следам, Онегов понял, что чужак покрутился возле туши и удалился, не решившись вступить в схватку с удачливым собратом. Причём к чужой добыче он приходил и на следующий день. И вновь уходил ни с чем.

Вывод Онегова в книге был неожиданным: “По всему получалось, что и медведи, упрямые индивидуалисты, не знакомые ни с какими правилами стаи, стада, тоже уважали право собственности собрата на добытую пищу”.

Каждая новая книга писателя пополнялась рассказами, продолжающими открывать загадочный, малоизученный мир лесного хозяина медведя. Я читал их запоем и не переставал удивлялся, каким разнохарактерным может быть хищник — то наглым и коварным, а то добродушным и любознательным. Соглашался всегда с автором, если не провоцировать его на агрессию, то он не проявит враждебности к человеку. Дело не столько в том, что у всякого зверя живёт природный страх перед человеком, а в том, что у медведя есть понимание опасности покушения на него, за которым неминуемо последует возмездие. Есть также мудрость и осторожность. В рассказе “Шалый медведь”, вошедшем в книгу “В медвежьем краю”, Онегов описывает, каким образом хищник предупреждает его о том, что он нарушил его границы владений: “Медведь шумно бродил вокруг меня по кустам, сердито ворчал, стараясь объяснить мне, что он недоволен моим появлением в лесу, а я вынужден молча принимать медвежьи угрозы и даже не мог возразить против предъявленных мне обвинений”. Почему писатель молчал, не рычал в ответ, не угрожал, а тихо отступал в сторону? А ему была понятна правда зверя, у которого люди нарушили границы его хозяйства. Вот они ходят по медвежьим владениям, шумят, собирают его ягоды, охотятся да еще пилят-рубят вековые деревья. И когда Онегов идёт на уступки хозяину леса, то конфликт тотчас гаснет, а при последующей встрече медведь уже благосклонно реагирует на него.

На счету писателя не один десяток столкновений с лесным зверем, и все они заканчивались мирно.

Порой косолапый даже использовал уступчивость и душевную расположенность к себе писателя — подходил к его лесному домику у озера и бродил вокруг. При появлении хозяина выказывал открыто своё присутствие и быстро уходил назад. Вначале частые его появления не пугали Онегова, так как он без конца уплывал на лодке ловить рыбу с утра до вечера. Однако чем чаще стали наезжать к нему гости, тем больше вставал вопрос общей безопасности. Нужно было найти способ, как отвадить медведя... Если однажды он, заметив на крыше своей избушки хулиганистую росомаху, вынужден был выстрелить ей вослед, то косолапого так нельзя было пугать. Он хорошо помнил, что медведь добродушен и не желает ссориться, однако памятлив на обиды. Пришлось идти на хитрость — просить сыновей пожить с собакой неделю в избушке так шумно, чтобы рыжий лохматый сосед больше сюда не приходил. Онегов предвидел и знал, что медведь ко всему прочему обладает талантом чутко улавливать всякие изменения в природе. Если он раньше чётко отмечал изменения в распорядке дня писателя, уход его на рыбалку, приготовление ухи, то поселение в избушке чужих людей с плохими намерениями тем более попадало в поле его зрения, раздражало и отпугивало.

По книгам Онегова я усердно учился азам наблюдения за птицами и зверьём. Ни один урок натуралиста не проходил даром. Прочитав повесть “Черепок” в книге “Еловые дрова и мороженые маслята”, я понял, что, собираясь в поход в лес, следует обязательно брать с собой блокнот и карандаш. Записывать увиденное — значит, сохранить в памяти достоверные детали и факты. Но фиксировать нужно не только собственные открытия, но и рассказы других очевидцев. Так делал сам Онегов. В книге “Здравствуй, Мишка!” он, к примеру, вспоминает рассказ лесника Виктора Герасимова о том, как умирают медведи на лесной тропе. Они “вытягивают впереди себя последний раз уже слабеющие совсем лапы и тяжело опускают на землю между лапами большую, лобастую голову”.

Научил меня Онегов и составлять карты лесных прогулок. На моих чертежах были отмечены гнездовья филинов и вяхирей, токовища тетеревов и глухарей, грибные и ягодные места. Карты Онегова, безусловно, были поважнее и солиднее — на них нанесены были и границы Медвежьего Государства, и расположение трёх медвежьих домов, в том числе владения Черепка.

Иногда перед тем, как отправиться в далёкий лес и понаблюдать за животными, я перечитывал некоторые страницы его книг. Они вдохновляли, напутствовали, звали в дорогу. Я брёл березняками и повторял только что прочитанные строки любимого писателя: “Были встречи с озерами и реками, с людьми и зверем. Но эти встречи пока не остановили меня, не остановили рядом с собой надолго, и я шел и шел дальше, мечтая добраться до настоящих дебрей, до самых глухих озер, где до меня давно уже никто не ловил рыбу. И чем дальше я шел, тем отчетливей понимал, что там, в настоящем лесу, придется мне все время жить бок о бок с соседями, серьезными и сильными, может быть, и опасными, если я смогу ужиться рядом с ними. Что делать, если хозяином в настоящем лесу живет пока еще бурый медведь”.

Если я забывал, как можно обнаружить скрывающегося в зарослях зверя, то садился на пень, открывал рюкзак и доставал книгу Онегова и заново читал, подбодряя себя его уроками. А он писал откровенно и увлеченно: “Уже потом, когда смело бродил по тайге, шагал по медвежьим тропам, я научился почти безошибочно определять, что медведь находится рядом со мной. Помогали мне здесь и слух, и обоняние — у медведя, как и у каждого животного, есть свой особый запах, и этот запах большого всеядного животного можно уловить при некотором опыте на значительном расстоянии. Помогало мне заранее узнать о близости зверя и еще какое-то не всегда точно определенное чувство, которое я называл для себя чувством зверя... Ты еще вроде и не слышал легкого треска сучка под медвежьей лапой, вроде еще и не уловил запах зверя, но уже точно знаешь, веришь сам себе, что зверь рядом, что он идет в твою сторону, приближается... И я почти никогда не ошибался”.

Кроме меня у Онегова было много почитателей его редкого таланта. Они заваливали его письмами, отзывами, приглашениями на встречу. Были среди читателей и те, кто сам писал и издавал книги. Один из них — Владимир Личутин, известный русский писатель, крупнейший летописец Севера и его обитателей поморов. В сегодняшней литературе ему нет равных ни по знанию жизни местного населения, ни по стилистике и образности языка. Стоит прочитать из десятка популярных и премированных его книг хотя бы одну — “Душа неизъяснимая”, как сразу понимаешь грандиозный масштаб таланта. Именно в этой книге есть и потрясающие по своим наблюдениям и описаниям рассказы о медведях, и добротный очерк про коллегу Анатолия Онегова под одноименным названием.

Только такой большой писатель, как Личутин, мог с ходу понять и досконально разобраться в тайнах творческой лаборатории натуралиста Онегова, а после дать высочайшую оценку как его познаниям, так и литературным трудам. Давний его отзыв из книги “Душа неизъяснимая” помнится мне хорошо:

“Анатолий Онегов написал две книги о “медвежьем государстве”. Мягкий светлый человек с красивым русским лицом, приручитель зверья, он два года обитал в северной тайге во владениях лесных архимандритов, наведываясь в их угодья. Ему захотелось посмотреть лесному владыке в лицо, поручкаться с ним, вызвать душевную приязнь, подавить жесточь, — и это ему почти удалось. День за днем умягчал Онегов сердце дикого ломыги то горкою вареной рыбы, то котелком каши, то остатками ухи; осторожность зверя постепенно сменилась любопытством, а после и откровенным дружелюбием. После-то, варнак эдакий, он уже стал требовать еды от лесника, добиваться подачи.

Все медведи и матухи, что встречались писателю, были с разным норовом — нелюдимые и открытые, ворчливые и добродушные, всеядные и недотроги, но ни от одного лохматого наш добровольный естественник не увидел себе вреда. Человек памятливый и дотошный, Онегов, конечно, понимал умом, что черный зверь, как бы ты ни окручивал его вниманием и ласкою, как бы ни приваживал к себе, часть своих коренных чувств, конечно, не выказывал, хранил в потайке; в природной глубине своей, недоступной человеку, медведь всегда остается жильцом иного мира, где умягченному сердцем, податливому просто не выжить. Медведи обычно не трогают человека, пасут его осторонь, но неизвестно, что у него в голове в следующую минуту, какая блажь иль раздражение навестят вдруг, что вызовут сполох и грозу. Вот эта-то неопределенность при великой силе хозяина леса и пугает нас больше всего.

Какой же урок вынес писатель от сожительства в “медвежьем государстве”?

“Нет, я не боялся медведя, хотя знал, что весенний голодный медведь обычно не расположен ни к каким шуткам; мне просто не хотелось тогда еще раз остро вспоминать, что те самые звери, которые так покладисто приняли меня в прошлом году в лесу и казались мне самыми мирными соседями, все-таки звери со своей природой и со своими законами, и что сейчас, после берлоги, голодные, рыщут они по лесу в поисках пищи, охотятся за лосями, отбивают новорожденных лосят и жадно рвут клыками сваленную добычу. Это была правда таежной жизни”.

Судьба подарила мне возможность познакомиться и пообщаться с Личутиным, и, естественно, я его не мог не спросить про Онегова.

— Большой писатель! — поднял указательный палец кверху Личутин, давая тем самым высокую оценку своему коллеге. — Вряд ли кто из современных натуралистов знает повадки медведей так, как он. И здорово пишет, и умело ведёт наблюдения. Я многому у него научился...

— А какие повадки и стороны жизни медведя вас более всего интересовали?

— Да я же говорю — многие... К примеру, зачем медведю овёс? Он же не мясо, с него не наешься. А медведю он почему-то необходим, раз тот идёт, превозмогая опасность, на открытые поля у деревни на виду. Оказывается, благодаря овсу косолапый набирает жирок перед тем, как залечь в берлогу. У Онегова этот рассказ о походе медведя на овсяное поле почти поэтический... Бесстрашный зверь усаживается с краю на задние лапы и начинает передними лапами загребать лакомые метелки, обсасывая их неторопливо, с наслаждением. После трапезы он ползает по овсу от удовольствия и приминает его широкими полосами.

Душевный отзыв Личутина при случае я передал Онегову. Тот с радостью вспомнил, как консультировал при написании книг не только Владимира Личутина, но и Виктора Астафьева, открывая им тайны животного мира. Были и у меня к натуралисту вопросы. После его очередного возвращения из карельской тайги я спросил:

— Анатолий Сергеевич, а есть ли правда в том, что русского человека часто ассоциируют с медведем?

— А как не быть такой правде, когда это так, — улыбнулся он. — Медведь, как и человек, по характеру добрый, простоватый, безмятежный, но когда ты его обижаешь, то он терпит-терпит, а потом как озлобится, так осерчает, что гнев его будет яростным и беспощадным.

— Почти как в пословице наших предков про характер русского человека, что он долго запрягает, да быстро едет

— Совершенно правильно. Эта пословица как раз и про медведя. Хочешь понаблюдать за медведями, давай со мной на следующий год махнем в Карелию.

— С удовольствием, — согласился я. — Только к вам они привыкли, а моё появление распугает их.

Тут Онегов поведал мне любопытную и в то же время тревожную историю о появлении чужих людей, а точнее охотников, в тех местах, где писатель-натуралист общался с медведями. После публикации первой онеговской повести о четвероногих друзьях из тайги в популярном журнале “Наука и жизнь” в Карелию рванули на машинах и мотоциклах пронырливые охотники. Как они распознали описываемые в повести места — уму непостижимо, ведь автор специально скрывал имена озер и рек, где обитали медведи. Но туда точь-в-точь приехала “моторизованная бригада” стрелков с ружьями. И быть бы беде, если бы Онегов не успел подговорить местных лесников, чтобы те напугали и наговорили охотникам ужасов про зверей-людоедов. Уговор со страшилками сработал — стрелки убрались восвояси.

Про эту смешную историю я тотчас прочёл в книге “Здравствуй, Мишка!”:

“Хоть и смеялись мы в тот вечер над горе-охотниками, но горькое чувство обиды не покидало меня... Неужели ради шкуры, которая потом будет пылиться на стене или на полу, можно поднять ружье на зверя, который еще только вчера открыто смотрел в глаза человеку? Нет, это было предательством. И помогать дальше предательству я не мог. Вот почему так долго отказывался я начать большой рассказ о своих медведях, вот почему так поздно появилась эта книга. И только сейчас, когда в моем лесу давно все уже изменилось, когда на месте вчерашних болот проложены лесовозные дороги, а охота на медведей в наших местах почти запрещена, позволил я себе вспомнить своих старых знакомых”.

О приглашении Анатолия Онегова поехать с ним в карельскую тайгу и понаблюдать за гостеприимными медведями я помнил долго. Однако так и не смог выкроить время и порадовать себя совместным интересным путешествием. О чём приходится сожалеть ещё дольше и горше. Образ добрых и наивных медведей так и остался в моей душе на всю жизнь скроенным и запечатлённым в слове пером Онегова.

 

 

Школа юннатов

 

Ни одну радиопередачу так не любили школьники, как “Школу юннатов”. Её ждали с нетерпением и любопытством. И с каждым месяцем она увеличивала свою аудиторию и пополнялась новыми активными защитниками природы.

Автором и ведущим радиопередачи “Школа юннатов” выступал популярный писатель-натуралист Анатолий Сергеевич Онегов. В его творчестве чётко прослеживалась гражданская позиция по защите родных лесов, озёр, птиц и зверей, придавалось особое значение роли человека в сохранении и приумножении богатств родной природы.

Услышав в детстве по радио выступление писателя, я сразу попал под его обаяние. Ожидание очередной передачи было волнующим и горячим. Всякий раз, садясь за стол и настраивая радиоприёмник, я брал в руки авторучку и раскрывал чистую тетрадь. Записывать приходилось так много полезных сведений и фактов из жизни животных и растений, что уставали пальцы. Но захлопнуть тетрадь и отложить ручку в сторону было невозможно. За выступлениями Анатолия Онегова всегда чувствовалось, что скрывается очень добрый человек, любящий природу и посвятивший свою жизнь воспитанию доброты, которая является важным качеством характера человека. Понимая значимость доброты, он и начал вести уроки экологического воспитания, говоря детям, что всё начинается с малого — с заботы о своём щенке, кактусе, канарейке. С возрастом эти чувства формируют в человеке гуманизм. А растущий гуманизм в обществе, безусловно, заставляет человека всё бережнее и ответственнее относиться к нашим “меньшим братьям”.

Будучи командиром Зелёной республики в ярославской лесной деревушке Редкошово, идеологией которой являлось служение делу охраны природы, я быстро стал единомышленником Анатолия Онегова и его радиопередачи “Школа юннатов”. На первое же своё письмо я получил ответ от писателя. И не просто ответку-отписку, а предложение к сотрудничеству. Я с душевным трепетом и радостью рассказывал в своих посланиях о том, как мы, мальчишки из Зелёной республики, построили дом с учебными классами, вырастили сад, ставили опыты, создали лосиную столовую, охраняли лесные угодья, собирали фенологические данные для Дарвинского заповедника и всероссийского института по охране природы. В ответ получал не только искреннюю поддержку наших добрых дел, но и всё новые задания. А поручений было много — построить дуплянки для лесных птиц, понаблюдать за повадками чёрного дятла-желны, расчистить родники, пробить лунки на пруду и реке, чтобы спасти рыб от замора, охранять от браконьеров краснокнижные первоцветы.

Но главным побудительным мотивом для сотрудничества было предложение Анатолия Онегова делиться в письмах с другими слушателями “Школы юннатов” опытом работы в саду, лосиной столовой и лесной охране. Я с удовольствием превращался в летописца экологической деятельности нашей мальчишеской Зелёной республики и посылал содержательные отчёты. К моему удивлению, многие мои письма Онегов зачитывал по радио либо цитировал.

Какое значение имели для меня, деревенского мальчишки, живущего в замкнутом культурном пространстве, где нет не то что музеев, картинной галереи или театра, но даже элементарных кружков по разным увлечениям и спортивных секций? За годы учёбы в двух сельских школах, в одну из них я проходил более десяти километров, нас ни разу не свозили в областной центр в Ярославль в театр имени Фёдора Волкова, а уж тем более в Москву в Третьяковскую галерею или в Ленинград в Эрмитаж. Я был лишён возможности увидеть спектакль по поэме Пушкина “Евгений Онегин”, постоять у картины любимого художника Ивана Шишкина с изображением величественного соснового бора. Подобные лишения обедняли душу и заставляли страдать.

А тут вдруг в глухую деревню приходят добрые письма от знаменитого писателя и прорывают духовную и культурную блокаду. Сказать, что эти письма составляли большой праздник для юной души, значит ничего не сказать. Они, безусловно, напитывали душу, но главное — они укрепляли во мне веру в себя, давали силы и мечту, благодаря им крепчал и мужал мой характер.

С каждой радиопередачей, в которой зачитывались мои письма с наблюдениями за жизнью природы, умножалось количество писем от других юннатов, живущих в разных уголках необъятной нашей страны. То был второй фронт прорыва культурной блокады. Мальчишки и девчонки стремились не только поделиться своими впечатлениями, но и просили рассказать о работе Зелёной республики, умоляли прислать семена из нашего сада. Я буквально завален был письмами. Чем чаще я отвечал на них, чем больше ведущий радиопередачи Онегов зачитывал нашу переписку, тем увеличивалась лавина писем.

Первым сигнал тревоги подала в деревне почтальон, уставшая носить мешки конвертов.

