ГАЛИЯ АЛЕЕВА НАШ СОВРЕМЕННИК №8 2023

Рассказы

СМОТРЕТЬ НА МИР ТВОИМИ ГЛАЗАМИ

Весна
Поймать в кадр солнечный просвет в лёгком колыхании листьев; замедлить съёмку, чтобы рассмотреть, как молоко перемешивается с чёрным кофе; уловить дуновение ветра в развевающихся волосах девушки... Всё это завораживающие моменты. Но для тебя — слишком простые.
Ты видел красоту в неочевидном, умел показать пугающее — изящно, отталкивающее — аккуратно. Ты не боялся смотреть глазами художника в холод и бесконечность. Я влюбилась в то, как мир преображался в объективе твоей камеры.
Солнце уже которую неделю томилось в заточении свинцового неба. Осень, зима и весна слились в один безотрадный сезон: плюс-минус два градуса, ледяной дождь и сковывающий ветер. В метро люди сонно колыхались в такт движениям поезда, на улице не глядя ступали в мяшу под ногами и приходили в себя, вдохнув холодный мокрый воздух. Зато автомобилисты активно стояли в пробке: нервно курили, жевали жвачку, прибавляли и убавляли громкость аудио, сигналили и бегали взглядом по всем зеркалам.
Раннее утро казалось поздним вечером, когда я с коллегами добралась до очередного места съёмок познавательной программы — к зданию Московского университета. Сумрачная высотка выглядела отстранённой и равнодушной, я смотрела на неё, восторгаясь величием. Храм наук, будто готический собор, внушал благоговение. Православные белые церкви обладают в этом смысле другой силой — они одухотворяют, возносят своей лёгкостью к светлому и приближают к божественному. А европейские средневековые сооружения давят, показывая человеку его бессилие перед высшими силами. Сталинская высотка тоже давила.
Огромные деревянные двери нехотя открылись, и мы вошли. При этом толстые стены университета не пропустили сотовую связь. Каменное здание будто отторгало всё современное и стремилось погрузить нас в то, что вечно.
Эхо пустых коридоров вторило шагам. Занятия у студентов то ли ещё не начались, то ли уже закончились из-за каникул. Без молодых людей и без связи казалось, что мы попали примерно в XIX век или даже раньше. В уме всплывали описания мрачных особняков из рассказов Эдгара По.
Я вспоминала Челябинский университет, в котором училась сама. Корпус журфака, затерянный во дворах, напоминал школу с обычными учебными классами. Его простая архитектура ни к чему не принуждала и не отвлекала от студенческого веселья, светлые коридоры служили фоном для жизни. В отличие от этого столичного здания, которое явно претендовало на полноценное участие, на главную роль.
Я бегло заглянула в приоткрывшуюся дверь аудитории и увидела учебный амфитеатр. Массивные столы и скамейки всем своим видом принуждали к строгости и дисциплине. Но я в восторге от такой атмосферы.
— С удовольствием поучилась бы в этом университете! — сказала я, но никто из коллег мне не ответил. Однако я почувствовала на себе недоумевающий взгляд оператора.
Съёмочная группа тащилась, как обычно, нагруженная техникой. Мы поднимались на биологический факультет, где предстояло встретиться с известным исследователем-антропологом. Мне хотелось сделать научно-популярный сюжет о мозге человека: показать, как в процессе эволюции он увеличивался, и рассказать, какие факторы на это влияли.
Кроме основной научной и преподавательской работы, у Эдуарда Антоновича была ещё одна — он читал лекции об эволюции на образовательном портале. Первое, что отмечали те, кто смотрел его видео в интернете, — эмоциональность и слегка взъерошенный внешний вид. Некоторые писали в комментариях под видео с ним, что учёный похож на барда: лохматый, бородатый и в свитере с высоким воротом. Но лично я так и представляла себе человека, который посвятил жизнь науке и был на своём месте. Да, исследователь, как и бард, часто бывал в походах, точнее — в археологических экспедициях. Только вместо гитары в руках у него лопата и другие принадлежности для раскопок.
На кафедре антропологии я никогда не была и не знала, чего ожидать. Меня переполнял восторг от вида университета и предвкушения интервью на интересную тему.
Кабинет "барда" оказался узкой комнатой с плохим освещением. Огромные окна почти не пропускали солнечный свет. Сквозь серые занавески проглядывался то ли некий специально нанесённый на стекла светозащитный состав, то ли просто столетняя пыль. Всё завалено коробками разной величины с надписями на латинском.
— Это трогать нельзя, будьте осторожны, пожалуйста. Там черепа приматов — австралопитеки. Мы их перенесли сюда, пока ремонт в другом помещении, — сразу предупредил Эдуард Антонович.
Записывать интервью на камеру в таком месте невозможно, да и просто общаться неуютно. Не дожидаясь недовольных комментариев от съёмочной группы, я спросила:
— Эдуард Антонович, нет ли у вас локации попросторней?
— Не думаю, что вам понравятся другие кабинеты. Я же не зря по телефону говорил, что лучше записать интервью у вас в студии. Телевизионщикам никогда тут не нравится. Все хотят нечто особенное и все потом уходят разочарованные из-за того, что не удаётся снять красиво. Вечно вам красивое подавай...
Профессор позволил себе немного поворчать, но потом бодро направился по коридору. Мы — за ним. Он открыл комнатку чуть побольше — учебную аудиторию без окон, с советскими партами и зелёной доской. Вдоль одной из стен висели человеческие скелеты. Мой глаз ненароком уловил их различные оттенки. Одни — кипенно-белые, другие — болезненно-жёлтые, третьи — неравномерно серо-коричневые. Как мне объяснили позже, цвет отличался в зависимости от того, был ли сделан экспонат из пластика или натуральных костей. Вдоль другой стены стоял тёмно-коричневый шкаф с прозрачными дверцами. Внутри него рядами лежали черепа с чёрными пустыми глазницами. А с верха шкафа смотрели гипсовые бюсты человекообразных обезьян. Казалось, что мы зашли в склеп. Я окаменела. А Эдуард Антонович, наоборот, оживился. Он открыл один из шкафчиков и достал странный череп:
— Кстати, именно в этом кабинете есть экспонаты, которые продемонстрируют ответ на ваш вопрос! Смотрите, сколько здесь находок, по которым видно плавное изменение внешних признаков приматов: от совсем обезьяньих до совсем человеческих. Видите, какая черепная коробка была раньше, миллионы лет назад? Ма-аленькая... И какая огромная челюсть, зубов вон сколько! Всё, что мог делать обладатель этой головы, — есть, бегать и размножаться. Но потом он обучился труду, пищу стал готовить на огне, его спина выпрямлялась, ноги удлинялись и так далее, и так далее, и тому подобное, в итоге... — профессор сделал паузу, провёл рукой от одного конца полки к другому и остановился на экспонате у края. — Перед вами череп современного человека — совсем другое дело! Большущее место в черепной коробке для мозга и всего-ничего зубов. Очень грубо говоря, сильно обобщая и упрощая, всё это произошло потому, что мы много обучались, всякое придумывали, в результате мозг рос, череп увеличивался. Пища становилась более мягкой за счёт термической обработки, челюсть уменьшалась. Я думаю, в процессе дальнейшей эволюции человек может всех зубов лишиться. Вам вот зубы мудрости удалили уже?
Я угукнула:
— Некоторые.
— Они почему у многих часто даже наружу не выходят? Потому что всё — атавизмы! Зубы становятся ненужными элементами, по сути.
Я изучающе смотрела на профессора и прислушивалась к своим ощущениям. Любопытство, с которым я обычно жадно внимаю, никак не включалось. Я по-прежнему не могла отделаться от мысли, что стою среди останков мертвецов.
— Давайте мы выложим все черепа, вот здесь, на парте, в ряд, чтобы было наглядно! — так же живо, как и профессор, вдруг предложил мой оператор Олег.
Эдуард Антонович яро согласился. Он принялся всё выкладывать и при этом комментировал самые любимые экспонаты:
— На этом примере чётко видно, от чего скончался человек, — от сифилиса, видите характерные отметины на костях?
