ВЁСЛА И ПАПА
РАССКАЗ
“Когда вырасту, стану моряком!”. Так он думал, и эта мысль была его хозяйкой.
Теперь, когда они отплыли от берега достаточно далеко, не слышно было больше ни воплей загорающих, ни рокота катеров, ни музыки. В первый день ему казалось, что море — это как торговый центр. Все ходят туда-сюда, стоят в очередях за мороженым, из каждого павильона доносится мелодия; в общем, суета. Море и суета, понятно. Как урок математики и учитель у доски. Сменка и раздевалка. Но теперь, однако, всё стало по-другому. Оно затихло; его не тревожили своими руками тёти, не тормошили надувными кругами их внуки. Здесь море поднимало и опускало лодку в такт своему ритму. Больше не было белых барашков, сотнями бегущих к берегу, вода стала прозрачной, гладкой и какой-то цельной. Даже солнце, казалось, сейчас отражалось в ней мягче, спокойнее. И ещё порывы ветра и равномерные тихие всплески, когда деревянные вёсла касались воды, и скрипы уключин.
Хотя качало всё-таки сильнее, чем обещал папа. Алёша примостился на корме, вцепился двумя руками в борт. Было страшновато. Гладкая тихая вода не давала забыться. Алёша, несмотря на возраст, понимал: тут глубоко. Всё, на что он сейчас мог решиться, — лишь крутить головой налево и направо.
Алёша плыл на лодке впервые. Он вообще впервые что-то делал вместе со своим отцом. Он не знал, как ведут себя мужчины наедине. Поэтому сидел молча, стиснув рот, чтобы не закричать от восторга, и кидал взоры так, будто ходил в море всю жизнь, а не увидел его позавчера.
— Ну как?
— Нормально.
— Всё в порядке?
— Пойдёт.
Лодка обогнула Широкую Балку. Высоченная скала с разбросанными тут и там хижинками заслонила собой пляж. Сразу перед жилищами зиял песчаный обрыв, у побережья превращавшийся в валуны, словно наваленные для своих забав детьми-великанами. Море теперь было тихим, но Алёша разглядел ошмётки водорослей у вершины, спёкшиеся на солнце. Он искал глазами людей, но никого не было, только иссушенный кустарник, бело-бежевый песок и валуны у воды. Мальчик повернул голову налево, посмотрел в море: пятнадцать или двадцать кораблей ждали своей очереди. Суда прибыли в Цемесскую бухту разгружаться.
— Пап, почему они все там стоят? Вон там? Почему не заходят в порт?
— Ну, они ждут своей очереди.
— Такая огромная очередь. Почему?
— Потому что они не поместятся все вместе в бухте.
Папа посмотрел на сына. “Восемь лет. Пора бы и понимать такие вещи. Знаю я этот взгляд. Сейчас застрочит, белобрысый. Почему бы просто не позагорать на солнышке? Алёша, если ты умеешь читать мысли, дай спокойно погрести”.
Плыли дальше. Мальчик сдавливал обеими ладонями борт, ёрзал по банке, задевая ногой бутыли с водой. Бедные бутыли перекатывались по днищу. Их хруст вперемешку со шлепками вёсел нарушал глухую тишину.
— Хорошая лодка, — сказал отец.
Алёша продолжал ёрзать, не обращая внимания на похвалу. Впрочем, это действительно была хорошая лодка.
“Вернёмся в Москву — накуплю ему книжонок про мореплавателей, пусть листает. Магеллан. Хотя... Ладно, если так хочет. Потерпим. Как там говорилось: кажется, основа семьи — это взаимное уважение и любовь? Смехота. Так и быть, удовлетворю любопытство...”
Отец перестал грести. Указал рукой на очередь в порт.
— Глянь-ка, глянь. Видишь, вон те, которые подальше, стоят одни. Так? А у этого, что слева — у носа маленькая шлюпка. Видишь?
— Ага.
— Шлюпка цепляет на толстенный стальной трос каждую посудину в этой очереди и заводит её в порт. Затащит по расписанию. Помнишь, мы вчера ходили по волнорезу к маяку? Туда, где рыбачат.
