ИГОРЬ ГЕРМАН НАШ СОВРЕМЕННИК № 9 2025

ПРОЗА

ИГОРЬ  ГЕРМАН

ТЕАТРАЛЬНАЯ ИСТОРИЯ

РАССКАЗ

Творческим людям любви всегда мало. Сколько бы они ни получали её от зрителей, читателей или слушателей, им всегда хочется больше. Творческим людям кажется, что их недооценивают, даже если на самом деле их ценят очень высоко. Стремление к ещё большему успеху свойственно служителям всех муз, а уж детям Мельпомены, инструментом служения которых является собственная уникальная личность, — тем более. Тем более хочется хотеть. И хотеть хочется, дорогие друзья, всегда. До самого ухода из театра. А если честно, то и после — тоже. Артисты перебирают свои фотографии, смотрят видеозаписи спектаклей, если таковые есть, восхищаются собой в молодости, ругают режиссёров, особенно главных, не дававших им, не позволявших и не доверявших. Потому что всякий артист, даже реализовавшийся более всех остальных в своём театре, всё равно считает себя нереализованным. Любое творчество — бездонный колодец: сколько ни пей из него — не напьёшься.

В связи с вышесказанным (а может, и не в связи) вспоминается одно телевизионное интервью. Давал его очень известный молодой московский артист. Собственно, на момент интервью он уже подобрался к среднему возрасту и известен был широкому кругу любителей театра и кино как минимум лет пятнадцать. И все эти годы он не сходил с экрана телевизора, с киноэкрана, с театральной сцены; бесконечные статьи, интервью тут и там, благотворительная деятельность, за которую ему отдельное искреннее спасибо… И вот этот в самом деле талантливый и востребованный артист, замечательный человек, казалось бы, в полной мере познавший вкус настоящего успеха и славы, в интервью вкратце передал разговор со своей матерью. Мать не понимала, для чего её сыну претендовать на ещё одну “Золотую маску” — высшую национальную награду в области театрального искусства.

— Ведь у тебя уже есть всё, — убеждала она сына, — все мыслимые и немыслимые награды, в том числе и “Маска”. Для чего тебе ещё?

На что сын, известнейший в стране артист, ответил так:

— Да, у меня есть всё — и то, и это... НО ТАК ХОЧЕТСЯ ЕЩЁ, МАМА!!!

Так вот, друзья мои, если так рассуждают знаменитости, имеющие всё, то представьте, как хочется хоть чего-то тем артистам, которые не имеют вообще ничего! И поэтому для всех актёров обиженных театров, то есть театров небольших и, как считают в столицах, забытых Богом, любое зрительское признание, любое благодарное слово — как живая вода для страждущего в пустыне.

Пишите после спектаклей в книге зрительских отзывов! Пишите всё, что хотите сказать! Актёры благодарны вам за похвалу, замечания, пожелания, за любые искренние эмоции. Все ваши записи в театральной книге отзывов непременно доходят до артистов. Пишите, дорогие зрители, выскажитесь, это согреет, поддержит и добавит светлой жизненной энергии. Помогайте своим артистам! Помогайте своим театрам! Помогайте добрым словом!

Вот, например, почитайте внимательно:

“Мы с детьми очень любим приезжать в ваш театр на сказки. Смотришь — и сердце наполняется добротой, радостью теплом. Спасибо!”

“Потрясающая постановка! Специально с дочерью приехали к вам на два театральных вечера! Спасибо вам за подлинное искусство! Хочется жить!!!”

“Спасибо за науку добра!”

“Первый спектакль в моей жизни, который выразил очень большую симпатию и очень растрогал!!! Супер!!!”

“Шедевр. Просто зрители”.

“Спасибо за замечательный спектакль. Мне сразу захотелось позвонить своим родителям и сказать, что я их люблю! Ещё раз спасибо!”

“Я работаю тренером по борьбе дзюдо и самбо. Наверное, сегодня я смеялся громче всех. Актёры играли восхитительно. Спасибо огромное за ваше творчество, оно нужно людям. Мистер Поопо”.

“Спасибо вам, ТЕАТР!”

“Огромное спасибо всему театр. коллективу. Теперь служить в 2 раза легче. БРАВО. в/ч 48257”.

“Посмотрели ваш спектакль. После него снова веришь в любовь, доброту и людей”.

“Хотим сказать СПАСИБО за капельку творчества, сказочности, яркости и веселья в нашей обычной школьной жизни! Школа 17”.

“В мире в трудную минуту должны быть близкие люди. Мне кажется, что такими людьми для меня стали вы за такое короткое время спектакля. Спасибо, что вы есть!”

