ЕЛИЗАВЕТА ВОЛЫНСКАЯ НАШ СОВРЕМЕННИК № 9 2024

МАМА У НАС ОДНА

РАССКАЗ

Алёне досталось место у окошка. Она сидела, прислонившись к стеклу раскрасневшейся на морозе щёчкой-снегирём. От этого прикосновения на стекле возникал мокрый след, и две капельки бежали наперегонки к чёрной резиновой раме. Алена болела за правую. А потом беспокойно дремала, как дремлется всегда в дороге.
Ей было жарко и неудобно в колючем полосатом свитере. Шапка сползла на глаза. Хотелось стащить её, расстегнуть куртку и выпрыгнуть из неё прямо в сугроб, но болоньевый комбинезон стягивал движения так, что руки не смыкались. Алёнушка сидела в жаркой курточной темнице, из которой не могла выбраться сама.
Спас папа. Расстегнул молнию, осторожно распутал завязки, снял шапку. Огромной рукой пригладил трескучий “взрыв на макаронной фабрике”. Шапка пропала в папином чёрном кармане, а сам папа уткнулся в телефон.
— Можно поиграть? — спросила Алёна, в общем-то, для порядка: знала, что не даст.
— Алёнушка, я занят, — ласковое, но твёрдое папино.
От зеленоватого экрана, где все буквы были чуть-чуть больше из-за папиного плохого зрения, исходил заманчивый свет, как от северного сияния. Но свет этот не по Алёнушкину милую душу. Она, насупившись, отвернулась в чёрную зыбь окна.
Из всех немногочисленных развлечений, какие были представлены в автобусе, ей оставалось самое скучное и сравнительно доступное — думать.
Автобус ехал “межгород” 40 минут. Так много можно надумать за это время, если начать сейчас!..
Сначала Алёна начала думать о школе, но думать о ней было так же скучно, как учиться в ней. Она вспомнила, что завтра первым уроком физ-ра, что Вероника Евгеньевна обещала спросить её на математике, а она всё ещё не выучила дроби. Что учительница ИЗО заболела, и теперь они не дорисуют к соревнованиям плакат “Вперёд 5 Б”. Что их с Машей рассадили за болтовню, и теперь она сидит на первой парте под самым учительским носом, с противным Тимуром, у которого воняет изо рта.
Думать про школу не понравилось, и Алёна решила думать про свою семью.
Папа у Алёнушки появился, когда ей было четыре года или что-то около того. Сначала это был просто дядя, который иногда ходит в гости с махровыми розами в целлофане для мамы и дешёвыми подделками киндер-сюрприза для Алёнушки.
Потом он стал дядей Амином, который по выходным ходил по дому в смешных клетчатых трусах и чинил всё, что попадалось ему под руку. А потом совсем неожиданно стал папой.
Впрочем, Алёнушку папа полюбил. Наверное, полюбил даже больше, чем мама. Он нежно гладил её по русой головке, когда она засыпала. Пел песни на своём родном тарабарском, который ни мама, ни Алёнушка не понимали. От него всегда пахло улицей, табаком и кремом для бритья. А щёки всегда были колючие.
Папа хорошо подружился с Алёнушкой. Но больше подружился с Дашей, Алёнушкиной старшей сестрой. Даша была взрослая. Она читала взрослые журналы и смотрела видео на взрослых сайтах, брала без разрешения мамины духи и больно била Алёнушку по рукам, когда она брала эти же духи у сестры.
У Даши папы не было, и вспоминать о нём она не хотела. Нового папу она тоже не хотела, поэтому называла его просто “дядя Амин”. Сначала она его невзлюбила, даже возненавидела. Но папа купил ей духи, как у мамы, подержанный белый айфон, настоял, чтобы мама отпустила Дашу на ночь к подружкам. И Даша растаяла.
Меньше всех папа почему-то ладил с мамой. Алёна этого не понимала. Если маме не нравится папа, зачем она его домой позвала? Пусть бы приходил ненадолго и уходил. Лишь бы было дома всё починено и были бы киндеры, пусть и дешёвые, с горьким резиновым шоколадом и дурацкой игрушкой.
Мама у Алёны красивая. Даже очень. Она держала телефон в пушистом розовом чехле-зайчике, носила длинный маникюр, а по вечерам с завидной регулярностью пила шампанское Bosca и была очень похожа на какую-то актрису. Но мама актрисой не была. Она работала на водоканале машинистом насосных установок.
Алёна не знала, что это значит. Но однажды классная руководительница велела собрать данные с места работы родителей, и мама своим красивым почерком написала в дневнике:
“Мама: Рябова Елена Павловна, машинист насосных установок.
Папа: Шамиров Амин Исмаилович, продавец в фруктовой лавке”.