Вскоре в набат забила моя мама, встревоженная непредусмотренными и растущими изо дня в день тратами средств семейного бюджета.

Чтобы разрешить возникшую коллизию, пришлось экстренно проводить внеочередное заседание штаба Зелёной республики. Решение было принято смелое — переписку продолжать, а деньги на конверты и бандероли зарабатывать на сборе лекарственных трав, сосновых семенных шишек, берёзовых почек. Выделен был и ответственный за поездку в соседнее село на почту за мешками с письмами.

Почему мы не отказались от переписки, а, наоборот, проявили единодушие в стремлении расширять круг общения с юннатами-единомышленниками, высылать им и дальше семена цветов, овощей, лекарственных трав, обмениваться книгами и журналами. Ответ простой — мы поддерживали ту задачу, которую ставил писатель Анатолий Онегов, запустив в эфир радиопередачу “Школа юннатов” — приумножать армию защитников природы, формировать в обществе экологически зрелую личность и экологическое сознание. Так вышло, что в то время, когда в правительстве и в обществе доминировала идея покорения природы, химизации, мелиорации, развития научно-технического прогресса в ущерб законам природы и нравственным традициям, на вершине борьбы за экологическое воспитание и образование стоял писатель-натуралист Анатолий Онегов. Он поддерживал нас, мы стояли горой за него.

Благодаря радиопередаче о нас узнала вся страна. В один из летних месяцев к нам приехали журналисты с ленинградского телевидения и наградили большим дипломом за активную гражданскую позицию в защите природы, а затем сняли о работе нашей Зелёной республики красивый репортаж для их телепередачи “Ребятам о зверятах”.

В переписку с нами вступили сотрудники журнала “Юный натуралист”. Мы стали на его страницах публиковать свои скромные статьи-новости. Наш подвижнический труд по очистке рек и родников, подкормке зимой птиц и зверей, очистке леса от валежника и мусора, а особенно наши фенологические наблюдения за жизнью природы так понравились журналистам этого популярного издания с многомилионной аудиторией, что они приняли всю нашу команду Зелёной республики в свой “Клуб почемучек”. При вручении красочных удостоверений клуба мурашки по коже бежали не только у меня, но и у моих сподвижников.

Излишняя известность стала приносить нам и дальше тяжёлые проблемы и траты. Но мы не свернули переписку с юннатами, держались до последнего дня, то есть до закрытия Зелёной республики. С окончанием школы и моим переездом в город на учебу в часовом училище, а также переездом моих заместителей, к сожалению, наша миссия по защите местной природы была завершена. Правда, попытку сохранить Зелёную республику мы предпринимали. Весь костяк нашей команды из двенадцати мальчишек обратились с письмом к тогдашнему Генеральному секретарю КППС Леониду Брежневу с просьбой передать в наше распоряжение опустевший двухэтажный кирпичный дом и предоставить рабочие места для того, чтобы мы остались трудиться на родной земле и тем самым сохранили Зелёную республику. Нагрянувшая в деревню комиссия из райкома партии посмеялась над нашим предложением и вынесла отрицательный вердикт. Нам ничего не оставалось делать, как разъехаться в поисках нового места жительства.

Прощание с радиопередачей “Школа юннатов” было для меня тяжёлым. Онегов сообщил, что не он закрывает её, а чиновники. Причина лежала на поверхности — власть боялась растущего движения молодых людей в защиту природы, ведь каждый выступающий против вырубки соснового бора или размещения свалки отходов у дома, а уж тем более против глобальных проектов типа переброски рек является потенциально опасным, так как все эти подобные проекты принимаются чиновниками. В неких кремлёвских кабинетах, видимо, испугались и растущего авторитета самого писателя Анатолия Онегова. Становилось очевидным, что его радиопередача имела огромный успех, в ней всё больше и больше принимали участие крупные учёные, педагоги, лесники. Тут чиновники, занимающиеся идеологической работой в отделе ЦК КПСС, не на шутку встревожились растущей популярностью “Школы юннатов”, на базе которой могла быть легко создана общенациональная природоохранная организация. Им невдомёк, что всё творчество Онегова, красивейшего русского писателя-натуралиста — это делание добра людям, помощь им в осознании смысла жизни и самих себя. Да, он не склонен к сентиментальности и безнравственным компромиссам, но он благоговейно относится к детям и стремится сделать их патриотами и гражданами великой страны.

“Школу юннатов” тихо убрали с эфира. Тысячи мальчишек и девчонок переживали утрату открытого общения с учителем и другом. Они искренне привязаны были к радиопередаче, безукоризненно выполняли все её экологические уроки, ведь она подкупала простотой общения, богатством и разнообразием фактов из жизни природы, эмоциональной насыщенностью, остротой зрения, емкостью мысли.

К счастью, закрытие радиопередачи не прервало общение между собой юннатов. Наоборот, дружба продолжилась. Талант Анатолия Онегова заключался ещё и в том, что ему удалось воспитать, вложить в души молодых ребят чувство локтя и командной работы, умение ценить друг друга и приходить на помощь в трудные минуты. Для меня многие слушатели радиопередачи и ученики Онегова стали на многие годы друзьями и единомышленниками. Из его “школы” вышли замечательные писатели Георгий Корольков и Александр Шпиякин, охотовед и художник Константин Лебедев, журналисты и краеведы Александр Афанасьев и Виктор Семибратов. Они живут в разных уголках страны — от Прибалтики до Сибири, но мы по сей день поддерживаем дружеские отношения и смело выступаем в едином порыве в защиту природы. Тут сказывается воспитание Анатолия Онегова.

А сам писатель-натуралист Онегов не сложил руки, не отказался от идеи экологического воспитания и образования людей, и прежде всего подрастающего поколения. Вместо радиопередачи “Школа юннатов” он стал готовить к выпуску серию книг с аналогичным названием. Удалось издать не без трудных преград и чиновничьих препон всего три книги, главным героем которых был удивительный, богатый мир природы. Причём все они вобрали в себя виртуозное знание животных и растений. В них аккумулирован разнообразный жизненный опыт автора, благодаря которому вскрыты тайны поведения и характера многих птиц, зверей, рыб, змей, черепах.

Первая книга вышла в издательстве “Детская литература” в 1980 году и называлась “Школа юннатов. Наши пернатые друзья и соседи”. Это было настоящее путешествие в мир пернатых. Уже в самом предисловии Онегов раскрывает сложную задачу, стоящую перед ним при написании столь важного труда, заманивая тем самым юного читателя:

“Мир птиц очень интересный и очень сложный. Птиц вы встречаете, пожалуй, куда чаще, чем других животных, и в то же время жизнь наших пернатых друзей и соседей остается для многих загадкой. И вправду, многие ли из вас знают, например, оседлые или перелётные птицы вороны? А воробей, ваш постоянный сосед, что именно он, воробей-воробушек, с весны до осени охраняет зелёные насаждения городов от вредителей? Ну, а такой вопрос: где, в каком лесу устраивают свои гнезда красногрудые красавцы снегири, что с первым снегом всегда показываются в вашем саду? Откуда прилетают они в ваш сад — с дальнего Севера или из соседнего леса? А кто из птиц открывает весенние путешествия? Кто первым исполняет весеннюю песенку? Кто последним прилетает в ваши края весной? Кто открывает осенний перелёт? Да разве перечислишь все вопросы, на которые многие из вас пока не сразу найдут правильный ответ!”

В русской литературе немало произведений о братьях наших меньших — одно интереснее другого. Многие запомнились нам из школьной программы — “Муму” Тургенева, “Белый пудель” Куприна, “Каштанка” Чехова, “Сны Чанга” Бунина. Книга Анатолия Онегова столь же интересна и полезна. Она также учит любви к природе, пробуждает интерес к миру животных. Умелое сочетание знаний биолога с талантом писателя-натуралиста позволило точно изобразить жизнь пернатых соседей. У него нет птиц плохих или хороших, он наделил их человеческими качествами, они такие, какие есть в природе. У каждой из описанных в книге птиц автор умело распознал не только слегка заметные оттенки настроения, но и какие-то индивидуальные черты характера. И тут эрудиция Онегова кажется невероятной — настолько широк его кругозор и велики познания.

Конечно, писатель Анатолий Онегов не взялся бы за создание научно-художественного произведения, если бы только обладал биологическим образованием и не жил годами в тайге, на озёрных и речных берегах, не дружил с медведями и тетеревами. К сожалению, писателей о природе развелось в последнее время так много, а читать их скучно, и рассказы их недостоверны, знания о повадках животных порой переписаны из справочников и учебников. Достаточно открыть книги таких авторов, к примеру, как Юрий Дмитриев, и увидеть набор штампов и ничего не стоящих эмоций. Увы, удивительный мир природы вовсе не спешит открыться человеку постороннему, не любопытному. А для тех, кто видит в лесах и реках источник наживы, он и вовсе закрыт. Только таким как Онегов, мудрым, наблюдательным и душевно щедрым, открываются и двери в природу, и её глубокие тайны.

Когда открываешь книгу Онегова “Школа юннатов. Наши пернатые друзья и соседи”, чувствуешь сразу в первых строках любовь к птицам, восторг и упоение, чувство слияния писателя и природы в гармоничном единстве. Во время удивительного путешествия автора с детьми в мир пернатых видишь и свет заходящего солнца в вечернем лесу, удивляешься озорству и веселости золотисто-зелёной птички-пеночки, запоминаешь таинственный флейтовый свист дрозда. Прочитываешь страницу за страницей и не замечаешь, как втягиваешься в то путешествие, о котором сказано в предисловии. Ты, как и автор, уже обладаешь зорким глазом, становишься пытливым, наблюдательным человеком. Но ты не перестаешь восхищаться автором, который учит не только видеть и наблюдать, а главное — учит понимать и осознавать то, что увидели.

После выхода книги о птицах Анатолий Онегов выпустил в свет ещё две из этой серии — “Школа юннатов. Твой огород” и “Школа юннатов. Живой уголок”.

Среди писателей много можно встретить любителей вставить в свои повести и рассказы описания природы, восторги от встреч с птицами и зверями. И это понятно — мы живём среди природы, и наши чувства переполнены любовью к ней. Но много ли писателей у нас, пробуждающих любовь к земле, то есть к возделыванию землю, к занятию огородничеством?! Увы, таких очень и очень мало. Заманчивых и великих книг о земле-кормилице почти не издавалось. Разве что гениальная повесть Виктора Астафьева “Ода русскому огороду”. Его мировоззренческую идею значимости труда на земле поддерживали классики современности Василий Белов и Валентин Распутин. Однако то были произведения для взрослых, а для детей уроки труда на земле, выращивания капусты, гороха, огурцов, помидоров, укропа провёл Анатолий Онегов. Его книги учили любить и возделывать землю.

По большому счету “Школа юннатов. Твой огород” — грандиозный труд, заменяющий постановления, брошюры и нравоучения целых институтов и училищ. Хотя бы по одной простой причине — учёные институтов рассматривали землю как сельскохозяйственный ресурс, а Онегов следовал завету великого Достоевского, видевшего в труде на земле значимый фактор нравственного и духовного воспитания. К земле как к живому существу, как к колыбели рождения и воспитания русского человека относились и писатели, прозванные либералами “деревенщиками”, а по сути они были нравственниками — это Абрамов, Астафьев, Солоухин, Белов, Распутин.

Книга “Школа юннатов. Твой огород” пыталась воспитать нового хозяина земли, ответственного за неё, имеющего перед ней нравственный и гражданский долг. Она ставила и иную задачу — вернуть наших правителей и общество к тому отношению к земле, к которому призывал нас пророк Достоевский в гениальном труде “Дневник писателя”, прочитанном во всём мире. Его завещание твердо: “Человечество обновится в Саду и Садом выправится — вот формула... По-моему, порядок в земле и из земли, и это везде, во всем человечестве. Весь порядок в каждой стране — политический, гражданский, всякий — всегда связан с почвой и характером землевладения в стране”.

Для непонятливых Достоевский делал пояснение: “Итак, замки, города и Сад. Если хотите всю мою мысль, то, по-моему, дети, настоящие то есть дети, то есть дети людей, должны родиться на земле, а не на мостовой. Можно жить потом на мостовой, но родиться и всходить нация, в огромном большинстве своем, должна на земле, на почве, на которой хлеб и деревья растут”.

У городского жителя Анатолия Онегова любовь к земле пробудилась в раннем детстве с привычки выращивать по зиме зелёный лук на балконе. Копать землю лопатой, окучивать тяпкой картофель, поливать огурцы он научился тогда, когда грянула война с фашистами и родители увезли его из Москвы. В предисловии к книге “Школа юннатов. Твой огород” ему пришлось объяснить юному читателю, как нелегко ему давалось обретение чувства привязанности и любви к земле. Вспоминая работу на огороде в детское военное лихолетье, он писал: “Казалось бы, такая тяжелая, порой изнурительная работа должна была погасить у меня, у мальчишки, всякий интерес к земле... Да и какой интерес таскать с утра до вечера ведрами воду или выбирать из холодной, раскисшей земли оставшиеся там картофелины. Казалось бы, с тех пор я должен был обходить далеко стороной всякие огороды, всякую работу на земле... Но ведь земля, научившая меня трудиться, еще не успела раскрыть мне ни одной своей тайны. Я вспоминал давнишние рассказы отца, читал книги о земле и растениях, и постепенно память о тяжелом труде на огороде военной поры уходила, терялась”.

Прошло много времени, пока у Онегова не появился свой огород и сад. Радость от цветения гороха и бобов, прививки яблонь, обретения опыта выращивания не горьких, а сладких огурцов сделали своё дело — он стал опытным огородником и садоводом, и взялся за написание книги о земле.

Достоевский оказался прав — связь с землей влияет на формирование характера человека. Выращенный сад и возделанный огород дали Онегову не только знания о природе, но и умение чувствовать землю, стать писателем высокого гражданского звучания.

Когда он подарил мне “Школу юннатов. Твой огород” я уже сам был владельцем огорода и сада, занимался опытничеством, и потому вопрос у меня был к нему о исковерканной, забытой и недосягаемой мечте Достоевского.

— Как так случилось, Анатолий Сергеевич, что правильная мысль Достоевского о том, что нация должна расти и воспитываться на земле, на почве, вдруг стала невостребованной, чужой нашему обществу, ведь люди бегут с земли, а не тянутся к ней?!

Прозвучал горький и в то же время обнадеживающий ответ.

— Не было последователей у Достоевского. Наша литература пошла по пути французской — писать романы о любовных треугольниках, человеческих пороках и страстях. К сожалению, она нашла читателя, завоевала умы и души. Писать надуманные любовные романы или заманчивые детективы легче, чем открывать перед человеком мир природы, а уж тем более звать его к труду на земле. К тому же эти романы государством хорошо оплачиваются. И писатели бьются в очередях ха право издаться, получить баснословные гонорары. Никто не думает в кабинетах власти, какое вырастает поколение. и как оно будет относиться к природе, к земле, к родине. Я тоже спокойно могу писать романы о любви, и выгодно, и легко, сиди и сочиняй. Но мне важно дать детям знания об окружающем их мире, пробудить в них любовь к природе, к матушке-земле, сделать из них патриотов и граждан своей страны. Потому моя жизнь посвящена природоведческой литературе.

Всякий раз, когда мне нужна подсказка, какие удобрения полезны редиске или как спасти капусту от вредителей, то я заглядываю в книгу “Школа юннатов. Твой огород”. Читаю абзац за абзацем и узнаю то, что не знал — победить, к примеру, многих врагов капусты помогает полынь. Конечно, книга полна сведений о почвах и удобрениях, чем спасти овощи от болезней и засух, как сохранить урожай, и тем самым напоминает энциклопедию знаний и советов по огородничеству. Однако это не энциклопедия и не пособие по работе на огороде. В первую очередь — это доверительный и поэтический рассказ о секретах земли, о тайнах овощей и растений, о совершенствовании человека. Автор воспитан природой и землёй таким — мягкого и доброжелательного тона, располагающий к себе с первых слов: “То, что я увидел на своём огороде...”. Он всё время зовёт за собой, увлекает, рассказывает. Во всём повествовании есть ощутимое благородство простоты, того лирического колорита, который связывает в целостную гамму жизнь природы и человека.

Закрывая последние страницы книги, я отчётливо понимал, что Онегов искренний последователь Достоевского.

Третья книга “Школа юннатов. Живой уголок” адресована тому многочисленному отряду мальчишек и девчонок, кто разводит рыбок в аквариумах, ухаживает за хомяками и ежами, строит террариумы для лягушек и черепах, слушает пение канареек и учит разговаривать попугаев. Пройдя эту школу любви к животным, не обязательно все из них вырастали защитниками природы, но многие уж точно стали понимать значение доброты и гуманизма. Автору хоть и с трудом добился выпуска книги, но цели своей достиг. Мне довелось видеть и читать сотни отзывов юннатов о том, каким помощником стала для них “Школа юннатов. Живой уголок”.

Между тем, читатель и не догадывался, какого морального и физического труда, каких мытарств и страданий стоили все три книги из юннатовской серии. То был труд, доходящий до полного самоотречения. Мы, слушатели радиопередачи Онегова, восхищались им. И ни у одного из нас не возникал в глубине души закономерный вопрос: а есть ли в его труде и борьбе смысл? Он вкладывает в книги много сил, энергии, времени, чтобы мир был добрее, чтобы человек берёг природу и братьев наших меньших, а в действительности природа гибнет на глазах от рук чиновников и того же равнодушного человека. Поддерживая Онегова, мы думали о другом — чем нас больше, тем крепче наша борьба, тем защищённее будет мир природы.