“Был. Присутствовал. Обалдеть. Виктор Иванович”.

“Отравили всей семье вечер и всё впечатление о вашем театре своим отношением и предрассудками. На комедии выгнать из зала из-за смеха ребёнка?! А ведь смеялись все!”

“Спектакль не оставляет равнодушными даже самых железных людей”.

“Господи какое счастье, что в нашем городе есть такие талантливые артисты!”...

И ещё много, много, много записей, самых разных, иногда критичных, но всегда искренних. Хочется добавить, что все вышеприведённые отзывы являются оригинальными, то есть действительно существующими в книге зрительских отзывов одного небольшого, но очень успешного сибирского театра. Сохранена и авторская пунктуация.

Встречаются записи с благодарностью конкретным актёрам или актрисам, за работу в том или ином спектакле.

Ну, кто же может остаться здесь равнодушным? Конечно, никто. Актёры с удовольствием читают зрительские записи, иногда наедине с собой, иногда — откровенно, никем не смущаясь… читают, надеясь в записях отыскать свою фамилию...

Сорокадвухлетний артист Синегорского городского драматического театра Геннадий Гутин регулярно просматривал книгу зрительских отзывов. Он заглядывал в кабинет администраторов, очаровательно улыбался, здоровался, спрашивал, как прошёл вчера спектакль с точки зрения зрительного зала. Ему так же радостно улыбались и с удовольствием отвечали, что всё прошло замечательно, зрители в восторге и от спектакля вообще, и конкретно от талантливой игры Геннадия Юрьевича, который вчера играл с особенным вдохновением.

Геннадий Юрьевич скромно опускал глаза, благодарил и просил “что-нибудь почитать”. Ему вручали книгу зрительских отзывов, и он уединялся с ней в пустом зрительском фойе, где присаживался в одно из кресел. Здесь, под ламбрекенами театральных штор, в гулкой тишине, под пристальным оком коллег, бесстрастно наблюдающих за ним с висевших на стене портретов, он погружался в чтение.

Коллеги знали о маленькой слабости своего товарища — особенной любви к доброму слову, сказанному в его адрес. Кто-то над этим тихонько посмеивался, кто-то ехидничал, а кто-то делал вид, что уж он-то не ищет зрительских похвал, то есть пытался обмануть себя и других.

Геннадий же Юрьевич ничего из себя не строил и в жизни был таковым, каков он есть, со всеми своими достоинствами и недостатками. Ему очень нравилось, когда зрители хорошо отзывались о спектаклях с его участием, и, конечно же, в первую очередь в зрительских записях он искал свою фамилию.

Вот и сейчас, устроившись в своём любимом кресле, артист раскрыл взятую у администраторов книгу, нашёл страницу с датой вчерашнего спектакля, в котором он играл, и с лёгким замиранием сердца принялся за чтение. Прочёл несколько трогательных благодарностей всем создателям спектакля, актёрам, персонально режиссёру и вдруг отдельной последней строкой прочитал запись, сделанную несформировавшимся детским почерком:

“Гутин — хороший артист. Заматаева Люся”.

Сердце у Геннадия Юрьевича сладко дрогнуло. Написано школьницей. Почерк не взрослый. Класс четвёртый, пятый, может, шестой. Но тире догадалась поставить. Вероятно, за спиной стояла мама и помогала дочери.

Геннадий Юрьевич в своём воображении увидел красивую молодую маму в вечернем платье, которая, находясь под впечатлением от спектакля, помогает ребёнку отметить в книге наиболее понравившегося им артиста. Геннадий Юрьевич мечтательно улыбнулся и вздохнул. Мысленно поблагодарил юную поклонницу, маму, закрыл книгу и, довольный, вернул её администраторам.

Через неделю, отыграв утром детскую сказку, посидев в курилке и отдохнув, Геннадий Юрьевич вновь решил заглянуть в книгу отзывов. Заглянул. И опять случилось приятное.

Девочка, подписавшаяся Базлаевой Вероникой из 3 “А”, детским почерком несколько минут назад нацарапала: “арт. Гутин самый лудший!!!” Именно с тремя восклицательными знаками. Гутин рассмеялся слову “лудший”. Здесь явно никто не стоял за спиной у девочки и не помогал ей. Вероятно, девчушка пришла на сказку с классом. И пока остальная малышня галдела, стоя в гардеробе за курточками, расторопная Вероника нашла возможность записать то, о чём просило её детское сердечко. Геннадий Юрьевич засмеялся вслух ещё раз, теперь уже от удовольствия. Ему стало очень приятно оттого, что его талант ценят даже дети. Он как артист имеет успех даже у детской аудитории, а уж ребёнка-то не обманешь! Ребёнок видит очевидное, не видит очевидного только главный режиссёр — самый большой враг талантливого артиста!.. Чтобы не расстраиваться, Геннадий Юрьевич ещё раз прочитал очаровательное признание школьницы Вероники и удовлетворённо закрыл книгу...

