ПАРАДОКСЫ И ПРИЧУДЫ РОССИЙСКОЙ ИСТОРИИ
Ф. М. Достоевский о судьбах России
Да, назначение русского человека есть бесспорно всеевропейское и всемирное. Стать настоящим русским, стать вполне русским, может быть, и значит только... стать братом всех людей, всечеловеком, если хотите... Для настоящего русского Европа и удел всего великого арийского племени так же дороги, как и сама Россия, как и удел своей родной земли, потому что наш удел и есть всемирность, и не мечом приобретенная, а силой братства и братского стремления нашего к воссоединению людей.
Ф. М. Достоевский
За свою долгую и богатую событиями жизнь (я работал на заводах, служил на флоте, учился в Московском университете, занимался журналистикой, издательской деятельностью, партийной и государственной работой, преподаванием общественных дисциплин в отечественных и зарубежных университетах, проблемами науки, философии, эстетики, религии, литературы, искусства и культуры) я много раз убеждался в том, что наиболее трудные и коварные события жизни неизбежно побуждают обращаться к классической литературе, искусству, культуре, чтобы попытаться найти ответы на вопросы, волнующие каждого человека. Это не просто обычное чтение классики, рекомендуемой ещё со школьных лет, а почти необъяснимая тяга к чему-то родному и близкому. И, действительно, мне нередко и порой довольно неожиданно помогали найти искомые ответы совершенно далекие от моей непосредственной деятельности произведения русских писателей. Как будто кто-то специально, но дарил мне то, о чём я не мог даже подумать. Я снова перечитывал Пушкина, Лермонтова, Вл. Соловьева, Достоевского и других русских классиков. Надо ли говорить о том, что мои обращения вознаграждались с лихвой?
Размышления о современной международной жизни побудили меня вновь обратиться к любимому мною со школьных лет Фёдору Михайловичу Достоевскому. Его идеи и суждения, относящиеся к социальной и политической тематике, широкой публике знакомы меньше, чем литературные произведения, что, впрочем, вполне естественно, ибо и у нас, и за рубежом его воспринимают прежде всего как писателя, хотя, несомненно, он был и остается в нашей и мировой истории, культуре одним из величайших мыслителей.
Можно только поражаться силе и глубине его мысли, пронизывающей энергии его взгляда на историю, пророческому духу рассуждений, оказывающихся актуальными не только для его эпохи, но, может быть, ещё в большей степени, для нашего времени. Невольно задаешься вопросом, кто же автор этих трудно постижимых размышлений: художник, историк, философ или настоящий пророк? Как можно выразить почти никому до сих пор неведомые глубины национального характера, зримо представить причудливые структуры человеческой истории, провидеть будущую историю человечества?! Что это: почти библейское прозрение исторической жизни народов или неожиданно прорвавшиеся вполне оправданные насмешки над неуклюжестью, несуразностью и примитивностью правителей, политиков, идеологов? Есть над чем задуматься и чему удивляться.
Перечитывая недавно “Дневник писателя”, я в который раз поражался обжигающей проницательности Ф. М. Достоевского при рассмотрении современных ему событий, и при этом меня не покидало ощущение, что многое написано будто сегодня как по существу самих событий и обстоятельств, так и по оценке действующих лиц: примерно та же география — Европа, Восток, Россия, те же акторы, интересы, задачи и цели, те же фобии, лживость и лицемерие, злоба и непримиримость к данным историей странам-соседям. Перед нами предстаёт трагедия, снова разыгрываемая горе-политиками, как будто потерявшими разум, уже, кажется, неспособными понимать реальное состояние мира и вследствие этого ведущими его к неминуемой гибели.
Читая Достоевского, трудно освободиться от впечатления, что все его размышления представляют собой своеобразные художественные образы человеческой боли и страдания. Освобождение от существующих пороков и недостатков не может протекать безболезненно, ибо касается незаживающих ран на живом теле общества — прежде всего, это думы писателя о России, настоящая, неутихающая боль о России. Это естественное стремление великого русского человека понять свою родину и её место в современном бурном, жестоком, обесчеловеченном мире неизбежно приводит его к мучительным поискам возможных решений трудно разрешаемых проблем. У любого истинно русского не может не болеть душа, когда он сталкивается с трагическими событиями в жизни своего отечества. Так было, есть и будет.
Задумываясь над современными ему событиями, Достоевский размышляет — что же лежит в основе бурного развития социальной и политической жизни общества, способного привести мир к тектоническим сдвигам: “В Европе неспокойно, и в этом нет сомнения. Но временное ли, минутное ли это беспокойство? Совсем нет: видно, подошли сроки уж чему-то вековечному, тысячелетнему, тому, что приготовлялось в мире с самого начала его цивилизации...”1 Он выделяет три мировых идеи, оказывающих решающее воздействие на историю человечества.
Первая идея — католическая, понимаемая не только собственно в религиозном смысле, но гораздо шире, как “вся идея католическая”, как “участь наций, сложившихся под этой идеей в продолжение тысячелетия, проникнутых ею насквозь”2.
Идея католицизма формировалась как великая попытка объединить мир во Христе, которая, к сожалению его последователей, потерпела неудачу. Результатом этих попыток построить мир на католических принципах стали совершенно неожиданные формы социального и государственного устройства, как называет его Достоевский, французский социализм: Франция, “как бы полнейшее воплощение католической идеи в продолжение веков, глава этой идеи, унаследованной, конечно, еще от римлян и в их духе... даже и потерявшая теперь, почти вся, всякую религию (иезуиты и атеисты тут всё равно, всё одно), закрывавшая не раз свои церкви и даже подвергавшая однажды баллотировке Собрания самого Бога, эта Франция, развившая из идей 89 года свой особенный французский социализм, то есть успокоение и устройство человеческого общества уже без Христа и вне Христа, как хотело да не сумело устроить его во Христе католичество, — эта самая Франция и в революционерах Конвента, и в атеистах своих, и в социалистах своих, и в теперешних коммунарах своих — всё еще в высшей степени есть и продолжает быть нацией католической вполне и всецело, вся зараженная католическим духом и буквой его, провозглашающая устами самых отъявленных атеистов своих: Liberte, Egalite, Fraternite — ou la mort, то есть точь-в-точь как бы провозгласил это сам папа, если бы только принужден был провозгласить и формулировать liberte, egalite, fraternite католическую — его слогом, его духом, настоящим слогом и духом папы средних веков”3. Французский социализм видится Достоевскому как “вернейшее и неуклонное продолжение католической идеи, самое полное и окончательное завершение её, роковое её последствие, выработавшееся веками. Ибо социализм французский есть не что иное, как насильственное единение человечества — идея, ещё от древнего Рима идущая и потом всецело в католичестве сохранившаяся. Таким образом, идея освобождения духа человеческого от католичества облеклась тут именно в самые тесные формы католические, заимствованные в самом сердце духа его, в букве его, в материализме его, в деспотизме его, в нравственности его”.
