ПРОЗА
АЗАМАТ КАРГИНОВ
БЕГУЩАЯТУДА, ГДЕЧТО-ТО ЕСТЬ
РАССКАЗ
Представьте себя темнотой двадцать четвертого октября две тысячи пятого года. Всё готово к вашему появлению и насторожённо смотрит на заходящее солнце. Вы не торопитесь, вы придёте именно тогда, когда должны прийти, ни минутой раньше. Вы уверены в себе, вы сильны, как и полагается загородной темноте в разгар осени. Вы появляетесь каждый день чуть раньше вчерашнего и становитесь чуть гуще. Сегодня вы появитесь в пять сорок пять пополудни.
Представьте себя небольшой ямой в асфальте с прямыми обрывистыми краями. Вас редко замечают, ведь вы ловко спрятались за полуувядшим кустом шпороцветника шлемниковидного, или он сам вырос так нарочно, чтобы вас не замечали, — эта деталь не так важна, можете её не представлять. Важно то, что вы достаточно глубоки, чтобы укрыть от слабого октябрьского солнца семьсот пятьдесят восемь миллилитров мутной воды, оставшейся после позавчерашнего ливня.
Представьте себя несколькими сотнями тысяч молекул кислорода, не больше миллиона, по чистой случайности попавших в новенькую люминесцентную лампу прямо на фабрике, и управление S. потом добросовестно установило эту лампу как раз над небольшой ямой с прямыми обрывистыми краями. Вам вполне уютно в стеклянной трубке, вы хорошо уживаетесь с остальными и с нетерпением ждёте своей первой рабочей смены, как и вольфрамовая нить. И вот ваше время наступает. Где-то бесконечно далеко от вас, в десятке километров, автоматика сухо отщёлкивает начало трудовой ночи, и уже через миллисекунду всё вокруг заливает ультрафиолетовый свет от ваших инертных соседей, а потом вспыхивает люминофор, и кажется, что вся вселенная пылает белым огнём. Но вам уже всё равно: всё ваше внимание приковано к раскалённому вольфраму. Вы бы никогда не могли встретиться, если бы не небольшая оплошность на фабрике. Вам повезло. Вам крупно повезло.
Представьте себя старой осиной, в одиночестве растущей у поворота дороги. И вам снова повезло: рядом нет других растений, мелюзга вроде шпороцветника не считается. Вы можете спокойно расправить свои ветви в стороны всего лишь в метре от земли и год за годом душить молодняк, которому, увы, не повезло оказаться под вашей кроной.
Представьте себя пиропатроном подушки безопасности. Когда-то давно, полгода назад, на мойке по чистой случайности на вас попала вода под большим напором и, опять же абсолютно случайно, оказалась внутри. Азид натрия — высокотоксичное соединение: тремор, тошнота, удушье, одышка, кома, смерть, — по счастью, абсолютно безопасное для вас в нынешнем состоянии. Так вот, у азида натрия, который у вас внутри, есть ещё две особенности: взрывчатость в сухом виде и высокая растворимость в воде. И они плохо сочетаются.
Представьте себя чувством лёгкой потери контроля, но ничего криминального. Бокал вина, может, два бокала, никак не больше трёх. Инспектор бы даже не заметил лёгкой запинки и яркого румянца. Или заметил бы, но мягко бы пожурил. Как и за непристёгнутый ремень.
Нет, забудьте последнее. Представьте себя сокрушительной потерей контроля, потерей без остатка, когда старый тюбик зубной пасты выжат насухо две недели назад, но всё ещё лежит на бортике раковины. Вы приходите исподволь, медленно заглядывая из-за плеча, толкая под руку, подсовывая старые фотоальбомы. Вас почти невозможно заметить, если не посмотреть со стороны, если не сделать от себя два шага. Вблизи будто бы ничего и не произошло. Немного дольше полежать в кровати, чуть рассеяннее смотреть в окно, выпить в среду вечером. И в пятницу тоже. И в выходные. Продержаться до вторника. Хотя бы до обеда. Вы снисходительно закрываете глаза на несвежее нижнее бельё, прощаете опоздания на работу, а уж такие мелочи, как просроченные платежи и оранжевый, странно пахнущий скользкий налёт в ванне, и вовсе не заслуживают вашего внимания. Вы благодушны, вы удобны, у вас всегда наготове свежие оправдания. Вы не настойчивы, но навязчивы. Чуть липки, как тот налёт в ванне. Но самую чуточку.
