АНАТОЛИЙ ГРЕШНЕВИКОВ НАШ СОВРЕМЕННИК № 8 2025

ПАМЯТЬ 

АНАТОЛИЙ ГРЕШНЕВИКОВ

ЛЕСНАЯ ИЗБУШКА ОНЕГОВА

Продолжение. Начало в № 7 за 2025 год.

За грибами по снегу

Мы сидели у выбеленной печки, потрескивающей берёзовыми дровами, вдыхали аромат последних осенних грибов, шипящих на сковородке, и слушали печальный рассказ егеря Михаила Терентьевича Семидушина о вымирании русских деревень. Молодёжь отказывается трудиться на земле, потоками уезжает в города, где и труд полегче, и заработок во много раз выше, да и сама жизнь комфортнее. А власть вместо того, чтобы прививать школьникам любовь к земле, заботиться о поощрении тяжёлого труда их родителей, делает всё наоборот — усугубляет жизнь небольших деревень, считая их неперспективными, и заманивает людей всевозможными благами в города.

— Был я тут как-то в школе, пытался заинтересовать ребят местными названиями урочищ, — вспоминал Семидушин. — Хотел открыть им, сказать, что у малой родины есть не только своя история, но и своя география. Все реки, холмы, поляны, леса, возвышенности, болота, низины, пастбища, сенокосы имеют свои названия. И если бы в школе преподавали краеведение, на уроках нарисовали бы карту малой родины и к ней приложили бы названия, то нашему взору открылась бы удивительная страна со своими холмами, реками и полями. Одних речек и омутов было с десяток — Имбушка, Лехоть, Ворема, Ильма, Яксура, Иванцевский омут. Затем пруды — Ефремовский, Барский! Еще — Быкова сеча, Дроздова сеча, Почаевский прогон, Бубнова излучина, Лисьи горы. А какие красивые названия у ручьев — Жаворонок, Берюзовый, Сухой. Чем меня огорчили школьники? Ладно, их не интересует, откуда пошли названия родных деревень, речушек и полей. Но меня убивает то, что они воспринимают природу без удивления. Когда я вот иду на рыбалку и нахожу на реке Устье свою излюбленную поляну под названием Батино Бревно, то у меня сердце ходуном ходит.

Онегов задумчиво смотрел в окно, молчал, слушал подчёркнуто внимательно, не перебивал, чем весьма удивил меня. Обычно в дружеской компании он выступал в роли неугомонного оратора, не давая никому слово сказать, подавляя всех своим авторитетом. А тут молчал, кивал головой. Из-под хмурых бровей порой смотрели на меня уставшие глаза.

Смотрел на меня и Семидушин. Ища поддержки своим словам, он хлопнул меня по плечу и тем же грустным голосом сказал:

— Вот Анатолий написал статью о том, какая богатая история у деревни Вертлово. Она стоит по соседству с его родной деревней Редкошово. В ней, оказывается, жил князь Весель, сподвижник великого князя Игоря, героя “Слова о полку Игореве”. Там отбывала ссылку жена другого великого князя Андрея Боголюбского — княгина Улита, участница заговора против своего мужа. И много историй раскопал в архивах Анатолий. Я когда их прочитал, когда еду на рыбалку через эту деревню, то останавливаюсь и присматриваюсь, гадаю, а где стоял терем княгини Улиты.

Тут Семидушин сделал паузу, посмотрел на писателя Онегова и уже ему выпалил строго:

— Нет, дорогой Анатолий Сергеевич, если мы воспитаем в себе патриотизм и нравственность — мы победим, не воспитаем — будем терять молодое поколение за поколением, и деревни наши обезлюдят окончательно.

В знак согласия с егерем Анатолий Онегов сказал ещё более твёрдо и уверенно:

— Не воспитаем — будем деградировать и погружать страну в бардак.

Знал бы егерь Семидушин, что перед ним сидит как раз тот человек, который посвятил жизнь как раз борьбе за души молодых людей. Но выпуская в свет природоведческие книги, делая радиопередачу “Школа юннатов”, то есть воспитывая в ребятах любовь к земле, он бьётся почти в одиночестве. Армия чиновников совершенно равнодушна к идее патриотизма и нравственности. Они не понимают, зачем нужно преподавать в школах уроки краеведения и экологии, а значит, им безразлично будущее как деревни, так и страны и планеты в целом. Без поддержки государства трудно строить, а без патриотизма невозможно ни созидать, ни любить.

Наша беседа о взаимоотношениях человека и природы могла затянуться надолго, но хозяйка дома, простоволосая Зоя прервала нас, поставив на стол сковороду с жареными грибами и картофелем.

— Последние осенние грибы, — радостно произнес Семидушин, взяв в одну руку вилку, в другую большой кусок хлеба.

Мы тоже охотно присоединились к трапезе.

С утра егерь увёл нас в лес ставить новые солонцы и ремонтировать старые. Онегов орудовал топором как заправский плотник. Обтёсывал доски, прибивал шесты... Казалось, что ему уже приходилось строить для лесного зверя площадки для подкорма. Я видел, как егерь искоса наблюдал за ловкими взмахами топора в руках писателя. Ему не нравились мужики, не умеющие ни гвоздь забить, ни траву покосить. А тут стоит рядом человек из города, имеющий профессию вообще не сродни крестьянской, и спокойно, мастерски рубит доски. Оценку труда писателя Семидушин потом выскажет мне в довольно эмоциональной форме: “Писателей развелось — пруд пруди. Читаешь бывало, как пишут они о деревне, о природе, и чувствуешь, не знают они предмета, врут в слове и деле... А зачем пишут, если не брали в руки топора, не выслеживали в лесу краснобрового глухаря на току! Вот Онегов — другое дело, сразу видно — наш человек, лесной, работящий, и пишет о том, что знает!”.

Закончив мастерить солонцы, мы пошли за Семидушиным по лесным тропам наблюдать за жизнью птиц и зверей. У Онегова в эти минуты загорались глаза, будто у любопытного ребёнка. Ещё в прошлогоднюю весеннюю встречу, когда егерь показал нам барсучьи норы и охоту рыси за зайцем, он понял — перед ним настоящий знаток природы. На страницах подаренной книги он так и написал: “Михаилу Терентьевичу Семидушину — хранителю всего живого на этой земле. Ваш А.Онегов. На память о встрече. Май 1986 г.”. Уже тогда писатель предчувствовал необходимость последующих встреч. В нём кипело желание разузнать те редкие тайны животного мира, которые мог знать лишь тот природолюб, что днями и ночами живёт в лесу. Семидушин сразил его своими знаниями, опытом. И вот он снова идёт следом за ним, вслушивается в каждое его меткое слово, следит, как тот распознает следы зверей на земле, высматривает притаившихся птиц в кронах деревьев.

— Смотри, Анатолий Сергеевич, — говорит тихо Семидушин и показывает рукой в сторону высокой сосны, — видишь рябчика? Он большой тенью мелькнул между ёлок и сел вот на ту ветку. Красавец! На голове заметный хохолок, буро-серое оперение, рыжие бока. Давай затихнем, замрём, и он голос подаст...

— Вижу, — откликается Онегов. — Меня всегда поражает, когда нахожу рябчика, его беловатая шея.

— По горлу можно отличить самца от самки. У самца оно чёрное... Перед нами самка, видно её беловатое горло.

Спустя пару минут рябчик смело и протяжно свистнул, а потом перешёл на короткую звонкую трель.

— Раньше мне с трудом удавалось отличить веселый щебет синичек от трели рябчика, — признался Семидушин. — А нынче меня не проведёшь, рябчик с азартом высвистывает свою мелодичную песню.

Чем дальше мы углублялись в лес, тем больше егерь рассказывает о своих встречах с животными, приоткрывает завесу тайн их невидимой жизни. Нас радуют дымчатые березки с их серебристым мраморным отливом бересты, глухарь, гордо поднимающий бородатую голову и важно вышагивающий по поляне, песня вяхиря, напоминающая протяжно-глухое воркованье. Мимо нас тяжело пробежал лось. Семидушин в который раз повторяет излюбленную фразу, будто мы школьники, что природа — это наш общий дом, в котором уживаются все, и люди и животные, но беречь этот дом должны мы, а не братья меньшие.

Собираясь вернуться домой, мы по дороге набрали грибов, в основном нам попались маслята, лисички, сыроежки да жёлтые опята.

— Люблю мороженые маслята, — сказал Онегов. — У меня даже книга вышла с таким названием “Еловые дрова и мороженые маслята”.

— Ну, маслята у нас ещё не попали под мороз, — улыбнулся Семидушин.

— А я люблю побитые морозом польские грибы, — сказал я. — У них особый приятный вкус. Они крепкие, хрустят на зубах. Добавишь побольше яичек и лука — это просто объедение, деликатес.

— Ни разу не пробовал, — признался Онегов. — Даже не знаю, какой на вкус этот ваш борисоглебский польский гриб. Кажется, по-другому его называют — моховик каштановый.

— Верно, моховик, только не обычный моховик, не тот, что вы в книге описали. Он отличается тёмно-коричневой шляпкой, надавишь на неё, и та окрашивается в синий цвет. Давайте, Анатолий Сергеевич, сходим через месяц за грибами. Приезжайте на ноябрьские праздники... Наберём грибов, нажарим, как сегодня, полную сковороду.

— Ловлю на слове. Ведь приеду обязательно, не обмани...

Кто мог знать, что Онегов сдержит слово и приедет специально ко мне в гости, чтобы пойти в поход за польским грибом. Но это будет через месяц.

Сейчас мы ели грибы, названные последними осенними, в гостеприимном доме егеря Семидушина. Разговор с лесной темы сменился на рыболовную. Затянулся он надолго, поскольку оба собеседника оказались заядлыми рыбаками. Я с интересом слушал рассказы о хитростях умных щук, о том, на какого живца лучше ловить полосатого окуня и как лучше ловить на крутых перекатах красавцев язя и голавля. Когда беседа закончилась, я понял, что их объединяла не только тяга к рыбалке, но и расположенность друг к другу. А ещё помогала искренность, простодушная напористость, лёгкость обращения, бесшабашность.

Расставание с егерем закончилось обещанием Онегова достать и выслать ему редкий набор нужных лесок для ловли плотвиц и густеры.

У меня не было сомнений, что данное слово писателя будет сдержано. Во всём виноват был их неподдельный интерес друг к другу. Для Михаила Терентьевича Семидушина писатель Онегов вызывал уважение не только благодаря социальной и психологической зоркости, точному чувствованию глубин народной жизни, мастерскому владению русским словом, но, в первую очередь, человеческими качествами, умением дружить.

Годом раньше, после публикации моего очерка “Смотрю, как растут деревья” в столичной газете “Советская Россия”, героем которого являлся егерь Семидушин, писатель Онегов тотчас попросил меня познакомить с ним. Восхищение вызывал образ простого деревенского жителя, подвижника, патриота, сумевшего найти своё достойное место в жизни, открыть и развить свои многогранные таланты. Ему под силу оказалось и организовать в сельском клубе местный театр, выпуск яркой сатирической газеты, и начать писать стихи, частушки, рассказы в районную газету. Но меня больше всего сразили и впечатлили картины, написанные Семидушиным маслом как на холсте, так и на берёзовых плашках. Они висели на стенах дома, превращая его в картинную галерею. Тут и знакомые деревенские пейзажи, и тетеревиные тока, и цветущие вербы, посыпанные будто золотой пылью. Одна из картин “Ермак в Сибири” написана была при загадочных обстоятельствах. Михаил Терентьевич проговорился мне случайно, что прежде чем писать её, он сшил казацкую одежду, облачил в неё своих односельчан и только потом приступил к работе. Не знаю, признавали ли сельчане сходство с изображёнными на холсте героями, но на картину приходили любоваться семьями.

Было ещё одно тихое, незаметное увлечение у егеря — ежедневные записи наблюдений за природой и деревенской жизнью в обширном дневнике. Завёл он этот дневник сразу после войны. Когда я познакомился с ним, прочтя несколько страниц, то моему восторгу не было границ. У нас в стране целые институты занимаются изучением проблем климата, почти все заповедники ведут летопись природы, записывая и сохраняя фенологические наблюдения для науки. А тут один человек пятьдесят лет (!) фиксирует изо дня в день, из месяца в месяц, из года в год все природные явления, разные тайны поведения зверей, птиц, насекомых, рыб. Конечно, можно задыхаться от восхищения проделанной архиважной, скрупулёзной работой егеря-летописца, но труд, выполненный им, воистину имеет научную ценность, позволяя разгадать глобальные изменения климата, сохранить тысячи редких видов животных. А мне дорог дневник стал ещё и тем, что он давал автору возможность понять и себя, и окружающий мир, и своё поведение в нём, а также законы природы. Отсюда так дорога мне дружба с Семидушиным. Потому и Онегов потянулся душой к Семидушину, пожелав с ним побродить по лесу, посидеть с удочкой на берегу речного окуневого омута. Присутствуя при общении двух любителей природы, я вспоминал слова замечательного русского писателя Салтыкова-Щедрина: “Для писателя нет большей награды, как иметь публику, которая настолько ему верит, что даже от времени до времени удостаивает его непосредственным с собою общением”.

Для Онегова дневник егеря был интересен ещё и тем, что тот был фронтовиком. Однако про героическое прошлое сказано было не в дневнике, а в отдельном фронтовом альбоме. Там писатель прочёл о том, что Семидушин 22 июня 1941 года принял первый бой на границе Украины и Польши, где сразу получил ранение. Лечился в госпитале города Артёмовска. Там и начался отсчёт ведению фронтового альбома. На его страницах разместились и стихи автора, и рисунки боёв, и портреты сослуживцев.