У Геннадия Юрьевича последнюю неделю не было спектаклей, но под влиянием внутреннего голоса он решил-таки ещё разочек заглянуть в зрительские записи. Может, порадоваться за товарищей, а может, и не порадоваться. Свою фамилию он не рассчитывал найти, ибо, не играя, не заслужил, но впечатления зрителей о коллегах решил подсмотреть. Может, даже где-то сделав себе больно. Пусть даже крошечный, но чужой успех переживается творческими людьми очень тяжело. Искренне радоваться успеху товарища могут только по-настоящему глубокие натуры.

Без трепета открыв последнюю страницу книги зрительских отзывов, Геннадий Юрьевич вдруг тут же натолкнулся на свою фамилию. Она фигурировала в последней записи, и удивлённый артист прочёл её: “Жаль, что в спектакле не было моего любимого актёра Гутина. Он лучше всех. Нюнина Полина 4 “Б”.

Геннадий Юрьевич на секунду растерялся. Что-то кольнуло его куда-то, но какой эмоцией или мыслью эта иголочка была, он сообразить не успел. Артист ещё раз перечитал запись. Чего-то не хватало в ней. Может, запятой? Или было что-то лишнее. Что?.. Девочка Полина из четвёртого класса могла написать это? Вполне. Только откуда ребёнок мог знать артиста Гутина настолько, чтобы он стал любимым? По сказкам? Да, он много играет в сказках. Он, в принципе, узнаваем. У него, чего стесняться, прекрасные яркие роли. Так что вполне возможно. Однако эта безобидная девчоночья запись почему-то немножечко насторожила Геннадия Юрьевича. Он закрыл книгу, оторвался от своего любимого кресла и прошёл в администраторскую.

— Валентина Владимировна... — обратился он к немолодой миниатюрной женщине, сидевшей за столом кабинета и что-то подсчитывающей на калькуляторе.

Администратор подняла голову и вопросительно посмотрела на артиста.

— Валентина Владимировна, я хочу спросить вот что... Вчера на вечернем спектакле вы дежурили?

— Да, и я тоже, — с готовностью ответила администратор.

— Скажите... — Геннадий Юрьевич чуть помедлил, точнее формулируя вопрос. — Вчера в зале были дети?

— Дети?..

— Ну, в смысле с родителями, конечно.

— Не помню... — она подумала. — А кто вас интересует?

— Знакомые должны были быть, — соврал Гутин. — С дочерью. Десятилетней. В четвёртом классе учится. Хотел узнать, приходили или нет.

— По-моему, были какие-то подростки. И с родителями были. Но постарше. Хотя... не исключаю. Лично я не помню, но какие-то девочки были. Точно были. Но — четвёртый или какой другой класс, сказать не могу.

— Ну что же, спасибо, — не так лучезарно, как обычно, улыбнулся Геннадий Юрьевич, и, вернув книгу, повторил: — Спасибо.

Эту ночь Гутин почему-то плохо спал. Засыпая, думал о своих поклонницах-малолетках.

В принципе это здорово, что тебя знают и любят даже школьницы. Чтобы сделать подобную запись в театральной книге, ребёнку, если он один, нужно набраться смелости, решиться. Это не так просто на самом деле. Скорее всего, писали если не под диктовку родителей, то с их подсказки — это логично. Хорошо.

Но вот в субботу утром, после отыгранной накануне вечером глупой, но смешной комедии, Геннадий Гутин обнаружил в книге отзывов ещё одну запись: “Дядя Гена Гутин, вы клёвый! Я так ржала, так ржала, мне даже плохо стало от смеха! Пруськина Оля, 5 “Б”.

Геннадий Юрьевич задумался. Объяснение всем этим забавным детским признаниям может быть только такое: вероятно, это знакомые друг другу девочки, живущие в одном дворе, которые влюбились в одного артиста. Влюбляются ведь девчонки в учителей, а чем артисты хуже? В таком возрасте у девочек-подростков действует стадный инстинкт: в кого влюбилась одна, в того же по самые банты втрескиваются и все её подружки. Вероятно, это своеобразный дворовый фан-клуб артиста Синегорского театра Геннадия Юрьевича Гутина. Ну, а почему нет? Он ещё молод, привлекателен, даже симпатичен. Чуть полноват — ну и что? Чуть лысоват — ну и что? Тут за один талант в него влюбиться можно. Так что, в сущности, неудивительно...

