ЕВГЕНИЙ КИСЕЛЁВ НАШ СОВРЕМЕННИК № 4 2025

ОБО ВСЁМ...

    
Правдивая история о выборе профессии, или Роль судьбы

Отец служил в ракетных войсках стратегического назначения. В то время их форма не отличалась от общевойсковой, а в петлицах красовались знаки связистов. Не берусь судить о легальности ношения лётной формы, но именно её он упорно периодически заказывал, обновлял знаки отличия и изредка, вечерком, с гордостью выгуливал. Мама принимала активное участие в этом торжественном мероприятии, повисая на его руке и щедро раздаривая улыбки встречным. Она же выходила замуж за лётчика! Дома, помимо парадной лётной формы, хранился лётный кожаный шлем отца, который периодически водружался на мою голову.
Стоит ли говорить о том, что выбор будущей профессии передо мной не стоял. Этот выбор с удовольствием и предельной любовью визуализировался рисунками и поделками самолётов качества, соответствующего возрасту подрастающего аса. В двенадцать лет я попросил отца выписать журнал “Зарубежное военное обозрение”, который тщательно штудировался с выписками тактико-технических характеристик и зарисовками самолётов потенциального противника. Подлый удар, однако, был нанесён не потенциальным противником, а близорукостью. Лётчик-ас стремительно рухнул на землю без малейшей надежды на обретение утраченной мечты и предназначения. От безысходности в том возрасте пить не полагалось, и горе было утоплено в болотах, запутано в дебрях карпатских и белгородских лесов. Я стал бесцельным и беспутным отшельником. Кожаная куртка, яловые сапоги, сложносоставной лук с красными, покрытыми лаком стрелами и грива волос по плечи навеяла гарнизонным пацанам какие-то странные и далеко не корректные аналогии, и за мной прочно закрепилась кличка “Бандера”. В отличие от прототипа клички, моя активность никому не повредила, если не считать нескольких уток, ворон и множества консервных банок. Был в ней и элемент прогрессивного воздействия на гарнизонных пацанов. Забросив рогатки, они повально увлеклись изготовлением луков, но это были жалкие попытки дотянуться до совершенства. Сложносоставной лук (конечно, не азиатского строя, примитивнее) я изобрёл (да, так бывает!) путём длительного и упорного поиска оптимальных материалов и технологий. Подражатели уныло провожали взглядом улетающие на 150–200 метров лаковые, с кованым наконечником и гусиным оперением стрелы, пущенные из моего лука, и в скором времени скисли, сдались, не в силах достигнуть приемлемого уровня в этой сфере.
Между тем освоенный навык был бесплоден для будущего. Не сознавая того, родители мои дали толчок творческому поиску перспективной сферы деятельности.
Сначала на Новый год мне была подарена книга про подводный мир и подводную же охоту на побережье Кубы. После 9 мая гарнизонный пляж на реке Ворскла встречал меня вооружённым ластами, маской и подводным ружьём собственного изготовления. Речушка, конечно, мелковатая, до трёх метров, но навыки подводного плавания и довольно приличная задержка дыхания за лето были развиты. Тем более что редкие щуки и окуни были не в пример карибским каранксам большими жизнелюбами и удирали в береговые камыши стремительно, и из дебрей оных оповещали всю округу о моём присутствии. В этих условиях приходилось отыгрываться на раках, хотя и они носились по дну как сумасшедшие, не желая попадать в мой садок.
В следующие зимние каникулы был подброшен ещё один мощнейший повод для определения генеральных ориентиров развития. Тётя Маша — папина сестра, работавшая в геологических фондах ПГО “Уралгеология” в Свердловске, — подарила мне горсть полированных и пришлифованных камушков, ужасно красивых. Они меня просто заворожили. Двоюродный брат Серёга, увидев мою реакцию, ухмыльнулся и отвёл на пустырь за Дворцом спорта. Там, на обширной свалке, помимо всякого барахла, редкими кучками лежали отходы с Уралкварцсамоцветов. Размер отцовского чемодана и строгий наказ не жадничать ограничили размер добычи, кроме того, вся она оказалась безымянной. Тётя была прекрасным работником, но не имела ни малейшего понятия о петрографии и минералогии. Этот пробел надо было оперативно устранить. Нет, никакого воздействия на тётю! Досталось отцу и матери, поскольку в гарнизонной библиотеке не было ни полслова по искомой теме. В Белгородской областной библиотеке нашлась пара книжек, которая помогла установить, что я являюсь счастливым обладателем яшмы, малахита, агата, амазонита, азурита, хрусталя и массы иных камней, которые идентифицировать не удалось в силу информационной убогости добытых умных книг.
Пазл сложился! Будущая профессия приобрела чёткие, зримые черты! Я в гидрокостюме, с аквалангом, подводным ружьём и молотком вторгаюсь в бескрайние просторы Мирового Океана и нагребаю на дне морском уйму всяческих интересных и нужных человечеству (ну, и мне, конечно!) камней. Попутно можно постреливать всякую тварь морскую, не для развлечения, а для пропитания и всяких иных полезных нужд.
