ИСТОК АНГАРЫ — ВОРОТА БАЙКАЛА
Вся моя жизнь прошла на Байкале у истока Ангары. Места наши суровы, но о других я никогда не мечтала, да и вряд ли смогла бы жить в чужой стороне и привыкнуть к новым, пусть даже райским уголкам.
Море и река моей жизни... Сказать, что они сказочно красивы — это сказать слишком мало. Не хватит слов, чтобы выразить ими байкало-ангарскую неповторимую красу и мощь. Можно часами сидеть на берегу или на крутой горе и не отрываясь смотреть, как, набирая скорость, Ангара уходит от Байкала, отправляясь в головокружительный по дальности путь.
Раньше была возможность подняться по гулкой винтовой лестнице на маяк, стоящий на крутой горе, и с большой высоты смотреть на море, на горы, на небо. Маяк этот больше ста лет назад был привезён сюда из Англии, откуда доставили и знаменитый паром-ледокол “Байкал”. Маяк долгое время посылал свой свет ледоколу и другим судам, указывал им в черноте ночей и в туманах путь к родной гавани. Теперь же этот маяк, наше байкальское чудо, закрыт на замок, а на самом его верху установлена антенна.
Весной, когда оттаивает земля, в горах над истоком царствует переменчивое разноцветье: розовый багульник, синие медуницы, жёлтые подснежники, ярко-оранжевый огонь жарков. Не перестают цвести горы и летом. Небесными островками в зелени травы голубеют незабудки, покачиваются от ангарского ветра синеголовые колокольчики, смотрит на мир жёлтыми глазами яркий марьин корень, сияют белизной маки и ромашки, розовеет пахучий чабрец, желтеют солнцем заросли донника... Сентябрь дарует глазу праздник души. Осеннее многоцветное пламя охватывает леса и поляны и вызывает в душе восторг и желание смотреть и смотреть на нарядные деревья и травы...
Но вот наряды сорваны ветром, лес становится голым и ждёт снега. Обычно ждать его приходится недолго, и забелённые горы погружаются в сон, а наше озеро-море ещё долго борется за свободу и свою бурную жизнь, но и оно в январе покрывается льдами, сверкающими под солнцем устремлёнными в небо торосами.
Исток зимой не замерзает. И, если нет испарений, которые здесь часты, с горы хорошо видно границу воды и льда. Кажется, что люди переходят исток по самому краю белеющей кромки и вот-вот окажутся в тёмной воде. Но на самом деле расстояние от пешеходов до воды не такое малое, как кажется, издали.
Для многих путешественников путь к Байкалу начинается из Иркутска и пролегает вдоль Ангары. Сколько раз в автобусах и на теплоходах наблюдала я за тем, как люди, предвкушая момент первой встречи с сибирским морем, всматриваются в узкую полоску байкальской воды и в далёкие пики Хамар-Дабана, с волнением смотрят в окна: сейчас он откроется. Каким он будет? Как встретит? Совпадёт ли с представлениями о нём? И с нетерпением ждут, когда две горы у истока, закрывающие, как крепкие ворота, вид на море, наконец, останутся позади и откроется Байкал. И вот он открывается. Если нет тумана — то во всю ширь. А вот во всю даль открыться не может, так как даль огромная — 636 километров! С нашего истока можно увидеть относительно небольшой водный участок, простирающийся между мысами Берёзовый и Бакланий.
Признаюсь, даже завидовала туристам, впервые попавшим в наши края, когда они вставали, прилипали к окнам и издавали возгласы восторга, увидев Святое море, окружённое Святыми горами...
Нашими удивительно-красивыми местами издавна восхищались, их изучали, их рисовали, о них писали. Сколько интересных людей прошли, проехали, проплыли через исток Ангары, направляясь к восточной части Байкала или, наоборот, с восточной стороны переплывали к нам, а дальше направлялись в Иркутск! Жаль, что в очерке можно рассказать лишь о немногих...
Первым дал описание наших краёв замечательный художник слова протопоп Аввакум. Он побывал у нас дважды, проезжая-проходя в 1657 году в даурскую ссылку вместе с экспедицией в 420 казаков, возглавляемых воеводой Афанасием Пашковым, и на обратном пути, возвращаясь из ссылки в 1662 году. Путь Аввакума Петрова был тяжёл: он с женой и детьми преодолел тысячи вёрст, плыл на дощаниках, шёл пешком. Он замерзал, тонул, его до полусмерти избивал воевода Пашков, но он выдержал все испытания.
В “Житии” протопоп не рассказал о том, как в мае 1657 года переправились они на другой берег. Не рассказал он и какой была первая встреча с Байкалом. Но её попытался представить иркутский писатель Глеб Пакулов, живший у истока на даче в 70-е — 90-е годы XX века. Его дача большими окнами, украшенными резьбой, смотрела на исток, на Лиственничный залив, на Шаман-камень. Он часто рыбачил с лодки на Ангаре и, наверное, не раз представлял проплывающий в этих местах в далёком XVII веке дощаник любимого героя своего исторического романа “Гарь” — Аввакума. Вот отрывок из романа “Гарь”: “Чем ближе, то бродом по водам, то под парусами подтягивались суда к истоку, тем напористее становилось супротивное течение. Из последних сил протащились мимо огромной посередь реки скальной глыбы Шамана, стерегущего начальный избег из Байкала стремительной Ангары, и сразу, вдруг, пропало под днищами каменистое дно, как будто кто обрубил его, и суда, миновав тот отруб, зависли над бездной, исчерна-синей, непроглядной, с упрятанной в пугающей глуби, мерцающей, колдовски манящей к себе солнечной отсветью. И ширина неоглядная, тихая и вся в искрах гладь морская, и много синего неба над головами присмирили, придавили к седушкам казаков. Изумлённые простором, они онемели, слышно было, как стекают с праздных, замерших над водой вёсел струйки воды. Чары с людей сорвал грохнувший пушечный выстрел: воевода Пашков приветствовал море. И люди ожили, враз вскрикнули, как встряхнутые от сна, заговорили, послышался отрадный смех. Дощаники плавно, как лебеди, выставив наполненные лёгким ветерком паруса-груди, заскользили вдоль берега, под нависшими диковинными скалами с кипящим в расщелинах цветущим багульником и совсем рядом лежащими на отполированных волнами каменных плитах нерпами: округло-тугие и пятнистые туши с чёрными, навыкате, дивьими глазами. Особо осторожные соскальзывали с лежбищ и без всплеска уходили под воду, но скоро их любопытные головёнки выныривали по другую сторону дощаников, чихом отпрыскивали воду и, то уныривая, то вновь таращась на людей, долго сопровождали караван”.
О второй встрече с Байкалом протопоп рассказал в своём “Житии” — бессмертной книге, написанной в холодной яме заполярного города Пустозёрска. Аввакум поведал, как трудно проходила переправа через разбушевавшееся озеро. И несмотря на то, что путники чуть не утонули, что они “гребмя перегреблись” и что даже на берегу “востала буря ветреная” и не было спасения от огромных волн, Байкал произвёл на протопопа большое впечатление. Он, художник, не смог забыть байкальские картины и с любовью воспроизвёл их в тёмной пустозёрской яме. И счастье, что строки не пропали, и знает их почти каждый. И всё-таки хочу их привести: “Около ево горы высокие, утесы каменные и зеловысоки, — двадцеть тысящ верст и больши волочился, а не видал таких нигде. Наверху их полатки и повалуши, врата и столпы, ограда каменная и дворы, — все богоделанно. Лук на них ростет и чеснок, — больши романовскаго луковицы, и сладок зело. Там же ростут и конопли богорасленныя, а во дворах травы красныя и цветны и благовонны гораздо. Птиц зело много, гусей и лебедей, по морю, яко снег, плавают. Рыба в нем — осетры и таймени, стерледи, и омули, и сиги, и прочих родов много. Вода пресная, а нерпы и зайцы великия в нем: во окиане море большом, живучи на Мезени, таких не видал. А рыбы зело густо в нем...”.
Да, у нас на западной стороне озера вершины старых гор возносят в небо скалы самых причудливых форм. Растительность, несмотря на крутизну гор и отсутствие благоприятной почвы, богатая. Правда, сейчас настало тяжёлое время, тысячи и тысячи людей бывают у нас каждый год, человек не бережёт природу, и многие растения занесены в Красную книгу. Птицы есть, в основном, чайки и утки, а вот лебеди в наших местах “яко снег” не плавают. И рыбы “зело” поубавилось...
Аввакум и Байкал. Оба сильные, неистовые, непредсказуемые. Наверное, им, крепким духом, суждено было встретиться...
Много раз приходилось мне видеть, как тихий, ласковый Байкал в мгновение ока превращается в гиганта, с рёвом мчащего волны. Успевай уноси ноги, а то несдобровать! Даже современные крепкие суда в штормовую погоду не выходят, а если и попадают в шторм, то торопятся укрыться в спасительной гавани. А какими хрупкими игрушками были для рассвирепевшего Байкала дощаники! И не было возможности у протопопа и его спутников отсидеться в бухте. А значит, надо собрать всю волю в кулак, успокоить жену и детей и всем выстоять, переплыть бушующее море на утлых судах. И всю опасную дорогу, когда кругом (и даже наверху!) были волны, играющие дощаником, как щепочкой, надо думать не о себе. И всё получилось: они переплыли, они выстояли!..
В 1675 году по дороге в Китай побывал на истоке Ангары и проплыл по Байкалу учёный, дипломат, путешественник Николай Гаврилович Спафарий. Он исследовал новые для России земли, сделал первое подробное описание озера “от устья Ангары, которая течёт из Байкала, и опять до устья той же реки Ангары”, перечислил реки, впадающие в озеро, сказал о его больших глубинах. Некоторые читатели могут быть удивлены словом “устье”, когда речь идёт об истоке. Просто в давние времена исток реки тоже называли устьем.
Николай Гаврилович восхищался удивительным озером-морем, “великой пучиной” и считал несправедливым, что его не изучают, о нём не говорят и не пишут, а оно заслуживает пристального внимания и преклонения: “Байкал мошно называтися и морем, для того, что от него течет большая река Ангара и потом мешается со многими иными реками и с Енисеем, и вместе впадут в большое Окиянское море; и для того мошно называтися морем, что мешается и с большим морем, и объезжати его кругом нельзя; также для того мошно называтися морем, что величина его в длину и в ширину и в глубину велика есть. А озером мошно называтися для того, что в нем вода пресная, а не соленая, и земнописатели тех озеров, которые в них вода не соленая хотя великие, а не называют морем; однакожде Байкала мошно называти и завидливу земнописателю морем потому, что длина его парусом бежати большим судном дней по десяти и по двенадцати и больше, какое погодье, а ширина его где шире, а где уже, менши суток не перебегают; а глубина его великая, потому что многажды мерили, сажень по сту и больше, а дна не сыщут, и то чинится оттого, что кругом Байкала везде лежат горы превысокия, и на которых летнею порою снег не тает”.
А вот описание истока Ангары: “И сентября в 11-й день приехали к Байкальскому морю на усть реки Ангары, где течет Ангара река из Байкала, и по обе стороны усть реки Ангары горы великие каменные, высокие и лесные, а устье Ангары будет ширина больше версты; а из Байкала течет великою быстротою река Ангара, а из тех высоких гор видеть горы за Байкалом снежные и превысокие, и один край Байкала, который называют Култук, а другой край зело далеко, и не видеть; и нигде нет так узко в Байкале, как против устья Ангары; а при усть Ангары пристанищ нет, только все утес да камень, и едним словом рещи — зело страшно, наипаче тем, которые прежде сего на нем не бывали, потому что везде кругом обстоят горы превысокие, снежные и лесы непроходимые, и утесы каменые. И у Байкальского моря стояли сентября до 12-го числа, для того что были ветры супротивные”.