Геннадий Юрьевич даже привык к этим детским благодарным записям. Он уже с нетерпением ждал, что же напишут ему в следующий раз его юные поклонницы.

Следующая запись не заставила себя долго ждать: “Геночка Гутин — вы просто лапа!!! Прободзякина Гуля, студентка”.

— Опаньки! — сказал вслух Геннадий Юрьевич. — Я уже дорос до студенческой аудитории!

В самом деле, если его восторженными поклонницами до этого была только мелкашня, то теперь его творчество пробивает уже и молодёжь. Хорошо. Гутину понравилась запись. К тому же она рассеяла некоторые подозрения насчёт этих малолеток. Правда, в записи есть некое панибратство, но молодой девушке это простить, безусловно, можно.

Геннадий Юрьевич представил себе эту Гулю. Она, несомненно, высокая, худенькая, с тонкой талией и выразительными восточными глазами, полными загадки и огня. И она улыбнётся ему, встретив его где-нибудь на улице. Может, даже захочет познакомиться. Вся такая смущённая, очаровательная... Она признается ему, заикаясь и бледнея, он внимательно выслушает, вздохнёт, скажет, что без ума от её молодости и красоты, но ему уже за сорок, он женат, хоть и не очень-то счастлив... Чёрт возьми!

Следующего своего спектакля артист Гутин ждал с нетерпением, не столько от желания играть, сколько от ожидания волнительной встречи со своими тайными поклонницами на страницах книги зрительских отзывов.

И, конечно же, после очередного спектакля с участием ведущего мастера сцены Геннадия Гутина зрители оставили в книге массу своих впечатлений. И опять же последним восторженным аккордом стала запись в адрес именно Геннадия Юрьевича: “За прекрасную артистическую работу прошу премировать артиста Гутина Г.Ю. конвертируемой валютой (и побольше). Пурдюхина Виолетта Захаровна, 86 л.”.

Прочитав, Геннадий Юрьевич часто заморгал глазами. Не то чтобы он расчувствовался, нет. Наоборот, внутренне сжался, пытаясь сообразить, что скрывается за этой безобидной записью пожилой пенсионерки. Здесь что-то было не то. Не именно в записи, а в принципе. Зрители, если благодарят актёров за спектакль, то преимущественно всех вместе, редко выделяя кого-то одного. А здесь на протяжении одного только месяца фамилия Гутина упоминается несколько раз. С одной стороны, это приятно, а с другой — что-то не то. Сам не зная, для чего, Геннадий Юрьевич перелистал страницы книги к той, самой первой записи. Внимательно перечитал их все ещё раз. Перечитал, сравнил и... похолодел. Только сейчас ему открылась страшная правда: и у Заматаевой Люси, и у Базлаевой Вероники из 3 “А”, и у Нюниной Полины из 4 “Б”, и у Пруськиной Оли из 5 “А”, и у студентки Прободзякиной Гули, и у восьмидесятишестилетней пенсионерки Пурдюхиной Виолетты Захаровны был один и тот же почерк!

У Геннадия Юрьевича невозможно громко застучало в висках. Спина за секунду стала мокрой, и он словно превратился в камень под взглядом Медузы Горгоны. За эти несколько каменных секунд, сковавших тело и душу, одураченному артисту открылась вся глубина чьей-то подлости, а также собственной глупости, стыда и позора!.. Он нашёл в себе силы ещё раз просмотреть злополучные записи и окончательно убедился, что их писала одна рука. Чья?.. Чья?!..

Сидящий в кресле зрительского фойе, раздавленный Геннадий Юрьевич поднял глаза на портреты коллег, в два ряда висевшие на противоположной стене. Кто из них?.. Кто этот мерзавец?..

Что это кто-то из товарищей, Гутин даже не сомневался. Так иезуитски подшутить над творческим человеком мог только другой творческий человек.

Гутин встал с кресла так, что оно, взвизгнув ножками по ламинату пола, сдвинулось в сторону. Решительно, даже агрессивно направился в администраторскую. Дверь в кабинет была открыта, и Геннадий Юрьевич энергично шагнул за порог.

Валентина Владимировна и второй администратор, Лариса, молодая приятная женщина, удивлённо посмотрели на вошедшего.