Тщательное изучение справочника абитуриентов вывело на название искомой профессии и вузы, в которых её можно было приобрести. Из ближайших вузов гидрогеологов готовили в Москве, Петербурге и Свердловске. Принятое решение было доведено до сведения родных и близких.
Из всех только сестра отнеслась к новости спокойно, я бы сказал — наплевательски. Здоровый эгоизм был её коньком! Маму хватил столбняк в лёгкой форме, и это было понятно. Она была ярко выраженной клушей, и отдаление цыплят на расстояние свыше полкрыла категорически не приветствовалось. Отец вышел в отставку и получил квартиру в Белгороде. Ясен пень, и я, и сестра должны были учиться в Белгороде, под её неусыпным взором. В крайнем случае — в Харькове! На худой конец — в Москве! И ни в коем случае не геологии!
Привлечённая (как мама умудрилась это сделать?) учительница физики (Конциялова В.Л.), женщина умная, принципиальная и бесконечно мной уважаемая, обстоятельно доказывала, что Физтех — это “самое то” для меня, и не надо людям голову морочить своей геологией! Езжай в Москву!
Офицеры, имевшие несчастье иметь в родне геологов, так же были препровождены, каждый в своё время, на аудиенцию к моей Мам’а (моё участие было обязательно). Папенька при этом присутствовал как фактор психологического воздействия на слабые офицерские души в нужном для Мам’а направлении. За эти долгие вечера я узнал, что геологов периодически жрут медведи, в туалет они ходят, окутанные облаком комаров и с тлеющей гнилушкой, дабы иметь возможность совершить естественную нужду без значительных кровопотерь и, не дай бог, смертельных эксцессов! Помимо всего прочего, они все поголовно язвенники, бабники, напрочь обмороженные, и вообще, несчастные люди! Довольно быстро мне всё это надоело, и я сообщил, что выбрал для учёбы Свердловский горный институт и не собираюсь ни с кем этот выбор обсуждать. Отец облегчённо вздохнул. Мама затихла, почуяв серьёзность моих намерений во всех отношениях. Впрочем, уже на следующий день тёте Маше была отправлена многостраничная депеша с описанием проблемы и рекомендациями по её решению.
Учитывая императивность решений Мам’а и исполнительность папы, всё было реализовано лучше, чем при захвате дворца Амина. Я был взят под караул уже в аэропорту Кольцово и препровождён в маленькую двухкомнатную квартиру на улице Лейтенанта Шмидта в Свердловске, где и пребывал под неусыпным контролем дражайшей тёти до момента спланированного мятежа. Впрочем, всему своё время, а в цепи ближайших после приземления в Свердловске событий следует, прежде всего, отметить инспирированную моими родителями встречу, которая лишила гидрогеологию, возможно, ярчайшего своего представителя. По их велению спустя два дня после моего торжественного водворения в замок Лейтенанта Шмидта его посетил доктор геолого-минералогических наук, а по совместительству — хороший знакомый моей тёти, Константин Петрович Плюснин. Внимательно выслушав мотивы моего воцарения в сфере гидрогеологии, он за полчаса нежно и вкрадчиво содрал с меня гидрокостюм, акваланг, вырвал из рук подводное ружьё и оставил голеньким наедине со скукожившейся мечтой. Тельце моё из последних сил сжимало в руке геологический молоток, вырвать который Константин Петрович или не смог, или, я надеюсь, не захотел. Так я возлюбил ГСП (геологическую съёмку и поиски) и отредактировал своё заявление на поступление в СГИ (Свердловский горный институт им. В.В.Вахрушева). Надо заметить, что эта встреча была поистине судьбоносной. За один час я обрел то, что искренне любил, люблю и буду любить всю свою жизнь. Моя мама и примкнувшие к ней папа, тётя ипр. потерпели сокрушительное поражение, своими руками кинув меня в объятья самой вольной и неустроенной из геологических профессий.
Спустя пару месяцев я сдал на отлично два экзамена вместо четырех (с учётом содержания аттестата средней школы это было возможно) и был зачислен в группу РМ-78-3 (РМ-3 — наследница ГСП).
Всё!
Нетрудно заметить отсутствие нравственных метаний, бессонных ночей и прочей ерунды при выборе профессии в этой истории. Всё это посетило меня позже, когда я думал, как выберут профессию мои сыновья и внук. Именно КАК, а не КАКУЮ! Я по-прежнему верю в знаки на жизненном пути человека. Они есть. Это материальное воплощение справочника-путеводителя судьбы. Главная штука заключается в том, чтобы гибкость спины, лень, пофигизм и пассионарность находились в оптимальном сочетании, позволяющем заметить и поднять эти знаки. А подняв, принять или отринуть. Только будет ли судьба благосклонна послать новый знак, если ты его отбросил раньше?! И, очень важно, — это не ярмарочный развал: “Чего изволите-cъ?!” Здесь знаки на вкус и цвет не подают — только твой, безальтернативный на тот конкретный момент времени. Вернуться не получиться, найти в будущем — забудь! Прошёл мимо — добро пожаловать в лабиринт Минотавра! Желаете нить Ариадны? Поднимайте (это должно быть легко и естественно, без утомляющего поиска и сканирования окружающего пространства) ваши (не чужие!) знаки по пути!