Месяц за месяцем в альбоме появлялись всё новые записи о событиях тяжёлых военных дней. Онегов расспрашивал о них подробно. И фронтовик рассказывал про отступление 12-й армии, в которой воевал, и где вновь получил тяжёлое ранение. Пока лечился в госпитале, его 12-я армия вместе с 6-й армией попала под Уманью в окружение, в плен попали генералы армии Понеделин и Музыченко. В альбоме много фотографий, к каждой есть пояснения. Вот фотопортрет А.Лукьянова, лучшего друга детства, сослуживца, потерявшего в бою левую руку. А вот трагическая страница, написанная, видимо, дрожащей рукой. Онегов не мог без слёз её читать... При разминировании Масальского района 10 июня 1945 года Михаил Терентьевич нашёл в кармане одного убитого солдата комсомольский билет. Оказалось, что это был его брат. На той же станице записано и стихотворение автора о страшной встрече с погибшим братом, после которой он “упал, словно громом разбитый”.

Узы дружбы писателя и егеря развивались и крепли на моих глазах. Я рад был, что познакомил их. Они переписывались, говорили по телефону. Онегов не забывал дарить Семидушину свои новые книги и журнальные публикации, а также присылать нужные для рыбалки лески и крючки. А в ответ в Москву летели письма с рассказами егеря, которые я публиковал в районной газете.

Онегов любил читать лирические миниатюры Михаила Терентьевича вслух, порой с актёрским выражением:

“Проходит ночь. Ещё в темнозорь, среди моховых болот в глубине мрачного леса, начинает свою таинственную песню лесной отшельник — глухарь. Древняя, тихая, как шум леса, песня, чередующаяся со щелчками и шипящими звуками, доносится с токовища. Одна такая песня заполнилась мне особо... Жаль, один я был на этом концерте”.

Читал и я Онегову вслух рассказы Семидушина. Один из них про то, как мы с егерем выследили умную рысь, которая садилась, как собака, на землю, садилась и думала, приходилось читать два раза подряд. Так писатель был поражён творческим даром егеря. А моё восхищение трудом и талантом Семидушина вылилось в то, что спустя десяток лет после его смерти я издал в московском издательстве “Книжный мир” отдельной книгой “Дневник егеря Семидушина”.

В своих письмах ко мне Онегова часто вспоминал Михаила Терентьевича, передавал тёплый привет, высылал подарки. Часть выдержек из тех писем памятны мне по сей день.

Здравствуй, дорогой Толя!

К вам я собираюсь в начале декабря (на пару дней и только к Семидушину на лисьи норы с собачонкой).

К Семидушину я хочу подъехать после вашего (с Андроновым) визита в столицу.

Увидишь Семидушина, спроси, пожалуйста, можно ли приехать к нему 4-5 декабря. Без ружья, только с собакой, чтобы сходить на лисьи норы — пусть он стреляет, а я буду у него за егеря! Тогда бы 3-го декабря я прибыл к тебе, а 4-го рано утром отправился бы к Семидушину.

А.Онегов.

10.11.1986 г.

Толя, милый, здравствуй!

Получил я письмо от Семидушина. Благодарит меня за книгу. Просит леску для спиннинга. Как достану, так и пришлю. Передай ему привет.

А.Онегов.

Февраль 1987 г.

Здравствуй, милый Толя!

Низкий поклон Семидушину. Скажи ему, что его просьбу по части хорошей лески 0,3 для спиннинга я очень помню — вот если поеду в Финляндию по весне, то привезу обязательно. А так, Толя, не свидимся в Борисоглебе, видимо, до сентября. В конце марта убегу в деревню и буду там до первых чисел мая. Затем приеду в Москву и, если все будет ничего, то поеду в Финляндию. А там — Пелусозеро до сентября.

Твой Онегов.

Март 1988 г.

В ту осень Анатолий Онегов приехал ко мне в гости во второй раз. Сдержал обещание. Ему хотелось насобирать в лесу корзину польских грибов, которые в книгах называют моховиками каштановыми. Беда состояла в том, что он приехал не в конце октября, когда еще погода стояла тёплой, а в студёном ноябре. И как назло в день, когда мы нацелились на поход за грибами, выпал первый густой снег. Онегов заметил моё волнение, переживание за исход тихой охоты.

— Какие уж тут грибы, — с досадой выпалил Онегов. — Пропала моя мечта, стремление поесть обещанных жареных польских грибов. Придется двигаться по другому плану... Ты обещал свозить меня к какому-то интересному человеку, бывшему учителю, занимающемуся резьбой по дереву и открывшему на дому целую картинную галерею.

— Нет уж, раз собирались по грибы, значит идём, — отрезал сурово я. — Ничего, снег только выпал, гриб не погиб, ждёт нас.

— Интересно, — почесал затылок гость. — Никогда не собирал грибы по снегу.

— Придётся попробовать. А к резчику по дереву вечером поедем. Он ждёт нас на чай с самоваром.

Встреча с оригинальным самобытным художником Алексеем Гавриловичем Пичугиным, живущим в селе Березники, действительно, была мною запланирована заранее. То был удивительный человек, добрейшая душа, талантище. Когда многие газеты и журналы опубликовали мой очерк о его картинной галерее под названием “Деревенский эрмитаж”, то к нему поехали со всей страны неравнодушные люди посмотреть, как на деревянных плахах умещаются и выглядят копии картин великих Репина, Васнецова, Сурикова, Кустодиева, Рафаэля, Рембрандта. Привозил к нему и я многих известных журналистов, киноактеров, художников, учёных. В этот раз я решил познакомить своего давнего друга-художника с Анатолием Онеговым.

Я знал, каким душевным тяготением к творчески одаренным деревенским людям обладает Анатолий Онегов. Такие встречи, знакомства и беседы подпитывают его, вдохновляют и заряжают здоровым оптимизмом. В каждый его приезд мне приходилось устраивать ему посиделки с моими земляками, ставшими и героями очерков и просто моими друзьями. Среди них лесничий Валентин Белоусов, открывший клуб трезвости, газосварщик Анатолий Козлов и врач Валентин Рычков, отстроившие в далёких деревнях семейные усадьбы, гармонист Виталий Королев и балалаечник Лев Кленкин, организовавшие в районе праздник народной музыки, поэтесса Валентина Попова, проводившая в деревне творческие посиделки. Теперь нас ждало чаепитие среди картин русских и зарубежных художников, вырезанных на дереве бывшим учителем Алексеем Пичугиным.

Однако, прежде чем собраться в гости к самобытному художнику, мы должны были совершить поход за грибами.

И к моему удивлению, несмотря на неожиданно испортившуюся погоду, на сулившуюся из-за этого неудачу, Онегов не стал со мной спорить, взял корзину и отправился вслед за мною в лес.

Давно я не испытывал желания порадовать любимого писателя, как в те напряженные часы поисков... Подогревало то желание и недавнее повторное чтение книги “Еловые дрова и мороженые маслята”. Онегов восторженно писал о подобной тихой охоте:

“Я очень люблю собирать последние осенние грибы. Люблю находить их, осторожно укладывать в корзинку и приносить домой, в тепло. В тепле грибы будто станут просыпаться, отходить от холода, и скоро весь дом наполнится запахом осени, ароматом осеннего гриба.

Поздней осенью в лесу встречались мне нередко и желтоголовые моховики, грибы коренастые, плотные. Чаще я находил моховики на южных склонах лесных холмов среди седого мха и опавшей сосновой хвои. Эти грибы дольше всех держались в лесу, и иногда я находил их даже после того, как ночные морозы стягивали льдом лужи на дорогах и украшали ледяными пленочками-закройками берега таежных озер-ламбушек.

Такие ночные морозы уже вовсю хозяйничали в лесу, и моховики, найденные в это время, больше походили на желтые льдышки, чем на настоящие грибы. Я осторожно выбирал грибы-льдышки из мха и прямо так, с примороженными к шляркам сосновыми иголками, убирал в корзинку или в походную сумку.

Дома замороженные грибы оттаивали, снова становились настоящими грибами, и с их шляпок сами по себе сползали в стороны сосновые иголки”.

Мы шли среди заснеженных деревьев и кустарников и долго не разговаривали. Я сосредотачивался на мысли, что должен удивить рассерженного гостя, и искал те памятные места, где ранее находил польский гриб. У Онегова, наверняка, дума была о другом, о том, зачем он поддался на эту неразумную, заранее проигрышную тихую охоту.

И только из уст писателя вырвалось негодование: “Где ж тут в снегу могут расти твои грибы?!”, как я увидел первый гриб. На белой тонкой простыне из снега красовалась темно-бурая мясистая шляпа. Онегов, завидев мою находку, сразу обмяк, заулыбался.

— Обычно человек ищет грибы, а тут грибы сами к тебе идут, — сказал он. — Начало хорошее, обнадеживающее.

— В этом лесу я свой, знакомый, — шутливо, но с важностью в голосе заявил я. — Лес узнал меня и велел грибам выходить.

Вскоре мне попался второй и третий польский гриб. Они торчали из-под снега на тонких ножках. Вид у них был побитый, мокрый. Обычно такие грибы не вызывают доверие, их по незнанию не берут, а сшибают ногой. Рядом со вторым польским грибом лежал бездыханный красный мухомор, сбитый кем-то палкой. Я убрал лесные подарки в корзинку и побрёл дальше. Онегов отошел от меня метров на двадцать и вдруг подал радостный голос.

— Наконец-то и мне удача выпала. Только шляпа на грибе какая-то клейкая, да улитками, видимо, поедена.

Через пару минут вновь разразился восторгом:

— А этот твой “поляк” более крепкий, бархатистый. Выходит, жарёха у нас с тобой, Толя, получится отменная.

В конце тихой охоты у нас в корзинках лежало по десятку польских грибов. Для жарёхи их вполне хватало, и мы прекратили ходить по заснеженным лесным чащобам, будто миноискатели. Надышавшись свежего воздуха, послушав редкий стук дятла, я предложил вернуться домой.

— Хочется ещё полчаса погулять по сосняку, — возразил Онегов. — Идти спокойным шагом, погладить могучие деревья и ни о чём не думать.

— Я в детстве любил бездумно бродить по лесу.

— Для меня лес в любом возрасте вызывает чувство восторга. Лес с его грибами, птицами, бабочками, зверьём — это, пожалуй, единственная возможность понять, почувствовать, зачем Бог создал эту землю.

За обеденным столом мы ели жареные грибы, залитые яйцами. Онегов похваливал то вкусную еду, то хозяйку дома, мою жену Галину, сумевшую устроить праздник желудка.

Вечером мы были в гостях у жителя деревни Березники Алексея Гавриловича Пичугина. Он нас ждал. На столе пыхтел самовар, горели свечи. Румяные баранки, пухлые пряники с повидлом, банка с земляничным вареньем и ваза с красочными фантиками конфет указывали на особое гостеприимство.

Но, увы, мы долго не садились за стол. Пичугин, как высокообразованный гид, водил приехавшего столичного писателя по комнатам, на стенах которого висели привлекательные картины, вырезанные из дерева, и рассказывал, рассказывал. Онегов слушал внимательно, выказывая всем своим видом, насколько он поражён увиденным. Перед ним открылся чудесный мир былин и сказок, затаившихся на липовых плашках. Из его груди вырывался поток вопросов — откуда такое увлечение, как это возможно, где взять столько сил и желания, каким образом удалось создать настоящую картинную галерею. Единственное, что не спрашивал Онегов, так это про то страшное время, когда Пичугин сидел в лагерях — в немецких, а потом по доносу в своих советских. Я хоть и говорил писателю про то, что репрессии не убили в бывшем учителе страсть к рисованию и резьбе по дереву, но всё же опасался за ненужную и не вовремя сказанную реплику.

Хозяйка дома, чтобы занять меня чем-либо, дала в руки фотоальбом. Я листал его и останавливался на ранних снимках. Смотрел подолгу на фотопортреты Пичугина давних лет и видел дерзкую решимость в чертах лица, в гордой посадке головы. Видно было, что учитель знал себе цену уже тогда. Ни война, ни репрессии не сломали его, не убили в нем жажду творчества.

Онегов каким-то образом понял это, не видя фотографий, оценил, поддержал художника.

— Вы человек-боец, человек с нравственной программой созидателя, творца, — сказал он за столом с самоваром. — И спасибо Толе, что он познакомил меня с вашим творчеством. Широк и многолик круг ваших друзей-патриотов, которые, как к магниту, тянутся к вам, чтобы отвести душу, как отвел её сегодня я у вас. Потрясающий труд, замечательная картинная галерея... “Найти в человеке человека” — так, помнится, ставил задачу Достоевский. И он прав: “Человек есть тайна. Ее надо разгадать...”. Толе, видимо, удалось разгадать вашу тайну — она в служении высокому искусству, в творческом осмыслении жизни.

Пичугин прервал Онегова, добавил:

— Смысл жизни в творчестве. Ещё — в любви к истории, как своего родного края, так и Отечества, в преданности земле... Вот почему у меня много картин, вырезанных на деревянных плахах и отображающих исторические события, скажем, битву на Куликовом поле, или сюжет с бояриной-старообрядкой Морозовой. История живёт в нас. Память — величайшее богатство. Вчера к мне приезжали московские кинодокументалисты с “Союзкинопроката”. Что их интересовало? Что они снимали? Их интересовало, как живут старые люди. А я им не про жизнь, а всё больше про воспитание патриотизма говорил... Четыре часа снимали. К осени обещали фильм.

— Над чем сейчас работаете?

— У меня на столе — липовая плаха, на которой будет вырезан в натуральную величину красивый цветок, растущий и цветущий сейчас у меня на окошке. Это волшебный букет. Диаметр колокола-цветка 17 сантиметров. На одной стрелке растения — четыре таких больших цветка. Вот я и вырезаю этот букет.