— Что с вами? — спросила Лариса.

— Со мной? — почти крикнул бледный, как смерть, Геннадий Юрьевич. — Ничего. Со мной всё в порядке.

Женщины испуганно притихли.

— Валентина Владимировна, — положив книгу отзывов на стол и уже чуть спокойнее начал Гутин. — У меня к вам вопрос. Очень серьёзный. Скажите, пожалуйста... — в состоянии эмоционального возбуждения Геннадий Юрьевич начинал ярко краснеть и чуть заметно потрясывать головой. — Скажите, пожалуйста, кто ещё, кроме меня, берёт книгу зрительских отзывов?

Администраторы переглянулись.

— Книгу? — переспросила Валентина Владимировна. — Ну... книгу берут иногда... читают.

— Кто? — зло посмотрел на растерянную женщину Гутин, отчего она смутилась ещё больше.

— Ну... молодые артистки берут иногда... сидят здесь и читают.

— Здесь?.. Читают здесь? В вашем присутствии?

— Да. А что-то произошло?

— Пока ещё нет. Но скоро произойдёт. И кому-то мало не покажется.

— Геннадий Юрьевич, вы нас не пугайте, пожалуйста.

— Вас я не пугаю. Только... я не отстану, пока вы не назовёте фамилию нужного мне человека. Кто? кто берёт эту книгу? — он хлопнул ладонью по книге, лежащей на столе. — Не уйду, пока не скажете — кто! Кто её берёт и уходит? Девочки, вспоминайте.

Девочки переглянулись ещё раз.

— Ну, в основном, все здесь читают, — пожала плечами Лариса. — Так никому не даём. Нам запрещено. Это же театральный документ... Постой-ка!.. — спохватилась она. — Частенько берёт этот... ну... Саша Херсонов.

— Херсонов! — впился в неё глазами Гутин.

— Да. Он, говорит, пишет что-то. Ему зрительские отзывы нужны.

— И сегодня брал?

— Да, и сегодня, — подтвердила Лариса. — Утром пришёл, ещё до репетиции. Я забыла просто про это. Взял книгу и ушёл работать с ней. Роман он пишет какой-то, что ли?..

— Я знаю, какой он роман пишет!..

Геннадий Юрьевич, оставив в растерянности администраторов, нервно зашагал в свою гримёрную. Хорошо, что по пути не встретил Херсонова, а то плохо — ох, плохо! — бы эта встреча закончилась!

В гримёрной никого не было. Геннадий Юрьевич сел за свой столик и задумался. Прежде всего, нужно упорядочить мысли и эмоции... Так. Во-первых, это Херсонов. Точно — Херсонов. Циничный, едкий, злой. Гутин вспомнил подобный случай, произошедший здесь же лет десять назад. Тогда Херсонов с Гошей Залего, другим ведущим артистом, соревновались в остроумии. Они оставляли в книге зрительских отзывов различные замечания в адрес друг друга, прикрываясь вымышленными зрительскими фамилиями. Когда их подловили на этих шуточках, директор вызвал в кабинет двух ведущих артистов и раскатал их на ковре. После этого ведущие артисты дурачиться прекратили. Но факт остаётся фактом, такой прецедент был. И сейчас он повторился. По этому же сценарию. Но самое мерзкое то, что тогда подкалывали друг друга два товарища на равных, а здесь человек поверил и обманулся. Поймали на доверии. А это уже подло. И за это надо отвечать.

— Он должен ответить, — сказал сам себе вслух Гутин. — И он мне ответит за это.

Что теперь делать? Как повести себя? Херсончик сейчас здесь, на репетиции. Может сразу, не отходя от кассы, дать ему в бубен? При всех — н-на!.. Будет скандал, конечно. Он объяснит, за что. Но тогда его же и осмеют. Может, об идиотничанье Херсонова никто не знает, но если устроить публичный скандал, то тогда точно узнают все. А это глупо. Хоть и выплеснешься, но больше навредишь себе. Надо не дёргаться, надо спокойно обдумать, а потом уже действовать.

Итак, спокойно всё обдумав, Геннадий Юрьевич составил следующий план. Во-первых, прощать такое нельзя. Потому что нельзя безнаказанно издеваться и унижать. Необходима адекватная реакция. Во-вторых, адекватную реакцию не надо откладывать — сгорит запал. Нужно сделать всё как можно скорее, лучше — сегодня. В-третьих, сама реакция должна иметь форму физического насилия, то есть конкретного битья морды. В-четвёртых, чтобы это произошло, нужно остаться с Херсоном наедине, без свидетелей. Как этого добиться?.. Очень просто — вместе выпить.