Вы большой молодец: смогли представить столько вещей. Теперь задание со звёздочкой: представьте себе весь этот водоворот мелочей разом, а в центре него меня. Да, можно сказать, что мне не повезло. Или наоборот: во всём виновата я сама. Теперь можно говорить всё что угодно, хуже мне не станет.
Было ли мне больно? Наверное, со стороны, с двух шагов, всё выглядело просто ужасно. Вы ведь смотрели второй “Пункт назначения”? Да бросьте, что, и сцену с вылетевшим из грузовика бревном не помните? Вижу, что помните. Вот так было и у меня, только моё бревно всё ещё росло из осины. А так почти один в один. Представьте себя толстой веткой, которая на скорости в восемьдесят километров в час пробивает сначала лобовое стекло, а потом... Ладно-ладно.
Нет, мне не было больно. Мне было никак. Хотя, нет, подождите, это не совсем так. Были рокот и блеск, шум далёкого моря, была безукоризненность и было совершенство. Вспышки, кошмары, внезапные взрывы, предчувствие солнца, запах костра от одежды, бегущие навстречу огни, прикосновение к себе так, как нельзя, невозможно дотронуться до себя, как может прикоснуться только кто-то другой. Были звуки гальки в текущей воде, пронзительное ощущение золотого, тонкое и острое, быстрое и яркое, будто ломаешь гигантский алмаз в своей руке. Всё это было в моменте, но не от тела, откуда-то от себя, но со стороны. А вот потом мне уже точно было никак.
Вы ещё здесь? Ну, хорошо, я рассказала вам не всю правду. Нет, не так. Я рассказала вам один крохотный обломок правды, небольшой её отрывок. Вам нужно больше. Ладно. Вы знаете, что было до, знаете, что в моменте. А после... Я не увидела Его, там вообще ничего не было. Большая, безразмерная пустота. Кажется, со снегом, но, наверное, я принесла его с собой, я не знаю. Потом меня спросили, нет, у меня, — м-м-м, как бы поточнее… Представьте, что вы встречаете знакомое лицо через пятнадцать лет и начинаете смутно узнавать его, но до конца не уверены, правильно ли вы вспомнили человека. Словом, мне дали одно желание.
* * *
Седой мужчина в четвёртый раз поводил дверью в сарай туда-сюда, чуть брезгливо посмотрел на петли и поставил баллончик смазки на полку. Отлепив фильтр от нижней губы, он бросил давно погасшую сигарету прямо на пол, потом чертыхнулся, почти без труда, самую чуточку медленнее, чем раньше, сел на корточки, поднял окурок, спрятал его в карман, так же неторопливо встал и, наконец, вышел наружу. Там он не без лёгкой заминки распрямил плечи, закурил новую сигарету и прикрыл веки.
Высокий, не высушенный временем и почти не отяжелевший от возраста, он стоял, едва заметно переминаясь с ноги на ногу, и что-то читал про себя, проходя глазами по бледным разводам от зимнего солнца. Он не мог пожаловаться на это тело: оно продолжало исправно нести службу, неторопливо вращая жернова своих тяжеловесных, но простых и важных категорий. Сырое и готовое, железо и еда, огонь и холод — оно выполняло простую мыслительную деятельность, не сбиваясь с шага в колее. Все рудименты, все хронические, подострые и острые боли в нём почтительно молчали, пока оно выполняло свою прямую работу.
С мыслями самого Б. всё было иначе. Жирное молоко, по каплям падающее в холодную воду, вихрится не сплошной пеленой, а мутными тяжами-рукавами пытается обнять прозрачные проталины, с каждой каплей всё наглее и настойчивее. Так и разум его день ото дня закрывался какими-то полупрозрачными опалесцентными ширмами. Можно было ещё угадать по силуэту, чт’о на той стороне, но детали проступали, только если долго всматриваться в призрачные движения по ту сторону. Да и не было никакой “той стороны” — там тоже была часть Б., но чужая, иссечённая, ведущая свой учёт времени после иссечения.