Айгулак

Айгулак был местом последней крупной выкидушки в 1985 году. Место непримечательное с точки зрения географии и геологии. Маршруты скучные и нерезультативные. Для галочки надо было обеспечить нормативную захоженность площади. Вот и обеспечивал. Мужиков поставил бить канавы по разрезу в седловинах хребта. Поскольку высотные отметки были выше 2500 метров, а лагерь поставили на высоте 2200 метров, у верхней кромки леса (надо же чем-то топиться!), ежедневные променады у мужиков были “весёлые”, но компенсируемые в соответствии с ССН* и моими правилами.
<* ССН — сборник сметных норм. Неплохой документ, но не учитывал всей специфики работ.>
В конце августа трава пожухла, и спуск, даже по пологим склонам, превратился в сущую муку. Стёртые подошвы резиновых сапог плохо держали склон по такой траве, и приходилось как бы скользить по склону. Моя маршрутная рабочая поступала проще. Она просто садилась и ехала вниз по этой траве, как по снегу, периодически подруливая ногами. К её счастью, склоны Айгулакского хребта не были каменистыми, и подобный способ передвижения не дырявил штаны и шикарное то, что они бережно обтягивали.
В один из погожих дней решил отработать крайнюю западную часть участка от низовьев р. Бельгебаш. Подход к маршруту предстоял серьёзный, да и сам маршрут был приличным по протяжённости и превышению, поэтому не стал брать карабин. Начало подхода было необременительным — вниз по р. Сардыме. В расчётной точке “встал на горизонталь” и двинулся вдоль верхней части обрывистого склона к Бельгебашу. Дойдя до кромки листа и не обнаружив ничего интересного, развернулся на север и полез вверх, на гольцы.
Точку для обеда выбрал рядом с кромкой леса в кедраче. Вытащил всё необходимое, и вдруг метрах в двухстах раздался визг, прерываемый хрипами и рычанием. Я свистнул, как бы предупреждая, что я здесь, всё слышу и не позволю... Но невидимый автор заварушки был иного мнения о том, кто здесь главный. До сих пор помню это: “Рям, рям, рям!” Мерное, как звук набегающего на переезд паровоза, “рямканье”-рявканье. Не знаю, почему именно так, но я деловито, именно — деловито — запихал в рюкзак всё, что только что вынул, и полез на кедр, под которым устроился на днёвку. С середины ствола так же деловито сбивал молотком ветки, по которым забирался. В какой-то момент молоток выскользнул из руки и упал. Это была потеря! И тут появился ОН! Не скажу, что красавец, но крупный, зараза, и злой! Принялся бродить под кедрушкой, то склоняя голову, то задирая её и подслеповато пялясь наверх, жадно забирая ноздрями воздух и рявкая.
Я снял рюкзак, перехлестнул его лямку через ствол, застегнул. Руки свободны. Достал нож. Жаль, конечно, молотка, но нож — это нож! А этот гад переходить к активным действиям не собирался, но периодически, покачиваясь, подходил к кедру, даже упирался передними лапами в него, как бы оценивая крепость ствола, и снова отходил, кружась и рявкая.
Слезать и драться с ним было глупо, звать на помощь — глупо и смешно. А вот сидеть на дереве в сложившихся обстоятельствах было абсолютной победой и высшим достижением разума. С другой стороны, сидеть на дереве долго тоже глупо, обидно и бесперспективно. Стандартные разумные методы борьбы с медведями были недоступны физически. Нестандартные, например, удержание передних лап, неприемлемы по этическим мотивам: мысль о голодной смерти медведя была невыносима для меня как человека, воспитанного в лучших традициях дома Киселёвых. Творчески развив наследие незабвенного барона Мюнхаузена, я решил жечь медведя глаголом. Простым, доходчивым русским языком медведь был неоднократно приглашён на битву, послан с ристалища в различных направлениях и в места отдалённые, а также всесторонне охарактеризован. Он, конечно, струсил и отказался меряться со мной силушкой, после чего я вошёл в раж и в красках пояснил, как пострадает и он сам, и его ближайшие родственники, когда я до них доберусь, и вообще... К тому моменту, когда я почти охрип и потерял голос, медведь также понёс потерю. Он потерял ко мне всякий интерес и, не оборачиваясь, удалился в направлении, где раздался визг, так некстати мной услышанный. Так что потери были взаимными и, не скрою, одна из них приятно меня растрогала.
Я принялся судорожно размышлять над тактикой и стратегией сбережения будущего советской геологии в моём лице. Было понятно, что в двухстах метрах медведь кого-то задрал и прямо сейчас будет жрать. Была слабая надежда, что его жертва по кулинарным свойствам превосходит меня. Это был шанс, и он воодушевлял. Я снял рюкзак, осторожно спустился вниз, подобрал молоток и бодрой рысью, никогда прежде и в последующем не превзойдённой, рванул вверх по склону. Не задерживаясь на кромке леса, проскакал полкилометра до ближайшего скального останца и взметнулся на его вершину, как орёл. Обозрел всё вокруг. Метрах в ста паслись кони, нервно похрапывая и поглядывая вниз на кромку леса. Покурил, отобрал образцы и с трудом слез со скалы. Как я туда забрался? Вспомнил незабвенного отца Фёдора из “12 стульев”, нервно ухмыльнулся и рванул наверх по цепочке останцов ещё на километр. И только там немного отлегло — перестал озираться ежеминутно.