Как только эта мысль пришла в голову, Гутин вышел из гримёрной и направился к сцене, где сейчас проходила репетиция. Режиссёр застрял на одном эпизоде, бесконечно повторял его, кричал и ругался. Спустившись на первый этаж, разгневанный артист Гутин в коридоре увидел идущего навстречу коллегу Херсонова. Никогда прежде при встрече с Александром Ивановичем у Геннадия Юрьевича так не колотилось сердце. Вернулась мысль тут же въехать. Пока никто не видит. Без предисловий. А потом уйти без объяснений. Но так как Геннадий Юрьевич в последний раз дрался лет двадцать назад, в армии, и то без особенного успеха, то, поравнявшись с Херсоновым, он понял, что ударить по лицу человека, пусть даже такого наглеца, без предварительного разогрева он не сможет. Вместо этого Гутин остановился и в спину окликнул прошедшего мимо Херсонова:

— Саня...

Тот оглянулся на товарища. Видимо, пауза затянулась, потому что Херсонов вынужден был продублировать свой взгляд вопросом:

— Чего?

Гутин подошёл к нему.

— Саня... ты это... выпьешь со мной?

— Чаю? — спросил Херсонов.

— Нет. Водки.

— Прямо сейчас?

— Нет. После репетиции.

Херсонов внимательно взглянул в глаза Гутина.

— Ген... чего вдруг?

— Ничего. Так.

— Случилось чего?

— Нет. Настроение. Разделишь?

— Старик... кто бросает товарища в плохом настроении?

— Я угощаю.

— Тем более.

— Сегодня продлёнка?

— Продлёнка.

— Часов в пять закончим?

— Может, раньше.

— Как все разойдутся, давай ко мне в гримёрку. Спокойненько посидим.

— Добро, — согласился Херсонов, и они разошлись в разные стороны.

Геннадий Юрьевич выскочил в ближайший магазин, купил водки, хлеба, сырной и колбасной нарезки. Подумав, взял ещё съёжившуюся то ли от холода, то ли от старости пиццу. Побросав всё в пакет, Гутин быстренько вернулся в театр...

Репетиция закончилась в начале пятого. Артистов отпустили по домам, а режиссёр поднялся в рубку звукооператора дорабатывать фонограмму спектакля.

В гримёрную Гутина заглянул Херсонов.

— Лирическое настроение не прошло? — спросил он, сощурившись в улыбке.

— Нет, — серьёзно ответил Гутин.

— Тогда приглашай.

— Заходи.

Херсонов вошёл и уселся на один из стульев. Гутин поставил чёрный полиэтиленовый пакет на свой столик, глухо стукнув при этом полной стеклянной тарой.

— Может, закроемся? — предложил он.

— Старик, — вздохнул Херсонов, — назови мне хоть одного человека в этом театре, кому мы с тобой были бы интересны?.. Лично я не знаю таких. Так что давай спокойно пить.

Гутин вынул из пакета весь арсенал, разрезал на острые треугольнички резиновую пиццу, достал из выдвижного ящичка своего стола два хрустких пластиковых стаканчика.

Херсонов внимательно наблюдал за ним.

— У тебя что-то произошло, старик?

— Нет, нет, — не глядя в глаза товарищу, ответил Гутин и, отвинтив пробку с горлышка бутылки, налил в стаканчики для разгона.

— Случилось, случилось, я вижу, — сочувственно произнёс Херсонов, взглядом прощупывая усевшегося напротив товарища. — В любом случае, старик, это надо запить. Если что-то плохое, то чтобы не повторялось, если что-то хорошее, то чтобы повторялось.

Каждый взял стаканчик с грамулькой.

— Что нужно артисту? — спросил Херсонов и тут же ответил сам себе: — Артисту нужна творческая удовлетворённость... — он хотел ещё что-то сказать, но остановил сам себя: — Стоп! Сначала примем. За искусство — потом.

Они пластиково чокнулись, выпили и закусили пиццей.

— Если это пицца, то я — Филипп Киркоров, — дожёвывая, сказал Херсонов и, спохватившись, дополнил: — Это не к покупателю, старик, это к производителю.