В минуты ясности он подолгу думал о чём-то большом и важном, что с расстояния двух вдохов превращалось в несуразную какофонию вроде размышлений о каком-то нелепом платоновском стуле, который нельзя было уничтожить, потому что он был и не стулом вовсе, а идеей стула. Временами Б. подолгу смотрел на своё отражение, сначала в один чёрный зрачок, окружённый ярко-голубой радужкой, затем в другой, потом отходил от зеркала, качая головой в недоверии.
Каждое утро он просыпался и с долгой тщательностью проверял, что было потеряно за ночь, чего ещё не хватает в нём. Б. всё сужался в своём бытии, пропадая и дробясь по краям. Начиналось всё невинно: как-то краем глаза он увидел, что снаружи, из-за стекла автобуса, на него смотрит жуткая нетопыриная морда. Вздрогнув, он резко обернулся, но не увидел ничего, кроме отражения своего испуганного лица. Потом были и другие чудовища, каждый раз поджидавшие его в случайных прохожих, в родне, в отражениях и каждый раз прятавшиеся от пристального внимания его напуганных цепких глаз. Сначала по периферии зрения, хари наглели, со временем подбираясь к центру, пока каждое увиденное лицо не стало ухмыляющимся рылом. Б. почти перестал выходить из дому, по разным надуманным причинам отнекивался от визитов дочери. Если бы не семейный архив, он бы забыл её лицо, но чудовища пока не посягали на фотографии и чуть замыленные видео.
Однажды она приехала в небольшую родительскую квартирку без предупреждения. Открыла дверь своими ключами и тихонько пробралась на кухню, где Б. шумно готовил обед. Отец страшно побледнел, увидев её, зажмурился, и на секунду ей показалось, что он, ещё совсем не старый рослый мужчина, сейчас кинется на неё с кулаками. Но стоило ей спросить, всё ли в порядке, он чуть расслабился, закрыл глаза, крепко её обнял, уткнувшись носом в её волосы. За обедом взгляд его всё время бегал, но на прощание он так же крепко обнял её и торопливо закрыл дверь, стоило ей переступить порог.
Лишь через две недели после переезда он решился ей позвонить и наигранно бодро огорошить, что его давняя мечта сбылась и теперь он живёт на природе, где-то в глуши, очень-очень далеко, почти на другом конце страны. Да, конечно, будет рад её приезду. Нет, всё в порядке, просто не хотел расстраивать. “И я тебя сильно-сильно…”
Здесь, в небольшом доме на отшибе, почти у самого моря, на какое-то время показалось, что чудовища отступили. Изредка Б. ездил до ближайшего пригорода, где закупал всё необходимое, стараясь не поднимать глаз. Остальное время он забивал какими-то мелочами. Подолгу бродил с ружьём — не охотился, так. Не то чтобы завёл собаку, но регулярно подкармливал приблудившегося пса, за что тот верно сопровождал его на невсамделишной охоте, давал себя гладить и даже отзывался на Бьорна. Иногда, когда становилось совсем невмоготу, Б. с дрожащими руками ставил одну из кассет и не сразу решался взглянуть на выпуклый экран старенького телевизора, но, когда убеждался, что тлен не затронул родных лиц, смотрел, не отрываясь.
Первым сдалось видео с их поездки на море. Сначала ему показалось, что всё в порядке: и жена, и дочь улыбались, играли в волейбол, босоного бегали по мокрому песку, но что-то будто шершаво проехалось по сердцу. Б. вздрогнул, положил палец на кнопку перемотки, замер, потом всё-таки отмотал на несколько секунд назад, ахнул и откинулся на спинку стула. Какой-то мужчина, которого он раньше и не замечал и который по чистой случайности оказался на плёнке, мелькал в кадре лишь пару секунд, но похабно раззявленное рыло чётко и ясно выделялось среди помех. Не суетясь, Б. сдул холодный солёный пот с нижней губы, досмотрел видео, спокойно положил кассету в кофр, потянулся, отлепил мокрую рубашку от спины и вышел. Больше ни в этот день, ни в последующие он к архиву не прикасался.
