ЛЮДМИЛА ВОРОБЬЁВА НАШ СОВРЕМЕННИК № 12 2024

ПОСЛЕДНИЙ ЭТОГО ВЕКА...


Народное слово в поэзии Владимира Кострова

Он ушёл от родимого крова.
Гаснет день, остывает строка...
Помяните поэта Кострова,
Поле русское, роща, река!
..........................................................
Не кумир, не записан в святые,
Но великую тайну словес
Знал, как знают шмели золотые
Да наполненный звуками лес.

Виктор Кирюшин.
“Сороковой день”.

Владимир Костров — один их самых признанных и значительных поэтов России. Всегда, при любых обстоятельствах, он сохранял гуманизм и доброту. Поколение Владимира Кострова, Николая Рубцова, Алексея Прасолова, Юрия Кузнецова, Владимира Соколова, Глеба Горбовского, Станислава Куняева, Ларисы Васильевой, Новеллы Матвеевой отличало общее стремление к высшей правде. По словам критика Льва Аннинского, то “поколение создавало само себя”.
Детство будущего поэта прошло в деревне Власиха, что в Костромской области. “Я родился в 1935 году, в крестьянской семье, в глухой, совершенно затерянной деревне... в болотах, мхах, реках... Первое стихотворение сочинил в четвёртом классе”, — вспоминал он. Благодаря прекрасной школьной библиотеке уже в юном возрасте Владимир Костров хорошо знал русскую классику. Затем учился на химическом факультете МГУ имени М.В.Ломоносова, работал инженером-изобретателем на Загорском оптико-механическом заводе. Впервые его стихотворение было опубликовано в 1957 году в журнале “Юность”. С 1964 года Владимир Костров — член Союза писателей СССР. Что примечательно: вопреки правилам, был принят в творческий союз по вёрстке ещё готовившейся к изданию книги. На тот момент он являлся автором нескольких перспективных изобретений, имевших немаловажную научную ценность. И предпочёл науке поэзию! Поэзия науки и наука поэзии — своего рода синтез искусств и явлений жизни. Поэзия присутствует повсюду, в любом виде творчества и в любом деле. В мире всё насквозь пронизано звуком и ритмом.
Владимир Костров — автор более 30-ти поэтических сборников, мастер перевода, драматург. Вот далеко не полный перечень его книг: “Первый снег” (1963), “Избранная лирика” (1964), “Кострома — Россия” (1967), “Вёсны и осени” (1968), “Утро в Останкине” (1972), “Металл и нежность” (1974), “Я вас люблю” (1974), “Московские рассветы” (1977), “Товарищества светлый час” (1977), “Солнце во дворе” (1978), “Избранное” (1980), “Открылось взору...” (1984), “Свет насущный” (1984), “Стратостат” (1987), “Стихотворения и поэмы” (1989), “Песня, женщина и река” (2001), “Если любишь. Стихи, поэмы, переводы” (2006)... Владимир Андреевич — лауреат Государственной премии имени М.Горького и Правительства РФ в области культуры, “Большой литературной премии России”, неоднократный лауреат телевизионного конкурса “Песня года”, обладатель Государственной медали имени А.С.Пушкина и золотой пушкинской медали ХI Международного славянского литературного форума “Золотой Витязь”. Он был председателем Пушкинского комитета по проведению праздников поэзии. Работал заведующим отдела в журнале “Техника — молодёжи”, в журнале “Смена”, заместителем главного редактора в журнале “Новый мир”, тираж которого тогда — в период расцвета — составлял 3 миллиона экземпляров.
Владимир Костров — поэт Божьей милостью. Писатель Василий Воронов, отмечая реализм его пронзительной лирики, убедительно подчеркнёт: “Божий Промысел открылся на Кострове... Открылась душа, переполненная земными откровениями и уязвлённая страданиями человечества. Всё подмечено, всё увидено, облюбовано и омыто слезами радости и печали. И обозначено Словом... Поэт огромной духовной мощи, может быть, последний на нашем коротком веку”.
Неповторима колоссальная плотность костровской строки. Плотность и плоть слова, которое, прежде всего, отличает предельная насыщенность образов и смыслов.

Мы — последние этого века,
Мы великой надеждой больны.
Мы — подснежники. Мы из-под снега,
Сумасшедшего снега войны.
Доверяя словам и молитвам
И не требуя блага взамен,
Мы по битвам прошли, как по бритвам,
Так, что ноги в рубцах до колен.
И в конце прохрипим не проклятья —
О любви разговор поведём.
Мы последние века. Мы братья
По ладони, пробитой гвоздём.

Величественная трагичность и неизбывная надежда — творящие и борющиеся между собой силы. Нежное сквозь острое. Острое сквозь нежное. Уникальное человеческое единство, каким были согреты послевоенные годы, оставило в душе поэта неизгладимый след ушедшей эпохи и вместе с ней — след целого поколения:

Так обнимемся. Путь наш недолог.
На виду у судьбы и страны.
Мы — подснежники. Мы из-под ёлок,
Мы — последняя нежность войны.


“КАК ТЯЖКО ДЫШИТ РУССКОЕ ПРОСТРАНСТВО...”

Во все времена важным условием творчества было знание жизни своего народа, по главной сути, без этого не может состояться ни один художник. “Не зря говорят: спасётся Россия — спасётся мир...” — свято верил в это пророчество Владимир Костров. У него было исконно русское ощущение мира как Божьего творения:
Две берёзы над жёлтою нивой,
Три иконы на чёрной стене.
Я родился в земле несчастливой,
В заветлужской лесной стороне.
Деревянная зыбка скрипела,
Кот зелёно сверкал со скамьи,
Белой вьюгою бабушка пела
Журавлиные песни свои.
Отгорит золотая полова,
Дни растают в полуночной мгле.
Ничего слаще хлеба ржаного
Не едал я потом на земле.