В период подготовки и выхода книг для юннатов я был постоянно на связи с Анатолием Онеговым, вёл с ним активную переписку. За многие мои очерки в газетах о встречах писателя с сельскими жителями, о том, какую правду об истории, сельском хозяйстве и экологии он нёс людям, меня крепко ругали в райкоме партии и редакции газеты. Порой я собирался уехать из района, так как сдавали нервы. В издательстве то и дело переносили выпуск моих книг о народных ремёслах, роман о природоохранном студенческом движении в стране. Мало кто тогда поддерживал во мне дух правоты дела, вел беседу на равных, подбадривал, заставлял не сдаваться, а бороться... Онегов стоял рядом — плечо к плечу. Что особенно поражало — он спасал меня в то время, когда нуждался сам в спасении. Откуда в нём было столько сил, уверенности, что правда на его стороне, что мы победим — для меня часто было загадкой. Столичные чиновники во власти били его куда крепче, азартнее, подлее. Но он стоял на своей правоте, боролся за природоведческую литературу, воспитывающую подлинный патриотизм в подрастающем поколении, и потому являлся для меня примером и непререкаемым авторитетом.

Оздоровительным лекарством для меня были его письма. Именно из этих многочисленных, содержательных и глубоко душевных посланий-откровений я узнавал, как тяжело складывалась у него борьба за серию книг “Школа юннатов”. В них отчётливо виден пагубный и издевательский натиск чиновников разных мастей, то ли не понимающих предназначение природоведческой литературы для детей, то ли сознательно вытравливающей из неё традиции, заложенные певцами природы и художниками слова Аксаковым, Сабанеевым, Кайгородовым. Убеждённость Онегова, что книга должна иметь воспитательное значение, а не быть справочником, её кредо — нравственность, а не рационализм, разбивается о стену самоуверенности чиновников. На одной стороне разговор о доброте, одухотворенности, участие сердца, на другой — план и народнохозяйственное значение.

Из толстой колоды писем я выбираю для публикации всего три, причём одно цитирую лишь частично. Внимательному читателю будет интересно прочувствовать то время и ту атмосферу в стране, в которой автор сражался за “Школу юннатов” и право детей научиться любить землю.

 

4 октября 1984 года.

Здравствуй, дорогой тезка!

Получил твое ругательное письмо — зря ты на меня сердишься. Все твои письма я получил, но с лета не отвечал — и не только тебе одному. Так уж устроено у меня — не могу я одновременно заниматься всеми делами. Летом я сбегаю из Москвы, чтобы хоть чуть-чуть привести себя в порядок перед осенне-зимне-весенним сезоном московских драк и ругани. Вот летом и молчу, а вместо ручки, карандаша пользуюсь топором, веслом, косой, вилами, граблями, лопатой. И к лучшему это — придешь домой с воды или с бани (а в этом году я рубил осиновую баню — царские были липовые, а моя чуть похуже — осиновая), сядешь на лавку, пододвинешь к себе кружку с чаем, что налила жена, и молчишь ни о чем (после московской нервотрепки это самое лучшее состояние — молчать ни о чем, а затем спать сном младенца). И письма-то, которые получаешь, читаешь как-то не так, как обычно — будто и не ты их читаешь, а кто-то другой читает их для тебя, а ты уже полуспишь, а потому и не отзываешься обычной болью на чужие строки. Но это совсем не потому, что я жесток — нет, просто надо иногда давать сердцу чуть-чуть покоя — ведь эта машинка тоже не вечная.

Вот и вся причина моего летнего молчания.

А сейчас снова Москва — прибыл я сюда всего лишь 21 сентября, в дороге еще простудился. Добирался домой трое суток на таких перекладных, о которых и на прежних российских дорогах редко слышали — ведь у нас о людишках думают не очень часто — автобусы в сторону нашей деревни вдруг перестали ходить, шоферу просто не захотелось ночевать где-то, в лесу, в конечной деревушке, и мы пешочком с ночи отправляемся теперь километров за 12 до утреннего автобуса. А если с собой фотоаппаратура, да еще что-то?.. Вот наши старушки и запели лазаря. И пришлось мне помогать им, выводить их оттуда, где не так давно били “вологодское масло” в весьма значительном количестве, и где сейчас умеют только гноить сено под надзором разных начальств и начальников.

А еще в Москве ждала куча очередных пакостей. Я ведь все пишу книги “Школа юннатов”. В 1981 году передал издательству рукопись книги “Школа юннатов. Живой уголок”, а в этом году весной рукопись — “Школа юннатов. Твоя ферма”. “Живой уголок” мордовали 3,5 года (и еще не кончили мордовать). А “Твою ферму” мордовать только начали. Вот и ждали меня в Москве эти две рукописи с безобразными замечаниями и с безобразными требованиями редакции. Я ведь стараюсь и в корову, и в свинью вдохнуть жизнь, увести детей из мира рационализма, а для этого, рассказывая о тех же курах, говорю прежде всего о том, что петухи нужны были в деревнях не только для того, чтобы топтать кур — они еще умели петь. Да еще как петь, даже в названии некоторых пород это качество наших деревенских петухов закрепилось — например, юрловские голосистые и т.д. Вот и представь мою реакцию, когда на все это рецензент, ученый от животноводства, перечеркивает десяток страниц подобного рассказа, где кроме песни, еще и о веровании восточных славян ипр., и карандашом по рукописи требует: “Вместо этой лирики рассказать о народнохозяйственном значении птицеводства”. Или в рассказе о корове (для детей среднего и старшего школьного возраста!) внести подробные инструкции по отдою из быка спермы и по качественному осеменению коров. Вместе с тем повсюду требуется уйти от той высоконравственной основы России, которая никогда не расписывала половой устой нашей жизни, бой с рационализмом — удастся мне победить в стенах “Детской литературы”, значит расчищу путь и для других, и может быть, снова забьется родничок нашей русской жизни там, где к нему смогут прикоснуться детишки. А пока там только голый рационализм, наглость, методы мафиози в расправе с неугодным автором. И все это под знаменем пионерского салюта, который высвечивает из общего болота А.Алексин — мол, у нас самая лучшая пионерская литература, у нас Гайдар ипр.. А Гайдара давно уже нет — он так оставлен, для прикрытия — кругом ворочаются Дмитриевы (Эдельманы), Надеждины (тоже что-то похожее на Эдельмана) и т.д. Вот увидимся, расскажу, какие вещи они творят. И тронуть их нельзя — мол, выступаешь против монолита нашей советской культуры. Знал бы ты, сколько я писем исписал по поводу только своего “Живого уголка”, где осмелился говорить о жизни, об уважении к жизни, где ушел от рационализма и утверждал порядочность. Писем, честное слово, больше, чем самой рукописи — вот как книги идут. А тут еще переворот северных рек — пришлось снова садиться за письма в Правительство. Вот и пойми, что и от писем в этом году я устал страшно. Поэтому и молчал.

Ну, а теперь скоро увидимся — тебе послали приглашение-вызов на наш Молодогвардейский семинар. Приезжай — дело это очень стоящее. Вези свой роман — почитаем, посмотрим. М.Б., в “Молодую гвардию” и покажем. А пока жму руку — не сердись на меня — поговорить с тобой очень хочется.

Твой А.Онегов.

 

1 февраля 1985 г.

У меня все драки с “Детской литературой”, вернули мне моих “коров и петухов” с резолюцией: мол, не воспитываю я у молодежи желание работать в современных условиях... И снова ругань — а ведь знаешь, Толя, что ругаться хорошо только на уровне районной газеты — там ты хоть глаза редактора видишь. А вот ругань через ЦК КПСС иная — ты пишешь, просишь, а все кругом молчит — словом, с почтой только и разговаривать остается.

 

9 февраля 1985 года.

Милый Толя, здравствуй!

Только что получил книги и письмо. За все спасибо — долг помню.

Отвечаю на вопросы. Все-таки лучшие письма к тебе от меня не доходят: посылал из Карелии — не получил, и теперь посылал тебе копию своего “отзыва-предисловия к возможной книге” — и снова ты не получил. А у меня копии не осталось — одну тебе, другую в издательство. Ну, да ладно.

Что это такое “отзыв-предисловие”? Это не рецензия с предложениями и замечаниями, это, можно сказать, заключение человека, определенно рекомендующего тебя читателям — когда такое “заключение” кладется на рукопись перед рецензиями, то и редакция и рецензенты немного умеряют свой судейский пыл. Вот то лучшее, что я смог для тебя сделать. Об этом “заключении” А.Онегова тебе могут и не сказать, пришлют тебе рукопись, рецензии, но если рецензии и замечания редакций нас с тобой не устроят, то мы, отталкиваясь от моего “отзыва”, деликатно потребуем (у Машковца прежде всего) большей внимательности. И выиграем это дело. Это, Толя, все делается на всякий случай, ибо никто сегодня не отдаст кому-то с радостью те тысячи, которые положено отдать за книгу (лучше себе взять), вот и крутят вокруг рукописи всегда карусель ведьм, придуманную жидами. Вот поэтому и была создана ответная политика отстранения ведьм от ячменного зерна, из которого растет прежде всего хлеб, а не шабаш.

Так что, в случае всяких критик, ты и не психуй — войну начали, к атакам подготовились — победа будет за нами.

Про хомяков ты прав, конечно, но надо выжить — вот я пять лет веду войну-противостояние с издательством “Детская литература”, с Госкомом РСФСР. Ну, брошу, ну, сбегу в леса, а кто будет здесь расчищать ихние конюшни? А ведь в этих жидовских конюшнях, где воспитывается только презрение к земле, воспитывают сегодня наших детей?! Можно ли отдать кому-то то, что наши жены рождают в муках?

И ты делаешь большое дело, а впереди у тебя еще больше Больших дел! А хомяки тоже жить хотят, учить их надо понемногу, в той степени, в какой их дебильный ум может что-то понять. А где учить не получится, давить своим авторитетом, приобретенным в ином месте. Вот выйдет у тебя книжечка, сборник на будущий год — вот и пойдет твой авторитет кверху, и хомяки, поверь мне, сразу начнут к тебе по-другому принюхиваться. Уж такова жизнь, Толя. Терпи и верь, что победа будет за нами — других путей пока нет. Помнишь — терпение и труд все перетрут! Это точно.

А вот что касается разных браконьеров, которые убивают хороших людей, то здесь уж хозяин-барин, я сам сторонник жестких развязок (кстати, с августа, кажется, прошлого года действует закон: ты имеешь право защищаться всеми доступными тебе средствами от человека, угрожающего тебе, оскорбляющего и т.д. — посадят, но могут оправдать и в случае убийства такого нападающего).

Про статью в “Правде” — что написал туда, спасибо, чем больше писем по этому поводу, тем легче редактору, который шишек себе за эту статью набил и еще набивает — год выжимали эту публикацию, но мы победили!

Очерки-новеллы пиши, собирай к тому же и секреты ручного всякого мастерства, а то уйдет все вместе с последними мастерами — вот тут бы ребятишек каких к делу приспособить! Напишешь такую книгу, помогу издать! Это точно!

К тебе все собираюсь, но нет и двух часов для продыху — я ведь зимой ничего не делал, две книги в “Детской литературе” почти похоронили, третья должна была выйти в начале года, но пока я верстки даже не видел. Будут тянуть годы.

С Гарькой дружи — он мужик мудрый! Это точно. Вот направлю вас обоих на писательский путь, тогда и на пенсию! Чтобы почта не была дырявой для книг, отправляй все ценными бандеролями — дороже, но надежней! Учти еще раз! Зря посылку из Индии не прибрал — в Москве бы дефицитом торганули!

К тебе приеду — это точно. Я не треплюсь.

Первую книгу “Школа юннатов” пока прислать не могу — не ругайся. Мне сейчас пришлось уже три комплекта “Школы юннатов” отдать — меня взялись поддерживать бывшие летчики во главе с Гризодубовой В.С. (помнишь: Гризодубова, Осипенко, Раскова?). Гризодубова даже матерится по телефонам из-за меня. Кричит: и в ЦК и Госкомиздат: “Мы все разнесем за Онегова!” Подожди, что-то выяснится, какие-то книги останутся, обязательно пришлю. Вот пока и все. Низкий поклон жене. Твой Онегов. Не психуй — они нас нарочно подзаводят, чтобы мы, если не спились, так с ума бы сошли! Заорешь, а тебя в психушку — и поминай работу в прессе! А “верблюдов” надо поддавливать молча.

Пиши почаще! Легче будет!

Пока февраль, но весна уже близко!

 

Заступничество и предложение великой летчицы-героя В.С.Гризодубовой издать книгу Анатолия Онегова “Школа юннатов. Твоя ферма” партийные начальники из ЦК КПСС и Госкомиздата СССР проигнорировали напрочь. Я был свидетелем тому, как отважная летчица умела говорить наотмашь, жестоко, не стесняясь в выражениях. Ее слушали, обещали, и обманывали. Сколько ни бился за свой труд писатель, на какие только вредные поправки не соглашался — все напрасно. Чиновник был непробиваем и упрям — книга о любви детей к домашним животным не нужна.

Исправить ситуацию с книгоизданием попытались и мы — борисоглебские юннаты, единомышленники Анатолия Онегова. Только наш выбор метода борьбы был куда хитрее — попробовать идти не в атаку на непробиваемых чиновников, а дипломатичным путем. Как только в “Литературной газете” появилась информация о проведении коллегией Госкомиздата СССР и секретариатом ЦК ВЛКСМ Всесоюзного конкурса на лучшую детскую книгу, итоги которого будут подведены к 70-летию Великого Октября, я предложил коллективу школы поселка Юркино с их передовым школьным лесничеством выдвинуть книгу “Школа юннатов. Твой огород” на соискание премии.

Творчество писателя Анатолия Онегова хорошо было знакомо местным защитникам природы. В стенах юркинской школы он не только выступал дважды, но и проводил творческие вечера по обсуждению его книг. Потому директор школы Михаил Тихонов охотно обсудил с учителями и ребятами мою идею и направили в Госкомиздат рекомендацию о выдвижении книги “Школа юннатов. Твой огород” на открытый конкурс. Мы надеялись, что бесценный и горячо полюбившийся детям труд писателя будет по достоинству оценен и ему присудят премию. А раз одна книга для юннатов будет отмечена высокой наградой, то и другая будет достойна поощрения-путевки на издание.

Копия данного обращения сохранилась у меня в архиве.

 

РЕКОМЕНДАЦИЯ

Госкомиздат СССР

“Всесоюзный конкурс на лучшую детскую книгу”

Дорогие товарищи!

Рекомендуемая нами на Всероссийский конкурс книга известного писателя-натуралиста Анатолия Сергеевича Онегова отвечает всем требованиям, изложенным в Положении. Она способствует формированию гражданской, высоконравственной и гармонично развитой личности. Книга “Школа юннатов. Твой огород” — это гимн труду, гимн земле! В условиях реформы она является чуть ли не единственной книгой, которая учит наших детишек земле, она учит понимать землю, постигать ее силу и красоту. Это та главная позиция — с которой мы и обращаемся в жюри конкурса с рекомендацией книги А.Онегова.

Школьное лесничество нашей школы — передовое в районе, не раз отмечалось в области. Экологическому просвещению мы уделяем самое первостепенное внимание. Без любви к земле, к природе — не вырастет молодой человек патриотом, высоконравственной личностью. Только уроки земли, только культура поведения (так называемая экологическая культура) служат здесь залогом успеха. Но культура приходит вместе со знанием. Тут-то на помощь и приходят такие книги, как “Школа юннатов. Твой огород”. С раннего детства они прививают основы отношений с природой. Книга и для учителей, и особенно для детей младшего школьного возраста — настоящий, честный и мудрый учебник. Очень важно и то, что эта книга, написанная прекрасным, живым языком, дает практические советы, конкретно дает возможность увязать теорию с практикой. Сердечное спасибо за это писателю!

К данной рекомендации прилагаем рецензию из нашей районной газеты, с автором ее мы полностью согласны (“Новое время” от 23 августа 1986 г.). Примите Слово критика и как наше Слово.

А.С.Онегов — автор многочисленных светлых детских (и взрослых) книг, таких как “Еловые дрова и мороженые маслята”, “Лоси на скалах”, “На лесной поляне”, “Школа юннатов. Наши пернатые друзья и соседи” и т.д. Все книги писателя обращены к душе ребенка. И мы уверены — искреннее слово писателя патриота доходит до молодого читателя. А.С.Онегов — член Союза писателей СССР, заместитель председателя творческой комиссии московских писателей по природоведческой литературе.

Нельзя не сказать и о подвижнической деятельности писателя Онегова А.С.Будучи в нашем районе, он неоднократно выступал перед учителями, в СПТУ-46, в колхозах, совхозах, в библиотеке, перед аппаратом райкома партии. Гражданская позиция писателя, его гуманизм, любовь к земле, к детям — заслуживают самых высоких и горячих слов. Статьи, очерки Анатолия Сергеевича Онегова мы часто читаем в журналах “Наш современник” (например, № 6, 1986 г. “Привилегия быть впереди”), “Наука и жизнь” (№ 3, 1984 г. “Скопа”), “Вокруг света” (№ 5, 1977 г. “На пасеке”), “Охота и охотничье хозяйство” (№ 7, 1985 г. “Высочайшая ответственность охотника”) и многих других. В центральных газетах — “Правда” (8 января 1985 г. “У малого озера”), “Советская кульутра” (11 апреля 1985 г. “Мальчик Рома и жук-плавунец”) и других. Писатель часто публикуется в нашей областной и районной печати. В прошлом он ведущий радиопередачи “Школа юннатов”. В нашем районе много воспитанников этой школы.