На следующий день, уже с карабином, встретил егерей. Они искали медведя, который давил скот на местных стоянках. Спросили, не видел ли? Достал карту и нарисовал на ней точку: “Здесь он задавил, скорее всего, лошадь. Там ищите”. Через день мужики заглянули ко мне в лагерь. Медведя нашли точно в том месте. Но он, подраненный, ушёл от них по ручью, и собаки след не взяли. Позже рассказывали, что подраненный медведь задавил на Айгулаке старуху-алтайку, которая вышла из аила в загон на крики овец. Мужики организовали загон и того медведя добыли. Метки на нём не было. Мой ли? Не знаю...
Тем временем жизнь текла потихоньку. Не помню, по какой нужде, наверное, с актировкой*, съездил на пару дней в экспедицию в Бийск. На обратной дороге по пути к лагерю попались местные алтайцы. Заговорили. Выяснилось, что они “едут мочить моих”. Поговорили. Достал и отсчитал деньги. Мужики повернули обратно, на стоянку. А я в лагере собрал мужиков и поведал им историю. Сергею Кузьмину показал путь на выход: он додумался из своего ружья подстрелить козла на вольном выпасе, а часть его поменял на араку и упился вместе с моими бичами! На следующий день принял канавы. Принял по-зверски, со штрафами, и не из-за того, что они натворили с алтайцами. Половину того, что мне клятвенно обещали, не сделали. Лагерь был снят, и мы откочевали в Курай.
<* Актировка — ежемесячные документы об объёмах выполненных работ. >
В Курае мне надо было только занести несколько документов в контору партии. Плёвое дело. Пять минут. Но и этого хватило. Когда подходил к машине, водитель растерянно показал пальцем на кузов. Понял всё сразу. Они, захлёбываясь, глотали из горлышка портвейн. Глаза по-рачьи, словно на стебельках, выглядывали из-за бутылок и ещё больше округлились при моём приближении. Я взлетел на кузов, выхватывал из их рук бутылки и бросал на дорогу, разбивая. Потом постучал по кабине и проорал водителю: “Гони!” Зашнуровал полог кузова и отшвырнул на вещи пару мужиков, норовивших выскочить наружу. В Ортолыке заставил быстро разгрузиться и отправил машину на базу, разбил лагерь и канавы, заставил всех пахать до позднего вечера. И они безропотно взялись за дело. Только утром все шестеро встали у костра и двинули вперёд Андрея Ивановича.
— Отпусти, Аркадич! Теперь уж с нас толку не будет. Сам понимаешь! Вкусили!
Даже возражать не стал. В их глазах всё было видно. Больше трёх месяцев на сухом законе. Можно было, конечно, на силе и воле удержать, только моя жизнь с ними так прежде не строилась. Развернул рацию и вызвал Рыжего.
Мужиков рассчитали в тот же день в Курае. Заработали они неплохо. Я сразу уехал. Только через день курайцы попросили вернуться. Дело обычное — мои забухали капитально и навели шороху по посёлку. Ну, так к этому Курай привык. Тем более что все бесчинства творились в бичарне, не выплёскиваясь по-крупному на посёлок. Но они потребовали меня! Из шестерых на встречу приползли Андрей Иванович и Серёга. Ожидаемо. Креативные, как сейчас говорят. Долго мычали, а потом протянули толстенную пачку денег: “Сохрани! Мы всё равно пропьём!” Было там больше тысячи. Я ухмыльнулся: “А как вы до них доберётесь?”
— Не твоя забота.
— Теперь моя. Я отсюда возьму на вашу транспортировку.
— Хорошо.
На этом высокие договаривающиеся стороны расшаркались и расползлись по своим углам. Кроме меня. Я дошёл до Бакыта — водителя рейсового автобуса и заплатил ему за транспортировку малодвижимого имущества до Бийска. В Бакыте я был уверен. И он не подкачал.
Осенью, в ноябре меня окликнул вахтёр базы экспедиции в Бийске (я в то время работал в геологических фондах).
— Вас спрашивает какой-то мужчина.
Каким-то мужчиной оказался Серёга, который после долгих расшаркиваний поинтересовался деньгами. Был он в сером опрятном костюме, белой рубашке с бабочкой и лёгком плаще. Деньги я хранил, по счастью, в Бийской камералке у знакомых мужиков. Знал, что придут они за ними в Бийске, где и устраивались на работу.
— А где Андрей Иванович?
Серёга неопределённо махнул рукой в сторону Бии: “Там!”
Я принёс и отдал ему пачку денег.