Поговорили уже за столом, за чашкой чая и о писательском труде. Пришлось Онегову пересказывать свой творческий путь в природоведческую литературу, как он многотруден, непонятлив для чиновников, и в то же время важен и значителен. Исходя из услышанного, Пичугин сделал вывод, говоря собеседнику:

— Писатель размышляет о самых насущных философских вопросах: об устройстве нашего мира, о поиске человеком своего предназначения, о ежедневном нравственном выборе собственного пути, о смысле любви, труда, воспитания. Вот и выходит, что смысл труда для настоящего писателя состоит в том, чтобы изменить мир к лучшему. Это тяжёлый и опасный труд, сравнимый разве что с солдатским. Это работа на опережение, чтобы дать ориентиры своим современникам.

— Согласен, — кивает головой Онегов. — Добавлю только, что гармония и процветание в мире наступили бы давно, если бы к обязательным предметам изучения в школах отнесли и краеведение, и экологию.

Уезжали мы из дома Пичугина со значительными подарками. Онегову вручена была картина с живописным лесным пейзажем, а мне сюжет с красногрудыми снегирями. Через несколько дней Онегов, потрясённый творчеством деревенского педагога-художника, прислал мне большое содержательное письмо с таким предложением: “А вот к Пичугину поедешь, закинь удочку: купить бы мне у него какую-нибудь работу, но только не цветочки и не очень-очень большое, что-то, как у тебя — Куликово поле. Поговорит. Ладно? Чтобы человека только не обидеть никак”.

С каждым приездом на борисоглебскую землю Анатолий Онегов всё больше приобретал близких ему по духу друзей.

Жили без атомной станции и проживём...

Беда пришла в Борисогебский район с самой неожиданной стороны — Ярославский облиисполком решил построить здесь атомную станцию. Народ в большинстве своём начал роптать, ругаться, вступать в дискуссии с местными молчаливыми чиновниками. Из памяти ещё не выветрилась чернобыльская трагедия, ещё не залечили раны те отважные борисоглебцы, что были мобилизованы на Украину для ликвидации последствий радиационной аварии.

Ситуация в общественном мнении накалялась ещё и потому, что обсуждение строительства атомной станции шло на уровне слухов и домыслов, а официальной информации никто из представителей власти как районного, так и областного уровня не публиковал. Со слухами бороться можно было только при помощи правды. А правда нуждалась в подкреплении достоверными документами. Но где их взять? И кто выступит в качестве правдоискателя?

Не знаю почему, но на мою долю выпала честь возглавить общественное движение района против строительства атомной станции. Может потому, что я был неравнодушным, активным журналистом районной газеты “Новое время” и постоянно выступал то на страницах районной газеты, то в областных и центральных газетах против произвола чиновников и в защиту родной природы. Кому-кому, а экологу, как говорится, сам Бог велел подняться на борьбу со злом. В данном случае злом для жителей Борисоглебского района и прилегающих к нему других территорий являлась атомная станция, со строительством которой уничтожалось живописное озеро Спасское и сама тихая патриархальная жизнь сельского населения.

За год до тревожных известий атомщиков, которым приглянулся наш лесной район, я опубликовал в районной газете очерк “Спасское озеро”. О нём мало кто знал даже из рыбаков. Расположившись среди топких болот и топей, окружённое столетними соснами, это древнее озеро представляло собой уникальную экосистему. Вода в нём держалась чистейшая, полезная по многим медицинским показаниям, а щуки и окуни обладали невероятным вкусом. Сочетание озёрного, соснового и болотного воздуха оздоровляет любого пришедшего сюда человека, заряжая его оптимизмом и желанием беречь природу. Глядя на отражающиеся в воде кроны сосен, на несуетливую жизнь поселившихся здесь разных птиц, понимаешь смысл и значение слов Достоевского — “Красота спасет мир”.

И теперь рядом с этим живописным и уникальным озером будет возведена громадная атомная станция. По прихоти чиновников она должна дать дополнительные рабочие места. Непонятно только, зачем увеличивать отток из пустеющей и так сельской местности?! Вместо деревень с садами и огородами — заводы и города с асфальтом. Вместо озёр с чистой водой и щуками — пруды для сброса технической воды. А как же быть с заповедью великого Достоевского о том, что нация должна обязательно родиться и воспитываться на почве, на земле, вокруг садов и лесов, и лишь потом жить на асфальте?!

Прежде чем начать открытую борьбу против строительства атомной станции и подключить к ней народные массы, мне нужно было добыть какой-либо документ, подтверждающий атомные планы областных чиновников. Первым на помощь пришёл Онегов. По его совету я написал письмо в Ленинградский государственный институт проектирования городов (Ленгипрогор).

Долгожданный ответ не заставил себя ждать. На удивление он пришёл не только скоро, но и с подтверждением моих опасений. Меня охватило волнение, когда я читал письмо, подписанное главным инженером института В.А.Щитинским. Всё-таки решение о строительстве атомной станции не является предположением, а тем более слухами, а имеет реальный заказ.

Инженер писал:

“Зав. отделом писем

тов. А.Н.Грешневикову.

Редакция газеты “Новое время”.

Уважаемые товарищи!

Институт “Ленгипрогор” действительно приступил к разработке вариантов размещения и экономического обоснования жилого поселка для трудящихся Ярославской АТЭЦ.

Наш институт работает по заказу Горьковского отделения института “Атомэнергопроект”, который занимается проектированием Ярославской АТЭЦ. В настоящее время еще не выбрано окончательно место для размещения АТЭЦ и естественно местоположение поселка для нее.

Пока намечено три возможных района размещения станции и ее поселка: Борисоглебский, Большесельский и Тутаевский.

После тщательного рассмотрения всех вариантов основным заказчиком Ярославским облисполкомом будет окончательно выбрано местоположение станции и поселка.

20.09.1989 год”.

Из письма стало известно, что атомная станция будет тепловой (АТЭЦ), и одним из вариантов ее размещения является наша родная борисоглебская земля. Даже перенос стройки в соседний Большесельский район не мог нас успокоить по одной простой причине — он рядом, и озеро Спасское граничит с ним.

Редактор газеты Жанна Трусова разрешила мне опубликовать письмо ленинградского инженера с моими резкими комментариями. А сразу после этой статьи, вскрывшей правду, она поддержала, не побоявшись окрика из райкома партии, и публикацию нашего обращения к жителям района о сборе подписей против строительства атомной станции. Газета в один миг стала центром народного сопротивления. Не только из района, но и из других городов области к нам потекли в поддержку потоки писем. Писатель Анатолий Онегов подключил известных писателей и ученых к просветительской работе. Нам позарез нужно было авторитетное мнение тех людей, которые знали плюсы и минусы атомной энергетики и могли доступным языком поведать сельчанам о пагубных последствиях строительства АТЭЦ. Онегов их нашёл, подключил к агитации. В колхозах и совхозах, на предприятиях района вместе со сбором подписей мы начали распространять листовки с выступлениями академика Михаила Лемешева, писателя Василия Белова, художника Олега Отрошко, журналиста Игоря Дьякова, писателя Петра Дудочкина.

Ощутимую поддержку в формировании протестных настроений, в организации митингов оказал нам всё тот же Анатолий Онегов. Его выступления перед рабочими и колхозниками в нашем районе, а также в городе Ростове Великом ускорили сбор подписей и увеличили поток сердитых писем в столицу, в кабинеты высокопоставленных кремлёвских начальников.

Побудительным мотивом побороться с атомщиками у писателя Онегова была обеспокоенность за жизнь сельской провинции с чистой природой, где он собирался купить дом и развести сад. Будучи экологом, он осознавал, какой бедой может обернуться для района глобальная стройка. Но и это не вся полнота обеспокоенности писателя... Ущерб природе и здоровью людей после аварий на атомных станций носит не локальный, а обширный характер. Поиск экологов всего мира, как сохранить природу, не нарушая её законы, а они нарушаются при строительстве как атомных станций, так и гидростанций, заключается в предоставлению обществу альтернативных источников энергии. Надо дать человеку право выбора иметь под боком, рядом с домом атомную станцию, или ветровую, солнечную, геотермальную, или станции отливов и приливов, на перепаде температур.

Но чиновник не даёт такого права выбора, он даже старательно скрывает любую экологическую информацию о вредном производстве и загрязнении окружающей среды. Для Онегова борьба с экологическими преступлениями, как и с экологическим невежеством стала приоритетной... Чтобы понять писателя, а зачем ему это надо, следует вникнуть в суть его поступков и действий. В стране тысячи писателей, а с покорителями и врагами природы борются один-два-три.

6 июля 1986 года в газете “Советская Россия” появилась полемическая статья Онегова под названием “О декларациях и экологическом невежестве”. Предметом полемики стало выступление в бравурном стиле председателя Госкомитета СССР по гидрометеорологии и контролю природной среды Юрия Израэля, сделанное им после аварии на Чернобыльской АЭС. Слово, как известно, не воробей, вылетело не поймаешь, и когда высокопоставленный чиновник заявил журналистам, что в Москве абсолютно чистые водоёмы, растения, воздух, то одни россияне усмехнулись, а другие просто не поверили. Но сказал-то большой начальник, и написала-то популярная газета! Можно промолчать, согласиться, забыть... Но если такая неправдивая информация будет постоянно звучать из уст чиновников и публиковаться в печати, то как тогда добиться, чтобы Москва действительно была абсолютно чистым городом?!

Разделяя тревогу горожан и заботясь о достоверности экологической информации, Анатолий Онегов писал:

“По роду службы мне приходится часто выступать в различных аудиториях. Главная тема наших бесед — природа, земля. Что делаем мы для того, чтобы беречь нашу землю, нашу жизнь?.. И не было у меня такой встречи, где бы не возникали вопросы: “Почему нам ничего не говорят о том же загрязнении воздуха, рек, продуктов?”

Увы, приходилось вспоминать тут и вашу газету, которая пользуется весьма широкой популярностью. Вот почему я и решил написать вам по поводу двух публикаций в номере за 29 июня. Первая публикация: “Осталось дать старт”. Цитирую: “По этому поводу председатель Госкомитета СССР по гидрометеорологии и контролю природной среды Ю.Израэль в интервью журналистам сказал: “Москва — абсолютно чистый город. Чисты его атмосфера, водоемы. О каких-либо отклонениях в чистоте продуктов питания и речи быть не может...”

Во-первых, абсолютно чистого города быть не может вообще. Во-вторых, если вы знаете Москву, если ходите по городу пешком, то и для вас должно быть фактом известным, что давно нашу столицу навестили, а затем и прописались здесь постоянно так называемые смоги, о каких речь идет на пятой полосе вашей газеты. Как и в других городах мира, смог может быть интенсивнее в тех или иных погодных условиях. Сегодня воскресенье, сегодня обстановка благополучная, но завтра в это же время (около полудня) посетите хотя бы Садовое кольцо, Комсомольскую площадь — погода и завтра будет располагать для того, чтобы “людям со слабыми легкими или сердцем” было тяжело дышать в целом ряде районов Москвы. Для кого нужны такие декларации? Для Запада? Запад, видимо, информирован о том, что Москва действительно город относительно чистый... Но ведь “Советскую Россию” читают и советские люди”.

Критика вызвала гнев у Юрия Израэля, и он дал команду опубликовать опровержение. Но как можно обвинить писателя в клевете, если любой москвич в суде докажет, что в реку стекают промышленные и бытовые отходы, что заводы не имеют фильтров и загрязняют воздух. Неизвестному автору, скрывающемуся за названием “Корр. ТАСС”, пришлось в своей статье “По поводу одной полемики” изворачиваться, как змее на сковородке. С одной стороны, он соглашается с Онеговым об усилении борьбы за охрану окружающей среды Москвы, но, с другой стороны, выгораживает Израэля, что тот якобы не говорил журналистам про смоги и иные экологические проблемы города, а вёл речь лишь об абсолютно нормальной радиационной обстановке в городе после аварии на Чернобыльской АЭС. Но если Москва абсолютна чиста, то каким образом и атмосфера, и часть продуктов питания оказались загрязнёнными? Даже в Ярославле разразился скандал с появлением в магазинах и на рынке “радиационного” мяса. И этот обличительный факт часто звучал на митингах в нашей области против строительства АТЭЦ.

Правдивую статью писателя Онегова поддержал академик РАЕН, эксперт ООН по охране окружающей среды Михаил Яковлевич Лемешев. Он также обвинил Юрия Израэля в сокрытии информации о радиационном загрязнении российских территорий.

Мне удалось разыскать Лемешева в Москве и взять у него интервью для нашей районной газеты. В листовке, которую наши активисты раздавали на митингах против атомного проекта, звучал его призыв: “Нет атомной станции! Нет доверия Израэлю!”.

Окрыленный нашей поддержкой, а также поддержкой известного академика, Анатолий Онегов стал более яростно выступать на митингах в Борисоглебском и Ростовском районах. На этих публичных дискуссиях мы собрали более двадцати пяти тысяч подписей против строительства атомной станции. Если встречи с борисоглебцами для Онегова приходилось организовывать мне, то ростовцев собирал художник-финифтяник Анатолий Зайцев. На многих митингах основным нашим оппонентом был известный в области энергетик Тюрин. Его аргументы и факты, как правило, тонули в криках и гневе народа.

Чем яростнее и многочисленнее становились наши протесты, тем больше авторитетных ученых подключались к нашей борьбе. С одним из них, с физиком-ядерщиком Григорием Устиновичем Медведевым меня познакомил Онегов. Он дал мне его домашний адрес. Мы списались. И его знание проблем атомных станций, присланные статьи и книги помогли нам вести дискуссию с профессиональными энергетиками почти на равных. Эмоции и гнев уходили в сторону, аргументами становились факты, цифры и свидетельства специалистов. Безусловно, физик, строитель атомных станций Григорий Медведев был тем профессионалом, к позиции которого наши оппоненты относились с почтением.