Вторая мировая идея — протестантизм, “протестующий против Рима вот уже девятнадцать веков, против Рима и идеи его, древней языческой и обновлённой католической, против мировой его мысли владеть человеком на всей земле, и нравственно и матерьяльно, против цивилизации его, — протестующий еще со времен Арминия и Тевтобургских лесов”4. Протестантизм понимается в широком историческом смысле, начиная с германских племён, противостоявших Риму еще задолго до Лютера. Внешне кажущийся привлекательным, протестантизм, отмечает Достоевский, на самом деле сам роет себе могилу, ибо, критикуя католицизм со всеми его достоинствами и недостатками, он, в конце концов, критикует, обессиливает, уничтожает сам себя, ибо не предлагает по сути ничего созидательного, никакого нового политического, социального, творческого содержания. “Пусть это покамест моя химера, но зато Лютеров протестантизм уже факт: вера эта есть протестующая и лишь отрицательная, и чуть исчезнет с земли католичество, исчезнет за ним вслед и протестантство, наверно, потому что не против чего будет протестовать, обратится в прямой атеизм и тем кончится...”5 Таков, согласно Достоевскому, бесславный конец протестантизма.
“А между тем на Востоке действительно загорелась и засияла небывалым и неслыханным ещё светом третья мировая идея...”6 До сих пор, замечает Достоевский, о ней почти ничего не было известно, но в связи с бурным и опасным развитием современного мира и бессилием уже названных двух мировых идей эта третья идея объединения мира на общечеловеческих началах начинает постепенно вызывать к себе нарастающий интерес, это “идея славянская, идея нарождающаяся, — может быть, третья грядущая возможность разрешения судеб человеческих и Европы... новая стихия, которая лежала до сих пор пассивно и косно и которая не может не повлиять на мировые судьбы чрезвычайно сильно и решительно...”
Достоевский рассматривает эти три идеи как своеобразную кульминацию в истории Европы и европейской цивилизации: “И все эти три огромные мировые идеи сошлись, в развязке своей, почти в одно время.... Тут нечто всеобщее и окончательное, и хоть вовсе не решающее все судьбы человеческие, но, без сомнения, несущее с собою начало конца всей прежней истории европейского человечества, — начало разрешения дальнейших судеб его...”7
Эти размышления писателя непосредственно связаны с судьбами России и Европы, особенно на протяжении двух последних столетий, начиная с попыток Петра прорубить окно в Европу. Отношения были непростыми, для России во многом болезненными, поскольку касались не просто подражания европейским образцам, что для многих представлялось внешним и несущественным, а напротив, они затрагивали глубинные, жизненно важные стороны жизни российского общества и государства. По мнению Достоевского, на определённом историческом этапе эти отношения стали оказывать негативное воздействие, не просто тормозить развитие российского политического и социального организма, а обрекать его на тяжелейшую деградацию. Причину этого Достоевский видит в том, что Россия слишком спешила “и душой и телом” стать европейской державой, стремление к быстрому сближению с Европой затуманивало сознание, и вместо сближения Россия все больше становилась чуждой, смешной и даже отвратительной для европейцев. Одновременно она отчуждалась и от самой себя, и все исконно русское, родное в глазах образованной части русского общества становилось чем-то настолько архаичным, отсталым, косным, что оно старалось всячески от этого освободиться как от чего-то неприличного, постыдного. Мы, пишет Достоевский, “начали с бесцельного скитальчества по Европе при алчном желании переродиться в европейцев, хотя бы по виду только. Целое восемнадцатое столетие мы только и делали, что пока лишь вид перенимали... Мы именно должны были начать с презрения к своему и к своим, и если пробыли целые два века на этой точке, не двигаясь ни взад ни вперед, то, вероятно, таков уж был наш срок от природы. Правда, мы и двигались: презрение к своему и к своим всё более и более возрастало, особенно когда мы посерьезнее начали понимать Европу...Мы с восторгом встретили пришествие Руссо и Вольтера, мы с путешествующим Карамзиным умилительно радовались созванию “Национальных Штатов” в 89 году, и если мы и приходили потом в отчаяние, в конце первой четверти уже нынешнего века, вместе с передовыми европейцами над их погибшими мечтами и разбитыми идеалами, то веры нашей все-таки не потеряли и даже самих европейцев утешали... в половине текущего столетия, некоторые из нас удостоились приобщиться к французскому социализму и приняли его, без малейших колебаний, за конечное разрешение всечеловеческого единения, то есть за достижение всей увлекавшей нас доселе мечты нашей. Таким образом, за достижение цели мы приняли то, что составляло верх эгоизма, верх бесчеловечия, верх экономической бестолковщины и безурядицы, верх клеветы на природу человеческую, верх уничтожения всякой свободы людей, но это нас не смущало нисколько... Тем временем мы до того уже оторвались от своей земли русской, что уже утратили всякое понятие о том, до какой степени такое учение рознится с душой народа русского. Впрочем, русский народный характер мы не только считали ни во что, но и не признавали в народе никакого характера. Мы забыли и думать о нем и с полным деспотическим спокойствием были убеждены (не ставя и вопроса), что народ наш тотчас примет всё, что мы ему укажем, то есть в сущности прикажем”8.
Этими словами Достоевский выносит горький, беспощадный приговор всему тому, что обычно, по мнению многих, считалось, да и по сей день еще считается нашими историческими достижениями.
