ПРОСЬБА ВЫЙТИ ИЗ ВАГОНА
РАССКАЗ
Когда мы въехали в Армавир, успело стемнеть. Дед комментировал каждый поворот, сделанный отчимом. Навигатор вёл нас одной дорогой, напрямик, а “в прошлый раз” мы ездили по окраине. И на каждом светофоре дед теперь бурчал:
— Да куда... это что вообще за улица?.. — или переспрашивал, вцепившись в спинку водительского кресла: — А ты точно туда едешь? Барышня не брешет?
— Нет, пап, не брешет, — сдерживаясь, отвечал отчим.
Мама точно выразила мои мысли:
— Так, едем без возмущений! — и повторила: — Пособачьтесь тут ещё. Уехать уже спокойно нельзя...
Когда зажглись и замелькали по бокам дорожные огни, она впала в мрачную апатию. У неё, казалось, хватало сил только на то, чтобы обречённо и бездумно язвить, и приговаривать смиренным тоном:
— Всё у нас не слава Богу...
Я радовался, что она хотя бы не плачет.
Разглядеть город в темноте толком не получилось. Огни квартирных окон рассыпались на световые пятна из-за деревьев и листвы. То же — с фонарями. Если задержать взгляд на одном из них, то получится монохромный калейдоскоп.
Всё, казалось, шло хорошо, оставалось только обогнуть жилой двор. Но когда мы приехали, и навигатор выдал: “Вы прибыли к месту назначения”, — выяснилось:
— Это не тот вокзал, — заявил дед.
Отчим повернулся к нему лицом (он уже успел припарковаться).
— В смысле — не тот?
— Здесь два вокзала. Этот — для местных поездов, а для дальнего следования — в другом конце.
— Мне никто не сказал, что их два...
Все посмотрели на маму.
— Ты ему не говорила? — обратился к ней дед. — Я же говорил тебе!
— Ну, забыла...
— Да как ты забыла-то, дочь! Нам же ещё час в другой конец пилить!
— Ну, забыла, да, ну, убейте меня теперь за это! — она заплакала.
Помолчали. Отчим вылез из машины, хлопнул дверью и пошёл на вокзал. Я поначалу решил — спрашивать, как доехать до другого, нужного. Но ничего не мешало узнать это в навигаторе, который отчим забрал с собой.
— Ну, куда он попёрся... — ругнулся дед и тоже вылез — спрашивать дорогу у таксистов.
Мы с матерью остались.
— Господи, зачем я вообще затеяла этот переезд? — спросила она, отвернувшись к окну. Дед стоял у иномарки с надписью “Uber” на дверях, весело жестикулировал. — Вот лучше б он дома остался, с местными так трепался, со своей колхозной общительностью...
— Он пытается как лучше, — сказал я, не придумав слов получше, и обнял её как смог.
— Да знаю, что пытается... — возмутилась мама, утирая слёзы. — Пытаются они... Лучше б пытались не мотать нервы. Лучше б вообще никуда не ехала, сидела на месте, и все были бы счастливы, — и повторила: — Вот зачем я это всё затеяла?
Я знал ответ, более того, их у меня было два — честный и “мягкий”. Но ни один сейчас нельзя было произнести вслух.
— Один заранее подготовиться не может, другой на мозги капает, — продолжала она бессвязно, — и всех надо за что-то пинать, как-то торопить, поправлять... неужели так сложно сделать просто нормально, как просят? Нет, один не так понял, другой его за это достаёт. Надоели, Боже, как надоели...
Мама гладила мою руку, успокаивая себя. В такие моменты она становилась сентиментальной и называла меня своим единственным близким человеком, единственной надеждой и опорой, единственным другом и много кем ещё “единственным”. Её так пугало, что я уже иду в институт, что взрослею.
Обнимая её, я смотрел на забитую машинами площадь, на пёстрые огни многочисленных заведений, на сам освещённый, как театр, местный вокзал. Столько народа крутилось возле, и много молодых. Отдыхают в свой истекающий август. Я улыбался, наблюдая за их мельтешением, перебирал вязкие мысли. От скуки неважные мелочи вдруг становятся интересными, тем более в людях. Только они, люди, казались выцветшими от яркости окрестных ламп и вывесок.