В большом архиве у меня сохранилась книга Медведева “Миг жизни”. На титульной стороне посвящение: “Анатолию Николаевичу Грешневикову — с верой в доброе дело. и чтобы все были живы. Да поборемся за это. Г.Медведев”.

Есть и письма этого смелого ученого и настоящего патриота нашего Отечества. Одно из них стоит опубликовать, так как именно его я читал во время встреч с людьми:

“Уважаемый Анатолий Николаевич!

Вы на правильном пути! Ваша решимость мне по душе. Надо публиковать правду об атомной энергетике. К сожалению, у меня сейчас нет рукописи “Чернобыльской хроники”. Имевшиеся три экземпляра отдал в журналы и издательства — кто быстрее напечатает. Так их и предупредил. Возможно, недели через две будет опубликован большой кусок из “Чернобыльской хроники” в газете с предисловием академика А.Д.Сахарова. Тогда я вам сразу вышлю для перепечатки.

А пока посылаю вам свою книгу “Миг жизни”. Прочтите. Она, на мой взгляд, может послужить тем, что даёт возможность читателю прожить атомную жизнь, испытать на собственном читательском опыте, что такое мирный атом. Публицистика хорошо, но она больше для головы. “Чернобыльская хроника” тоже публицистика, но построена по законам прозы. Я пытался там провести читателя через картины атомного ужаса, но когда “Чернобыльская хроника” будет напечатана — не знаю. А “Миг жизни” есть, и книга может работать.

Если есть в Ярославле издательство, можно было бы специально для вашей области перепечатать наиболее интересное, например, “Ядерный загар”. Вот пока всё, чем могу помочь.

С приветом и наилучшими пожеланиями добра и счастья!

Г.Медведев.

26.12.1988 год”.

На одной из встреч в Ростове Великом с жителями города я зачитал письмо Георгия Медведева и назвал автора достойным гражданином нашего Отечества. Вдруг из аудитории раздался риторический вопрос.

— А кто такой гражданин Отечества?

Вместо меня опережающе ответил Анатолий Онегов:

— Это человек, желающий людям добра. Он, может быть, книжек не читает, в картинные галереи не ходит, но у него в голове — свет, понимаете?

Задавший вопрос согласно закивал головой. А я в ту минуту подумал о самом Онегове — ведь он несёт людям свет, знания, добро. И главные письма, поддерживающие меня, как главного “бузотера”, по выражению чиновника облисполкома, а также наше гражданское протестное движение в районе, приходили от Онегова. Его слово, настойчивость, правоту мы чувствовали и ощущали всегда. Ради истории и правды происходящего хочу часть писем о тех событиях обнародовать.

Милый Толя!

Я дал твой адрес Архангельской ассоциации, которая борется против АЭС, и Костромскому народному фронту, который тоже борется против АЭС (но у Костромы ветер в голове, они и к Сахарову бегают, и к Адамовичу с Шатровым). Задружись с Архангельском — там, видимо, народ русский боевой. А Кострому держи на прицеле: либо пристегнуть к упряжи, либо “застрелить”.

Я написал письмо руководству страны (открытое) по поводу АЭС. Выдвинул несколько пунктов, которые считаю необходимым осуществить для общего блага. Скоро пришлю письмо вам. Так что вроде бы теперь и ко мне идут все “атомщики”, как в прошлом, критики переброски.

Толя, постарайся связаться с писателем Григорием Устиновичем Медведевым (он физик и писатель, участник нашего атомного строительства, с приличной дозой радиации в организме). Он написал “Чернобыльскую хронику” о событиях в Чернобыле — ее бы сейчас как раз в печать. Но ее жмут. Напиши Медведеву, сошлись на меня (одним из пунктов в письме к руководству страны я прошу срочное издание книги Медведева), попроси прислать что-то из книги в районную газету, а то и в “Юность” — можно “Чернобыльский дневник” печатать из номера в номер, там есть и трагедия, есть и великий подвиг вертолетчиков, милиции, химвойск. Словом, вот так вот. Адрес Медведева: Московская область. 143530 г. Дедовск, ул. Энергетиков дом 20, кв. 39.

А.Онегов.

5 декабря 1988 года.

Здравствуй, милый Толя.

Письмо получил, получил открыточку и газеты.

Посылаю тебе копию открытого письма руководству страны, которое передал адресату еще в декабре. Копии сделали мне только что. Познакомься. Можешь использовать что-то в своих работах. Обрати внимание на те 12 пунктов, которые я перечислил. Гласность по ним необходима, а то мы и до конца света не будем знать, зачем строят у нас АЭС. Кпд их “нуль”! Это хорошо строить такие АЭС в ФРГ, которая покупает стержни и отходы от станций вывозит из страны. А мы на производство топлива к АЭС тратим энергии поди больше, чем производим. Но так как мы не умеем считать ничего до конца, вот и получается, что затраты на топливо мы не учитываем при оценке кпд АЭС. Это об экономике. А с экологией здесь полный гроб. Ну, вот пока и все.

Писал ли ты в Череповец? Это я о том барском доме в Реброве... Будет ответ, сообщи мне.

Толя, очень может быть, числа 26 января я двину в ваши края — меня просят приехать в Ростов на встречу с горожанами, были оттуда ходоки. Там я буду только вечер, ночь и утро, а днем (к вечеру) 27 числа (пятница) тогда буду попадать к тебе, если ничего не изменится. Заранее сообщу.

Что у тебя нового?

Письмо Белоусова из твоей газеты зачитывал 6-го числа на семинаре в ВООПИКе — все это пишется на пленку и расходится по стране. Ну, вот пока и все.

Не скули!

А.Онегов.

7 января 1989 года.

Милый Толя!

Если ты не очень занят и не в бегах, то 27-го января (к вечеру, вторая половина дня) постараюсь заглянуть к тебе. Правда, совсем ненадолго, ибо в субботу 28 января уже надо будет быть в Москве.

Толя! Сообщаю тебе адрес новосибирских ученых, которые занимаются энергетической программой, альтернативной АЭС. Я с ними в большой дружбе. Напиши, сошлись на меня — о вашей АЭС они знают от меня. Предлагают свою помощь и вам. Не теряй времени. Это и есть актив новосибирской “Памяти”. Адрес — Будянову Валерию Павловичу...

Их письмо было в “Молодой гвардии”, по статье Дудочкина.

Онегов.

15 января 1989 года.

Милый Толя.

Написать тебе сразу в воскресенье не смог. Пишу только в среду.

Еще раз напоминаю наш договор — чтобы я мог точно планировать свое время — 25 февраля (суббота) выступаем у вас в городе, лучше с утра, чтобы мы успели приехать из Ростова. А 26 февраля выступаем в Юркине, время пусть они планируют, только так, чтобы вечером в Борисоглеб вернуться, а утром, 27 февраля, мне уехать в Москву.

Поклон Галке.

Онегов.

1 февраля 1989 года.

Толя! Посылаю тебе газету “Крымский комсомолец”.

Они просят поддержать их в создании всесоюзного движения “Нет АЭС!” и опубликовать в разных местах 10 пунктов, какие были в моем письме.

Факт публикации в Крыму помогает обойти рогатки — что-то оттуда можно вообще перепечатать. Посмотри!

Если что у себя перепечатаешь, пошли в Крым на имя Сергея Михайловича Шувайникова (журналист, 35 лет). Поделись с ним опытом своей работы — опроса (пошли газеты, анкеты).

Будь здоров.

Онегов.

3 февраля 1989 года.

Толя!

Пишу тебе очень коротенько!

Сегодня купил тебе Хомякова. А послать уже не смогу — через день уезжаю, а почтовые отделения у нас закрыты с целью перевода на кооперативное обслуживание. Народ весь из почты поразбежался — за 100 руб. никто не работает.

Книги у меня. Будешь в Москве — заберешь. Или может быть, Мартышин заскочит и возьмет. Скажи ему. Хорошо?

Ну, а за тобой Розанов — будет летом.

Толя, договор о доме в Реброве остается в силе — ищи и торгуй. К осени у меня должны быть деньги.

Поклон Галке!

Читал ли в “Советской России” статью о вреде АЭС — нуклиды ипр.? Там очень честный разговор о резком увеличении заболеваний в округе АЭС! Это так! Просто медики все скрывают!

В Доме ученых был большой экологический разговор о биосферных заповедниках (14.03.89 г.). Состав был сильный — все ученые, я — от литературы. Был объявлен гр. Израэль, но он не пришел (говорят, испугался меня). За сокрытие радиационных бед в Чернобыле он получил орден Ленина.

А.Онегов.

17 марта 1989 г.

24 июня 1989

Пелусозеро.

Здравствуй, дорогой Толя!

Вчера у нас была почта, и принесли твое письмо. вчера ответить не успел, ибо почта была у нас всего с полчаса, так что письмо уйдет к тебе только в понедельник-вторник. Отвечаю по пунктам.

Шульгин. Толя, милый, не пожалей еще рубля на эту книгу — пошли ее мне сюда ценной бандеролью (другое почтовое отправление с книгой пропадет). Буду премного благодарен. У Шульгина есть еще чудная книга “За что мы их не любим”, но она пока только на ксере. Хотел послать тебе деньги в письме, но не обнаружил у себя пока мелких рублей, трешек. Так что пока твой должник. Хорошо? Пришли Шульгина.

Толстоухов. Это функционер, старающийся выглядеть человеком из народа. Человек без своего собственного мнения, винтик, шурупчик системы. Спрос с него мал. Надо готовить выборы в местные советы и выбирать туда только тех, кто категорически против АЭС.

С АЭС сейчас повсеместно разыгрывается такая штука: решено где-то на верхах переждать, оттянуть референдумы, чтобы народ избавился от радиофобии, а пока все проектировать, но попутно внушать народу, что мирный атом это не так уж плохо (есть, конечно, недостатки, но наука сделает все, чтобы эти недостатки устранить). Вот так и будут с год-два гундеть, а затем, когда народ станет примерять на себя какие-нибудь новые шмотки, что сами наделаем с помощью Хаммеров или накупим у Хаммеров, АЭС и двинуть. Такие и в Карелии: народ требует референдума, а руководство говорит: давайте подождем годика два, пока Ленинград нам все посчитает.

Политика с АЭС должна быть такой. Первое: прекратить всякие проектные работы по части АЭС (денег у нас, говорят, все нет?!), оставить только научные разработки и эксперименты для развития и просмотра темы — никаких проектирований новых атомных объектов. Второе: все усилия на разработку малой энергетики. Третье: разработка и осуществление программы развития и экономии энергетики. И все.

Наверное, надо вспомнить и кое-что из моего открытого письма руководству страны по поводу АЭС. Частично его опубликовали в Крыму, сейчас будет публиковать “Литературный Иркутск” (кстати, они опубликовали кусочек из четвертой главы “Диалога с совестью”). Это письмо опубликовали и в журнале “Земля” Христианско-патриотического союза. Посмотрим, может быть, и вы вернетесь к нему. Кстати, по этому письму издают все-таки Медведева, остальные же пункты программы руководство пока проигнорировало. Посмотри, может быть, есть смысл что-то и опубликовать. Это письмо в Архангельске шло “программой Онегова” на выборах.

Еще раз про АЭС. Может быть, ты думаешь об интервью со мной тут. И задашь вопросы по сегодняшней политике атомщиков и государства, а я и расскажу, что они, сволочье, задумали. И позицию Толстоухова посмотрим и все остальное. И о энергии, которая экспортируется нами за рубеж. И об атомных станциях “наших” на Кубе и в Венгрии, в Финляндии, и о захоронениях у нас отходов чужих... Посмотри тут и мое письмо, оттуда какие-то вопросы можно вытащить. Вопросы сделаешь, отвечу тут же.

Вот, Толя, пока и все. Готовьте людей для выборов в местные советы: поселковый, областной, республиканский. Здесь должны идти единым фронтом, тут-то ваше движение и должно себя показать. А начальство не жалейте — оно говно!!! Но надо готовить на его место свою власть, чтобы ее не перехватили жидята и прочая прожидовленная сволочь (шабесгои, по-старому).

У нас здесь тихо, если не считать того, что в этом году пошли жечь церкви. Сожгли живую часовенку, почитаемую, известную, одну-единственную на округу, где какую-то службу вели (видимо, все выгребли, а там и сожгли). Сожгли две церкви, которые наши ребята не один год ремонтировали — сделали их, а кто-то и сжег. В эту зиму загорится и наша деревня — последние жители в этом году получают квартиры в городе, и деревня на зиму остается без людей. Жгут, сволочи, все, как во времена лиха — общегосударственная политика. Свет у нас тут обрезали, так надо бы мне три письма писать районному начальству, чтобы пока не обрезали. А к нам три фазы идут — для завтрашнего фермера находка. А это всем плевать. Правда, советская власть стала понимать после съезда, что такое Сахаровы-Цукерманы. Председатель сельсовета так и называет жидов жидами. А это уже победа разума над партийной догмой. И городское руководство доходит умом, откуда все беды. Ко мне на беседы приезжают. А так все мирно-тихо. Наблюдаю, как гробят озеро частники-рыбаки, которым я открыл дорогу в 1985 году статьей в “Правде”. Теперь разрешено промышлять рыбу частным лицам. Снасть не ограничивается, сроки не ограничиваются. Все озеро в нерест леща перетянули сетями. Что и поймали, продали на сторону, ибо госцены копеечные. А леща на нерест в заливы не пустили (дорогу лещу перегораживать нельзя — это древний закон). Вот тебе и фермерство, не ограниченное законом. Это как кооперативы без контроля. Вот такое же ждет нас кое-где и на земле, если туда придут маклаки.

Ну, вот пока и все. Пиши.