Он и был сыном своей многострадальной земли, неразрывной частицей её “русского горького счастья”. Настоящий художник всегда и во всём находит таинственный смысл. Первые уроки нравственности маленькому Володе когда-то преподала его бабушка, а дальше жизнь вела сама, подчас преподнося уже более суровые уроки. Родная деревня, немудрёная философия “людей от земли”, пожалуй, являлись самыми лучшими советчиками и учителями. Поэт дорожил кровной землёй, знал российскую глубинку, хранил в себе сокровенную душевную чистоту. Проникновенный голос тишины, обращённый к родным истокам, звучит и в “Возвращении”:

Как вступление к “Хаджи-Мурату”,
сторона моя репьём богата
(стойкий, чёрт, — попробуй, оторви!).
Да ещё грачами да ручьями,
круглыми, протяжными речами,
как ручьи, журчащими в крови...
<...>
вот она — стоит у огорода
маленькая седенькая мать.
Рядом папа крутит папиросу.
Век тебя согнул, как знак вопроса,
и уже не разогнуть спины.
Здравствуй, тётка, божий одуванчик,
это я — ваш белобрысый мальчик.
Слава богу, слёзы солоны.
Вашими трудами, вашим хлебом
я живу между землёй и небом.
Мамочка, ты узнаёшь меня?
Я твой сын! Я овощ с этой грядки.
Видишь — плачу, значит, всё в порядке:
если плачу, значит, это я.

Пронзительная исповедальность — сильная черта лирики Владимира Кострова. Дом, малая родина, мать... Образ этот в стихах Владимира Кострова приобрёл глубинный метафорический смысл, восходящий к образу самой России. Сберегая любовь и память к своим изначальным корням, к единственной деревеньке, речке детства, быть может, маленькому городку, тем самым мы сберегаем любовь к Отчизне и даже больше — ко всему живому на Земле. Мощный духовный заряд несёт нам творчество Владимира Кострова. И поэзия эта не “деревенская”, а просто — поэзия, которая, по мысли Вадима Кожинова, “рождается из всей целостности жизни её творца”.
Иногда жизнь, смерть и бессмертие органично совмещаются в одном стихотворении. Наглядный пример — красочное, метафоричное произведение Кострова:

Я выхожу из леса и... ни с места.
И страх, и боль не бередят меня.
В черёмуховом платье, как невеста,
Стоит деревня в жарком свете дня.
Так много света, радости и воли,
Так бьётся сердца перепел рябой…
Овсяное передо мною поле
Над песенкою речки голубой.
......................................................
Не осуждайте бедного поэта,
Что он остановился на пути.
Жизнь прожита.
Горит Господне лето.
Осталось только поле перейти.

Какая лирическая напряжённость и одновременно чёткая завершённость поэтической формы! Совершенное полотно привычного мира и собственного пути. Простота и глубина, реалистичность прошлого и настоящего. Нет тяжести бытия — впереди вечность... Такое под силу лишь редкому мастеру пера.
Произведения Кострова лишены какой-либо претенциозности. Автор чувствует, что каждый раз необходимо писать так, словно впервые взял перо и коснулся им белого листа... С некоей лёгкой самоиронией он рассказывает о своих далёких предках:

Выходец из волости лесистой,
бражник, сочинитель, острослов,
в глубине истории российской
жил Ермил Иванович Костров.
В переводах был весьма исправен,
пил вино, работал не спеша.
О Кострове Пушкин и Державин
говорили: “Добрая душа”.
.................................................................
Буду жить с такой фамильей древней,
не употреблю её во зло.
Классиков высокое доверье
на мою фамилью снизошло.

Вероятно, поэтому исключительно хороши его скромные деревенские пасторали. “Да, можно увезти парнишку из деревни, / Но вытащить нельзя деревни из него”, — нечто древнее, посконное веет от такого прямого, простосердечного афоризма поэта. Как и художник кисти, он подбирает прозрачные акварельные краски А в природных картинах — тревога, боль за утраченную и поруганную крестьянскую жизнь, о чём когда-то сокрушались Можаев, Распутин, Белов... Что и сегодня крайне актуально. Пейзажная лирика Кострова возрождает забытые моменты милого деревенского бытования: “Проложи по траве чуть дымящийся след / и хрустящий сенник положи в изголовье... / Этот близкой луны ненавязчивый свет / добр и жёлт, как топлёное масло коровье”. Нашему взору открывается широта и простор вызревшей мысли утончённого мастера художественного слова:

Хорошо на душе — я приехал из города,
Нет железобетонной нуды болевой.
Здесь легко остужать перегретую голову,
Умываясь прохладой росы полевой.
Как веснушки, к лицу мошкара примеряется,
С веток ноты клюёт непременный скворец.
На окошке в горшке огонёк померанцевый,
В поле с ветром гол’убится лён-долгунец.
..............................................................................
Нет. Душа не забыла слова пасторальные.
И с тесовых мостков недалёкой реки
И рубахи, и смуты мои простирали мне
Хвойным мылом две милые сердцу руки.

Подкупает и непосредственность выражения поэтического чувства, и умиротворённое настроение “Пасторали” и первозданной природы, и безмятежной прелести. Спокойная камерная тональность. Вместе с тем полнота самоотдачи. Это не просто стихи — это сама жизнь, ставшая поэзией. Стихотворения Кострова словно вырастают из самой природы, из дыхания деревьев и трав, движения ветра и воды, воздуха и неба, Земли и Космоса...

Ликующей листвы крутая распродажа,
Медлительный исход реки, текущей всклень.
Здесь я всего лишь часть знакомого пейзажа,
Случайный огонёк в одной из деревень.
..........................................
Я не один — со мной
И Пушкин, и Есенин.
Последняя слеза ещё не утекла.
Приди ко мне и ты, мой нежный друг осенний,
И стань ещё одним источником тепла.