Россия, неоднократно отмечает писатель, искренне пыталась в течение всех двух столетий сблизиться с Европой. Но, к своему удивлению, чем больше она предпринимала попыток уподобиться европейским образцам, тем больше происходило ее отчуждение от Европы: “И чего же мы достигли? Результатов странных: главное, все на нас в Европе смотрят с насмешкой, а на лучших и бесспорно умных русских в Европе смотрят с высокомерным снисхождением. Не спасала... от этого высокомерного снисхождения даже и самая эмиграция из России, то есть уже политическая эмиграция и полнейшее от России отречение”. “Мы виляли пред ними, мы подобострастно исповедовали им наши “европейские” взгляды и убеждения, а они свысока нас не слушали и обыкновенно прибавляли с учтивой усмешкой, как бы желая поскорее отвязаться, что мы это всё у них “не так поняли”. Они именно удивлялись тому, как это мы, будучи такими татарами (les tartares), никак не можем стать русскими; мы же никогда не могли растолковать им, что мы хотим быть не русскими, а общечеловеками”. “Кончилось тем, что они прямо обозвали нас врагами и будущими сокрушителями европейской цивилизации. Вот как они поняли нашу страстную цель стать общечеловеками!”9 Не напоминает ли это эпизод из нашей новейшей истории — наше искреннее стремление войти в европейский дом и стать “настоящей европейской страной”?!
К этому можно добавить и общеизвестный, но немаловажный факт, имеющий отношение ко всей культуре и национальной идентичности. В нашем слишком долгом и затянувшемся подражании европейцам дело дошло до того, что высшая, образованная часть русского общества перестала ценить свой национальный язык и культуру, стала с детства учить язык французский и соответственно французскую культуру, почти с презрением отбрасывая всю отечественную народную культуру и все больше и больше углубляя разрыв между образованным слоем русского общества и русским народом.
Наше заискивание, пресмыкательство перед Европой, “европейничание” Достоевский в целом считает лакейством, но заменяет это более подходящей по духу и по глубинной сути деликатностью, почти врожденной, которую мы проявляем постоянно при нашем общении с Европой, да и с другими странами, к сожалению, такой деликатностью, при которой мы теряем сами себя, свою личность, свое национальное достоинство. Подобное “деликатное” поведение не только не украшает русского человека, а наоборот, делает его неприятным и даже отвратительным для тех, перед кем он деликатничает, заискивает, а в конечном счете и для самого себя.
В своих неудачах сближения с Европой Россия, как правило, обвиняла не столько своих недоброжелателей, сколько саму себя, полагая, что не предпринимает необходимых усилий для своего всестороннего развития, чтобы выйти на европейский уровень. Среди передовой, просвещенной части русского общества стало развиваться убеждение в неспособности русского человека овладеть достижениями современной европейской цивилизации. Подобные умонастроения еще больше подрывали возможности самостоятельного развития. Образованная часть русского общества, к великому сожалению, не только не понимала истинных причин неприятия России европейскими соседями, но все чаще и больше обвиняла русский народ в неспособности и нежелании следовать европейским путем исторического развития, связывая себя все больше с подражанием чисто внешним признакам европеизма и тем самым отвергая изначально присущие русскому народу могучие творческие дарования и таланты, что приводило к убеждению о неисправимой отсталости и даже дикости русского человека и России в целом.
Однако писатель не раз отмечает, что при всех негативных явлениях России нельзя отбрасывать Европу, ибо мы исторически всегда были тесно связаны: мы перенимали, впитывали все прогрессивное, что вырабатывали гениальные представители Европы в науке, технике, культуре, с удовольствием изучали европейские языки и европейскую культуру: “А между тем нам от Европы никак нельзя отказаться. Европа нам второе отечество, — я первый страстно исповедую это и всегда исповедовал. Европа нам почти так же всем дорога, как Россия; в ней всё Афетово племя, а наша идея — объединение всех наций этого племени, и даже дальше, гораздо дальше, до Сима и Хама”.
Как же быть? — задается вопросом Достоевский. Единственно возможный и правильный ответ следует сам собой — вернуться к своим корням и истокам: “Стать русскими во-первых и прежде всего. Если общечеловечность есть идея национальная русская, то прежде всего надо каждому стать русским, то есть самим собой, и тогда с первого шагу всё изменится. Стать русским значит перестать презирать народ свой. И как только европеец увидит, что мы начали уважать народ наш и национальность нашу, так тотчас же начнет и он нас самих уважать... Мы и на вид тогда станем совсем другие. Став самими собой, мы получим наконец облик человеческий, а не обезьяний. Мы получим вид свободного существа, а не раба, не лакея... нас сочтут тогда за людей, а не за международную обшмыгу, не за стрюцких европеизма, либерализма и социализма... Да и сами мы поймем тогда, что многое из того, что мы презирали в народе нашем, есть не тьма, а именно свет, не глупость, а именно ум, а поняв это, мы непременно произнесем в Европе такое слово, которого там еще не слыхали. Мы убедимся тогда, что настоящее социальное слово несет в себе не кто иной, как народ наш, что в идее его, в духе его заключается живая потребность всеединения человеческого, всеединения уже с полным уважением к национальным личностям и к сохранению их, к сохранению полной свободы людей и с указанием, в чем именно эта свобода и заключается, — единение любви, гарантированное уже делом, живым примером, потребностью на деле истинного братства, а не гильотиной, не миллионами отрубленных голов...”10
Рассуждая об особенностях национального характера русского народа, его национальной идее, Достоевский подчеркивает, что она совершенно непохожа на другие.
Внешне она даже как бы отрицает любую национальную идею, поскольку её суть — установление всеобщего мира, объединения всех народов в одну единую семью на принципах всеобщего равенства, свободы, сотрудничества во всех сферах жизни и деятельности. При этом русский народ никогда не стремился к установлению господства над другими народами, а, напротив, старался помочь другим народам в обретении свободы и независимости. Это есть самая великая идея — установление всеобщего мира, братства, единства всех народов. Это совсем другой уровень понимания национальной идеи и отношений между народами.