Итак, наше место в то далёкое время было необитаемым. Хотя в те годы уже была на истоке Усть-Морская пристань, которая спасала людей и корабли от байкальских штормов. Возле пристани был возведён монастырь святого Николая. На этом месте будет построен посёлок Никола.
В 1693 году в нашей Сибири побывал Избрант Идес, иностранный купец, укоренившийся в России. Он был отправлен во главе посольства с дипломатической миссией в Пекин. 1 марта 1693 года он выехал из Иркутска и только 10 марта добрался до Байкала. Озеро было замёрзшим, и по толстому скользкому льду, с которого мощные ветры выдули весь снег, он переехал на восточный берег, в Кабанье. Такую езду он назвал опасной и для лошадей, и для людей: “Имеется также много незамерзших полыней, опасных для путешественников, если они попадают в сильную бурю, так как коней, если у них нет острых подков, несет ветром с такой силой, что они не могут ни во что упереться и, скользя и падая на этом гладком льду, летят вперед с санями и иногда попадают в полынью. Так гибнут часто и лошади и люди. Во время бурь лед на озере трескается иногда с таким страшным шумом, как будто гремит сильный гром, причем нередко во льду образуются трещины в несколько саженей шириной, хотя через несколько часов лед может вновь стать сплошным”. Также Избрант Идес говорит о том, что верблюдов, идущих в Китай, обувают в кожаные башмаки, которые подбивают чем-нибудь очень острым, а быкам к копытам прибивают острые куски железа, чтобы они могли удержаться на скользком люду.
Когда Избрант Идес, выехав из монастыря святого Николая, добрался до Байкала, люди дали ему напутствие не называть Байкал озером — стоячей водой, а называть далаем — морем. Они говорили, что путники, пересекавшие Байкал и называвшие его озером, становились жертвами жесточайших штормов. Но послу суеверия показались смешными, он их ослушался и тем не менее прибыл на восточный берег при солнечной погоде. Только зря он назвал Байкал “стоячей водой”, так как вода здесь живая, удивительно чистая, и живёт Байкал в отличие от других озёр десятки миллионов лет...
Шотландский врач Джон Белл в первой половине XVIII века посетил Персию, Китай и Турцию. В 1763 году он издал двухтомник с описанием своих путешествий. Книга до сих пор остаётся ценным источником российской истории. А для нас, байкальчан, она интересна ещё и тем, что в ней есть строки о наших местах.
Джон Белл побывал на Байкале в 1720 году. Приехал он к истоку Ангары 16 апреля. “В половине дня приехали мы к небольшой церкве во имя святаго Чудотворца Николая, в которую путешествующие приходят молиться, — пишет Джон Белл. — В сем месте находится несколько рыбачьих хижин. При церкве находятся два монаха, которые поучают народ, и по временам получают от проезжающих небольшие подаяния. В сем месте нашли мы свои суда; оныя ожидали нас пониже водопадей Ангарских. Отсюду видно озеро, текущее между двумя каменными утесистыми горами и ударяющееся о большие камни, которые находятся по всей реке, имеющей ширину около Аглинския мили. Все дно сея реки, от устья озера до церкви святаго Чудотворца Николая, наполнено каменьем на целую милю. Нет здесь прохода и для малых судов, разве что по восточному берегу, да и сей путь очень узок и огражден с обеих сторон большими камнями. В самых глубоких здесь местах не будет больше воды, как на пять или шесть футов, и столько же ширины для проезда судоваго. Если случится по несчастию, что быстрина либо иный какий случай собьет с сего пути и кинет судно на каменье, то разбивается оное в дребезги, и кладь невозвратно погибает. Вода, упадая на камни, производит столь же сильный шум как и морския волны, так что не можно разслушать что говорят. Я не могу изъяснить ужаса, каким объемлется человек при виде представляемых Природою предметов вокруг сего места. Я не думаю, чтоб еще было подобное оному место во свете. Кормщики и другие плаватели по сему озеру говорят о нем со глубочайшим почтением и называют его Святым Морем. Название Святых придают они и окрестным онаго горам и очень досадуют, когда назовешь его просто озером. Разсказывают они при том повесть о некотором кормщике, который будто был наказан за то, что не называл его Святым: желая переехать оное осенью, был он и с грузом и с людми бросаем из стороны в сторону через долгое время, так что увидел себя приведенна к тому, чтоб умереть голодною смертию или претерпеть кораблекрушение. Крайность принудила его на конец последовать обыкновению и взмолиться Святому морю и горам, чтоб они его помиловали. Молитвы его были услышаны, и он приехал благополучно к берегу: и после того времени всегда уже говорил о сем море с великим почтением”.
В 1772 году побывал в Иркутске и на истоке Пётр Симон Паллас — один из самых замечательных людей своего времени. Он был палеонтологом, минералогом, топографом, географом, ботаником, зоологом, археологом, этнологом, филологом. Он обладал энциклопедическими знаниями во многих областях, и его открытия опередили время. Крупнейший российский зоолог академик Алексей Николаевич Северцов сказал о нём так: “Нет отрасли естественных наук, в которой Паллас не проложил бы новый путь, не оставил бы гениального образца для последователей... По своей многосторонности Паллас напоминает энциклопедических учёных древности и средних веков, по точности — это учёный современный, а не XVIII века”.
Паллас родился в Германии, но 43 года жизни отдал России и много лет путешествовал по русской земле, по самым дальним её уголкам, изучал её и знал её лучше, чем русские люди.
Приехал он по приглашению Екатерины II. В России тогда было много неизведанных мест, а императрица хотела знать свою землю. Для этого был нужен учёный-энциклопедист и путешественник. Ей предложили пригласить в Петербургскую академию наук талантливого немецкого 26-летнего профессора Петра Симона Палласа, успевшего прославиться в Германии. Он же в то время в Россию не рвался, у него были совсем другие планы. Но, подумав, согласился принять приглашение. И с 1768-го по 1774 годы он возглавлял экспедиции по России.
Надобно сказать, что эти экспедиции в дальние пределы необъятной страны, конечно же, не были лёгкой прогулкой. Суровый климат, отсутствие сносных дорог, скудная пища, путевые опасности сильно подорвали здоровье учёного. Приходилось знавать температуры, при которых замерзает ртуть в термометре. Он приобрёл в дороге тяжёлые болезни, был обессилен и в 32 года начал седеть. Но работа, которую он проделал, грандиозна. Она дала Палласу богатейший материал, который он обрабатывал 20 лет и напечатал множество сочинений и статей, представляющих большой интерес и в наши дни. Академик Владимир Иванович Вернадский говорил, что работы Палласа до сих пор являются основой знаний о природе и людях России. К ним, как к живому источнику, обращаются географы и этнографы, зоологи и ботаники, геологи и минералоги, археологи и языковеды. “Паллас до сих пор ещё не занял в нашем сознании того исторического места, которое отвечает его реальному значению. Может быть, для истории русской культуры особенно важным представляется то, что Паллас делал свои крупные обобщения на основании изучения русской природы, быта и остатков племён, населяющих нашу страну”, — писал Вернадский.
Дважды побывал он на истоке Ангары и оставил такое описание: “Уже за осмнатцать верст от города река Ангара, по которой дорога лежит, великия полыньи имела; а повыше Пашковой или Хромовой станицы река почти вся ото льду очистилась и многие утки и гагары плавали, меж коими в первый раз мне попалась утка, называемая по Латине Anas hyftrionica. Нам тут надобно было ехать по каменному реки берегу, по которому, понеже на нем немного снегу было, езда была весьма отяготительна. Чем ближе к Байкале подъезжаешь, тем горы становятся выше и вид дичее; напротив того далее по Иркуцкой губернии оныя были довольно отлоги и слоисты. Жерло реки Ангары с обеих сторон стеснено каменными горами, промеж которых как будто сквозь ворота великое моря пространство и стоящие по берегу каменные хребты видны”.
Россия стала для Палласа второй родиной. И наш Байкал с его эндемичными животными и растениями, девственная природа произвели на учёного огромное впечатление, сохранившееся до конца жизни...
В первой половине XIX века проехали через Байкал многие путешественники поневоле — декабристы и их жёны. Им запомнились опасности, с которыми было сопряжено путешествие через Байкал. Декабрист Александр Петрович Беляев рассказал, как на их пути через зимнее озеро образовалась большая трещина, конца которой было не видать, но ямщики поехали вдоль зияющей водой щели в надежде найти её конец, а их ямщик, разогнав тройку лошадей, перескочил через опасное место. Им повезло, хотя риск был большой.
Многим декабристам просто было не до байкальских красот, как, например, княгине Марии Николаевне Волконской. Она переехала Байкал по льду ночью, такой морозной, что слёзы в глазах застывали и леденело дыхание.
А вот декабрист Андрей Евгеньевич Розен, переплывая Байкал по возвращении из Сибири, в 1832 году познакомился с Байкалом поближе и дал его описание: “Я имел досуг разглядеть Байкал, или Святое море, во всех направлениях и во всех видоизменениях: берега его высокие и волнистые тянуться грядами, то скалисты, кремнисты, то покрыты зеленью, где лесом, где травою, где песком и глиною. Повсюду кругом видно вулканическое образование, и можно смело согласиться с естествоиспытателями, утверждающими, что Селенга, Байкал, Ангара составляли прежде одну реку. В некоторых местах озера не могли измерить дна; там, где Ангара вытекает из Байкала, стоят два огромнейших камня по самой средине, которые служат как бы шлюзами; возле камней, к стороне Байкала, дно неизмеримо: тут явный след, вулканического действия, а к стороне речной, к Ангаре, дно не глубоко. Берега озера украшены одною только природою, нет нигде следов труда человеческого. Посольского монастыря башня, станция почтовая и несколько хижин напоминали обитаемость этой страны”.
К сожалению, “досуг разглядеть Байкал” был для декабриста очень долгим: попутный ветер, погнавший было корабль к западному берегу, внезапно стих, и несколько дней пришлось ждать его среди моря. А Розену очень хотелось как можно быстрее добраться до Иркутска, где его ждала жена с маленьким ребёнком, которая уехала ранее. А ей-то, переплывая Байкал, пришлось натерпеться лиха. Вот как об этом рассказывает А.Е.Розен: “3 июля уехала жена моя; без остановок достигла она Байкала; там не было казенных перевозных судов, тогда еще не было пароходов Мясникова, и она наняла рыбацкое судно парусное, на коем поместила коляску и несколько попутчиков. Плавание было самое бедственное: посреди озера поднялся противный ветер и качал их несколько дней; сын мой захворал; можно себе представить положение матери. Запасное молоко, взятое с берега, прокисло; вареного младенец не принимал; с трудом поили его отваром из рисовых круп; наконец, он не принимал никакой пищи — мать была в отчаянии. На пятый день буря затихла, ветер подул попутный, и через несколько часов пристали к берегу. Жена моя доныне с восторгом выражает чувство блаженства, припоминая, когда она ступила на землю, когда сын ее, больной, измученный, голодный, освежившись свежим молоком, уснул сладко; а она, сидя возле него на полу, еще качалась всем телом, как на море, и благодарила бога за спасение сына”...
Нелёгкие испытания выпали на долю декабристов и их жён в Сибири, но они переносили их достойно, поддерживали друг друга, несли культуру местным жителям и помогали им, чем могли. Они оставили воспоминания о своей жизни, которые для нас очень важны: в них — история нашего края.
