ПРОЗА
ИГОРЬ КОРНИЕНКО
ПЕРВООТКРЫВАТЕЛЬ ЧУДА
ДИЛОГИЯ
ДУША ВОДЫ
Пасодобль, звезда “Полынь”, третий лишний, подводные реки, состав души
Неспокойная душа, говорили про маленького Ивана.
Любопытная, живая, сверкающая... Маленький Ваня и на это подозрительно хмурил брови, морщинил нос, глядел исподлобья и вечно лохматого чуба:
— Почему сверкающая? — спрашивал, подозрительно разглядывая своё лицо в зеркале. — И почему живая? Могла быть, что ли, мёртвая? А если сверкающая, где её свет? — подставлял зеркалу одну щёку и тут же другую. — И душа разве не в голове? Не в мозгу? — щупал лоб, теребил снова и опять рыжий, растрёпанный волос со стрижкой “ёж под током” и видел своим невидимым глазом-радаром (сверкающей душой?), как в теле-колбе, теле-оболочке бьётся, пульсирует, мечется золотистый, похожий на мяч для большого тенниса огонёк.
— У тебя, внук, точно душа в голове, — подыгрывал всегда и во всём внуку дед. — Вон лоб какой — ленинский, широченный, там душа твоя и крутит-вертит вовсю свои пасодобли.
В пять лет Ваня Поберег знал, что за фрукт такой этот пасодобль и с чем его едят.
Экспедиция — тот же пасодобль, испанский уанстеп, танец-коррида с аппаратурой для установки метеостанции, вещами (спальник, тёплые носки, средства гигиены, спрей от комаров), провизией (банки с тушёнкой ведут пакет с картошкой, дальше — дробь фламенко: печенье и кофе, конфеты и сгущёнка).
Собирая рюкзак, всегда вспоминал дедовский пасодобль, “Рио-Риту” души. Иван смеялся, напевая какой-то придуманный, несуразный мотив, притопывая на два шага:
Молодой учёны-ы-й,
Танцует пасодо-о-б-ы-ы-ы-ль...
Протяжное “бы-ы-ль” воскресило сон минувшей ночи, заглушило смех, стёрло улыбку, затянуло Ивана в ночной кошмар с падающими звёздами и кипящей водой.
Сон этот снится последний год-два, Иван изучил его до мелочей, оттенков, запаха... Сон пахнет полынью, Иван просыпается с её горечью, саднящей горло, и страхом — страхом перед водой. Опалённое нутро требует воды, а Иван боится: во сне упавшие звёзды изменили воду — не отравили, не испортили, а деформировали. Вода стала непростой водой. Неземной. Небесной водой. Звёздной. Другой. Новой. И эта новая вода несёт в себе перемены. Огромные, вселенского масштаба перемены. Изменения... Погибель?.. Мутации?..
Садится на край кровати в темноте спальни Иван с закрытыми веками и боится открыть глаза, боится увидеть, как небо кроят, вспарывая на лоскуты, оранжевые хвосты падающих звёзд... Пасодобль звезды Полынь. Звёзд...
А чтобы не слышать гул звездопада, он бормочет всё громче и громче:
— “Третий ангел вострубил, и упала с неба большая звезда, горящая подобно светильнику, — щурит глаза, приоткрывает, — и пала на третью часть рек и на источники вод. Имя сей звезде “полынь”; и третья часть вод сделалась полынью, и многие из людей умерли от вод, потому что они стали горьки”.
Распахнул глаза, смотрит, вглядывается в ночь за тёмными шторами Иван, пытаясь отыскать хоть намёк на проскользнувшее в реальность сновидение. Ни намёка, ни следа вокруг, лишь в нём, внутри, в душе, шипят, взрывая ночь, и гаснут в тёмной воде звёзды его внутреннего космоса, его вселенной.
За спиной тихо всхлипнула темнота. Иван не отреагировал, какое-то время сидел, затаив дыхание, а позади него темнота дышала, ворочалась, вздыхала, Иван — ноль внимания, потом закашлял, резко встал с кровати. Кровать грузно и печально выдохнула вместе с темнотой вслед ушедшему.
Невидимая, слившаяся с ковром в предрассветной темноте женщина быстро, за пару месяцев совместной жизни перенявшая привычки любимого, его манеру говорить, слегка картавить, волнуясь, проглатывать буквы, смотреть исподлобья, вздыхать... Она так и осталась лежать, завернувшись в одеяло. Она дождётся, когда Иван уйдёт и только потом выберется из темноты, из спальни, на свет, пройдёт на кухню, заварит кофе, а пару недель назад она варила кофе на двоих и спала, прижимаясь сердцем к сердцу мужа. Две недели назад, пока не поставила вопрос ребром, не сказала ему, что пора уже становиться семьёй, настоящей, крепкой семьёй, где она чувствует себя женой, а не сожительницей, семьёй с детьми, потому что нет скреплений-крепежей крепче, чем дети, сказала она, на что он ответил:
— Третий лишний, разве нет? И что значит “настоящая”? Выходит, мы пять лет притворялись семьёй? Мы вроде как всё обговорили на сто рядов, решили и договорились: сначала — моя докторская, потом — ребёнок. Фундамент перво-наперво, основа основ для полноценной жизни, а потом — всё остальное...
Она промолчала. Он сначала хотел, было, обнять её, прижать, утешить, сказать, что сам хочет ребёнка, и чтобы всё по-настоящему, хотел, но ничего этого он не сделал, отвернулся, ушёл, заперся в спальне один на один с работой — “пускай не всей, но большей частью моей жизни”.
“Взгляд из-под земли: подводные реки и течения, тектонические движения, их влияние на человеческий организм. Новый опыт изучения гравитации” — дерзкая докторская диссертация не менее дерзкого молодого учёного-гидрофизика.
Но то, что одобрила наука, требующая открытий, фанатизма, поклонения ей и только лишь ей одной, не одобрил бы дед, как пить дать не одобрил:
— Душой надо жить. И чтобы наука эта душу любила, без любви ведь пасодобль не станцуешь...
Впервые в экспедицию Ивана Маша не собирала, сославшись на больную голову и полнолуние.
