АННА МАМАЕНКО НАШ СОВРЕМЕННИК № 12 2023

БЕРЕГА ОСЫПАЮТСЯ В НЕБО

вагоновожатый

Ветер разносит письма выбывшим адресатам.
Вороны в серых жилетах важничают в траве.
Погонщик трамваев опять ведёт караван куда-то,
и паутинка трепещет на мятом его рукаве.

В мятных его глазах обитают столицы мира.
Туда он очень хотел бы, но ему не повезло –
куда бы он ни пошёл, за ним пустая квартира,
голодная кошка и безумно надоевшее ремесло.
Трамваи его встречают тихим и нежным звоном,
он знает все их приметы и всем даёт имена.
Он выглядел бы вполне симпатичным, определённо,
если бы не сидел всю ночь напролёт у окна.

Невеста его сбежала к туристическому агенту.
А у него остались путеводители городов,
где он никогда не будет – ни в Токио, ни в Сорренто,
ни даже в Тихопропащенске,
где ни рельсов, ни проводов…


придуманная звезда

Полями крадётся поезд, тёмный, ночной состав,
пока не написана повесть, и главный герой не стар.
Пока он на верхней полке уткнулся в подушку лбом,
ещё не завыли волки в кромешном лесу голубом.
Пока он сопит в подушку, видя сто пятый сон,
покорны Луне растущей Овен и Скорпион.
Входящий и исходящий не смеют штормить эфир,
пока не проснётся спящий в поезде пассажир.
Пока он не окунётся в тамбура черноту –
на высохшем дне колодца придумать свою звезду…
Тогда, его слову покорны, касаясь древесных крон,
отправятся с третьей платформы Овен и Скорпион.
Гаснущие Плеяды изменят привычный бег,
когда их попросит взглядом очнувшийся человек.
И в небе многоэтажном, где канет он без следа,
проступит, мерцая влажно,
придуманная звезда.

* * *
На запотевшие окна книжной лавки дышит родной кишлак.
Отара овец неспешно втекает через
стеллажи, где у водопоя бродят Достоевский и Керуак,
и стихи, шевеля губами, междуречьем идут на нерест.
Возбуждённое солнце на её запястье целует пульс.
Пыль минаретом входит в дрожащий воздух.
Аллах велик – шепчет Замира – и я вернусь
из Бирюлёва в Выхино, путь найдя по кремлёвским звёздам…
Где трава ломает чёрный сырой асфальт
и фонари, как костяки овечьи,
лижет холодный ветер – поёт дутар
тоской проводов на ферганском сухом наречье.
Книжная лавка плывёт посреди людей,
в смерть и беспамятство погрузившихся на две трети,
восточным ковром-самолётом. Замира в ней
ничего не читает, лишь пальцами ловит ветер,
подбирая слова, как мелочь, ускользающую из рук.
Слетая с полок, все чудовища мира маршируют перед её хиджабом,
за которым пусто. Только гудящий звук
струны опыляет цветок грядущего урожая.
Стеллажи заливает околоплодными водами Сырдарьи,
и слов костяки обрастают смуглым и цепким смыслом.
Замира уходит в землю. Над нею звезда горит.
И путь в Бирюлёво из Выхина
велик и шелками выстлан.

круговорот воды

Отныне имя твоё – никак и место твоё – нигде.
Снежинке приснилось лето в дедморозовой бороде.
Тепло ль тебе, девица?..
Проснёшься на ощупь – ни там, ни тут. По полой воде круги побегут,
а главное – не изменится.
С тобой перестукиваются друзья, о ком и сказать никому нельзя,
ни всуе, ни в комментариях.
Всякому хватит своих глубин. Создатель, и тот – совершенно один.
Чего говорить о тварях-то…
Знобит изнутри вещей темнота, но если книгу вперёд листать –
рассвет неизбежен дембелем.
Все тени в итоге впадают в свет. Содержит вопрос на себя ответ.
Побеги растут из мебели.
Ветер ловит себя за библейский хвост. Успевает в Ромашково паровоз.
Эверест, отраженный каплею,
слетает вниз, на зелёный лист и, повинуясь эффекту линз,
возжигает жертвенник Каина.
А потом будет ёлка и ляжет снег. По нему протопает человек
из хлева в тайгу морозную.
Внучата к Иосифу подбегут. Пробьют куранты. Взлетит салют
и скатится с неба звёздами.
Летит на голову Н2О из ладоней Господа самого,
где первые как последние.
Языком горячим снежинку тронь. На кругах своих, ветер, дыши в ладонь,
в учебник природоведенья.