Горячо просим жюри принять нашу рекомендацию, сообщить по возможности об этом писателю, передать ему наше сердечное спасибо за его книги. Они нам очень и очень дороги!

Просьба: если возможно, будьте добры, после рассмотрения и после подведения итогов — верните, пожалуйста, книги школе!

С искренним уважением

Директор школы М.С.Тихонов.

Педагоги — С.А.Курицына, Л.И.Чистова.

Председатель школьного лесничества В.И.Давыдов.

Учащиеся школы — О.Гридюшко, Н.Сосунова, А.Рыпало, Ю.Политаев, А.Яковлев, А.Быков, А.Кузнецов, О.Дергачева, А.Гусев.

7 февраля 1987 год.

Пос. Юркино, Борисоглебский район Ярославской области. Школа.

 

Наша надежда на то, что коллегия Госкомиздата СССР и секретариат ЦК ВЛКСМ поддержат нашу инициативу и писатель-натуралист Анатолий Онегов станет лауреатом конкурса на лучшую детскую книгу — не оправдалась. Чиновник, как всегда, был бдителен, скуп, враждебен к настоящей природоведческой литературе. Нам, как и писателю, было указано — бороться с ветряными мельницами напрасно.

Анатолий Онегов не стал хоронить рукопись, вытащил ее из письменного стола и разослал в журналы и газеты, которые знали толк в хорошей литературе и понимали значение воспитания любви к природе. Тотчас, без промедления, в таких популярных журналах, как “Наука и жизнь”, “Нечерноземье” и другие, появились главы из не вышедшей книги.

Одну из таких новелл “Деревенское стадо”, опубликованную в журнале “Наука и жизнь”, ребята из школьного лесничества поселка Юркино читали на уроке. Надо было видеть, сколько эмоций и неподдельных чувств вызвал вроде бы ничего не значащий рассказ о каком-то стаде коров. Ребята внимали учителю, разинув рот. А он живо и с подчёркнутым выражением читал:

“Все дело в том, что в любом, даже самом маленьком стаде всегда найдется несколько животных, которые вначале никак не желают иметь дело ни с пастухом, ни друг с другом, — это слишком самостоятельные животные признают только себя и почему-то очень долго и упорно считают, что вся эта пастьба, все эти пастбища, выгоны и пастухи существуют только для того, чтобы они, выдающиеся личности, могли делать всё, что захотят... Ладно бы уж они одни убегали в лес, одни отказывались идти домой или переходить с места на место, тогда бы было просто — можно было вообще не обращать особого внимания на пяток взбалмошных животных: мол, образумятся, нагуляются по лесу, придут и станут шёлковыми... Но вот беда: эти самостоятельные животные были еще и ужасно властолюбивыми — они почему-то хотели, чтобы все стадо вело себя так же, как они. И это тоже не было бы большой бедой, если бы все остальное стадо не обращало на них никакого внимания. Но в том-то и беда, что тут же находились многочисленные почитатели, которые готовы были следовать за своим кумиром хоть в лес, хоть в воду”.

Сдаваться, прекратить природоохранную деятельность не намерен был и никто из нас — единомышленников Анатолия Онегова. Наоборот, наш голос в защиту природы становился всё громче, а перо всё увереннее и бойчее.

Много известных натуралистов прошли “Школу юннатов”, и в каждом доме, где заботились о воспитании ребятишек, Анатолий Сергеевич Онегов был своим человеком. Сейчас, когда внимание всего мира привлечено к вопросам охраны природы, его книги зазвучали с новой силой.

Становление писателя

 

Среди писателей существовало правило — для того чтобы вступить в Союз писателей СССР, необходимо предоставить две книги. По первой книге могли принять в качестве исключения лишь таких, как сибиряк Валентин Распутин, высочайший талант которого признало сразу всё литературное сообщество.

Требование иметь в руках изданные книги объяснялось тем, что многие молодые авторы, публикуясь в журналах и газетах, называли себя писателями. Чтобы остановить самозванцев, им разъясняли: писатель начинается не со слов “Я писатель”, а когда у тебя издана книга.

Однако путь к изданию у авторов всегда был архитрудным. Нужно было пройти круги ада. Одним из условий и трамплинов в новую профессию являлось участие молодых авторов в семинарах под руководством маститых писателей. Того же Валентина Распутина опекал и продвигал автор знаменитого романа “Память” Владимир Чивилихин.

Прежде чем издать свою первую книгу “Не оскудеет земля русская”, мне пришлось семь лет ездить из посёлка Борисоглебский в город Ярославль на литературные семинары, которые проводились под эгидой местного отделения Союза писателей СССР. Сами по себе семинары были интересными и полезными. Каждый молодой автор представлял на них свои рассказы, повести, стихи и подвергался конструктивному разбору-критике со стороны не только состоявшихся писателей, но и коллег по перу. Такие мероприятия помогали и анализу собственных ошибок, и творческому росту.

Беда семинаров заключалась в другом — молодой автор хоть и получал рекомендацию на издание первой своей книги прозы или поэзии, но безнадёжно ждал очереди годами. Похвалить похвалили, одобрить одобрили и даже не раз предлагали выпустить книгу Наталье Михайловой из города Переславля-Залесского, Александру Некрасову из Большого Села, Владимиру Гречухину из города Мышкина, Константину Васильеву из посёлка Борисоглебский, но их ожидание растянулось аж на десяток лет. Столько же времени потратил и я в мучениях и напрасных ожиданиях. Пока известный писатель, лауреат Ленинской премии Иван Афанасьевич Васильев не написал к моей книге “Жар русской печи” похвальное, трогательное предисловие. Как только я получил от него поддержку, так Верхне-Волжское издательство взяло под козырёк и тотчас выпустило мои очерки в свет.

Однако пока в Ярославле моя книга готовилась к печати, в Москве в издательстве “Советская Россия” сотрудники оказались более расторопными и с опережением издали другой сборник моих очерков “Не оскудеет земля русская”. Предисловие к ней написал писатель-натуралист Анатолий Сергеевич Онегов. Именно с выходом этой книги и начался мой путь в большую литературу.

Именно Анатолий Онегов первым поверил в мои творческие силы, вдохновил на борьбу и всячески помогал публиковаться. Задолго до выхода у меня полноценной книги он включил мой очерк “Остров” в экологический сборник всесоюзного масштаба “Мы и наша земля”. Вышел этот социально значимый коллективный труд в издательстве “Молодая гвардия” в 1986 году. Составителями были писатели Анатолий Онегов и Эрнст Сафонов. Когда его увидели региональные и столичные писатели, то отношение ко мне резко изменилось в лучшую сторону. Пробившееся уважение зиждилось не только на признании таланта, но и на испуге, понимании, что у молодого автора появился влиятельный заступник.

В будущем этот “испуг” крепко срабатывал и помогал мне двигаться вперед, минуя необоснованные барьеры чиновников от литературы. Как только в поддержку моих рассказов и очерков выступали такие маститые и популярные тогда писатели, как Иван Васильев, Сергей Залыгин, Василий Белов, так сразу передо мной открывались двери для публикаций в ведущих журналах страны — “Новый мир”, “Наш современник”, “Север”, “Ладога”, “Сельская новь”. Но это будет потом, после того как Анатолий Онегов выстроит небольшой, но прочный мосток в литературу.

Молодогвардейский сборник “Мы и наша земля” объединил вокруг себя многочисленный отряд молодых писателей, взявших на себя миссию бороться за сбережение и приумножение природных богатств. Все они жили и работали в разных уголках нашей громадной страны. Собрать их в единую команду, провести образовательный семинар и дать задание написать художественно-публицистические произведения на заданную тему было поручено чиновниками ЦК ВЛКСМ Анатолию Онегову и Эрнсту Сафонову. Редактором сборника назначили Петра Алёшкина.

Мечта попасть на семинар в Москве, по результатам работы которого выходил важный сборник, завладела мною полностью. Я спал и видел, что найду там единомышленников, завяжу нужные литературные связи и главное, как открою книгу и увижу на её страницах свой опубликованный очерк. И когда семинар переносился с одной даты на другую, на меня находила хандра, пропадала уверенность, что вообще семинар состоится. Мне почему-то верилось, вернее саму веру вселял Онегов, что московский семинар в отличие от областного будет результативным, многострадальный очерк, одобренный не раз к публикации, наконец-то дойдёт до массового читателя.

Ожидание длилось месяцами.

Старания, забота, пробивные способности Анатолия Онегова оказались не напрасными. Из ЦК ВЛКСМ на моё имя пришло приглашение на семинар... Первым, кто его видел, прочитал и побелел от испуга, был редактор районной газеты, которого часто после моих критических статей и обширных очерков вызывали на ковёр в райком партии. Вряд ли я тогда мог назвать ещё одного подобного писателя, как Анатолий Онегов, кто бы так бескорыстно и настойчиво добивался формирования семинара из тех начинающих писателей, живущих за пределами Москвы, кто делами и поступками доказал верность Отечеству, кто разделял его экологическое мировоззрение и взгляды на задачу природоохранного сборника.

На семинаре я встретил и подружился с его учениками и единомышленниками, среди них — Георгий Корольков, Андрей Коновко, Николай Старченко.

Неожиданным открытием и огорчением для меня стало на семинаре негласное противостояние двух составителей — Онегова и Сафонова. Борьба развернулась не только за расширение или сужение темы борьбы за природу, что можно было понять — нужно ли, к примеру, бить тревогу в защиту Волги или Байкала — но, увы, даже за количество страниц, влияющих на гонорар. Если Онегов предлагал будоражить общественное мнение, поднимать народ на защиту гибнущего под топором русского леса, против бесконтрольной химизации полей, отравляющей и почву и прибрежные реки, то Сафронов успокоительно настраивал молодых авторов на рассказы о том, как живописна наша природа и умилительны домашние питомцы — собачки да кошки. Одного беспокоил равнодушный рационализм по отношению к земле, другого не интересовало даже то, что станет с нашей природой, если исчезнут птицы и звери. А третий, редактор Пётр Алёшкин, — беспощадно кромсал, будто не пером, а скальпелем, тексты каждого незнакомого ему или неугодного автора, чтобы гонорар побольше достался тем, к кому у него имелось расположение. Мой очерк попал попал под сокращение.

Онегов резко отличался от всей команды ответственных за сборник. Те рассказы, очерки, новеллы, что вошли с сборник и пробуждали в человеке и добрые чувства к природе и ответственность за её обитателей — все состоялись благодаря Онегову. Их отметил особым вниманием и сам читатель.

Я не раз благодарил судьбу, что всегда выбирал в борьбе сторону Анатолия Онегова.

Но так сложилась судьба, что на моём жизненном и писательском пути не раз встречались и Эрнст Сафонов, и Пётр Алёшкин. Когда Сафонов был редактором популярной писательской газеты “Литературная Россия”, а я народным депутатом РСФСР и заходил к нему в кабинет и клал на стол очерки с пожеланием не сокращать, то он их с радостью печатал целыми полосами. А редактор Пётр Алёшкин с течением времени, по каверзам судьбы, приходил ко мне оформляться общественным помощником по работе в Государственной Думе России. И не ему, а мне приходилось давать задание активно развивать в стране патриотическое и экологическое воспитание подрастающего поколения.

Спустя время я по-другому, с большим почитанием и глубоким осмыслением, перечитываю те искренние слова Анатолия Онегова, которые были начертаны им на подаренном мне сборнике “Мы и наша земля”: “Толя, милый! Да здравствует жизнь без экологии домашних собачек. Твой А.Онегов”.

Дело не в том, что он не считал важной заботу о домашних питомцах... Нет, у него дома жили и таксы, и спаниели, и с ними ему приходилось ходить как на охоту, так и на экскурсии в леса и луга. Просто перед собой он ставил более государственную задачу — взрастить поколение писателей, осознающих пагубность наступления человека на природу, и давать читателю книги, где экологическая проблематика звучит остро и ответственно. Подобные уроки правды перенимал сам Онегов как у отечественных, так и зарубежных писателей-натуралистов. Не зря в сборнике “Мы и наша земля” он приводит в пример те книги, которые произвели на него глубокое впечатление, это “Оскальпированная земля” А.Леньковой, “Нам и внукам” Д.Арманда, “Прогресс и природа” К.Митрюшкина и Л.Шапошникова.

Для разъяснения своей непримиримой позиции в отношении “экологии домашних собачек” Онегов написал в том же сборнике: “Остаются две категории, которые в тестах защитников природы Запада определяются так: пессимисты и оптимисты. С пессимистами нам с вами уже все ясно, а вот оптимизмом в указанных тестах обозначается, как я понимаю, именно та позиция, которую занимают люди, верящие в силу человеческого разума, отрицающие фатум экологического кризиса. К категории “оптимисты” я смело отношу и себя и тех, реально мыслящих литераторов, с которыми встретился осенью 1983 года на творческом семинаре издательства “Молодая гвардия” и которым старался оказать посильную помощь в подготовке настоящего сборника. Да, мы не пессимисты, но и понятие “оптимист”, по-моему, не до конца раскрывает наши позиции гражданской ответственности за все происходящее на Земле. Вот почему я назвал бы тех, кто озабочен судьбой людей, судьбой Земли, кто трезво и мужественно смотрит на все происходящее и принимает ответственные решения, РЕАЛИСТАМИ”.

На семинаре я не удержался и задал Онегову наивный, но клокочущий в душе и требующий ответа вопрос: “Почему государство так плохо заботится о том, чтобы растить и поддерживать писателей-патриотов, поднимающих голос в защиту природы, а наоборот, мешает их деятельности, тормозит творческий рост”. Ответ обескуражил своей честностью.

— Всему виной деньги за книги да страх чиновников, ведь защитники природы выступают против решения власти, — признался Анатолий Онегов. — Гонорар за книгу — три года сытой жизни. Потому писатель не пропустит впереди себя молодого автора, чтобы тот издался и перехватил его заработок. А чиновнику не нужен писатель, бьющий тревогу за гибельное состояние Волги или Байкала. Им комфортнее жить с теми, кто пишет на тему “экологии домашних собачек”. Но мы с тобой не имеем права сдаваться. Пока мы боремся — будем побеждать, как сдадимся, уйдем в сторону, станем равнодушными, так потеряем землю.

Признание писателя-учителя стало для меня добрым уроком и напутствием на всю жизнь. Борьба за природу, за экологическое воспитание молодежи стала её смыслом. Насколько сложно расширять и укреплять ряды защитников природы, я понял только после того, как познакомился поближе с Анатолием Онеговым и ощутил на себе его участие в моём творческом становлении. Не позови меня на семинар, не добейся от чиновников моего участия в нём, не вышел бы мой очерк в сборнике “Мы и наша земля”, а значит, усложнились бы дальнейшие мои шаги в большую литературу. Конечно, мне никто уже не мог помешать стать писателем, но с бездарными чиновниками в одиночку сражаться пришлось бы труднее.

Из некоторых писем Анатолия Онегова, которые он писал мне неустанно, яснее ясного — то был настоящий учитель, человек с большой русской душой, писатель, умеющий бороться за будущее Отечества.

 

Здравствуй, милый Толя!

Как же ты ругаешь меня за молчание! Не ругай! Я все думал, как тебе помочь. Прошлую весну предлагал — ты отказался, а теперь и возможности такой нет — бросил я “Школу юннатов” на 250 передаче. Но вот я о чем сейчас!

О чем я тебя попрошу. Перепечатай в 2-х экземплярах свой очерк “Остров”. Если у тебя есть какой-то более полный вариант, то пришли именно его. Если есть еще что-то на это похожее, то тоже пришли в 2-х экземплярах.

Дело в том, что с прошлой осени я веду при “Молодой гвардии” творческий семинар. Съезжаются сюда ребята со всей страны. И после каждого семинара рождаются сборники. После семинара “Ноябрь 1983 г.” будет сборник, посвященный теме “Земля — наш дом”. Это как раз твоя тема. Я этот сборник буду составлять и комментировать. Так что срочно жду от тебя то, что просил выше.

Это еще очень необходимо, чтобы вызвать тебя на следующий семинар (конец октября — начало ноября — 5-6 дней). Следующий семинар будет на тему “Твоя Родина” (малая родина). Здесь тебе надо постараться и написать рассказ, очерк (что пожелаешь). И прислать его мне (чем скорее, тем лучше). Хорошо бы до лета!

Ну, а вызов на семинар мы тебе пришлем в октябре.

А ты думаешь, что я тебя забыл! Да? Толя, очень прошу: не падай духом ни при каких обстоятельствах! Пиши побольше. “Остров” и еще что-то (что есть) жду срочно. Ребята на семинаре хорошие, молодые. Специальности разные. Так что сразу почувствуешь себя человеком. Ответь, как получишь мое письмо. Тут же.

Жму руку. Твой А.Онегов.

Пиши — обо всем!

9 февраля 1984 г.

 

Милый Толя, здравствуй!

Пишу на ходу — уезжаю из Москвы недели на 3.

Получил и письмо, и материалы. “Остров” я уже читал, а вот “Поленницу” читал впервые и получил большое удовольствие.

Есть ли еще такие же кусочки о “просто людях”? Если есть, все шли мне. К осени будем составлять один сборник, на будущий год — второй! В сборник (и в этот, и в тот) дадим по подборочке твоих вещичек. Так и пиши — ищи во всем этом интерес для себя и для людей. И пой по-своему песню о “просто русской земле”. И нос не вешай — все всегда будет очень хорошо, если очень этого желать и очень стараться.

Что касается романа, то сейчас же прочесть не смогу — уезжаю. Буду в Москве в конце марта всего 10 дней — и снова уеду до конца апреля. Вот тут где-то меня можно изловить. Телефон домашний 162-06-53.