Разлились подводные реки в квартире ненастоящей семьи Поберег, забурлили невидимые потоки...
Недосказанность, то, чего так не любит Иван всю сознательную жизнь, поселилась в доме между двумя любящими, на самом деле и по-настоящему любящими людьми. Познакомившись на первом курсе госунивера, молодые влюблённые составили таблицу проверки отношений, протестировали свою любовь, и плюсы победили минусы. Любовь победила каждой буковкой, что имела смысл и значение, любовь, кто бы что там ни говорил о силе молчания вдвоём, строится на звуках, словах, которые произносят друг другу любящие сердца; нужные, правильные, главные слова — краеугольный камень, точка опоры любви. Молчание, недосказанность, бегство от разговоров, объяснений, откровений — прямая и такая кривая дорога в пропасть, где ссоры, слёзы, несчастья, разводы, погибель...
— Живая душа не очерствеет, — уверял дед, — не окаменеет, пока светится, любит, ищет...
— Вот съезжу в эту экспедицию, ещё раз всё проверю-перепроверю, и всё, — обещает внук давно покинувшему этот свет деду, запихивая в пузатый рюкзак последнее, самое важное — кипу бумаг, завёрнутых в полиэтиленовый пакет, работу большой части своей жизни, — поставлю точку в исследовании, и будет моей души пасодобль, всем пасодобль будет, пасодобль пасодоблей…
Дед говорил:
— Все эти цифры, научная точность, логика, расчёты, анализ — что там ещё?.. Загоняют душу в угол, пугают, вынуждают таиться, точно она воровка какая-то... Вот потому не верите в неё со своей учёностью, наукой, а душа — она есть, как бы вы ни доказывали обратное. Один вопрос лишь мучает меня столько времени, с зелёной юности: из чего состоит душа, если мы, считай на восемьдесят процентов состоим из воды? Неужто тоже из воды? Хоть капелька, но точно, наверное, есть. А может, и не капля.
Этим вопросом и сподвиг дед внука на выбор профессии, а потом и кандидатской, и докторской диссертаций... Иван и сны-то дедовские стал видеть после смерти Ивана-старшего. И лишь кошмар со звёздами, вскипятившими воду, — его, как уверен внук. Дед — двухметровый великан-богатырь, кулаки с бочонок — был спокойным, весёлым и рассудительным, внутри него не было места хаосу, неразберихе, такому светопреставлению, Армагеддону.
— Я должен поставить точку. Поставлю точку, и звёзды останутся на небе. Отвечу на дедушкин вопрос, — рюкзак никак не хотел застёгиваться, Иван прижал коленями непослушный вещевой мешок, внутри рюкзака что-то хрустнуло, или это хрустнуло где-то внутри него?..
Душа? Отпрыгнул от рюкзака молодой учёный, смотрит на чёрный мешок, а он точно дышит, шевелится, ожил рюкзак...
— Так всё живое, — подхватил бы дед, — чего рот раззявил, глаза расшиперил, тут нечему и удивляться. Душа у всего есть, может, не такая как у нас с тобой, но имеется...
Пятилетний Ваня тогда теребил чуб, спрашивал:
— Тогда что, и у камня есть душа? И у деревянного забора? Железной ограды? И что, она тоже светится, как и моя душа?
Дед обнимал внука, душа в душу:
— Вот вырастешь и узнаешь, и мне, наконец, неучу, всё расскажешь, что там у души за состав. Даже если не доживу, ты, как узнаешь, с ходу ко мне на могилу в вечный дом приди и расскажи деду, что почём... Обещай!..
Внук пообещал.
Наш водный Индиана Джонс, открытия и открытка, ягодки, горькое озеро, свет в воде, вихрь
Августовская экспедиция вышла хаотичной, без планирования, путёвки, и командировочные в последний день, маршрут расчертили уже по дороге на коленке руководителя Самохина Николая Михайловича в набитом людьми и вещами уазике.
Иван дремал на заднем сиденье, убаюканный монологом заведующего лабораторией гидродинамического моделирования Жукова Валентина Ильича. Ранее Иван имел неосторожность рассказать историю из детства про дедушкин пасодобль и светящуюся душу, что и послужило началом беседы коллеги с самим собой в душном, знойном эфире с нотками пролитого бензина салоне:
— Душа есть целостность и непрерывность, универсальное жизненное начало, витальная сила, вмещающая в себя все ощущения, чувства, процессы жизнедеятельности, и так далее, и тому подобное, душа есть непрерывное развитие, совершенствование, учение, а, как известно, ученье — свет, а неученье — тьма, отсюда вывод: душа светится...
Сквозь дрёму угукал Иван и поддакивал.
— Как тут не светиться, когда учёный получает зарплату меньше школьного сторожа, — вставила свои пять копеек соседка по заднему сиденью, старший научный сотрудник, доктор геолого-минералогических наук Дворцова Ольга Станиславовна, — скоро сами светиться будем, не только душа...
Подключился с водительского места к разговору Леонид Григорьевич Синица, кандидат географических наук из лаборатории гидрологии:
— Нужно учёных на новый уровень выводить, пропагандировать, популяризировать... Отличный пример — Индиана Джонс в девяностые, когда все повально: и стар, и мал — хотели археологами стать, археологией увлеклись, археология воспарила и зацвела пуще прежнего... Я обязан именно доктору Джонсону, что в учёные подался... И нам нужен такой же наш, водный Индиана!..
— Ну, или новое сногсшибательное открытие, — поддержала Ольга Станиславовна, — американцы вон хоанофлагеллятами занялись, новый одноклеточный, микроскопический организм вида Barroeca monosierra обнаружили в озере Моно...
— Да хоть сто новых существ обнаружим, — это уже Николай Михайлович, — или докажем, что дожди Сибирь заливают водой из Тихого океана как последствие извержения вулкана Хунга-Тонга-Хунга-Хаапай, или что пчёлы только до четырёх считать умеют, — народ и ухом не поведёт, не это надо народу, другое народ трогает, интересует... Завладевает им... Та самая душа, про которую дед Ивана говорил, светящаяся или какая она там… А, Ваня, какая душа там у тебя?..