* * *
Меловые холмы за окном вагона плацкартного.
Меловые холмы. Силурийского моря раскатами
налетают валы, разлетаются птичьими стаями.
Меловые холмы в меловом снегопаде растаяли.
Кистепёрая ночь тяжело плавниками ворочает.
Кистепёрая ночь выживаньем своим озабочена.
Знаешь, как нелегко эволюции тяготы вынести?..
Кистепёрых мальков ей ещё предстоит в люди вывести.
По рассветным холмам, проступившим за шпалами-рельсами,
в разноцветный туман, в неизбежное и неизвестное.
Где снегами звенит приближение поезда скорого,
уплывают они
своё счастье искать
кистепёрое.


путь сказочника

Ночь – паучиное время. Ящеричный июнь.
Лунная падалица раскатится по траве.
Выйди в чистое поле, перекрестись да сплюнь.
И поклонись корням – ворону да сове.

Встань на траву примятую, молча прими рассвет.
Долго ли, коротко – путь катится из-под ног.
Вышел на край земли, а там ни рожна нет.
Только дуб на цепи круглый мотает срок.
Вот тебе трын-трава, перекати-район.
Душу свою усмири да подальше упрячь.
Здесь, где в ночи полёг наших теней батальон,
если сумеешь – пой, если не можешь – плачь.

Прошлого не вернуть, хоть головой об стол.
Ежели на себя с рогатиной не ходил,
Сирином не запел, папоротником не цвел,
и ни одной, дурак, сказки не сочинил.

Полно искать концы, где и начала нет.
Завтра тебя убьют или же пощадят.
Вороново молоко твой заполняет след.
Испившие из него сказками говорят.


возвращение

Глаза огня, подёрнутые пеплом.
Развёрнутые свитки возвращений
так бережно хранят тепло скупое
кочевий, горько пахнущих полынью.
Лицо земли укутано в морщины.
И древние глухие сновиденья
блестят водой засыпанных колодцев,
сквозь толщу звёзд, стекающих к рассвету.
Здесь ветер прячет в трещинах свой голос,
сказания о предках, предсказанья.
И прорастают лунные соцветья
сквозь спящие династии и царства.
Здесь тень ладони гладит тень собаки,
и тень поводыря ведёт слепого
по раскалённой выжженной равнине,
вдоль городов, в Историю скользящих.
И глиняные детские игрушки
хранят тепло давно остывших пальцев.
Кувшины прячут несказанный голос,
угаснувший и пахнущий землёю.
Лишь море остаётся неизменным,
развёртывая корабельный свиток,
разматывая облака и волны
свидетельством истаявших народов.
Какая нынче на Земле погода?
Чей силуэт проходит сквозь кварталы,
чтоб сделать шаг на старую Дорогу.
И обратить лицо к одним и тем же
созвездиям, щитом прикрывшись лунным.
И помолчать, безвестным и беззвёздным
поход свой бесконечный посвящая.


сон о первом дне

На голубых пуповинах с неба спускаются сны.
Запах ночи протяжен, словно гудок тепловоза.
Или зелёное эхо, пришедшее из глубины,
где водится Первый День, не вычислен и не опознан.
И нет для него пристанища в календарях земли.
Только в дымном столбе, меняющем очертанья….
Озёрное время. Дождливые
часы по воде пошли.
Берега осыпаются в небо.
Звереют пески мирозданья.

За каждой секундой тянется долгий шуршащий след.
За каждым из нас идёт шеренга забытых предков.
Они приходят в движение, оставляя зелёный свет,
листвы номера инвентарные развесив на каждой ветке.

Ночь рукавами цепляется за частокол дождя.
Ветхое платье трещит
цикадами. Из прорехи
вернувшиеся в Первый День за нынешним днём следят,
где нежно в озёрный зрачок врастает зелёное эхо…