А несколько своих “газетных” вещичек еще срочно подошли!

Твой А.Онегов.

Пиши — не стесняйся. Чем могу — помогу!

Вот видишь — даже конверта под рукой не оказалось — выменял у своих сыновей какой-то мятый. Извини.

 

На обороте конверта написано рукой А.С.Онегова:

“Толя, есть ли у тебя ребята, пишущие природу, землю, людей? Каков их уровень?”.

1984 г.

 

Здравствуй, милый Толя.

Получил я твое письмо и как понял, ты моего письма, что посылалось тебе из Карелии еще в апреле и писалось от руки, не получал.

Придется повториться.

Делаешь ты все правильно. Я тебе советовал в том письме собрать книгу рассказов-очерков о своих земляках, о тех, с твоей точки зрения, замечательных людях, о которых ты мне рассказывал. Это была бы удивительная книга.

Далее: все данные для того, чтобы вызвать тебя в октябре-ноябре на семинар в “Молодую гвардию”, я передал Главной редакции, думаю что там не откажут. Твой “Остров” включил в сборник молодогвардейский “Земля — наш дом”.

В Москве буду только к 5–10 сентября. Так что до этого прочесть твое произведение не смогу никак. Сюда посылать его рискованно, да и дел у меня здесь куча — все время в бегах — я здесь не пишу и не читаю.

Пишу тебе коротенько, ибо нечаянно объявилась почта и уже уходит. Ну, вот пока и все.

Мой адрес до 15 августа: 186174 Карелия, Пудожский район, п/о Усть-река, д. Пелусозеро. А.С.Агальцов (Онегов).

8 июня 1984 г.

 

Здравствуй, милый Толя!

Ты в списках, утвержденных ЦК ВЛКСМ. Семинар чуть задерживается — будет он в декабре. Но будет обязательно. И тебя хочу увидеть и уговорить тебя на очень интересную работу хочу. Появишься в Москве — объявись по телефону...

1984 г.

 

Сегодня, то есть спустя почти сорок лет, мне нечего добавить к этим боевым, оптимистичным письмам Анатолия Онегова. Только слова благодарности, только восхищение подвижнической деятельностью великого писателя-натуралиста. Поверив в меня, осознав, что я, как и он, — добровольный и искренний защитник природы, он протянул мне крепкую руку помощи. Не на словах, а на деле доказал всем мечтающим реализовать себя — дорогу осилит идущий.

В трудные минуты он любил повторять — человек может победить даже самого себя.

Сборник “Мы и наша земля” актуален сегодня как никогда. Его стоит изучать и перечитывать, чтобы понять, насколько хрупка экосистема планеты, насколько важен каждый защитник природы. А для меня важно еще и то, что это пример, продемонстрированный Анатолием Онеговым, как следует работать с молодыми литераторами, и как важно придать экологическому образованию и воспитанию государственную значимость.

 

 

Дом в Реброво

 

Долгие годы я мечтал купить дом в лесной деревушке Реброво, обустроить там семейную усадьбу и спрятаться навсегда от городской суеты. Не только журналистская работа, но и политическая деятельность не могли остановить меня... Упорно идя к цели, я ездил в Реброво и вёл переговоры с хозяином понравившегося дома, который то и дело откладывал продажу на потом.

Во всей округе этот дом был самым привлекательным — и потому что единственный построен был из красного кирпича, и потому что стоял у живописного пруда, окружённого липами и тополями. От него веяло таинственной стариной. В просторной комнате из белого изразца возвышалась печь с лежанкой. Прохаживаясь по дому и вокруг него, я представлял, как тихо, спокойно и красиво будет протекать здесь моя усадебная жизнь.

Кроме старинного дома с помещичьим, видимо, прошлым, меня радовала и сама деревня — тихая, ухоженная, с малым количеством жильцов, спрятанная в глухом лесному углу, далеко от наезженных дорог. Порой я спорил с самим собой, что в том краю больше мне нравилось — сама деревня с её тишиной или кирпичный дом с его основательностью.

Мечта моя жила до тех пор, пока хозяин дома не расставался с желанием продать его. Как только он тормознул, сказал, что отдаёт его родственнику, я вынужден был отступить и приобрести дом в другой лесной деревне Денисьево.

О полюбившейся деревне Реброво я вспомнил тогда, когда ко мне в гости приехал писатель Анатолий Онегов. После выхода в Москве книги “Мы и наша земля”, в которой опубликован был мой очерк “Остров”, ему захотелось побродить в описываемых местах. Дорога к острову, зажатому с двух сторон извилистой рекой, проходила как раз через Реброво. По ней в детстве я сотни раз уходил в поход с ночёвкой в шалаше. На речных раскатах и широком омуте ловил на удочку и жерлицы окуней, щук, голавлей, налимов, язей. Опытный рыбак Анатолий Онегов загорелся увидеть собственными глазами мой загадочный остров.

Отправившись рано утром в поход, я решил изменить маршрут движения — выйти к деревне Реброво не со стороны родной деревни Редкошово, откуда всегда уходил на рыбалку, а с противоположной стороны. Там за лесом на взгорке когда-то жила-была деревня Вахрево, но с объявлением её неперспективной она прекратила своё существование. На месте разобранных ушлыми плотниками домов выросли плотной стеной крапива да иван-чай, а там, где посажены были сады, по сей день плодоносили яблони, вишни, смородина, крыжовник.

Прежде чем дойти до Вахрева, мы заглянули в деревни Акулово и Кузнечиха, где непременно останавливались и беседовали с жителями. Для Онегова это был первый поход по ярославской сельской земле, начало знакомства с её жителями и природой, потому мне, естественно, хотелось удивить его, поразить... Хотя это было непросто, ведь он прошагал полстраны и в своих путешествиях встречал тысячи интересных собеседников и подвижников. Но меня выручили старожилы деревень. Они приглашали нас в дома, угощали чаем из самовара и наперебой рассказывали о своей судьбе. Кто-то вспоминал голодные годы войны с фашистами, кто-то горевал по поводу раскулаченных родственников, а кому-то в голову приходила мысль поделиться секретами плотницкого ремесла, садоводства, пчеловодства, а одна говорливая старушка, приобняв писателя, долго пела ему озорные частушки.

В знак признательности и душевного расположения Онегов дарил старикам свои книги.

После хлебосольных бесед мы отправлялись в дальнейший путь. И к моему удивлению, Онегов через каждые пять минут то переспрашивал меня фамилии сельчан и детали услышанных историй, стараясь отложить их в памяти, то повторял слова бодрых частушек. Его глаза светились искренним радостным светом, а с лица долго не сходила довольная улыбка.

На краю лесной опушки мы спустились в низину и обнаружили едва живой родничок, серебристая струя воды которого выбивалась из-под обмокшей земли и протекала под листьями высоких растений. Онегов снял кепку, выказывая тем самым уважение к редкому и необычному дару природы, затем опустился на колени и, набрав в ладони воды, освежил лицо. Затем попробовал её на вкус, помотал головой от удовольствия и начал усиленно расчищать родник от травы и бугристой земли, мешающих его жизнеутверждающему движению.

Для меня этот поступок был хорошим уроком. Писатель из далёкой столицы, в добротном костюме, с фотоаппаратом, висящим на шее, опускается на колени перед родником и, шепча про себя загадочные слова, очищает родник, который он встречает впервые и который наверняка больше не увидит. На такие поступки способен лишь истинный эколог, патриот, защитник природы. И когда он пишет книги о животном и растительном мире, то в его словах содержится истинная любовь... А приведённые в повестях и рассказах мысли излучают, будто спасённый родник, тёплый, радостный свет и дают не только духовное прозрение, но и утешение на трудных земных дорогах.

Весь остаток пути до долгожданной деревни Реброво я думал почему-то об одном: что двигало писателем, когда тот снял кепку перед родником и опустился перед ним на колени. Видимо, в этом крылась основная идея его жизни — доказать, что человек в вечном долгу перед природой. Уже несколько десятилетий этот любимый мною учитель — широкоплечий, подтянутый, седовласый — борется против человеческой алчности и жестокости, против равнодушия и негуманного отношения к животным. И если бы его одинокому голосу вторили громко и настойчиво другая сотня голосов, полная тревоги за экологическую судьбу планеты, то в коллективное сознание человечества обязательно бы пришла идея, что данную нам от Бога природу следует не покорять, а беречь.

К полудню мы вышли к намеченному месту. Сквозь высокие и кудрявые кроны сосен проглядывали контуры знакомой деревни. Я осознанно завёл Онегова на эту возвышенность, откуда открывались просторы лугов и полей, а посреди них утопали в зелени крестьянские избы. Полная идиллия, гармония сосуществования человека и природы. Глядя на одиноко стоящие среди разнотравья пышные, богатырского сложения сосны, невольно вспоминаются живописные картины великого художника Ивана Шишкина, и от увиденного захватывает дух. А тут ещё глаз радуют древние камни-валуны, покрытые рыжеватыми лишайниками. Порой я ложился возле них на отдых после дальней дороги, глядел на бездонное небо и поражался, что вокруг меня сосны так высоки, что задевают облака.

Во мне жила уверенность, что Онегов испытает здесь те же восторженные чувства. Ну, а когда войдём в саму деревню, утопающую в зарослях зелёных садов и огородов, то его душа вообще запоёт. Ранее Анатолий Сергеевич признавался мне в письмах, что видит во снах русские луга и сады, речку, где бы он ловил рыбу... Он жил ожиданием раствориться в том мире тишины и покоя, который хранился в душе и который утрачен был в северных таёжных краях.

— Боже, какая красота! — услышал я радостный возглас Онегова, положившего руку на грудь в восхищении от увиденной деревенской идиллии. — Какая тишина! Кажется, лес и деревня спят и днём.

Через пару минут молчания добавит:

— Я, кажется, слышу, как стучит в уши растревоженное сердце.

Он присел у крупного камня-валуна. Откуда он знал, что я любил тут тоже сидеть и лежать? Мысль эта передалась ему. Он ответил:

— Самое время перевести дух, подышать травами, разливающими медовый аромат, послушать живую музыку сосен.

В юности я тоже слушал здесь необычные звуки сосен. Они шли накатами, широкими очищающими волнами, заставляя сердце стучать в унисон им. Хотелось жить, мечтать, стремиться к душевной чистоте.

Он ещё не взошёл в деревню, не проникся её тайнами и уютом, а вдруг вымолвил:

— Я в последнее время только и мечтаю пожить в такой деревне.

Меня его признание ничуть не удивило. Я хотел познакомить Анатолия Онегова с деревней Реброво и наконец-то подарил такую встречу. Он был тем писателем-натуралистом, который жил месяцами в тайге, дружил с медведями, питался от матери-земли, умывался росой, и потому с ходу оценил бы таинственный дух и благолепие деревни Реброво. К тому же я с пылким мальчишеским воображением подогревал его интерес к ней, когда он расспрашивал по телефону или в письмах про то, в каком состоянии ярославские леса, чем богата и привлекательна сельская природа. Мои рассказы не могли не завораживать — вот из небесных глубин звонко льётся песня жаворонка, а в ночном лесу разбойничьими посвистами обмениваются невидимые совы, а вот глухарь важно вышагивает по лесной поляне, задрав кверху бородатую голову, а на дальнем омуте громко хвостом бьёт о воду щука-охотник.

Деревня Реброво встретила нас тёплым вечерним ветерком и задушевной, весёлой песней со свистовыми переливами зелёной пеночки.

— Тююу-тюу, ти-притю-прититити-ти...

— Здравствуй, птичка-невеличка! — приветливо выдохнул Онегов. — По-доброму нас встречают...

На заросшей мелкой травой деревенской улице мы не увидели ни резвящихся детишек, ни гуляющей домашней животины. Но стоило нам сделать несколько шагов по ней, поглядывая на палисадники, как вскоре навстречу вышла простоволосая старушка, а за ней следом и небольшого роста дед в разноцветной рубахе. То была семья Грамагиных. С ними я раньше вёл переговоры о продаже кирпичного дома у пруда. В разговоре с Онеговым они теперь пообещали ему подумать о торговой сделке. Приезжать каждое лето из далекого города Череповца им по старости уже было тяжело, а дети и родственники давно расстались с мыслью тратить время, чтобы зачем-то навещать деревню.

Онегов зацепился за предложение приобрести дом и как только уехал в Москву, так стал заваливать меня письмами с напоминанием о нём. Ему уже не грезились воспоминания о спасённом роднике, о музыке сосен, о благолепии деревни... Все мысли сосредоточены были на одном, каким образом купить дом. Не в одном, а в нескольких письмах сразу он просил меня помочь ему осуществить ожившую мечту.

 

Здравствуй, милый Толя!

...Из архивов достал карту Ярославской области и нет-нет да и посматриваю на твои места.

Знаешь, когда-то я мечтал пожить и поработать где-то возле Ростова-Великого! Все-таки это земля очень-очень русская. А мой Север меня очень мучает — все там разгромлено (и с/х, и лес, и люди), живу там в обстановке умерших деревень и уничтожаемого леса. А едешь мимо ярославской земли, и сердце радуется — все-таки живут там люди.

А вот речушку твою представляю только по твоему “Острову” да по нескольким строкам из письма: “были в походе, варили уху из голавлей и хариусов”. Толя, а речка Устье — это твоя речка?

А.Онегов.

Пиши! Очень уж чисты и честны твои письма!

21.10.1984 г.

 

Толя, милый!

Письмо твое получил сегодня, после нашего с тобой разговора по телефону. За приглашение — спасибо.

Теперь с рукописью!

Пошли ее мне сразу же. Но пошли в одном экземпляре (лучше второй, чтобы первый не трепать) и ценной бандеролью (чтобы не пропала). Я к твоему приезду все прочту и разговор подготовлю.

Да ты и прав — если до этого рукопись прочесть — то я мог бы основательнее предлагать ее издательству “Молодая гвардия”. Словом, жду рукопись — и побыстрей.

А приехать к тебе истинно хочется. М. б. после семинара к тебе и загляну. Хоть на полдня! Была у меня и такая мечта — оставить свои северные леса и переселиться (обжив свой дом) в места ярославские, чтобы из одного дома видеть луг и речку и сажать сад, из самых разных мест собранный к одному дому. И с такой мечтой я не расстался. Север прекрасен, но я вырос в средней России и не могу не видеть, как солнце встаёт над росным лугом и снова уходит на ночь за луг над травами, вновь приготовившимися омыться росой.

Это у меня, Толя, как видение. И отделаться от этого не могу. И ходил бы я пешком по такой земле, здоровался бы с людьми и от них тоже слышал: здравствуй. А на Севере сейчас великий разбой — сносят остатки леса. Сам понимаешь, что люди, уродующие свой лес, свою землю, перестают быть людьми. И общаться с такими пьяными недоумками очень тяжело. Но об этом тоже при встрече.

Жду рукопись. Жду в Москве.

Твой А.Онегов.

Пиши — я понимаю, что душе думающей порой только письмо-откровение приносит облегчение. И не ругайся на меня, если вдруг задержусь с ответом.

А.Онегов.

31.10.1984 г.

 

Здравствуй, Толя!

...А о Кузнечихе все время помню. И приеду обязательно еще до весны — хочу посмотреть места, чтобы нацелиться на твою землю окончательно. Будет возможность, поинтересуйся, оформляют ли у вас продажу домов людям из города (т.е. без прописки — я имею в виду себя), но только вслух об этом не кричи, а то кого-то еще испугаешь. Будет возможность, поинтересуйся, почем дома (больше тысячи или меньше?).

Так что видишь, я очень по-деловому настроен на Борисоглебск.

Ну, вот и все.

Посмотри, если не забыл Киреевского — он был в Москве летом, издание 1983 года. И.В.Киреевский.

Все. Обнимаю.

Твой Онегов. Пиши, как живешь?

17.01.1985 г.

 

Дорогие Галя и Толя!

Я почти по дипломатическому этикету спешу (как с борта самолета) сказать Вам Большое Спасибо за тепло и доброту Вашего дома.

Добрался я очень быстро и просто до Москвы. До Ростова доехал с умным собеседником (шофер), который все наши с/х беды предложил излечить очень простым способом: надо говорить людям правду и менять систему отношения человека к земле. А в 11.45 я уже был в поезде “Котлас — Москва”, а в 16 часов 15 минут был дома. Вот как у меня все хорошо получилось. И тут же во всякие грязные дела залез.

За лето “угробили” двух моих подшефных: один москвич, другой из-под Москвы — обоих “угробили” в издательстве “Малыш”. Одному сказали, что книжечка из его рассказов не получится. Другому сказали то же самое. Вот еще одно поле боя! А пишут ребята хорошо каждый по-своему. Оба с биологическим образованием. Причем обоих привлекает и печатает ленинградский “Костер” — печатает то, что в Москве называют дерьмом. Вот, Толя, и вся наша литература, все ее тайны: на бумаге и полиграфии сидит куча банд, поделивших между собой сферы (все как в Италии у мафии), и никого к себе не пускает. У каждой банды свои главари. Та банда, с которой я сейчас жестоко воюю, имеет в главарях С.Михалкова и т.д. А вот ребят, как и тебя, мне жалко. А почему мордуют, ясно — чтобы не делиться с Вами ничем. А для этого надо отбить у Вас желание писать — мыслить словом вслух!

Вот почему, Толя, нам никак нельзя складывать оружие. Иначе болото разрастется до такой степени, что всех нас в себе утопит. Болоту сдаваться нельзя! Воюй у себя в Борисоглебске, собирай людей. И с твоими “Вопросами к самому себе” (повесть) мы в эту осень повоюем. Готовься. Как уговаривались, по моему письму перешлешь мне рукопись, рецензию и оба письма из издательства. Займемся этим, как только пройдет Октябрьский Пленум ЦК КПСС (он будет идеологическим!). В ЦК КПСС теперь вся литература будет в одних руках у нового зав. отделом пропаганды. Так что надежды на лучшее есть.