— Да.
— Вот чтоб тот маяк не расколотить, и нужна шлюпка. Большой морской танкер не сможет сам сманеврировать... поворачивать между доками и волнорезами. Слишком тесно, он будет, как соседский бульдог. В смысле, Толин. Если его усадить в тазике. Понимаешь, да?
— Да. А трос очень толстенный?
— Как вот эти два весла вместе.
— Ого! А как такая маленькая шлюпка утащит такие большие корабли? Она же маленькая.
— Так они же идут медленно. В любом случае, эти красавцы здесь на несколько дней. Времени навалом. Тут ведь что главное? Тут главное — чтобы не поскорее, а без повреждений. И порт не резиновый к тому же.
Мальчик изогнулся так, что отец подработал веслом, выставив лодку боком к очереди.
— И что, сейчас все матросы на корабле?
— Нет, Лёш. Нет, конечно. Ну, если только старпом не конченный инквизитор, это не спрашивай. Когда танкер подходит к порту, экипаж пересаживается вот на такие же юркие катерки и сходит на берег. А уж бумажная волокита — дело офицеров. Вечером жди этих галерных рабов в забегаловках. Вроде той, на набережной. Их сразу различишь. Пьют ром со льдом, треплются с девчонками, стишки им читают. Денег не считают. Ждут погрузки, одним словом.
Отец налёг на вёсла. Алёша смотрел на очередь. Ближние корабли были разные: были среди них и высокие с огромными палубами, были длинные и плоские, как таксы. Одни были красные, другие — коричневые, почти чёрные, третьи — белые. На мачтах горели огни. Казалось, это не фонари, а пришпиленные зеркала, и в них мерцает солнце. Он попробовал сосчитать. Цепь уходила дальше в море, к самому горизонту. Корабли превращались в расплывчатые серые лепёшки. Алёша чувствовал, что там, дальше, есть ещё. Принялся представлять себе, как могут выглядеть последние танкеры, их размеры и откуда они прибыли. Потом опустил глаза на воду. Странно: когда подъезжали к гостинице, Алёша увидел голубую полоску моря. Но называют его Чёрным. А сейчас оно вообще было зелёное.
Косяки барабулек проплывали под лодкой. Стояла тишина.
Алёша посмотрел на папу. Тот сидел на своей капитанской скамеечке и медленно, почти бесшумно, опускал в воду то одно весло, то другое.
— Пап, расскажи ещё про них. Откуда они?
— Порт большой, это ж Новорос. Это, братец, тебе не речушка. Считай, наш главный на Юге. Со всего мира приходят. Например, из Китая, из Турции.
— А ещё?
— Из Африки.
— А ещё?
— Ещё... Откуда ещё. Из Нью-Йорка, — предположил отец.
— Это в Америке?
— Ну.
— Расскажи!
— Про что?
На Алёшиной физиономии легко читалось: “Про абсолютно всё”. Папа куснул нижнюю губу, потянул пальцами волосы за ухом, устроился поудобнее на банке, взял бутылку воды, передал другую сыну.
— Ну хорошо. Слушай. Представь себе: вот ты... Ты кем хочешь быть на пароходе?
— Матросом!
— Вот ты юнга. Отходите из порта. Загрузились по самые брови. Вся команда развесёлая, пахнет подружками. Ромашками, то есть. Капитан отдаёт приказания, рычит в рупор. А ты новенький. Ну и, естественно, как младший, носишься по палубе и делаешь всю самую мерзкую работёнку. Подраил шканцы, скрутил узлы, отскрёб ржавчину. В общем, трудишься с огоньком. И вдруг — сирена! Капитан подаёт сигнал строиться. Ты, конечно, в шеренге. Капитан — батя на корабле, не забывай. Он обходит команду. Шагает по палубе, наваливает каждому по очереди: сделали ли вы то, сделали ли вы это. Все — как струнки. Отвечают: “Так точно, кэп”. Ну, ты как самый маленький стоишь в конце, но и до тебя в итоге доходит дело. И ты пацан нормальный, конечно же, всё сделал. Тоже киваешь бескозыркой и чеканишь: “Так точно, кэп”. Ну, и потом...