В этом и состоит наш исторический российский парадокс, который следует правильно понимать и оценивать, прежде всего для самих себя: “дело тут вовсе не в вопросе: как кто верует, а в том, что все у нас, несмотря на всю разноголосицу, всё же сходятся и сводятся к этой одной окончательной общей мысли общечеловеческого единения. Это факт, не подлежащий сомнению и сам в себе удивительный, потому что, на степени такой живой и главнейшей потребности, этого чувства нет еще нигде ни в одном народе. Но если так, то вот и у нас, стало быть, у нас всех, есть твердая и определенная национальная идея; именно национальная. Следовательно, если национальная идея русская есть, в конце концов, лишь всемирное общечеловеческое единение, то, значит, вся наша выгода в том, чтобы всем, прекратив все раздоры до времени, стать поскорее русскими и национальными”11.
Один из самых важных, значительных и вместе с тем неоднозначных вопросов мировой истории и политики, по мнению Достоевского, это вопрос о великих нациях и народах: “Всякий великий народ верит и должен верить, если только хочет быть долго жив, что в нем-то, и только в нём одном, и заключается спасение мира, что живет он на то, чтоб стоять во главе народов, приобщить их всех к себе воедино и вести их, в согласном хоре, к окончательной цели, всем им предназначенной... так было со всеми великими нациями мира, древнейшими и новейшими, что только эта лишь вера и возвышала их до возможности, каждую, иметь, в свои сроки, огромное мировое влияние на судьбы человечества... пусть есть народы благоразумные, честные и умеренные, спокойные, без всяких порывов, торговцы и кораблестроители, живущие богато и с чрезвычайною опрятностью; ну и бог с ними, всё же далеко они не пойдут; это непременно выйдет средина, которая ничем не сослужит человечеству: этой энергии в них нет, великого самомнения этого в них нет, трех этих шевелящихся китов под ними нет, на которых стоят все великие народы. Вера в то, что хочешь и можешь сказать последнее слово миру, что обновишь наконец его избытком живой силы своей, вера в святость своих идеалов, вера в силу своей любви и жажды служения человечеству, — нет, такая вера есть залог самой высшей жизни наций, и только ею они и принесут всю ту пользу человечеству, которую предназначено им принести, всю ту часть жизненной силы своей и органической идеи своей, которую предназначено им самой природой, при создании их, уделить в наследство грядущему человечеству. Только сильная такой верой нация и имеет право на высшую жизнь”12.
Великие народы, по мнению Достоевского, отличают себя от других тем, что только они имеют особые способности и таланты сказать всем другим народам новое слово, новые идеи, новое учение, благодаря чему мир может измениться коренным образом. Они считают, что только они имеют исключительное право руководить другими народами, вплоть до того, чтобы силой принуждать их идти по тому пути, который им предлагают. Великий народ нисколько не сомневается в своей избранности, своем величии, полном превосходстве над всеми другими народами и нациями. Без этой веры в самого себя, свое величие и свою избранность великого народа, кажется, и не может быть. Поэтому в истории человечества, как правило, только те народы, которые стремились быть великими и считали себя таковыми, руководили остальными народами и нациями и по существу представляли свою эпоху. Так было с Древней Грецией, Древним Римом. Великие народы существовали всегда, вопрос только в том, на самом ли деле они были такими великими, какими себя считали.
Рассматривая великие народы своего времени, Достоевский дает довольно резкую оценку их мнению о самих себе в теории и практике. Так, Франция как наследница католической идеи Рима считала себя великой державой, способной управлять современным миром, по крайней мере в течение двух столетий. Затем началась неизбежная деградация, и ее величие стало принимать различные негативные формы, такие как демократия, революции, социализм и т.д., и Франция стала превращаться во что-то неприемлемое для других народов. Так было во времена Достоевского, схожую ситуацию мы видим в настоящее время. Нечто подобное, как известно, произошло с Германией и другими странами, претендовавшими на мировое господство.
Основной порок Достоевский видит в том, что у этих великих народов на самом деле не было никаких оснований считать себя великими: у них не было ни материальных, ни духовных ресурсов, которые они могли бы предложить другим народам для всеобщего развития и процветания. Все великие цивилизации прошлого по сути строились на своих личных, во многом корыстных интересах. Насильственная попытка построить человеческое общество без Христа и его учения, то есть без истинной веры, на принципах атеизма, хотя, кажется, под верными лозунгами свободы, равенства, братства, с точки зрения Достоевского как любого православного человека, шире, истинного христианина, оказывается идеей совершенно ложной, неизбежно приводящей к краху. Не случайно и учение Маркса, отмечает писатель, возникло именно в Европе на основании европейской реальности как следствие возникших проблем в европейской экономике, политике и духовной жизни.
И действительно, что же может предложить миру Европа, которая в свое время принесла миру великие открытия, идеи гуманизма, высокую, великую культуру, но которая давно начала и продолжает деградировать, отказавшись от нравственных принципов христианства? Как во времена Достоевского, так и по сей день Европа придерживалась и продолжает придерживаться позиции двойных стандартов, оценивая любые события с точки зрения своих корыстных интересов. Так, просвещённые и образованные европейцы закрывали глаза и отрицали очевидные факты систематического массового уничтожения христиан на Балканах турками, и “этот факт — есть последнее слово цивилизации. Это последнее слово сказалось, выяснилось; оно теперь известно и оно есть результат всего восемнадцативекового развития, всего очеловечения человеческого. Вся Европа, по крайней мере первейшие представители ее, вот те самые люди и нации, которые кричали против невольничества, уничтожили торговлю неграми, уничтожили у себя деспотизм, провозгласили права человечества, создали науку и изумили мир ее силой, одухотворили и восхитили душу человеческую искусством и его святыми идеалами; зажигали восторг и веру в сердцах людей, обещая им уже в близком будущем справедливость и истину, — вот те самые народы и нации вдруг, все (почти все) в данный момент разом отвертываются от миллионов несчастных существ — христиан, человеков, братьев своих, гибнущих, опозоренных, и ждут, ждут с надеждою, с нетерпением — когда передавят их всех, как гадов, как клопов, и когда умолкнут наконец все эти отчаянные призывные вопли спасти их, вопли — Европе досаждающие, ее тревожащие.... Это уничтожение систематическое; это не шайка разбойников, выпрыгнувших случайно, во время смуты и беспорядка войны, и боящаяся, однако, закона. Нет, тут система, это метод войны огромной империи. Разбойники действуют по указу, по распоряжениям министров и правителей государства, самого султана. А Европа, христианская Европа, великая цивилизация, смотрит с нетерпением... “когда же это передавят этих клопов”! Мало того, в Европе оспаривают факты, отрицают их в народных парламентах, не верят, делают вид, что не верят. Всякий из этих вожаков народа знает про себя, что всё это правда, и все наперерыв отводят друг другу глаза: “это неправда, этого не было, это преувеличено, это они сами избили шестьдесят тысяч своих же болгар, чтоб сказать на турок”13.