— А кем он был? — спросил Олег профессора и сразу скомандовал осветителю и ассистенту: — Слава, доставай панельки и ставь контровой свет, а потом собирай слайдер, вторую камеру — на штатив.
— Так, ну, это у нас мужчина лет сорока, жил не так давно, примерно в начале двадцатого века... — продолжал профессор.
От наблюдения за происходящим у меня поднялись брови, и я вздохнула. Эдуард Антонович разложил всё, что нам было нужно, на парте. Олег предупредил, что ему надо ещё минут пятнадцать-двадцать для выставления света, прежде чем начать съёмку. А я как опомнилась:
— Слушайте, Эдуард Антонович, черепа — это же только половина дела, у нас ведь про мозг сюжет, а не про кости. Может у вас, эм-м... и мозги есть? Ну, типа в формалине?..
— Это вам в НИИ мозга надо было! Там все известные мозги хранятся. В смысле и мозг Ленина, и мозг Маяковского! Чей только мозг там не изучали. Но и у нас есть учебный материал! — гордо сказал Эдуард Антонович и проводил меня ещё в одно помещение.
На этот раз стеллажи вдоль стен были полностью стеклянными. С колбами и сосудами, внутри которых находились человеческие органы. Все их можно было легко рассмотреть — они как-то нагло и совсем бесстыдно были выставлены наружу. Отдельно стояла экспозиция из эмбрионов в разных стадиях развития. Самой беспощадной мне показалась демонстрация детской нервной системы. Я прошептала:
— Это же всё были люди...
Я отвела взгляд и посмотрела на профессора. На секунду мне подумалось, что души людей, чьи части тела здесь хранились, были этому рады. Я уговаривала себя, что, возможно, они бы хотели принести таким образом пользу человечеству. Атмосфера стала восприниматься мной не как кладбищенская, а как музейная.
— Кем они были при жизни? — спросила я.
— В лабораториях оказывались обычно социально неблагополучные... то есть бомжи, например. Это очень щепетильная тема, не уверен, что нам с вами стоит обсуждать, кого отправляют на столы к учёным, — ответил профессор.
— Вы поймите, я не антрополог и не медик, я не проходила практику в морге. В Питере Кунсткамеру обхожу стороной. Я человек творческий — гуманитарий. Только не смейтесь. У меня психика не подготовлена. На меня всё это производит колоссальное впечатление... А что у вас тут за шторкой?
Эдуард Антонович не успевает меня остановить, я уже отдёргиваю её, вскрикиваю и тут же задёргиваю обратно:
— О, боже мой!
— Меня руководство заставило его там спрятать. То уборщица, то первокурсники, то вот вы, с неподготовленной психикой творческие люди, заглядываете и пугаетесь.
За шторкой висело тело мужчины со вскрытой грудной клеткой и снятой кожей. Все внутренние органы и мышцы были видны. Профессор начал оправдываться:
— Ну, вы же понимаете, что это для изучения! К тому же он тут у нас уже много-много лет. Я не вижу здесь ничего "такого"! Это биологический факультет, вы на кафедре антропологии! Чего вы хотели? Возьмите себя в руки. Вон ваши мозги в другом углу совсем, туда и смотрите! Есть и в разрезе! Да вы не туда голову повернули! Так, давайте вашего оператора позовём, он всё снимет без вас, я думаю.
Профессора одновременно раздражала и смешила моя наивность и впечатлительность, наверное, он бы выгнал меня, если бы не вся съёмочная группа.
Мы вернулись в кабинет, который я мысленно прозвала "склепом". Олег увлечённо снимал мрачные кости, а меня стал мучать вопрос: "Как всё это показывать в утренней программе? Это ведь полная жесть!" Тут я посмотрела в объектив и увидела, как Олег выставил кадр. Черные глазницы черепов не пугали ужасом, хоть и были наполнены вечностью. Зубастая челюсть не хотела наброситься и не растекалась в зловещей улыбке. Никто из них, некогда живших, не внушал страх смерти и не нагонял жути.
В твоём объективе всё стало светлым и дружелюбным. Я с облегчением выдохнула и с восторгом продолжила наблюдать за тем, как ты работаешь. Хотелось смотреть на мир твоими глазами.

ПОДХОДЯЩАЯ КАРТИНКА

Лето
Какая же стояла духота! В три часа ночи я наконец закончила писать текст и, не успев прикоснуться головой к подушке, ощутила на щеке первые лучи рассвета — они не радовали, а пугали. Июльское солнце сулило начало нового беспощадного дня. Жара набирала силу с самого утра, так что уже в десять часов становилось невозможно дышать.
Доспать предстояло в дороге на следующую съёмку. От Москвы мы с группой отъехали уже примерно на двести километров. Направлялись то ли в деревеньку, то ли в дачный посёлок. Кажется, названия у населённого пункта не было: такой-то километр по такому-то направлению. Предстояло протестировать кротоловку в цветущем саду пенсионерки, которая устала спасать свой бесценный урожай от набегов зверьков. Разобраться с гаджетом заранее у меня не было возможности. На съёмку я согласилась накануне вечером: коллега попросила подменить. Всё, что я знала о приспособлении, — оно было гуманным, не убивало маленькое животное, а лишь заманивало в клетушку. Производитель предлагал после этого вытаскивать крота и относить подальше в лес. Это мы и хотели проверить.
По дороге я и оператор Саша поругались с водителем. Иван запрещал есть в машине: боялся, что мы испачкаем салон. Я и Саша жевали бутерброды ему назло, нам не нравился лихой стиль вождения Ивана: он часто резко тормозил и поворачивал с заносами. Рядом с ним никто не хотел сидеть: обгоны Иван совершал настолько опасно, что я даже позади него закрывала глаза. Выспаться не получилось. Последние минут сорок ещё и тряслись по гравийной дороге, пока наконец не заехали в посёлок.
Мы проезжали по улице, не застроенной, а скорее украшенной деревянными домами разных цветов: синие, голубые, зелёные, оранжевые — и все с белыми резными наличниками. Из открытых окон выглядывали яркие бутоны гераней. Сочная трава ровным ковром лежала возле каждых ворот. И как жители сохранили деревню такой ухоженной?
На этом фоне терялся, наверное, единственный во всей округе никогда не крашенный домишко. Казалось, от полного разрушения избушку спасают только новые пластиковые окна. Они будто служили подпорками для почерневших стен сруба. Именно здесь навигатор сообщил: "Маршрут окончен". Внешний вид домика наводил тоску, но я старалась не расстраиваться раньше времени. В конце концов, дом для сюжета был не нужен. Только сад. Хотя предчувствие подсказывало: в лучшем случае мы увидим огород.
Я подошла к воротам. Звонок отсутствовал. Постучала. Собачий лай не послышался, шаги хозяев — тоже. Зашла. Двор оказался заросшим крапивой. Прошла чуть дальше; как я и думала — огород. Точнее, заросли сорняка, в котором проглядывалась ботва моркови, свеклы, картошки. Никого по-прежнему не было слышно или видно. Я подошла к открытой входной двери дома. В проёме висел серый тюль, который слегка приподнимал ветер. Я прошла внутрь и громко сказала:
— Здравствуйте! Надежда Михайловна? Это съёмочная группа из Москвы. С вами договаривались по телефону. Вот приехали.
Послышались возня и шаги. Кто-то в дальней комнате вставал с кровати и шёл на мой голос. Пока я ждала хозяйку, обратила внимание на то, что в доме нет никакого запаха. А ведь так не бывает, он всегда есть: иногда приятный, иногда не очень, но хоть какой-то. Его отсутствие немного пугало. Окна кое-где были закрыты газетами, а вместо домашних цветов на подоконниках стояли горшки с торчащими корявыми стволиками засохших растений. Наконец, вышла Надежда Михайловна — пожилая женщина в платочке и с влажными глазами:
— Здравствуйте. А давайте сначала чай пить? За столом всё мне и расскажете. Вы что, одна? Я думала, вас целая группа будет.
— Да, группа в машине. Я их сейчас позову. Только нам чай не надо. Мы бы хотели сначала посмотреть ваш сад, чтобы понимать, как лучше организовать съёмку.