Алёша слушал, забыв про бутылку воды в руке. Он смотрел на папу и завидовал его широкой мужской груди, заросшей густыми волосами, уже успевшими поседеть, смотрел на голову в серых кудрях, которые когда-то были чёрными (мама показывала фотографии), смотрел на его плечи, бицепсы, торс.
Он представлял себе шторм. Тёмное небо, лицо секут капли то ли шквала, то ли поднятых ураганом волн — не разберёшь. Волны-небоскрёбы с белой пеной на гребнях; палуба такая крошечная и вся в воде. Волны накатывают, врезаются в борт с оглушительным грохотом, переливаются через дощатый пол, срывают в море бочки, сшибают с ног матросов. Ничего не слышно, в ушах — лишь дикий вой ветра. И мачты скрипят тоже. Мачты — да, пожалуй. Команда — кто где. Держатся за поручни, за корабельные канаты — это те, кто посмелее, а в основном — трясутся, забившись в каютах. Вдруг чей-то окрик: “Капитан вышел!” Со шканцев на палубу спускается папа, прямо на середину. Серые волны разбиваются о его сапоги, не в силах сдвинуть с места. Папа знает, что нужно предпринять. Он ровным, спокойным голосом подзывает к себе самых отчаянных парней, только добровольцев. Алёша и три других смельчака тут же подбегают, они ждут указаний...
— И вот так проходит целый месяц. Чуешь, да? Скукота. Океан, волны, дизельные выхлопы и сплошные озверевшие мужики. Никуда от этого не деться. Хуже всего, кстати, поварам. Коку, буфетчикам. Представляешь, каждый день такой табор кормить? Попробуй свари невкусно. Приходит очередное утро, капитан отправляет тебя на “воронье гнездо” — это моряки так называют смотровую площадку. Они там дежурят с подзорной трубой и докладывают капитану всё, что видят. Так вот, ты сидишь в этом “гнезде”, видишь всё то же самое, что и последние сорок дней. Ничего, кроме воды, то есть. И вдруг — нет, показалось. Нет, всё-таки не показалось! Это не туман. Это серая ниточка. Вы её ждали. Ты вопишь вниз: “Земля!” Команда сбегается на нос. Вглядываешься: ниточка — теперь толстая чёрная полоса во весь горизонт. Уже видно мигающий огонёк: это их маяк, как тот вчера. Ещё полчаса — уже можно различить дома, дороги, людей. Их в трубу видно, а так-то, конечно, простым взглядом видать только нитку берега. Люди выходят из булочных, шагают куда-то по тротуару, машины останавливаются на светофорах. В порту, куда прибываете, кран грузит контейнерами судно, такое же, как ваше. Точь-в-точь вон те из очереди. Ну, и Статуя Свободы, конечно. Целый месяц воды — и входите в другую жизнь. Всей командой, такие вонючие, просоленные и бородатые, входите в порт Нью-Йорка. Утром вас тут не существовало — и вот вы уже часть города. Мне кажется, это такая скукотища.
— Да ты что! Пап, а моряки — они купаются в море?
— Не то слово. Когда погодка, как сегодня, то кэп, если в настроении, вполне может дать стоп-машину. Тормознёт прям в океане. Полкоманды купается, а вторая — гарпунами акул отгоняет. И рыбкой ныряют.
Отец смерил сына взглядом.
— Хочешь попробовать?
— Что попробовать?
— Ну, нырнуть, как моряки. Рыбкой.
— А я не умею... И боюсь.
— А я научу. И подстрахую. Ерунда. Смотри. Только ну-ка пересядь сюда.
Отец пересадил сына с кормы в центр, на свою капитанскую. Взгромоздился на корме, на самом краю лодки так, что банка застонала. Присел на корточки. Выставил руки вперёд, прижал подбородок к кадыку — и перевалился за борт. Через десять секунд он выплыл из-под носа, хлопнул ладонью по воде, окатив холодными брызгами мальчика. Затем, оттолкнувшись ногами, поравнялся с кормой. Очертил рукой квадрат.