Глубокие лирические раздумья о судьбах эпохи, о судьбах деревни в поэзии Владимира Кострова плавно переходят в протяжную русскую песнь равнин и полей, вливаются в песнь холодных ветров и пустынных пространств, бескрайних дорог и печальных деревень. Магическую песнь, притягательную своей нарастающей мощью и в то же время близостью индивидуальной манеры автора русским художникам-передвижникам, таким как Репин, Левитан, Куинджи, Перов, Крамской, Поленов, Саврасов... В его стихах — насыщенность красок, оттенков, игра света и тени, свободное постижение закона равновесия и взаимной гармонии, соединение искусства поэзии, музыки и живописи.
Русское пространство — сквозной и сквозящий мотив лирики поэта, который впитал в себя всё тревожное и грустное, светлое и радостное Русской земли. Будучи ровесником ХХ века, Владимир Костров создаёт многосмысловой образ России: “Удушный дым, как знак непостоянства, / Несовершенства мира твоего. / Как тяжко дышит русское пространство — / Огромное живое существо”... В его строках лежит вечное тяготение человека к бесконечному, к народной стихии как доминанте художественного мира, его восприятие земного и небесного. Это особое предназначение судьбы, характера, русской души, о чём выразительно и живо говорил в книге “Судьба России” Николай Бердяев.
Среднерусская равнина — необъяснимая сущность, подчас мистическая, она сильнее личной судьбы.

Когда застынут поезда,
свист оборвётся соловьиный,
блеснёт последний раз звезда
над среднерусскою равниной…
.........................................................
Товарищ мой, мой друг и брат,
ты помнишь те часы ночные,
когда звучали, как набат,
часы обычные, ручные.
Особой ясности полны,
друг другу души поверяли
и от судьбы родной страны
своей судьбы не отделяли.

Соратничество, товарищество, славянское братство — забытые смыслы, которым поэт даёт второе дыхание: “И этим чувством жизнь полна, / пред общей правдой неповинна. / Как среднерусская равнина / одной самой себе равна”. Он воскрешает волю, зовёт к нравственному возрождению. Музыка русского пространства — вселенская полифония жизни. Лишь вслушайтесь:

Воробей, стучащий в крышу,
дробный дождь в пустом корыте…
Говорите, я вас слышу,
я вас слышу, говорите.
.........................................
Ничего не надо, кроме
общей радости и боли,
доброй песни в отчем доме,
свиста вьюги в чистом поле.

Подвластные чувственному художнику слова, и образ, и звук торжествуют! Лес, гул небесных мелодий, шелест листвы, шёпот трав, цветов, щебетанье птичьих голосов... Любовь ко всему родному — многозвучная песня, по своей ёмкости совсем не тихая. А ещё неразгаданная тайна русского пространства, целая философия русского мира, завораживающая мистикой особого места. “Что может знать чужак / о полной русской воле? / Судить или рядить / об этом не дано…” Это “безлюдное пространство” может быть последним и единственным спасением человека, когда всё потеряно, но когда лес, поле, дождь, ветвь, стучащая в одинокое окно, словно цепляются за твою израненную душу и заставляют жить... “Пора идти гулять: / сегодня ветер в поле / и дождь стучит в окно. / Безлюдно и темно. / Тут сам не разберёшь, / как можно жить иначе. / Зачем тебе любовь / пространства дорога?.. Здесь просто и легко / остаться неизвестным, / любить сквозящий свет / и вяжущую тьму. / И разум не смущать / вопросом неуместным: / зачем и почему? / Затем и потому!” — вероятно, так же странствующие святые, калики, богомольцы, некогда скитаясь по просторам Руси, не задавали подобных вопросов, как будто заранее зная ответы, отчётливо видя приближающиеся знаки злых и добрых сил.
Поэт сохраняет этот реалистический колорит... “В снежных шубах лесное боярство. / Горностайна позёмка полей. / Может, главное наше богатство — / Вольный ветер Отчизны моей”. Явственно предстают живописные картины Матери-Родины: Заветлужье, Колокольный Валдай, Кострома... Простирается Великая равнина, где столько ветра в поле, столько неба, луны, звёзд, снега, света... И столько высоких раздумий поэта о жизни и о России...


“ВЕЛИКОЕ ЧУДО ЕДИНОЙ НАРОДНОЙ СУДЬБЫ”

Хотелось бы ещё раз напомнить, что Владимир Костров пришёл в поэзию вместе с поколением фронтовиков, поколением поэтов военной эпохи. В своих обжигающих произведениях они смогли воплотить все чаяния о человеке совестливом, милосердном, человеке ищущем, мужественном, человеке гуманном. Лирическая летопись той героической войны начала создаваться в июне 1941-го, продолжается она и доныне. Беспредельная жертвенность русского народа не канула в Лету: современные авторы России явили миру жертвенное служение Отечеству. Трагический и великий 1941-й стал точкой отсчёта их личной ответственности за память отцов.
Но история не прощает предательства. “Исторической памятью совесть очисти...” — есть такие строки у Владимира Кострова. Его стихотворение о сражении на Курской дуге стало, пожалуй, одним из лучших литературных произведений об этом невероятном противостоянии. “Дышит ветер эпохи — / Разбойник и мастер. / Непреложное время. / Огонь и беда. / Как магнитом опилки, / Магнитною массой / Всё железо Европы / Притянуло сюда”.
Достоверным отражением войны, воплощением несломленности человеческого духа, внутренней силы защитников Отечества д’ороги нам многие стихи Владимира Кострова. И чем тяжелее, чем безжалостнее была правда отцов, тем в итоге она была созидательнее. Но время неумолимо. Представители поколения “детей войны” запомнили войну иначе, чем их непосредственные предшественники. “И поворот. И сердце сжалось. / Дышу с трудом. / Стоит, не принимая жалости, / мой отчий дом”.  Память, словно раненая птица, стучится в сердце лирического героя, возвращающегося в отчий дом, в родную обитель:

Навеки врезанные в память — тому назад —
у вереи дорожный камень и палисад,
четыре стёртые ступени и три окна...
О, как в них пели и скорбели,
когда пришла война.
Он дышит по ночам натужно,
как дед больной,
весь от торца до чёрной вьюшки
любимый мной.