Пить, конечно, хотелось, но вот чаёвничать в такой обстановке — не особо.
— Ну, я воду всё равно поставлю на огонь. Я ведь вас так жду! Нет мочи бороться самой с этими вредителями...
Пожилая женщина говорила тихо, будто из последних сил, смотрела добрыми, но отстранёнными глазами. Двигалась медленно, выглядела... болезненно. В кадр ставить её нельзя. Эта старушка стала бы хорошей героиней для передачи про одиноких стариков, которым нужна помощь, или для сюжета на тему маленьких пенсий, дорогих лекарств или вымирающих деревень. А наше утреннее шоу должно поднимать у зрителя настроение, оно должно радовать и создавать "вау-эффект".
Пока я шла до ребят, во мне закипало возмущение. Как можно отправить людей за двести километров от Москвы, выбрать самый захолустный дом в цветущей деревне и не выяснить заранее состояние старушки? Адресовать вопросы некому: сотовая связь, как всегда, не ловила. Масла в огонь подлил Саша, который, окинув всё взглядом, сразу рубанул:
— Тут нельзя снимать. Картинка неподходящая.
— Думаешь, я сама не вижу? Делать-то что? Надо что-то придумывать.
Я чувствовала себя виноватой и перед съёмочной группой, и перед старушкой.
Мы с Сашей стояли во дворе почерневшего дома возле такого же деревянного почерневшего забора. Вдруг у забора отодвинулась одна дощечка, и в следующий миг из-за неё вышел молодой человек, одетый, как хипстер: модные солнцезащитные очки, кроссовки известной марки, спортивный костюм мятного цвета, — и спросил:
— Добрый день. А вы по поводу кротов?
Я поздоровалась с хипстером. Оказалось, что у парня удалённая работа в Москве, свою квартиру в городе он сдавал, а в деревню переехал ради экономии. Пока он это рассказывал, в щели забора мы с оператором разглядели ровный зелёный газон, небольшой надувной бассейн и дом, отделанный белым сайдингом. По периметру, насколько было видно, росли кустарники, возможно, малина или смородина. Работала автоматическая поливалка. Двор — как из рекламы дорогой садовой техники. Саша не растерялся:
— А это ваш участок? А можно посмотреть? А не хотели бы сняться в нашей передаче? Просто здесь огород нам вообще не подходит, а у вас можно набрать подходящую картинку.
— Так конечно! Я изначально и должен был сниматься у вас. Но продюсеры настояли на бабушке, сказали: типа нужна именно женщина-пенсионерка с огородом.
— Это ваша родная бабушка? — спросила я.
— Да. Мой папа с ней не общается, они рассорились. В общем, там семейная драма, я вас грузить не буду. А я к ней всё равно прихожу и привожу ей продукты. Только вот не могу себя заставить сорняки убрать, а так мы на связи.
Саша пошёл за камерой, хипстер — готовиться к съёмке, я — к Надежде Михайловне, объяснить новый план. На столе уже стоял чай, конфеты и печенье. Ажурный сервиз. Сама она ещё хлопотала на кухне и меня не заметила. Некоторое время я собиралась с мыслями и подбирала слова, чтобы сказать ей о том, что съёмка отменяется, а вредители останутся у неё на участке. Но не смогла. Вместо этого я пошла обратно к ребятам.
— Саша, давай хотя бы на чай зайдём ради приличия. Там Надежда Михайловна уже всё приготовила. И ещё... Может, парочку кротоловок поставим у неё, сделаем хотя бы вид, что работаем? Она ведь нас ждала и надеялась, что мы поможем ей.
Саша недовольно спросил:
— В крапиву, значит, тащишь меня?
— Я выдерну её там, где нужно будет.
Примерно полчаса мы пили чай, ещё столько же прибирали участок Надежды Михайловны и устанавливали кротоловки. Внук тоже подошёл. Но надо было двигаться дальше и приступать к своей непосредственной работе, дольше оставаться со старушкой мы не могли. Тогда вдруг лихач Иван предложил:
— Идите, снимайте на даче хипстера, я ещё посижу с бабушкой, поговорю и помогу остальную крапиву убрать.
Я с благодарностью посмотрела на Ваню, мы с Сашей протиснулись сквозь щель в заборе и оказались на ровном газоне. Сняли интервью с парнем по поводу того, какой ущерб наносят кроты, и продемонстрировали на камеру, как правильно устанавливать кротоловку, правда, дождаться зверька не получилось. Хипстер пообещал снять на телефон, когда тот поймается. Обещание своё он сдержал.
— Кстати, у ведь вас газон вообще не испорчен кротами, как так? — спросила я в конце съёмки.
— А у нас по периметру метра на полтора вглубь закопана сетка, так что они не пролазят. Вот только с бабушкиной стороны иногда пробирается один-другой, по той стороне сетки нет.
Обратно все ехали измождённые жарой и с неприятным чувством на душе. Однако итогом съёмки были довольны. Особенно радовался оператор: он снял стильную картинку, очень в духе модного утреннего шоу. Иван изменил стиль вождения, а мы с Сашей больше ничего не жевали в машине.
Из-за того, что всё время хотелось спать и пить кофе, я совсем забыла высказать своё недовольство коллеге, которую подменяла, и продюсеру, который всё организовывал. Вылетело из головы и то, что надо предупредить главного редактора об изменениях, которые произошли на площадке. Но он принял материал, не заметив подмены героев.

РАБОТНИКИ ОТДЕЛА ПРОДАЖ

Осень
Москва дразнится. Блестящие витрины, дорогие машины, веранды ресторанов... Вещи, которые приезжий не привык видеть в реальной жизни, а только по телевизору. Все они с тобой разговаривают, причём немного нахально: "Стыдно не иметь денег в Москве! Зарабатывай! Здесь есть все возможности для этого! А потом потрать всё! Купи, купи, купи! Соответствуй!" Те из приезжих, кто уже купил, смотрят на тех, кто ещё нет, свысока. А те, кто родился и вырос в Москве, в этом смысле намного спокойнее. Элеонора, коренная москвичка, женщина, у которой я снимала угол первое время, сказала мне как-то раз:
— Это же Москва! Здесь есть всё! Не только лакшери, а вообще — всё! Не обязательно идти в "Старбакс" и брать латте за четыреста рублей. Посматривай по сторонам повнимательней, когда будешь гулять. В Москве полно других приятных мест.
Москва разная. Я узнала, что бывают утренние сеансы в кинотеатре "Соловей" с показами фестивальных лент. Магазин роз на Новом Арбате, где подавали кофе за пятьдесят рублей. Маленький книжный "Гиперион", спрятанный в старинных улочках на Китай-городе. Лекции на любую тему в открытых пространствах города и встречи с писателями. Танцы на берегу Москвы-реки... Такие прогулки — словно переменки, только не в школе, а в жизни, и не между уроками, а между рабочими буднями.
— Нам нужны реальные истории пострадавших, а не скриншоты постов из социальных сетей. Перекрывать ими закадровый текст — последнее дело, — говорила я в отчаянии Юле, продюсеру, с которой работала в паре.
Но найти этих людей оказалось сложно. Мы написали всем, кто оставлял негативные отзывы, но никто не желал рассказать в кадре свою историю. Разместили объявление в интернете, но никто не отвечал. Уж слишком запрос был специфичным: искали людей, у которых бы загорелся матрас с электрическим подогревом.
Но вдруг откликнулась молодая пара.
Мы подъехали к невысокому зданию, которое выглядело, как бизнес-центр. На первом этаже располагались многочисленные кафе, салоны красоты и магазинчики. Возле стеклянных входных дверей нас окрикнула девушка — героиня сюжета Ирина. Мы подошли, познакомились, и она проводила нас внутрь, к лифту. Когда поднялись на нужный этаж, то я обратила внимание, что всё напоминало отель с длинным коридором и номерами по разным сторонам. Однако для отеля коридор выглядел неуютно. Мы должны были приехать в квартиру, а шли явно по коммерческому заданию. Оператор Саша спросил у девушки:
— Что это за помещение?
— Апартаменты. Тут можно жить, это всё квартиры-студии, но некоторые делают из них офисы.
— Странно выглядит, — к разговору подключился ассистент Ваня.