Издалека слышит голос руководителя экспедиции Иван, точно с гор, с неба, только это не небо, нет — это вода, небо, опрокинутое в воду посреди гор, а в воде звёзды, звёзды, что вот-вот закипят… Обливается потом, вскрикивает, вздрагивает Иван: что-то такое родное в этом пейзаже, в картинке, манящее, что не хочется возвращаться в тесную духоту машины, сидеть зажатым сумками и рюкзаками, но голос зовёт, кто-то трясёт его за плечо и, прежде чем звёзды начинают кипеть, Иван открывает глаза на заднем сиденье экспедиционного уазика.
— Душа светится и хрустит, — выпалил он, тяжело дыша, смахнул пот с мокрого чуба, осмотрелся и… ни слова о видении.
Видение, или что это было… — дежавю? — старинной дедовской открыткой перед глазами мелькнуло — настольная открытка, что дед так любил разглядывать, как казалось внуку, не дыша, с замиранием, с содроганием сердечным:
— Душа наизнанку, — шептал седой старик, — просто, как сама душа, и глубоко. Да, всё просто. Но совсем не так. Тебе в назидание внук и наследие... Путеводной звездой... Звёздами...
— Ты ведь пишущий у нас Поберег, — прогнал видение Синица и, не давая ни ответить, ни вздохнуть: — Вот и напиши что-нибудь наподобие. Наподобие Индианы Джонса. Нашего Индианы Джонса в поисках светящейся души.
Иван не нашёл ничего лучше, как ответить:
— Уже.
— Не знаю про душу, а то, что народ любви хочет, — это факт, на все сто и один процент любовь на первом месте у народа, — прилетело ещё пять копеек от Ольги Станиславовны. — Лю-бо-овь, — закрепила она по-учительски строго, бескомпромиссно. — Так что, Ваня, история должна быть о любви, и точка!
— Угу, — вздохнул самый молодой в экспедиции и в лаборатории учёный, — всё ведь о ней самой, даже когда не о ней...
— Любовь и душа — разве они не рядышком где-то? — хихикнул Валентин Ильич. — Как по мне, так одного поля ягодки.
— Кстати о ягодках… Сначала на озере пробы возьмём или установим метеостанцию, а потом анализы? — заземлил Николай Михайлович. — Я за озеро, там заодно и перекусим.
Озеро победило с перевесом в перекус.
Впервые Иван ничего не съел, даже не попробовал. В экспедиции, как в любом походе, вылазке на природу, ни для кого не секрет, что еда обретает новый вкус, а у Ивана всё: и питьевая вода, и хлеб — было с горечью полыни.
Да и мысли о Маше, с которой не попрощался, как всегда, привычно поцеловав, горше горького мутят сознание, так кипят, что кусок в рот не лезет...
Сказал бы “душа болит”, да не очень-то верит Иван в душу:
— В дедушкин пасодобль — верю, — уточнит всегда Иван и задумается, — а может, это просто у меня нет души?.. Без души живу, вот и не верю ни во что запредельное, иррациональное… Чудо обходит бездушных людей стороной, неверующим по неверию их дано будет... Не верю, следовательно, её и не существует.
Горькое озеро — первая остановка экспедиции. Берег сплошь в камышах в человеческий рост. Расположились на холме напротив единственного просвета в режущей, неприступно строгой зелени.
Для сбора воды Иван берёт две пластиковые бутыли. Это место он хорошо знает: два года и два месяца назад они здесь уже были, и он запросто пройдёт с закрытыми глазами. Снял только брюки и в рубашке, плавках и резиновых тапках по замятой сухой траве, отбиваясь от звенящего гнуса, напролом спустился к воде. Озеро пахнет полынью, под ногами чавкает жижа. Иван шаг за шагом возвращается в видение, сон… Это всё солнечные блики на воде стреляют серебряными вспышками, ослепляют, гипнотизируют... Вода тёплая, даже слишком, с каждым шагом становится всё горячей, вот-вот закипит, тут и оборвались комариный звон, блеск, голоса и смех коллег с берега холодной тишиной.
Холодной тишиной и светом.
“Свет под водой”, — окатила ледяным ознобом мысль и тут же забурлила, зашумела, заговорила:
— Ну вот, значит, так, метода непосредственного измерения скорости света под водой, который давал бы удовлетворительную точность, пока не существует, — слышит он свой голос со школьно-университетскими словами паразитами “ну вот”, “значит, так”, — ну вот, а скорость света в воде: v = c/n, где с — скорость света в вакууме, n — показатель преломления для воды. И, значит, при вычислении получим: v = 226000 км/с. Ну вот, значит, так вот...
Вода проглотила его целиком и полностью, горькая, полынная, она хлынула внутрь и в считанные секунды заполнила Ивана, потянула за собой:
“Маша, Маша, Маша”, — стучит сердце в голове, в ушах: “докторская, докторская, докторская”, — точно сражаясь за спасительную соломку, мысль, смысл, что даст силы бороться, сопротивляться и спастись...
“Маша, Маша, Маша...” — тянет вода в одну сторону.
“Докторская, докторская, докторская...” — затягивает в противоположную сторону клокочущая стихия.
Вся жизнь — это выбор, ежедневный, ежечасный, ежесекундный: сказать или промолчать, нет или да, белое или красное, пойти или остаться, шагнуть или на месте топтаться, влево или вправо, свет или?..
Вот и перед смертью встаёт выбор: умереть, думая о жене и неудавшейся семенной жизни или о незаконченной докторской диссертации? Умереть с закрытыми глазами или видеть, как этот свет становится тем светом?..
Рассмеялся Иван, не переставая барахтаться. Конечно, он знал о подводных ямах, местами глубиной под восемь метров, но это был проторённый путь, два года ходил здесь шаг в шаг или сегодня отступил, шагнул в сторону?..
В шаге от науки — Бог.
Открыл глаза Иван, обожгла его горькая вода, защипала, явила звёзды...
И звёзды затараторили наперебой.
Первая звезда:
— Солнце мы видим таким, каким оно было восемь минут назад.
Вторая:
— А самая яркая звезда на нашем небе — Сириус. Мы видим его версию почти девятилетней давности.