Спустя почти месяц он собрался с силами и снова сел в кресло у телевизора. В этот раз он выбрал кассету с шестилетия дочери. Она тогда позвала всех своих подружек, даже противную Э., с которой умудрилась опять рассориться в первые же пятнадцать минут. С мягкой улыбкой на тонких губах он включил воспроизведение, но почти сразу же отвернулся от экрана: оказывается, монструозные лица у детей были ещё гаже, чем у взрослых. Самым жутким было то, что в щербатой улыбке дочери уже проступали чужие черты. Выключив видео и почти вырвав из магнитофона кассету, он тут же поставил новую, не глядя. На ней был выпускной, они тогда были уже одни, без матери. Он, как мог, неловко помогал с выбором платья, сам отвёз её на макияж, потом не знал, куда спрятать взгляд от внезапно повзрослевшей дочери. Но и здесь в самых уголках глаз, в разлёте бровей поселилась насмешка над ним.
В следующие недели Б. постепенно убеждался, что все фотографии, все кассеты тоже поражены. Нетронутым оставалась последняя запись, которая была сделана первой. Тогда, целую жизнь с половиной назад, он, молодой отец, решил, что должен запечатлеть каждый важный шаг своей новорождённой девочки, и чуть ли не на последние деньги купил камеру. Неопытными руками, постоянно теряя фокус, он неуклюже снимал крупным планом свою смущённую жену, прижимавшую к груди маленький мягкий свёрток с розовым кулачком наружу. Б. ещё тогда показалось удивительным, как запах всего этого тёплого, домашнего, молочного так сильно напоминает сладковатый запах ладана. Наверное, это сходство чувствовали и эти, потому и не посягали на последнее, что у него осталось.
Так и повелось с тех пор: когда ему становилось совсем невмоготу, он садился в плетёное кресло у слепенького телевизора и раз за разом пересматривал, как его молодая жена кормит крохотного младенца. Будто в отместку за то, что не смогли прибрать к рукам это последнее, чудовища стали отламывать по кусочкам уже от него самого, забирая осколки памяти, дальние и ближние, бытовые. Если с последними тело худо-бедно справлялось само, на автомате помогая там, где Б. пасовал, то дальние истончались и уходили насовсем, оставляя пустоту, что сродни отсутствию зуба. Уже почти не помня и не понимая, зачем, он с упорством заводил одно и то же видео, и на несколько мгновений ему казалось, что к нему возвращается что-то прежнее.
Вот и теперь, проснувшись и переделав все мелочи, чтобы не смотреть на свою святыню неумытыми утренними глазами, он стоял перед домом, раскачивался и под самым дыханием вышёптывал какие-то бессвязные осколки своего прошлого. Чаще всего встречались три имени, на одно из них насторожённо поднимал уши этот, крутящийся рядом.
Солнце уже спряталось, посыпал лёгкий снег, а он всё стоял и бормотал, пока наконец не отряхнулся и не зашагал в дом. Но вместо комнаты с креслом и телевизором он пошёл на веранду, где в железном шкафу лежало ружьё. Что заставило его передумать в последний момент, он не понимал, но точно знал, что нужно идти в лес. Пока руки сами, без его участия сноровисто проверяли бойки, крючки и курки, Б. терпеливо ждал, почти не вмешиваясь в процесс.
Прислонив поленце к двери, он отчего-то засуетился, сразу будто потеряв в росте и постарев, свистнул тут же подскочившего пса и чуть не бегом вышел за калитку.
Снег, робкий и мелкий вначале, шёл уже в полную силу, ничего не стесняясь, крупными, чуть заторможенными хлопьями. Сугробов ещё не намело, идти было легко. Бьорн то забегал вперёд, то отставал, но всякий раз возвращался к Б., ровно, хоть и одышливо, идущему куда-то туда, за деревья. Пёс пару раз даже поднимал глухаря, но Б. было всё равно: только в лесу необходимость бежать оставила его. Он просто шёл куда-то вперёд, чувствуя верность направления, без сомнений и мыслей.