— Да, тут прописаться нельзя. Но вообще всё супер! Дом новый, внизу парковка и охрана, райончик модный и всё, что нужно, здесь же. Ноготочки сделать, кофеёк попить, в метро прыгнуть…
Девушка говорила что-то ещё, но я уже не расслышала, потому что немного отстала. А вот парни окружили Ирину, которая вовсю кокетливо смеялась. Мы шли в квартиру, где должен был ждать её муж Алексей.
В одной большой студии совмещалась кухня и спальня. Пространство не выглядело обжитым. Плита покрыта плёнкой, а холодильник стоял поодаль от стены не включённым в сеть. Двуспальная кровать застелена бельём с этикетками. Груда мелких коробочек в углу, будто из-под лампочек. Окно прикрывает прозрачный тюль. Запах обойного клея и свежего ремонта.
Человек, который назвался мужем Ирины, выглядел, как подающий надежды чиновник: молодой, но уже с пузом и намечающейся плешью. Глаза блестели искорками, к которым не было доверия. Время от времени он брал Ирину за талию и прижимал к себе. Она в эти моменты слегка кривила рот и сутулилась.
Саша выставил кадр и посадил пару на угол кровати. Алексей вплотную прижался к Ирине и положил руку ей на ногу. Саша сделал замечание:
— Ведите себя прилично. Нас утром показывают.
Мужчина ещё немного помял ногу девушки и нехотя убрал руку:
— А что такого? А я ничего такого.
Я поймала себя на том, что разглядываю Ирину. Её идеально отутюженные длинные волосы блестели под нашими лампами. Симметричные брови разлетались прямыми чёрточками в стороны. Пластиковые ресницы создавали модный "лисий взгляд". Верхняя губа поддёрнута гиалуроновой кислотой. Говорящая картинка из Инстаграма. Мне стало неудобно оттого, что я детально рассматривала её лицо так, будто что-то искала. Но ей, кажется, это нравилось.
— Можем начинать, — наконец скомандовал оператор.
— Расскажите о проблемах электрического матраса, — начала я.
— Вообще, наш матрас помогает нам в жару: его можно настроить на прохладную температуру. А вот в холод — проблема. Боимся поджариться на нём, он не отключается автоматически, — сразу вошёл в беседу Алексей.
— Его же выдёргивать из розетки надо. А как ты это сделаешь, если уже уснул? — добавила Ирина.
— Что вы думаете о случаях возгорания электрических матрасов, про которые пишут в интернете?
— Нас они не пугают. У нас же водяной матрас, он не загорится.
— Так, стоп. Какой ещё водяной матрас? — уточнила я.
— Ну, под нами матрас — он на воде. Электричество подогревает или охлаждает воду и гоняет её по трубочкам. Кондиционер и обогреватель получается, два в одном, — объяснила Ирина.
Это совершенно не подходило для нашей истории. Да, формально матрас был электрическим. Но суть устройства... не та.
— А можно мы ещё о себе расскажем? — сказал Алексей.
— Ну, ладно. — согласилась я неохотно.
— Меня зовут Алексей Грибницкий, я представитель компании "Зарядика", мы разработали удивительное портативное супернано-зарядное устройство, которое избавит вас от лишних проводов.
Этого ещё не хватало! Рекламная пауза, называется. За секунды он достал из кармана нечто вроде большой батарейки и смартфон, подключил одно к другому и продемонстрировал, как индикатор зарядки на экране начал светиться. (Так вот что было в этих маленьких коробочках...) Я всегда напрягаюсь, когда слышу "супернано", обычно это значит только одно: дешёвый маркетинг. Даже глядя со стороны я поняла, что устройство — это обычный внешний аккумулятор, просто с коротким проводком. Алексей продолжал:
— Купить всё это вы можете на нашем сайте “Зарядика точка ру”, а я готов ответить подробнее на все ваши вопросы об устройстве.
Мы с ребятами из съёмочной группы переглянулись.
— Выключай камеру, Саша, — сказала я оператору.
И, уже обращаясь к Алексею:
— Коммерческие названия в кадре запрещено произносить, ваш маленький спич в эфир не попадёт.
— А можете показать это видео вашему начальству? Нам надо, чтобы о нас узнали!
— Я сделаю, что могу. Но не обещаю, — ответила я.
— Мы мечтали сняться в вашей программе и рассказать подробнее про наше удивительное приспособление. Нам бы рекламу помасштабней!
— Если вам реклама нужна, тогда надо было в отдел рекламы и звонить.
— Да, но там бюджеты, знаете, какие! Мы не потянем. А вы и так про технологии рассказываете...
— Давайте прототип, мы всё в офисе подробнее изучим. Если это реально нечто интересное, то свяжемся с вами, — предложила я.
— Не могу, у нас всё по счету. Могу дать сфотографировать.
— Ок, сниму на свой телефон, — согласилась я, уже только чтоб не расстраивать горе-продавца.
— У вас столько техники с собой профессиональной?! Почему на неё нельзя снять? — не унимался Алексей.
Саша кивнул мне, и я прочитала в его взгляде: "Я сниму на камеру быстро, чтобы они отстали". Пока он возился, я пошла в уборную. Там возле мусорного ведра на полу лежала новая коробка от электрического матраса, ради съёмки которого мы и приехали. Я подняла её и вернулась в комнату. Теперь переглянулись люди, изображающие мужа и жену. Я спросила:
— А вы вообще хоть раз до нашего приезда спали на этом матрасе? А вы вообще муж и жена? А это вообще — квартира? Или этот театр только ради презентации вашего устройства?
Алексей картинно произнёс:
— Нет. Нет и нет. Последний вопрос — да. Мы с Ирой из отдела продаж "Зарядика". В это помещение компания переедет через месяц, будут ещё офисы, а здесь планируется кухня и зона отдыха. Кровать на вечер мы одолжили у соседей, которые продают постельное бельё в другом крыле. Ещё я всегда мечтал стать актёром, так сказать. Мониторю сайты массовок, хожу иногда сниматься. Вот увидел ваше объявление и решил проявить свой талант.
Ира добавила:
— И я оч сниматься хочу.
Алексей решил попытать удачу ещё раз:
— Может, купите наши устройства?
Я кое-как сдерживала своё бешенство, меня поразила наглость специалистов по продажам. Естественно, никто из съёмочной группы не купил "супернанозаряжайку". И в эфир представители компании не попали.

ВЕРА В ЧУДО

Зима
Если в разных городах в восемь или даже в семь утра люди часто уже вовсю работают, то в Москве у многих день начинается в десять, а то и в одиннадцать. Некоторые офисы оживают только ближе к двенадцати. Правда, бывает, до двенадцати ночи люди в них и засиживаются.
В СМИ — другая история. Новостники никогда не спят, им всегда нужно быть на связи и готовым к съёмкам. А креативные редакции — вообще особая атмосфера: коктейль из эмоций, телефонных разговоров и стихийных обсуждений новых идей. Это много кофе и шуток. Записки на столе: "Включи проращиватель!", "Замки в час в четверг на Слободе", "Йогурты — староверы!!!" Смысл этих фраз понятен, как правило, только их автору. Иногда редакция — это только звук печатания на клавиатуре. Включается какая-то магия, и все разом начинают писать: тексты сюжетов, разработки новых программ, письма потенциальным участникам съёмок. До тех пор, пока нечто вновь не нарушит священную тишину.
— Вы себе карму не боитесь испортить такими сюжетами?!