С тех пор ничего по сути не изменилось, европейцы по-прежнему закрывают глаза на военные преступления США, стран НАТО, которые происходят в различных частях земного шара, публично отрицая очевидные всем факты, и не переставая при этом постоянно обвинять Россию, которая якобы собирается нападать на Европу. Мы можем повторить вслед за Достоевским, что “Россия виновата уже тем, что она Россия, а русские тем, что они русские, то есть славяне: ненавистно славянское племя Европе, les esclaves, дескать, рабы...”14 Примеры, о которых писал Достоевский, повторяются по сей день, только часто в более жестоких и уродливых формах. Если Достоевский писал о современных ему событиях на Балканах, преследовании турками болгар и других славянских народов, то в настоящее время мы наблюдаем ещё более страшные вещи, которые Запад так же не хотел видеть и замечать. Из недавнего прошлого это всем известные бомбёжки Югославии и уничтожение страны, разгром Ирака, Ливии, угрозы, ведущие к третьей мировой войне и гибели человечества.
Сравнивая Россию с западными странами, Достоевский отмечает, что в отличие от умозрительного, кабинетного понимания общечеловечности западными идеологами, в России и идеологи, и сам народ понимали и понимают общечеловеческое как отказ от всякого национального эгоизма, как естественное, дружеское, даже братское, отношение народов друг к другу. Только с полным отказом от ложных националистических, гегемонистских устремлений возможно построить общечеловеческие отношения на высоких духовных началах, истинной христианской любви и всеобщей гармонии, взаимного уважения и сотрудничества.
Достоевский характеризует русский народ как изначально обладающий истинной идеей общечеловечности, которую он несёт другим народам как самую дорогую, близкую душе и сердцу идею. Это вера в “общечеловечность, то есть в то, что падут когда-нибудь перед светом разума и сознания естественные преграды и предрассудки, разделяющие до сих пор свободное общение наций эгоизмом национальных требований, и что тогда только народы заживут одним духом и ладом, как братья, разумно и любовно стремясь к общей гармонии... И главное ведь то, что веры этой вы нигде в мире более не найдете, ни у какого, например, народа в Европе, где личности наций чрезвычайно резко очерчены, где если есть эта вера, то не иначе как на степени какого-нибудь еще умозрительного только сознания, положим, пылкого и пламенного, но всё же не более как кабинетного... у нас всех, русских, — эта вера есть вера всеобщая, живая, главнейшая; все у нас этому верят и сознательно и просто, и в интеллигентном мире и живым чутьем в простом народе, которому и религия его повелевает этому самому верить”15.
В стремлении русского народа к общечеловеческому мировоззрению главное, решающее, определяющее значение, по убеждению Достоевского, всегда имело и будет иметь православие, православная вера. Православие всегда относилось ко всем народам и нациям с уважением и выражало желание тесного, братского сотрудничества, никого не отвергая, не притесняя, не стремясь устанавливать ни над кем свое господство. Оно всегда способствовало развитию чувства уважения и любви к человеку независимо от его взглядов, идей, симпатий и антипатий, в отличие от многих других религий и верований. Особенно важно подчеркнуть, что православие всегда было нацелено на формирование гармоничного общечеловеческого мироустройства, мировоззрения, миросозерцания.
Россия занимает уникальное место в современном мире, являясь крупнейшей православной страной, непоколебимо сохраняющей чистоту учения Христа, помогая другим народам встать на праведный путь любви к Богу и человеку. Россия, несмотря ни на какие исторические потрясения, порой даже катастрофического характера, сохранила и сохраняет в первозданном виде учение Христа, не поддаваясь никаким искушениям и соблазнам, свято хранит это величайшее учение, хотя попытки построить религию без Христа предпринимались и предпринимаются постоянно.
Обновление и спасение человечества, согласно Достоевскому, следует ожидать именно от третьей мировой идеи — русского Православия, православной Святой Руси. Однако это возможно лишь тогда, когда русский народ вновь поверит в самого себя, свои силы, вернется к своим национальным духовным корням и истокам, припадет к Матери сырой земле, откуда всегда черпали силы русские чудо-богатыри. Возвращение русского народа к самому себе, своей природе — это возвращение к своей первозданной и несокрушимой силе — силе физической, духовной, силе невидимой, но такой, которая в состоянии противостоять любым, самым совершенным видам и формам насилия, агрессии, сатанизма, — словом, всего мирового зла. Как свидетельствует история, для России — это вопрос жизни и смерти. И без преувеличения — для всего человечества. “Судьбы православия слиты с назначением России. Что же это за судьбы православия? Римское католичество, продавшее давно уже Христа за земное владение, заставившее отвернуться от себя человечество и бывшее таким образом главнейшей причиной матерьялизма и атеизма Европы, это католичество естественно породило в Европе и социализм. Ибо социализм имеет задачей разрешение судеб человечества уже не по Христу, а вне бога и вне Христа, и должен был зародиться в Европе естественно, взамен упадшего христианского в ней начала, по мере извращения и утраты его в самой церкви католической. Утраченный образ Христа сохранился во всем свете чистоты своей в православии. С Востока и пронесется новое слово миру навстречу грядущему социализму, которое, может, вновь спасет европейское человечество”16.