Вечером автобус выехал из ворот экспедиции и свернул в сторону Малоенисейска. В придорожной канаве мелькнула белая рубашка с бабочкой, натянутые на нечто неопределённое. Они были небрежно заляпаны придорожной грязью.

Катька-Сгущёнка

Катька-Сгущёнка, она же Катька-Аэробус, ходила со мной радиометристкой в 1986 году. Личность яркая и неординарная в своей простоте, она при этом оставила в моей жизни неизгладимый след.
Познакомились мы случайно. В один из июньских дней, тоскуя по великим делам ввиду отсутствия вертолёта, я решил сделать маршрут на плато Белькенек, благо стояли мы базовым лагерем на Чуйских пилонах (место заложения так и не построенной Чуйской плотины), вблизи их подножия. Идею прогуляться проклял уже на вершине подъёма. Жара была дикая — больше тридцати градусов! Подъём крутой, больше полукилометра превышения. Взмок, как скотинка. Отчасти спасали маленькие мочажинки в тальвегах логов, куда погружался как есть, не снимая одежды и сапог, отмокая и приходя в себя. На обратной дороге в километре от спуска с плато встретилось подслеповатое чудо в белой футболочке и защитных штанишках, с двумя хвостиками — пучками волос, вызывающе торчащими вверх. Я не был в курсе прибытия студентов. Спустился с горы поздно вечером накануне и не успел ни с кем переговорить, в т. ч. с Гусевым, с которым в очередной раз был в контрах.
— Откуда идём?
— От геологов. Нас там много стоит! — Ага, пугать вздумала, подстраховывается, да поздно!
— А здесь что забыла?
— Начальник сказал лука набрать к ужину.
Дикий лук рос в нижней части склона плато, густо его покрывая. Это был тяжёлый случай и со стороны Гусева, и с её (это надо же — столько пропахать вверх за луком!). Хорошо, что наткнулась не на кого попало! Тут и медведей полно!
— Пойдём, красавица, лучок собирать вместе.
— А я с кем попало куда попало не хожу! — Маленькие глазёнки Катьки (так звали девицу) суетливо забегали, выдавая жалкую решительность на фоне полной растерянности.
Пришлось представиться, но слово веры не имело, а вот низкий рык и геологический молоток, предъявленный как маршальский жезл, внушили приемлемую степень почтения и повернули девицу вниз по склону, заставили идти следом.
Николай Иванович отреагировал на прибытие Катьки под моим конвоем стоически, хотя поводов для волнений у него было более чем достаточно. Последующий опыт общения с ней показал, что Катька могла бы двигаться в указанном ей направлении почти бесконечно с небольшими флуктуациями и отклонениями от линии целеполагания. А потерянные студенты нам не нужны!
“Сгущёнка” и “Аэробус”. Почему? Первая кличка — из-за бесконечной и всеподавляющей любви к сладкому и особенно к сгущёнке. “Аэробус” — из-за фразы, вырвавшейся по завершении нерядового маршрута: “Всё, керосин кончился!”
Первая выкидушка с Катькой пошла, как и положено, комом. Вертолёта не было, и заходил я на неё пешочком через Ильдугемский перевал. Рыжий забросил по Ингоде и Карасубажи так близко к перевалу, как смог. Я думаю, он мог бы заехать и на перевал, но ведь душу вымотал на куруме! Под его водительством ГАЗ-66 умел шагать на своих четверых, как на ногах, наплевав на сложность рельефа и прочие неприятности. Но отсутствие систем амортизации для пассажиров превращало такое выдающееся путешествие в муку, и только Рыжий был на вершине блаженства, ввинчиваясь в крутяки и болота против всех законов физики.
С места десантирования топать до лагеря Гусева надо было километров пятнадцать-двадцать. Шли налегке. Я по старой надёжной привычке (вдруг придётся ночевать) взял чехол и вкладыш от спальника. Котелок всегда со мной (как “Господи, благослови!”). Катька тоже шла налегке, зашуганная моими нравоучениями о могильной тяжести лишнего веса рюкзака. Но в её рюкзаке — я знал точно! — покоилось полтора килограмма конфет “Мишка на севере”, которые накануне по её заказу доставил Рыжий из Акташа. Груз, достойный тонкой интриги и не подлежащий грубой экспроприации. Я не стал торопить события. Мы преодолели перевал, спустились в Нижний Ильдугем и начали подъём на его левый склон почти до трёх тысяч метров. День был сказочный. Высокое синее небо. Ни облачка! Далеко на северо-востоке виднелся покрытый снегом Шапшальский хребет. Хотелось орать от счастья, воли и простора! И да, пришла пора отпраздновать это достойным образом!
Я грузно опал на небольшое пятнышко мха, тяжело вздохнул и начал тихо вытаскивать чехол и вкладыш от спальника. Катька не сразу приняла правила игры и с большой задержкой поинтересовалась целями моих манипуляций. Я сообщил ей, что силы мои совершенно подорваны предыдущими героическими маршрутами и мне совершенно необходим отдых. На вопрос, а далеко ли нам идти, ей был предъявлен Шапшальский хребет, сияющий ослепительными снегами на далёком горизонте. Маленькие глазки Катьки судорожно забегали, и гениальный, долго ожидаемый вопрос был выдан на-гора!