Минут через десять вернулся дед.
— Так, ну, я понял, как доехать, короче, — сказал он, с кряхтением умостившись на пассажирское сидение. — Щас вернётся, объясню.
— Он сам узнает, не надо ничего ему говорить, — посоветовала мама.
— Не, ну, как знаешь, — ответил дед примирительно, хотя по лицу было заметно, что его это задевает. — Я просто хотел, чтобы он всё нормально сделал.
— Ага, я знаю, — отозвалась мама, поглаживая затылок. Она всегда так делала, когда у неё болела голова.
Об истории с двумя вокзалами дед решил не напоминать, и правильно сделал, что обошёлся без нравоучений.
Он сидел тихо какое-то время, потом ему позвонила бабушка.
— Алё, ну, чё вы там? — раздался искажённый телефоном голос.
— Да живые, и слава Богу, почти приехали. — Отвечал дед бодро и чётко.
— Ревела? — спросила бабушка.
— А то ж... — вздохнул дед, но тут же стал защищать дочь. — Ну переезд, нервы. Это нормально...
— Пап, дай трубку! — потребовала мама и, не дожидаясь ответа, выхватила телефон. Чтобы дотянуться, она неестественно выгнулась.
Причитая вполголоса: “Ну, вот чё за мания пошла у вас, всё выхватывать!” — дед поглядывал на меня, считая, что я могу что-то сделать или сказать. А мне просто не хотелось.
“Всё у нас не слава Богу, да?” — повторил я мысленно мамины слова.
— Мам, всё нормально, ничего я тут не рыдаю, — сказала она в трубку. — Мы почти приехали, всё хорошо, правда.
Она неплохо справлялась со сменой настроения, даже цвет лица стал вполне обычным, но севший голос её выдал.
— Дочь, ну, что тебе опять не так, а? — продолжала бабушка. — Уже куплено, всё устроено, только на готовое прийти. Тебе там и работа, и все тебе условия, а ты ревёшь сидишь, как всегда. Чего ты боишься вечно, дочь?
— Не знаю...
Мама говорила глухо, понижая голос. Её трясло.
— Ох, что ж мне с тобой делать... — вздохнула тяжко бабушка.
— Не знаю... — ответила мама как смогла спокойно.
Помолчали.
— Ладно, давай, — вздохнула бабушка и добавила требовательно: — Как доедете и как поезд подойдёт, тоже позвоните, я спать не буду. Мелкий всё равно не даст.
Сводный младший брат остался у них до конца лета. Мама уезжала раньше, чтобы разобраться с жилищными вопросами. Коммуналка, прописка, замена счётчиков и прочее, и прочее.
Вернув телефон, мама выдохнула обессиленно и прикрыла лицо руками. Она уже и заплакать не могла.
В автомобиле, где всю дорогу работал кондиционер, снова становилось невыносимо душно. Мы опустили стёкла и продолжали ждать отчима. Он ушёл полчаса назад.
— Ну, где он там застрял, блин! — у мамы сдавали нервы.
— До поезда ещё два часа, успеем, — успокаивал я, — если хочешь, можно позвонить, он телефон тоже забрал.
— Да ну, чё я ему звонить буду... — заявила она.
“Аргумент...” — посмеялся я про себя.
Тут отчим вышел из-за угла, уже не угрюмый, со спокойным лицом. Он на ходу что-то настраивал в навигаторе.
Сев на место, отчим закрепил навигатор на подставке и завёл машину.
На пути не попалось ни одного светофора. Доехали минут за десять. Деда подмывало что-то сказать, но он сдерживался, потому что я всю дорогу от вокзала до вокзала держал руку на его плече. Жест был ему понятен и неприятен.
Парковка пустовала. Отчим пристроился чуть поодаль, чтобы в случае наплыва людей было проще выехать. Мама не стала спорить.
— И до поезда ещё полтора часа... — произнёс я.
