ТЫ СТОИШЬ В СТОРОНЕ
РАССКАЗЫ
НИНА В ОГНЕ
* * *
Никто не знал, но обыкновенная на первый взгляд семиклассница Нина была волшебницей: она умела плохое превращать в хорошее, а страшное в смешное. Поэтому, когда Даня Макеев дёрнул её за хвостик, аккуратно собранный на макушке, и крикнул: “Ведьма!” — она спокойно поправила волосы, потом воротник старой блузки, перешитой из маминой, и улыбнулась:
— Видел бы ты себя!
В такие моменты Нина переносилась в другой мир, с которым уже не первый год безуспешно боролись родители и врачи. И сейчас в этом мире Макеев был уморителен — один в один разноцветный бородатый клоун на пружинке-ноге, которого Нина видела полгода назад на ярмарке мастеров.
— Борода у тебя зачётная! — она хлопнула Макеева по лбу “Геометрией” и, взяв портфель, вышла из класса.
— Дура! — крикнул вслед Даня, но рукой по подбородку всё же провёл: кто её знает, эту ведьму...
* * *
Дома всё было как всегда: мать возилась на кухне, отец смотрел “Новости”.
— Садись есть, — позвала мать, быстро убирая что-то в буфет.
— Можно потом? Я не голодная.
Мать махнула рукой, неловко опустилась на стул и стала в одиночестве хлебать суп. Нина положила лист бумаги, взяла цветные карандаши. Она не любила краски: те были мокрыми. А карандаши сухие: не посадишь пятно, и бумага не пойдёт пузырями. Ещё карандашами можно было штриховать, производя особый, еле слышный, приятный звук, — и это тоже плюс. Нина нарисовала голубое небо, два облачка, маленькое шаровидное дерево и поле, по которому друг за другом шагали жирафы.
— Нинка, иди “Новости” смотреть, — позвал отец. — Совсем не знаешь, что в мире творится. Израиль на Палестину напал. Тебе что, всё равно, что ли?
— Нет, — поспешно ответила Нина.
Её рука быстрее задвигалась по листу. Когда Нина волновалась, рука начинала жить своей жизнью — она словно стремилась поскорее нарисовать мир, в который Нина сможет юркнуть, как кролик в нору. Но слова отца упали на лист кассетными бомбами, и милые жирафы, которых она не успела украсить пятнышками, загорелись. Они шли и пламенели... Горящего жирафа Нина видела во время экскурсии в музей. Картина Сальвадора Дали называлась “Жираф в огне”. На первом плане были страшные человеческие фигуры, а за ними — беззащитный жираф с горящей гривой.
— Нет, нет, нет, — забормотала Нина, пытаясь стереть пламя.
— Господи, что ты там опять бормочешь? — расстроилась мать. — Просила же: говори нормально. Что случилось? Как я устала от всего этого! От врачей толку нет. Одни шарлатаны...
Пока она говорила, маленькие белые облачка на рисунке набухли, словно почки. Секунда — и они стали серыми и тяжёлыми, а потом лопнули — пролились на жирафов благодатной водой.
— Ф-фух, — выдохнула Нина.
— Есть иди! — крикнула мать. — Кожа да кости стала...
* * *
На следующий день Нина решила не завязывать хвостик. Закинув руки назад, неумело заплела французскую косу, снизу подвернула и заколола: попробуй теперь дёрни...
— Мам, купим мне блузку для школы?
— Купим, — отозвалась та, — но потом. Я же говорила, что денег нет: цены растут, а у нас кредит.
Мать работала на трёх работах: на двух мыла полы, а на третьей ночь через две сторожила какой-то склад. Отец не работал. В их семье так повелось, что он сидел дома, и все воспринимали это как должное. В его обязанности входили покупка продуктов и уборка.
— Нинка, вещи в шкаф повесь! — крикнул из другой комнаты отец. — Опять на стуле бросила.
— Я опаздываю, — крикнула в ответ Нина. — Повешу, как приду.
* * *
Она выскочила за дверь. Мир встретил смогом, который каждое утро повисал над городом, словно мамин застиранный пуховый платок.
— Видел бы ты себя, — шепнула Нина миру.
Тот моментально взорвался сотней красок! По серым обшарпанным стенам Дома культуры поползли ярко-зелёные лианы с сочными бордовыми цветами, проезжавший мимо старый автобус стал котобусом из любимого аниме Хаяо Миядзаки, а трубы местного металлургического комбината превратились в органные и зазвучали пятой фугой Себастьяна Баха.
По другую сторону длинного забора, хрипя от ярости, за Ниной привычно бросилась немецкая овчарка. Нина улыбнулась, и злой пёс преобразился в белоснежного пуделя с красным бантиком на хвосте. Он заскулил.