Мама и папа часто ругались. Точнее, ругалась всегда мама, папа просто слушал, потом надолго уходил на балкон, а когда возвращался, от него сильнее обычного пахло табаком. Когда мама ругалась, она была очень страшной и очень красивой. Она била тарелки, потом покупала новые и снова их била. Так что Даша, которая с родителями уже не жила, грозилась подарить ей на Восьмое марта одноразовую посуду.
Даша уехала жить к своему парню в этом году. И как только уехала, сразу стала похожа на мамину подругу. И мама стала относиться к ней совсем по-другому. Очень по-особенному. Когда Даша приезжала, они долго болтали на кухне, выгоняя папу и Алёнушку спать, пили шампанское Bosca и вели свои взрослые разговоры, которые Алёне нельзя было подслушивать.
— Когда-нибудь я вырасту, и мама будет пить шампанское со мной, — подумала Алёнушка, рисуя на окне сердечко. А затем подумала снова, что вырастет она ещё нескоро. И за это время мама может шампанское разлюбить, а может разлюбить и Алёнушку.
Мысль легко скользнула из подсознания в сознание, так что Алёна вдруг сама её испугалась, вздрогнула и решила о маме больше не думать. На всякий случай.
За окном тьма и гул. На секунду Алёне показалось, что они не едут, а летят ночным рейсом и совсем скоро сядут где-нибудь в Анапе, сбросят с себя куртки и будут там счастливые купаться. Алёнушка будет ходить в одних трусишках и белой маечке, а негритянки на пляже наплетут ей разноцветных косичек.
— Долго ещё, па? — спросила Алёнушка, надеясь в сонности, что движутся они всё- таки в Анапу.
— Недолго, — пробубнил папа сосредоточенно, так, будто решал в телефоне примеры по математике. Потом надолго замолчал, шумно выдохнул, спрессовывая воздух губами в стариковское “пу-пу-пу”. Опять надолго замолчал. И вдруг протянул Алёне телефон.
— Посмотри, дочь, знаешь этого дядю?
Алёнушка посмотрела на фото. Пузатый, с лысиной. Больше ничего примечательного не было. Следующее фото. Тот же самый пузатый дядя держал в руках какое-то немыслимое количество шампуров и улыбался маленькими тёмными глазками из-под невидимых бровей.
— Наверное, не знаю, — сказала Алёна.
Дядька ей не понравился.
— А ты посмотри повнимательнее, — папа снова перелистнул фотку. Телефон в его руках едва заметно дрогнул и чуть не упал.
На фото — всё те же злые маленькие глазки, лысина, пузо, почему-то распахнутая красная шуба в снежинках, а вместо шашлыка в руках — мама. Красивая, весёлая, в своём любимом блестящем платье задирает ногу на пузатого дядю, обнимает его обеими руками, а он улыбается злобно и нахально, как будто что-то замыслил.
— Наверное, знаю, — подумалось вдруг Алёнушке.
Кажется, он как-то маму провожал до дома. Кажется, как-то мелькала в коридоре его лысина, и злобненькая улыбочка равнодушно подмигивала Алёне, как будто она маленькая и глупая.
А ещё, кажется, такая точно улыбочка была у Дедушки Мороза на новогодней ёлке, которую устраивали год назад на маминой работе. Дедушка Мороз подзывал всех по очереди, сажал к себе на коленки и просил рассказать стишок.
Алёнушка рассказывала что-то про белый снег пушистый, который в воздухе кружился и на землю тихо падал и ложился. Постоянно сбивалась и вытирала нос белым в мишуре рукавом. Этого Дедушку Мороза она немного боялась. Наверное, потому, что пахло от него неприятно, химически, как пахнет от спиртовой салфетки, которую прикладывает медсестра после прививки. И ещё так иногда пахнет в подъезде, когда там спасается от холода местный дядя Лёша с бутылочкой чего-нибудь мутного и незамерзающего.
Дедушка Мороз послушал Алёну вполуха, пыхнул на неё духом дяди Лёши и вручил шоколадного зайца в тонкой фольге. Потом песни про маленькую ёлочку, танцы, конфетти и большой хоровод. Алёнушку взяла за руку миниатюрная Снегурочка в голубой шубке. И Алёнушка почувствовала, что абсолютно счастлива. Снегурочка была настоящая.
Потом утренник закончился, и Алёнушка долго ждала маму в зеленоглазом актовом зале, собирая носком белых туфлёшек разноцветные остатки мишуры и конфетного серпантина. Ёлку выключили, и она теперь казалась ненастоящей и какой-то очень уж большой и очень уж пушистой. Такой пушистой, что в ней можно было спрятаться так, чтобы никто не нашёл.