Байкал исстари называли морем ещё и потому, что переправа через него трудна и опасна. Писатель-краевед Николай Семёнович Щукин в очерке “Море или озеро Байкал”, написанном в 1848 году, говорит, что местные жители называют Байкал морем и на вопрос “Куда едешь?” отвечают: “За море”. Автор добавляет, что его называют Святым морем и прилагательное “святой” не присоединяют ни к одному морю, а только лишь к Байкалу. Николай Семёнович родился учился и жил в Иркутске, а значит, имел возможность бывать на море и, конечно, на истоке, о котором он рассказал с любовью: “Исток Ангары из Байкала представляет картину, достойную кисти Айвазовского: напором воды вырвало слабое место из горы; открылся путь, и всё лёгкое увлечено стремлением воды: остались только гранитные валуны, то выглядывающие из реки, то покрытые лёгким слоем текущей воды. Эта гряда лежит поперёк Ангары с одного берега на другой, и Байкал переливается через неё, как через край полной чаши. Почти на средине реки грозно возвышается огромный камень: он называется Шаманским... В пороге двое ворот для прохода судов. Первый, в шести саженях от правого берега Ангары, называется Береговым, и глубиной в полтора аршина. В десяти саженях далее — другой проход, называемый Ангарским; тут глубина более двух аршин. В трех верстах ниже порога река образует как бы залив и тут Никольская пристань. Деревянная церковь и несколько домов составляют селение. Здесь разгружают суда для прохода сквозь пороги; тяжести везут до Лиственичной станции, стоящей уже на берегу Байкала за порогами, и опять сносят на суда. Быстрота реки между порогом и Никольской пристанью превышает вероятие; однако ж суда тянутся вверх людьми при помощи двух или трех лошадей; крутой берег весь изрезан бичевой: в твердой глинистой почве долго сохраняются эти разрезы и приводят в недоумение ученого наблюдателя природы”.
Нет сомнения, что наше Святое море достойно кисти лучших художников. И, к счастью, есть прекрасные картины истока, написанные талантливыми живописцами. Теперь эти произведения стали историческими.
Много раз переезжал Байкал во все времена года Дмитрий Иванович Стахеев. Он родился в Елабуге в семье купца и сам числился купцом II гильдии с 18 лет, но любовь к литературе оказалась сильнее, и он оставил службу, чтобы заняться литературой. Поездка по купеческим делам в Тобольск и в Кяхту в возрасте 14 лет оставила в душе будущего писателя незабываемые впечатления, которые выплеснулись в книгу “За Байкалом и на Амуре”. Многие сибирские картины в книге нарисованы ярко, живо и остаются в памяти.
Вот партии рабочих прокладывают вешки от Посольска до Лиственичного, дует ветер, иногда валит с ног, а неопытного крестьянина ветер может кубарем катить по гладкому льду версты две, пока он не сообразит вбить топор в лёд...
Вот картина охоты тунгусов: “Верхом на лошадях они ездят легко и ловко; на промысле зверя и в погоне за ним неутомимы, и быстро, не уставая, преследуют зверя через горы и пропасти. В это время они сами похожи на зверей: на головах их нет ни в какое время года шапок и их косматые волосы развеваются на ветру; на ногах часто нет обуви, платье едва прикрывает тело и во время погони за зверем с лица тунгуса исчезает всё напоминающее о человеке, — глаза горят злобой, на губах накипает слюна, и только винтовка или нож в руке его напоминает о том, что он человек”.
Рассказал автор, как спасают лошадей, провалившихся под лёд: “Одно средство спасения лошади в том, что её наскоро выпрягают из оглобель или перерезывают гужи, потом накидывают ей на шею петлю и давят; задавленная от спёршегося внутри её воздуха, лошадь всплывает на поверхность воды и ложится боком на неё как мёртвая; в это время её мгновенно выдёргивают за шею и за хвост на лёд, подальше от полыньи, снимают петлю и бьют лошадь кнутом, пробуждая в ней жизнь. После этого её начинают гонять по льду, чтобы она разогрелась и не продрогла”.
А вот интересная история опасной переправы. Жители восточной стороны Байкала из селения Посольского с кладью переехали на западную и задержались в Иркутске. А тем временем солнце стало уж греть по-летнему, через Байкал ездить перестали. Но путникам не хотелось давать большой круг, и они рискнули. Начало дороги было сносным, но затем лошади стали проваливаться и брели по колено в воде. А ночью остановились перед большой трещиной. А Байкал гудит, стреляет, и образуются новые трещины. Люди стали откалывать лёд, забили им трещину и сделали не совсем надёжный переход. Перетащили лошадей 15, и переправа испортилась. Остальных оставили на верную смерть. Но и этим пятнадцати жить оставалось недолго. Вскоре лёд стал совсем мягкий, и животные проваливались по брюхо. Тогда и этих лошадей путники бросили и пошли вперёд. А потом оторвало лёд, и они оказались на льдине, которую чудом пригнало к берегу возле Посольского, и мужики, приплывшие на лодках, спасли своих земляков. И все сразу пошли в церковь служить молебен.
Интересно повествует Стахеев о беглых каторжниках, которым тоже не хочется идти в обход моря несколько сотен вёрст, и они решаются на опасную переправу в лучшем случае на утлой лодчонке, которую воруют ночью. До противоположного берега удаётся добраться лишь немногим смельчакам... Вот какую картину увидел один крестьянин на корабле, направляющемся с омулями в Иркутск. Их корабль шёл бойко при попутном ветре. Море было очень неспокойно. И вдруг крестьянин увидел, что в волнах что-то чернеется. Подплыли ближе, и он увидел, что это люди: человек пять ухватились за бревно, а валом их то погружает в пучину, и они исчезают из вида, то опять выталкивает на поверхность. Кое-как корабль проскочил мимо, не задев отважных пловцов. Крестьянин предположил, что они все погибли, так как нужно много сил держаться за ускользающее бревно, а силы убывают быстро, да и в ледяной воде коченеют руки. Не повезло этим беглецам с лодкой, так они и на бревне отважились пуститься в опасное путешествие...
Бегут каторжники по льду и в жестокие морозы. 55 вёрст от Посольского до Голоустного бегут они без отдыха, останавливаться нельзя: замёрзнешь. Ведь одеты они по-летнему, в лёгкое и короткое полукафтанье и холщовые штанишки. Шея открыта всем ветрам. А обувь так изодрана, что пальцы, побелевшие от мороза, смотрят в дыры башмаков. Бегут они, презрев смертельные опасности: на каждом шагу они могут замёрзнуть, утонуть, умереть с голоду, попасть в лапы дикого зверя. А также могут встретиться люди, которые схватят их и передадут в руки начальства. Но каторжники всё равно бегут, некоторые по несколько раз. Бегут, потому что голодная свобода для них дороже всего на свете!
Конечно, очень интересно мне было узнать, каким увидел в далёком 1859 году Дмитрий Стахеев исток Ангары и Лиственичное. А приехал он в наши места в середине ноября в холодный ветреный день. Стоял 25-градусный мороз, но Ангара ещё не замёрзла. С остывающей реки поднимался густой пар. В селении Никольском с деревянной церковью слышался стук топоров, там байкальские поморы строили судно. Далее по пути тоже попадались строящиеся суда. У берега тоже стояли суда.
И вот наконец открылся бурный Байкал с пароходной пристанью, называемой Лиственичной. Пристань эта, имевшая несколько зданий, находилась в то время недалеко от истока, за поворотом. Двухэтажная гостиница, где остановился писатель и другие путешественники, прилепилась к горе. Она была построена лет двадцать назад, но успела обветшать: местами были выбиты окна, переломаны ставни, они “повиснув на ржавых петлях, скрипели и выли на разные тона, аккомпанируя шуму волн Байкала”. Внутри было не лучше. Стулья переломаны, кресла без ручек, столы с тремя ножками, диваны с обивкой, висящей клочьями. В стенах были щели, через которые в гостиницу врывался резкий осенний ветер. Немытый пол состоял из кривых и дырявых досок, углубляющихся под ногами, “как фортепьянные клавиши”.
Никто не заботился о проезжающих, так как гостиница была одна и деваться людям было некуда. И руководил ей отставной солдат. Он принёс нечищеный самовар. На пуговице жилета висел у него поднос. А чашку и чайник с изломанным носом он принёс в дырявых карманах.
На берегу пристани, кроме гостиницы, находились ещё три-четыре домика для служащих и флигель для управляющего пароходством. Наружность флигеля составляла контраст с другими ветхими постройками.
Солдат пожаловался на зимнюю тоску. Никого нет. Всё вокруг заваливает снегом. И работники лежат, как медведи в берлоге. Иногда воют волки, и людям от тоски хочется волком выть.
Автор говорит, что переправа через Байкал тогда была зачастую утомительной и небезопасной. Пароходы часто ломались. Портились машины, горели палубы. И виноваты были не байкальские шторма, а неумение управлять судами. Владельцы пароходов часто сменяли друг друга, а с ними приходили и новые служащие, само собой, без опыта вождения судов по бурному морю.
Утром Дмитрий Стахеев отправился посмотреть на Шаман-камень. Вот как рассказывает писатель о возвышающемся над Ангарой камне-скале:
“...По верованию бурят, на нём обитают онгоны — небесные духи, с которыми имеют непосредственные сношения шаманы, особого рода предсказатели-духовидцы. Каждый бурят убеждён в этом и, проезжая по берегу реки мимо Шаманского камня, он набожно нашёптывает свои молитвы и по временам пугливо исподлобья поглядывает на страшный для него камень. Во время бури кругом камня клокочут и пенятся волны реки, разбиваясь в мелкие брызги и рассыпаясь высоко в воздухе.
Священное значение Шаманского камня в быту бурят до того велико, что они нередко приезжают из-за 300–400 вёрст к этому таинственному месту, чтоб заставить своего собрата, в чём-либо обвиняемого, торжественно произнесть на этом месте своё отрицание от преступления. Перебравшись по реке в лодках к Шаманскому камню, буряты заставляют обвиняемого войти на самый верх камня и на нём присягнуть в присутствии невидимых духов в справедливости своих показаний: шум волн, разбивающихся о камень, высота над водою, фантастичность самого места и полное убеждение в присутствии на камне невидимых духов, — всё это разом действует на нервную систему присягающего, и виновный, большею частью, не может скрыть своего преступления: он со страхом и трепетом сознаётся во всех грехах, вольных и невольных. Случалось, что после такого испытания испытуемого снимали с камня без чувств и привозили на берег в глубоком обмороке. По возвращении сознания бурят ещё долго дрожит от страха и не может попасть зубом на зуб, — так его напугают страшные онгоны”.
А вот как Стахеев сказал об Ангаре: “Вообще Ангара оригинальна и непохожа на другие реки. Вода её светла до того, что на дне в тихую погоду можно пересчитать хоть каждый камешек, и холодна даже в самую сильную жару до того, что в ней с трудом можно пробыть несколько минут; разливается она не весной, во время половодья, как другие реки, а осенью, когда реки замерзают. Начинает она замерзать снизу и, замерзая, поднимает вверх со дна камешки, маленьких рыбок, червей, пиявиц, amphipodes, бедное поселение своего подводного царства; в это время, в конце декабря, по набережным улицам Иркутска нет проезду; Ангара выступает из берегов и, разлившись по улицам, наворотив на себя лёд большими глыбами (торосья), замерзает. Через день или два замёрзший лёд опадает ниже и ниже, и Ангара, успокоившись, крепко сковывается сибирскими морозами”.
Замечательно, что у нас есть книга Дмитрия Стахеева “За Байкалом и на Амуре”. Путевые картины и события, изображённые в ней, погружают читателя в далёкий для нас XIX век и вызывают живой интерес. И чем дальше мы отдаляемся от них во времени, тем интересней читать книгу.