Ну, а теперь о Борисоглебске...

Во-первых, жду твои вопросы. Во-вторых, есть мысль написать нечто “Дорога в тумане”, как мы с тобой шли и как перед нами через туман являлись деревни, вознёсшиеся к небу столетними липами. В-третьих, решение мое купить тот дом укрепилось. Жду твоих известий в сельсовете и следом буду писать в Череповец с тем, чтобы в мае можно было уже в доме жить.

Не знаю, что у меня получится, но есть большое желание (если не будет с твоей стороны и со стороны твоей жены возражений) посетить тебя и Борисоглебск, включая Редкошово и окружающие его места, где-то в начале октября, чтобы встретиться с тобой и с золотой осенью. Отпиши мне о возможности такого приезда на день-два.

Толя и Галя! Есть у меня еще одна дерзкая мысль.

Своим домашним я наговорил всего хорошего про борисоглебскую землю, вот у нас и возникла такая идея: поехать на школьные каникулы (ноябрь) всем вместе в ваши края. Мысль такая: попасть в ту самую твою деревушку, где мы с тобой собираемся поселиться, и попроситься на пару-тройку дней пожить у тех милых старичков, которые хранят еще жизнь в тех местах. То есть взять с собой спальные мешки и просто попроситься под крышу на ночь. Как ты думаешь, пустят или нет? и тогда походить по округе, половить рыбу... Хорошо бы и вас с собой вытащить.

Вот какие у меня мечты. Но для их осуществления мы вынуждены будем так или иначе беспокоить вас. Поэтому и тут жду вашего письма.

А Борисоглебск мне видится часто — удивительна все-таки земля русская: не хватает она тебя сразу, как тропическая страсть, а притягивает незаметно, но надолго, навсегда. Уезжал от вас, будто был где проездом. Но в поезде уже Борисоглебск и та святая деревушка явились и живут во мне все время. Какая-то чистота вместе с ними приходит. Все время бабушку вашу вижу на крылечке с грибами и куры рядом, а чуть в стороне Дашка лежит. Господи, Боже мой! Сколько во всем этом мира и уверенной в себе мудрости! И никто не мельтешит, не ерзает по-жидовски! Неужели жива Россия? Есть?

Вот от такой России и в бой уходить легче — тут, после такого свидания в любую пасть дьявола залезешь с уверенностью, что победишь!

А мы эту торжественно-скромную мудрость норовим изъездить тракторами, как твою родную деревушку!

Вот с чем надо, Толя, воевать! С варварством и недомыслием в отношении всего того, что зовется жизнью, историей нашего народа. Иначе не будет у нас никаких сил и пойдем мы повязанными в любой полон, а землю нашу превратят в сырьевую колонию и свалку отходов.

Что от этого выиграет мир, потеряв Русскую землю? Ничего! Станет он совсем бездуховным! Ибо дух есть нынче только у нас. Вот он: деревушка, где живут старички с козой, и бабушка Шура на крыльце, с грибами, курами и собакой Дашкой. Чем живы эти люди? Духом! Его силой! Ведь все пережили! И нам силы дают.

Жду писем. Обнимаю. Спасибо большое за Россию.

Ваш А.Онегов.

10.09.1985 г.

 

Здравствуй, дорогой Толя!

...Я 29 сентября еду в Петрозаводск — повезу по глухим северным деревням бригаду молодогвардейских молодых писателей. Едем на 10 дней, так что поездка к тебе немного откладывается.

Будут новости из сельского совета, сообщи. Я к весне дом все-таки хочу купить, чтобы с мая начать там жизнь.

Твой А.Онегов.

17.09.1985 г.

 

Милые Гаря и Толя!

Шлю книжечку — только что получил. М. б. к Вам еще не привозили (надеюсь!).

Толя, письмо твое получил — ответы скоро приготовлю. И Кузнечиху, и Реброво, и Редкошово очень помню. Надеюсь на встречу в ближайшее время.

Деньги на дом набрал!

Если ничего не помешает, то к весне (за зиму, а то и по осени) надо его купить. А ты про память!

Я уже и собачонку домой привел, чтобы не скучно было в Реброво жить!

Ваш А.Онегов.

20.09.1985 г.

 

Здравствуй, дорогой Толя!

...О поездке всей семьей к тебе на праздники... Толя, я сейчас приболел. Но как только приведу себя в порядок, так к тебе и нагряну.

С домом мое решение прежнее и другого, видимо, не будет — я буду ждать твоего письма о возможности купли-продажи, а там потихоньку буду писать и в Череповец.

Твой А.Онегов.

14 октября 1985 г.

 

Милый Толя!

...Теперь, Толя, о доме. Как только получишь ответ из Череповца, от хозяина кирпичного дома, так сразу и пиши мне — сразу будем все решать, чтобы к весне все решить и купить. Тогда осенью, в сентябре я туда уже приеду. Будем домишко смотреть у Белоусова (ему пока про Реброво ничего не говори), но я думаю, что только у тебя в Реброво можно забыть о бренности жизни и довериться небу.

Твой А.Онегов

5 декабря 1988 года.

 

Толя!

Пишу тебе очень коротенько.

Сегодня купил тебе Хомякова. А послать уже не смогу — через день уезжаю, а почтовые отделения у меня закрыты с целью перевода на кооперативные обслуживания. Народ весь из почты поразбежался — за 100 р. никто не работает. Книга у меня. Будешь в Москве — заберешь. Или, может быть, Мартышин заскочит и возьмет. Скажи ему, хорошо? Ну, а за тобой Розанов — будет летом.

Толя, договор о доме в Реброве остается в силе — ищи и торгуй. К осени у меня должны быть деньги.

Поклон Галке.

А.Онегов.

17.03.1989 г.

 

Милый Толя!

Пишу тебе на машинке, которая не печатает со вчерашнего дня заглавные буквы. Что-то в машинке сломалось, не только у меня...

Толя! Пишу тебе вот по какому поводу. Есть у меня старинный и очень добрый друг Игорь Борисович Бавыкин — он фотограф-натуралист, работает зав. лабораторией (фото) в академическом институте, но в основном мотается по лесам. Он снимал и медведей. Я писал о нем в свое время в журнале “Наука и жизнь”. Человек он высокопорядочный, деликатный и никак не жулик. Мы с ним давно ищем место для жизни в лесах. Он все искал места в Калининской области, а я у тебя, в твоих краях.

Сегодня мы с Игорем полдня обсуждали все наши планы на жизнь и порешили (я-то решил давно), что надо окапываться в твоих местах. У Игоря есть деньги (до двух с половиной тысяч) уже сейчас. Так что уже сейчас можно покупать дом в деревне. Я буду ждать твоих поисков в Реброво, и селиться буду, видимо, только там. Если ничего там не получится, то буду какую-нибудь баньку там ставить для себя. А пока такой к тебе вопрос: нельзя ли купить дом где-нибудь возле Реброво? Там есть деревушка (я ее название забыл), в которую и ведет дорога от Редкошово и где устроили колодец, который откачал воду из Реброво? Эта деревушка рядом с Реброво. Толя, может быть, там есть продажные дома? А? Тогда бы Игорь Борисович тебе позвонил на работу (телефон я ему дал) и договорился бы с тобой, когда подъехать, посмотреть и купить дом. У него теперь “Запорожец” — так что мы и при колесах. Если там ничего нет продажного, то, может быть, купить дом, который держит для меня Белоусов? Но лучше бы в тех, твоих местах — там жизнь природная потише, не так, видимо, побита. Словом, Толя, такая у меня к тебе просьба — посмотри что-то подходящее, но лучше бы крепкое, чтобы сразу въехать. Как только что будет, так и кинь мне письмишко на московский адрес. Галя его прочтет и тут же позвонит Бавыкину, а он перезвонит тебе и подъедет, когда тебе будет удобно. Толя, может быть, дома есть еще в каких-то деревнях — только не очень далеко от города, чтобы было и автобусное сообщение. Как-то шла речь о деревне, что была вверх по Устье — помнишь, еще Рычков ее вспоминал? Но все равно меня больше тянет к твоим местам. Вот такая у меня к тебе просьба.

В Москве принялись создавать кооперативные издательства при издательствах. Условия такие: кооператив раздобывает сам себе бумаг, а директор издательства за свою подпись на кооперативной продукции берет десять процентов прибыли. Тридцать пять процентов берет государство и т.д.

Поклон Галке.

В Москве открыта выставка Нестерова — говорят, очень хорошо. Но мне так и не добраться туда — еле ползаю после болезни.

26.03.1989 г.

 

Здравствуй, дорогой Толя!

...с домом Бавыкину-фотографу. Видишь, Толя, опять мы с тобой время тратим и энергию расходуем попусту. Что случилось, я не знаю. Галя сказала, что он завтра-послезавтра поедет к тебе, но это завтра-послезавтра было еще в середине мая. Так что ничего не держи и меня извини за беспокойство — я сам с этим домом как на иголке сижу... Написал письмо Бавыкину-фотографу — пока молчание, и тоже с месяц прошло. Он ко мне сюда собирался на съемки леса. Тоже молчание.

Твой Онегов

27.06.1989 г.

 

Из деревни Реброво наш путь лежал через лес к реке Устье, где за камышами спрятался тот остров, на котором в детстве я строил шалаши и с азартом ловил щук и окуней. Пока мы шли, Онегов с грустью говорил мне, как устал от сражений с чиновниками, доказывая им необходимость развития природоведческой литературы, то есть прививки любви к земле, и теперь он нашёл место, куда можно спрятаться и залечить душевные раны. И если старики Грамагины не откажутся от мысли продать дом, то он обязательно переселится с карельских мест в ярославские.

Много слов восхищения он адресовал тому деревенскому уголку, который был наполнен до краев спокойствием, нежностью, благоуханием трав и миротворной тишиной.

Остров встретил нас предвечерней влажной духотой. Воздух так загустел, что хоть глотай его. Справа от нас журчал неугомонный, сварливый ручей, разливаясь тихой заводью, впереди которой виднелись заросшие густой щетиной камышей болотные угодья и чахлые берёзовые перелески. Зато слева открывался небольшой остров, пройти на него можно было только перепрыгивая с одной плотной кочки осоки на другую. Когда-то тут лежали доски и брёвна, сколоченные не рыбаками, а пастухами, но их постигла с годами беда, весенняя распутица и прочая непогода уничтожили временный мосток.

В это лето дождей прошло мало, и мы, не зачерпнув ботинки, спокойно по кочкам перебрались на остров, заросший высокой, по пояс травой. Невдалеке возвышалось несколько одиноких сосен, кое-где их окружали заросли орешника. Там должны были сохраниться деревянный стол и две скамейки у самого берега реки. К ним мы и направились. Вместо них на лужайке нас ждали лишь пустое чёрное кострище и поломанная тренога, на которую вешался котелок для варки ухи.

Мы побродили берегом реки. Прямо под ногами рос дикий щавель, причудливыми кружевами цвел тысячелистник, розовыми шапками красовался клевер. Над спокойной гладью речной воды кружили, будто мини-вертолеты, стремительные стрекозы. Все кругом было такое родное, привычное, без чего невозможно представить своё детство.

— Теперь я понимаю, почему тебе так дорог этот чудный остров, — промолвил Онегов. — Вижу его таким, каким он описан в твоём очерке. Показывай, где живет и ловится какая рыба.

Я веду собеседника к омуту, взятому в полукруг таволгой. Вымахала она чуть не в рост человека. Пригибаю в разные стороны стебли с изобилием белых зонтиков и показываю Онегову место, где хорошо берет на блесну щука. Не удерживаюсь от похвальбы и рассказываю, как заманивал здесь её и лягушатами, и мелкими окуньками. Потом подвожу его к речному изгибу, где ускоряется течение и клюет голавль и язь, а дальше, у подмытого берега излучины, показываю место, где попадался на жерлицы налим. Для полноты картины указываю излюбленные гнездования уток, засадки выпи.

Заметив, как внимательно слушает меня Онегов, что во время общения с природой он чувствует себя умиротворённым и спокойным, я прочёл ему любимые строки из стихотворения Лермонтова:

 

Тогда смиряется души моей тревога,

Тогда расходятся морщины на челе,

И счастье я могу постигнуть на земле,

И в небесах я вижу Бога.

 

К поэтическим минутам мне хотелось, чтобы природа добавила-подарила писателю-натуралисту пение лесных голосистых птиц. И только эта мысль появилась, как на другом берегу реки, перед опушкой леса, послышался стрекот сороки. Концерт сорвался.

Онегов, оглядев остров, сделал неожиданное признание.

— Знаешь, Толя, я полностью, пожалуй, соглашусь с идеей твоего очерка про этот райский островной уголок — стоит один раз увидеть его, чтобы он запомнился навсегда, с чувством, будто видишь его последний раз в жизни.

Вернувшись к омуту с пышной таволгой, Онегов вернулся к прежнему разговору о повадках щук и окуней. Он сыпал вопросами, а я с трудом отвечал, в какое время происходит массовый выход щук из водной глубины на охоту, когда у них начинается жор, и где они устраивают больше всего засад — у затонувших деревьев или в зарослях камышей.

Как и во всякой другой книге Анатолия Онегова про поведение животных, будь это медведи либо волки, куницы, сизые чайки, поползни, снегири, а теперь вот и рыбы — он наделяет их характерами и образами. Чтение про повадки щук перечитывал я несколько раз. После похода на остров захотелось обновить воспоминания.

Онегов писал:

“Подводное хозяйство моего озера постепенно вырисовывалось. У каждой щуки были не только собственные берега, но и собственные засады. Цепочка щучьих засад тянулась обычно или по краю растительности, или по внешним границам затонувших деревьев и принадлежала рыбам, умудренным жизненным опытом. Менее зрелые представители щучьего племени занимали места более заросшие и не такие добычливые. Но и здесь строго поддерживался порядок, основанный на уважительном отношении к личной собственности. И только щурята, что запружали мелководье неорганизованными толпами, казалось, предпочитали находиться в полном неведении по части законов и правил, принятых в обществе взрослых. Эти бестолковые зеленые юнцы не так уж редко пытались заглянуть в хозяйства родителей — и наказание за дерзость в этом случае не заставляло себя слишком долго ждать. Но то ли горький опыт несмышленых собратьев, то ли бытующее все-таки в стенах детского сада боязливое уважение к сородичам постарше в общем-то заставляли щурят быть осмотрительными и не слишком бойко вертеться вблизи столбовой дороги. Главная столбовая дорога щук лежала из глубин моего озера к устью Яузы”.

Дорога от острова в родную деревню Редкошово вела обратно через Реброво. Но я решил срезать дорогу и повёл Онегова напрямик — через большой густой лес.

Баба Шура Уткина — родная моя бабушка, сидела на крыльце своего дома и неспешно перебирала грибы. Она слыла любительницей походов за грибами. Старость её не пугала. Взяв корзинку в руки, она уходила в лес надолго, гуляла там, дышала сосновым смоляным ароматом, а набрав грибов, возвращалась домой, резала их на части и укладывала на печь сушить. Зимой её суп из белых грибов был для меня лучшим угощением. Кроме того, лучше бабушки никто не делал икру из сушёных грибов — то был уже дорогой деликатес.

О своём визите с гостем я не предупреждал бабушку. В то время телефон был один на всю деревню — на почте. Но баба Шура нисколько не удивилась нашему появлению, наоборот, обрадовалась, расцеловала обоих и усадила рядом с собой на крылечко. Вначале Онегов беседовал с ней о деревенской жизни, о лесных зверушках и птицах, а затем включился в переборку грибов. Бабушка долго шутила, подтрунивала над ним, но нет-нет да делилась воспоминаниями, как во время войны она с детишками ела крапиву и ляву, как работала долгие годы в полеводстве, садилась на телегу с подругами каждое утро, и лошадь увозила их до вечера в поле, а потом до захода солнца возвращались домой, подоить корову, замесить квашню, управиться с семейными делами.

На вечерний ужин нас ждала на столе привычная крестьянская еда. Но как она понравилась Онегову, затронула сокровенные струны его души, пробудила бурю эмоций и чувств... Он ловко расправлялся с картошкой, пожаренной вместе с грибами на шипящих кусках сала, заедал всё солеными хрустящими огурцами и капустой. Потом пил чай с земляничным вареньем из самовара, гудящего и потрескивающего прямо на столе углями и шишками.

Гостеприимство бабушки и её гармоничная жизнь среди природы запомнились Онегову на долгие годы. Отражение тех добрых и тёплых чувств и воспоминаний я часто встречал в его письмах... Но неожиданным откровением стали для меня посылки Онегова в деревню Редкошово, в которых для бабы Шуры лежали свертки с её любимыми и весьма редкими тогда конфетами “Мишка на Севере”. Откуда писатель узнал про вкусы бабушки, я не знал, однако бабушка после каждой полученной посылки на праздник говорила мне: “Твой дружок-писатель ублажил старенькую — таких необычных конфет прислал... Дай Бог ему здоровья! Поклонись Сергеичу... Скажи, я грибов белых насушила ему, пусть приезжает!”.

В деревню Реброво нам больше не удалось попасть. Не потому что времени не нашли, а потому что семья Грамагиных, несмотря на все мои письма-напоминания о продаже дома, так и не уступила его писателю. Спустя несколько лет, желая исполнить свою мечту и поселиться в моих краях — на богохранимой борисоглебской земле, Анатолий Онегов купил дом в другой деревне, но тоже в тихом и лесном уголке — в деревне с исторически важным названием Гора Сипягина.