Геннадий Юрьевич смотрел на Александра Ивановича и думал о том, как и когда он сделает это. Сейчас — рано и глупо. Первые двадцать граммов водки едва только добрались до ясного сознания. Надо хотя бы полбутылки выпить. Бутылка — ноль семь, по триста пятьдесят на брата. Полбутылки — и... С чего начать? Со словесной разборки? Он начнёт оправдываться, виновато улыбаться. Ещё извинится, чего доброго, тогда вообще рука не поднимется. А за публичное оскорбление (а то, что он сделал, это, господа, публичное оскорбление!) одних извинений мало. Тем более с глазу на глаз. Для чего тогда весь этот кипеж: нервы, водка, настрой? И без водки можно было к нему подойти, объясниться, выслушать извинения и стать посмешищем для всего театра. Нет, так не годится. Надо въехать и как следует. Хотя бы один раз. Тогда больше неповадно будет так шутить. Причём въехать сразу, а потом объяснить, глядя прямо в растерянные, испуганные глаза. Отвечать он не полезет, не тот характер. Плюнуть в душу — пожалуйста, дать в морду — вряд ли. Но даже если... уже без разницы. Гутин злой и готовый на всё.

Они выпили по второй. Потом по третьей. Геннадий Юрьевич слушал Херсонова, соглашался, кивал, всячески поддерживал разговор, но думал только об одном. Чем дольше они сидели, тем старательнее Гутин начинал прятать от товарища глаза, боясь, что тот прочтёт в них затаённую правду.

Уровень в бутылке опускался к середине. Приближалась решающая минута. Собственно, уже можно было начинать действовать.

Захмелевший Херсонов расслабился, порозовел лицом, потеплел взглядом. В жизни обычно прячущийся за холодную и циничную маску, сейчас он размяк до откровенностей о себе. Рассказывал что-то, чего Гутин не слышал и не понимал, хоть время от времени согласно кивал головой.

Вот уже водка в бутылке от экватора пошла вниз, а Геннадий Юрьевич всё не решался приступить к акту справедливого возмездия.

Разливал теперь Херсонов. Стараясь не уронить лёгкие пластиковые стаканчики, он аккуратно плеснул товарищу и себе.

У Геннадия Юрьевича от предчувствия сильнее застучало в груди и висках: давай! давай! давай!.. Надо было уже давать. Надо!

Они выпили ещё раз и ещё раз закусили.

— Сволочь он, конечно, — вдруг пробились в сознание Гутина слова Херсонова. — Самая настоящая сволочь!

Геннадий Юрьевич догадался, что речь зашла о главном режиссёре. Он отвлёкся от своих мыслей и внутренне встрепенулся.

— Не даёт никому жить в театре, — продолжал Херсонов. — И тебе уже, старик, все печёнки проел.

Пьяненький Херсонов был искренен. По крайней мере, так казалось.

— Откуда знаешь? — спросил Гутин.

— Он тебя давит, а я не слепой, — ответил Херсонов, и глубоко заглянул в серьёзные глаза товарища. — Давит, старик, давит. И успешно.

— С целью?

— Выдавить из театра.

— Зачем?

— Как и всякий нормальный главный режиссёр, он ненавидит талантливых артистов.

— Почему?

— Старик, ты как первый день в театре. Талантливых людей боятся, поэтому ненавидят. Это нормально. Это везде так. Не только у нас.

— Тогда почему он сволочь? — подумав, спросил Гутин.

— Потому что сволочь, — очень просто объяснил Херсонов. — Или я не прав?

— Прав, — так же просто согласился Геннадий Юрьевич.

— Ну, вот видишь.

Выпили ещё.

— Старик... — Херсонов зажевал ломтиком сыра. — Как ты думаешь, что в нашей запенде делают такие талантливые артисты, как мы с тобой?..

Они поговорили на тему талантливых артистов. Горькая тема. Такая же горькая, как и сама судьба талантливых артистов. Ещё выпили. Теперь заговорил Гутин. Ему хотелось высказаться. Тяжёлый камень тяготил его душу уже не один год, страшный, невыносимо тяжёлый камень, который зовётся творческой неудовлетворённостью. Самая тяжёлая и самая распространённая болезнь среди людей искусства.

— Когда ты хочешь, но не можешь, — это понятно, — говорил Геннадий Юрьевич. — Когда ты можешь, но не хочешь, — это тоже можно понять. Но когда ты можешь, хочешь, но тебе не дают возможности, — вот это, наверное... — он напрягся и покраснел, подыскивая нужное слово. — Это... самое подлое, Саня. Когда человеку намеренно не дают возможности реализовать себя!.. В каждом из нас заложена искра...

— Мы говорим про тех, в кого заложена! — предупреждающе поднял вверх указательный палец Херсонов.

— Да. И по-настоящему.

— Согласен.