В конце XIX века из Иркутска до Лиственичного и далее, на другой берег Байкала, добраться было всё ещё сложно. В июне 1890 года проездом на остров Сахалин побывал в наших местах Антон Павлович Чехов. На одной из трёх станций, существовавших тогда на дороге, не оказалось лошадей, и писателю пришлось там ночевать. Лишь к полудню следующего дня приехал он на Байкал. И всё же путь от Иркутска до Байкала произвёл на писателя хорошее впечатление, и он сказал об этом в письме к своим родным: “Ехали мы к Байкалу по берегу Ангары, которая берет начало из Байкала и впадает в Енисей. Зрите карту. Берега живописные. Горы и горы, на горах всплошную леса. Погода была чудная, тихая, солнечная, теплая; я ехал и чувствовал почему-то, что я необыкновенно здоров; мне было так хорошо, что и описать нельзя. Это, вероятно, после сиденья в Иркутске и оттого, что берег Ангары на Швейцарию похож. Что-то новое и оригинальное. Ехали по берегу, доехали до устья и повернули влево; тут уже берег Байкала, который в Сибири называют морем. Зеркало. Другого берега, конечно, не видно: 90 верст. Берега высокие, крутые, каменистые, лесистые; направо и налево видны мысы, которые вдаются в море, вроде Аю-Дага или феодосийского Тохтабеля. Похоже на Крым. Станция Лиственичная расположена у самой воды и поразительно похожа на Ялту; будь дома белые, совсем была бы Ялта. Только на горах нет построек, так как горы слишком отвесны и строиться на них нельзя...”
В Лиственичном Чехову пришлось задержаться: не было парохода. Он и попутчики кое-как разместились в сарайчике, который находился совсем близко от воды. Спать приходилось в брюках и в жилетке на полушубке, брошенном на пол, а подушкой служило свёрнутое пальто. Тараканов и клопов было много. А вот есть, можно сказать, было нечего. Антон Павлович сетовал, что в Лиственичном из съестного практически нечего было купить. “Население питается одной только черемшой”, — написал он.
Да, май и июнь у нас — пора черемши, а это лесное растение очень популярно у сибиряков, ведь черемша — кладезь витаминов и микроэлементов.
Поездка через Байкал произвела на писателя очень приятное впечатление. И покормили на пароходе очень хорошо, и с погодой повезло: “Погода была тихая, солнечная. Вода на Байкале бирюзовая, прозрачнее, чем в Чёрном море. Говорят, что на глубоких местах дно за версту видно; да и сам я видел такие глубины со скалами и горами, утонувшими в бирюзе, что мороз драл по коже. Прогулка по Байкалу вышла чудная, во веки веков не забуду”.
Затем Антон Павлович шёл по живописнейшему берегу и жалел, что с ним нет художника Левитана.
А своему другу писателю Николаю Александровичу Лейкину Чехов так написал о Байкале: Байкал удивителен, и недаром сибиряки величают его не озером, а морем. Вода прозрачна необыкновенно, так что видно сквозь нее, как сквозь воздух; цвет у нее нежно-бирюзовый, приятный для глаза. Берега гористые, покрытые лесами; кругом дичь непроглядная, беспросветная”.
Поэту Николаю Алексеевичу Плещееву сказал: “Вообще говоря, от Байкала начинается сибирская поэзия, до Байкала же была проза”.
Через год после приезда Чехова на Байкал, в 1891 году, через озеро и исток Ангары держал путь в Иркутск наследник престола, будущий император Николай II.
Путешествие по Евразии на фрегате “Память Азова” в пятьдесят одну тысячу километров было проделано неспроста. У будущего императора и тех, кто с ним отправился в длительную поездку, была поистине великая цель: Россия должна стать мировой силой, сочетающей Запад с Востоком. Николай II был убеждён, что распространение русского влияния на Восток необходимо. “Россия должна прирастать Азией”, — говорил он. Об этом же думал и его отец Александр III, подписавший 29 марта 1891 года указ о строительстве Великого Сибирского пути. А 31 мая его сын, наследник престола, заложил первый камень в основание будущей дороги.
Не все современники понимали важность будущего Транссиба, и учёный Дмитрий Иванович Менделеев сказал замечательные слова по поводу строительства пути, который свяжет Европу и Азию: “Только неразумное резонёрство спрашивало: к чему эта дорога? А все вдумчивые люди видели в ней великое и чисто русское дело — путь к океану — Тихому и Великому, к равновесию центробежной нашей силы с центростремительной, к будущей истории, которая неизбежно станет свершаться на берегах и водах Великого океана”.
Сын Дмитрия Ивановича, инженер, изобретатель, Василий Дмитриевич Менделеев, тоже принимал участие в двухгодичном путешествии и сделал его фотографическую летопись.
Два года заняло путешествие по Индии, Сингапуру, Китаю, Японии, Дальнему Востоку... Князь Эспер Эсперович Ухтомский, сопровождавший Николая II, описал увиденное в дороге в трёхтомнике “Путешествие на Восток наследника цесаревича”. Иллюстрации к книге сделал замечательный художник-баталист и путешественник Николай Николаевич Каразин, хотя он и не принимал участие в поездке.
22 июня 1891 года наследник и его небольшая свита, состоящая из молодых и здоровых людей, способных перенести нелёгкое путешествие, пересекли Байкал и направились по Ангаре к Иркутску. Жаль, но этот момент в книге не отражён. Зато есть две иллюстрации Каразина, на которых изображены байкальские места, по-видимому, сделанные с фотографий Менделеева. На одной из них “Под флагом наследника цесаревича у прорыва Ангары” изображены суда, идущие вблизи Шаман-камня.
Есть ещё один рисунок Каразина, сделанный несколькими годами позже с наброска Гасабова. На нём — исток Ангары, гряда камней, выступающих из воды от одного берега до другого, крутые горы на левом берегу, два судна, одно из которых тянут лошади против течения в сторону Байкала, на правом берегу — лодка, тракт, два встречных экипажа, запряжённые лошадьми, один экипаж лошади еле тянут в гору.
Среди спутников Николая II был другой художник — Николай Николаевич Гриценко. Он сделал в дороге около трёхсот рисунков. Этот замечательный художник — маринист, пейзажист, график — был и путешественником. Он состоял в Русском географическом обществе, по заданию которого бывал в Сибири. Сохранились пейзажи Гриценко с изображением Байкала, сделанные в 1899 году. На одном из них изображены синева Байкала и горы Хамар-Дабан на противоположном берегу. На рисунке шуточная надпись: “До чего ты дошёл, Николаич”. Да, дошёл он до очень далёкой, по тем временам, байкальской земли, до которой добраться тогда было ох как непросто. На другом рисунке пейзаж Лиственичного, сделанный с горы, у которой находилась таможенная застава. А на третьем — старая пристань Лиственичного и корабли, стоящие в ней. К рисунку сделаны несколько надписей: “Где наше не пропадало”, “Посвящается лейтенанту А.С.Боткину”, “Группа судов российского торгового флота на Байкале”, “Что сделали? Ледокол сделали! И ещё один ледокол будем делать!”.
Пейзажи на картине летние. А летом 1899 года на Байкале произошло великое событие: 17 июня на воду был спущен паром “Байкал”, второй по мощности в мире ледокол. Сохранилась картина Гриценко “Накануне спуска”, на ней стоящий на стапелях, увешанный праздничными флагами ледокол дожидается спуска в озеро-море, в честь которого он назван. И становится понятной последняя запись. “Ледокол сделали!” — это о ледоколе “Байкал”. “И ещё один ледокол будем делать!” — это о ледоколе “Ангара”, который будет спущен на воду уже в следующем, 1900 году.
Картину байкальской пристани Гриценко посвящает Александру Сергеевичу Боткину, исследователю Байкала и Арктики, который в то время как раз и изучал сибирское море и тоже, как и все вокруг, радовался предстоящему спуску ледокола “Байкал”.
Александр Боткин — исследователь, изобретатель, гидрограф и врач — родился в семье выдающегося врача Сергея Петровича Боткина. Он окончил Императорскую Военно-медицинскую академию и надолго связал свою жизнь с военно-морским флотом. В 1897–1899 годах он был помощником начальника Гидрографической экспедиции озера Байкал Фёдора Кирилловича Дриженко. Экспедиция прежде всего была связана со строительством Транссиба и готовящейся паромной переправы через озеро. Пока Транссиб будет разделён Байкалом, нужно обеспечить и летнюю, и зимнюю переправу. И Александр Боткин исследовал байкальский лёд: замерзание и таяние, образование трещин и ледяных гряд, подвижки льда. Открытия, которые он сделал, были очень важны для ледокольной переправы и стали большим вкладом в осуществление “Большой Азиатской программы”.
В Сибирь Александр Сергеевич приехал вместе с женой — Марией Павловной, дочерью Павла Михайловича Третьякова, предпринимателя, мецената, коллекционера, основателя Третьяковской галереи. У неё был твёрдый характер, она с детства отличалась выносливостью, и это ей пригодилось в Сибири. Она была рядом с мужем во время исследований. Была Мария Павловна и на строительстве Транссибирской магистрали. Три месяца жили Боткины в холодное время в небольшом доме в Лиственичном на берегу озера среди льдов и снегов...
А теперь возвращусь к художнику Николаю Гриценко. Почему картина пристани в Лиственичном художника Гриценко посвящена Боткину? Были ли они знакомы? — Не только были, но и приходились родственниками. Гриценко был женат на сестре Марии Боткиной — Любови.
Шесть картин Николая Гриценко находятся в Третьяковке. И совсем не потому, что его тесть Третьяков. Они появились там после смерти и Третьякова, и Гриценко. Появились по ходатайству Ильи Ефимовича Репина.
Радостно, что на Байкале были такие интересные, замечательные, сильные духом люди, что они его изучали, любовались им, писали картины.
В связи со строительством Транссибирской магистрали невозможно не сказать о министре путей сообщения Михаиле Ивановиче Хилкове, много сделавшем для наших мест и неоднократно бывавшем на нашем истоке. Этот человек княжеского рода, потомок Рюриковичей, прошёл большую рабочую школу. Под именем Джона Мэджилла работал Михаил Хилков кочегаром на паровозостроительном заводе в Филадельфии. Потом он работал там машинистом, затем начальником службы подвижного состава Трансатлантической железной дороги. Но Хилков вдруг бросает работу, уезжает в Англию и устраивается слесарем на паровозостроительный завод в Ливерпуле. В России он начинает карьеру с должности машиниста. Изучив рабочие специальности, набирается опыта в строительстве железных дорог: возглавляет Закаспийскую железную дорогу, проложенную через пустыню. И прежде чем стать министром сообщения, строит в России ещё несколько железных дорог.
Будучи министром, Михаил Иванович развернул на Транссибе грандиозные работы. Он неоднократно выезжает в Сибирь, чтобы на месте решать сложные проблемы строительства и выполнить полномочия по обеспечению скорейшего ввода в эксплуатацию железной дороги, возложенные на него Николаем II.
Он курирует строительство и нашей Кругобайкальской железной дороги. Ведь она оказалась сложнейшим и очень дорогостоящим участком Транссибирской магистрали. В 1904 году в мае-июне Хилков приехал на Кругобайкалку, где завершались работы по сооружению последнего участка дороги. Жил Хилков в Лиственичном и каждый день, пересекая исток Ангары, приезжал на станцию Байкал. Осмотр строительных работ производил он, добираясь до участков на винтовом пароходе “Второй”. Он смотрел, как ведутся работы, думал, как обустроить магистраль, как улучшить условия жизни строителей. Сохранились фотографии пребывания министра на Кругобайкалке и в том числе в порту Байкал.