Кто-то закричал на Юлю в телефонной трубке так сильно, что слышно было даже без громкой связи. Юля принадлежала к той породе женщин, что никогда не матерятся и всегда ведут себя прилично. Все вопросы она решала дружелюбно, и в должности продюсера ей не было равных. Она была опытной, много работала и времени на пустые разговоры не теряла. Могла достать что угодно и дозвониться до кого угодно. Простые человеческие отношения — вот её главный козырь. Но тут она положила трубку и жёстко выругалась. Все оторвались от компьютеров, распрямили спины, вытянули шеи и повернулись к ней. Вопрос: "Что случилось?" — задавать не пришлось, Юля сама начала:
— Ну, нам дали непромокаемые часы на тест, а они под водой сломались и провалили испытание. Компания-производитель надеялась на положительный сюжет, а не на правдивый. Они думали, мы часы под краном в туалете помочим, а мы гаджет отправили сёрферам на Бали. Они там не просто сломались, солёная вода вообще всё разъела, просушить их долго не могли, и починить нельзя. Такого пиарщики не ожидали и теперь боятся за репутацию и что продажи упадут. Хотя мы бренд в эфире не называем. Я им и говорю, что у вас в инструкции не написано: "Ничего страшного, если вы забрызгаете экран часов, когда будете мыть руки. А вот купаться в море-океане с ними запрещено". Нет, такого нет. Написано: "Непромокаемые". Вот и получите результат из реальной жизни — они промокаемые! Раньше такие угрожали судом, ещё раньше — бандитами, а теперь вот — кармой. Это что-то новенькое. А главное — у нас в итоге с кармой всё в порядке, мы же правду показали. Сами бы побоялись.
Я подошла к Юле. Она продюсировала мой следующий сюжет, и мы планировали обсудить предстоящие съёмки. Она сразу переключилась:
— Звонила Алёне Ивановне, пиарщице с производства. Ну, как пиарщице... Она у них там и менеджер, и секретарь, и хозяйственник. В общем, она спрашивает, нет ли среди съёмочной группы вегетарианцев. Или людей с какими-нибудь ограничениями по еде.
— Интересно, почему её это волнует?
— Они будут готовить вам ужин, хотят всё учесть. И кстати, жить вы будете в гостинице от завода.
— А нельзя нас в другое место поселить? Если они нас кормят и поят, то значит, рассчитывают на лояльность. Как я о них должна буду объективно рассказывать после этого?
— Да-да, ты всё правильно говоришь. Но в этом городе, точнее, посёлке городского типа, больше негде остановиться. Там и поесть больше негде — только при заводе есть столовка. Население — три тысячи человек, и все работают в одном месте. Поэтому, если мы хотим попасть туда и записать интервью, — только так. Это, прости Господи, градообразующее предприятие.
— Оно что, образует град? Аха-ха-ха! — вставил бывший кавээнщик Димон, который проходил мимо. Мы с Юлей на это не обратили внимание, и я продолжила:
— А нельзя квартиру снять посуточно или в соседнем городе найти отель? Или, может, мы без ночёвки, лучше пораньше выедем отсюда?
— Ну, смотри. Съёмка в семь утра начинается, когда у людей смена на заводе. Из соседнего города вам ехать примерно два-три часа, это значит, в четыре-пять утра вставать. Допустим, вы ляжете пораньше, выспитесь и нормально проснётесь, в чём я лично сомневаюсь. Затем вы приедете на завод и... что? Первым делом вы захотите завтракать, а это всё равно у них. Если думаешь из Москвы выезжать, то придётся всю ночь в дороге провести, — так себе идея. Я с генеральным командировку согласовала уже, вариантов других нет. Едете днём, у них ночуете, а в семь утра со всеми на завод.
— И как генеральный отреагировал на то, что мы у них живём, из их рук едим и про них же снимаем? Пытаемся уличить в… э-э-э... псевдонаучности...
— Сказал, что это стрёмно, конечно. Но куда деваться?..
Я цыкнула:
— А как я должна им задавать вопросы... острые?..
Вопросы следовало переформулировать так, чтобы они перестали быть острыми, но всё же были озвучены. Я думала о том, что теперь придётся подбирать тон общения, подстраиваться, а я этого терпеть не могу. Юля изобразила сочувствие и покивала головой:
— Так ты всё ешь? Что передать?
— Да. Кроме свинины.
Предстояло отправиться на завод по производству приборов, которые меняли некие торсионные поля и этим якобы оздоравливали человека. Приборы обещали вылечить чуть ли не всё, от бессонницы и депрессии до артрита, радикулита и онкологии. Бабушки и дедушки покупали их в основном для борьбы с повышенным давлением. Восторженными отзывами делились и соседи, и родственники, и пользователи интернета. При этом врачи закатывали глаза при упоминании этих приборов, умоляя пациентов не прекращать нормальное лечение. Академики РАН приводили очередные доказательства, которые опровергали теорию торсионных полей. Однако завод продолжал выпускать приборы, а пенсионеры — прикладывать их к больным местам.
Выехать из редакции планировали в одиннадцать, но водитель попросил перенести на двенадцать, хотел с утра что-то проверить в автосервисе. Но и к двенадцати все опоздали, в итоге тронулись только около часа дня. Потом ещё два часа толкались по пробкам в городе. Как только оказались за МКАДом, парни попросили остановиться на обед. Вскоре после этого — остановиться для посещения уборной. Затем — чтобы покурить. Уже смеркалось. Стало понятно, что к ужину мы не успеем, сообщить об этом встречающим было невозможно, потому что в дороге перестала ловить сотовая связь. Я чувствовала себя руководительницей детского сада. Мне хотелось выключить это всё, как телевизор, и оказаться одной на природе, чтобы только лежать и смотреть в небо.
— Нет, ну, ты не нервничай. Выйди тоже, кофе выпей. Смотри, какая красота вокруг! Новый год скоро! — сказал мне оператор Саша. Я немного опомнилась. Ведь стоял и правда морозный зимний день, а значит, не было ничего лучше согревающего напитка и горячего пирожка. Снег укрывал веточки деревьев вдоль дороги, вспоминались лучшие стихотворения классиков. Хотелось верить в чудо.
Вскоре мы съехали с освещённой трассы, уставленной придорожными заведениями, на грунтовую дорогу. Стемнело окончательно. На приборной панели горел значок температуры: "минус 28". Кофе стал проситься наружу. Оборудованных туалетов не виднелось. Лес превратился из волшебного в дремучий. Когда до места назначения оставалось примерно полчаса, в машине сломалось отопление. Сил переживать по этому поводу не оставалось.
Чем ближе к городу мы подъезжали, тем ниже становилась температура. И тем больше вырастала надежда на то, что появится связь. Наконец, мы въехали и, видимо, оказались на главной площади. Где-то в вышине светился экран, меняя цифры: 6.12, 21.09, –32о С. А связь в моём телефоне так и не появилась. Зато появилась у Саши. Навигатор указывал на здание рядом со светящимся экраном. Рассмотреть его в свете фар не особенно получалось, да и холод заставил не мешкая подойти к дверям. Деревянные. Закрыто. Звонок рядом. Нажала и прислушалась. Ничего. Надо взять телефон у Саши и позвонить. Мороз не даёт стоять на месте, переминаюсь с ноги на ногу. Наконец-то за дверью послышались шаги. Щелчок в замочной скважине. Женщина лет сорока открывает:
— Здравствуйте! Ой, как мы вас тут ждём! Залетайте скорее и дверь закрывайте за собой, чтоб дом не студить. Я Алёна Ивановна.
Гостиница оказалась обычным деревенским домом. Обстановка была домашней в прямом смысле слова. А потому очень уютной. Я подумала: неужто мы и живём в гостях у Алёны Ивановны?
— Нет-нет, наш дом на противоположной улице. Это такая у нас гостиница, ага. Её завод специально построил для делегаций. Но телевизионщиков с федерального канала ещё не было.
Соленья, варенья, пирожки, сладости, и всё домашнее… Стол был накрыт, но горячее ещё не подали. Его только при нас стала раскладывать по тарелкам помощница Алёны Ивановны. Девушку не представили и за стол со всеми не посадили, она лишь незаметно летала вокруг и то подкладывала еды, то подливала напитков, то спрашивала, не нужен ли плед для тепла или зарядник для телефона. Но командовала всем Алёна Ивановна:
— Кому без мяса? Саша, вы оператор, да? Это вам. Вот это — с мясом, кому? Ваня, присаживайтесь. Мясо — курица, чтобы вы не это... не переживали, Галия. У меня сын вегетарианец, поэтому я всех спрашиваю, что приготовить. А вы из Москвы, так уж, думаю, там продвинутые — мясо не едят. По телевизору последнее время кажут, что мясо плохо для здоровья. Ну, я этот... смузи не предлагаю — нету. Настоечку только.
