ЕВГЕНИЙ ЭРАСТОВ НАШ СОВРЕМЕННИК № 6 2024

ОПЕЧАЛЕННЫЙ ИНОК

* * *
Нет, вечной не надо – устанешь смотреть
На Божьего мира дары и щедроты,
На белые лилии – те, что на треть
Заполнили нынче родное болото.

От плюшевых мишек родного угла
До веток слепой слабогрудой китайки,
Скажу без утайки – ты яркой была,
Была вдохновенной – скажу без утайки.

Мы видели сполохи первой грозы,
Москву мы видали, видали Париж мы,
Мы видели крылья стальной стрекозы,
Застывшей на желтых лепёшечках пижмы.

И вишню видали, что зреет в тиши,
Видали на круче терновник колючий,
Слыхали, как тихо шуршат камыши,
Совсем не страшась пустоты неминучей.

Теперь мы уже на другом вираже,
И заспанной мухи не в силах обидеть,
Но всё же так грустно, что скоро уже
Терновник разросшийся нам не увидеть.

А там – пустота, нескончаемый мрак,
Пора разложенья, гниенья эпоха.
А может быть, всё это вовсе не так?
Быть может, и вечная – тоже неплохо?


* * *

Не бежит, как раньше, дрожь по коже,
И уже понять не в силах я –
Неужели больше не тревожит
Подростковый страх небытия?

Снова вижу голубой цикорий
И большие пышные стога,
И картина русских плоскогорий
Мне, как в детстве, снова дорога.

Дороги кувшинка на болоте,
Лягушонка выпученный глаз,
Небо в предзакатной позолоте.
Почему же на привычной ноте
Ты свой стих не кончишь в этот раз?

Потому, что время исчезает
И летит в беззубый кавардак,
Потому что время уползает
Из стеклянной колбочки во мрак.

И безумный лёт слепых песчинок
Не прервать умелою рукой.
Вот и кончен с жизнью поединок.
Пустота. Забвение. Покой.


* * *

Он покинуть совсем не жалел
Ни закат, что так долго алел,
Ни тебя, обветшалая пашня.
Уходить в безъязыкую тьму
Так, без друга, совсем одному,
Было вовсе не больно, не страшно.

И жену он покинуть был рад,
И любовницу Любу, и сад
С огородом, и сельские дали.
Даже книги – и те потерять
Не боялся. Ему ль не понять –
В многих знаниях – много печали.

Раньше, позже ли – что за беда!
Снегом был, а сегодня – вода.
Жизнь – комедия, грязная драма.
Но однажды он вспомнил о том,
Как мальчишкой играл в бадминтон,
Как купила волан ему мама.

И заплакал он, словно дитя,
Вспоминая, как жил он, шутя,
Наплевав на судьбу-профурсетку,
В захудалом советском раю.
Вспомнил школу, и маму свою,
Долгожданный волан и ракетку.

Там гусиные пёрышки в ряд
О свободе своей говорят,
Неразгаданной тайне полёта.
Есть ли в мире Божественный План?
Без сомненья – ракетка, волан.
В этом есть запредельное что-то.

Боже, как он был счастлив тогда!
Из фонтанчиков била вода,
Тлело небо в лиловых накрапах.
Не пятеркой в его дневнике,
Не синицей в озябшей руке –
Счастье было – резиновый запах.


* * *

Сосняк и пружинист, и колок,
И строен, что твой звукоряд.
И столько прилипло иголок
К коричневым шляпкам маслят!

И столько листочков прилипло
Ольховых, что просто беда!
Кукушка устало и сипло
Считает в чащобе года.

Родное моё бездорожье!
Залётных стрекозок слюда!
Однажды пред Ангелом Божьим
Предстану, и скажет тогда

Мне Ангел, что в век озверевший
Барыг и безумных вождей
Не грех, что сосняк побуревший
Я больше любил, чем людей.

Поэтому с чувством ребёнка
Я вижу сплетенье корней
И трогаю шляпку маслёнка,
Сухие иголки на ней.


* * *

То, как ящерка, время бежит,
То ползёт по-улиточьи тихо.
Что за куст у забора дрожит?
Облепила забор облепиха.

Удивительно всё же просты,
Незатейливы девичьи вкусы –
Серебристые эти листы,
Жёлтых ягод браслеты и бусы.

А когда золотая заря
На верхушке куста полыхает,
Проступает Музей Янтаря –
Так, что сам Кёнигсберг отдыхает.

Нас учила посконная жизнь,
Всех, вкусивших хоть капельку лиха –
От начальства подальше держись –
Проживешь, как твоя облепиха.

Ей-то что! Ведь жила при князьях,
На советский не злясь муравейник,
Был пырей да цикорий в друзьях,
А в подписчиках – серый репейник.

Как нам хрупкая жизнь дорога!
Даже если по пояс снега
Или спать не даёт лихорадка.
Потому-то и в дождь, и в жару
Все дрожит на бесхозном ветру
Серебристая нежная прядка.


* * *

Зимой на даче тихо, как в гробу.
Скребётся мышка за облезлой печкой.
А сиплый снег не ропщет на судьбу
И на вишнёвых веток худобу,
Да знай валит над полем да над речкой.

Себя ты уговаривать горазд,
Что жизнь твоя не так уж и громоздка,
Хоть вся она давно как тонкий наст,
Хрустящий под ногою, как извёстка.

А этот снег – безбашенный, больной,
Стучит по крыше старенького дома.
И ты сидишь, придавлен тишиной
Под впалой, обветшалою луной –
Как жертва постковидного синдрома.

И с этим миром всё слабее связь.
Опилками сорит Небесный Плотник
И строк твоих причудливая вязь
Им непонятна – то ли дело грязь
Родных дорог да сбитый беспилотник.

И, уходя в безропотную тьму,
К таинственному Божьему Ковчегу,
Я ничего отсюда не возьму –
Лишь чувство сопричастности к нему –
К безродному, беспамятному снегу.


* * *

Всё, что было, сберёг фотоснимок.
Не напомнят о прошлой беде
Эти плоские листья кувшинок
На дрожащей от ветра воде.

Как насупились тучи сегодня!
Капиллярный шуршит кровоток.
Невесомые скользкие сходни,
Полусгнивший ольховый мосток.

Как на досках легко оступиться!
Далеко ли тебе до беды?
И знакомые с юности лица
Проступают из мутной воды.

Сколько вас, первозданных видений,
На огромных летят скоростях!
И следы от неловких падений
Проступают на острых локтях.

И сидишь, опечаленный инок,
Возле мокрых болотных травинок,
Знать не зная, когда же конец.
Я не брошу вас, листья кувшинок!
Не предам тебя, жук-плавунец!