Самых трудных, самых смелых решений потребовала русско-японская война. Зимой 1904 года количество перевозок увеличилось в несколько раз. Поток грузов надо было переправлять на восточный берег, а ледоколы не могли пробить очень толстый байкальский лёд. И тогда прямо через лёд были проложены рельсы. Их начали укладывать в конце января. Своенравный Байкал подвижками льда осложнял ход работ. Вскоре после начала укладки рельсов прибыл Хилков. И первые вагоны были перевезены с помощью лошадей на другой берег под его руководством. И началось непрерывное движение вагонов, за сутки их перевозилось до двухсот и порой даже больше. Чтобы перевести паровоз, с него снимали котёл и перевозили отдельно. Но люди выстояли, фронт обеспечили. Выдержал все нелёгкие испытания и Михаил Иванович Хилков, а ему тогда было 70 лет.
13 сентября (26 сентября по новому стилю) 1904 года Михаил Иванович Хилков недалеко от станции Маритуй у тоннеля № 18 вбил последний костыль, состыковав Великий Сибирский путь, соединив две огромных части России: азиатскую и европейскую!
Хилков не воспевал Байкал, до того ли ему было! Но он вместе с нашими мастерами и героическими простыми тружениками оставил нам Транссиб и его “золотую пряжку” — Кругобайкалку, которая открыла Байкал для многих. Теперь, чтобы добраться до сибирского моря, не нужно было тратить месяцы на дорогу. Путь стал намного легче, приятнее, ушли в прошлое испытания холодом, болезнями, голодом.
Одним из первых, кто добрался поездом до наших мест и оставил о них воспоминания, был ихтиолог из Петербурга Иннокентий Дмитриевич Кузнецов, который в 1903 году приехал для участия в экспедиции. Вот как он рассказал о дороге из Иркутска к Байкалу и о встрече с озером:
“Дорога (62 версты) идёт всё время по самому берегу Ангары, местами в глубоких выемках, а то под обрывами прибрежных возвышенностей. Боже, как интересно! Из окон вагона любуешься с одной стороны на быстрые, прозрачные, как хрусталь, воды реки, бегущей по дну, где видно в более мелких местах каждый камешек, каждую травку, местами даже рыбку, скользящую, как стрела; с другой стороны — то гора, то долина или “падь”, по-сибирски, то откос, по которому местами ползут, как чёрно-бурые ленты, прослойки каменного угля...
Ещё причудливее идут ряды слоёв различных горных пород в обрывах — признак того, что мы приближаемся к Байкалу. Вдруг за поворотом пахнуло как бы холодом, а кругом всё тот же летний день, всё то же яркое солнце. Холод также признак близости озера. Дело в том, что в Байкале, мощном, обширном водоёме... всегда плещутся прохладные воды, и холодом веет от этого моря, даже когда оно совершенно спокойно, как от какого-нибудь ледника. Наконец, сверкнула серебристая полоска озера, ещё немного — и мощная его ширь впервые развернулась перед моими глазами. “Здравствуй, Байкал!” — невольно приветствовал я старого знакомого далёкого детства. Я почувствовал какое-то влечение к этому Святому морю...”
На винтовом пароходе “Яков” и на лодках с тунгусами проплыл Кузнецов по озеру от юга и до севера. Приходилось много ходить пешком, ночевать на берегу, пережидая шторма. Приходилось предпринимать меры предосторожности, чтобы не угодить в лапы диких зверей. Кузнецов знакомился с местными жителями, подружился с сопровождающими его тунгусами и с сожалением прощался с этими “милыми спутниками”.
И вот учёный возвращается на нашу станцию Байкал. Ему жаль расставаться с озером: “Прежде чем окончательно расстаться с ним, я поднялся на гору, взглянул оттуда на чудное озеро, на широкую панораму обрамляющих его гор и, с невольной грустью в душе, как бы прощаясь с чем-то близким или родным, сел в вагон, который доставил меня в Иркутск”.
В “Историческом вестнике” за 1912 год был опубликован очень интересный материал, на котором я не могу не остановиться. Сделал его путешественник А.Я.Таранец. Очень сожалею, но пока не нашла о нём никаких сведений. Из его работы следует, что на Байкале он бывал не однажды и что он прекрасный наблюдатель, обладающий даром писателя.
Летним погожим июльским днём отправляется Таранец на пароходе “Сибиряк” из Иркутска к Байкалу. Свой путь он описывает подробно. Наблюдать за дорогой путешественнику приятно: дует свежий ветерок, ярко светит нежаркое солнце, пахнет то свежескошенным сеном, то рыбой, то ароматом полевых цветов. “Сибиряк” ползёт с трудом. Ему приходится бороться с сильным течением и лавировать, проходя мимо множества островов с живописными рощами и лугами. На некоторых островах пасётся скот. И лошади, и коровы, завидев пароход, убегают подальше от “пыхтящего чудовища, нарушившего безмолвие островка”. Крестьяне из прибрежных деревень ловят рыбу сетями, дети ищут грибы или ягоды. Идёт пора сенокоса, и в местах косьбы толпы народу, разбиты палатки, звучит гармоника. Встречаются охотники, они салютуют из ружей пароходу. Вот осталась позади деревенька, раскинувшаяся на островках. Вот два велосипедиста состязаются в скорости с пароходом. Почти у самого борта проходит лодка под парусом. Ангара то течёт вольно, то распадается на протоки у островов, то, сжатая горами, “бурлит, клокочет, точно злится на скалы, не дающие ей развернуться...”
По левому берегу вьётся по извивам реки железная дорога. Временами по ней бегут поезда. Идёт работа по расчистке полотна для второго пути.
Наконец, миновали Шаман-камень и вышли в Байкал. После посещения Лиственичного Таранец с лихим рыбаком на лодке, несмотря на волну, пересекает исток, чтобы побывать в порту Байкал. Он подробно описывает то, что увидел в моём родном посёлке в то далёкое время:
“Если подняться у станции Байкал по тропе, ведущей к деревне Баранчик, на горы, то всё озеро видно, как на ладони. Вправо красивый залив, в водах которого отражаются лесистые вершины прибрежных гор. По самому берегу вьётся лентою Кругобайкальская железная дорога, то пропадая в тоннелях, то снова показываясь у самой воды, как будто ползёт по скату горы по узенькой, едва доступной тропинке... Вода совершенно тихая. Не шелохнёт... Вот от берега отделилась лодочка и быстро стала удаляться, оставляя на воде дорожку, расширяющуюся у берега и постепенно суживающуюся возле лодки, едва заметной с горы. Влево отчётливо видны станционные пути, маневрирующие поезда, целый ряд товарных вагонов; у берега несколько барж, ждущих разгрузки; у мола, где устроена пристань, стоит ледокол “Ангара”, недалеко доки... всё это красиво отражается в зеркальной воде... Подымаюсь выше... Над небольшим обрывом стоит скамейка... Здесь местные жители и дачники, проводящие лето в деревне Баранчик, просиживают целыми днями, любуясь величественным Байкалом, особенно красивым в лунные ночи, полные таинственности и необъяснимой прелести... Смотрел бы и не оторвался... Редко бывает Байкал спокоен, и даже в спокойные минуты чувствуется, что богатырь уснул, отдыхает, но стоит налететь ветру, как сон станет прерывистый, неровный, пока от волнения не проснётся великан, встанет во весь рост, и вода закипит, заклокочет, бросится на берег, ища выхода, вздымая целые валы, образуя бездны, с каждой минутой свирепея, точно ища дерзкого, осмелившегося нарушить покой... И горе тем, кого буря застанет в открытом море...
В июне и июле Байкал бывает почти спокоен... В это затишье со дна всплывает на поверхность воды масса водорослей... Байкал “цветёт”... И сейчас он совершенно спокоен. Только высоко на горах чувствуется лёгкое дуновение ветерка, прохладного, освежающего. Из раскинувшейся по склонам гор и в лощине деревни Баранчик пахнет жильём... Деревня небольшая... Видны огороды... Попадаются красивые домики и веранды. Это уже приспособление специально для дачников... Мимо деревни проходит тропа среди кустарника и срубленных деревьев и ведёт ещё выше к маяку. Отсюда открывается роскошный вид на Байкал. Вдали, на том берегу, тянется цепь гор, на которых местами, несмотря на расстояние около сорока вёрст, отчётливо вырисовываются ниже вершины белые ленты снега, не успевшего растаять за лето благодаря громадной высоте. Почти напротив станции Байкал, в одной из падей раскинулась станция Танхой с таможенной заставой. Сюда ежедневно совершает рейсы ледокол “Байкал”...”
Воздух в тот день был прозрачен настолько, что легко было видно, как с восточного берега, со станции Танхой, отошёл ледокол. Сначала он был небольшой точкой, над которой виднелась длинная полоска дыма. По мере приближения он принимал всё более ясные, живые очертания, пока не показался во всей своей мощи и красе и не огласил пространство могучим, продолжительным гудком... Очень хочется перенестись хоть на несколько мгновений в то время и увидеть своими глазами паром-ледокол, идущий в родную гавань.
Сейчас туристы, прибывающие в порт Байкал, стараются попасть на белый камень, который находится недалеко от маяка в сторону истока. С него, выдвинувшегося над обрывом, открываются изумительные картины. Побывал на камне и А.Таранец. Он говорит, что с камня, как на ладони, видна вся станция и пристань. Люди с высоты кажутся мухами, ползающими по перрону. На большое расстояние видны светло-зелёные прозрачные воды Ангары. В них отражаются прибрежные скалы. Река с шумом вздымает пенистые волны и быстро уносит их вдаль. Стремительная Ангара долго борется даже с самыми жестокими морозами и замерзает только к концу декабря.
И ещё одну цитату из очерка А.Таранца хочется дать. В ней чудесная картина лунной ночи, увиденная автором в 1904 году: “А как хорош Байкал в лунную ночь, когда уже начинаются заморозки! Вечереет... Полный штиль... Поразительное сочетание красок: вода совершенно чёрная, кругом снежные горы, вдали на небе ярко-красная заря от скрывшегося солнца, вверху над нами бдедно-зелёная луна, оставляющая на воде светлую дорожку... Ледокол “Ангара” быстро мчится вперёд, рассекая могучей грудью водную гладь... Волнение, произведённое пароходом, не может ещё улечься; оно ширится, захватывая всё больше и больше пространство, и вот достигло лунной дорожки, разбило лёгкий налёт льда, отдельные льдинки в хаотическом беспорядке то поднимаются, то опускаются, на них играет луна, и получается впечатление множества электрических лампочек, разбросанных по волнам... Феерическая картина, которой долго не забудешь...”
В 1913 году побывал в наших краях норвежский полярный исследователь, учёный, политический и общественный деятель, основатель новой науки физической океанографии, лауреат Нобелевской премии мира Фритьоф Ведель-Ярлсберг Нансен. Он отправился в путешествие по приглашению генерального консула Норвегии по Сибири, международного коммерсанта, писателя Ионаса Лида на пароходе “Коррект” по трассе Северного морского пути. В Сибири производилось много нужных Европе товаров, но доставлять их по железной дороге было дорого, а морским путём и по рекам было значительно дешевле. Лид задумал открыть торговый путь из Западной Европы через Карское море, а далее по рекам.
Добравшись до устья Енисея, приняв груз, “Коррект” возвращался в Норвегию. А Нансен в Дудинке пересел на русское экспедиционное судно “Омуль” и доплыл до Енисейска, потом добрался до Красноярска. От Красноярска поехал по Транссибирской магистрали до Байкала и далее на Восток до Владивостока. По итогам этой большой поездки Нансен написал книгу “В страну будущего”, где говорил о том, что нашу Сибирь ждёт большое будущее. После путешествия Нансен интересовался жизнью России, проблемы нашей страны волновали его.