Вдруг Бьорн насторожённо поднял уши, неотрывно глядя куда-то вперёд, за серые стволы, и уже самому Б. показалось, что там промелькнуло что-то, и он прибавил шагу. Пес заскулил, прижался к земле и стал пятиться с поджатым к брюху хвостом, потом завыл в голос и опрометью кинулся назад к дому. Б. лишь пожал плечами и пошёл дальше.
Через несколько шагов он снова что-то увидел впереди, и в этот раз появилось странное чувство узнавания, будто кто-то маленький и хрупкий потянул за полу куртки. Перекинув ружьё на другое плечо, он пошёл ещё быстрее, иногда переходя на бег, когда узнавание становилось острее. В эти моменты ему казалось, что чем больше каданс его шагов, тем проще будет распознать убегающее, что ещё чуть-чуть поднажать, и станет понятно, зачем он уехал, зачем чинит медленно рассыпающийся дом, зачем смотрит на какую-то женщину с младенцем.
Резко, как крик тонущего, оборвался лес. Никто больше не прятался от него в промельках. Где-то внизу — спуститься, цепляя корни, пройти по гальке и замереть в десяти шагах от мокрой границы — стояла девушка. Ветер пропускал через пальцы её длинные, цвета медового чая волосы и трепал тонкую бордовую рубашку с голубыми рукавами. Она медленно обернулась на звук его шагов. Лицо чуть бледное, видно, что улыбчивое, но сейчас спокойное, с правильными чертами: длинный прямой нос, некрупные голубые глаза с глубокой посадкой, нижняя губа чуть больше верхней. Она тоже рассматривала его в ответ. Взгляд её ходил по Б. подобно человеку, вернувшемуся домой после долгой поездки: нигде не задерживаясь, подмечая малейшие перемены походя. Крупная снежинка с размаху залепила ей радужку, веки с заметной задержкой сошлись и снова раскрылись. Но только на одном глазу и не от неудобства, а словно от досады на помеху. На него волнами накатывало ощущение, что осталось немного, самую малость посмотреть в это лицо, и пелена раздвинется, разойдётся молочная муть, и тут же проходило. Нет, не прорваться.
Вдруг удивление разгладило его хмурые брови. Он даже открыл рот и уронил глухо брякнувшее ружьё с плеча прямо на голыши. Наконец-то он понял, зацепился самым кончиком пальца, смог разобрать, вспомнил. Девушка, до этого чутко следившая за его бесстрастным хмурым лицом с таким же бесстрастием, едва заметно улыбнулась одними глазами.
* * *
Допустим, вы, выпив две бутылки вина, решили, что будет хорошей идеей навестить своего отца, который сбежал от вас в какие-то дебри на берегу океана. Предположим, вы решили не откладывать на потом и поехали в тот же вечер. Скажем, на полной скорости вы вылетели с дороги, врезались в дерево, и кто-то с той стороны спрашивает, какое ваше последнее желание. Я попросила о встрече с ним. Вопрошающий исчез, а я вернулась назад. Не в своё тело, но во что-то очень похожее, без огромной дыры в груди.
Не знаю, кем я была теперь. Исчез голод, не было усталости, кажется, я даже не касалась земли. Наверное, я долго добиралась. Вероятно, он вышел ко мне навстречу. Скорее всего, он меня не узнал.
— Почему на вашем лице не тает снег?
— Холодно.
Возможно, меня обманули. Может быть, моё желание исполнилось.
--
КАРГИНОВ Азамат родился в 1990 году во Владикавказе. В 2012 году окончил биологический факультет МГУ по специальности “вирусология”. Автор сборника рассказов “Смерть” (2023), вошедшего в длинный список премии “Гипертекст”. Цикл рассказов “Двери” публиковался в сборнике “Новые авторы” (издательство ’Editions Chat, 2020). Публиковался в журналах “Дарьял” и “Формаслов”.