Достоевский как писатель-реалист, подлинный патриот, совершенно объективно оценивает качества, способности, природу русского человека, не идеализируя, не отвергая его отрицательных качеств, отмечает, что они появились в силу тяжёлых условий жизни. Но при всем этом главное состоит в том, что оценивать народ нужно не по недостаткам, а, наоборот, по высшим достоинствам и проявлениям народного характера: “...народ наш считают до сих пор хоть и добродушным и даже очень умственно способным, но всё же тёмной стихийной массой, без сознания, преданной поголовно порокам и предрассудкам, и почти сплошь безобразником. Но... осмелюсь высказать одну даже, так сказать, аксиому, а именно: чтоб судить о нравственной силе народа и о том, к чему он способен в будущем, надо брать в соображение не ту степень безобразия, до которого он временно и даже хотя бы и в большинстве своем может унизиться, а надо брать в соображение лишь ту высоту духа, на которую он может подняться, когда придёт тому срок. Ибо безобразие есть несчастье временное, всегда почти зависящее от обстоятельств, предшествовавших и преходящих, от рабства, от векового гнета, от загрубелости, а дар великодушия есть дар вечный, стихийный, дар, родившийся вместе с народом, и тем более чтимый, если и в продолжение веков рабства, тяготы и нищеты он все-таки уцелеет, неповрежденный, в сердце этого народа... Именно народ наш любит точно так же правду для правды, а не для красы. И пусть он груб, и безобразен, и грешен, и неприметен, но приди его срок и начнись дело всеобщей всенародной правды, и вас изумит та степень свободы духа, которую проявит он перед гнетом материализма, страстей, денежной и имущественной похоти и даже перед страхом самой жесточайшей мученической смерти. И все это он сделает и проявит просто, твердо, не требуя ни наград, ни похвал, собою не красуясь: “Во что верую, то и исповедую”. Тут даже самые ожесточенные спорщики насчет “ретроградства” идеалов народных не могут иметь никакого слова, ибо дело вовсе уже не в том: ретрограден идеал или нет? А лишь в способности проявления величайшей воли ради подвига великодушия... я прямо полагаю, что нам вовсе и нечему учить такой народ”17.
Если образованный слой, интеллигенция будет верить в свой народ и учиться у него, то никакого противостояния между ними не будет, напротив, возникнет взаимопонимание и будет формироваться единый национальный характер, устремлённый на установление общечеловеческих отношений мира и сотрудничества между народами. К большому сожалению, подчеркивает Достоевский, образованный слой русского общества на всём протяжении своего существования отличался прозападным настроением и соответственным отношением к своему народу. Лучшие представители интеллигенции отчётливо это понимали, осознавали свой долг и обязанность служить своему народу, быть всегда — и в горе, и в радости — вместе с народом. Как это ни печально, со времени “Дневника писателя” прошло уже больше полутора веков, Россия пережила не одну войну и революцию, однако указанные негативные настроения и тенденции обнаруживаются и дают себя знать по сей день.
Противники никогда не понимали русского духа и истоков нашей силы: “В том-то и главная наша сила, что они совсем не понимают России, ничего не понимают в России! Они не знают, что мы непобедимы ничем в мире, что мы можем, пожалуй, проигрывать битвы, но всё-таки останемся непобедимыми именно единением нашего духа народного и сознанием народным. Что мы не Франция, которая вся в Париже, что мы не Европа, которая вся зависит от бирж своей буржуазии и от “спокойствия” своих пролетариев, покупаемого уже последними усилиями тамошних правительств и всего лишь на час. Не понимают они и не знают, что если мы захотим, то нас не победят ни жиды всей Европы вместе, ни миллионы их золота, ни миллионы их армий, что если мы захотим, то нас нельзя заставить сделать то, чего мы не пожелаем, и что нет такой силы на всей земле”. К сожалению, замечает Достоевский, мы сами еще не понимаем и не осознаем в полной мере свои необъятные силы и возможности: “Беда только в том, что над словами этими засмеются не только в Европе, но и у нас, и не только наши мудрецы и разумные, а даже и настоящие русские люди интеллигентных слоёв наших — до того мы еще не понимаем самих себя и всю исконную силу нашу, до сих пор еще, слава богу, не надломившуюся. Не понимают эти хорошие люди, что у нас, в нашей необозримой и своеобразной, в высшей степени не похожей на Европу стране даже тактика военная (столь общая вещь!) может быть совсем не похожая на европейскую, что основы европейской тактики — деньги и ученые организации шестисоттысячных войсковых нашествий могут споткнуться о землю нашу — и наткнуться у нас на новую и неведомую им силу, основы которой лежат в природе бесконечной земли русской и в природе всеединящегося духа русского...”18
Возвращение к самим себе, отмечает Достоевский, предполагает сознание и осознание себя в полной мере, своих не только европейских, но и азиатских истоков и корней, только тогда Россия обретет свою полную и чудодейственную силу. Наша историческая ошибка, по его убеждению, заключается в том, что вместо этого мы, напротив, целиком повернулись к Европе, по крайней мере два века пресмыкались перед ней, чтобы доказать, что мы тоже европейцы, такие же, как они. А следовало обращать больше внимания на нашу вторую, азиатскую, природу, что принесло бы ощутимую пользу как нам, так и всем другим народам, с которыми нам приходится и придется общаться в Азии. Достоевский указывает, что наше азиатское родство всегда всех пугало, в том числе нас самих, в то время как должно быть наоборот, и мы должны это высоко ценить, поскольку Азия — это наша вторая природа, не менее, а может быть, и более богатая, чем европейская. Россия должна в конце концов стать полной как по своему происхождению, так и по своей постоянно развивающейся природе. Полнота бытия и сознания — это и есть настоящее совершенство, как народа, так и человека, этого не стоит не только стыдиться, а напротив, этим нужно гордиться: “Россия не в одной только Европе, но и в Азии; потому что русский не только европеец, но и азиат. Мало того: в Азии, может быть, еще больше наших надежд, чем в Европе. Мало того: в грядущих судьбах наших, может быть, Азия-то и есть наш главный исход! Я предчувствую негодование, с которым прочтут иные это ретроградное предположение моё (а оно для меня аксиома). Да, если есть один из важнейших корней, который надо бы у нас оздоровить, так это именно взгляд наш на Азию. Надо прогнать лакейскую боязнь, что нас назовут в Европе азиатскими варварами и скажут про нас, что мы азиаты еще более, чем европейцы. Этот стыд, что нас Европа сочтет азиатами, преследует нас уж чуть не два века... Этот ошибочный стыд наш, этот ошибочный наш взгляд на себя единственно как только на европейцев, а не азиатов (каковыми мы никогда не переставали пребывать), — этот стыд и этот ошибочный взгляд дорого, очень дорого стоили нам в эти два века, и мы поплатились за него и утратою духовной самостоятельности