Игрушки на ней дрожали от сквозняка. Они были старые, стеклянные, хранящиеся в чемоданах на самых верхних полках. Дома у Алёнушки были совсем другие, пластиковые. Они были нестрашные. А эти вздрагивали от любого движения, издавая звук серванта с хрусталём. Они были как будто живые и такие хрупкие, сказочные. Они словно следили за Алёнушкой, и она боялась отвести от них глаза.
Мама ушла “обкашлять” с коллегами какие-то вопросики. Алёна знала, что дело это небыстрое, и ждала.
По ногам несло зимой. Снежинка-Алёнка дрожала в своём праздничном костюме и грызла шоколадного зайца, который умудрился чуть-чуть подтаять в жарких руках, в то время как она сама замёрзла до боли в зубах.
Мама появилась весёлая, раскрасневшаяся, немного покачивающаяся. Подбежала к Алёнушке.
— Ну, какая ты у меня красавица, дочь! Лучше всех танцевала снежинок! Я тоже в твоём возрасте была снежинкой!
Мама шумно поцеловала Алёнушку в ухо, так что пару секунд голова звенела, как стеклянный ёлочный шарик.
— А это что? — Мама указал на предательский заячий след на платье. — Свинья!
— Какая ж она свинья!.. Она снеж ...и-и-и...нка! ...ик
На пороге стоял Дед Мороз. В расстёгнутой шубе, с маленькой фляжкой в одной руке и куском ароматной колбасы в другой. Из фляжки исходил дядилёшинский запах.
— Иди-ка ты отсюда, Дедушка Мороз! — расхохоталась мама, натягивая прямо на платье толстую Алёнушкину куртку. — Не видишь, что ли, снежинка моя вся замерзла.
— Ну, так веди её домой, пока не окочурилась, — Дед Мороз хохотнул, закинул колбасу в рот, шумно хлебнул, занюхал собственной же бородой и вдруг шлёпнул маму по попе рукой в своей забавной красной с белым пушком варежке.
Мама весело хихикнула, стукнула его по варежке. А Алёнушка в ту же секунду чётко поняла: это ненастоящий Дед Мороз.
“Могла бы раньше догадаться. Настоящий Дед Мороз подарил бы что-нибудь посерьёзней шоколадного зайца. Набор детской косметики или Беби Бона, допустим”, — думала Алёна, скрипя сапожками по сверкающей холодной сказке.
— Мам, а Дедушка Мороз порядочный человек? — спросила она по дороге домой, чтобы мама поняла, что она обо всём догадалась.
Что такое порядочный, Алёнушка, конечно, не знала, но слышала эту фразу от красивого следователя в фильме “Мухтар-2” и знала, что это значит что-то хорошее.
— Дед Мороз, да, пожалуй, что порядочный. Только вот лысый и пузатый, — хихикнула мама, набирая код подъезда.
“И пахнет дядей Лёшей”, — мысленно подытожила Алёна.
Ночью Алёнушка долго не могла заснуть, ворочалась. Ей снилась страшная бездонная ёлка, в которой пропала мама, стеклянные игрушки. Снился ненастоящий Дедушка Мороз, который хватает чужих мам за попы. Снился “шоколадный заяц — ласковый мерзавец”, который водит с ней хоровод и крепко-крепко, до боли держит за руку.
А следующим утром Алена заболела. Температура 39,5. Ангина.

* * *
Алёнушка поёжилась от неожиданных воспоминаний, так легко всплывших в её голове по первому зову. На лбу пролегла тонкая морщинка, какой, конечно, не должно быть у девочки в её возрасте.
— Не знаю, — наконец мучительно произнесла она, разглядывая Дядю-Дедушку Мороза с шашлыками и мамой в руках. — Ну, можно в телефон поиграть? — заключила она. Про дядю думать больше не хотелось.
Папа сделал вид, что не услышал, молча отвернулся и уткнулся в телефон. Алёна заглянула в зелёный экран. Искоса, чтобы папа не заметил. Интуитивно она понимала, что “любопытной Варваре на базаре нос оторвали”. Поэтому была осторожна. Папа механически листал фотки туда-сюда.
Шашлык. Мама. Шашлык. Мама. Мама. Мама. Мама. Мама. Пузатый дядька. Мама, дядька, мама, дядька. Открыл WhatsApp. Переписка с Дашей.
Неловкими пальцами папа отправляет фото дяди с шашлыками и набирает сообщение без запятых и точек.
“Только не ври мне это он”
Не прочитала. Папа удаляет сообщение. Убирает телефон. Минуту думает и отправляет снова. Прочитала.
“Кто он?”
“Мамин мужик”
“А что?”
“Ничего. Узнать хочу”
Даша молчит. Папа думает несколько секунд и удаляет все сообщения. WhatsApp предательски мерцает курсивом: “Сообщение удалено”.