— Хорошо, что заранее выехали, теперь расслабиться можно, — сказал отчим, глядя на маму. На его лице читалась фраза: “Я же тебе говорил!” — но он знал, чем чревато произнести подобное вслух.
— Я пойду тогда пока спрошу, что там с поездом, — предложила мама.
Ей явно хотелось пройтись и побыть наедине с собой, продышаться и успокоиться.
— Я с тобой пойду, — предложил отчим.
— Да чего ты пойдёшь, я туда и обратно...
— Развеюсь, может, поищу, где поесть, — настаивал он, — или ты не хочешь, чтобы я шёл?
— Не, почему, хочешь — пошли, — сказала мама.
И они пошли. Он, как всегда, вырвался вперёд, не думая о том, что её можно и подождать. Мамино негодование читалось в её сжатой маленькой фигуре.
— Как думаешь, они друг друга поубивают? — спросил я деда.
Дед от этого вопроса заметно погрустнел.
— Не должны, — вздохнул он, провожая их взглядом.
Посмеялись. Неестественно как-то посмеялись.
Разговор быстро перешёл к его армейским историям. Я не уловил даже, по какому поводу он начал: если ему что-то вспоминалось, то одна байка-анекдот обязательно сменяла другую. Мне нравилось слушать. Рассказы были такие простые и честные, что я проникался. Может, выдумки в них и душили правду, но почему-то в это не верилось, не хотелось верить.
Среди прочего дед в который раз рассказал про их с бабушкой свадьбу.
— Вот ты говоришь: дурость, — говорил он, — вот страдают, страдают, мучают друг друга. Мы когда с бабкой сошлись, вообще о... совместном будущем не думали, встречались и встречались. Ну. Я, когда служил, с части в увольнение на две недели вышел, приехал домой, удивился, что она меня вместе с моими родителями встречала. Ну, не ожидал, понимаешь? Слово за слово и это... рюмка на рюмку... я сделал ей предложение, ну, батька мой за язык дёрнул. А она вот так же, от чужих жданий “да” сказала. За три дня они, ну, семья, не мы, свадьбу эту организовали. Я у брата сижу, она — у подруг, уже одетые, до начала два часа. А я сижу и двинуться боюсь, ничего не понимаю. Страшно было мне. Сидел, Богом клянусь, плакал. Сашка, брат, подошёл, видит — ну, никакущий. Дал сто грамм. До машины довели, дали ещё сто. В загс привезли готового. То бишь — пьяню-ю-щего! Стою, покачиваюсь, жду невесту. Её выводят, и я вижу: тоже того, — он щёлкнул пальцем по горлу, — “готовая”. И сорок лет уже...
Дед прервался, ойкнул протяжно, посмотрел в сторону вокзала со слишком осмысленной тоской. Я глядел в потолок салона и слишком — тоже слишком — много думал о тех вещах, о которых много думать нельзя.
Отчим с мамой вернулись с двумя высохшими беляшами и чаем в одноразовом пивном стаканчике. Ели, ругая продавцов.
— Не с мясом, а с запахом мяса! — запив тесто чаем, сказал дед.
— Есть такое, — кивнул я.
— Мда, так себе... — вставила мама.
— И ст’оят, как я не знаю, — пожаловался ещё и отчим.
Мы обсуждали еду ещё некоторое время. Где лучшие пирожки с мясом в регионе, где дешёвые, а где еда ещё хуже, чем здесь. Совершенно бестолковая болтовня. И всем как-то легче стало.
За полчаса до назначенного времени мы перетащили сумки из машины на перрон. Сели ждать на лавку. Отчим обнимал маму. Дед стоял поодаль, болтал с охранником. Всё о быте да о жизни. Я прохаживался у самых рельсов, по жёлтой черте, выглядывал поезда от нечего делать. На ум пришло спеть “Голубой вагон”. Не стал.
На вокзале — что внутри, что снаружи — почти не было людей. У перрона стояли всего четыре человека, и те — семья, провожающая отца на, скорее всего, заработки. Будто на электричку в деревню провожали. Я им немного завидовал, но в душе всё-таки желал нам более живого, что ли, прощания.