Дом в представлении предков — живое, тёплое пространство покоя и защиты. Воплощая национальную традицию, Николай Клюев писал: “Изба — святилище Земли”. Этот вечный архетип кажется в стихах Владимира Кострова не просто выразительным штрихом, а прежде всего — совершенно точным феноменом, созданным как бы для контраста с прошлой и грядущей катастрофой. Он умел создавать поэзию из бытовых деталей, будто владел особым языком, имеющим примеси небесной глины, из которой Господь творил живую материю. Изба сохраняет элементы далёкого Космоса. Образ космического дома всегда присутствует в сознании народа: окно — космос, ступени — выход в иной мир, порог — оберег от злых сил...

И тут, одетый в старый китель,
давно вдовец, страны заступник и строитель,
живёт отец. Живут, с эпохою не ссорясь,
святым трудом, мои печаль, любовь и совесть,
отец и дом. Четыре странные годины
несли беду, четыре красные рябины
горят в саду. И не сдались, перетерпели
тебя, война, четыре стёртые ступени
и три окна.

Суровые дни войны и мира вместил в себя этот русский Дом. Сила и ценность человека измеряется мерой перенесённых страданий и в то же время мерой победы духа, победы жизни над смертью. Реквием по нашим убитым солдатам — это и прожигающее насквозь острой болью стихотворение “Эхо войны”, посвящённое памяти поэта-фронтовика Николая Старшинова:

Встану рано и пойду в поле.
Вот и солнышко встаёт — Божье око.
Только пусто без тебя, Коля.
Одиноко без тебя, одиноко.
....................................................
Посмотрю на небеса — воля,
Глаз на землю опущу — доля,
Поднимаю у мостков колья
И живу я без тебя, Коля.

В стране полным ходом шла перестройка, наступило смутное время потери главных ориентиров, и вполне закономерно, что автор обращается к своему товарищу, испытывая и чувство вины, и, возможно, даже беспомощности:

Горько, Коля, на Руси, очень горько.
Всё, что сеяли отцы, — всё смололи.
Мне бы рядышком с тобой горку —
Всё тебе бы рассказал, Коля.

Не отпускает скорбная память о трудовом человеке, и его не случайно автор приравнивает к “сыну и брату пехоты русской серой, / когда земля, как ад, дышала серой...”

Как внук голодных, нищих и забитых
(у нас сегодня кое-кем забытых)
ты, верно, не любил искусство сытых,
живя в воспоминаниях своих.
И был биологически различным
с тем шустрым стилем полузаграничным
твой простоватый, но весомый стих.
...............................................................
...Пред вечностью не суетился ты.
Пусть имена иные смоет Лета,
но вижу я: народ несёт цветы
к могиле Неизвестного поэта.

Мышление образами классики оказывается крайне богатым и познавательно полезным. К тому же оно ведёт к неожиданным умозаключениям, что и прочитывается в стихотворении “На открытие скульптуры “Тёркин и Твардовский” в Смоленске”. Автор-герой и центральный персонаж его литературного произведения зеркально отражаются не только в стихах поэта, но и в искусстве самого скульптора:

Вновь над кручею днепровской
Из родной земли сырой
Встали Тёркин и Твардовский...
Где тут автор, где герой?
Рядом сели, как когда-то,
Чарку выпить не спеша,
Злой годины два солдата,
В каждом — русская душа.

Да и сам Костров — участник этого задушевного разговора — человек на Руси не лишний, слышащий и вдыхающий “полной грудью вечный зов земли родной”. Героическое в истории, историческую Победу света над тьмой фашизма необходимо видеть в соотношении национального и общечеловеческого. Однако война была жестокой и грубой школой. Главные ученики истории — это люди и Время. Владимир Костров ничего не забывает, он пишет во многом противоречивые, но откровенные стихи, подчас звучащие словно запоздалое раскаяние, прощение... И оттого ещё более ценные по силе какой-то невыразимой недосказанности...

Гертруда Фёдоровна, немка,
В военном детском далеке,
Ты говорила на немецком,
На ненавистном языке.
А из села отцы и братья
Пошли в жестокие бои,
А по телам отцов и братьев
Шли соплеменники твои.
..............................................
Ты им недаром говорила
Про справедливость на земле,
Гертруда Фёдоровна, немка,
В ветлужском маленьком селе.
И ты не зря не уходила
В войну со своего поста.
Гертруда Фёдоровна, правда,
Как сложен мир, как жизнь проста!

Путь от осуждения к состраданию, путь к дуновению любви занял годы. Это только кажется, как далеко ушла война. Фантазия Кострова встаёт вровень с реальностью в необычном произведении “Сумерки”. Подобно вспышке молнии в сумерках, долгих и тихих, в молчании вдвоём появляется давно забытое ощущение неповторимости жизни:

Вы — сумерки. Вас хочется погладить,
как в детстве, с вами хочется поладить
и псом лохматым в комнату пустить,
и до утра оставить в ней гостить.

Вот тогда из глубин ушедших лет вдруг выплывают чьи-то лица, воскресают былые мечты и тени не только старых грёз, вдруг начинает говорить сама память:

Любимая, ты помнишь годы школьные,
те редкие конверты треугольные.
Ты помнишь сводки горько-аккуратные,
ты помнишь хлеба ломтики квадратные.
Ты помнишь мать, по вечерам стирающую,
и печку, угольками в нас стреляющую.
Нам дня того не позабыть, наверное,
когда пришла домой пехота серая,
за Родину довольно порадевшая,
на вражеских высотах поредевшая.
Худая, поседевшая, окопная…

В тех сумерках не было безнадёжности, ведь “сколько было нежности накоплено. / И в сумерках для нас светили ласково / эмалевые звёздочки солдатские. / Мы дети тех солдат. Мы ветви дерева. / Нам память поколения доверена. / Мы дети русской синевы и снежности, / носители народной горькой нежности”. И наша жизнь, которая кажется и реальной, и призрачной одновременно, обретает уже иной смысл: “Закрыты шторы. В комнате смеркается. / Прошедшее с будущим смыкается”.
Война, послевоенная эпоха роднят многих и многих, особенно принадлежащих к тому выбитому этой мировой трагедией поколению. Поэзия того поколения — поэзия обожжённой почвы — это “последняя нежность войны”. Но история человеческих судеб так просто не заканчивается:

И рядом с нами шли не по обочине
родные люди русские, рабочие.
Простые люди, грешные и будничные,
из прошлого в таинственное будущее.