— Так вот, — продолжал свою мысль Гутин. — Каждый, в ком заложено, должен эту искру отработать. Чтобы потом... когда... там... сказать: моя совесть чиста, то, что в меня вложили, я вернул людям. Всё, до капли. Себе ничего не оставил. А у меня переполнено... — он постучал ладонью по груди. — Вот тут переполнено. А выхода этому нет. И кто будет за это отвечать? Если всё здесь и останется? Если здесь же и потухнет? Я сам отвечать буду, что не смог вернуть людям Богово, или этот кесарь, что сидит в своём кабинете на втором этаже? Который высочайше не дозволяет мне этого делать! Намеренно не дозволяет, убивает и закапывает! Намеренно!.. Вот меня интересует вопрос: кесарь будет ли отвечать перед Богом за это? За то, что рушил Божьи планы? За то, что ломал вверенные ему судьбы?!

Херсонов разлил остатки водки.

— Старик... — он поднял свой стаканчик и хотел что-то сказать, но разгоревшийся Геннадий Юрьевич его не услышал.

— Я хочу, чтобы он ответил за свои грехи, — яростно продолжал Гутин. — Я за свои отвечу, но хочу, чтобы и он ответил за свои! Ещё на этом свете! И чтобы я увидел!.. Как я этого хочу!

— Гена, ты садист, — подавая ему стаканчик, сказал Херсонов. — Только представь, сколько чертей его ожидает за каждого из нас. Если ему отвечать за каждую несостоявшуюся судьбу...

— Он взял ответственность за нас! — перебил Гутин. — Зачем тогда он это сделал? Если занимается только собой!.. Главный режиссёр обязан видеть потенциал каждого артиста своей труппы, видеть и помогать реализовывать его на пользу нашему общему делу! Это как клятва Гиппократа у врача. А если врач из личных соображений начнёт спроваживать пациентов на тот свет? Что ему за это будет?.. Так почему же ничего не бывает господам главным режиссёрам за то же самое? Им кто и когда судья?..

Гутин только сейчас взял протянутый Херсоновым стаканчик и тяжело замолчал. Херсонов внимательно и серьёзно смотрел на него.

— Гена, — наконец сказал он. — Напиши это всё на бумаге. Я подпишусь под каждым словом.

Теперь Гутин внимательно посмотрел на товарища. В глазах Херсонова на этот раз не было скрытой усмешки и ёрничанья над собеседником. И Геннадий Юрьевич вдруг остро почувствовал в нём товарища по искусству, а значит, и товарища по несчастью. Такого же ранимого. Такого же избитого. Избитого профессией — дразнящей, жестокой, в которой не нужно искать правду и справедливость. В которой у судьбы невозможно ни вымолить, ни выпросить, как бы страстно ни молил и ни просил. И в которой люди к тебе относятся не так, как ты этого заслуживаешь, а с оглядкой на то, насколько к тебе благоволит судьба. Роль же судьбы для всякого актёра в театре играет исключительно один человек — главный режиссёр...

Гутин, не чокаясь с Херсоновым, молча выпил и, не закусив, поставил стаканчик на стол. Так же молча они продолжали сидеть за гримёрным столиком в шаге друг от друга. Разговор иссяк, и подошло время икс. Вот Гутин нетвёрдо, но решительно встал. Херсонов, взглянув на лицо товарища, непроизвольно поднялся, шаркнув отодвигаемым стулом. Несколько секунд они стояли друг перед другом и глядели друг другу в глаза. Херсонов, почувствовав некую необыкновенность момента, чуть изменился в лице. Ещё мгновение постояли так, затем одновременно потянувшись друг к другу, обнялись. Обнялись крепко, по-мужски, как два настоящих друга, два брата, два однополчанина.

— Саня, — сказал Геннадий Юрьевич, часто моргая глазами и глядя в пол, — ты иди. Мне надо побыть одному.

В дверях Херсонов оглянулся.

— Гена... Ген... не переживай. Всё будет. Спасибо тебе.

— Тебе спасибо, — улыбнулся ему Гутин. — Спасибо, что выслушал, Сань.

Херсонов прикрыл за собою дверь и ушёл. В коридоре затихли его шаги.

Геннадий Юрьевич суетливо убрал со стола пустую бутылку, пластиковые тарелочки из-под закусок, хрустнул сминаемыми стаканчиками, побросал всё в урну. Потом бухнулся на стул. Обхватил голову руками, сжал зубы и... Плечи его затряслись, тело напряглось, сдерживая тяжёлые, глухие рыдания...

Да ладно... Ничего страшного... Надо меньше пить.

--