Когда объявили поезд из Мурманска (или Северодвинска, настолько было невнятное объявление), я решил пройтись к стоянке от нечего делать. Отчим увязался за мной — покурить.
Мы с ним стояли возле главного входа. Он затягивался неторопливо, а я листал фото в галерее телефона. Сеть не ловила.
Когда тишина стала неловкой, он спросил:
— Ты как?
За семь лет их с мамой совместной жизни он со мной только здоровался по утрам, поэтому мне стало вдруг неудобно.
“Семь лет! — подумал я. — Всё ещё “новый”, непонятный, до сих пор на “вы”. Когда понимаешь, что для кого-то этот человек семь лет как “временный”, становится ещё смешнее...”
Я понятия не имел, что отвечать, и ответил первое, что обычно следует в таких случаях:
— Я буду по ней скучать. Надеюсь, всё будет хорошо.
— Я тоже...
“А ей ты это говорил? — подумал я и осёкся. — Конечно, говорил. Только никто не слушал и не хотел слушать. Даже если так, почему не едешь с ней?”
Что-то на меня нашло, и я обратился к нему в первый и последний раз:
— Как думаете, то, что сейчас происходит, к лучшему?
— Не знаю, посмотрим, — ответил отчим, не моргнув.
Он не был ужасен, у меня не имелось к нему претензий как к человеку. Но многие хотели от него избавиться, выдрать его из маминой жизни. И радовались, когда узнали о её отъезде, решив, что она его бросает. Вот только она ещё не решила.
Неожиданно отчим заговорил:
— Знаешь, у “Машины времени” песня есть, “Разговор в поезде”. Суть в чём: два человека едут и спорят, что вообще такое есть поезд. А потом сходят с него, а всё, что они говорили, фигнёй оказалось.
Отчим махнул мне рукой, и мы пошли обратно к перрону.
Когда мы вернулись, уже подъезжал объявленный состав из Мурманска-Северодвинска.
Гул становился громче и громче. Серый в красных полосах поезд прорезал ночь светом фар, выкатился под фонари. Я подошёл к краю площадки, встал у линии. Другой, чужой поезд приближался, а я от этого сходил с ума. Когда окна замелькали перед лицом, мне не вышло себя сдержать — рассмеялся, нервно и отталкивающе.
“Так всё и кончится. Она убежит на другой конец страны, прихватив с собой все свои проблемы. Отчим посидит немного на месте, поработает с полгода-год и пустится за ней из страха одиночества. И снова сойдутся, и просто продолжат ссориться на пустом месте, не понимая, почему не могут друг от друга избавиться. Бабушка с дедушкой будут наблюдать за этим с негодованием и не заметят, что их собственная жизнь точно такая же. А я так и останусь язвительным нытиком, ненавидящим всех вокруг и себя тоже. Мы ничего не сделали! Просто промолчали и пошли дальше!” — думал я.
Поезд остановился, а меня ещё трясло от смеха. Я сел на лавочку, закрыл рот ладонью, чтобы и без того обеспокоенная мать не стала беспокоиться ещё больше, но не помогло. Она отстранилась от отчима, взяла меня за руку.
Мой нервозный угар в ту же минуту кончился.
— Как страшно, Господи... — прошептала она.
— Всё будет хорошо, — тихонько сказал я в ответ, не веря себе. — Поедешь, обживёшься. Здесь делать нечего, ты сама же это говорила, — я врал, а она наверняка верила этому вранью, потому что, наверное, не верить слишком больно. — Там новые люди, и никаких вредных рож с твоей работы.
— Да, дочь, — вставил своё слово дед. — Мы тут сами как-нибудь.
— Да, а я там как без вас? — она посмотрела на меня и заплакала. — Без тебя я как?
Мы с дедом успокаивали её, говорили, что всё будет хорошо. Только отчим сидел как бы отдельно, хмурился. И неожиданно для всех он выдал:
— Я к тебе на Новый год приеду. Отработаю полгода и сразу к вам с мелким.