Фритьоф Нансен побывал в порту Байкал, познакомился с его историей, с историей строительства Кругобайкалки. Вот как он рассказал об этом: “Близ первой остановки у станции Байкал находилась гавань, где стоял большой ледокол-паром “Байкал”, перевозивший раньше через озеро поезда к продолжению рельсового пути; ледокол может пробивать лёд до 1,2 метра толщиной и является одним из величайших ледоколов в мире... Толстого зимнего льда он, однако, не в силах пробить. Для ремонта этого ледокола и других судов, плавающих по Байкалу, был построен большой плавучий док, который мы тоже видели в гавани. Переправа через озеро чрезвычайно тормозила перевозку на восток войск и провианта во время японской войны, хотя зимой рельсовый путь прокладывался прямо по льду. Прежний министр путей сообщения князь Хилков сам руководил работами. Железнодорожные вагоны перевозились поштучно лошадьми, а локомотивы разбирались и перевозились по частям, так как были слишком тяжелы для перевозки по льду”.
Нансен проехал по Кругобайкальской железной дороге. Его восхитила грандиозная работа строительства дороги: “С тех пор успели проложить рельсовый путь, огибающий озеро с юга; работы были сопряжены с колоссальными трудностями: приходилось пробивать путь в отвесных скалах. От станции Байкал на западном берегу до станции Мысовой на восточном — расстояние в 200 вёрст приблизительно. На протяжении первого перегона до станции Култук в юго-западном углу озера берег особенно крут: из 73 вёрст пути 6 вёрст приходится на туннели... Затраты на эту линию были сделаны огромные. Каждая верста обошлась около 244130 рублей. Но дорога была одноколейная, а война показала необходимость двухколейной, и вот понадобилась перестройка пути, которая скоро будет окончена”.
Он ехал на поезде, любовался могучим озером в рамке скал, и восхищался поистине героическим трудом строителей дороги: “Здесь мы воочию убедились, с какими трудностями сопряжена перешивка одноколейного пути на двухколейный. Приходится расширять все туннели и самое полотно дороги, ставить новые устои из железобетона, строить вторые мосты рядом с первыми, а в местах слишком крутых поворотов приходится пробивать и новые туннели”.
Но люди преодолели все трудности, прошли через непреодолимые преграды и строительство Кругобайкальской железной дороги было завершено. Кругобайкалке обязан своим появлением мой посёлок Порт Байкал (раньше его называли станцией Байкал) Стала расти и соседняя Листвянка, на верфи которой собирали ледоколы “Байкал” и “Ангара”. Люди обживали землю, строили дороги, ледоколы, дома, отправлялись в рейс на судах, которых становилось всё больше, растили детей. И любовались озером-морем, возле которого им выпало счастье жить...
В 1902 году в Лиственичном в семье управляющего судоверфи родилась поэтесса Елена Викторовна Жилкина. В посёлке у истока прошло её детство, здесь она полюбила на всю жизнь байкальскую природу. Затем семья переехала в Иркутск, который она тоже полюбила всем сердцем.
И всё же в своих стихах она называет лучшим из мест свой байкальский край, где “леса стоят у отчего порога” и каменистая дорога весной уводит в заросли цветущего багульника, а летом в разноцветье трав.
Ошеломит, закружит, уведёт
в мерцающие тайны листопада,
у ног лисицей рыжей проползёт,
прогонит туч оранжевое стадо.
Деревьям размотает жёлтый шарф,
плеснёт на горы чем-то ярко-красным...
Меня не отпускают ни на шаг
байкальской осени немыслимые краски.
Всё гуще синева, всё жёстче ветер в море,
и дальний берег дальше с каждым днём,
но всё равно над деревянным молом
горит маяк спасительным огнём...
И весь этот байкальский незамутнённый мир у истока Ангары, которому Елена Викторовна многим обязана, зовёт она истоком своей жизни. Здесь живут не воспоминания, а гораздо большее: её детство, её отчий кров. И не дано ей разомкнуть кольцо памяти. “Здесь на закате розовые скалы, хранят, как люди, для меня тепло”, — говорит Елена.
А тепло родных мест было ей очень нужно. Нелёгкие испытания выпали на долгую, 95-летнюю, жизнь Елены Викторовны. И часто спасали её теплые воспоминания о своей малой родине и поэзия, любовь к родному слову.
Нередко приходилось Елене быть вдали от Байкала, и она с тоской провожала поезда, мчащиеся в сторону малой родины, туда, где в тайге рассыпаны жарки, где плещется Байкал, где вытекает из него стремительная Ангара. А ночами снилась ей “Байкала синяя вода”.
Елена Викторовна больше десяти лет работала в газете “Советская молодёжь”, в последние годы она была литературным консультантом. При ней пришли в газету молодые журналисты, которые станут известными писателями: Валентин Распутин, Александр Вампилов, Альберт Гурулёв, Марк Сергеев, Анатолий Кобенков. Они делали в журналистике первые шаги и считали себя учениками Елены Жилкиной. Александр Вампилов был очень благодарен ей за уроки и как-то назвал её “своей литературной мамой”. Большим потрясением стало для Елены Викторовны сообщение о гибели Вампилова, который утонул в Байкале возле её родного листвянского берега, у истока Ангары. Она посвятила Александру стихотворение “Принимаю шторм”. Появилось оно благодаря тому, что телефон Елены Жилкиной был похож на телефон диспетчерской порта, а тогда метеослужба передавала по телефону прогнозы для судов, ведь они могли попасть в шторм. Особенно опасались за теплоходы, которые вели плоты. Случалось, плоты разбивала стихия. И брёвна долго плавали по озеру, потом тонули. Сначала один конец бревна уходил глубоко под воду, а другой какое-то время ещё оставался у самой поверхности. На такое бревно-топляк натолкнулась лодка, в которой плыл Вампилов. От удара она перевернулась...
Последнее отпущенное ей время Елена Жилкина провела в Москве, где и умерла. Но свою малую родину она никогда не забывала.
С середины 40-х до середины 50-х годов в Иркутске жил поэт Юрий Левитанский. “Каждый выбирает по себе женщину, религию, дорогу...” — сказал он в своих стихах. Он выбрал для себя тяжёлую дорогу: ушёл добровольцем на Великую Отечественную войну в самом её начале, окончив два курса Московского института философии, литературы и истории им. Н.Г.Чернышевского. Начинал он военный путь рядовым, затем стал командиром отделения, а заканчивал литературным сотрудником фронтовых газет. И с окончанием Великой Отечественной его военная служба продолжилась: он оказался на войне с Японией. А несколько месяцев спустя его перевели в Иркутск, в состав Восточно-Сибирского округа, и в городе на Ангаре он служил ещё два года. Военный стаж Левитанского составляет 14 лет. В Иркутске, наконец, он демобилизовался. С Иркутском связана судьба Левитанского-поэта. Здесь в 1948 году вышла первая книга поэта — “Солдатская дорога”. В Иркутске он заведовал литературной частью музыкального театра, долгое время был литературным консультантом по работе с молодёжью в отделении Союза писателей. Писатели проводили “литературные понедельники” при редакции газеты “Советская молодёжь”. Поэт Сергей Иоффе, будучи девятиклассником, ходивший на эти понедельники, так сказал о Левитанском: “Те понедельники, когда заседаниями литературного объединения руководил Юрий Левитанский, были для нас (да и для всех) особенными. Словно бы отступало куда-то все мелкое, ненастоящее, суетное, и сама Поэзия владела нами в эти часы...”
Юрий Левитанский любил Иркутск. Городу на Ангаре он посвятил стихи, которые стали песней — “Песней о нашем городе”, долгие годы звучавшей на Иркутском радио. В ней есть такие строки:
Когда мы шли военными дорогами
В сраженьях и походах боевых,
За падями таёжными далёкими
Ты снился мне в землянках фронтовых.
Студёный ветер дует от Байкала,
Деревья белые в пушистом серебре.
Родные улицы, знакомые кварталы...
Город мой, город на Ангаре.
А дальше он объясняется в любви Ангаре, на берегах которой привольно раскинулся город Иркутск:
Тебе волной звенеть и песней славиться,
Огни зальют таёжные края.
Река моя, любовь моя, красавица,
Суровая таёжница моя!
Юрий Левитанский, живя вблизи Байкала, конечно же, хотел увидеть сибирское море. И вот он отправился на машине к истоку Ангары. Ехал он ещё по старому тракту. Автодорогой с современным дорожным покрытием тракт станет только в начале 1960-х годов. О первой встрече с Байкалом поэт рассказал в стихотворении “Путь к Байкалу”:
Вы помните песню про славное море?
О парус,
летящий под гул баргузина!
...Осенние звезды стояли над логом,
осенним туманом клубилась низина.
Потом начинало светать понемногу.
Пронзительно пахли цветы полевые...
Я с песнею тою
пускался в дорогу,
Байкал для себя открывая впервые.
Вернее, он сам открывал себя.
Медленно
машина взбиралась на грань перевала.
За петлями тракта,
за листьями медными
тянуло прохладой и синь проступала.
И вдруг он открылся.
Открылась граница
Земли и лазури, зарёй освещённой:
Как будто он вышел, желая сравниться
С прекрасною песней, ему посвящённой.
И враз побежали мурашки по коже,
сжимало дыханье всё туже и туже.
Он знал себе цену.
И спрашивал:
— Что же,
Похоже на песню, а может, похуже?
Наполнен до края дыханьем солёным
Горячей смолы, чешуи омулиной.
Он был голубым,
Синеватым, зелёным, горел ежевикой и дикой малиной.
Вскипала на гальке волна ветровая,
Крикливые чайки к воде припадали,
И как ни старался я, рот открывая,
Но в море, но в море слова пропадали.
И думалось мне под прямым его взглядом,
Что, как ни была бы ты, песня, красива,
Ты меркнешь,
Когда открывается рядом
Живая,
Земная,
Всесильная сила.
Повидал Юрий Левитанский и Кругобайкалку, он проехал по ней на поезде. Диковинные мысы, уходящие в бесконечные глубины, отвесные скалы, поросшие деревьями, цветами и травами, длинные туннели, прорубленные в скалистых горах, высокие мосты над живописными речками, акведуки из каменных плит — всё это поразило поэта, и он не мог не написать стихи об этой удивительно красивой дороге:
И вот расступаются горы,
Уходят гряда за грядой,
Зелёный глазок семафора —
Над синей байкальской водой.
Дежурный, давай отправленье!
Пусть ветер свистит и поёт —
Нам по сердцу скорость движенья,
сквозного движенья вперёд.
Участником войны с Японией 1945 года был иркутянин Марк Давидович Сергеев (настоящая фамилия Гантваргер). Марк Сергеев был поэтом, прозаиком, общественным деятелем, был главным редактором журнала “Ангара”, 15 лет руководил Иркутской писательской организацией. Он автор 60 книг. Среди них книги для детей, поэтические сборники, исторические повести, исследовательские книги о Пушкине, декабристах и о Байкале.
Марк Сергеев очень любил Иркутск и посвятил ему стихи, которые стали песней. Она звучала по всей стране и долгие годы была неофициальным гимном городу, а с 2016 стала — официальным. В этих стихах он называет любимый Иркутск столицей таёжной Сибири, серединой Земли и говорит, что иркутяне за тысячи вёрст сердцем увидят огни своего города и отличат свой город от множества других городов: “Хоть есть города и красивей, и выше, но где бы пути иркутян ни легли, они тебя видят, они тебя слышат, любимый Иркутск, середина Земли!”