За газетки спасибо — интересные у тебя газетки, ей-Богу. Лешка вчера до ночи все читал и в восторге полном. Особенно про пчел его тронуло — он теперь у меня пчеловод: ходит за двумя ульями, какие раздобыли тут всеми правдами-неправдами. Натянет на себя намордник, дымарь в руки и туда, а то и просто сидит у улья и что-то соображает. Навез сюда пчелиных книг и вот их штудирует. Толя, пришли мне адрес Пирожкова (и имя, и отчество его). Хорошо? Я его хочу спросить, как у него пчелы зимуют? Сделай еще одно доброе дело.

У нас засуха, жара — вода в озере упала до отметки “катастрофа”. В лесах пожары, но пока небольшие, хотя въезд в леса ограничен. Поклон Галке. Как детишки? А про “Диалог” у “Юности” спроси. Хорошо? Я тебе вроде бы писал, что в июне закончил главу о пьянке. Глава тяжелая — читал тут друзьям — слушают, переживают вроде бы. А кусочек из “Диалога”, что напечатал “Литературный Иркутск” местные мужики слушают молча и с пониманием — кусочек назвали “Мертвым домом” с разъяснением — “рассказ о том, как убивали русскую деревню”.

Твой Онегов.

Толстые папки с многотысячными подписями протестующих я отвёз и отдал чиновникам в облисполкоме. Один из них обвинил меня в искажении фактов и заявил, что институт “Ленгипрогор” отказался от строительства АТЭЦ в Борисоглебском районе и проект будет реализован в другом месте. Я решил проверить сказанное и направил по знакомому адресу письмо.

В ответе главный архитектор института В.Е.Полищук сообщал:

“Зав. отделом писем

Тов. Грешневикову А.

Редакция газеты “Новое время”.

Вторично сообщаем вам, что институт “Ленгипрогор” в 1989 г. на субподряде у Горьковского отделения института Атомпроект на стадии ТЭО разработал раздел “Расселение трудящихся Ярославской АТЭЦ”, в котором были рассмотрены вопросы по выбору площадки под жилищное строительство для расселения трудящихся АТЭЦ.

Оптимальным вариантом из рассмотренных трех по эколого-экономическим и градостроительным показателям считается вариант строительства жилого поселка на берегу р. Волги, на границе Рыбинского и Тутаевского районов.

Более подробную информацию вы сможете получить в Горьковском отделении Атомпроекта, который в настоящее время разрабатывает ТЭО строительства АТЭЦ в Ярославской области”.

Этот ответ архитектора я вместе с друзьями рассматривал как весточку о победе — в нашем районе атомной станции не быть. Но чувство радости быстро испарилось. Мы ведь боролись не только против опасной стройки на родной земле, но и вообще о недопустимости появления ее в нашем регионе. Хорошо, что чиновники в облисполкоме почувствовали в нашей команде силу и то ли прислушались к гневу народному, то ли испугались его, но отступили...

— Не празднуйте победу раньше времени, — сказал борисоглебцам на встрече Анатолий Онегов. — Праздновать будете, когда зарубите атомный проект на ярославской земле. Помогите другим районам. Теперь для вас должно быть чужое страдание как своё.

Перед нами встала задача, каким образом не дать чиновникам права строить атомную станцию около Тутаева. Посоветовавшись с Анатолием Онеговым и Михаилом Лемешевым, я понял, что спасти нас сможет идея проведения всеярославского народного референдума. Оставалось найти способ довести её до жителей области. Впереди ожидалось проведение в Ярославле тринадцатой отчетно-выборной конференции областной организации общества охраны природы. Как активист общества и журналист, пишущий на экологические темы, я был в числе приглашённых на неё. Возникал лишь один вопрос — дадут ли мне возможность выступить. Но когда я узнал, что на конференции мне будет вручена Почётная грамота за первое место среди районных и городских газет области с формулировкой — за последовательное и грамотное освещение проблем охраны природы, то догадался — слово с трибуну дадут произнести.

Я выступил на конференции с большой речью, в которой затронул кроме бед с вырубкой лесов, высыханием рек, безудержной и безответственной химизацией полей, и надвигающуюся экологическую катастрофу с планируемым строительством атомной станции. Жаль, не все газеты опубликовали моё предложение о проведении референдума, но те, что не испугались и написали о нём, моментально всколыхнули общество.

— Имеют ли ярославцы конкретную экологическую озабоченность?! — вопрошал и делал предложение я. — А как же! В связи с подарком атомщиков — все и вся якобы спасающей АТЭЦ ярославцы воспринимают “подарок”, как и положено, в виде “троянского коня”. Как говорит доктор экономических наук Лемешев: зря распускаются слухи, что в стране нехватка энергии, её у нас избыток, в быту тратится лишь 15–20 процентов энергии, остальная часть тратится на всевозможные проекты века и на то же строительство атомных станций. В иностранных же державах 80 процентов энергии тратится в быту... мы должны принять сегодня обращение к облисполкому о том, что пора провести референдум по АТЭЦ. Деньги-то тратятся огромные. Пусть народ решит, а нужно ли их тратить.

После конференции мою идею активно стал продвигать в Ярославле популярный журналист областной газеты “Северный край” Андрей Солеников. Ему удавалось порой пробить чиновничьи и бюрократические заслоны, чтобы опубликовать мои статьи и очерки в защиту природы. А когда столичный журнал “Молодая гвардия” вынес тревогу ярославцев и желание провести референдум на свои страницы, опубликовав мою статью об опасном атомном проекте, то в облисполкоме отложили решение о строительстве атомной станции до лучших времен.

Однако эти обнадеживающие времена для атомщиков не наступили. Впереди были выборы в областной Совет народных депутатов и выборы народных депутатов РСФСР. Предприятия и социальные учреждения выдвинули мою кандидатуру сразу в оба законодательных органы власти, благо закон позволял это делать. В тяжёлой конкурентной борьбе я победил там и там, дав слово ярославцам, что не допущу строительства атомной станции. И обещание было сдержано.

Костя Лебедев

Из всех деятелей культуры и творческих бродяг, кого присылал ко мне в Борисоглебский район Анатолий Онегов на поселение и “перевоспитание”, только один задержался, попробовал, что такое деревенская жизнь, это Константин Лебедев. Не зацепились, не пожелали испытать себя в образе сельского жителя ни педагог Афанасьев, ни реставратор Виноградов, ни краевед Семибратов, ни писатель Шпиякин... Много их гостевало в моём доме — ночевали, чаевничали, читали стихи и рассказы.

Излюбленным занятием для всех было одно — порассуждать о любви к природе, о предназначении русского человека трудиться на земле. Я с интересом участвовал в разговоре, так как все мы были слушатели-выпускники радиопередачи “Школы юннатов” Анатолия Онегова и нас объединял его педагогический и нравственный посыл — воспитывать в людях чувство ответственного, бережного отношения к миру живой природы.

Общение с Константином Лебедевым, приехавшим ко мне из Республики Марий-Эл, доставляло искреннюю душевную радость. Стоило ему начать вспоминать о своей жизни на берегу лесного озера с таинственной тишиной, или говорить о том, как лес учил его быть терпеливым и добрым, и я понимал, почему Онегов ценил и любил его и почему прислал ко мне на жительство. По большому счету мы с Константином были родственные души. Нас тесно связывало не только сотрудничество с радиопередачей “Школа юннатов”, где Онегов по нескольку раз зачитывал то рассказы Лебедева, то мои, но нас ещё роднила тяга к познанию лесных тайн и преклонение перед божественной красотой природы. Каждый прожитый день у меня не обходился без того, чтобы Константин не уходил в старый сосновый лес и наблюдал там за жизнью муравейников, слушал кукушку с её тоскливым кукованием, рисовал акварелью дымчатые осинки и стрелки иван-чая. “Если в человеке умирает чувство красоты, он становится равнодушным”, — говорил Константин, принося в дом десятки живописных картин.

Родился и вырос Лебедев в городе Мариинском Посаде Чувашской АССР. Трудовую деятельность начал учеником художника-оформителя Чебоксарского ХБК. Служил в армии. Любовь к природе и заповедникам привела его в Московский пушно-меховой техникум Центросоюза. Хотя до этого ему довелось учиться на биофаке Казанского государственного университета, где занимался на кафедре охраны природы. По окончании учебы работал в государственной лесной охране и госохотинспекции Марийской Республики. Преподавал лесное охотоведение в Мариинско-Посадском филиале Марийского гостехуниверситета.

Если бы не подсказка Анатолия Онегова, мне бы никогда не удалось распознать причину, по которой Лебедев добился исполнения своей мечты служить лесному делу и жить на берегу озера. Тем более Константин привязан был накрепко к любимой работе. Никогда не жалел, что в Москве освоил основы охотоведения, биологии лесных птиц и зверей. Наоборот, он с гордостью говорил мне: “Не получив специальных знаний, вряд ли бы я познал законы живой природы. Ведь одно дело иметь диплом охотоведа или лесовода, а любить лес, чувствовать дыхание земли — это другое”.

Так почему он сорвался с нажитого места, оставил и тихое озеро, и полюбившийся лес? Помчался в неведомые ярославские края?

Онегов ещё в своих письмах предупреждал меня, что всему виной страсть Константина к путешествиям, к познанию мира. В одном письме так и сказано было: “Костя мне писал — куда-то рвется, чуть ли не в полиграфический. Удержать его тут трудно — у него отец такой же путешественник. Костя хочет поступить в полиграф, а там переселиться поближе к Борисоглебу”.

Мечта получить кроме лесного образования ещё и художественное, поступив в полиграфический институт, не осуществилась. Зато по совету Онегова он прибыл ко мне в посёлок Борисоглебский. И сам признался: “Страсть к познаниям брала своё, и я благодарен судьбе, что мне удалось прошагать немало по российским дорогам. Московские, ярославские, вологодские, владимирские, архангельские города и сёла. Сколько в них старины глубокой... Какие просторы бескрайних полей и рек раскрылись моему сердцу! Тронула Русь. Память разбудили колокольные звоны Ростова Великого, золотые и голубые купола, сторожевые башни Борисоглебского монастыря на реке Устье среди золота осеннего листопада. А какие удивительные люди встречались на моём пути! Действительно говорят: “Чуден свет, дивны люди!”.

Хотел Лебедев или не хотел, но повторял жизненный путь Анатолия Онегова, сыгравшего решающую роль в его творческом становлении. Оба в детстве зачитывались книгой американского писателя-отшельника Генри Торо “Жизнь в лесу”, показавшего пример двухгодичного уединения на берегу лесного озера Уолден. Только Онегов прожил в карельской тайге у Пелусозера более десяти лет, а Лебедева хватило на год. И прошёл тот по российским дорогам больше — алтайские, архангельские, карельские, вологодские, псковские и многие другие. Зато была одна общая страсть — путешествовать. Ещё страсть к наблюдениям за тайнами природы, страсть воплощать их в рассказах, новеллах, этюдах. Конечно же, ещё умение завязывать дружеские узы с себе подобными творческими людьми, с подвижниками и философами без научных степеней.

Судьбе угодно было, чтобы и тот и другой пожелали прожить лучшие свои годы на борисоглебской земле.

Из писем Онегова я понял, что ему удастся уговорить Лебедева уехать ко мне.

Толя!

Костя Лебедев прекрасно рисует! У него чудная графика — вытащи из него природные рисунки пером и печатай у себя. (Скажи ему, что я велел вытащить из него эти работы.) Это ему будет великая поддержка. И тебе, и газете (читателям!) радость!

Пусть пришлет свои пеньки, деревья, пейзажи и т.д. У него чувство художника врожденное. Выжимай из него все, что можно — он человек лесной, с доброй душой чуваша-марийца, душой чистой, ранимой. Только сильно его не пугай сразу своими рукопашными боями.

Вот видишь, сколько я тебе солдат уже посылал: Корольков, Шпиякин, Лебедев. Ты их и себя призывай на Ярославщину — строить северную Русь! (С Севера и раньше Русь пошла.) Сманивай Гарьку Королькова — пусть меняет Латвию на Борисоглебский. Костю Лебедева куда-нибудь в лесники-егеря определяй (у него образование).

Еще одного дивного друга к тебе посылаю. С письмом. Прибудет лично, прими и его. Это человек движения и образован великолепно (и не только в вузе).

А.Онегов.

11 ноября 1986 г.

Толя! Милый!

Пишу коротко — на ходу. Вчера сдал большую работу про огород (для взрослых) в Тулу, делал срочно пересказ с книги “Твой огород”, но со взрослой философией. Вчера (туда-обратно) свез все в Приокское издательство. А сегодня руки еще трясутся.

Спасибо за газеты — читаю их с удовольствием. Молодец ты все-таки со своей газетой. Вот если бы все остальные “отчеты” оживить. Но они у вас время от времени оживляются — и хорошо (и Галка молодчина — поцелуй ее).

Ты мне обещал ее материал о рабочем, который воевал с Каблуком. Есть ли он в тех газетах, какие мне прислал?

Теперь о “Письме”. Толя, абзац про Отрошко и абзац про Васильева (стр. 3) очень просто вынимаются — вычеркиваются. Ты прав, не все это примут правильно. Но саму встречу с художником оставь. (Можешь снять, что он из Ярославля). А с остальными смотри сам — хотелось бы весь строй сохранить, иначе что-то не будет работать. Не переживай, если не будет в газете. Дай тогда почитать Белоусову и Тихонову, как мое письмо.

Что вокруг, не знаю. Я был с Нового года в глубоком подполье.

Сейчас бегу на российский семинар режиссеров и драматургов — буду их воспитывать.

Все. Обнимаю. Твой А.Онегов.

Да, еще!

Толя! У тебя есть друг то ли в Чувашии, то ли в Марийске (в газете работал). Свяжи его с К.Лебедевым — там Костя дерется за краеведческий музей, который ломают.

У Кости Лебедева много добрых мыслей — человек он очень талантливый, а его нынешняя жизнь в лесу под знаменем Торо может открыть в нем, ой, какие глубины.