“Не знаю. Это точно не он”
“А ты внимательно посмотри”
“Как? Ты же фотографию удалил”
Папа быстро заходит в контакт, сохраняет на телефон фото фальшивого Деда Мороза с мамой. Отправляет. Ждёт несколько секунд. Прочитала. Снова удаляет.
“Нет, это точно не он, — отвечает Даша. — А если и он, что ты ему? Морду набьёшь?”
“Да, — отвечает папа, и снова удаляет сообщение, а потом пишет: — Мужиков много, а мама у нас одна”.
Алёнушка привстала. Папа погасил экран телефона и быстро сунул в карман, улыбнулся Алёнушке маленькой нервной улыбкой — так улыбаются, когда болеют, но не хотят признаваться. Достал из кармана розовую Алёнину шапку. Пригладил утихший “взрыв на макаронной фабрике”. Нацепил на него шапку. Большими неловкими пальцами принялся терзать завязки.
— Скоро уже приедем, — проговорил рассеянно, — подремли чуток.
Снова уткнулся в телефон. Алёнушка скосила глаза из-под шапки. Снова переписка с Дашей.
“Где ты вообще отрыл его?”
“Мне донесли. Точно знаю, что он с маминой работы”
“И что ты теперь будешь делать?”
Папа остановился.
“Найду и убью”, — написал он быстро, как-то по-бандитски, но не отправил. Стёр.
Холодные мурашки побежали по Алёнушкиной спине от затылка вниз.
“А ничего не сделаю...” — стёр.
“Найду и уб...” — стёр.
“Его прикончу и суку эту...” — стёр.
Убрал телефон и закрыл лицо руками. Как будто пытался выдавить себе глаза. Алёнушка закрыла глаза, чтобы ничего не видеть.
Автобус круто завернул. Это значит, что доехали до Ореховки. Теперь нужно сказать громко и чётко: “На остановке остановите”. Обычно это делал папа. Но в этот раз папа молчал. Алёнушка приподнялась. А вдруг папа передумал ехать домой. Вдруг едет к ненастоящему Деду Морозу, чтобы набить ему морду. Или едет к настоящему, чтобы попросить у него новую маму. Или, может быть, папа сам ненастоящий?
Автобус проехал по кольцу. Дальше мост, больница, лежачий полицейский, кулинарный техникум и шаурмичная, где едят студенты кулинарного техникума, маленькая и, скорее всего, давно закрытая студия йоги. Булочная, где работает мамина подруга и продаются ромовые бабы. Эта булочная — последний шанс. Если прямо сейчас не сказать: “На остановке остановите”, — автобус проедет дальше, мимо их дома, потом мимо маминой работы и дальше за город, в лес и дальше, дальше, дальше. Наверное, в Анапу, а может, на Северный полюс.
Алёнушка ещё никогда не говорила: “Остановите на остановке”. Она сжала кулаки до белых полумесяцев. Набрала в грудь побольше воздуха и с облегчением услышала над головой спасительное: “На остановке, будьте добры...”
Папа встрепенулся.
— Смотри, Алёнка, мы с тобой чуть остановку не прошляпили, — он улыбнулся, но Алена видела, что он плакал.
Они сошли в коричневую толкучую кашу, автомобильный визг, темноту вперемежку с вязкой желтизной фонарей, гуляющих по спальным районам, как хозяева. Снежное месиво доходило Алёнушке почти до щиколоток. Вмиг ей стало холодно и мокро. Папа шёл торопливо. Алёна за ним едва поспевала. Поганая мокрота хлюпала, хрюкала и стягивала с ноги сапожки, засасывала их в тягучее болото. Алёнушка почти бежала, боялась упасть, а папа тащил её вперёд, как будто ничего не боялся.
Ещё Алёнушка боялась, что папа набьёт кому-нибудь морду, возможно, даже маме. А после этого мама выгонит папу. Или папа сам уйдёт. Может быть, прямо сейчас бросит Алёнку в снегу и уйдёт. Или мама бросит папу и уедет к этому пузатому лысому Деду Морозу.
Или ещё хуже: Дед Мороз переедет жить к ним. Начнёт ходить в трусах и чинить всё подряд, и смотреть на Алёнушку маленькими злыми глазами, и шлёпать маму по попе. А может быть, он купит Алёнушке новый белый айфон и духи, как у мамы.
А может, решит завести другую маму, а их с Алёнушкой выгонит.
“Нет, так точно не будет, — решительно отбросила эти мысли Алёнушка. — Мама у нас одна”, — подумала она и на этом решила остановиться, больше не думать о Дедушке Морозе.
И вообще, было бы хорошо, если бы он не существовал, не приходил больше к Алёне и не трогал её маму за попу. И если ради этого нужно пожертвовать подарками, то так тому и быть.