“И ОПЯТЬ ТРЕВОЖНО ЗА РОССИЮ...”

Мы остро чувствуем противоречивую сложность времени, которое буквально поглотило новейшую Россию. Горькая, обличающая интонация, переходящая в ноту протеста, звучит в произведениях Владимира Кострова, относящихся к периоду перестройки, а если проще — к развалу страны. Подобная этой нота трагического переживания появляется довольно часто в творчестве современных писателей.
Предощущение нашей общей гибели, общей непоправимой беды явственно слышится в стихах Кострова:

На бетонной площади московской
Отлитой, возможно, на века,
Бронзовый Владимир Маяковский
На буржуев смотрит свысока.
.......................................................
И опять тревожно за Россию —
Новый класс пришёл к её рулю.
Но признаюсь вам, буржуазию
Я пока не очень-то люблю.
.......................................................
Выборы, парламент и свобода,
Как у всех. Но горько оттого,
Что всё меньше на земле народа,
Милого народа моего.

Национальная катастрофа была неизбежна, но последняя ли она? Сегодня обыватель правит бал — после национальных потрясений он всегда остаётся в выигрыше. Тягостное настроение, пропитанное воздухом той неспокойной эпохи, вызывает хорошо известное стихотворение поэта “Московский дворик”: “Сварен суп... пора делить / приварок... / Весь заросший, чёрный, словно морж, / На скамейке возле иномарок, / Холодея, помирает бомж”. Большой город — центральный топос пространственной картины мира — оборачивается к нам настоящим дьявольским нутром. Бетонный холод и человеческое отчуждение — приметы драматизации поэзии, наполненные открытой гражданской тревогой автора. Образ-метафора нынешнего времени, где среди привычного безразличия слишком много нечеловеческого, — это бомж:

Бомж хрипит от наркоты иль спьяну —
Холодна последняя кровать.
Неужель я оборотнем стану,
Чтобы слабых гнать и глотки рвать,
И считать, что только в силе право,
Думать: что хочу, то ворочу?
\
В поэзии важнее верно поставленные вопросы, чем конкретные ответы. Более того, важнее чувство авторской сопричастности ко всему происходящему, проявление сострадания и любви к обездоленным. Поэт с трепетным и оскорблённым сердцем настойчиво утверждает доброту и справедливость, отвергая цинизм и ложь:

Господа! Не надо строить храмы
И держать плакучую свечу.
Сварен суп. Пора делить приварок.
Падает, как саван, свежий снег.
Дворик спит. А возле иномарок
Умирает русский человек.

Тяжкий стыд испытывает поэт, но, углубляясь в истоки нового явления жизни, понимаешь, что народ, как ни печально, напрочь утратил христианский стыд. Стоит отметить: драматургия поэтических сюжетов Владимира Кострова охватывает самые сокровенные, самые потаённые уголки человеческой души. Неожиданно звучит его обращение к сыну, своего рода поэтическое завещание:

Не обязательно счастливым
Пускай мой сын в наш мир придёт,
Но совестливым, молчаливым,
Которым в жизни не везёт.
.......................................................
Пусть станет совесть в изголовье,
Пусть встретит смерть в труде, в бою,
И пошлой женщины любовью
Не накажи ты плоть мою.
Среди глумливых и спесивых,
В чинах от пят и до бровей,
Как часто в людях несчастливых
Есть счастье Родины моей.

Какое проникновение в человеческую судьбу! Поэзия — как воплощение жизни человека и народа во всей её глубинной сути, во всей её природной основе. Владимир Костров не отделяет поэзию от жизни, напротив, ищет прекрасное в вещах повседневных. Человеку необходимо, хотя и сложно, устоять в этом беспокойном веке, в этом свистящем безвременье. Авторская лирическая “Баллада об Андреевском флаге” рождает слёзы на глазах и ком в горле:

За дымкой голубой
Уже не отыскать нас,
Спасительный уже
Душе не нужен круг:
Исходит из страны
Печальная эскадра,
Как стая журавлей,
Летящая на юг.

Хрупкий мир устоит доблестью и честью русского флага. Вот они, сияющие слова, дарующие надежду на то, что былое величие нас не покинет:

Пускай вернутся к нам
И вера, и отвага
Любым ветрам в ответ,
Любым громам назло,
Чтоб больше не пришлось
Андреевского флага
В бизертах целовать
Подбитое крыло.

Государственность, Народность, Православие — три столпа, на которых держалось и держится Отечество. Мощный образ России, написанный молитвенно-поэтическим словом: “Защити, приснодева Мария! / Укажи мне дорогу, звезда! / Я распятое имя “Россия” / Не любил ещё так никогда…” Оказывается, и один в поле воин: “Оставляют последние силы, / Ничего не видать впереди, / Но распятое имя “Россия”, / Как набат, отдаётся в груди”. Поэт побеждает праведным Словом. Бороться “не одним мечом”, призывал мир и великий провидец душ человеческих Достоевский.


“УКРЕПИСЬ, ПРАВОСЛАВНАЯ ВЕРА...”

Как ни парадоксально, реальность в закрытом тоталитарном государстве была сердечнее, отзывчивее, нежели сегодняшняя при отмене всяческого религиозного запрета, при активном строительстве и восстановлении церквей... Литература в советском обществе подменяла собой Церковь. Она как бы стремилась заполнить нравственный и религиозный вакуум. Не секрет, что слово писателя стало словом проповедника. И вдруг наша проза и поэзия перестают быть религией, а слово писателя — словом духовного пастыря. Современный мир оказывается ниже слова или вообще вне его.
Кому же отныне верит русский человек? Через образы добра и зла, правды и неслыханной лжи поэт Владимир Костров неустанно утверждал истину:
Укрепись, православная вера,
И душевную смуту рассей.
Ведь должна быть какая-то мера
Человеческих дел и страстей.
Ведь должна же подняться преграда
В исстрадавшейся милой стране
И копьём поражающий гада
Появиться Стратиг на коне.