 

 

Умная наука, как обихаживать родную землю

Битва за природоведческую литературу

 

Существует расхожее мнение, что писать о природе легче всего, и каждый писатель в той или иной мере этим занимается. Надо вставить в роман картинку ландшафта, и пожалуйста — автор описывает величие соснового бора и красоту речных омутов. Не составляет труда изобразить впечатление героя о пролетающей в небе стае журавлей, или о сорвавшейся с крючка рыбе, или о встретившемся случайно в лесу сером волке. Тут особых познаний, как тайн природных явлений, так и жизни животных, не нужно иметь. Достаточно быть наблюдательным. Но когда автор берётся характеризовать поведение птиц и зверей, их образ жизни, способы добывания пищи, воспитания потомства, то тут необходимы глубокие и точные знания, одними случайными встречами с лесными или луговыми обитателями не обойдёшься.

Чтобы стать обладателем достоверных сведений о жизни животных и иметь возможность грамотно излагать в книгах, когда цветёт сосна, к примеру, или почему клёст способен гнездиться и выводить птенцов в любое время года, а его гнездо с потомством, действительно, можно встретить в любой месяц — тут писателю придётся стать натуралистом, исследователем, а лучше биологом. Но для этого требуется большой труд, испытания, лишения. Не всякий писатель, а точнее большинство их, готовы ради поиска и обретения достоверных знаний погружаться в жизнь лесов, болот, лугов, пустынь. Гораздо легче заглянуть в справочник и взять оттуда сведения о внешнем виде животных, о их особенностях поведения.

Ещё легче придумать животным ложную, но привлекательную черту поведения... Так, например, во многих книжках появилась информация, что ёжик любит накалывать на иголки яблоки и переносить их таким способом в свою нору. Учёные давно назвали этот факт не соответствующим действительности. По лёгкому пути идёт и другая порода писателей, готовая на всевозможные выдумки несуществующих в природе живых обитателей, таких, например, как Чебурашка. Тут уж в описании его поведения никогда не ошибёшься.

Для писателя-натуралиста Анатолия Онегова источником знаний о животных и растениях служила сама природа. Он месяцами и годами жил в тайге, на берегу озера, на пасеке и там в общении с братьями меньшими пополнял свои знания о природе. Отсюда и рождалась тяга людей к его удивительно познавательным и содержательным произведениям. Ни в одном книжном магазине я не встречал их, лежащих подолгу на полках. Они раскупались моментально.

Но чем вредно творчество других писателей, тех, что взяли на себя миссию воспевать богатство и многообразие природы, прививать любовь к ней подрастающего поколения, а на деле порождали ложные знания и чувства. Анатолий Онегов считал такое творчество опасным. Выступая одним из первых в защиту подлинной природоведческой литературы, он нажил многих врагов как среди коллег по перу, так и чиновников во властных учреждениях. Его отговаривали от борьбы, советовали беречь нервы и здоровье, не лезть на рожон, а продолжить исследование загадок и тайн дикой природы и выпускать затем любимые детьми книги. Уберечь Онегова от критики и преследований, которые выливались в запрет статей в журналах и газетах, издания книг, не удавалось никому. Характер писателя был настолько бойцовским, настолько суров, принципиален, что сдаваться, отступать, а значит предавать традиции природоведческой литературы, у создания истоков которой стояли такие выдающиеся писатели, как Аксаков, Тимирязев, Сабанеев, Кайгородов, безусловно, было не в его правилах.

Чем чаще выходили книги лженатуралистов, тем острее была критика Онегова. Особенно она стала неотвратимой и последовательной после того, как его официально избрали председателем комиссии по природоведческой литературе Московской писательской организации. Именно в этом статусе он выступил 11 апреля 1985 года на страницах очень популярной и значимой во властных структурах газеты “Советская Россия” со статьей “Мальчик Рома и жук-плавунец”, в подзаголовке которой была обозначена тема — “Заметки на полях некоторых детских книг о природе”.

Поводом для написания статьи послужили письма учителей, сообщавших с горечью писателю о том, что юннатское движение в городских школах стало свёртываться, сокращаются садовые участки, исчезают живые уголки. Онегов понимал, чувствовал сердцем, что подобное отчуждение детей от земли, отказ от общения с природой приведёт к пагубным последствиям — вырастет поколение за поколением людей с чёрствой душой, отвергающих гуманизм и повально презирающих крестьянский труд. В данных условиях не надо быть мудрым провидцем, чтобы осознать скорое приближение беды. Тем более она неумолимо набирала скорость... И чем больше детям предлагали участвовать в кружках космонавтов и дипломатов, тем чаще у них падал интерес к природоведческим занятиям, а это падение совпадало в свою очередь с массовым оттоком населения из сельской местности в город.

Чтобы повлиять каким-то образом на приостановку этого “массового оттока”, Анатолий Онегов в статье изложил подробно своё предложение:

“Трудно говорить о воспитании любви к природе у городских ребят, которые с этим самым “зелёным другом” видятся чаще только через голубой экран. Любить то, “не зная что”?.. Нравоучениями, знаниями, почерпнутыми на классных уроках, можно в лучшем случае воспитать уважение, а не подлинную любовь! Если раньше у сельских мальчишек и девчонок уроки практической любви начинались с рассказов родителей, с работы на огородной грядке, затем на покосе, в поле, с ухода за телком и овечками, то городские ребята сегодня лишены возможности такого непосредственного общения с миром живой природы. И короткие недели “летнего детства” в пионерских, туристических и трудовых лагерях, конечно же, не могут восполнить потери. Очень нужно стало, чтобы кто-то смог заменить и мудрые напутствия деревенских дедушек-бабушек, и живое влияние исконных земледельцев — отца с матерью. На кого выпадает эта общественная функция? Кто поведёт городского мальчишку в лес и в поле, кто пробудит в нём дремлющее чувство родной земли? Я убеждён: в первую очередь — умная и добрая детская книга о природе”.

Данное предложение только на первый взгляд казалось простоватым, не имеющим большой пользы, а на деле выходило действенным и толковым. К тому же оно подкреплено было практикой. На одной из встреч Анатолия Онегова с ярославскими школьниками, на которой я присутствовал, ему задан был вопрос: “Кого из писателей-натуралистов вы порекомендуете нам прочитать, чтобы прочувствовать, как вы говорите, и тонкое чувство русского языка, и одухотворенность знаний?”

Он без раздумий ответил:

— Прочтите, пожалуйста, труды русского учёного с мировым именем Тимирязева К.А., хотя бы одну его книгу “Жизнь растения”. Он, как и Аксаков, это автор “Аленького цветочка” и книги “Детские годы Багрова-внука”, является создателем целой школы природоведческой литературы, смысл которой заключается не только в прекрасном знании авторами законов природы, но и в удивительном ощущении любви к родной земле. Причём знания у них — собственные, а не вычитанные из других книг. Книга Тимирязева по ботанике давно стала классикой научно-популярной литературы.

Через пару недель Онегов получил из школы четыре письма. В каждом из них шёл серьёзный разговор о прочитанной ими книге “Жизнь растения”. После её изучения мальчишки и девчонки отправились в поход на природу с целью изучения местных трав и кустарников. Вместе с писателем я был поражён, насколько действенным оказалась и беседа со школьниками, и их знакомство с книгой великого ученого.

В статье про мальчика Рому Анатолий Онегов в присущей ему доброй и дипломатичной манере дал совет молодым читателям — кого им следует читать пользы ради, а чьи книги лишь впустую отнимают время. Но этот совет, конечно же, адресован более всего самим издателям. “Традиции русских писателей-натуралистов в советское время блестяще продолжили такие прекрасные авторы, как А.Формозов, Н.Зворыкин, Н.Плавильщиков, Н.Верзилин, Г.Скребицкий, широко издававшиеся “Детгизом”... А теперь давайте раскроем пособие “О природе для больших и маленьких” (автор Ю.Дмитриев), выпущенное издательством “Педагогика” в 1982 году. Не слишком глубокая (на уровне школьного учебника) информация о жизни жука-плавунца обряжена в форму путешествия к водоёму, в каковом проживает указанный жук, мальчика Ромы и девочки Маши (условно объединённых в одно бесполое существо по имени “Ромашка”). Я, можно сказать, наудачу взял в руки названную книгу — подобных ей сегодня немало на полках. Зачем эта занимательность? Всё дело в том, что книг Н.Плавильщикова и Н.Верзилина давно уже не встретить в издательских планах”.

В чём заключалась основная претензия Онегова к таким авторам, как Ю.Дмитриев с его бесполым существом по имени Ромашка? Конечно, не столько в нарочитой занимательности, сколько в бездарном и бледном пересказе чужих книг, то есть в отсутствии собственных знаний. Тем более они, выступая в роли популяризаторов, не владеют и выразительными богатствами русского языка. И зачем издавать книги таких авторов, знания которых почерпнуты из других книг?! Не полезнее ли издавать первоисточники или книги тех писателей, что обладают самостоятельным даром постигать тайны природы.

Онегов, как никто из современных писателей-натуралистов, осознавал влияние книг о природе на нравственное и духовное здоровье подрастающего поколения. Потому он старался развить свою мысль, свои опасения, с тем чтобы быть не только услышанным, но и понятым, поддержанным издателями и чиновниками от образования.

Его вывод в статье об “участии сердца” в формировании любви к природе был более чем твёрд: “Или вот другие формальные приёмы достижения “занимательности” типа “эврик” и “знаете ли вы”, когда автор готов хоть на голову встать перед читателем, лишь бы поразить почерпнутым из переводной статьи неким потрясающим сообщением. Вот и готова “новая” литература о природе. И что — она воспитывает любовь к родной земле?

Да дело в конце концов не в самих книгах, а в педагогическом итоге: кого же мы воспитываем с помощью такой природоведческой литературы? Беда в том, что под флагом информативности нередко из книг о природе изгоняется эмоциональное содержание, такие сочинения становятся не столько воспитателями, сколько справочниками различных сведений. Отношение подрастающего поколения к природе формируется без участия сердца — “чистым” познанием.

Экология без морали?.. По-моему, подобная “безнравственная” экология приведёт лишь к торжеству бездушного рационализма по отношению к земле. Это было бы ужасно... Не хочется думать, что станется с нашей землёй, если на ней будут хозяйничать самоуверенные специалисты, с одним лишь холодным расчётом извлекающие из неё хозяйственную пользу и не облагороженные добрыми человеческими чувствами. А не таких ли мы растим сегодня из наших городских мальчишек и девчонок?”.

Лишь спустя время станет очевидным величие пророчества Анатолия Онегова. Бездушная “новая” литература о природе вытеснит напрочь ту природоведческую литературу с её эмоциональным содержанием и участием сердца, традиции которой сформировали Тимирязев, Аксаков, Скребицкий и продолжили защищать Пришвин, Бианки, Онегов. В книжных магазинах исчезнут книги о природе, написанные “человеческими чувствами”, их места займут сухие заштампованные справочники о птицах и растениях, да ещё дорогостоящие цветные альбомы с массой фотографией флоры и фауны, которые будут сопровождаться короткими информациями. По всей стране перестанут выходить популярные детские природоведческие журналы “Юный натуралист”, “Природа и человек”, “Свет”, “Муравейник”. На телевидении закроют любимую всеми россиянами передачу “В мире животных”. Окончательный удар по экологическому образованию будет нанесён в школах и институтах, где не только ликвидируют преподавание экологии, но и живые уголки, школьные лесничества, приусадебные участки. Завершающим аккордом сбывшегося пророчества Анатолия Онегова станет тот факт, что из-за массового оттока сельского населения в города на карте России за годы реформ Ельцина-Гайдара-Чубайса исчезнет более 22 тысяч русских деревень.

Борьба Анатолия Онегова за природоведческую литературу складывалась из многих факторов. Критические замечания в адрес непродуманной издательской политики, поддерживающей выход бездушных книг о природе, занимали у него не главенствующую роль. На первом месте стояла поддержка писателей, разделяющих его мировоззрение и взгляд на содержание экологического воспитания и образования. Так выходило, что он и знать не знал того или иного писателя, выпустившего в свет книгу о животных, но сразу протягивал ему руку помощи, выступал в газетах и журналах с положительной рецензией.

В издательстве “Детская литература” в 1986 году вышла книга неизвестного автора Б.Михайлова “Песня для всех. Рассказы о животных”. Увы, никто из литературных критиков её не заметил, в газетах не появилось ни одной рекламной заметки. Посоветовать детям найти и прочесть новую книгу о природе было не то что некому, а просто ещё и незачем. То ли равнодушие охватило писательскую братию, то ли подлый рационализм, так как невыгодно писать не по заказу-разнарядке, не заработаешь ни денег, ни авторитета. Другое дело Анатолий Онегов. Ему нужен не капитал — моральный или финансовый, а расширение армии настоящих писателей-натуралистов, готовых сеять в душах мальчишек и девчонок любовь и тягу к родной земле.

Прочитав книгу Б.Михайлова, он не отложил её в сторону, не предал молчанию, а сделал закладки меж страниц, подчеркнул любопытные мысли и взялся за написание рецензии. Поддержка коллеги, даже если его имя вовсе тебе ни о чём не говорит, обязательна, ибо без неё ты остаёшься в диком одиночестве.

Вскоре в популярном журнале “Наш современник” (№ 7, 1987 год) выходит большая рецензия “Общая песня” за подписью Анатолия Онегова. Прежде чем представить автора читателям, рассказать о нём с огоньком и в интригующей манере, он даёт возможность этому самому автору раскрыть свою душу, продемонстрировать знания и любовь к природе. Следует цитата за цитатой. Вот автор пишет о песне жаворонка, и ты сразу погружаешься в чтение, начинаешь доверять писателю, ценить его наблюдения, а он тащит и тащит тебя за собой.

“Уже который год заслушиваюсь я пением жаворонка, — пишет Б.Михайлов. — Да так до сей поры всласть и не наслушался... Отпоет, отсвистит на первую трель жаворонок, опустится на первую проталинку застуженной земли — солнце всего пятачок освободило, — подожмёт короткие озябшие лапки, прикроет темно-карие глаза и прильнет к задубевшей корке. Коснётся разгоряченным сердечком земли — смотришь, назавтра проталинка-то и раздалась чуток. Не зря говорят: жаворонки — к теплу.

...Подмечено: грустинки в жавороночьей песне больше, чем весёлости. Есть в этом что-то от великой Отчизны нашей. Не знаю, как сейчас, раньше-то русичам больше по душе были распевные, немного печальные песни. Спору нет: весёлые и задорные тоже любили, но все равно печаль русскому духу ближе. Неспроста в тургеневских “Певцах” верх взяла всё-таки грустная песня “Не одна во поле дороженька пролегала”. Каждый по-своему поёт, но все славят одно — свою родину”.

После представления автора, после того, как читателю явлен его талант и душевность, Анатолий Онегов начинает размышлять о важности выхода новой книги о природе. Вначале напоминает, вернее, повторяет свою же мысль о том, какую значительную миссию выполняет природоведческая литература, воспитывая у молодёжи чувство патриотизма. Затем берёт на себя роль литературного критика и разбирает содержание книги, предлагая читателю и восхититься вместе с ним рассказом о жавороночьем концерте, и оценить мастерство неизвестного писателя-натуралиста.

“Все в этом рассказе о жаворонке хорошо, все собрано, слито, будто спето, как птичья песня, на одном дыхании, хотя сам рассказ и не описание какого-то одного события, хотя и бессюжетен он, а потому нынешние воинствующие беллетристы, возможно, и не примут этот рассказ за художественную прозу, а постараются перевести его в ранг литературы научно-художественной, а то и документальной. Жаль мне такую спесивую беллетристику — не знает она, что давно есть у нашего пытливого и откровенного русского Слова добрый рассказ-исследование, рассказ-поучение, или, по сегодняшней литературной науке, новелла-исследование, которой чаще всего и доверяется открыть тайны природы-жизни.

Рассказал здесь автор и о чудесном птичнике-натуралисте И.К.Шамове, что когда-то исправил самого И.С.Тургенева, допустившего неточность при описании песни соловья. И прав был полностью тонкий знаток природы И.К.Шамов, ибо и в прошлом была у нас одна верная наука: “Берешься судить о своей земле, суди верно, не путай, не выдавай чужие слова за свои собственные!”.

Всякая новелла-исследование в природоведческой литературе — это не только память прошлого, уважение к знаниям, собранным до тебя, не только нежные чувства к родной земле, но и обязательно собственные встречи с природой, которые только и приносят тебе имя писателя-натуралиста (естествоиспытателя) и без которых нет самостоятельных дорог в этой теме (иначе нет тебе, не знающему природы, веры, а литература твоя — повторение сказанного ранее, чистой воды компиляция, а то и плагиат)”.

В те далекие годы я много читал статей и рецензий Онегова в поддержку неизвестных мне литераторов, пишущих рассказы и повести о природе. Он открывал их не только для меня, но и для всех читателей. Вёл жаркие дискуссии на всех публичных площадках — от институтских аудиторий до сельских клубов. Задача у него была поставлена перед самим собой одна — природоведческая литература должна развиваться и завоёвывать не только в литературном, но и образовательном процессе достойное государственное место.