Третья звезда:
— Когда мы смотрим в небо, мы видим прошлое, мы смотрим в прошлое и видим свет давно погасших звёзд.
Все вместе:
— Парадокс в том, что на смену погасшим родились новые звёзды, которые мы пока не можем увидеть, но они есть...Так и с душой. Да, да, именно так, всё так. Так и с душой! С новыми звёздами, как и с душой!..
И голос деда, не голос — крик:
— Развернись! Разверни телескоп! Разверни-и-и!..
Вода точно испарилась. Иван больше не чувствовал её тяжести, давления, шума... Он будто завис в невесомости, воды не стало, остались лишь голоса.
Голоса воды? Голоса людей, что делили с ним жизнь? Голосов было столько, что не разобрать, кто, где, чей... Голоса слились в один. В один внутренний голос. Голос души?.. Голос пел:
Молодой учёный
Танцует пасодобль...
А перед глазами — вихрь из звёзд. Иван не в воде — он в небесах, захваченный звёздным вихрем, что кружит его под песню... души:
Молодой учёный
Танцует пасодобль...
— Мой последний танец, — выдавил из себя танцующий пасодобль, — раз такое дело, пожалуй, я поведу, — схватил руками пустоту — или душу воды схватил? Притянул, закружил, подпевая внутреннему голосу:
Молодой учёны-ы-й
Танцует пасодо-о-об-ыль...
Что-то стукнуло по лбу — “пластиковая бутылка для анализов”? — схватил слепо “бутылку” танцор и почувствовал, что движется, летит против своей воли и непонятно, вверх летит или вниз, вглубь или...
— Пасо-до-бы-ы-ыль! — закричал…
Из детства, пустышка, ямы и души, открытие, звездопад душ, новая вода из сна, семейный танец
Вернулся в детство, в день, когда ныряли с дворовыми мальчишками на солёном озере под трубой, и Ваня потерялся, перепутал, где вверх, а где низ. Кувыркался, пяля глаза в жёлто-мутную воду под стук сердца в ушах. Тогда Ваня стал одним большим испуганным сердцем, тарабанящим в толще воды между жизнью и смертью, застрявший в невесомости, неизвестности, между дном и трубой...
Маленького Ваню, смирившегося с участью на веки вечные остаться ребёнком в стране детства, во взрослую жизнь вытащил рыболовный крючок дяди Паши. Повзрослевшего молодого учёного Ивана буром вытянули на берег коллеги. В детстве из подводного плена в крепко сжатых кулачках Ваня принёс клочки водорослей, сейчас же в правом кулаке была пустышка — детская силиконовая голубо-белая соска-пустышка.
И детства как не бывало. Выплёвывал воду танцор-утопленник, прошлое, на миг возникшее и едва не утянувшее на дно... Прошлое не отпускает, по крайней мере, не просто так: за всё нужно платить, чем-то жертвовать, расплачиваясь. Память — разменная монета, иногда не помнить — благо, но чаще память — во спасение. У воды нет памяти, зато вода — прекрасный проводник, как оказалось, и в прошлое, в детство.
— Ну, ты нас и напугал, — Ольга Станиславовна села рядом на кусок бревна топляка, обняла спасённого. — Я сейчас вспомнила, что мне бабка рассказывала про гулящую яму, дескать, есть такая яма-воронка на озере, в море ли, в реке ли; блуждающая, она вроде как на месте не стоит, всегда двигается в поисках невинных душ. Непростая, выходит, яма, из очевидного — невероятного. Вот, кажись, она тебя и поймала, — засмеялась, шлёпнула его по спине.
Иван засмеялся в ответ, не отрывая глаз от соски-пустышки на своей ладони.
— У меня точно такая была в детстве, — сказал вдруг, — даже вот этот скол, такое чувство, был, щербина эта...
— Всё родом из детства, — из озера с заполненными наполовину бутылями воды для анализа выбрался Леонид. — Я, к слову, тоже о блудящей, странствующей воронке слышал в своём детстве на Каспии, у меня дядька водолазом был, подводником. Так вот, считается, что эта самая воронка его и утянула.
— А про яму, похищающую души, слышали? — спросил Николай Михайлович и сам же ответил: — Я ребёнком слышал и жуть же как боялся этой ямы, вот прям фобия какая-то, и ведь до сих пор нет-нет да и вздрогну, не душой, так тело содрогнётся от мысли о такой яме душ — вот ведь сила детской страшилки, страха детского...
— Водоворот ям и душ в природе, — хихикнул Валентин Ильич. — Ваня-то что-нибудь там, в этой яме, увидел хоть?
И Ваня оторвал взгляд от пустышки, ответил, как сказал бы дед, “точно кто за язык потянул”:
— Смех смехом, а ведь увидел, — оглядел коллег Иван, — увидел знакомое, будто с детства родное, до колик знакомое озеро в горах и три звезды над синей водой. Звёзды разных величин: папа-мама-дитя, — а я смотрю на всё это откуда-то сверху, и мне страшно от того, что я знаю, знаю, что это как-то связано со мной и что скоро это всё закипит и всего этого не станет. Я оказался внутри старинной открытки своего деда, упав в яму, вот что... Я не видел её давно, может, с детства, со смерти дедушки. И всё это такое разрозненное, временем, пространством, жизнью и смертью разделённое, вдруг стало одним, стало целым... Стало... душой?..
— Так, давайте нашего докторского академ-коктейля Ивану дадим, для внутреннего сугрева и ясности, — засуетился Валентин Ильич.
— В том-то и дело, что ясней ясного всё ощущал и осознавал, что там, внизу, в воде, что сейчас. Я теперь знаю, как закончу свою работу...
— Вода подсказала? — не сдавался Ильич.
— Душа, — сжал в кулаке находку Иван, — душа воды.
Развернуть телескоп от звёзд вниз на землю, в воду и глубже... В себя. Направить линзу телескопа в человека, в его внутренности, что, по большему счёту, и состоят из воды... Вода во всём и всюду...
Огонь костра располагал к мечтаниям, возвращал... Весь сегодняшний день — возвращение. Возвращение в себя. За полночь Иван остался один у догорающего костра. Его точно подменили. Воды, что ли, наглотался? Строил догадки...