Марк Давидович очень любил природу, особенно Байкал. Он говорил, что природа везде прекрасна: и в джунглях, и в Арктике, и в тайге, и даже в пустыне. “И все же есть в мире места, — писал он, — в которых природа выстроила самые заветные свои палаты, куда собрала поистине музейные чудеса, где в полную силу проявились и ее титаническая мощь, и ее материнская нежность, ее любовь ко всему живому и ее мистическое чувство гармонии. Немного найдется уголков на земле, где можно узреть одновременно детство, юность, молодость, старость и даже глубокую древность мира и в то же время его предсказуемую будущность, сосредоточенные на едином, неповторимо созданном пространстве. Одно из таких заветных мест — загадочный Байкал. Мы приходим к нему и нас поражают его одухотворенность, его живая суть, необозримые пространства и неожиданные метаморфозы. На глазах, с каждой минутой, меняется цвет байкальской воды — от нежно-голубого, как ранняя незабудка, до пронзительно-синего; и, словно, брызги его вод, выплеснутые в пространство дерзким ветром, синеют в скальных берегах чистейшие, небесные прожилки лазурита, редчайшего камня-самоцвета. А вскоре вода может стать сверкающе-серой, как серебряная руда в горах Забайкалья, потом свинцовой или черной, как уголь в ближайших каменных копях... Конечно, впечатления от краткого пребывания у заветных берегов и даже плавания по дышащей, меняющей цвета шири — разительны. Но когда ты проводишь на Байкале день, месяц, год, всю жизнь, впечатления эти нисколько не ослабевают. Ибо за каждым мысом, входящим остро или плавно в ослепительную синеву, сокрыты новые и новые тайны... На Байкале все загадочно — и скала, и дерево, и птица, и сама байкальская вода... И мы верим, что священное сибирское море, его приворотная вода, его несравненные берега вечно будут облагораживать душу человека, служить ему примером чистоты, естественности и благородства...”
Согласна я с Марком Сергеевым: впечатления от нашего моря не ослабевают независимо от длительности общения с ним. Прожила у Байкала всю жизнь и каждый день стараюсь бывать на поберегу, увидеть переменчивость чудесных пейзажей, которые не могут наскучить. Фотографируя море, убедилась, насколько разным и всегда прекрасным может быть одно и то же место в разное время года, в разное время суток. А порой значительные перемены могут произойти даже в течение минуты...
Марк Давидович часто бывал у истока Ангары, в Листвянке и порту Байкал. Любил смотреть на синеву озера с высоты: “Чем выше в гору, тем Байкал видней...” Поэт подолгу смотрел на Байкал, который “...весь — до донышка — просвечен, и весь — до капельки — родной”. Смотрел на убегающую от Байкала Ангару. Для него эти два чуда природы очень много значили. Он удивлялся людям, не видевшим ни Байкала, ни Ангары: “И если, друг, ты накопил года и даже повидал чудес немало, но Ангары не видел и Байкала — то что, скажи мне, видел ты тогда?”.
Байкалу и Ангаре Марк Сергеев посвятил немало строк. Вот часть его стихотворения об истоке:
Когда висит июльская жара,
до самой кости землю пригревая,
рукой прохладной горы разрывая,
из моря вылетает Ангара.
Вода свита в тугой упругий жгут,
река летит крылато и картинно,
пока её не приструнят плотины и радугу
над лесом не зажгут.
Пойдёт огонь — как бы река сама:
быть городом среди берёз и сосен...
Но лето тает, и приходит осень,
а вслед за ней — сибирская зима.
Сугробы — словно слитки серебра,
у берега байкальского — торосы,
но, посрамив всесильные морозы,
открытой грудью дышит Ангара.
И что с того, что холод так жесток,
что белый пар над волнами витает,
О, как она отважно вылетает,
как дерзок и стремителен поток!..
Бывал Марк Сергеев на истоке Ангары не только в тёплое время года, но и зимой. Смотрел на густые испарения не замерзающего зимой истока, наблюдал за зимующими здесь во множестве птицами: “Но не все вокруг замерзает. Парят горячие источники, в крутой мороз в них можно искупаться: над теплой водой держится слой прогретого воздуха. Не замерзает и дымится, дымится морозным паром исток Ангары — дочери Байкала. Здесь, на открытой воде, зимуют гоголи, крохали, утки, морянки и другие птицы, которые из Прибайкалья обычно улетают на юг. Они добывают пищу в воде, ныряют, вылавливая разнообразных рачков и червей. А вечером отправляются вглубь байкальского простора, где спят, спрятавшись от ветра в торосах. Жизнь их полна опасностей, но они не знают другой земли, и это открытое пространство — исток Ангары — притягивает их навеки”.
“Времена года на Байкале” Марка Сергеева содержат замечательные описания байкальской природы, согревающие душу. Их хочется читать и перечитывать. И приятно, что автор, мастер байкальских зарисовок, видит и ценит этот дар в других. Во “Временах года” от приводит цитату с описанием зимнего Байкала учёного Михаила Михайловича Кожова: “В ясные солнечные дни, которые так обычны в зимнее время в Восточной Сибири, Байкал, закованный в лед, особенно красив. Когда солнце скрывается за горизонтом, розово-фиолетовое сияние заливает безбрежную ледяную гладь, вдали на гольцах (так называются непокрытые лесом горные вершины. — М.С.) ярко блестят снега и розовеют покрытые тайгой подножья и склоны хребтов.
Сквозь прозрачный лед, лишенный снегового покрова, вдоль берегов отчетливо видно дно, выстланное песками или глыбами слабо окатанного камня, ярко-зелеными колониями губок и другими обитателями дна.
Но обычная тишина зимних вечеров время от времени сменяется целой гаммой звуков: то слышится грозный гул от далеких разрывов льда или протяжный стон от небольших близких разрывов и надвигов льда, то совсем рядом раздаются громовые удары и на глазах во льду внезапно появляется широкая щель, из которой проступает вода. Все это производит на непривычного человека сильное и нередко жуткое впечатление. Особенно усиливается эта “симфония” закованного в лед озера в начале зимы”.
Михаил Михайлович Кожов — один из самых выдающихся учёных Байкала. Замечательным исследователем Байкала была и его дочь Ольга Михайловна. Они много раз проезжали через исток, добираясь от Иркутска к Байкалу, путешествовали по озеру, кропотливо его изучали и оставили большое научное наследие.
К сожалению, время, в которое они работали на Байкале, оказалось тревожным: был построен первый каскад Иркутской ГЭС на Ангаре, а на славном море задумали построить целлюлозно-бумажный комбинат.
Когда началось строительство Иркутской ГЭС, Михаил Михайлович в своей работе “О биологических последствиях колебаний уровня Байкала” сказал, что Байкал начал играть роль водохранилища. Он был против сооружения прорези в истоке Ангары, чтобы большой поток воды хлынул на турбины, для чего предполагалось взорвать Шаман-камень. Этот горе-проект, к счастью, не был осуществлён.
Строительство Байкальского комбината вызвало протесты многих учёных. Вся страна переживала за Байкал. Пришли времена, когда Байкал, сильный и могучий, стал нуждаться в защите человека от человека. Михаил Кожов и другие учёные провели исследования, доказавшие пагубное влияние сбросов БЦБК на экосистему уникального озера. Михаил Михайлович утверждал, что работа комбината даёт значительные загрязнения, и они распространяются по озеру из-за циркуляции вод. И это приведёт к смене фауны и флоры, эндемики будут вытесняться неприхотливыми обитателями более обычных водоёмов. В результате исчезнут особенности Байкала, выделяющие его из множества озёр, и он станет обычным водоёмом. А этого допустить нельзя. “Байкал должен быть сохранён во всей его первобытной величественной красоте и целостности, с его кристально-чистыми водами, великолепной горной тайгой, украшающей берега Великого озера, с его уникальной древнейшей фауной и флорой”, — говорил Михаил Кожов.
В 1969 году вышел на экраны фильм “У озера” режиссёра Сергея Герасимова. Прототипом профессора, защитника Байкала, Александра Александровича Бармина стал Михаил Михайлович Кожов, так как он был храбрым защитником Байкала, протестовавшим против строительства на берегу священного озера промышленного комбината.
Любовь к Байкалу Михаила Михайловича Кожова прошла через всю его жизнь, и остался он лежать навечно на берегу озера-моря, в посёлке Большие Коты.
А в Листвянке похоронен другой защитник Байкала — учёный-биолог, академик РАН Григорий Иванович Галазий. Григорий Иванович был директором Лимнологического института, что находится у истока Ангары. Окна его кабинета выходили на Байкал. По инициативе Галазия был создан Музей байкаловедения на первом этаже института, который стал визитной карточкой Байкала, его посещают туристы со всего мира, бывающие в Листвянке.
Григорий Иванович читал лекции о Байкале, проводил экскурсии. Он написал книгу “Байкал в вопросах и ответах”, где ответил на 979 интересующих многих людей вопросов. Книга эта издавалась шесть раз.
Всю жизнь Галазий занимался исследованием Байкала, который очень любил. Когда над озером нависла опасность, Галазий встал на его защиту и этому делу был верен до конца жизни. Он утверждал, что к Байкалу нужно относиться бережно, доказывал, что целлюлозно-бумажный комбинат наносит большой вред озеру. Чтобы отстаивать Байкал, он стал депутатом Государственной думы. И приложил немало усилий, чтобы был принят “Закон об охране озера Байкал”. Валентин Распутин сказал о Галазии, что “...люди, знавшие его, не могли представить, как он может пойти на какой-то компромисс, если речь идёт о Байкале... Это действительно был “рыцарь без страха и упрёка”, который не раз подставлял и свою судьбу, и свою карьеру во имя достижения благородной цели”. И ещё хочу привести одну цитата Валентина Григорьевича: “...Уж чего-чего, а твёрдости и прочности у Григория Ивановича хватало, в этом он был “элементом” редким, не имущим в людях широкого распространения. Но Байкалу в самый тяжёлый период его существования во второй половине XX века потребовался такой человек, и он из недр народа явился...”
Валентин Григорьевич Распутин родился на Ангаре, и она для него много значила. С ней были связаны его самые первые в жизни воспоминания. Валентин Григорьевич писал о своих детских впечатлениях: “Ангара... поразила меня волшебной красотой и силой, я не понимал, что это природа, существующая самостоятельно от человека миллионы лет, мне представлялось, что это она принесла нас сюда, расставила в определенном порядке избы и заселила их семьями”. Время было трудное, деревня жила бедно, и выручали огороды, тайга и, конечно же, Ангара. “А какие острова были на Ангаре, какие острова!” — восклицает он и говорит, что думал, будто Ангара принесла и расставила их для радости людей и для их подкорма в голодные годы.
В детстве Валентин Распутин любил всматриваться в ангарскую воду и видел “что-то такое, не соединяющееся в образ, но зримое, взрослым глазам неподвластное”. “И не может же быть, чтобы я ничего там не высмотрел и не занес в свою душу, что-то такое, что сделало ее чувствительной и подвижной”, — сказал он.
От Ангары “есть-пошли” его книги. Река и родная деревня давала писателю сюжеты, давала героев. Ведь в основном прообразами героев его книг стали односельчане. И судеб односельчан хватило бы ещё на многие книги.
Писатель говорил, что его деревня Аталанка стояла на двух сокровищах — на Ангаре и тайге, к сожалению, сейчас не осталось ни того и ни другого. “Не стало Ангары, молодой, быстрой и завораживающей, в которую я беспрестанно заглядывался в детстве. Теперь она, обузданная плотинами, изъезженная, распухшая, гнилая, лежит в беспамятстве, теряя свое имя”.
Валентин Григорьевич боролся за Ангару и в основном благодаря ему не были построены две плотины, которые планировалось построить после Богучанской ГЭС.
Писатель с горечью говорил, что понятие цивилизации исчезло, а “появилось новое обозначение жизни: устойчивое развитие”. И бездуховный и безнравственный мир не остановится перед дальнейшим уничтожением природы...
