АНТОН РАКУШИН НАШ СОВРЕМЕННИК № 8 2023

        МЕМЕНТО МОРИ

        Рассказ

        Автор выражает благодарность своей старшей сестре Елене, чьи воспоминания о главном герое во многом помогли в воссоздании его образа.

        Около трёх часов дня 4 февраля 1982 года к современному многоэтажному дому по Селезнёвской улице подъехали тёмно-вишнёвые "Жигули" шестой модели, из которых вышел высокий элегантный человек лет сорока. В дублёнке кофейного цвета с меховой оторочкой, клетчатой серой кепке, с кожаной сумкой через плечо, с покупками в руках.
        При входе в подъезд он столкнулся со смеющейся молодой парой, слегка улыбнулся и скрылся за дверьми. До него донеслись полные восхищения и волнения слова девушки:
        — Лёш, это же Миронов!
        Улыбнувшись ещё раз, он, поднялся на лифте к себе на двенадцатый этаж, вошёл в квартиру и окликнул жену:
        — Ларис, я дома.
        Из кухни вышла жена:
        — Ну что, Орландо, готов к борьбе?
        — Ещё как! Я — ух! Никуда наш Александр Наумович не денется. Лёня классный актёр, но мне эта роль важнее... Смотри, я тут кое-что прикупил ещё.
        — Будет сделано, товарищ Миронов.
        — Маша пришла?
        — Гуляет.
        — Хорошо. Я к себе. Поднастрою ещё немного струны души.
        — Камертон нужен?
        — Конечно! — Андрей подошёл, обнял и поцеловал Ларису.
        Напевая: "Времени нет постоять, опомниться. Времени нет, и приходится мучиться. Там без меня ничего не исполнится. Тут без меня ничего не получится", — и слегка пританцовывая, он вошёл в свой кабинет. Как всегда, окинул его взглядом. Остановился на фамильных иконах. Сел на диванчик и погрузился в раздумья.
        Борьба за роль. В творческой биографии Миронова такое случалось нечасто. Какие-то роли предлагались именно ему, на какие-то он не проходил пробы. Но случаев, когда после удачных проб режиссёр из-за трудного выбора ещё оставался в нерешительности, а Миронов продолжал добиваться утверждения, было немного. И вот этот случай.
        Режиссёр — Александр Митта. Фильм — "Сказка странствий". Давние-давние века. В одном городе есть брат и сестра — Май и Марта. Когда золото близко, Маю становится плохо. Марта жалеет его, поэтому дети живут в бедности. Мальчика похищает злодей, желающий разбогатеть на его таланте. Марта отправляется на поиски. На своём пути она встречает Орландо — гениального учёного, философа и лекаря. Теперь они вместе разделяют тяготы странствия, преодолевают препятствия. Но в один трагический момент Марта остается одна. Она продолжает поиски и находит...
        Прошло около трёх часов. Маша уже вернулась. Миронов вышел из кабинета и оценил обстановку:
        — С таким меню он точно не устоит.
        — Я ещё голубцы не принесла.
        — Ну, это будет прямо наповал.
        Прозвенел звонок. Пристально, с горьковатой улыбкой Миронов посмотрел на блистательного актёра в зеркале и направился отворять дверь.
        — Привет мэтрам! — обратился он к Митте.
        — Хелло мастодонтам! — ответил режиссёр.
        Появилась Лариса. Митта поклонился и произнёс:
        — И мэтры, и мастодонты отходят в тень.
        Он поцеловал руку актрисы, когда-то сыгравшей бесподобно в "Гусарской балладе". Она светло улыбнулась.
        — Дай поухаживаю за тобой и повешу вот здесь, — продолжил Миронов.
        — Да я ещё пожить собирался, а живому неплохо бы и руки сполоснуть.
        — Туда.
        Митта вышел из ванной комнаты.
        — Хотел тебе сказать, что посмотрел. Блестяще, Андрей!
        — Спасибо, Саша. Мне важно.
        Речь шла о только что вышедшем в эфир телефильме "Фантазии Фарятьева". Миронов предстал в совершенно непривычном для кинозрителя драматическом амплуа неловкого, чудаковатого, одержимого странной идеей, слабого и одновременно сильного человека.
        — А ты чего такой коротко стриженный? Герман постарался?
        — Он самый. Такая вот в тридцатые годы мода была.