Алёна Ивановна вела себя в лучших традициях женщины, для которой главное, чтобы все были сытыми, и каждому напоминала какую-нибудь родственницу.
— Так это мы с мужем сами, настойка наша же. Клюква, родная моя. Собирали всей семьёй. Потом её это... ставили, в общем. Вы как не будете-то? С морозу же зашли! Я больше одной и не предлагаю, завтра в шесть утра подъём у вас.
Разговор за столом шёл исключительно на душевные темы. О том, кто откуда родом, и кто какой домашний алкоголь больше любит. Я в основном молчала. Потом откуда-то вышел кот. И до того ласковый! Тут уж всё — пиши пропало, начали гладить кота и рассказывать о питомцах. Оттаяли окончательно. Но ведь нельзя же есть, выпивать, гладить кота, а потом во время интервью спрашивать: "А чего это вы тут разводите антинаучные предприятия и людям мозги пудрите?" И нельзя же с мороза да с дороги дальней всего этого не есть и не пить, и об кота не греться... Алёна Ивановна всё это прекрасно понимала, поэтому и устроила пир на весь мир. В глазах у неё читалось: "Вот мы какие хорошие. Пожалуйста, ничего плохого не говорите про нас". А я плохого и не собиралась, только правду…
После ужина она проводила каждого в свою комнату. И извиняющимся голосом предупредила, что утром не будет горячей воды:
— Как на грех, именно вот в ваш приезд прорвало трубу, и будут менять утром. Но к обеду всё уже заработает. Если хотите, сегодня можно к нам в баню, мы ж на соседней улице, прикажу затопить ради такого дела.
Баню я наотрез запретила съёмочной группе. Парни сказали, что я зря заморачиваюсь и ничего такого нет в том, чтобы воспользоваться всем, что дают. Но всё-таки меня послушали. Возможно, потому что на другой конец улицы по морозу уже тащиться не хотелось. К тому же, сейчас горячая вода была. Отключение завтра.
Моя комната оказалась тёплой, а постель мягкой и удобной. Связь так и не появилась, но в доме работал вай-фай. Как только я к нему подключилась, телефон запиликал уведомлениями с правками редактора к предыдущему сюжету. Редактору я обещала, что посмотрю их по приезде, я и посмотрела — вот они. О том, чтобы вносить правки, речи никакой. Так что формально я слово сдержала. Но на душе было неспокойно. Я уже не в первый раз ловила себя на том, что цейтнот и моральная участь меня изматывают, а вдохновение и азарт с каждой новой съёмкой сходят на нет. То ли огромная чёрная дыра засасывала меня, то ли это чёрная дыра была во мне самой... Разбираться с этим не было сил. Просто хотелось спать...
Утром разбудил мягкий стук в дверь. Заботливая и уже немного назойливая Алёна Ивановна принесла ведро горячей воды для умывания. Оказывается, она специально встала пораньше и нагрела её для каждого. Я не понимала, это искренняя забота, простодушие или манипуляция? Было как-то не по себе.
При свете дня маленький город выглядел очень милым. Узкие улочки, старинные здания и вид на огромную излучину реки. Пушистые снега и накрытые белыми шапками ели в отдалении. Место, достойное руки художника. Природа веяла добром, а городок — любовью местных жителей к нему.
Завод оказался аккуратным трёхэтажным зданием с чистыми цехами и белыми конвейерами. Целый день мы снимали сборку изделий, паяние деталей, катушки с медными проволоками, пластины из разных металлов, общались с работниками и простыми жителями. Все были спокойны, даже умиротворены, все охотно разговаривали на камеру. Оказалось, что прибор был в доме у каждого и все были от него в восторге.
Алёна Ивановна осмелела и сделалась в какой-то степени настырной. Не отходила от меня ни на шаг, в любой момент была готова принести воды, чай или кофе, открыть или закрыть окно, принести стул или подержать сумку. При этом она снимала нашу работу на телефон, очень внимательно смотрела, что попадает в наш кадр, и не стеснялась подробно комментировать каждый этап производства. Наконец, пришло время для записи интервью с руководителем предприятия. Перед тем как зайти к нему в кабинет, Алёна Ивановна передала мне бумагу:
— Вот, это список вопросов для вас, чтобы вы их задавали. Ну, чтобы рассказать о наших приборах получше. А то, ну, знаете, бывает такое... Это же руководитель и учёный! Вдруг вы терминов не знаете. Или растеряетесь, — заискивающий тон сменился на командный. — Мы хотим только эти вопросы и больше ничего.
Чтобы журналисту предоставили список вопросов, такого я ещё не встречала. Обычно список просят прислать заранее и готовят по нему ответы, но вручать план беседы ещё никто в моей практике не додумывался. Я взяла листочек, но разворачивать его не собиралась:
— Учту.
Алексей Николаевич выглядел лет на пятьдесят. Модная стрижка, благородная проседь, ровные белоснежные зубы, подтянутая фигура и дорогой костюм. Вот только краем глаза я увидела костяшки в шрамах и откуда-то выглянувший синий цвет старых наколок. Разглядывать не стала, чтобы не обращать на себя внимание. Становилось интересно.
Наконец, оператор дал отмашку. Мне можно было начать интервью:
— Представьтесь для начала, пожалуйста.
— Меня зовут Алексей Николаевич Лосьнихин, я генеральный директор ЗАО "Торс П" и научный руководитель лаборатории торсионных полей этого предприятия. Кандидат математических наук.
— А в каком университете кандидатскую защищали? — вот с этого момента и начнём, решила я, мой вопрос прозвучал как бы между делом, но Алексей Николаевич слегка съёжился.
— Ну в М-у-у-гу, — невнятно сказал он.
— МГУ имени Ломоносова? — с той же лёгкой интонацией уточнила я.
— Да, но нет, без имени Ломоносова. Это Мурманский главный университет, Мур-гэ-у, — по слогам произнёс Алексей Николаевич.
— Не слышала о таком. Покажете диплом, документы о присвоении учёной степени? — я старалась говорить с таким видом, будто никогда в жизни дипломов не видела.
— Э-э-э-э, ладно. Я думал, мы о продукции будем говорить, — и, переводя взгляд на Алёну Ивановну, добавил: — Идите ищите мои дипломы.
Алёна Ивановна написала кому-то сообщение в телефоне, но осталась рядом со мной и попросила задавать вопросы по списку. Я ответила, что, мол, конечно, спрошу: "Это стандартная процедура, сначала надо узнать, кто, откуда и всё такое". И продолжила придерживаться наивной подачи вопросов, будто внучка спрашивает у дедушки:
— Алексей Николаевич, расскажите, а где и кем вы до этого работали?
— Я был директором рынка электротехники.
— И почему перестали им быть?
— Ну, как почему, под конец двухтысячных стихийные рынки стали же разгонять. Вообще, я не хотел бы о прошлом распространяться.
— Больше не будем. Хотя интересно, как вы от работы в университете к бизнесу перешли?
— Жизнь заставила.
Короткий и резкий ответ дал понять, что он не станет рассказывать больше, поэтому я изменила интонацию и направила беседу в другое русло:
— Какое у теории торсионных полей научное обоснование?
Руководитель не ожидал внезапного напора и слегка растерялся:
— Глобальное! Метод доказан всеми! Это было ещё Эйнштейном открыто, там потом Максвелл... и еще советские учёные трудились... До сих пор идут споры, но мы придерживаемся такой позиции: помогает, значит, работает! Мы много чего не видим, а оно есть! Вот вай-фай же есть, а вы его не видите! Мы даже обычный воздух не видим!
Я почувствовала разочарование. Надеялась, что его речь будет хотя бы подражать научной, но она скорее напоминала чиновничью. Как будто троечник пытался доказать, что выучил тему. Я продолжала:
— Можете ли вы назвать конкретные журналы, где публиковались исследования, которые доказывают теорию торсионных полей или эффективность ваших приборов?
Алёна Ивановна подала начальнику журналы, он передал один из них мне. Я взглянула на обложку с местным пейзажем и подумала, что надо мной издеваются:
— "Наш труд"? Это ведь корпоративный журнал завода. Я имею в виду серьёзные, признанные научным сообществом издания.