Много сил и таланта отдал Валентин Григорьевич и в борьбе за Байкал. Сразу после Великой Отечественной войны море-озеро стало вызывать беспокойство в правящих кругах. Да, Байкал уникален, всего в нём сполна, он благотворно действует на душу, но естественной отдачи мало: надо работать! И первое дело, которое ему нашли, было сооружение прорези в истоке, о которой говорилось выше. Всерьёз обсуждался “проект поразительной смелости и новаторства — подложить под Шаман-камень в истоке Ангары тридцать тонн аммонита и рвануть, чтобы байкальская вода беспрепятственно хлынула на турбины ангарских гидростанций... Ведь этак можно завалить алюминием весь мир! Шаман–камень не взорвали только потому, что нашлись, слава Богу, ученые, которые припугнули вероятностью непредвиденного геологического смещения”.
К счастью, Шаман-камень не взорвали. Осталась цела визитная карточка нашего истока, но всё же перемены с камнем-скалой произошли. После затопления в 1956 году на поверхности осталась торчать его макушка. На старых фото, сделанных до затопления, он поднимается из воды намного выше...
С 1974 года шесть лет “летами, а не годами” жил Валентин Распутин в нашем посёлке, в домике, стоящем у самого берега Байкала, недалеко от истока Ангары. Он часто гулял вдоль берега, в задумчивости смотрел на плещущие волны. В одном из очерков он сказал, что последним пропел сыновью песню Ангаре со словами, которые она в него наплескала. Немало дали ему и наплески Байкала. Уже одно то, что он написал в нашем посёлке две своих великих повести “Прощание с Матёрой” и “Живи и помни” говорит о многом. Наши края можно увидеть и в других произведениях автора.
Байкал и Ангара у истока нераздельны. Ангара несёт в северные земли байкальскую чистейшую воду, в которой, как сказал Виктор Петрович Астафьев, “создатель омывал новорождённых ангелов, прежде чем пустить их в небо, и оттого у них такие белые, нежные, лебединые крылья”. Вода в реке и в море-озере бесконечно долгое время оставалась хрустальной, и сквозь неё было видно даже самые мелкие камешки.
Писатель любил море и Кругобайкалку, протянувшуюся по берегу почти на 90 километров. Он уходил по железной дороге подальше от посёлка, где не ходит ни один человек, забирался на крутые горы и, присев на какой-нибудь камень, смотрел на Байкал, забывая себя, теряя ощущение времени. Однажды он смотрел на Святое море, на исток с вершины горы из Листвянки, размышлял о судьбе Ангары и наслаждался удивительными, пленительными пейзажами. И оставил лирические строки нам, читателям: “Было чему удивляться: понизу, по льду, полог света шел справа налево, там поднимался в горы, разворачивался и плыл в обратную сторону, к Толстому мысу. Да, всю свою золотистую ткань, всю свою горячую, а затем и теплую щедрость снизало солнце в эту огромную волшебную чашу, в это неиссякаемое лоно, рождающее Ангару, и теперь, опустошенное, меднистое, отгоревшее, садилось на краю горизонта на невесть откуда взявшееся небольшое облако, похожее на белого оленя в прыжке с подогнутыми ногами и разлохмаченным хвостом. С того места, где я стоял, солнце уже опустилось за темную горбушку мыса, а облако, только что напоминавшее оленя в стремительном прыжке, точно скинув с себя оседлавшее его солнце и изуродовавшись от ожога, ничего поэтического из себя, кроме скомканной белой шкуры, больше не представляло. А на противоположной, на утренней стороне небосклона, над горами в розовом снегу, вдруг выплыли белой стайкой кружевные облачные фигурки, одна занятней и диковинней другой, красивые и веселые в своей маскарадной неузнаваемости, и поспешили вдоль горизонта вправо, как оказалось, под прямоток западающего солнца. Легкая и широкая, во всю правую боковину Байкала, заскользила по льду тень, медленно разматываясь и пригашая его золотистое свечение. Перед горами тень испарилась, горы по-прежнему лежали в солнечном свете, густом, настоенном, влипшем в могучие каменные изваяния. Стайка облаков, не рассыпаясь, заняла свое место чуть поперед гор и в минуту запылала таким пурпурным восторгом, такой гранатовой сочностью, что и лед под этим фантастическим новым светилом опять заалел, и кругобайкальский берег выступил всеми своими складчатыми ярусами. И чем глубже закатывалось солнце, чем плотнее ложились сумерки на Ангару, тем ярче и волшебней окрылялось огненными волшебными жар-птицами небо над Байкалом и тем смелей и вдохновенней продолжал накладывать краски невидимый художник. Я еще долго стоял на каменистом выступе скалы, приближенный, казалось, к тайным и могучим силам неба. И долго-долго теплились, не затухая, горы, овал самой дальней из них, высящейся за поворотом, мерцал негасимой оплывшей свечой; облака самородными зорьками висели над Байкалом; на льду трепетали всполохи. И все так же было тепло, бархатный воздух ласкал лицо, и с души не сходил восторг”.
Сохранить великолепие, неповторимость и мощь Байкала и Ангары, рассказать о них талантливо и проникновенно — в этом, по-видимому, был смысл жизни Валентина Распутина.
После того, как Валентин Григорьевич уехал из нашего посёлка, его любимый домик на Байкале не пустовал, в нём поселился и уже более сорока лет живёт поэт Владимир Петрович Скиф и его семья. Наши места давно стали ему родными, никто столько о них не написал, сколько Владимир Петрович. Стихи, посвящённые Байкалу, вошли в его книгу “Он место в космосе искал”.
Скиф приезжает в свой дом обычно весной, когда “ещё от ветра стынут пальцы, но солнце негу с неба льёт и начинает рассыпбться игольчатый байкальский лёд”. Приехав, соскучившись по Байкалу, сидит у дома и подолгу слушает говор моря. А в лазурном небе плывут лёгкие облачка, “как будто весенние льдины, небесная движет река”.
Воду поэт и его семья пьют байкальскую. До недавнего времени они носили её вёдрами: “К Байкалу с вёдрами спускаясь, мы раздвигали облака...”
Согревает солнце байкальскую землю, пробивается трава, зелёным листочным пушком покрывается лес, распускаются первые цветы. С большой нежностью поэт говорит о наших маленьких, но стойких и смелых первоцветах, похожих на цыплят: “Байкал-медведь во льдах-валежниках ещё не чёсан и свинцов, а по горе бегут подснежники, как будто выводки птенцов”.
Перед наступлением летней поры поэт обращается к лету с просьбой: “Расцвети, моё лето, раскинься прибайкальским зыбучим ковром, райским деревом к сердцу придвинься, воспылай земляничным костром”. И просит наполнить его карманы стихами.
И долгожданное лето приходит. Оно вдруг “взорвётся крапивою, лопухами, как мамонт, ушастыми, лебедою, как дева, красивою и махровыми маками красными”. И всё цветёт наперебой. Над Байкалом “отражением чистых небес” цветут незабудки. В лесу, “высвечивая рощи изнутри, горят жарки”. Цветут кукушкины башмачки, саранки, ромашки... А потом буйно цветут травы, в которых красуются скромные сложенные природой букеты гвоздики. Лето дарит тёплые грибные дожди и радуги во всё небо... И вся эта быстро проходящая краса наполняет сердце поэта, и оно отзывается стихами...
Даже тех, кто видит Байкал постоянно, порой удивляет его переменчивость. Удивляет она и Владимира Скифа. Тишина... И вдруг налетает “бесноватый ураган”, такой мощный, что поэт ещё не видел, “чтобы шли ордою волны и скакали между скал, чтобы так верёвки молний обвязали весь Байкал. Чтоб рябина верещала, словно птица за окном. чтоб земля по швам трещала и ходила ходуном”. Вот так образно и живо, в нескольких строчках, Владимир Петрович изобразил разгулявшуюся стихию. О силе и коварстве байкальских ветров сказано немало, ведь они приводят людей, находящихся в море, в трепет. Порой штормовая погода длится долго. Но на этот раз ураган промчался быстро: внезапно налетел, побушевал короткое время в полную силушку и мгновенно стих.
Сибирское море вместе с горами, с небом — это для поэта великий Космос. Он и о своём дворе говорит, что он “открытый, словно космос”, и тишина в нём, как будто на Луне. Особенно связь с космосом чувствуется в звёздную ночь:
Спелых звёзд на гору набросала
Ночь, как будто сказочная печь.
О кремень горы звезда-кресало
Возжигает утреннюю течь:
Раз за разом вспыхивают звёзды,
Ударяясь о верхушки гор —
И дымится разряжённый воздух,
И кометы катятся во двор.
А за Кругобайкальской железной дорогой, что лежит у самого дома-дачи, не спит Байкал, он “забыв про сны, всю ночь процеживает звёзды ковшом безмерной глубины”.
На просьбу поэта, обращённую к лету, наполнить стихами карманы отзывается не только лето, но и осень. Сентябрь даёт ему яркие краски, сладостные звуки, тихий свет: “Ах, бабье короткое лето! Пронизанный солнцем зенит, где в тонких мелодиях света душа паутинкой звенит”.
Владимиру Петровичу всегда хорошо пишется на даче, а с наступлением холодов ему остаётся с благодарностью “отвесить низкий свой поклон” угасающему лету, воспоминания о котором согревают его долгой зимой в Иркутске.
Конечно, приходилось Владимиру Скифу бывать на истоке и в зимнее время и видеть незабываемые пейзажи, поистине фантастические: “Уже зима. Байкал дымится. Пылает Ангары исток, и солнце красное садится в крутой байкальский кипяток...” Зимой в морозные дни остывающий исток восходит к небу таким густым паром, что сквозь него не видно ничего, да и сама байкальская чаша исходит “кипятком”, устремляющимся в небо. А когда восходит или заходит солнце, картина становится совсем космической.
Владимир Петрович преклоняется перед мощью и величием Святого моря и считает его живым, утверждает, что с ним можно разговаривать, но не надо шутить. Самоуверенности перед ним не должно быть, иначе шутки плохи, и таким примерам нет числа. Поэт относится к Байкалу с благодарностью и почтением, говорит, что перед ним, как перед Богом, все равны.
“Человек — это звучит гордо”, — сказал устами своего героя Максим Горький. Сейчас же слово “человек” всё чаще звучит горько. А надо, чтобы звучало гордо. Всегда. А для этого нужно, прежде всего, обуздать свою тягу к наживе, бережно относиться к природе и любить её всем сердцем. Потому что она прекрасна. Потому что мы её дети. Она бережёт нас. А мы должны беречь её. Должны беречь Байкал, ведь он самое большое сокровище, дарованное нам Природой. Эту “душу Вселенной”, этот “планеты совестливый глаз” надо сохранить для потомков. Байкал собирает для нас огромные запасы чистейшей воды с ледников, чтобы мы могли жить и быть здоровыми, он радует нас богатством привольных картин, чтобы не зачерствели и были открыты миру наши сердца...
Сколько людей побывало на истоке за четыре века — не счесть! Сейчас наши места доступны, и здесь бывает весь мир. И писатели, и художники, и кинематографисты, и учёные...
Байкал переменчив, и открывается всем по-разному. Кого-то он встречает тучами, ветром в лицо и волной, глухо бьющей в берег. Кого-то — ясным небом и солнечными звёздами, играющими в кипящей пучине. Кто-то увидит его совершенно тихим, отражающим горы и небо, открывающим взору каждый камешек. Кому-то он дарит ледяные бескрайние просторы, испещрённые бесконечным множеством трещин, от самых маленьких до гигантских. А кому-то повезёт увидеть ледоход на истоке Ангары. И все будут счастливы, ведь Байкал прекрасен в любое время года.
Суровая земля наша — настоящий рай для взора: смотри, восхищайся, рисуй, воспевай! И береги. Другого Байкала не будет.
ИРИНА ПРИЩЕПОВА НАШ СОВРЕМЕННИК № 12 2024
Направление
Очерк и публицистика
Автор публикации
ИРИНА ПРИЩЕПОВА
Описание
Нужна консультация?
Наши специалисты ответят на любой интересующий вопрос
Задать вопрос