Свяжи их как-то, чтобы они встретились (хотя бы в письмах). М.Б. твой друг сам Косте напишет, а то Костя человек очень скромный.

Все. Побежал! Всем приветы и поклоны!

20.011987 г.

Здравствуй, милый Толя!

Каждый день собираюсь написать тебе и каждый день с утра очередная драка за жизнь заставляет куда-то нестись, с кем-то что-то решать. Вчера вернулся домой в 2 часа ночи, выспался до 10 утра. Через два часа иду к студентам нефтяного института, но пока есть время, сел за стол.

Во-первых, что-то стало меняться в лучшую сторону. Меня обещают выпустить в Финляндию (неожиданно, и без оформления новых документов). Сказали на самом высоком уровне, что скоро выдадим вам загранпаспорт и можете в течение 6 месяцев им распоряжаться (т.е. срок выезда в Финляндию выбирайте сами).

Что-то сдвинулось с “Русским лесом”. Снова встал год выпуска 1989 (!), а не 1990-1991 (как два месяца тому назад). И вроде бы часть претензий снята (мол, воля автора). К 15 декабря я должен снова сдать рукопись. Так что с завтрашнего дня без разгиба сижу над работой. Это я к тому, что на следующей неделе к тебе никак не выберусь.

Толя! 1 декабря у меня семинар в ВООПИКе — буду добивать “антиисторизм” нашей идеологии. 3 декабря встреча с рабочими инструментального завода (это встреча-беседа по экологии). А следом у меня пока тишина. Так что, если я до 1–3 декабря выправлю рукопись, то к тебе числа 4-го и приеду хоть на денек. И книжки тебе привезу. И так поболтаем.

Косте Лебедеву привет. Пусть адрес вышлет. А то я без переписки с ним и скучать начинаю. А ведь его очень люблю. Человек он чистый — о таких говорят: Бога слышит! Толя, помогай ему! Он часто в тревогах бывает. А ты человек — сильный!... Что-то и Гарька хандрит! Прислал письмо грустное-грустное. Сегодня (сейчас) и ему отпишу. Поддержи его!

Что у тебя дома нового? Как детишки? Печатает ли дальше тебя “Сельская жизнь”? держись за эту газету! Обеими руками! Она в народе популярна.

...Вот пока и все. Пиши. Поклон семье.

Твой А.Онегов.

Держитесь, ребята!

20.11.1987 г.

Выполнить просьбу Онегова и устроить Константина Лебедева на работу лесником мне не удалось. Не по моей вине. Просто тот выбрал иную стезю — решил попробовать себя в роли директора сельского Дома культуры в селе Неверково. Прожив у меня две недели, он перебрался туда. Связь со мной не прерывал, наоборот, сотрудничал по всем творческим и природоохранным направлениям. Мы вместе устраивали субботники по реставрации памятников Борисоглебского монастыря, сажали кедровую аллею, участвовали в фестивалях колокольного звона. Когда нужно было собрать гармонистов и балалаечников на районный фестиваль-конкурс, он ходил со мной по деревням и селам и отыскивал, уговаривал их.

Узнав от Онегова, что Константин талантливый художник, я предложил ему стать нештатным корреспондентом нашей районной газеты “Новое время”, где я возглавлял отдел писем, культуры и спорта. Он охотно согласился. И когда мне нужно было оформить целевые выпуски полос “Человек и природа”, “Поэзия”, “Патриот”, то я обращался к нему за помощью. Какое было моё удивление, когда он принёс и выложил на редакторский стол заказанные графические рисунки к статьям, этюдам, очеркам, стихам. Они поражали несомненным своеобразием творческого поиска, особым видением мира. В рисунках жил дух высокой поэзии. Те же чувства удивления и восхищения испытали и сотрудники газеты.

Мы с радостью публиковали графику Лебедева, осознавая, что она эстетически возвышает читателя-зрителя. В редакцию посыпались отзывы жителей района — творчество самобытного художника побуждало любить природу, тоньше её чувствовать, больше думать... И чем чаще мы получали рисунки, тем красивее и читаемее становилась газета. Тематическая полоса “Человек и природа”, материалы которой наполнены были рисунками птиц, следов зверей, весёлой берёзовой рощей, сказочными лишайниками на сосновой коре, земляничной поляной за деревней, стала занимать из года в года в области призовые места.

Вслед за природоведческой темой Константин Лебедев взялся по моему настоянию и за освоение историко-патриотической... Пройдя по деревням, пообщавшись со старожилами, он принёс в редакцию рисунки заброшенных, покосившихся церквей, колодцев, старых наличников, прялок, самоваров. В них содержались высокие исторические символы. Все рисунки были патриотичны по своему строю, несли черты документа времени и исторической объективности.

Я не удержался и высказал Анатолию Онегову искреннюю благодарность за открытие талантливого художника.

— Он ещё и вдумчивый, мыслящий писатель, — ответил Онегов. — Подтолкни его к написанию небольших рассказов, этюдов о природе. Он мне раньше их присылал, я всячески его поддерживал... А сейчас у него полоса молчания. А когда он писал о васильковом поле, которое видно из окна, то я ощущал, как оно пронизано солнцем, и у меня уходили все тревоги.

Лебедев и тут поддался легко на мои уговоры — написал несколько лирических зарисовок. Потом принёс и рассказы. Написанное оказалось настолько поэтичным, многоплановым и плотным по смыслу, что возникала идея публиковать тексты и рисунки художника вместе. Яркие воспоминания беззаботного детства, бескрайние просторы и потаённые уголки русских деревень, всё это, как в зеркале — отражалось в его творчестве.

Сотрудничество с газетой давало ему возможность не только познакомиться с интересными творческими людьми, но и подружиться с ними.

На моей газетной странице “Человек и природа” часто публиковались чудные графические рисунки, а также небольшие рассказы о природе замечательного ярославского художника-анималиста Олега Павловича Отрошко. Его творчество было особым явлением в искусстве. Две главные черты определяли особенность его творчества: это, в первую очередь, виртуозная мастеровитость и, во вторую очередь, глубокое, ассоциативное мышление, поэтическая основа мировоззрения, претворенная в картинах. Константин Лебедев собирал его работы, размножал, вырезал из газет, увеличивал, перерисовывал. Было понятно, что он собирался открыть его необычную выставку в сельском Доме культуры, куда приехал работать.

Я познакомил Лебедева с Отрошко. Между ними завязались добрые отношения. И так как оба страдали от одиночества, то дружба помогала им преодолеть это чувство, вдохновляла на творческие поиски. И первое мероприятие, которое организовал Лебедев в селе Неверково, оказалось персональной выставкой Олега. Мне казалось, что сельчане не придут на неё, не откликнутся, но я жестоко ошибся — зал Дома культуры не один день гудел от народного столпотворения. Даже из соседних колхозов приехали крестьяне на экскурсию.

Творческий огонь Олега Отрошко подпитывал и Лебедева в его стремлении рисовать, находить новые темы, краски. Ему всё чаще хотелось заглянуть в мир этого замечательного художника. Мир этот поражал многообразием и целостностью, в нём жила красота родной русской природы. Лебедев всё чаще находил время для поездок в Ярославль, чтобы посетить и выставки Олега Отрошко, и чтобы посидеть у него в мастерской и поговорить об искусстве.

Переняв у Онегова одно особенное качество — ощущать мысли и чувства других, Константин Лебедев продолжил в своём творчестве поэтическую линию Олега, создавая образы в удивительной и неповторимой манере, которые поражали своей достоверностью. Образ глухаря, кажется, перешёл с полотна Отрошко на полотно Лебедева, но это был уже другой образ. Один отличался от другого прежде всего деталями, настроением, фантазией.

По предложению Онегова новоявленный в селе Неверково художник и писатель приступил к написанию книги “Глухари Олега Отрошко”. Она вышла с рисунками Лебедева. В них чувствовалась связь как с творчеством самого Отрошко, так и с классическими традициями русского изобразительного искусства.

Следующим открытием для Лебедева стало творчество архангельского звонаря из музея “Малые Карелы” Ивана Васильевича Данилова. Его появление в Борисоглебском районе было не случайным. Сотрудницы местного краеведческого музея Ольга Грамагина и Светлана Лапшина в то время собрали по далеким сёлам, где стояли разрушенные церкви, давно смолкшие и никому не нужные колокола. Пока до них не дошли руки сборщиков металлолома, две молодые девушки организовали их снятие и привоз в Борисоглебский монастырь. Помогал развешивать колокола потомственный звонарь, старообрядец Алексей Онегин. Но озвучив звонницу, он уехал, оставив сотрудниц музея в полном недоумении и незнании, что делать. Монастырь ещё не был передан русской православной церкви, потому и хозяин-настоятель отсутствовал, который мог бы найти звонаря. Пришлось Светлане Лапшиной решиться на самоотверженный поступок — поехать в Архангельск на учёбу к знаменитому звонарю Ивану Данилову. Он слыл лучшим звонарём России и широко известен был за границей.

После учёбы звонарь приехал принимать уроки у ученицы в Борисоглебский монастырь. Его приезд совпал с фольклорным праздником, на котором звучали русские народные песни, кружились весёлые хороводы. Сотрудники музея решили порадовать борисоглебцев колокольным звоном. И когда Иван Данилов поднялся на колокольню и заиграл, то у всех зрителей и слушателей сердца замерли от восторга. Многие благодарили сотрудниц музея за возрождение старинного музыкального искусства. А Константин Лебедев рванул к звонарю... И не напрасно — они стали друзьями.

Общение с известным звонарём подтолкнуло Лебедева к написанию книги “О чем звонят колокола”. Прежде чем приступить к её написанию, он ездил следом за Даниловым в Ростов Великий на его музыкальные концерты, встречи с деятелями культуры. На этих мероприятиях удавалось поговорить со звонарями Новгорода, Москвы, Ленинграда, Новосибирска, Валдая, Углича, острова Валаам, с Украины — Одессы, Черновца... Предисловие к книге Лебедев попросил написать меня. Я высказал своё доброе слово: “Всю жизнь Константин Лебедев стремится постигать законы исторической памяти. Он много прошёл пешком по тем деревням и малым городам Ярославщины, которые хранят секреты мастерства древнерусских подвижников... Его книжные очерки как раз и посвящены мастерам колокольного искусства, которых он встретил на своём пути. Автора интересуют не только трудовые подвиги и эпохальные свершения, но и жизнь в своей повседневной простоте и обыденности, её неспешный ритм и веками сложившийся уклад”.

Начальные страницы будущей книги Лебедев читал в Доме культуры села Неверкова ученикам местной школы, воспитывая в них уважение к истории. Конечно, детям было интересно узнать о том, о чём не говорили на уроках, например, что колокола различают на три вида по размеру и звучанию — благовестники, красные и зазвонные. Первые из них были самые массивные и гудели как бы басом. Колокола средних размеров за красоту звука называли красными. Их звучание соответствовало почти всему диапазону человеческого голоса. Среди них были колокола теноровые, альтовые, баритональные. Самые маленькие колокола звонили, пели дискантом. Когда начинали звонить, звучали колокола всех трёх видов, поэтому мелодию называли трехзвон или трезвон.

Школьники внимали каждому слову директора Дома культуры, особенно, когда тот рассказывал о том, как познакомился со звонарем.

— Я достал из походного этюдника небольшой акварельный этюд с изображением Малаховской церкви на реке Могза, — гремел голос Лебедева, — свернул его в трубку и стал пробираться через толпу корреспондентов и фоторепортеров к знаменитому звонарю. Взгляды наши встретились. Я выбрал момент и подарил ему свою работу. Иван Васильевич неожиданно крепко обнял меня. “Ну, спасибо, дорогой, приезжайте ко мне в Архангельск, в музей “Малые Карелы”, — сказал, улыбнулся и снова полез на звонницу, где ждали его верные ученики. Данилов — вылитый Пугачёв: глаза блестят, широкоплечий, рослый, борода чёрная, блестит, как соляная, а взгляд добрый, открытый.

Услышав от Лебедева, как тому помог красочный этюд познакомиться со звонарём, школьники тотчас взялись за рисование... В воскресенье поехали в Борисоглебский монастырь разыскивать Ивана Данилова. Однако того давно след простыл, потому колокольный перезвон в подарок им за рисунки устроили сотрудницы музея. А возвратясь домой, они слушали уже колокольный звон, звучащий с пластинки Ивана Данилова “Звоны северные”, записанной им на всесоюзной фирме грамзаписи “Мелодия”. Подогревал интерес к необычной музыке тот факт, что колокольные звоны в исполнении Данилова звучали в Норвегии, Швеции, Дании, Финляндии, Польше, Испании, Франции, Германии, США, Бельгии и во многих других странах.

Чтобы оживить работу сельского Дома культуры, Лебедев не только проводил там выставки, но и организовывал встречи с интересными людьми и известными деятелями культуры. На первые посиделки за “круглым столом” приехал, конечно же, Анатолий Онегов. Его выступление произвело большой эмоциональный всплеск. Никто из приезжающих пропагандистов и деятелей культуры не говорил с ними так открыто, смело и честно о бедах русской деревни, о засилии в русской культуре прогнившей либеральной интеллигенции, преклоняющейся перед Западом, о вреде для природы излишней химизации и мелиорации.

Уезжая из села Неверково, Онегов дал слово сельчанам, что приедет снова. Через год он выступал на сцене их Дома культуры всё с тем же гражданским пафосом и призывом беречь родную землю. В этот раз доброжелательный наказ писателя дан был Лебедеву:

— Пока у людей есть желание слушать, пока они верят и живут надеждой, что их труд на земле будет оценен по достоинству, тебе, Костя, нужно проводить как можно больше подобных встреч. Зови на трибуну всех тех, чья жизнь полна творчеством, трудовыми успехами, любовью к природе.