“Огромное это пространство”, воспетое им, сегодня как никогда нуждается в покаянии, в очищающем Суде Божьем. Однако вначале надо принять “палящее пламя Возмездья”. Лишь тогда нам, Божьим детям, Бог с любовью раскроет тайны земного мира и Вселенной... А возможно, и Свой лик! “В слиянье дней — живая простота. / Как много в ней движенья неземного!.. / Мне верится, что даже у Христа / Есть время для Владимира Кострова”, — а ведь он так и жил ....
Из века в век продолжается неизвестный и бесконечный эксперимент над человеком... В стихотворении “В небесах загорались Стожары...” автор говорит о том, что человек — Божье создание, что он должен вернуться к своей природе, чтобы сохранить своё единство с миром, с Космосом, сохранить самого себя. “Под мистерией звёздного свода / Завершается яростный век. / Для чего, о Господь и Природа, / Был Вам нужен и я, человек?” — увы, все — и даже наука! — по-прежнему молчат.
Образы и тропы поэзии так же неисповедимы, как и пути Господни. Поэт тем и велик, тем и мудр сверх меры, “отрицая отрицанье”, он твёрдо знает: Человек выше любых экспериментов:

Любой всемирный пилигрим
Освоил право полной мерой
Гнушаться обликом моим
И над моей глумиться верой.
“Всеобщей смази” торжество —
Никто за слово не в ответе.
В какой ещё земле на свете
Так унижают большинство?..

Отстоять исконную праотеческую веру и человека — первостепенная гражданская задача художника. Ведь борьба за человека изо дня в день превращается в борьбу за божественное, сакральное Слово. Мужественная правда пережитого слышится в каждой строчке Владимира Кострова, который хотел, прежде всего, сберечь национальную особенность русского человека, сберечь во всей чистоте его символ веры — Православие. Недаром поэт уверял своих читателей том, что “Бог русской поэзии — больше Христос, чем Аполлон”.


“БРЕМЯ ПРОСТЫХ ЧЕЛОВЕЧЕСКИХ ЧУВСТВ”

Владимир Костров — мягкий и лиричный художник, совсем ненавязчиво открывающий нам тихую радость мира. Тонкая, пронзительная, негромкая лирика — волшебная простота:

Когда луна в своей четвёртой фазе
Монгольской девой припадёт к окну,
Я от мостков на рыболовной базе
Двухвёсельную лодку оттолкну.
И золото воды, стекая с вёсел,
Там, за кормой, оставит бурун’ы,
И Божий мир, не знающий ремёсел,
Откроет все четыре стороны.
Между тем не бывает художника без иронии и самоиронии, без этой лёгкой насмешки над собой. Вероятно, оттого так самобытно и притягательно движение мысли поэта, его возвышенной и в то же время приземлённой души. Опять-таки столь свободно и непринуждённо написать дано не каждому: “Жизнь — как недопитая бутылка, / Разольём, и ты меня уволь. / С кончиков волос и до затылка / В голове стоит тупая боль”. А это уже не что иное, как русский кураж. Но здесь, пожалуй, больше сарказма, смеха своеобразного, горького. Мы видим своего рода иронично-драматический стих, пронзающий обнажённостью признания. Суровый факт — русская жизнь. В поэтическом ощущении и отражении прожитого художником времени всегда наиболее важны стихи, символизирующие эпоху:

Тост последний будет за искусство,
За вторую русскую болезнь.
По законам боевой науки,
Чтобы не болела голова,
Выпьем, друг, за буковки, за звуки,
Запятые, точки и слова.
Все слова, без ханжеских изъятий,
И за смысл, стоящий у руля...
<...>
За почти утраченное счастье
Сочинять на русском языке.

Большая мудрость поэта кроется в проявлении бережной и ревностной любви к родному языку. Заключительная цитата полностью оголяет смысловой пласт. “С песней от села и до села / Мы уходим. Тяжело похмелье. / Жизнь была пьяна и тяжела”, — афоризм этот вне времени. Радость недолгой встречи с этим миром несёт в себе и оттенок горечи, но главное в том, что настоящие чувства способны жечь нас даже спустя десятилетия. Нет, поэт отнюдь не однозначен, к примеру, в стихотворении “Не гасите свет”. Куда-то вдруг подевалась тихая ясность — на смену ей пришла насыщенная метафоричность, иносказательность, словно тяжёлые мазки маслом наносит на холст бытия “русская смертельная пурга”:

Не гасите свет. Довольно мрака.
Я приду и вам в глаза взгляну.
А в глазах голодная собака
Воет на холодную луну.
Город спит. Всё мертвенно-прекрасно.
Пропороли брюхо кораблю.
Под луною волчьей слишком ясно
Понимаю я, что вас люблю.

Всепрощающая мудрость, философская глубина, отчаянная невозможность примирения с окружающей действительностью и в то же время желание приятия любви. Как итог — беззащитная простота. Да, мир очень разный, светлый и мрачный, жестокий и добрый, во многом противоречивый, но только своим тёплым чувством, своим душевным словом мы можем изменять его к лучшему.


“ОБЕЩАЮ ЛЮБИТЬ И ПРОЩАТЬ”

Лирика Владимира Кострова изобилует неожиданно возникающими образами и смыслами. “Полон взгляд тихой боли и страха, / Что тебе я могу обещать? / На пространстве всеобщего краха / Обещаю любить и прощать” — разве это не христианские истины, о которых пишет поэт и которые провозглашает Библия? Любить и прощать, любить и снова прощать... Иного никому не дано. Любовь, по откровению Куприна, есть “высочайший и самый редкий дар неведомого Бога”. Силой любви, способностью любить измеряется степень нашей человечности, духовная суть личности. Очищающая, трезвая грусть сквозит в поразительном стихотворении Кострова:

Поток ушедших лет
Мы не переиначим.
Мы можем только что
Глядеть ему вослед.
Над прошлым, дорогим
Давай с тобой поплачем.
А будущее где?
А будущего нет.
Так близко слышен зов
Свободного пространства,
Там только окоём,
Там вечны тьма и свет.