Ранее озвучил мысли:
— Старость — это, что ли?
Услышал:
— Скорее, сознание, — подсказала Ольга Станиславовна.
Как выяснилось, Ивана хватились минут пятнадцать-двадцать спустя, а то и полчаса, поэтому, сколько времени подающий надежды молодой учёный провёл в водяной яме, неизвестно:
— Мне казалось, минута прошла, не больше, — оправдывался Иван. — Я в детстве, правда, дольше всех задерживал дыхание, но не на полчаса точно...
— Чудо? — спрашивали друг друга учёные и пожимали плечами.
— Я дышал водой, её точно не стало, она стала как воздух... Дух...
После спасения только Иван для себя назвал случившиеся водным крещением, возвращением. Позвонил жене — специально для этого бегал за километр к одному-единственному дереву среди степи, забрался на самую макушку, будто и впрямь душу обрёл, пыхтел, карабкаясь до появления мобильной связи. “Вернусь раньше, — кричал с верхушки ветвистого дерева, — и будем работать над настоящей семьёй, слышишь?!”
Маша кричала, повторяя за мужем сквозь слёзы и смех:
— Будем работать над настоящей семьей, слышу! Возвращайся!
Вниз Иван, как пить дать, слетел на невидимых крыльях: он не помнил, как спускался и как прошёл, пролетел дорогу назад до озера, где разбили лагерь гидрологи.
Днём с макушки смотрел на озеро, озеро сверкало, словно вместо воды — звёзды.
— Звёзды души, — заверял дед, — и неверно говорят, что, когда падает звезда, умирает человек. Всё с точностью до наоборот: с падающей звездой-душой на Земле рождается человек. Душа с неба земную жизнь обретает. Все мы дети звёзд, души...
В свете костра продолжал делать записи в блокноте Иван, окрылённый неведомым открытием. Открытие не всегда громогласное “эврика!” Скорей, это тихое, робкое, стеснительное нашёптывание, когда боишься спугнуть мысль, когда что ни буква, то проверка на точность, каждый штрих, звук... — всё знаки, символы, подсказки, работающие на открытие. Всё новое боязливо и хрупко. Как душа...
— Как душа, — повторил и записал Иван.
Потом спустился к озеру, где сияла звёздами чёрной ночью вода, пытался разглядеть своё отражение, но отражались лишь звёзды, души, если по-дедовски. По-дедовски кряхтя, внук присел у края воды с барабанящим в ушах сердцем и, должно быть, светящейся где-то между ушей душой (улыбнулся этой мысли Иван), тут и увидел свет в воде, пригляделся… Тут вода и закипела. Вскочил на ноги учёный, задрал голову и не сдержался, закричал, встречая звездопад, взорвавший небо и вскипятивший озеро вселенским фейерверком.
— Всё так, как во сне, — кричал выскочившим из палаток коллегам, — всё так, как во сне!
И прыгал, пытаясь поймать подающие звёзды, и смеялся, как в детстве, пьянея от светопреставления, возвратившего чувства ребячьей невинности, радости, свободы... Так и уснул под метеоритным потоком у потухшего костра и во сне видел, как падают звёзды в озеро и шипят, и шепчут... Шепчет вода...
Солнце вынырнуло из озера, и сон Ивана стал реальностью: озеро от берега до горизонта покрыто сплошь молочной пенкой, густой, воздушной подушкой, зефирными кружевами, сверкающим в лучах рассветного светила.
Встали учёные на берегу перекипевшего озера, здесь и посыпались вопросы, в шутку и всерьёз:
— Что там тебе ещё снилось, Ваня? Душа воды чего ещё рассказала? Чего нам ждать? К чему готовиться?..
— Вода перекипела-перезагрузилась, изменилась, — с улыбкой пересказывал своими словами увиденное, услышанное во сне молодой учёный, — теперь, кто выпьет этой новой воды, вообще любой воды, изменится, типа козлёночком станет...
— Козлёночком — это как? Совсем козлом рогатым, нацистом-фашистом, отбитым маньяком или смиренным, мягким, блеющим и пушистым пацифистом-козлёнком?
Нет ответа у Ивана.
А на самый главный вопрос: “Что дальше?” — повторял, словно заучил:
— А дальше или мир во всём мире, или война миров.
— Вот тебе и “скучно живём”, — похлопал его по плечу Николай Михайлович. — Не знаю, как с докторской, Иван, но про звёздную воду, душу и синдром Иванушки книгу ты точно должен написать, не корысти ради, а популяризации для. Назови как-нибудь эдак, занимательно-заманивающе — “Душа воды”, во! — и посвяти нашей августовской экспедиции...
— Можно мне тогда пораньше вернуться, — не растерялся Иван, — всё равно я с метеостанцией не ахти какой помощник...
— Ты же от нас ничего не скрыл из своего провидческого сна? Ну, или недоговорил чего? — подмигнул руководитель экспедиции.
Театрально задумался Иван:
— Разве что только то, что нашёл доказательство существования души?..
— Ждём с нетерпением.
К полудню, когда палатки были собраны и загружены в уазик, пенка исчезла с озера, как исчез Иван, отправившийся домой автостопом с блокнотом под мышкой и пустышкой в кулаке.
Ивану, с его пророческими снами, не поверили коллеги-учёные:
— Он мне симпатичен, — за всех сказал Валентин Ильич, — но не пить воду, потому что козлёночком станешь, — это уж чересчур, даже не из области фантастики... Сказки не оживают, нам ли не знать. А сны — тем более...
Леонид Григорьевич проговорился, что видел такой же сон, что и Иван. Николай Михайлович компетентно закрыл тему. Ольга Станиславовна свершила что-то наподобие крестного знамения:
— Комаров отгоняю, — объяснила.
Вечером, когда Иван вошёл в квартиру, обнял Машу. Потом перевернул все коробки с прошлым, пылящиеся в тёщиной комнате, пока не нашёл то, что искал: снимки того, как экспедицию застал дождь, дождь белоснежно-молочного цвета…
Дедушкину открытку “Горное озеро” художника Фумио Китаока, выцветшую, помятую, Иван протянул жене:
— Взгляни.