Дед взглянул на него мельком, так, что я не увидел выражения его лица, и тут же повернулся к дочери. Мама отсутствующе смотрела под ноги. Она едва заметно закивала и чуть сильнее сжала мою руку.
— Спасибо... — нездорово-спокойно произнесла она и вздохнула.
Через пять минут поезд поехал дальше. Семья провожавших уже пропала. Дикторша по-прежнему неразборчиво объявляла что-то, пока вагоны один за другим заворачивали за лесок.
— Сколько там ещё осталось? — спросила мама.
— Минут пятнадцать, — ответил я.
— Угу... — промычала она.
Прогудело объявление.
Такой же, как предыдущий, поезд появился вдалеке. Скоро он зашипел и замер. Сосчитали вагоны до нужного, прошли с поклажей в самый конец, где-то с полсотни метров. На ступеньке, высовываясь в ночь, стояла проводница. Разрешила помочь маме с багажом только одному из нас (что-то она такое объяснила о карантинных мерах, но звучало это, как хиленькая отмазка), и вызвался я. Навьючили, кое-как вполз внутрь.
Признаться, это был первый раз, когда я оказался в вагоне поезда. Узкий коридорчик, тянущийся между рядом окон и открытыми купе. Жарко и душно, хуже, чем снаружи. Удивительно, как пассажирам удавалось здесь спать: в тесноте, почти без кислорода, с невыключенным светом, льющимся из проёма прямо на их лица.
Я, обвешанный сумками, умудрялся в этом метр в ширину желтушном проходе поворачиваться. Любое моё движение казалось неуклюжим и громким, ведь стоило не так дёрнуться, и кладь с неприятным шорохом цепляла стены.
Кто-то из купе помог меня разгрузить, свалил всё как попало и тотчас улёгся обратно на свою полку. Мама обняла меня в коридоре. Она улыбалась, вздыхала, даже раздавала советы, но я её еле слышал, уткнувшуюся в моё плечо. Что-то про старания в институте и про режим питания. Что-то сказала и о моей одежде. Чтобы модно одевался, вроде того.
Погладив меня по голове, она спросила еле слышно:
— Зачем я туда еду?
— Чтобы легче было.
— А станет?
— От тебя зависит.
— Почему всё всегда от меня зависит... надоело, Господи...
— А по-другому — как?
Помолчали.
— Скажи, а чего ты сама хочешь?
— Не знаю. Ничего уже не хочу. И никого. Вот и все дела...
Она опустила руки, отошла, улыбнулась мне, как бы извиняясь за что-то. И мне стало обидно от собственных расспросов, от её измятого тоской лица, от желтушных ламп, от духоты.
— Всё будет хорошо, — сказал я и заплакал.
Я поцеловал её в лоб, улыбнулся слабо и вышел из вагона. Дед и отчим стояли в пяти шагах друг от друга. Наверное, всё это время безмолвно смотрели, как мы прощаемся.
Она махала нам. В окне виднелся только её тёмный силуэт, но мы улыбались и махали в ответ. Я хотел подойти и приложить к стеклу ладонь, но работница наорала на меня.
Разноцветные огоньки от вокзальной подсветки сплошным полотном отражались в матовой поверхности вагонов. Поезд прополз минуту в сторону ночи и скрылся.
ДЕНИС ДЫМЧЕНКО НАШ СОВРЕМЕННИК № 9 2024
Направление
Проза
Автор публикации
ДЕНИС ДЫМЧЕНКО
Описание
ДЫМЧЕНКО Денис Дмитриевич родился в 2003 году в Ставрополе. Студент педагогического факультета Ставропольского государственного педагогического института. Участник мастерских Ассоциации союзов писателей и издателей России, Форума молодых писателей России. Тексты входили в длинный список премии им. А. И.Левитова, короткий список премии “Лицей”. Рассказы опубликованы в журналах “Дарьял”, “Родная Кубань”, альманахе “Литературное Ставрополье”. Ученик школы литературного мастерства В.П.Бутенко.
Нужна консультация?
Наши специалисты ответят на любой интересующий вопрос
Задать вопрос