Алексей Николаевич ответил:
— И до них мы доберёмся. Мы проводим реальные исследования. Сначала делим людей на две группы, потом даём одной группе наши настоящие приборы, а второй — пустышку. И вы знаете, всем помогает. Эффект сто процентов. Может, девяносто девять. Ну, точно девяносто. Вы поймите, нам важно то, что бабушка говорит: "Стало легче", — а не то, что будет написано в журнале.
— Но медицинской лицензии у приборов нет? — уточнила я довольно серьёзно.
— Нет, тут мы абсолютно прозрачны, — Алексей Николаевич заговорил уверенно. — Мы не медицинские изделия выпускаем, а просто оздоравливающие приборы. И заметьте, на упаковке нигде не написано, что это альтернатива традиционному лечению. Зубную пасту тоже рекламируют как средство для здоровья зубов, но это не значит, что к стоматологу не надо ходить.
— Но инструкция по применению визуально копирует вкладыш к медицинским препаратам, на коробке женщина в белом халате прикладывает прибор к пациенту, перечисляются болезни, которые якобы проходят под воздействием торсионных полей. Покупатели думают, что прибор реально способен вылечить.
— Мы не отвечаем за то, что покупатели думают.
— Этого достаточно, спасибо.
Когда Алексей Николаевич подумал, что камера выключилась, то расслабился и выдал себя с потрохами:
— Да я понятия не имею, почему целые толпы бабушек с ума сходят по нашему прибору. У нас заказов на год вперёд. Я как скажу на камеру, что они не работают? Если вы хотите моё личное мнение, то всё дело в психологии, это самовнушение. Эффект плацебо никто не отменял. Какие торсионные поля, вы что, с ума сошли? Некоторые медики в пользе магнитотерапии до сих пор сомневаются, а тут — торсионные поля. Ха! То, что наши приборы скупают, — это какой-то сюр. Но зато в городе работа есть и приток населения. И какой чистый город у нас, обратили внимание? Вода у нас чистая, своя. Излучину приезжают фотографировать отовсюду. Конечно, я буду говорить, что торсионные поля есть и работают, что это чудо. Может, не настоящее, и может, чудо не в их прямом действии, оно в другом. А правда... только хуже сделает.

ЗА КАДРОМ

Снова весна...
Утро субботы, точнее — обед. Планы на день: лежать и ничего не делать. Усталость прибивала к дивану. Так продолжалось уже много выходных подряд. Кино, музеи, концерты стали не интересны. Ситкомы не веселили. Еда казалась однообразной. Ехать в гости к друзьям или к родственникам никаких сил. Чтение книг превратилось в тяжёлое занятие.
Иногда тянуло в парк к реке. Там я садилась на поваленное дерево и смотрела на воду. И на то, как люди кидали хлеб уткам. Когда он не долетал до них, голуби и воробьи жадно подхватывали и съедали белые кусочки. Хотя табличка рядом запрещала кормить птиц хлебом: он им вредил.
В поле моего зрения попала птичка, которая ходила не по берегу, а прыгала рядом со мной. Вдруг она резко вытащила клювом червяка из-под земли и съела. Интересно, что за птичка? Загуглила — дрозд.
— Вот это да! Наблюдать за живой природой — это единственное, на что я сегодня способна, — сказала я вслух.
Почти неслышно шумел ветер, но его начал перебивать звук саксофона — пришли уличные музыканты. Захотелось вернуться домой в тишину. Проходя мимо каруселей и аттракциончиков, обратила внимание на стоические выражения лиц детей: казалось, катания на качелях они воспринимали как испытание, а не как развлечение. Родители с телефонами в руках пытались сделать хорошее фото своих чад и поэтому орали: "Улыбайся!!!" Дети не слушались. А вот я разразилась смехом.
Позвонила подружка Надя. Спросила, не хочу ли я завтра утром сходить на выставку дореволюционных платьев. Надя филолог и начинающий драматург, по её пьесе, написанной ещё в университете, поставили спектакль в городском театре. Но дохода творческая карьера не приносила, поэтому она переехала в Москву, устроилась работать менеджером по продаже обоев и переучивалась на дизайнера в онлайн-университете. Часами она сидела за компьютером, тайком составляла карты желаний и проходила марафоны по женскому счастью, которые почему-то проводили мужчины. Я ответила на её предложение так:
— Я не хочу утром в воскресенье никуда ехать. Особенно я не хочу ехать на выставку дореволюционных платьев. У меня каждый день — выставка. Человеческих натур.
Надя продолжала:
— Тебе надо переключиться. Нельзя жить одной работой.
— Да, ты права. Но давай я тебе расскажу, как вчера прошёл мой обычный рабочий день. Сначала я ехала то ли в Рублёво, то ли в Барвиху на интервью с коллекционером холодного оружия. После обеда — в детский центр реабилитации, чтобы снять новый аппарат для ходьбы. А на закате — в лес для съёмки шаманского ритуала. Ещё я просрочила дедлайн по сдаче предыдущего сюжета и пред-предыдущего. Тексты мне разрешили отправить к утру понедельника. Это значит, что писать нужно все выходные. А я устала и боюсь, что опять не успею.
Моя пятница началась в полшестого утра. Я протянула руку и не глядя выключила будильник на телефоне. Открыла глаза и увидела темноту. Организм отказывался вставать, но усилие воли подняло его. Подошла к окну — солнце даже не намечалось на горизонте. Кое-как нашла в себе силы помыть голову и погладить одежду. Монотонно съела завтрак: бутерброд с чем-то и чай. Ехать на общественном транспорте до рассвета тело отказывалось. Вызвала такси и отправилась на место съёмки. Попросила водителя выключить музыку и немного приоткрыть окно для свежего воздуха. Погрузилась в дрёму. Привиделись з#амки. Проснулась. Оказалось, что мы проезжаем дворцы, башни, литые ворота — они шли непрекращающейся чередой. Мне стало интересно их разглядывать. Коттеджи богатых людей — будто ожившие картинки из детской книги. Но безвкусность делала их нелепыми, а мартовская погода, тяжёлые облака и голые ветки деревьев придавали мрачности. Март хуже ноября. Ноябрь честно готовит к наступлению холодов. Март обещает тепло, но не греет. А ещё март нестабилен. Снег не радует, ни когда внезапно начинает идти, ни когда грязный лежит под ногами. Наступить некуда. Смотреть на мир неприятно.
Возле одного из "дворцов" такси остановилось. Съёмочная группа уже ждала меня. Навстречу вышел охранник, он открыл ворота и пошёл с нами по саду. Однако дорожка вела не к главному входу в дом, а к неприметной дверке с торца. Оператор оживился:
— А можно мы снаружи поснимаем усадебку и дворик? Очень кинематографично здесь.
Охранник сказал:
— Нет.
Я добавила:
— Меня предупредили, что снимать разрешают только то, что по теме. Вот это вот всё снаружи — нельзя.
— Жаль, жаль, конечно.
Мы зашли и спустились в подвал. Там ждал хозяин дворца Иван Петрович. Низенький, коренастый и очень усатый. Смуглый, с глубоко посаженными тёмными глазами и чёрными волосами. Одет в тельняшку с широкими чёрными полосками и бордовые брюки. Его лицо расплывалось в улыбке, но не выражало радушия. "Вот это персонаж!" — подумала я. Он спросил:
— Давайте определимся, с чего начнём и что именно вы хотите?
— Мы бы сначала посмотрели вашу коллекцию, а потом сняли самые интересные экспонаты.
Усатый разрешил. Открыл нечто вроде небольшого электрощита на стене и пояснил:
— Сигнализацию отключить надо.
Мы прошли чуть дальше к другой двери, усатый открыл несколько замков, дверь отворилась, но за ней оказалась ещё одна, он отворил её, затем прошёл вперёд и вошёл в тёмное помещение, через несколько секунд включил свет. Наконец, мы увидели огромный зал, стены увешаны чёрными драпировками по типу театральных. На драпировках рядами висели самые разные клинки и сабли. Между рядов с оружием — изображения людей. Углы украшали литые светильники и всяческие канделябры.