Три звезды, парящие над тёмно-синими водами рисованного озера, были подписаны рукой Ивана Ивановича: самая крупная, верхняя — Иван. Ниже — Маша, и третья звезда — Нина.
— Нина? — Маша посмотрела на мужа. — Не поверишь, но я думала, фантазировала, мечтала, если родится девочка...
Иван протянул жене пустышку.
— Ты подожди меня, я, пока не совсем стемнело, сбегаю к деду...
— На кладбище?
— Я быстро, — поцеловал в угол губ жену. — И да, вода, воду из-под крана пока лучше не пить, пей кипячёную...
— Я всегда только кипячёную... — Маша растерянно развела руками. Иван воспользовался этим, обнял жену. — Ты другой какой-то вернулся…
Закружил жену по залу в молчаливом танце Иван.
— Нам надо научиться танцевать пасодобль, и дочка чтоб тоже могла танцевать.
— С детства?..
— С пелёнок, — прокружили по коридору и в кухне. — Это будет наш танец. Только наш. Танец нашей семьи. Ты ведь не против? Ты согласна?
Не успевала отвечать Маша, лишь кивала и смеялась:
— А пустышка-то откуда?..
— Думаю, оттуда, — мотнул чубом куда-то наверх муж. — Я её деду вместе с открыткой отнесу, он поймёт...
— Дед Иван? Он же... — поцеловал Иван Машу в губы.
— Конечно, поймёт...
В кухонных окнах в свете уличных фонарей танцевали отражения: пара, он и она, кружили в серебристо-сверкающих разводах хлынувшего дождя, ливня, прячущего молчаливого, невидимого неопытному глазу наблюдателя. Серебристый гость подтанцовывал паре и бесшумно хлопал в ладоши, растекаясь и собираясь вновь дождевыми каплями на стекле.
Они танцевали под музыку, которую слышали лишь они, два любящих человека, два сердца, две души. Кружили и кружили... Свершая открытие за открытием. Кружили, открывая новых себя, открывая новый мир... Новую жизнь...
СЕРДЦЕ ЗЕМЛИ
Увидеть звёзды днём… Всё началось с этого, с них. И дедушкиной “душегрейки”, как называл полюбовно двухметровый богатырь-владелец свою телогрейку, пропахшую дымом тысячи костров и сотней тысяч выкуренных дедом сигарет-папирос.
Смотрели утренние звёзды на пятачке в саду, между летней кухней и грядками с помидорами.
Ваня встал на колено:
— Так удобней будет смотреть, — объяснил дед и накрыл внука душегрейкой. — А рукав телогрейки направь в небо и гляди в него, точно в телескоп, да только во все глаза гляди, рукавом по небу води, пока звёзды не увидишь.
Ваня задыхается цветочно-пряным июльским жаром и дедушкиным ароматом — он пропотел на сто рядов и вновь потеет, — и затёкшее колено ноет, и муравьи по ногам щекочут и кусают, но дедушкин внук послушно делает всё, как велит дед, и терпеливо ищет дневные звёзды, водя помятой линзой “телескопа”-рукава по синему небу.
— Терпение и внимание! Смотреть надо не просто глазами, а глазами души, — басит дед откуда-то с небес, а Ваня уже готов сдаться, уже приоткрыл губы, чтобы закричать… Тут и посыпались на него звёзды с небес — долгожданные, сверкающие, серебряные, холодные, даже ледяные, колючие и обжигающие. Мокрые...
Ваня не успел закрыть ни глаза, ни рот, и звёзды хлестнули по лицу, ослепили, укрыли с головой. Ваня проглотил пригоршню звёзд, а то и больше — всю сотню, тысячу звёзд, сбросил телогрейку, вскочил:
— Я звёзд наглотался, кучу целую, полчища проглотил, — задыхался, таращился то в небо, то на серебристое, цвета звёзд оцинкованное ведро в руках деда мокрый внук, топчась босиком в чёрной луже воды, полной звёзд.
Вспышка промокшей обиды улетучилось под пристально-сверлящим, особым взглядом деда:
— Как проглотил звёзды? Ещё и сырыми? — неподдельно испугался дед, по-настоящему, совсем не наигранно. — Я же говорил глаза разуть, а не рот, разиня. Теперь, того гляди, подхватишь чего космического, небесно-звёздного…
Заурчали в поддержку дедовской теории заражения космические пленницы в животе человеческого детёныша, да так громко, что дед и небо услышали.
— Но звёзды? Звёзды-то увидел? Звездоглот? — надел ведро на голову дед. — Я вон и сейчас их вижу даже тут, в ведре, главное — знать, как, куда и чем смотреть. Не всё ведь можно увидеть глазами, — дедушкин и без того басистый голос в ведре был просто оглушающе страшен, точно разбуженное эхо заговорило, — самое зоркое зрение — внутреннее зрение, глаза души, сердца. Если научиться смотреть душой, звёзды не только утром или в ведре увидишь... На вот, взгляни, — снял ведро, протянул внуку.
А ведь и правда: были звёзды, пойманные в рукав прокуренной, душной дедушкиной телогрейки, серебристо-блестящие бисеринки, иголочки Млечного Пути, выхваченные с утреннего небо хитрым приспособлением старшего Ивана Ивановича.
Дед тарабанит по ведру, возвращая внука на грядку экспериментов:
— Да не, дед, чего пристал! Не надену я ведро, хватит, насмотрелся уже на звёзды по горло, — заговорил дед тонким, а la внук голоском, — пузо вон от звёзд трещит, того и гляди, взорвётся. Лучше скажи, что с ними делать теперь?
Хихикнул Ваня, подыграл, забасив по-дедушкиному:
— Твой нелюбимый чеснок тебе во спасение, и не одна головка чеснока, как обычно, недоеденная, а десять, натёртые на чёрный хлеб с солью, вприкуску можно и с картошкой, ещё лучше — с картошкой и грибами, обед как-никак скоро.
— Ну, а после обеда с чесноком можно и звёзды в ведре посмотреть, — за внука отвечает дед.