На последнем своём рубеже человеку не избежать одиночества. Разлад души и примирение, и понимание того, что существуют на свете вещи, которые больше обычного представления о любви. “В твоих глазах вопрос: / “Меня ты не оставишь?” / В моих глазах ответ: / “Не покидай меня”, — вероятно, и любовь принадлежит чему-то до конца не раскрытому, вечному... К тому же автор точно угадывает внутреннюю драматургию чувств. Любовные истории притягательны тем, что все они сугубо индивидуальны, что воспринимаются как живая художественная летопись страстей, радостей и мук, а ещё они изобилуют тысячами преград, встречающихся на пути любящих, тяжестью их душевных страданий. Но есть и другая любовь, которая несёт нечто разрушительное, запретное любовное приключение, тайные недозволенные радости:

Рыдает выпь — глухая птица...
Не муж законный, не жених,
спешу последний раз напиться
из окаянных глаз твоих.

Не зря подмечено: чем чище, чем выше, чем самоотверженнее страсть, тем она губительнее и несчастнее. Видимо, важна не направленность страсти, а её грандиозность, её мощь. Лирический герой потерял власть над собой, потерял голову, стал одержим мучительным, неодолимым влечением:

Наперекор стыду и страху
я у судьбы любовь краду.
В твои колени, как на плаху,
шальную голову кладу.
Как дождь, весёлой брагой брызжет
лихая песня соловья.
И ведьмой в древнем чернокнижье
судьба записана моя.

Вряд ли подобная любовь-страсть способна принести человеку желанное счастье и умиротворение. Хотя существует и чувство иное, похожее на сон, ведь жизнь, как сказал когда-то поэт, — тоже сон, одно бесконечно длящееся во времени и пространстве воспоминание... Владимир Костров открыл в себе и сохранил великое человеческое счастье — любовь, — которое не зависит от прошедших лет. Потому что оно внутри его сердца:

Когда померкнет в небесах,
Стихают стрелки на часах,
Я засыпаю. И во сне
Ты возвращаешься ко мне.
..................................................
И комната моя светла,
Как от парного молока,
И как астральные тела,
Летят по небу облака.
И этот шорох, этот свет
Смиряет горечь долгих лет,
И ветр ночной в печной трубе
Поёт негромко о тебе.


“ШИРОКАЯ РУССКАЯ РЕЧЬ”

Более полувека звучал голос русского поэта Владимира Кострова — признанного крупного художника. Его прозорливое, выверенное, спокойное слово, без накала излишних страстей и эмоций, было и будет бесценным для нашей поэзии. “Сейчас литературного процесса почти нет”, — на заре перестройки сетовал Владимир Андреевич. Но не теряя веры в творчество, мудро замечал: “Литература — это машина времени. Литература живёт в каждом из нас. Мы всё-таки хотим высокого... Ведь Россию связывает не железная дорога, а речь”.
Чтобы Россия окончательно не утратила самобытность своей национальной культуры, поэт стремился сберечь самые чистые воды русской речи. По его инициативе 6 июня — в день рождения Александра Сергеевича Пушкина — был учреждён День русского языка. Кроме того, Владимир Костров являлся Председателем Пушкинского комитета, редактором-составителем таких значительных поэтических антологий, как “Русская поэзия ХХ века” и “Поэзия Великой Отечественной войны”. Живое древо языка не может расти без корней, питающихся соками земли. “Сохранить литературу мы можем лишь через простодушие, через её слитность с простым народом, через обращение к живому языку, к фольклору”, — честно говорил он своим читателям.
Искомое единство поэзии и народной судьбы Владимир Костров находил в классической традиции:

Как будто бы полем в тумане
идёшь, погрузившись до плеч, —
врачует, колдует, шаманит
широкая русская речь.

Костров не считал классику чем-то архаичным, безвозвратно ушедшим в прошлое. “Она — совершенство”, — подчёркивал поэт. Поэзия же — душа подвига, обращающая красоту в добро, в правду, в истину, которые ищет и находит художник. Литература, поэтическое слово помогают преодолевать всеобщее разобщение, вражду, отчуждение. Именно поэзия возвращает нас к истокам исторической памяти, к ясному осознанному единству всего живого на Земле. Владимир Костров жил и творил в непрерывном диалоге с русской классической литературой.
Однако поэзия — не только жанр. Это особая нравственно-эстетическая стихия. “Гнев рождает поэта”, — гласит латинское изречение. “Не трогайте жанр, излучающий жар. / Поленья рассудка в пыланье напева. / Поверьте, проверьте: поэзия — шар, / Поедешь направо — приедешь налево”, — очевидно, что нельзя свободные чувства вместить лишь в рамки рационального. Но ничто не проходит бесследно. “От гаджета к книге” — вот современный девиз, им же изречённый. Но художнику, как воздух, необходимо ещё и волшебное чувство меры. Чтобы не случилось смешной и грустной истории, какая произошла с одним из персонажей поэта, графоманом, принесшим в “солидный журнал” свой “незрелый корявый стишок”.
Так в чём же неодолимое лирическое обаяние Владимира Кострова? Прежде всего, в том, что он художник искреннего, открытого чувства, сильной поэтической энергии.

Громок ты и успеха достиг,
и к различным эстрадам притёрся.
Только русский лирический стих
вроде как-то стыдится актёрства.
Словно скрежет железа о жесть,
словно самая пошлая проза,
неуместны заученный жест,
модуляция, дикция, поза.