— Здесь всё, что я люблю! Моя гордость! Коллекция холодного оружия со всего света, моя семья и кованые изделия. Я не говорил вам про личную кузницу? Можем и её снять, если захотите.
Воображение сводило меня с ума. Казалось, что передо мной стоял Бармалей в своём нелепом убежище. Я захотела сфотографировать его в этом антураже на телефон и выложить фото в соцсети, но выйти в интернет не получалось — в подвале связь не ловила. Обычное дело — ты всегда на связи, но всегда в таких местах, где она не ловит. Мои ребята восторгались объектами для съёмки, а я попросилась наружу. Было страшно и комично одновременно. Но на улице я погрузилась в размышления о страхе. Ну, что может быть самое страшное в жизни? Вот такая безвкусица? Бессмысленное подражание? Собирательство? Наверное, самое страшное — так и не стать тем, кто ты есть на самом деле.
— О чём сюжет-то? Зачем вы коллекционера снимали? — послышался голос Нади в телефонной трубке.
— А... так про эти... чем точат кухонные ножи? Хотели снять красивую вводную часть с историческими клинками и рассказать, как раньше сохраняли остроту у оружия. Мы же всё-таки шоу...
Сразу после этой съёмки мы поехали в центр реабилитации детей с заболеваниями нервной системы. Здесь женщина-главврач изобрела аппарат, который поднимал на ноги в прямом смысле слова и заново учил ходить. Нечто воздействовало прямо на мозг. Волшебство? Нет, настоящий научный прорыв. Этому и был посвящён очередной сюжет.
Я удивилась тому, каким современным и чистым было здание больницы. Возможно, потому что оно находилось в Москве, а возможно, потому что оно служило одновременно научным центром. Моя память сравнивала эту картинку с картинкой больницы, где я лежала с пневмонией, будучи школьницей.
Огромное окно во всю стену выходило на морг. Сквозило февралём. В палате белые стены и три железных кровати. Две из них пустые, не застеленные. Ночной кашель разрывал грудную клетку и звучал, как непрерывно бьющееся стекло о бетонный пол. "Мукалтин", слегка шиплющий на языке, и таблетки "От кашля" — на вкус, как сода. Незакрывающаяся дверь. Постоянно прерывающийся сон. Детский плач из соседних палат. Больничная еда, склизкая и невнятная. Мамина домашняя уха вкусная, целительная. Больничные уроки. Добрая молодая учительница объясняет понятно и слушает внимательно. Пожилые медсёстры не то шутят, не то взаправду кричат шумным детям: "Если будете себя плохо вести — отвезём в морг!"
Я пишу в тетради о том, как себя чувствует девочка-подросток в детском отделении: пугает чужой детский плач, неохота умереть от пневмонии, страшно попасть в морг за окном, еда не лезет, медсёстры безжалостны...
Иду на поправку, и меня выписывают. Свои дневниковые записи я показываю редактору детской городской газеты, их публикуют. Газета попадает в больницу. Её читает главврач. У меня рецидив. Участковый врач снова положила в больницу. Ох, и скандал закатила заведующая! В повторной госпитализации мне было отказано: "Иди во взрослое отделение, раз тебе тут так плохо!" Мама предупреждает о возможных последствиях работы журналиста. Летом я всё равно поступаю на журфак.
Спустя десять лет после той болезни главврач московского научного центра подходит ко мне после съёмки и предлагает сотрудничество. Нужно, чтобы кто-то вёл социальные сети больницы, где бы рассказывались разные случаи, успехи докторов и освещалась просветительская работа. Я отказалась. И не потому, что ничего не успевала на основной, а потому, что детские истории давались мне слишком тяжело, а именно они стояли за научными прорывами.
Надя ворвалась с комментарием:
— Это ты зря! Люди ищут и найти не могут любую подходящую работу-подработку, а ты... — И после некоторого молчания она добавила: — А шаманка-то как появилась в вашей научной программе? Разоблачить пытались?
— Вовсе нет. Задумали сюжет о невидимых силах вроде геомагнитного поля, хотели рассказать, существование каких полей доказано учёными, а каких — нет. Шаманский ритуал нужен был только для антуража, чтобы снять картинку под текст о том, что люди всегда верили в разные силы природы.
Правда, можно ведь сделать постановочное шоу, попросить актрису сыграть роль. Но нет! Мы пошли сложным путём. Продюсеры нашли реальную шаманку, которая приехала из Якутии, чтобы сделать некой важной персоне ритуал на достаток.
Мы снова ехали в Подмосковье. На этот раз — в лес. Геопозицию шаманка прислала мне на телефон. Нужно было прибыть в определённое место к закату. Мои ребята переживали: с одной стороны, круто снимать в "золотой час", уходящее за горизонт солнце даёт самый лучший свет, поэтому закат считается очень удачным временем для съёмки. С другой — после того как светило скроется, сразу станет темно, и дополнительных подсъёмов сделать не получится.
Лес выглядел жидковатым. Деревья тоненькие, еле живые. Ноги проваливались в снег, хотя в городе он уже весь растаял. Угрожающе пробивал холод.
Шаманку звали Людмилой, и когда мы её встретили, она была уже одета в ритуальное облачение: наряд с цветными лентами, головной убор чёрного цвета, полностью закрывающий лицо, в руках — бубен. Она приготовила ветки для костра и расставила по кругу миски с молоком, водой и хлебом. "Подношения духам", — как она позже объяснила. Было ощущение приготовления к настоящему таинству. Меня очень удивило, что она разрешила всё снимать и даже от интервью не отказалась. Тут вдруг оператор задал вопрос, который висел в воздухе:
— Я читал, что настоящие шаманы к себе не подпускают и с людьми не разговаривают. И съёмки не разрешают. А вы точно шаманка?
Звучало бестактно. Я подумала, что сейчас она нас выгонит из леса, и мы ничего не снимем. Но Людмила совершенно спокойно ответила:
— Я спросила у духов, они сказали, что именно этот ритуал надо снять на камеру обязательно. Это не тот ритуал на богатство, который я приехала делать для того, кто меня вызвал в Москву. Вы ведь про силы природы хотите сделать репортаж? Это ритуал для всех, кто репортаж увидит, чтобы они почувствовали благоприятное воздействие этих сил.
Я успокоилась. Мне было важно, что женщина не отказывалась от съёмки. А уж какой смысл она закладывает в ритуал, меня не особо волновало. Главное, что настрой доброжелательный.
Но как только она зажгла костёр, разлила по округе воду и молоко, бросила в огонь хлеб, мы напряглись. Все звуки леса вмиг исчезли, стало неестественно тихо. Дым от костра пошёл ровно вверх. Шаманка ударила в бубен, выгнула спину и заговорила на неизвестном языке. Выглядело это, как в лучших кадрах "Битвы экстрасенсов". Закатное солнце целиком помещалась между тонкими деревьями и сияло неестественно жёлтым. Стало жарко. Время испарилось. Мои операторы кружили около шаманки, превращаясь в невольных участников её танца. А потом она остановилась. Поднялся очень сильный ветер, налетели тучи, которые скрыли солнце, пошёл дождь. У ребят закончилось место на картах памяти в камерах, и они побежали к машинам, чтобы взять новые. Но они не успели: всё прекратилось так же резко, как началось. Шаманка вышла из транса и сказала:
— Тот, кто готов идти на контакт с силами природы с чистым сердцем и открытой душой, тот всегда может получить добрый совет или благословение.
Я решила, что такого шоу более чем достаточно для короткого эпизода о древних верованиях. В программе мы не стали вдаваться в подробный рассказ о смене нестабильной мартовской погоды в лесу. Мистика у нас была неуместной. Показали только три плана шаманки с бубном у костра и два плана с ёлками в закатном солнце. После этого я приехала домой и сразу легла спать.
— Надь, и так каждый день. Я больше в себя ничего вместить не могу. Сегодня моих сил хватает только на то, чтобы смотреть, как дрозд ест червяка... Я не понимаю, как люди работают на этой работе годами и десятилетиями, да ещё с горящими глазами. Мне надо как-то себе помочь, чтобы продолжать двигаться.
— Слушай, напиши об этом. У тебя ведь столько всего остаётся за кадром…