— Киселёв, миленький, ну, соберись! Может быть, я могу чем-то помочь, и мы придём в лагерь до заката?
— Ну, чем ты можешь мне помочь, Катюха? — едва прошептал я. — Только углеводы могут поднять усталого путника!
— А углеводы — это что?
— Ну, сахара разные там, конфеты разные, аскорбинки, сиропчики...
— А вот это поможет?
Я долго оценивал объём пакета с “Мишками” и с трудом, после многочисленных домогательств, согласился, что это хоть и не вполне... но выход! Категорически отказался глотать их на сухую. Заботливая Катюша согрела воду и заварила чай.
Случилось чудо! Катюха спасла меня, и ноги мои сами собой ринулись к Шапшальскому хребту. Я что-то насвистывал по дороге и периодически проколачивал скальники (друг геолога — любопытство!).
Хорошо, что шёл намного впереди Кати. Остановился на краю кара — вышел точно! Солнце шло к закату и через часок грозило нырнуть за горизонт. Палатки Гусева, окрашенные в нежные розовые тона на фоне густо-зелёного тальвега Агашоюка, смотрелись чудно. Можно было рвануть вниз сразу, но предстояло подарить истинную радость нежданного обретения своей попутчице. Вернулся метров на тридцать назад и повторил уже пройденную прелюдию. Вопросов было значительно меньше, горечи расставания с “Мишками” — больше. Драматизм сюжета усилило моё медленное заползание в спальник, мол, даже с такой дозой углеводов дойти до Шапшала за час нереально! Ну, а кто там был и знает, где находится Шапшал (примерно 100 км северо-восточнее) — опровергните!
Простое русское слово: “Ну, пожалуйста!” — сотворило чудо и придало мне сил. Я встал, собрал рюкзак и прошёл тридцать метров вместе с Катюхой. Изумлённому Катькиному взору предстало чудо! Наверное, она была счастлива! Я тоже. И я летел вниз соколом навстречу достойному ужину и крепкому сну, крича: “Катюха, как здорово иногда ошибаться!”
*****
— Они хрюкают.
— Не говори ерунды!
— Нет, они хрюкают!
В маленьком цирке* верховьев Агашоюка паслось стадо сарлыков. Они, действительно, иногда издают звуки, похожие на хрюкание. И, видит бог, не я начал эту битву! Хрюкают — не хрюкают...
<* Цирк — креслообразная вогнутая форма рельефа в горах. Происхождение цирка — длительное действие фирна, питающего горный ледник. >
— Ну, хрюкают. А что свиньям делать на таком сквозняке!
— Так это же вроде не свиньи!
— Хрюкают?
— Хрюкают!
— Свиньи!
— Так они же, кажется, все мохнатые! — Катькины очки безнадёжно не соответствовали по диоптриям текущим возможностям её глаз и обеспечивали девушке зрение хорошего импрессиониста.
— Катя, а с тебя содрать одежду и отправить здесь пастись на годик-другой? Мехом не покроешься?!
— Так у них же рога!
— Ну, слава богу, разглядела! Поздравляю! А ты думала, наши учёные их против волков только с ушами оставят? Внизу, в Черге, есть отделение Академии наук СССР, там таких животных делают, что никто не видывал! И рога выращивают, и бивни, и чёрт знает что! Там скрещивают зубров, мамонтов, свиней и всякую иную тварь. Ты Чергу по дороге в Курай проезжала?
— Ну, вроде!
— Ну, видишь, могут же!
Маршрут в конце был скучный, и монолог про достижения советских биологов лился легко и непринуждённо, с лихвой затмив скуку отхода к дому.
Несмотря на мирную профессию (геоморфолог), Гена Русанов взял на себя роль терминатора. Он вместе с остальными студентами в одной из палаток выкидушки выслушал повесть Катьки о дивных животных, населяющих Горный Алтай, и учёных, сотворивших это чудо. Нервно поправляя на носу очки и пользуясь моим отсутствием (я о чём-то то ли беседовал, то ли матерился с Гусевым в его палатке), он поведал наивной девице, в какие когти она попала, и, беспощадно разрушив легенду чудо-свиней Чергинской лаборатории, напомнил про судьбу “Мишек на севере”. В общем, он повёл себя недостойно! Весьма! С великого и могучего укротителя радиометристок содрали шкуру вместе с мясом! Это требовало экстраординарных мер!
*****
Он, мошенник высшей пробы, плут и болтун, каких поискать, падает перед вами в мокрую верховую тундру и ползёт к скальной гряде, показывая знаками: делай как я!
А вы как бы поступили?
Катька поползла. Догнала меня у скал, протёрла капельки влаги на очках и уставилась на меня, прищурив глаза.
— Дальше не пройдём! Ты прости меня! Не думал, что так выйдет. Своим трёпом беду вон какую накликал! Они же вроде бы милые, а тут такой период...
— Кто они? Какой период?