        Все вошли в гостиную. Справа от входа — аккуратный овальный стол. Вокруг него — стилизованные под прошлое, обтянутые бежевой тканью в полоску небольшая кушетка и стулья. В углу на столике — видавший виды полувековой граммофон. Напротив кушетки — небольшое пианино. Сверху по стенам — старинные гравюры и литографии. Слева от входа во всю длину — новая стенка, где в нишах стояли современная аудиоаппаратура, собрание пластинок и большой японский телевизор.
        — Хорошо у вас, — произнёс Митта и разместился на кушетке.
        — Предлагаю на выбор "Балантайнс" или "Джонни блэк лейбл".
        — "Балантайнс" буду. Не пробовал раньше.
        — Лёд?
        — Давай.
        Миронов подал гостю виски, налил Ларисе её любимое "Цинандали" и опустился на стул.
        — Друзья, — произнёс Андрей. — Давайте выпьем за искусство, за творчество! Оно каждого из нас одухотворяет, наполняет и, верю, делает лучше. Без него мы себя не мыслим, а следовательно — не существуем. Это не я, это ещё Декарт говорил.
        Пошёл разговор о театре, кино, об общих знакомых.
        — Саш, ты же у нас на "Бешеных деньгах" не был, тогда не смог?
        — Да, не получилось приехать.
        — Приходи. Играем шестнадцатого и двадцать первого. Буду очень рад твоему отклику.
        — Напомни, это твоя первая режиссёрская работа?
        — Ну, честно говоря, уже третья.
        — Ух ты! Очень рад, коллега!
        — "Назначения" тоже жду. Дошли слухи, что скоро может выйти. Уже больше года, как закончили работу, — поделился Миронов и произнёс реплику Лямина: — “Раньше я думал, что эти слова: "Мементо мори" — звучат мрачно. Наоборот! Это весело! Это значит — умей радоваться жизни, умей забывать плохое и помнить хорошее. Не может быть, что у вас никогда не было ничего хорошего. Так не бывает!..” Мои любимые слова.
        Через некоторое время Андрей вновь упомянул о работе с Германом:
        — Он заставил с обычными астраханскими работягами обо всём говорить часами. В морг нас притащил. Со смертью столкнул... До дрожи... Видишь её прямо перед собой. И что дальше? Что за ней? "Моя душа бессмертна и нетленна. Я не уверен в этом совершенно. Что делать, делать что? Я жить хочу!" — почти прокричал Миронов произнесённые в агонии слова Мэкки-Ножа. — Знаешь я подумал и о себе, — продолжал он. — Сколько ещё жить? Как жить? И понял. Так жить, будто каждый день — последний... И вот что, Саш. Чума у тебя — это же, по сути, и есть смерть, зло, взявшее в плен весь город, всю жизнь. Орландо её узнает, она его главный враг.
        Тут Миронов встал и разместился в центре — и гостиной, и вселенной заодно:
        — “А клюка у тебя на что? — сказал воображаемой Чуме изнурённый, проницательный Орландо. — Шла бы ты из города, убогая. Или будешь тут бродить, пока всех не переморишь? Я-то понял, кто ты на самом деле”. — И тут же дал комментарий: — Орландо не вступает с ней в прямую конфронтацию. Он не один. Не только за себя отвечает. Да и страшно. А потом, когда он с ней сражается и сжигает, полагаю, не сразу должно быть ясно, что Чума его задела. Вначале нужна радость. — И Миронов-Орландо запел и заплясал: — “Рады мы потому, что прогнали чуму! Чумы больше нет!” — И тут же Орландо скорчился, упал на колени, а затем лёг: — “Не подходите ко мне. Старуха всё-таки дотронулась до меня. Странно. Всё тело горит... В глазах темно, а голова ясная, как никогда. Ты обязательно найдёшь брата. Будь ему опорой. Судьба дала ему талант, а тебе силу. Такая любовь, как твоя, — великая сила. Может быть, даже больше, чем талант. Марта… прощай...” — Орландо умер.
        Ещё секунд пятнадцать Миронов лежал на ковре. Затем поднялся потрясённым.
        — Саш, он побеждает смерть. Он умирает, спасая весь город, и духом воскресает в обновлённом Мае. Жизнь торжествует! Смерти нет!
        И тут актёр, сделав небольшую паузу, запел:

        “О чём твоя песня, певец незнакомый,
        Над чем ты смеешься? О чём ты грустишь?”