Так сложилась судьба, что параллельно со своим учителем, писателем-натуралистом Анатолием Сергеевичем Онеговым вёл свою борьбу за продвижение природоведческой литературы и я, журналист, литератор, выпускник Ленинградского государственного университета имени А.А.Жданова. После учебы мой выбор был однозначен — продолжить, как и в школьные годы, служение делу охраны природы. Одну из своих миссий я видел в том, чтобы. как и Онегов. популяризировать знания о мире животных, вести борьбу за экологию и сохранение всех важных экосистем — леса, рек, лугов, болот. В помощь себе я организовал в районной газете ежемесячный выпуск специальной полосы “Человек и природа”, а на областном уровне — выпуска ежегодного экологического сборника “Любитель природы”. На обеих этих литературных площадках выступал сам Анатолий Онегов. Выпуск газетной полосы “Человек и природа” из года в год занимал лидирующее место среди районных газет, награждался правительством области и Всероссийским обществом охраны природы дипломами первой степени.

Кроме журналистских битв с чиновниками и публикации очерков в защиту природы в то время меня целиком захватила идея написания романа о природоохранной деятельности студенческих зелёных дружин. Они вначале появились в Московском и Ленинградском университетах, а затем и в других крупных институтах по всей стране. Весь круг задач у них решался на региональном уровне — борьба с браконьерством, проведение весенних рейдов по сохранению редких видов растений-первоцветов, защита животных от жестокого обращения и, конечно же, экологическое просвещение и воспитание. Будучи активистом и редактором стенгазеты зелёной дружины Ленинградского государственного университета, я кроме участия в рейдах по борьбе с браконьерами, охотно занимался решением различных проблем городского зоопарка. Бескорыстный подвижнический труд моих коллег по дружине послужил материалом для написания романа под названием “Зоопарк”.

Четыре года я возил рукопись по московским издательствам — и всюду получал один и тот же ответ, будто сделанный под копирку, — роман написан живым языком, по нему можно сделать сценарий для кинофильма, но тема его не подходит. Одни редакторы обвиняли меня в сентиментальности, другие — в многословности, кровожадности, но каждый советовал сократить ту или иную сцену, убрать лишние документы, исправить поступки героев. Поддавшись критике редакторов, я пошёл на сокращения и правку. Но роман от этого становился не только короче, но и рыхлее, хуже... Он терял динамичность. Тогда я вступил в переговоры и переписку с известным писателем-натуралистом и журналистом “Комсомольской правды” Василием Песковым, полагая, что он, как таран, пробьёт издание романа. Однако надежды мои не оправдались. Песков посчитал тему романа, то есть деятельность зелёных дружин, не такой значительной и государственно важной, как развернувшаяся в то время эпопея с переброской северных рек. От написания предисловия он отказался.

Я уж собрался положить рукопись в дальний ящик, как вдруг её прочел Анатолий Онегов и предложил побороться за выпуск её отдельной книгой. Не знаю, кто из нас двоих тогда больше верил в победу и больше прилагал усилий в переговорах и спорах с редакторами, но я чаще него впадал в уныние и терял надежду. Онегов почему-то верил в меня, усердно ходил по издательским коридорам и хлопотал, хлопотал. Порой эта борьба за роман напоминала мне в целом его бескомпромиссную борьбу за природоведческую литературу. К тому же мы шли параллельно одним путём — он уже выпускал в свет книги о природе, а я пока лишь публиковал в газетах и журналах очерки на эту тему да ещё бился за издание первой своей книги. Здоровая энергетика, добрые советы Онегова были для меня настолько неожиданны, редки, спасительны, что мне хотелось жить и творить. Если после каждого тёмного ответа из издательства у меня опускались руки, то после того, как Анатолий Онегов вынудил редактора издательства “Молодая гвардия” Николая Машовца прочесть рукопись, я обретал веру в добро и справедливость. Пусть свет в конце тоннеля появился не сразу, гораздо позже, чем принято ждать. Но та работа с молодым начинающим автором, которую взвалил на себя добровольно Анатолий Онегов, помогла не убить во мне писателя, её можно назвать работой души. А широта души Онегова не имела границ. Не жалея ни здоровья, ни времени, он бился с равнодушием и тупостью чиновничества в издательствах, и в каждом своём письме ко мне находил слова не успокоения, а пожелания бороться и не сдаваться. Таков был смысл его творческого служения русской литературе.

Каждое новое его письмо открывало для меня заново писателя Онегова. Он двигался несмотря ни на что вперёд и только вперёд к намеченной цели, тому же учил и меня, а порой и требовал. Свидетельством тому служит часть писем, которые предаю с удовольствием огласке.

 

Здравствуй, Толя!

Пишу коротенько.

Рукопись твою получил. На днях её снесу Машовцу — договорился с ним. Дадут ли мне рецензировать, пока не знаю. Но у нас всегда останется путь отстаивать своё мнение. Так что, если придут какие-то известия тебе (худые если), то не психуй — дураков много, а первые книги легко идут только у жуликов. Вспомни, как рукопись “Как закалялась сталь” вообще потеряли... Получишь что-то, если с этим не согласен, сразу пришлёшь мне известие. А там будет видно.

Пиши материал в книгу коллективную.

Не вбивай себе в голову и другой мути — психика у тебя в порядке, многое видишь, умеешь видеть, чувствуешь красивое — всё при тебе. Надо только опыта литературы — и всё образуется. А бегать от себя не стоит — себя надо принять таким, какой ты есть, себя надо пережить в себе — и будешь личностью. Вот и все.

Твой Онегов.

17.01.1985 г.

 

Здравствуй, милый Толя!

Получил сразу и бандероль, и твое письмо к царю-государю...

Спасибо большое за книгу — я ее заказывал уже ста человекам так же, как и Киреевского, и в обмене искал, но вот только ты один и отличился. Награда тебе за это будет. А раз ты вознаграждения не желаешь, то я тебе тоже книжками отплачу. Если не очень трудно, то вышли, пожалуйста, и Киреевского — я сейчас в таком замоте, что на полчаса на улицу выйти без дела не могу. Так что и к тебе прибуду только по весне — точнее, в апреле, ибо в конце марта дней на десять поеду на Север.

Получил ли ты мое письмо с отзывом о твоей рукописи? Твои рукописи вместе с отзывом я передал лично Н.П.Машовцу. Интересовался твоей рукописью и Б.Царев из “Природа и челевек”. Он хочет, возможно, часть какую-то взять для своего журнала. Но не обольщайся — народ в “Природе” темный, малограмотный, решения их могут меняться в любую сторону в зависимости от настроения.

Пишешь ли ты свои очерки-рассказы о земляках-старателях? В том письме, которое ты не получил весной прошлого года и которое я длинно писал, как раз и шел разговор о соцзаказе: мол, пиши о своих земляках-старателях, о их ремеслах, умениях, о их работящей душе и талантливых руках. Напишешь книжечку листов на 8–10, и я помогу тебе ее издать в Москве. Книжечка будет очень нужная — людям надо указать пути возвращения к земной жизни, без труда руками на земле ли, на дереве ли, на железе ли — мы, русские люди, погибнем, а вместе с нами на эту землю придет варварство чужеземцев, забудется наша умная наука, как обихаживать родную землю. Займись этим, молодежные повести долго не попишешь, да и польза сейчас большая от народной науки... А для тебя это будет новый этап творчества — первый (молодежный) ты, я считаю, прошел вполне удачно. Только пиши, старайся — пиши глубже, слушай музыку слова, которая окружает твоих героев, ритм их жизни старайся сохранить в рассказе-новелле. Стремись к новелле, обобщай, угадывай за образом одного человека будущее его дела, икону угадывай — ведь икона — это обобщающий образ христианской нравственности. Думал ли ты об этом? Был человек, стал святым — и вот его лик-икона, как путеводная звезда для других, и заступница и повелительница. Вот ты таких своих земляков и пиши — они это заслуживают, вступай жестко в спор с обманом городской жизни, с обманом общества потребления (гонки за новой цветной тряпкой) — ведь наша прежняя городская цивилизация уже привела нас на грань катастрофы (тот же экологический кризис). Ищи в своих людях-работягах примеры высокой нравственности, умение жить духовной пищей, хотя они и мастера и цену себе большую могут. Я, например, воспитывал в себе желание работать ради работы — так и хорошая лошадь работает, а вовсе не из боязни кнута.

Ну, вот пока и все.

У меня все драки с “Детской литературой”, вернули мне “моих коров и петухов” с резолюцией: мол, не воспитываю я у молодежи желание работать в современных условиях. И снова ругань — а ведь знаешь, Толя, что ругаться хорошо только на уровне районной газеты — там ты хоть глаза редактора видишь. А вот ругань через ЦК КПСС иная — ты пишешь, просишь, а все кругом молчит — словом, с почтой только и разговаривать остается.

Гарька пишет, жена у него пришла из больницы, прислал он мне несколько милых новеллок для журнала “Рыболовство”, я его туда сватаю вести “уголок юного рыболова”: это 6 раз в год — все парню будет поддержка и нравственная и материальная.

Жду от него книжечку с новеллами — как придет, понесу опять к Машовцу Н.П.Будем и эту книжечку пробивать. Ты вот от вознаграждений отказываешься, а книги присылаешь да еще меня братьями Аксаковыми стращаешь... Как вот я тебе отвечу на твой вопрос: нравится ли мне книжица братьев Аксаковых? Если какие заказы у тебя по Москве будут, какие я сделать смогу, тогда книжные дела с тобой поддерживать стану, тогда и братьями Аксаковыми заинтересуюсь. Дело в том, что все эти книги почему-то выходили в Москве в то время, когда я пропадал в лесах, выходили и быстро исчезали с прилавков, приезжал я и узнавал, что их уже нет.

Ну, все.

Снимаю твое письмо с машинки и закладываю листы для рукописи, которую тороплюсь приготовить для издательства “Советский писатель”.

Обнимаю. Пиши. Твой Онегов.

Поклон низкий жене, скажи, пусть терпит — писателей обязательно кто-то должен терпеть.

Толя, я лично посылаю книги не заказной, а ценной почтой — это чуть дороже, но у нас на почте есть объявление, что так книги не пропадают. У меня тут пропаж не было. Скоро пришлю тебе свою книжицу “Следы на воде” (“Физкультура и спорт”).

1 февраля 1985 г.

 

Здравствуй, Толя.

...Твою рукопись отдал в отдел главный редактор издательства Н.П.Машовец — отдал с указанием не хамить. К этой рукописи был приложен мой трактат с оценкой твоей работы.

С чем надо не соглашаться?.. Мазать дегтем героя не надо. Это твой герой, это твое предложение решать жизненные вопросы, и отстаивай его, как сможешь — тут и я тебя поддержу, ибо глубоко уверен, что сейчас, сегодня, способны что-то сделать только святые, честные люди, иные народ заевшийся, заворовавшийся и не поднимут, не остановят. Поэтому я и поддержал тебя с твоей работой. Но это, видимо, не главная претензия к тебе — Павка Корчагин тоже был рыцарем без страха и упрека...

А вот что касается: из одной повести две, то я бы сказал еще проще — одну, но освободить ее от всего ненужного и к тому же плохо выписанного, т.е. некую вторую повесть вообще выкинуть.

У тебя предельно светлая и чистая линия, и на этой прямой честности и живет твой герой (я бы его вообще без девки оставил, как монаха, и в дружбу двух ребят девку бы не мешал — ведь у нас в литературе девка появляется для того, чтобы спасти неумение авторов выстроить деловой разговор — устает читатель, а тут ему половую интрижку и т.д.). Высокие книги писались вообще без простыней, простыни — это жидовская принадлежность, чтобы развращать нас людей русских, чистых от рождения и т.д.

Твой герой, потерпев поражение в городе, приезжает в деревню — есть в нем большой свет, поэтому к нему и мальчишечка тянется — детей не обманешь — тут ты во всем прав и все тут прекрасно. И в газете у него не ладится из-за его прямоты — это тоже все точно и верно (ведь проходит испытание жизнью булатная закалка клинка). И враги у него появляются. И мальчишечка топится — это все правда, и страшно. И вот тут-то и должна быть близка кульминация. Ведь все закрутилось, завертелось. И сцена с тракторами и избиение его бандюгами... И вот тут у тебя началась семейная жизнь, которая меня и остановила — до этого все читалось мной легко и ясно. Споткнулся я, споткнулся раз, два, три — и не разбираясь, понял, городил ты тут что-то, не чувствуя, что хоронишь, оставляешь динамику, изменяешь ей.

Ты уже привел героя к выбору — стоять или сломиться. Сломиться ему нельзя. Надо стоять. И вот убийство друга и суд! И костры за окном кабинета прокурора — опять динамика, опять прежний интерес, и кончено все тобой хорошо...

Вот, Толя, это мое мнение. Я бы твою работу почистил основательно, ибо служить она должна большому делу, а не вызывать критику в многословии ипр.

Если бы я был издателем, то взял бы твою работу и сам бы переделал и опубликовал бы. А целиком печатать не стал бы — ты это поймешь все сам, но чуть позже.

...Подумай и о том, что успехи студенческих зеленых дружин не очень-то тиражируются в стране. Я многим здесь интересовался и ни разу не нашел для себя человека, который был бы мне целиком симпатичен. Либо это горящие глаза штурмовика (гореть можно и во имя якобы добра), либо желание победить врагов природы ради того, чтобы природа принадлежала только тебе и т.д. Мне очень, например, не нравится, что у нас в Москве эти дружинники первым делом считают изучение каратэ — с ними о песне чижа в вершине ели, а они стоят, эту ель ногой нафигачивают — тренируются... Здесь тоже подумай — хорошего там много, но надо петь только хорошо! Петь!

А.Онегов.

25 февраля 1985 г.

 

Здравствуй, дорогой Толя!

Спасибо за письмо. Волкова Олега Васильевича адрес я тебе дам: 129010 Москва. Безбожный пер., д. 16, кв. 53. Только учти, что ему исполнилось не 80, а 85 лет. Можешь сказать ему, что адрес дал я тебе — у нас с ним взаимная любовь.

Теперь о твоих делах — что рыбу ловить собрался, это хорошо. Но рукопись далеко не откладывай — ее надо делать, делать, как я тебе сказал, сделать короче (можно и на 1/3), за счет снятия семейных длинных сцен, студенческих митингов ипр. — посмотри сам, сохрани главную линию — герой приехал в деревню, тут и даму можно оставить, но в самом начале их будущих отношений. Я еще раз повторю то, что писал в “Молодую гвардию” — работа твоя очень значительна по идеологии, она может быть очень видна, если ее выпустить. Поэтому откладывать, уходить в подполье с такой вещью нельзя. Главное, сделать ее сейчас цельной, как клинок, бьющий в одно место. И издать так. От тебя никто не отказывается — дорога тебе в издательстве пробита, я видел Н.П.Машовца, говорил с ним, рукопись ждут. Сделаешь что-то, пришли мне, я посмотрю и снова сам снесу. Или верну тебе на переделку. Если ничего в ближайшее время не надумаешь, то пришли мне второй экземпляр, чтобы я мог его почиркать галочками — покажу, что сделать (покажу как редактор), а то пришли мне второй экземпляр сразу, как получишь мое письмо. Ясно?

Ну, вот и все. Если повесишь нос, значит ты не борец — мы тут деремся дни и ночи, лекции по гражданской ответственности читаем...

Все. Пиши. Работай, не ной и не допускай проколов, как — О.В.Волкову 80 лет! Ура.

А.Онегов.

7.03.1985 г.

 

Здравствуй, Толя!

Рукопись получил и передал в “Молодую гвардию” через Н.П.Машовца, приложил и свой новый отзыв. Будут какие известия из издательства, сообщи мне.

До 12 мая я в Москве.

Далее — в Карелии (186174 КАССР. Пудожский р-он, п/о Усть-река, д. Пелусозеро). Но документы, рукописи сюда никакие не посылай — только письма.

В Москве буду в начале мая.

Посылаю тебе свою книжечку!

А.Онегов.

Деревушку с рекой и кладбищем береги до осени — приеду в сентябре.

25.04.1985 г.

 

В какой-то миг замечания редактора, придирки, советы по сокращению романа мне надоели, и я отложил его в сторону, как говорится, до лучших времён. Годы вынужденных правок по приказу лишь ухудшили текст. Можно было довериться Онегову и дать ему право почистить рукопись, переделать её и сдать в издательство, но тогда она стала бы чужой, зазвучала бы по другому, а то и просто-напросто потеряла бы моё видение как поступков героев, так и доказательства важности студенческого движения по охране природы.

С чем я был согласен с Онеговым, так это с его утверждением, что терпение и труд всё перетрут, что раз войну с редакторами начали, то надо побеждать. И каждый месяц, уносящий неопубликованный роман в небытие, понуждал меня переживать за его будущее, критиковать себя за слабость и уход от борьбы, ведь в моей памяти то и дело оживали слова Онегова — “А кто будет расчищать ихние конюшни, где воспитывается только презрение к земле”.

Вернуться к идее издать роман предложил мне главный редактор популярного в стране журнала и издательства с одноименным названием “Человек и природа” Василий Захарченко. Ему хватило смелости выпустить мою книгу о студенческих зелёных дружинах без цензурных правок, но под другим названием — “Выстрел браконьера”, без восстановления сокращённых мною ранее страниц, и жанр уже обозначен был не романом, а повестью. Книга вышла большим тиражом с посвящением: “Моим сверстникам, защитникам природы Виктору Волошину, Виктору Моисеенко, Евгению Семихину, Владимиру Иванову, погибшим в схватке с браконьерами, посвящаю эту повесть, полную романтизма и суровой правды”.

Первым читателем у повести был Анатолий Онегов. Его отзыв звучал напутствующе: “Молодец, ты первым так громко и искренне рассказал о зарождении в нашей стране молодежного экологического движения! И увековечил память тех молодых ребят, что отдали жизнь, защищая природу. Теперь ты, став писателем-экологом, не имеешь права останавливаться! Пиши, сражайся...”

 (Продолжение следует)