Вместо Вани заговорили небесные пленницы, заурчали, забурлили, вырываясь наружу, назад в небо. Схватился за живот Ваня:
— Дед, неси скорей чеснок! — закричал своим голосом. — Того и гляди, звёзды в космос утянут.
Ваня — дедушкин, от папы у него — профиль, от мамы — разрез глаз и улыбка, всем остальным же внук в дедушку: “Ну, просто копия ходячая”. Им с дедом и сны одинаковые снятся.
— Одна душа на двоих, — вздыхает дед. — Уж не знаю, хорошо это иль плохо. Жизнь мою, уверен, не повторишь, хотя что-то да и совпадёт. Жизнь — она ведь из повторений состоит, внук.
Сидели, как всегда, на скамейке под абрикосовым деревом — их наблюдательный пункт за небом, особенно в звёздные ночи, и место спасительной прохлады в бесконечные дни летнего пекла.
В одну из таких посиделок и предложил дед внуку послушать, как бьётся сердце Земли.
Поддел кусок сухой земли носком сланца Ваня, подбросил:
— У земли есть сердце? Песок же?
— Ну, здрасти-мордасти, заявочка. У всего есть душа и сердце. У того же камня, что ты сейчас пнул, тоже есть и душа, и сердце, просто не такая, как у тебя, светящаяся и неугомонная, но душа и сердце… Не как у нас, совершенно не как у нас, но сердце, поэтому в следующий раз, прежде чем пнуть, подумай…
Каменные сердце с душой захватили мысли Вани, разбередили фантазию:
— Как это тогда каменное сердце?.. Оно же не бьётся?
— Вот и говорю тебе, есть способ послушать сердце Земли. Знаю один.
Нахмурился внук, смотрит на деда сквозь кудрявый чуб, что вечно лезет в глаза: в чём подвох? Никак, опять дед забаву очередную над ним задумал? Сперва утренние звёзды, теперь сердце Земли — это всё неспроста!
— Да знаю, про что ты, дед! Ты про ядро, что в самом центре Земли в магме находится, только не уверен, что оно стучит...
Молчит дед, мол, “а ты послушай”, молчанку включил — самый проверенный способ воздействия-влияния на внука.
В дедушкином саду особая тишина — убаюкивающая, сладковатая, цветочно-фруктовая, заслушаешься и уснёшь... Ваня жуть как не любит спать и в эту самую молчанку играть не любит: молчание смерти подобно! И дед это знает, сидит седобородый гора-великан и в небо смотрит, будто ответа от небес ждёт, а не от внука.
Заговорил тогда дедушкиным голосом внук:
— Забавы жизнь веселее делают и душу укрепляют, голова ты два уха, только через них и можно представить, какое сердце у камня, и увидеть звёзды в ведре. Воспитывать свой третий глаз надо с детства, привыкать смотреть всеми глазами, тогда и жить проще будет, проще, легче, интересней... Танцуя в ритме пасодобля, души счастливей становятся, светятся звёзды и нас, людей, счастливыми делают...
Кивает дед, а сам — ни слова и в небо смотрит своим сверлящим фирменным взглядом, будто видит что там или слышит?..
— Помолчи, внук, не видишь, я небо слушаю, — басит внук, — сегодня небо особенно разговорчивое.
Сказал Ваня и прислушался, уставился в чистое — ни облачка, ни птички — небо и прошептал уже своим голосом:
— Ты же, дед, на небо не собираешься? — застучало сердце быстрее и громче. — А то не нравится мне твоя эта молчанка, — кольнуло под рёбрами. — И будто снилось что-то подобное, будто эхо, такое чувство, что вот-вот случится что-то, будто расстаёмся... Будто не знаю... Давай уже проверим мой слух, звёзды я дневные увидел, а вот сердце Земли... Рассказывай, что надо сделать, я готов. Только не молчи так...
Первое, что нужно сделать, чтобы услышать, как бьётся сердце планеты, согласно дедушкиной инструкции, это выбрать тихое место, отдалённое от любого шума человеческой жизнедеятельности, второе — нужна лопата и труба:
— Труба — чтобы выгребать из слуховой ямы землю, — пояснил дед, — ведь чем глубже яма, тем больше шансов услышать.
Третье — незаменимая дедушкина телогрейка-душегрейка, куда без неё: “зимой и летом — всегда в телогрейке этой!”
Место для ямы-уха выбрали на грядке экспериментов, где Ваня наблюдал дневные звёзды, между летником и помидорами.
Юный исследователь за пару часов вырыл яму диаметром под ухо и полтора метра глубиной на всю длину трубы.
Дед следил за процессом из-под абрикосового дерева, изредка отдавая команды, советуя, поощряя.
— Это из-за жары дедушка раскис, — успокаивали родители, — скоро восемьдесят деду, ты сам должен всё понимать и не надоедать ему своей болтовнёй и вечными глупостями.
“Вечными глупостями” родители называли многое из того, что придумывал Ваня, включая установку камеры наблюдения за инопланетянами, бункер на все случаи жизни — от всемирного потепления/обледенения до атомной войны, ну, и секретный лаз-траншею в соседние дворы...
Дед все идеи внука встречал папиросно-сигаретным фейерверком из дымных струй, змеек и колец:
— Вырастешь и воплотишь все мечты в жизнь. Время чудес никогда не перестаёт — запомни это, как и то, что учёные — это первооткрыватели чуда.
Сейчас первооткрыватель сообщил деду, что уже что-то слышал, когда вычерпывал землю из ямы:
— Как будто эхо прогудело в трубе, — задыхался от волнения и ожидания встречи с чудом внук, — такое протяжное: “Бу-у-у”, — загудел Ваня.
— Эхо? Эхо сердца?.. — донеслось со скамейки. — Это хороший знак. Помнишь, мы об этом уже говорили, что и мы — это эхо... Повторение. Эхо звёзд и эхо земное... Давай скорей, успевай, ныряй следом за эхом. И слушай, слушай, слушай...
Первой в ямку-ухо проскользнула Ванина душа, помчалась по чёрному тоннелю, догоняя эхо, в недра Земли, туда, где в раскалённой крови-магме бьётся невероятное, невообразимое, гигантское и чудное сердце планеты.