— Не грусти, — посоветовала Нина, — ведь в душе ты милашка.
Она была уже в седьмом классе, но всё ещё наивно верила в то, что в душе каждый (даже очень злой человек или пёс) добр, и даже если делает что-то нехорошее, достаточно поговорить с ним, объяснить — и тот исправится. Эта вера помогала, она придавала её жизни тот смысл, о котором на уроке литературы велела порассуждать учительница.
* * *
— Ребята, сегодня у нас интересная тема, — сказала Ольга Ивановна. — Вы уже не маленькие, — думаю, справитесь. Напишите, в чём для вас смысл жизни.
— Не-е-ет, — дружно запел класс. — Это трудно! Мы не знаем, что писать...
— Много не нужно, хватит и полстранички, — утешила Ольга Ивановна.
Дети вздохнули. Кто-то взялся за ручку, кто-то уставился в тетрадь соседа в ожидании момента, когда можно будет списать. Макеев сполз под стол: видимо, смысл его жизни находился именно там. Ольга Ивановна включила компьютер и принялась выставлять оценки в электронный журнал.
Нина закрыла глаза: “В чём смысл жизни? Моей жалкой жизни. А почему жалкой?.. Ладно, это неважно. Время идёт, а я ничего не написала. Когда-то мама сказала, что смысл в детях. Но у меня нет детей. Папа говорил, что смысл в служении родине. А сам даже в армии не был... Так, это тоже неважно”.
— Костина... Заснула?
Нина вздрогнула:
— Отстань.
— Что написала? Пиши: “Мой смысл в том, чтобы быть ведьмой”.
Она всегда была чужой для класса, словно и правда жила в своём параллельном мире. Большинство одноклассников просто не замечало её, а вот Макеев, наоборот, проходу не давал.
Неожиданно рука сама потянулась к ручке. Мысли накатывали друг на друга, словно волны: “Смысл моей жизни в том, чтобы создать новый мир, — писала Нина, — яркий и добрый, в котором каждому есть место. В моём мире не будет отравленного воздуха и грязной воды. Это значит, что у моего мира будет будущее”. Она остановилась: “будет будущее” звучало странно. Наверное, ошибка... А как исправить? Потом упрямо мотнула головой и продолжила: “Взрослые всё испортили. Надо спасать то, что осталось, а они заняты только тем, что ненавидят друг друга. Разве не видно, что летом теперь совсем плохо? Дождей нет, а от домов идёт жар, как будто у них температура...”
— Нина, что с тобой? — Ольга Ивановна приложила к её лбу ледяную ладонь. — Опять... Макеев, медсестру зови!
Последнее, что увидела Нина, было бледное лицо Дани.
* * *
Она не в первый раз теряла сознание. Вот и теперь, закрыв глаза в классе, открыла их уже в палате. Над ней, словно голубое небо, качался потолок. Нина плыла по волнам на белом кораблике. Она лежала на палубе. Где-то вдали кричали чайки, было прохладно. Нина попробовала встать, чтобы оглядеться, но не смогла. “Бояться нечего, — сказала себе одними губами, — впереди только хорошее”. Так и вышло: слабой рукой она поправила пышную юбку своего роскошного платья и услышала шаги — над ней склонился парень из дорамы “Токкэби”, которую посмотрела неделю назад, улыбнулся. Раскосые глаза, фарфоровая кожа...
— Нина! Господи, да что же это такое? Нина!
— Мама?..
— Как ты? Доктор говорит срочно нужна операция... — мама заплакала.
Нина смотрела, как парень из дорамы плачет: слёзы оставляли бороздки на его щеках, и кожа там становилась не розовой, а серой. “Тональный крем? Разве парни им пользуются?”
— Доченька...
Когда Нина проснулась, было темно. Её белый кораблик всё так же плыл по мягким волнам, вдали перемигивались звёзды. Она снова машинально поправила платье, опустила глаза — и... рука её задрожала: вместо платья — белая простыня, вместо кораблика — кровать.
* * *
В больнице дар периодически пропадал: ей что-то кололи. Следующий день был тяжёлым, и Нине никак не удавалось из него вырваться.
— Девочка моя, тебе нужна операция: опухоль растёт, — взяла её за руку мама. — Но прогноз хороший...
“Прогноз... — подумала Нина. — Хороший прогноз — это значит “солнечно”.
— Нина, ты меня слушаешь? Вот и папа говорит, что всё будет хорошо.
Отец молчал, опустив глаза на руку дочери, в которую была воткнута игла капельницы. Мать перехватила его взгляд и неожиданно задохнулась:
— Куда ты смотришь? Как ты смеешь? Это ты, ты!..
— Мам... — растерянно позвала Нина.