нашей, и неудачной европейской политикой нашей, и, наконец, деньгами, деньгами, которых бог знает сколько ушло у нас на то, чтобы доказать Европе, что мы только европейцы, а не азиаты... И чего-чего мы не делали, чтоб Европа признала нас за своих, за европейцев, за одних только европейцев, а не за татар. Мы лезли к Европе поминутно и неустанно, сами напрашивались во все ее дела и делишки. Мы то пугали её силой, посылали туда наши армии “спасать царей”, то склонялись опять перед нею, как не надо бы было, и уверяли её, что мы созданы лишь, чтобы служить Европе и сделать ее счастливою...” Победив Наполеона, продолжает Достоевский, мы лишь только восстановили Европу против себя, и Европа еще больше возненавидела нас, “кончилось тем, что теперь всякий-то в Европе, всякий там образ и язык держит у себя за пазухой давно уже припасенный на нас камень и ждёт только первого столкновения...” Почему же так происходит? А потому, что Россия для европейцев всегда будет чужой и, соответственно, враждебной, как бы она ни пыталась приблизиться к европейцам, стать похожей на них, такой же, как они: “Они ни за что и никогда не поверят, что мы воистину можем участвовать вместе с ними и наравне с ними в дальнейших судьбах их цивилизации. Они признали нас чуждыми своей цивилизации, пришельцами, самозванцами. Они признают нас за воров, укравших у них их просвещение, в их платья перерядившихся. Турки, семиты им ближе по духу, чем мы, арийцы. Всему этому есть одна чрезвычайная причина: идею мы несём вовсе не ту, чем они, в человечество — вот причина!”19
Достоевский подчеркивает необходимость возвращения к своим корням, истокам, полному осознанию своей и европейской, и азиатской природы во всей ее полноте и во всём совершенстве, “ибо мы сами из Европы сделали для себя как бы какой-то духовный Египет”. Пришло время позаботиться о “перевоспитании нашем и об исходе нашем из Египта... С стремлением в Азию у нас возродится подъем духа и сил. Чуть лишь станем самостоятельнее, — тотчас найдем что нам делать, а с Европой, в два века, мы отвыкли от всякого дела и стали говорунами и лентяями”. “...от окна в Европу отвернуться трудно, тут фатум. А между тем Азия — да ведь это и впрямь может быть наш исход в нашем будущем, — опять восклицаю это! И если бы совершилось у нас xоть отчасти усвоение этой идеи — о, какой бы корень был тогда оздоровлен! Азия, азиатская наша Россия, — ведь это тоже наш больной корень, который не то что освежить, а совсем воскресить и пересоздать надо! Принцип, новый принцип, новый взгляд на дело — вот что необходимо!”20
Читая откровения Достоевского о России и её отношениях с Европой, нетрудно заметить, что он нигде прямо не ссылается на какие-либо философские учения, но его размышления носят глубоко философский характер, который исходит из разностороннего осмысления бытия и сознания. Мне кажется, редко кто из философов понимал всё значение этих категорий для всестороннего анализа общественной и государственной жизни, жизни всего народа. Отрыв России от своей сути, своего коренного бытия неизбежно приводил ее на ошибочные пути и дороги, что опустошало саму сущность бытия народа и понимание мироустройства. Все размышления Достоевского о судьбах России в конечном счете приводили его к тому, чтобы призывать Россию и её народ к самопознанию и достижению органической взаимосвязи собственного бытия и сознания. При этом речь шла не об их тождестве, а о нахождении вечного смысла бытия и сознания и их естественного, органического взаимодействия. Историческое существование народа предполагает осознание своего бытия и соответствующую деятельность по его формированию. Кроме того, индивидуальное и общественное сознание всегда связано с поиском истины и смысла бытия. Народ может заниматься самыми различными проблемами, которые его волнуют, но успешно решать их он может лишь тогда, когда возвращается к своему подлинному, полному, целостному бытию, к своей сути, своему историческому предназначению. Именно это больше всего и волновало Достоевского в его размышлениях о судьбах Отечества. Пока народ не осознал это, он будет блуждать в дебрях исторических событий, не имеющих для него почти никакого серьезного значения. Отсюда необычайно сконцентрированное внимание Достоевского к православию, которое навсегда определило судьбу России и её народа. Православие как учение Христа — это не просто сумма идей, взглядов, интеллектуальных принципов и положений, а духовная сущность каждого человека и всего народа в целом, данная свыше и не подлежащая никаким дополнениям, исправлениям, изменениям. Отсюда особое внимание Достоевского к тому, чтобы народ никогда не забывал об абсолютном сохранении формы и содержания православия. Не случайно среди мировых идей Достоевский рассматривал православие как учение, от которого будут зависеть судьбы России и русского народа, равно как народов всего мира. Это действительно единственная мировая идея, способная спасти мир от гибели. Достоевский выдвигает православие как единственную духовную сущность, опору, благодаря которой возможно не только существование человека, но и жизнь и процветание народов и наций.
Справедливая критика Достоевским низкопоклонства перед Западом не только сохраняет свою актуальность, но стала ещё более необходимой в настоящее время. И дело не только в том, что это низкопоклонство носит негативный, порой даже позорный, неприличный характер, но в том, что Россия при этом теряет своё достоинство как великой державы, а народ теряет свою сущность, самого себя. Причём это заискивание, как бы его ни называли — лакейством или, мягче, деликатностью, всё равно неизбежно ведёт к ослаблению характера русского человека и русского народа в целом. При этом ярые русские “европеисты”, как правило, перенимают самые отрицательные черты европеизма от негативных политических явлений и крайностей до уродливых отношений (однополые браки, гомосексуализм и т.д.). Любопытно, что это проявлялось при любом строе — при царизме, социализме, не говоря о перестройке, ельцинских реформах и т.д.
К великому сожалению, и Советский Союз не миновал позорного преклонения перед Западом, особенно в последние десятилетия своего существования, по иронии судьбы в период “развитого социализма”. Выражалось это во многих аспектах, начиная от подражания в массовой культуре — моды в одежде, жвачки, кока-колы и т.д., модным направлениям в литературе, искусстве, культуре. И хотя внешне это, казалось бы, совершенно не представляло опасности для общества и государства, однако на самом деле подталкивало Советский Союз к подражанию Западу почти во всех сферах жизни. В конечном счёте СССР пошёл по ложному пути — бесконечным попыткам договориться с Западом о мирном сосуществовании. Под красивыми лозунгами войти в европейский дом Советский Союз в конечном счете был разрушен. Поколение руководителей типа Горбачёва, Ельцина и их соратников, по существу открыто предали интересы своего народа и государства — трагедия, плоды которой мы пожинаем по сей день. Нам еще долго предстоит расчищать эти авгиевы конюшни.