Набросил на себя телогрейку Ваня, плюхнулся, раздетый до трусов, загорело-румяный, взмыленный, в тёплую траву, среди анютиных глазок и цветущей мяты, приложил ухо к горячей земле, закрыл глаза.
Душа догнала эхо, стихло лето, вернулась душа затихающим гулом. Ваня задержал дыхание, притаился, окутанный дымным ароматом дедушкиной душегрейки: пахло землёй и звёздами... И Ваня обратился, превратился, стал своим правым ухом; левое он для надёжности заткнул пальцем. Ваня-ухо пытался прогнать назойливые мысли — жужжащие, перебивающие шум Земли, мешающие слушать...
Но мысли не исчезали, мысли каруселили, мысли тараторили, мысли жужжали:
— Что-то не так с дедом, что-то не так, это не из-за жары, не из-за духоты, это что-то плохое, нехорошее, это не просто молчанка, это небо и земля взялись за деда, и они его заберут, дед станет эхом...
Скинул телогрейку Ваня, вскочил на ноги, в два прыжка оказался перед скамейкой в тени абрикосового дерева. Душа первой отреагировала на распахнутые глаза деда — пронзительно пустые, посеревшие небеса. Небо заполнило глаза деда, перелилось, по щекам и на резко обозначившихся, заострившихся скулах — слёзы неба. В правой руке — здоровенный (и откуда он его взял? Все плоды едва жёлтые…), не помещающийся в ладонь абрикос, оранжевый с бордовыми крапинками-островами, пятнами-континентами, как Земля.
— Просто копия Земли, — услышал свой голос Ваня.
Потом юная душа прильнула к душе старика, потянула за собой Ваню, внук встал перед дедом на колени, приложил ухо к дедушкиной горячей груди и, как пару минут назад, услышал лишь шум своих мыслей.
— Тук, — шёпотом начал внук, — тук-тук-тук-тук...
Абрикос выпал из окаменевшей ладони Ивана Ивановича, раскололся оранжевой мякотью... Дед стал камнем, стал землёй...
— Тук-тук-тук-тук-тук, — вместо дедушкиного сердца, всё громче и громче стучал внук, — туК-тУК-ТУК!..
Когда вернулись родители, Ваня закапывал слуховую ямку, в которую посадил косточку от последнего дедушкиного абрикоса, дедушкину косточку:
— Я сдержу все обещания, что давал деду, — сказал тогда Ваня не своим, дедушкиным голосом, — не буду сутулиться, буду смотреть всем в глаза и хорошо учиться, стану учёным и обязательно услышу сердце Земли, душу воды и голос неба. И покажу всем пасодобль!..
Изо дня в день — с рассветом, в полдень и на закате — Ваня будет приходить на грядку, ложиться в траву, листву, на снег и слушать, как там поживает абрикосовая косточка...
Изо дня в день, из года в год, пока однажды кто-то не укроет его дедушкиной телогрейкой — душегрейкой, как дед её называл ласково-полюбовно, — таинственно исчезнувшей с грядки в тот последний день Ивана Ивановича.
Душегрейка всё так же, как и тридцать лет назад, пахла дедушкиными кострами из пожухлой листвы, сухих веток и выкуренными сигаретами-папиросами... Пахла землёй и звёздами...
Абрикос уже давно перерос Ваню и давно плодоносит необыкновенно оранжевыми в бордовую крапинку, как Земля, плодами. Ваня пишет кандидатскую и мечтает создать мощнейший глубинный георадар для прослушивания земной коры, и продолжает изо дня в день и на дню несколько раз слушать Землю у подножья абрикосового дерева.
Когда же телогрейка укрыла его с головой, Ваня, как в детстве, прижимаясь впервые к земляной яме-уху, притаился, прислушался. Тут и услышал биение, стук.
И стук этот шёл не из-под Земли. Поднялся Иван, поправил на плечах невидимую дедушкину душегрейку, прислонился к коре абрикосника. Первой услышала душа:
— Тук-тук-тук.
Взрослый мужчина, учёный-гидрофизик, сначала подумал, что слышит своё сердце, приложил руку к груди — его сердце едва стучало, прислушиваясь к стуку другого сердца — сердца из недр абрикосового дерева, недр Земли...
— Дед, — улыбнулся внук и уже, было, бросился в дом, как в детстве, вприпрыжку и с визгом, чтобы позвать родителей послушать, разделить чудо, но не сдвинулся с места. Да и не смог бы (“ни за какие, — как сказал бы дед, — коврижки мира”) вдруг, столько лет спустя встретившись со стуком родного и такого любимого сердца, оставить этот вновь обретённый стук, эту душу, это эхо... Ни шагнуть, ни выдохнуть, лишь слушать...
Так стоял Иван-младший и слушал, как его сердце подстраивается, закручивается в пасодобль души, сливается со стуком большого земного сердца.
Дед, как всегда, оказался прав: всё есть душа и все мы — душа, одна огромная, бесконечная, вечная душа и сердце.
— Тук-тук-тук... — с каждым стуком возвращая утраченное, прошедшее... бессмертное... — тук-тук-тук, — зажигая на чистом лазурном утреннем небе звёзду за звездой, — тук-тук-тук...
Августовской алтайской экспедиции ИВЭП СО РАН посвящается.
"Учёные — это первооткрыватели чуда".
И.К.
---
КОРНИЕНКО Игорь Николаевич родился в 1978 году в Баку. Получил образование слесаря-ремонтника третьего разряда. Его произведения публиковались в журналах “Дружба народов”, “Наш современник”, “Сибирские огни”, “Октябрь”, “Москва”, “День и ночь”, “Полдень XXI век”, “Смена”, “Байкал”, “Енисей”, “Зелёная лампа”, “Сибирь” и др., в газетах “Культура”, “Литературная Россия”. Автор книг прозы “Победить море” (2011), “Игры в распятие” (2013), “Завтрашние чудеса” (2020). Руководитель молодёжной студии Ангарского литературного объединения “АЛО! Пишите правильно!” Член Союза писателей России. Живёт в Ангарске.