Но Константин Лебедев уже и без подсказки учителя видел, как тянутся сельчане в его клуб, когда он проводит для них интересные, содержательные вечера и концерты. На каждый выходной ему приходилось созывать к себе либо гармонистов и художников, либо писателей и поэтов. На дискотеках играл не магнитофон, а балалаечник Лев Кленкин, гармонист-виртуоз из Борисоглеба Виталий Королёв, учитель-баянист из посёлка Юркино Галина Строчилова. В Дом культуры приезжали с лекциями писатель Александр Шпиякин, активист общества борьбы за народную трезвость Валентин Белоусов, художник Вячеслав Стекольщиков.

В районную газету то и дело прилетали письма от жителей села Неверково с тёплыми отзывами о тех запоминающихся творческих вечерах, которые Лебедев посвящал отдельным подвижникам русской культуры. Как правило, они были его единомышленниками и друзьями. Специально в Дом культуры с концертом приезжал талантливый баянист Вячеслав Пахмутов. Он работал техноруком на лесопункте в соседнем посёлке Юркино. Лебедев вместе с ним готовил литературные и исторические конкурсы, праздничные выступления и викторины, а также выпускал в Доме культуры продолжительное время большую новостную и просветительскую стенгазету.

Радостным событием стало для сельчан открытие в Доме культуры поэтической мастерской. Основные вечера вёл популярный в районе поэт Константин Васильев. Он ещё известен был, как орнитолог, и своими книгами о поведении хищных птиц, и частыми публикациями в газетах и столичных журналах. Познакомил его с Лебедевым я в редакции газеты, где также существовал поэтический кружок.

Васильев читал свои стихи сельчанам, а они просили продолжения и поддерживали его творчество крепкими аплодисментами. Многие стихи так нравились и западали в душу Лебедеву, что он их порой читал сам со сцены Дома культуры.

— В поэзии Константина Васильева своя струна, тончайшая и звонкая, как и его характер, — говорил Лебедев, представляя поэта сельчанам. — его поэзия звенит, поет, порой плачет, но всегда живёт, рвётся к свету.

Помогли скрепить узы дружбы между Лебедевым и Васильевым их бескорыстная любовь к природе, совместные походы в лес, наблюдения за птицами. Все походы в сосновый бор проходили по одному сценарию — Васильев записывал, Лебедев рисовал. Впоследствии графические изображения лесных птиц Лебедева пригодились для оформления книги Васильева “Орнитологические экскурсии по Ярославской области”, на страницах которой они красиво смотрелись с первой и до последней страницы.

На один из поэтических вечеров в гости к Лебедеву приехал корреспондент районного радио Владимир Зорин и его супруга Ольга. Так как Ольга боготворила творчество Константина Васильева, то исполнила под гитару песни, написанные ею на стихи этого поэта. На концерте не было равнодушных, всем пришлась по душе поэзия талантливого земляка.

Во время работы директором Дома культуры у Константина Лебедева появилась одна часто повторяемая поговорка — “Всё хорошее быстро кончается...”.

Как ни рассчитывал я вместе с Анатолиенм Онеговым, что Лебедев приживётся на борисоглебской земле, построит здесь дом, женится, заведёт собственных ребятишек, но мы ошиблись. Наши надежды не оправдались. Действительно, всё хорошее быстро кончается... Пожил, потрудился Лебедев в районе пяток лет и засобирался домой. Даже приезд Онегова не смог остановить его. Звала, видимо, сильно малая родина. И провожали мы директора Дома культуры с печалью в душе и слезами на глазах. Всегда больно терять друзей, больно видеть, как сужается круг общения творчески мыслящих людей и деятельных патриотов.

Чтобы понять, насколько Анатолий Онегов ценил общение и дружбу с самобытным художником и писателем Константином Лебедевым, надо познакомиться с их перепиской — продолжительной, философски глубокой, сердечной. Часть писем я выпросил у Лебедева. Только они могут быть свидетельством настоящей дружбы учителя и ученика.

Здравствуй, милый Костя!

Получил я твои чудесные письма, получил рисунки, получил чудную работу “Озеро Б.Чуркан”, получил и “Родниковый край”. За все большое-большое спасибо. Только не траться на книги — такие книги нынче дороги.

Рисунки все время смотрю, а озеро “Б.Чуркан” все время передо мной на письменном столе. Какой же ты молодец! Я тебе даже завидую — вот бы сейчас оставить всю суету и к тебе в лес... на всю зиму, до весны, и весну там встретить. Но не суждено. Был ведь и у меня свой лес, был и зимой, и весной, и летом, и осенью. А теперь за то счастье-жизнь в лесу приходится отрабатывать. Таковы мы люди и таковы наши дела-связи: достиг благодати — поделись с другими. Иначе не жить нам на земле.

А ты молодец. Сейчас все рядом с тобой, чтобы просветиться до конца душе. Только не потеряй себя в одиночестве лесной жизни, да еще по зиме. Помни о людях, все время помни, тогда все твое добро, вся данная тебе благодать станет счастьем, а ты получишь путь к душам других. И просветишь их.

Рисуй побольше. И пиши. Толе Грешневикову твои записочки мудрости очень нравятся, посылай их ему, он всегда напечатает. И собирай эти мудрости-размышления — будет свое лесное евангелие.

Костя, у Толи Грешневикова есть друг, который работает сейчас, кажется, в Чувашской республиканской газете. Я Толе написал про твои беды с краеведческим музеем, и если Толин друг работает в Чувашии, то Толя тебе напишет и сообщит его имя. Тогда можно будет связаться с ним, с газетой — оттуда должна быть помощь. Сейчас с краеведением по республикам дела неплохие. Это у нас в Москве краеведения боятся — а вдруг мы начнем о церквах и православной религии вспоминать. А там еще дальше заберемся. Ведь испугались же, когда общественность стала разбираться, откуда льется водка на русский народ?.. Стоило нам раскопать первые еврейские погромы в России, как тут же нас и одернули — мол, не ваше дело заниматься антиалкогольной пропагандой. А дело в том, что основная масса шинкарей, спаивающих народ, была из иудеев. И первые погромы шинкарей в середине прошлого века (так называемые трезвые бунты или трезвые погромы) и были вызваны стремлением нашего народа и нашей православной церкви избавиться от паразитов, сосущих нашу кровь.

Следующая волна еврейских погромов прошла в 1881–1884 году после убийства Александра II, царя-освободителя, организованного иудеями. Александр II был очень твердым человеком, он первым царем на Руси вмешался в алкогольные дела и ввел так называемую акцизную систему продажи алкогольных изделий. До этого шинкари откупали право торговли вином, водкой у государей — платили им какую-то сумму сразу и за это торговали, чем хотите и сколько хотите. Александр II ввел акцизную систему — налог на каждый литр проданного вина, водки, т.е. подорвал финансово-алкогольную систему, которой монопольно владели иудеи. А следом решил разобраться и в еврейском вопросе. По его распоряжению были созданы Губернские комиссии, которые в течение нескольких лет исследовали все, что связано с недоразумениями, возникающими между евреями и православными. Так что Александр II был первым нашим императором, который занялся и алкоголем и евреями. Как говорят, за это и поплатился жизнью.

Много сделал для отрезвления и Николай II. При нем была осуществлена монопольная политика в отношении алкоголя — теперь вино, водку продавало только государство, а все шинкари лишались права наживаться на винной торговле. Вот тут-то у еврейского капитала была выбита из-под ног та почва, на которой он и разжирел.

Вот видишь, как много открывается сразу в нашей истории, когда только приоткроешь одну-единственную ее страницу... Нельзя нашу историю рассматривать лишь с позиции Болотникова и Пугачева — это была реакция не только на гнет, эксплуатацию. И Болотников и Пугачев отстаивали интересы сил, враждебных нашей государственности — у нашей страны, богатой, завидной для того же Запада, было много врагов-охотников прихватить что-то себе. Так Болотников благословлялся на свои подвиги католиками, теми же поляками, которые чуть позже Болотникова вошли в Москву, и которые были выставлены из Москвы и из России ополчением народным Минина и Пожарского — это ополчение клялось биться и с иноземцами, и со своими ворами, стремившимися растащить государство.

Была у нас очень сильная государственная власть — она-то и собрала нас всех вместе, она-то и создала народ, единый, твердый, работящий, народ, обживший такую громадную землю. Но любое государственное строительство не может идти без жертв. И сейчас полно самых разных жертв, но ведь ни у одного человека, любящего искренне свою землю, любящего свой народ, желающего ему, а не только себе, счастья, и в мысли нет и не будет требовать свержения строя, правительства, партии только потому, что не все у нас, как у праздника. Задача патриота — помогать своей земле, своему народу. Биться за образование народа, ибо без образования народ становится варваром, а если еще к необразованию и алкоголь, то народ становится самоубийцей.

Вот тут нам с тобой и выпала работа — идти к душам людей, звать их к свету знаний. Вот тут мы с тобой и можем повести хоть кого-то по верному пути. Так что давай стараться. Рисуй, показывай свои рисунки, пиши-собирай свои лесные мудрости. Все это очень надо — все это и есть тот свет, на который и пойдут люди из плена варварства, от пропасти самоуничтожения.

Еще раз — большое тебе спасибо за письма, за рисунки, за книги. Приехать к тебе очень хочется. Но сейчас у меня очень много дел — вот и не ответил сразу тебе. Много работы — торопился выполнить к сроку работу. Только что сдал и теперь пишу. А там, во второй половине марта поеду к себе в деревню, на свое озеро, к своей печи — надо все проведать да и пописать от души — может, что и из этого пригодится кому.

Пиши почаще — буду всегда отвечать.

Посылаю тебе книгу “Лесные памятники” — там на странице 97 есть “Дуб Пугачева”. Вспомни мое письмо, когда будешь читать эти строки. Как сложно все. Народ в чем-то не мог найти себя, не мог оставаться на земле, как держится за землю вольный крестьянин — закрепощение крестьян было полным, собака другая стоила дороже крестьянина. Движение народа к свету, к правде было вызревшим. Но раскрепостил бы крестьян Пугачев, переборов власть? Или стал бы он еще одним монархом, который на том этапе российской истории, видимо, не мог обойтись, как и само государство, без подобного закрепощения людей на земле? Ведь даже православные декабристы, по-моему, не очень думали о раскрепощении крестьян — ими двигало желание устроить вместо монархии западную демократию, которая тоже очень далека от народных идеалов. Народный идеал демократии — сельский сход, где все решения принимают единогласно, по общему согласию, а не подсчетом голосов (кого больше). На сходах все приходят к общему мнению, и такое решение является всеобщим. А западная демократия — это рыночная торговля: кто больше даст — при такой демократии всегда есть обделенные, обворованные, а следом и ненавидящие тех, других, которые оказались в большинстве.

Вот о чем очень надо думать и нам.

Пиши, Костя! Я рад очень, что меня с моими друзьями: с тобой, с Толей Грешневиковым, с Гарькой Корольковым — связывает прежде всего более-менее единое мнение по основным пунктам жизни.

Счастья тебе. Твой А.Онегов.

25 февраля 1987 г.

Милый Костя! Здравствуй!

Письмо твое привез мне из Москвы Лешка. Читал его вслух всем своим домашним. Радовались вместе с тобой, что вроде бы грустная полоса в твоей жизни подходит к концу. И конечно, очень хотелось бы побывать у тебя, посмотреть на тебя, на твою Волгу, на твои картины. Если что и свершится тут, то только в ноябре — я до конца октября сижу здесь при хозяйстве и пчелах. Такая уж жизнь — литература не кормит и на пенсию в Москве не проживешь. Вот и приходится держать хозяйство. А хозяйство затягивает. Я с конца апреля еще ни разу не был в лесу, хотя он и рядом. Правда, лес сам ко мне в гости другой раз приходит — ко мне в сад какие только птицы не прилетают. Да и гнездятся вокруг дома разные пернатые: зяблик, скворцы, щеглы, садовые славки. Всю весну на вишнях сидели снегири — почку клевали. Скоро отцветут одуванчики, и чижи ко мне за семенами одуванчиков явятся. А по ночам сова стонет где-то совсем рядом.

Словом, живу почти как в избушке на озере, правда, озера нет, а без воды я просто страдаю. В марте на неделю ездил в Карелию на Онежское озеро — ловил рыбу по льду и отдыхал от всего на свете.

А вот здесь с водой хуже. Есть Устье-река, но место почище и потише далековато — каждый день не поездишь. Ну, да ладно. Главное, что есть на свете такие чистые и добрые люди, как Костя Лебедев. Вспоминаю тебя все время. И завтра буду вспоминать в центральной детской библиотеке перед ребятами. Завтра мы подводим итоги конкурса “Родная природа”, который проводили по примеру Школы юннатов”. Победителям я приготовил грамоты и книги в подарок. Так что “Школу юннатов” я не забываю.

Спасибо тебе, что вспомнил о юбилее — первая передача “Школы” вышла как раз 30 лет тому назад.

Ну, вот, Костя милый, пока и все. Поклон супруге. Надеюсь все-таки на встречу. Обнимаю тебя.

Твой Онегов.

21 мая 2001 г.

д. Гора Сипягина.

Милый-милый Костя!

Получил твои письма. Спасибо за добрые слова, за поздравления и пожелания. Поздравляю и тебя с Новым годом! Желаю счастья! Здоровья! Благополучия! Тебе и всем твоим близким! Оставайся таким же светлым человеком и дальше.

Посылаю тебе свои книжечки.

Книжечки издали за счет государства — это была инициатива Толи Грешневикова. Спасибо ему. Так что не все кругом очень плохо. Расплатились со мной книгами, которые и дарю хорошим людям.

Вот пока и все.

Получишь книги, ответь: дошли ли они до тебя. Хорошо?

Обнимаю тебя. Низкий поклон супруге.

Твой А.Онегов.

13 января 2006 г.

Милый Костя, здравствуй!