Но та выскочила из палаты. Отец слабо пожал руку дочери и вышел следом. Впервые за много месяцев Нина заплакала. Рядом лежали карандаши и листы бумаги. Нина взяла лист, положила на колени и начала рисовать: её рука привычными движениями штриховала голубым — реку, нежно-зелёным — склонившуюся над ней иву, розовым — заходящее солнце... “Беги, беги”, — шептала она, но двери в её сказочный мир не открывались.
* * *
Зато открылась дверь в палату. Рисунок подхватило сквозняком, и он плавно опустился на пол. На пороге стоял Макеев.
— Это я. Можно?
Он сел на стул в другом конце комнаты. Помолчали.
— Что сказали отец с матерью?
— В смысле?
— Это же они виноваты.
— В чём?
— Ну, что ты... умираешь.
— И был дураком, и остался.
— Я в коридоре был, всё слышал. Мать сказала, что он на игле сидел, когда она... ну... стала беременной. А он ей: мол, на себя посмотри, алкоголичка.
Щёки Нины вспыхнули, в грудь словно вогнали тяжёлый кол — она не могла как следует ни вдохнуть, ни выдохнуть. Наконец спросила:
— Зачем ты рассказал?
Даня пожал плечами:
— Всегда лучше знать правду. Так мои родаки говорят.
— А сам ты как думаешь?
Минут пять посидели в тишине.
— Ладно, я пошёл? — встал со стула Даня.
Нина кивнула.
Когда дверь за ним закрылась, она с трудом оторвала спину от подушки и наклонилась: рисунок лежал рядом с кроватью — заходящее солнце, ива, река... Нина протянула руку. Ещё чуть-чуть, ещё немного! Она набрала в лёгкие побольше воздуха — и наконец с головой нырнула в прозрачную воду.
ТЫ СТОИШЬ В СТОРОНЕ
— Надень мою. Смотри, тебе идёт. Носи...
Рассматривает себя в зеркале. И правда, ей к лицу. Она в этой блузке — словно я в молодости, только сильнее: сквозь тонкую ткань видны крепкие руки.
Когда завтракаем, на тарелке остаётся мой кекс. Киваю:
— Бери: я уже наелась.
Она ест кекс, смотрит в телефон, быстро нажимает кнопки. Пишет что-то. Улыбается кому-то. Когда она перестала смотреть на меня и улыбаться мне?
После уроков звонит, в трубке протяжный голос:
— Ма-а-а-ам...
Ей что-то надо. Просто так она теперь не звонит.
— Ма-а-а-ам...
— Да...
— Купим брюки? Сегодня. Эти давят.
— Я же предлагала сходить в воскресенье. Ты сказала, что всё нормально.
— А теперь давят.
У меня много работы, и она знает об этом, но ей всё равно. Ей всё равно, даже когда я плачу из-за её порезов на руках и ногах.
— Зачем ты это делаешь?
Молчит.
— Поговори со мной. Пожалуйста!
Молчит.
— Почему ты молчишь? Я хочу понять тебя, помочь тебе. Я люблю тебя!
Молчит.
Когда мы идём к психологу, она берёт с собой гитару и тетрадь со стихами. Она улыбается психологу. Но не мне.
Я:
— Я всё и всегда ей рассказывала. Почему она ничего не рассказывает мне?
Психолог:
— Вы позволили ей читать книгу вашей жизни полностью, а она вам — только оглавление. Что ж, имеет право.
Она (торжествующе):
— Имею право.
Психолог спрашивает, на сколько процентов мы доверяем друг другу. Я говорю, что на сто, она — что на двадцать.
Она поворачивается ко мне спиной. Надо упасть не глядя, а я должна поймать. Оглядывается, смотрит через плечо недоверчивым глазом. Внутри меня всё кричит: “Да что с тобой? Это же я! Я поймаю тебя, даже если придётся умереть!”
— Можно я не буду падать? — как сквозь сон, доносится голос.
— Можно, — говорит психолог и обращается ко мне: — Теперь ваша очередь.
Я раскидываю руки, закрываю глаза и падаю — навзничь, словно срубленное дерево. Мои ветви ломаются, и птицы, которые свили в них гнёзда, разлетаются с прощальными криками...
— Это уже слишком! — У самого пола меня под мышки сердито держит психолог.
Ты стоишь в стороне. Кто ты? И что между нами?
ЕЛЕНА АРЦИМОВИЧ НАШ СОВРЕМЕННИК № 1 2025
Направление
Проза
Автор публикации
ЕЛЕНА АРЦИМОВИЧ
Описание
АРЦИМОВИЧ Елена родилась в 1976 году в Армавире. Окончила Ставропольский государственный университет. Участник проектов, организованных Ассоциацией союзов писателей и издателей России. Живет в Светлограде (Ставропольский край).
Нужна консультация?
Наши специалисты ответят на любой интересующий вопрос
Задать вопрос