        В дверях гостиной появилась голова восьмилетней Маши:
        — Мам!
        Тут Миронов обратился к дочери:
        — Вот ты-то мне и нужна. Иди сюда.
        — Пап!
        — Иди, иди.
        С упрямым видом в голубом платье в цветочек вошла Маша, поздоровалась с Миттой.
        — Маш, — произнёс Миронов, — нужно от лица Марты, помнишь, я тебе читал сказку...
        — А, эту мрачную, — протянула Маша.
        Все засмеялись.
        — Да, вот эту самую. Помнишь, когда они были в плодородном местечке на спине дракона? Марта собирается идти дальше, а Орландо хочет остаться.
        — Не помню.
        — Неважно. Тебе после моей первой реплики надо сказать: "Нам надо спешить".
        — Ну, ладно, — протянула Маша.
        Орландо жалобно простонал:
        — “Марта! Марта! Может всё-таки сделаем маленький привал? Поедим, отдохнём перед дорогой...”
        — “Нам надо спешить”, — бойко и целеустремлённо выпалила Маша, ставшая на минуту Мартой.
        Очень хотелось смеяться, но Миронов сдержался. Орландо продолжал, глядя на Марту-Машу:
        — “Что за человек! Поесть не даст. Хочешь идти — иди. А мне надоело, понимаешь? Надоело голодать, надоела унизительная беготня за куском хлеба. Я учёный. У меня тысяча важных мыслей, которые нужно додумать. Тысяча важных дел, которые я, кстати, из-за тебя, не успел доделать. А здесь, в тиши и сытости, я всё это доведу до конца. Хочешь идти — иди. Ну, что ты встала? Иди, иди! А я остаюсь”.
        — Ну, и пойду, — показала язык Маша и широким шагом направилась из комнаты. — Мам! — уже из коридора прокричала она. Лариса вышла за ней.
        Миронов продолжал:
        — Орландо по всему повествованию не бесстрашный супергерой. Он живой человек, со слабостями, страхами, несовершенствами. Он как "Поэт" Пушкина: "Но лишь божественный глагол до слуха чуткого коснётся, душа поэта встрепенётся, — Миронов вскинул руки, — как пробудившийся орёл". Но перед лицом смерти он оживает, раскрывается, перерастает себя. А это лицо повсюду. Опять "Мементо мори".
        Миронов вновь сделал паузу.
        Потом были ещё монолог Орландо перед судом, полёт с башни, слова о любви к Марте. А между тем остроты, импровизации. Митта внимательно и жадно следил за каждым словом и движением артиста. Филатов или Миронов? Серьёзная философия или фантастическая буффонада на грани жизни и смерти? Выбор из двух потрясающих вариантов, но его надо сделать.
        Миронов в те дни записывал пластинку и теперь исполнил заглавную песню с неё "Ну, чем мы не пара?" Потом он подвёл Митту к коллекции пластинок. Здесь был джаз, блюз — великие западные исполнители.
        — О, Фрэнк, — воскликнул Митта.
        — Сейчас всё будет.
        Миронов поставил стул и с торжественным трепетом скомандовал Митте:
        — Садись. Слушай.
        Он стряхнул несуществующую пылинку с крышки проигрывателя и, держа за края, аккуратно поставил пластинку.
        — Он этот священный процесс никому не доверяет, — с улыбкой уточнила Лариса.
        Запел Синатра: "Fly Me to the Moon", "Let It Snow!", "I’ve Got You Under My Skin". Потом Фрэнк умолк, но запели клавиши под чуткими пальцами Миронова, и проникновенно зазвучал голос, то ли его, то ли Орландо:

        And now, the end is near;
        And so I face the final curtain.
        My friend, I’ll say it clear,
        I’ll state my case, of which I’m certain...

        Через полчаса попрощались. Митта вышел на улицу. В голове всё крутилось: "My way" в исполнении Миронова, Синатры или Орландо — он не знал. Жизнь. Смерть. И вновь жизнь! Лёгкая, изящная, искрящаяся, всепобеждающая.

        Когда дверь закрылась, Лариса спросила:
        — Ну что?
        — Мементо мори, — прошептал Миронов, потом повернулся и увидел в зеркале уставшего живого человека с горьковатой улыбкой.