— Да вон же — бык-убийца посреди цирка стоит! У них сейчас гон! Такие никого не пропустят: ни сарлычиху, ни волка, ни человека! Мужику-то легче — просто затопчет, а над самочкой ещё и поглумится!
Посреди цирка стоял красавец-сарлык с шикарными рогами и мирно лопал жиденькую травку. Цирк находился на кромке Курайского плато и окаймлялся грядой невысоких, в метр-полтора, скальников. Местность вокруг неплохо просматривалась, что придавало особый драматизм ситуации.
— Ты вот что, Катюха, лежи здесь, а я попробую его обойти слева за скальниками. Назад нам нельзя. Заметит — затопчет... и надругается над тобой. Если я до того камня доползу, сигналы тебе подавать буду. Поднятая рука — ползи, опущенная — лежи! Понятно?
— Понятно. А если он...
— Только не кричи, молчи! Запомни место, где он меня затоптал! Потом нашим расскажешь! Отползай вон в ту сторону, очень медленно отползай, а потом иди к лагерю. Он за той горой.
После дождя было мокровато елозить по мхам и лишайникам. Но оно того стоило! Отполз до более-менее высоких скальников, перекурил, приподнялся, не торопясь дошёл до наблюдательного пункта и опять перекурил, записал изученный ползком и на карачках маршрут, занял место в партере в первом ряду. Всё-таки Катюха была отличной напарницей, спортивной, дисциплинированной! При опускании руки её местоположение выдавали только блики очков! Рука вверх — ползёт, вниз — окапывается, вверх — ползёт, вниз — окапывается...
Убрал с волосиков подползшей Катюхи застрявшие веточки скудной местной растительности.
— Ты настоящая умница! Вроде бы он не заметил! Подождём и тронемся.
И принялся дописывать внезапно созревшие мысли относительно геологии пройденного участка. Как это часто бывает, увлёкся... Через полчаса захлопнул полевой дневник, сунул его в её рюкзак и пошёл, сокращая расстояние, через цирк.
Камень просвистел мимо головы, как пуля! Внутреннее чувство подсказало, что Катюха оценила моё выступление по достоинству! Сообразно моменту задачи на повестке дня были сложные: смыться, не теряя достоинства, прямо сейчас или внушить трепет и безоговорочное уважение в перспективе. Последняя задача была решена неидеально.
Много позже, в сентябре мы маршрутили с Катериной на левом берегу Чуи выше Чибита. В стороне, метрах в ста, завыли волки. Я передвинул на портупее поудобнее нож и буркнул Катьке подтянуться, пояснив причину, но она дефилировала по тропе, словно глухая.
— Катя, волки! — повторил я.
— Врёте! — пояснила она своё легкомыслие.
Надо было по-светлому дойти до лагеря, поэтому, экономя время, привязал её к себе накоротке фалом и рявкнул, что любое натяжение привязи приведёт к беспощадной расправе. Был понят, но осадочек остался: сказка про мальчика и волка показала свою состоятельность. Больше я так со студентами, как с Катькой, не шутил.
*****
Ничто человеческое нам не чуждо. Каждый пацан и девчонка имеют право на слабость. Девчонки по определению, раз в месяц. К этому я относился с вниманием и, если возникал вопрос о временном отстранении от маршрута, соглашался без оговорок.
Катька запросила одиночества после прибытия вертолёта и получила его без обсуждения. После маршрута меня встречали тоскливые глаза и бездушная замазка из тушёнки и макарошек. Бывает! Но однажды я не нашёл её на месте. Даже костёр не горел. На глаза бросился листок письма на её спальнике. С трудом избавляясь от брезгливости к содеянному, просканировал содержание письма. Вздрогнул и вышел из палатки. Теперь уже — охотник! Отсканировал склоны. Что-то показалось. Бинокль подтвердил наличие одинокой фигуры на кромке скалы левого обрыва Узункарасу.
Ужиком! Именно так я ввинтился в склон, тщательно минуя скалы и ровные склоны и вдавливая себя в ложк’и. Возник я за Катькиной спиной внезапно, беззвучно и крепко сомкнул руки на её груди.
Она подняла заплаканные глаза и улыбнулась: “Правда, красивый закат?!”
Закат был обалденный! Узункарасу простиралась здесь в широтном направлении, и каждый из её бортов отсвечивал нежными розоватыми тонами и зеркалами сланцев в лучах заходящего солнца. Ну и что, что какой-то козёл написал гадости моей верной радиометристке! Это же не остановит закаты и рассветы! И они придут и уйдут, и вновь, и вновь... А жизнь продолжается! И не надо никуда прыгать. Надо идти по жизни вперёд вопреки мелким гадостям, потому что как иначе узнать об отсутствии или наличии гадостей крупных! А если повезёт — и о наличии счастья! По-моему, Катька это поняла.
*****
— Киселёв, сволочь, ты где?!
Трогательно, что интересуются, но грубо!