Россия должна быть Россией, а русский человек — русским, а это значит занимать в истории и в мире подобающее им место. К великому сожалению, мы только теперь начинаем это понимать и стремимся обрести всю полноту своей натуры. Сила России всегда состояла в её единстве, что хорошо понимали наши предки с самого начала возникновения древнерусского государства, а разрозненность была равносильна гибели. Русский народ показал свои исторические способности объединять самые разные народы с различными традициями, взглядами, историческим опытом в единое целое, единый организм — государство Российское, устремленное в создание всемирного активно действующего союза народов на основе свободы, независимости, взаимного уважения национальных традиций, и что особенно важно, единых духовных общечеловеческих принципов и ценностей, гуманистических по своей естественной природе, занимающих центральное место в священных книгах мировых религий и памятниках мировой культуры и вообще являющихся основой, ядром духовной жизни каждого народа. Это и есть тот верный, праведный путь, с которого мы когда-то свернули на ложный путь вторичности, потери своей национальной гордости и теперь стремимся её вновь обрести и вернуться к пониманию России как могучей державы, осознающей свое достойное место в мире. Как справедливо писал наш замечательный философ И. А. Ильин: “Быть русским значит не только говорить по-русски. Но значит — воспринимать Россию сердцем, видеть любовью ее драгоценную самобытность и её во всей вселенской истории неповторимое своеобразие, понимать, что это своеобразие есть Дар Божий, данный самим русским людям, и в то же время — указание Божие, имеющее оградить Россию от посягательства других народов и требовать для этого дара — свободы и самостоятельности на земле. Быть русским значит созерцать Россию в Божьем луче, в её вечной ткани, её непреходящей субстанции, и любовью принимать её, как одну из главных и заветных святынь своей личной жизни. Быть русским значит верить в Россию так, как верили в неё все русские великие люди, все её гении и ее строители. Только на этой вере мы сможем утвердить нашу борьбу за неё и нашу победу. Может быть, и не прав Тютчев, что “в Россию можно только верить”, ибо ведь и разуму можно многое сказать о России, и сила воображения должна увидать её земное величие и её духовную красоту, и воле надлежит совершить и утвердить в России многое. Но и вера необходима: без веры в Россию нам и самим не прожить, и её не возродить”21.
Для этого нужно вернуться к здоровому взгляду на себя, сменить былые ложные ориентиры, посмотреть на себя под иным углом зрения, винить в своих неудачах и бедах не других, а прежде всего самих себя, как совершенно точно когда-то (еще в 1999 году) отметил В. В. Путин: “Постоянное кивание на заграницу как на источник всех наших бед неверно. Неверно по сути своей. Все наши беды в нас самих. От нашей собственной безалаберности и слабости всё проистекает”22. Выход из исторических парадоксов, о чем и писал Ф. М. Достоевский, это смена точки отсчёта в нашей системе координат, исходная здоровая точка зрения, которая всё остальное поставит с головы на ноги. Этот отказ от двухсотлетнего стереотипа метко и лаконично звучит в словах нашего Президента: “Это не Россия находится между Востоком и Западом. Это Восток и Запад находятся слева и справа от России”23. Мы русские, мы всё одолеем, говаривал Суворов. И хочется добавить: дорогу осилит идущий!
ПРИМЕЧАНИЯ
1 Достоевский Ф. М. Дневник писателя. Собрание сочинений в 15-ти томах. С.-Птб., “Наука”, 1995. Т. 14. С. 6.
2 Там же. С. 7.
3 Там же.
4 Там же. С. 8.
5 Там же.
6 Там же. С. 9.
7 Там же. С. 10.
8 Достоевский Ф. М. Дневник писателя. Собрание сочинений в 15-ти томах. С.-Птб., “Наука”, 1995. Т. 14. С. 23–25.
9 Там же. С. 25-26.
10 Достоевский Ф .М. Дневник писателя. Собрание сочинений в 15-ти томах. С.-Птб., “Наука”, 1995. Т. 14. С. 26-27.
11 Там же. С. 23.
12 Достоевский Ф. М. Указ. соч. С. 19–22.
13 Достоевский Ф. М. Дневник писателя. Собрание сочинений в 15-ти томах. С.-Птб., “Наука”, 1994. Т. 13. С. 224-225.
14 Там же. С. 226.
15 Достоевский Ф. М. Дневник писателя. Собрание сочинений в 15-ти томах. С.-Птб., “Наука”, 1995. Т. 14. С. 22.
16 Там же. С. 362.
17 Достоевский Ф. М. Дневник писателя. Собрание сочинений в 15-ти томах. С.-Птб., “Наука”, 1995. Т. 14. С. 16–18.
18 Достоевский Ф. М. Дневник писателя. Собрание сочинений в 15-ти томах. С.-Птб., “Наука”, 1995. Т. 14. С. 112.
19 Достоевский Ф. М. Дневник писателя. Собрание сочинений в 15-ти томах. С.-Птб., “Наука”, 1995. Т. 14. С. 504–507.
20 Там же. С. 508-509.
21 Ильин И. А. Почему мы верим в Россию. https://www.litres.ru/ book/ivan-ilin/nacionalnaya-rossiya-nashi-zadachi-13144589/chitat-onlayn/
22 https://rutube.ru/video/07dd071785027d4bbe6f4a94cac22266/
23 https://tass.ru/ekonomika/813312.
КОНСТАНТИН ДОЛГОВ НАШ СОВРЕМЕННИК №2 2025
Направление
Очерк и публицистика
Автор публикации
КОНСТАНТИН ДОЛГОВ
Описание
ДОЛГОВ Константин Михайлович — профессор, заслуженный деятель науки РФ, главный научный сотрудник Института философии РАН.
Нужна консультация?
Наши специалисты ответят на любой интересующий вопрос
Задать вопрос