— Вдохни и ныряй сюда. Главное — набери воздуха побольше. Я рядом.
Прежде, чем Алёша изготовился на корме, капли успели на нём высохнуть. Отец молчал и ждал.
Алёша, сидя на корточках, ощущал ступнями банку. Эта доска — последнее, что отделяло его от воды. Не осталось ни очереди в бухту, ни скалы с кустами, и даже лодки больше не было — только доска и вода.
Алёша так и сидел, пригнувшись, с вытянутыми руками. Руки занемели, и он опустил их.
— Лёш…
Мальчик оторвал подбородок от кадыка. Отец в воде смахивал на серый буй с плечами.
— Не могу.
— Это не стыдно, сынуль. Ты прав, сыночек. Всё в порядке. Тут, пожалуй, и правда глубоко. Попробуем у берега, любимый.
Спустя время гребли обратно. Алёша обхватил своё весло двумя руками, с трудом зачерпывая. “Какое тяжёлое!” — думал он. Там, где ему требовалось три гребка, отец обходился одним.
Солнце пекло, и было жарко.
Мальчик посмотрел на отца и продолжил грести. Снова взглянул и спросил:
— Пап...
— М-м?
— Мама говорит, у тебя плохая профессия. Поэтому ты не бываешь дома.
Папа промолчал, но затем не выдержал и глубоко вздохнул. “И ты туда же. Яблочко от яблоньки… Ну и мегера! Ох… Давай, смелей. Валяй, выкладывай, что твоя маманя тебе там понарассказывала”.
— Маму надо слушать.
— А как твоя работа называется? В смысле, как правильно? Долбовик? Или долбильщик?
— Буровик.
— Нет. Бурильщик, верно?
— Буровик. Техник-буровик.
— А буровики — это как? Они что делают?
— Лёш, в другой раз расскажу. Обещаю.
— Пап...
— Чего тебе?
— А что такое фарватер?
Отец крякнул, обнял сына свободной рукой и прижал к себе, и рассказал ему про фарватер. Он рассказал мальчику про то, чем боцман отличается от лоцмана и что такое рифы, и киль, и фок, и грот, и за что дают варкуль, и зачем нужен узел, и почему его называют мёртвым… Алёша задавал вопросы, отец отвечал.
За разговором показался берег. Уже видно было самодельную пристань, от которой отплыли на рассвете: несколько сколоченных в арку брёвен с дырявым холщовым навесом, покачивавшийся легкомоторный баркас, пара советских плоскодонок на камнях.
Лодка коснулась каменистого берега, глухо шваркнув днищем. Лёша выбрался на гальку и обнаружил, что ему трудно стоять. Он наблюдал, как папа благодарит мужчину-рыбака, забирает вещи и помогает тому заволочь — на “раз-два-взяли” — лодку.
По пути к матери отец сказал: “Я там покалякал, пока затаскивали. Наймём завтра катерок? Как тебе? Сплаваем втроём в Анапу, в дельфинарий. Мороженое, вата”. Потом помолчал секунду и добавил с усмешкой: “Он пусть рулит, наслаждается её сонатами. А мы с тобой по-мужски — в два спасжилета и на самый нос. Там ух как здорово, комфортно, никакой тряски”.
Алёша смотрел на своего папу. Он хотел стать буровиком.
ДМИТРИЙ СОМОВ НАШ СОВРЕМЕННИК № 9 2024
Направление
Проза
Автор публикации
ДМИТРИЙ СОМОВ
Описание
СОМОВ Дмитрий родился в 1991 году в Свердловске в семье генерал-лейтенанта сухопутных войск. В 2013 году закончил факультет менеджмента ГУ-ВШЭ (ныне НИУ-ВШЭ). Руководитель малого предприятия. Живёт в Москве.
Нужна консультация?
Наши специалисты ответят на любой интересующий вопрос
Задать вопрос