Я же их не трогал! Застрелился совершенно случайно, без посторонней помощи, так бывает. Редко, но бывает. Ракетница лежала в правом кармане штормовки. До лагеря оставалась сотня метров, когда на эскарпе моренного вала запнулся и полетел кубарем. Видимо, ракетница вылетела из кармана и ударилась о камни. Выстрел, удар в лицо с метрового расстояния. Потом вдруг появился щебет Катек (Катьки-Сороки и Катьки-Сгущёнки) и вкрадчивый голос Рыжего: “Ты меня видишь, слышишь?”
— Да, вижу!
Больно и обидно! Металлический маркер заряда прорезал кожу лба по волосам. Пыжи аккуратно легли вокруг правого глаза, не затронув его. Основной заряд почти пробил щёку, но зубы не выбил и не загорелся. Не успел. Майкл Тайсон ни разу мне по морде не бил, но сила удара была, по моему мнению, сопоставима.
Отодвинул девиц и Рыжего в сторону, с трудом поднялся и доковылял до кухонной палатки. Катьки приволокли ведро воды из Чуи, мутной от переполнявших её в это время ледниковых осадков. Криво ухмыльнулся, зачерпнул ковш чистой питьевой воды из бака и зачистился сам: слишком много суеты и истерики для деятельной помощи. Оторвал кусок полотенца, промыл раны, прижёг йодом и приложил бинтовые тампоны. Хуже всего было с раной щеки. Возможно, завтра придётся сгонять в Курай, наложить пару швов. А сейчас уже поздно. Да и кто там в Курае раны шить может? Игнат смог бы, да в этом сезоне он от работы отказался...
Буркнул Катькам и Рыжему что-то про спокойную ночь и пошёл к себе в палатку. Не раздеваясь, завалился на свой лежак. Рыжий вскоре выключил генератор. Свет в лагере погас, и наступила тишина, если не считать Чую, перебиравшую чётки валунов на своих перекатах и отмелях. Вскоре завёлся ГАЗ-66, и Володька укатил во тьму по каким-то одному ему ведомым важным делам. Конечно же, спать я не мог. Во-первых, психовал от нелепости произошедшего, во-вторых, по-прежнему всё болело. Нашел и выпил таблетку анальгина. Ожидая, когда она подействует, крутил в руках ракетницу и никак не мог понять, как она выстрелила. Взошла Луна и осветила половину палатки, на которой располагался Николай Иванович. Это было приглашение! Развалился на гусевском лежаке и принялся тщательно изучать ракетницу. Довольно быстро понял, что у массивного курка — очень приличный свободный ход при стандартном положении спускового крючка, и он даже при небольшом ударе наколет капсюль.
Вспомнил байку мужиков, что если под определённым углом настильно положить ракету на воду, она будет догорать под водой. Повертел ракетницу в руках, зарядил и вышел из палатки. Луна периодически пробивалась из-за облаков, и реку было хорошо видно. Выстрелил с берега Чуи вверх по течению. Ракета легла в основную струю и, казалось, сразу погасла. Но спустя секунду она помигала в глубине слабыми всполохами и погасла. Так себе эксперимент... Что называется — ни вашим, ни нашим. Расстроился — зря ракету сжёг! Зашёл в палатку и прилёг на гусевские нары.
Через несколько секунд в палатку ворвались Катьки, исполосовали глазами мои нары, переглянулись и выскочили наружу. Это было настолько стремительно, что я не успел отреагировать, а только лишь заинтересовался происходящим. Какой комар их укусил? Топот и удалённое попискивание голосов свидетельствовали о тщательном шмоне всех палаток. Они вторично ворвались в палатку и уставились на мою лежанку. Я лежал в полутора метрах от них, сбоку. Тем не менее они снова меня не заметили, выскочили из палатки и проголосили: “Киселёв, сволочь, ты где?!”
Трогательно, что интересуются, но грубо! А Сгущёнка и вовсе допустила ненормативное обращение к боссу!
Отзываться не стал. Было любопытно продолжение.
— Нет, ну, где он?!
— Говорю же тебе, он застрелился! Вечером у него не вышло, так дождался ночи и стрельнулся у реки!
— А зачем ему стреляться?
— Как всегда — любовь какая-нибудь несчастная или по работе...
— Слушай, а может, он застрелился и в реку упал, и сейчас уже плывет?..
Раздался удаляющийся топот вниз по течению Чуи в сторону переката.
Через десять минут они вернулись, о чём-то минорно бурча, и наконец-то вооружились фонариком с кухни. Слава богу, хоть по-настоящему за поиски взялись! А то такими темпами дело до “тухлого” можно довести. Обшарили берег, все палатки и даже туалет! Омерзительно было думать о моей роли в их сценарии с туалетом. Это становилось невыносимо! Закурил, вышел из-под полога палатки и рявкнул: “Чего батарейки понапрасну садим? Кто разрешил?”
Немая сцена с длинной паузой и эпичная реплика: “Стреляли...”
— Так не по вам стреляли! Если бы по вам, надо было бы бегать. А сейчас идите спать!
Сам завалился спать через полчаса. Сидел на берегу, курил и вспоминал все киношные сценки и истории про ракетницы. Это немного отвлекало от самоуничижения и боли. В конце концов, и это не напрасно. Опыт! Ракетницу я больше не таскал — медведя ей только развлекать!