Получил твои письма. Спасибо за память, за добрые слова. Спасибо за газету.

Зима у нас подходит к концу, хотя так и не началась в этот раз — снега, считай, что всю зиму почти и не видели. В конце марта поеду в деревню и буду там до конца октября. Так что вся связь дальше со мной по адресу: 152180 Ярославская область, Борисоглебский район, п/о Сущево, деревня Гора Сипягина.

Костя, я очень бережно храню все твои книжечки, которые ты выпускал в “Истоках”. Книжечки эти очень милые и очень нужные.

Перед самой демографической катастрофой мой добрый знакомый В.Юмин решил выпустить несколько моих, тоже небольших книжечек — таким же форматом, как твои книжечки. Одну книжечку (“Петькин снегирь”) он выпустил — она очень быстро разошлась. В книжных магазинах, куда и эта книжечка поступила, мне рассказывали, что на нее был такой большой спрос, что работники магазинов стали продавать ее не одну, а к ней в нагрузку добавили еще какие-то книжечки для детишек, которые плохо покупали. В.Юмин собирался и дальше выпускать такие же книжечки. С этой целью я приготовил такие книжки: “Чайки и пароходик”, “Старая скворечня”, “Снегириное царство”, “Дрозды-разбойники”, “Ястреб и петух”. Но, увы, наши планы не сбылись — мой друг неожиданно умер, и дело остановилось.

Не так давно я набрал все эти книжечки на компьютере и подумал: а что если использовать здесь твой талант? Ты мог бы на свой вкус и иллюстрировать все эти работы — ведь книжечка для детишек без рисунков не годится. Может быть, ты по памяти работы “Истоков” попробуешь и напечатать эти книжечки со своими рисунками у себя где-то. В Москве все печатные работы очень дороги.

Выпустить эти книжечки можно даже самым малым тиражом, как ты выпускал свои книжечки. Мне от этой работы никаких доходов не надо. Но если что-то издашь, то хорошо бы получить хоть по нескольку экземпляров таких книжечек, чтобы я мог где-то показывать их и попробовать издать их у себя с твоими иллюстрациями.

Если возьмешься за это дело, то тут же сообщи мне, сколько денег надо для печати книжечек (возможно, ты будешь выпускать их не все сразу, а по очереди, по одной). И деньги я тебе тут же вышлю. Ну, а за твои иллюстрации я постараюсь тоже тебе какую-то сумму переслать.

Так что попробуй и о своем решении сообщи мне. Хорошо? Особенно не торопись — выпустишь одну книжечку, принимайся за другую. Все расходы по выпуску книжечек я тут же оплачиваю — высылаю деньги по твоему требованию. Ну, а там будет видно. Если удастся выпустить эти книжечки где-то еще, то, возможно, нам что-то дальше и заплатят.

Еще раз: выпускай книжечки небольшими тиражами, как свои книжечки — разойдется тираж, можно будет его повторить. А то, что будешь получать от продажи, все оставляй себе за работу — других денег оплатить твои иллюстрации у меня пока нет.

Посылаю тебе и диск с набором. Пересылаю и книжечку “Петькин снегирь”, которую мы когда-то издали (для информации).

Обнимаю тебя. Низко кланяюсь твоей супруге.

Твой А.Онегов.

14 марта 2008 г.

С переездом Константина Лебедева на родину в город Мариинский Посад наша дружеская связь не прервалась. Почти в каждом письме он с ностальгией вспоминал наши походы в лес, беседы с лесниками и деревенскими гармонистами. Чувствовались его переживания за то, как и чем живет родной Дом культуры в селе Неверково. Еще больше тоска распространялась на отсутствие бесед с лесничим Валентином Белоусовым, поэтом и орнитологом Константином Васильевым, художником-анималистом Олегом Отрошко.

Творческие вечера в сельском Доме культуры не прошли даром. Живя в далёком городе Константин не забросил ни графику, ни писательство. Более того, он научился играть на многих музыкальных инструментах, освоив балалайку, флейту, баян, свирель.

Чтобы память не остывала, не выветривалась, а хранила сокровенные минуты общения с родными и близкими по духу людьми, Лебедев писал им письма. Напоминал художнику Олегу Отрошко, что в его мастерской ему открылся новый мир сказочной графики леса, его птиц и зверей. Писателю Анатолию Онегову помогал в издании и распространении его книг о природе. Причём книги эти выходили в самиздате, малыми тиражами, с чудесными акварельными рисунками самого Лебедева. Последнюю такую книгу, с одноимённым названием одного из рассказов Онегова “Мороженые маслята”, он подарил жителям села Неверково. Предисловием к ней звучали слова писателя из другой книги “Карельская тропка”, воспевающие тихую грибную охоту.

Только схожесть мировоззренческих позиций по отношению к миру живой природы позволила Лебедеву воспроизвести мысль Онегова, определяющую нить его творчества:

“Ни рыбная ловля, ни сбор ягод, ни ловля птиц не уводят человека так далеко и неизвестно, как ружье и корзинка грибника. За грибами, как и за охотничьей собакой, надо идти по лесным тропинкам, идти тихо, незаметно для леса, обходить все лесные опушки, полянки, заглядывать в частые ельники и прозрачные по осени березняки. И наверное, поэтому нигде, как с ружьем или за грибами, не увидишь и не услышишь в лесу столько разного и всегда нового”.

Не забывал Константин Лебедев писать и выпускать в свет собственные книги. Они выходили одна за другой с заманчивыми, зовущими путешествовать по миру природы, поэтическими названиями — “Озеро на заре”, “За глухариной песней”, “Художник из Берендеева царства”, “У лесного ручья”. Все они посвящены были своему бесценному учителю Анатолию Онегову, следуя его урокам любить и беречь родную природу.

Клуб трезвости “Луч надежды”

Только сумасшедшие писатели возьмутся за борьбу с пьянством, только писатели-самоубийцы начнут писать романы о вреде алкоголизма и призовут власть ввести в стране сухой закон. Ни к тем, ни к другим Анатолий Онегов себя не относил, но в борьбу за народную трезвость вступил смело и открыто, почти в глухом одиночестве, не боясь ни критики сверху, ни угроз снизу... И что важно — прежде чем писать статьи и обращения к народу об опасности алкогольного вымирания нации, он сам отказался от спиртного. То был не пример, а право без лицемерия и обмана говорить слово правды.

Он поддержал решение партийных вождей из ЦК КПСС Горбачева и Лигачева о бескомпромиссной борьбе с пьянством. В своём открытом письме к ним он предложил вначале поменять характер и суть борьбы, дав ей более верное и положительное название — не против пьянства, а за народную трезвость, и далее она должна свестись не к запретам и наказаниям, а тем более к вырубке виноградников, а к просвещению, воспитанию, поощрению, стимулированию.

Здравствуй, дорогой Толя.

...Был академик Углов у нас. Пригласили и меня выступать с ним в паре. Дали три “представления”, два отменили по техническим причинам (в клубе то водопровод испортился, то пробки сгорели). А ты ноешь — здесь с академиком так разбираются.

Толя, русской земле сейчас, как никогда, нужны трезвые, смелые и честные люди, чтобы заступиться за землю. У нас 37,4% сильно пьющих и алкоголиков (зарегистрированная цифра). Это 40 миллионов людей. Если учесть, что мусульмане не пьют, то все это вычитается из людей в основном русских (русские, белорусы, украинцы). На душу населения мы потребляем сейчас в год около 15 л чистого спирта. Первую тревогу на Руси, первый набат против алкоголя прозвучал в начале 1800 годов, когда потребление спирта на душу составило 4,7 литра на человека (тогда и появились стихи А.К.Толстого “Богатырь”).

Усилиями русских людей и императора Александра II была отменена система откупов на винную торговлю, что привело к снижению потребления алкоголя на человека до 2,8 л на человека. Далее, перед Первой мировой войной потребление алкоголя поднялось до 4,7 л на человека — и снова народ бил тревогу, и Николай II в начале войны разрешил вводить в стране по губерниям сухой закон. И он был введен во всех губерниях и удержался до смерти Ленина. Сухой закон был отменен в нашей стране лишь в 1925 году. А теперь вернемся к цифре — 15 л спирта на человека сегодня. Так что делать теперь? Вот чем я последнее время занят. Вот, если хочешь, я тебе в газету могу прислать деликатную статью — разговор с людьми по поводу трезвого образа жизни. Только напиши, какого размера может быть материал — в страницах. Написать могу очень деликатно, щадяще — как обращение к людям, как призыв отказаться от вина.

А.Онегов.

7.03.1985 г.

Фермер

Здравствуй, дорогой Толя!

Посылаю тебе ответы на вопросы — уж точно у нас с тобой получилось, как по твоей повести — “Вопросы самому себе”.

Распоряжайся ими по своему усмотрению.

Если для твоей газеты от меня еще что-то будет нужно, постараюсь сделать. Честное слово.

В Москве трезвая тишина. Движений особых нет, как перед большой бурей. Жидки кто затих, а кто ворчит. Говорят, что русским духом стало больше попахивать. Будем надеяться.

Под Москвой создали первую семейную ферму! Вопросов там еще очень много, с этой фермой, но есть пример: 50 коров плюс 200 га! Совхоз получает у фермеров молоко.

Говорят, что фермеров (муж и жена) искали очень долго.

У меня куча бумажной работы — все идут за поддержкой, за советами. А что я один могу.

В “Молодой гвардии” новый директор, а Н.П.Машовец теперь первый зам директора и главный редактор. Так что “Твои вопросы” мы все-таки издадим. Я тебе дам сигнал, и ты мне рукопись вышлешь со всеми издательскими письмами. Готовься!

Вот, Толя, пока и все мои дела.

Младший сын мой, Алешка, снова бронхитит — сидит дома, кашляет. Я думал, что за лето мы с ним хоть немного окрепли. И бегать в Москве начали. Но Москва свое все равно берет.

Я 29 сентября еду в Петрозаводск — повезу по глухим северным деревням бригаду молодогвардейских молодых писателей. Едем на 10 дней, так что поездка к тебе немного откладывается. Будут новости из сельского Совета, сообщи. Я к весне дом все-таки хочу купить, чтобы с мая начать там жизнь.

Пиши, как напугали тебя мои ответы.

Низкий поклон Гале, хозяйке дома.

Твой А.Онегов.

А главное, Толя, не унывай — мы уже начали побеждать! (Хотя бы потому, что начали говорить о главном деле — о земле).

10.09.1985 г.

Здравствуй, дорогой Толя!

Как ты и просил, возвращаю тебе твой рассказ и копии писем по поводу “Современника”.

С письмами из “Современника” все понятно. Мне тут В.Коробов, бывший зам. главного редактора “Нашего современника”, рецензию написал на “Русский лес” (уже четвертая по счету): пишет, что писать я вообще не умею. Честное слово. А ты по поводу своих очерков беспокоишься — бандиты кругом одни. А потому я тебе и твержу, что сам ты не стань бандитом, ибо Россию спасти может только духовное возрождение (и не земля крестьянам — землю можно и мордовать ипр., и враги землю прихватить могут, и крестьянин может на земле жить только животным). А вот дух возродим, и знамя для народа будет. Идея нужна — а вести сегодня вперед может только идея совести.

Что же до твоего рассказа, то рассказ весьма не плох — прочел его с удовольствием (в отличие от того рассказа, когда парень дом жег вместе с отцом и его друзьями — там читал как из-под палки). Заряда большого сам по себе этот рассказ, по-моему, не несет. Но если сделать еще пару-тройку армейских (и не обязательно армейских) рассказов в таком же человеческом ключе, то может появиться уже позиция. А это уже писатель, когда у него позиция.

Хорошо, что повернуло тебя к добру — и светло у тебя так от этого добра. Очень хорошо, что добро рождается в таком зле-зверстве. Тут все неплохо. Печатать можно. Если что-то и менять, то только по мелочам, какие-то фразы (чуть почистить), слова. А так все видится, хотя и написано очень скупо, графично, без красок и полутонов тем более. Ничего! Ничего! Дуй дальше! Глядишь и книжечку соберешь. Возьмет ли кто такой рассказ: “Молодая гвардия” и т.п.? Не знаю.

Вот вроде, Толя, и все. Пиши! Был у меня врач — сказал болеть. Только на следующей неделе, в понедельник, на прием и то при условии, если будет у меня настроение прогуляться. Я как чувствовал, что подыхать начинаю. Но теперь будем подниматься.

А.Онегов.

5.12.1988 г.

Казанский собор

Милый Толя!

Вот видишь — все никак не доеду до тебя. Сейчас сижу и жду врача — отключились все мои энергетические системы. Наверное, где-то простыл или просто устал. Событий было много. Да и завтра еще через силу надо идти на семинар в ВООПИК — я обещал осветить наконец все наши национальные вопросы. Люди ждут и отбивать собрание не стану, а там уж, после 6-го слягу и полежу, почитаю немного.

Толя, твою статью о Екимове я кому-то отдал вместе с газетой. Информацию о Казанском соборе собирался привезти вместе с собой, но не приехал. Восстанавливать собор поручено группе реставраторов во главе с архитектором-реставратором Журиным, которого и Лосото поливала вместе с “Памятью”. Это ученик Барановского, ему Барановский и завещал восстановление собора. Все обмеры ипр. Барановского у Журина. Создан Журиным кооператив реставраторов — так что тут дело не встанет.

Решение о восстановлении Казанского собора принято Центральным советом ВООПИКА при поддержке Совмина РСФСР. Как соберет что-то приличное (в конце концов нужен миллион), так начнем работы. Стройка-восстановление будет носить народный и общероссийский характер. Вот вроде пока и все. Будут вопросы, пиши.

Твой А.Онегов.

И к Белоусову я приеду, как только оклемаюсь.

У тебя был И.Дьяков. что нового? Я ему советовал дом покупать одному!

5 декабря 1988 г.