“В начале было Слово” — и этим всё сказано. “Когда пишешь стихи, они всегда приходят к тебе от природы. Через природу человек ощущает мир и пытается выразить его через слово”, — открывал в себе самом и в мире эту естественную, первозданную истину поэт. Глубинная, по замыслу Творца, гармония слова не должна быть разрушена. Наперекор чужеродной моде Костров придерживался чисто русского строя языка. “Поэзия всегда знает жизнь в целом”, — как бы невзначай отмечал автор.
Творчество Владимира Кострова — яркий пример бережного отношения к родному языку. Помня об этом, отныне и впредь — как единый народ, — мы обязаны сохранить чистоту русской речи.


“Я НАРОДНУЮ ПЕСНЮ ПОЮ...”

Сегодня, когда больше пишущих, чем читающих, падает интерес и к литературе, и, в частности, к поэзии. Но по-прежнему слово и музыка являют собой совершенное искусство и создают целостное представление о человеке и мире. Музыка и поэзия — категории непреходящие... Владимиру Кострову посчастливилось найти точки соприкосновения этих двух самостоятельных искусств. Его авторское творчество стоит разделить на поэтическое и песенное.
На стихи поэта написаны песни многими известными композиторами, среди которых Александра Пахмутова, Вано Мурадели, Раймонд Паулс, Лора Квинт. Среди исполнителей песен — Сергей Захаров, Иосиф Кобзон, Валентина Толкунова, Анатолий Папанов, Юрий Алябьев, Николай Романов... Один из дисков серии “Легенды фирмы “Мелодия” посвящён как раз песням на стихи Кострова.
Как поэт-песенник он органичен в этом неразрывном музыкальном круге. В творческом багаже автора более двухсот песен! Владимир Костров неоднократно был лауреатом конкурса “Песня года”. “Вообще нашему миру не хватает музыки и поэзии...” — справедливо считал поэт. Современные люди гораздо лучше и легче воспринимают поэтическое слово благодаря музыке и мелодичному звучанию слова. Звук и ритм — черта нового времени. Не случайно в стихах Кострова критики отмечают “интеллектуальный блеск, афористичность, ритмически неровную поэтику”.

Нет. Звон трамвая не стреножишь.
Попсу вокзалов не уймёшь.
Мой город, ты меня тревожишь,
Укрыться мраком не даёшь.
.....................................................
Как будто некий гений юный,
Сжимая скрипку у ланит,
Играет ночью полнолунной
Безумный вальс оград чугунных
И железобетонных плит.

Отсюда ощутима и близка читателю эта костровская тоска по щемяще-родной песне, олицетворявшей советскую страну. “Такого певческого чуда / Уже не будет никогда”, — сколько сожаления, боли о чём-то неповторимом и дорогом сокрыто в пронзительных словах поэта. Осмысливая судьбы нашей культуры, Вадим Кожинов писал: “...Русская песня представляет собой, в сущности, слияние, органическое единство этих трёх искусств — музыки, искусства слова и, в известной мере, театра, ибо певец так или иначе создает определённый образ человека... То, что в начале всегда Слово, — неотъемлемая особенность, сама природа отечественной культуры... Музыка как бы претворяет стихотворение в Слово — роль музыки в судьбе русской поэзии вообще нельзя переоценить... Песня — своего рода средоточие, “центр”, “ядро” отечественной культуры, в которой сливаются воедино её ценнейшие достижения...”
Владимир Костров не любил ложный пафос. Исчерпывающе точно, лаконично автор объясняет свою эстетическую позицию, причём ничего не навязывая, ни на чём не настаивая:

Непродвинут я в общем строю,
Мне по жизни немногое нужно.
Я народную песню пою —
Потому что она простодушна.
.......................................................
Мой гламурный, продвинутый брат,
Инвективы твои надоели.
Забери себе “Чёрный квадрат”
И оставь мне “Грачи прилетели”.

Да, некая саркастическая насмешка. Художник предпочитает реализм. Отстаивает, увы, немодную нынче традицию. Но в этом высвечивается историческая и человеческая правда его жизненного слова. По мысли Кострова, свобода слова, свобода художника “не означает свободу от заповедей Божьих и человеческих”. Искусство не должно быть разрушительным, подчёркивал он, тем самым призывая нас к созиданию и духовному просветлению. Ведь вокруг и так слишком много мрака. Нам необходимо вернуть себя к предощущенью присутствия Бога и его энергии во всём: в природе и её красоте, в гармонии слов и звуков. Вернуть себя к восприимчивости Божьего мира и осознанию главенствующей роли Бога во всех событиях и явлениях в истории человечества. Тогда нам откроется кладезь духовных сокровищ и щедрых Божьих даров.
Сквозная тема в творчестве Владимира Кострова, напрямую связанная с отечественной классикой, — русские поэты, воспевшие Россию и вырванные с корнем из её жизни, словно сорная трава. В стихах Кострова слышится отчаяние за трагизм их судьбы. Кажущаяся подчас лёгкость авторской строки обманчива. Вспомните признание русского песнопевца Сергея Есенина: “Осуждён я на каторге чувств / Вертеть жернова поэм”. Работа над словом — труд не менее тяжкий, чем физический. Непрекращающийся труд души. Костров дал блистательный ответ и графоманам, и тем, кто мнит себя “героями и мучениками оваций”, кто уверовал в то, что останется в цене: “И, пожиная, что посеяно, / Над тем подумай, старина: / А любит всё-таки Есенина / Россия, дикая страна”. Исторически значителен, неповторим у автора и образ Николая Рубцова. “Он жил вне быта, только русским словом: / Скитания, бездомье, нищета. / Он сладко пел. Но холодом медовым / Суровый век замкнул его уста”. Один поэт читает другого и слышит его через годы, пьёт родниковую чистоту его речи, не обрамлённую красотами:

Сумейте, люди добрые, сумейте
Запомнить реку, памятник над ней.
...........................................................
И потому, как видно, навсегда,
Но в памяти, чего ты с ней ни делай,
Она восходит, Колина звезда:
Звезда полей во мгле заледенелой.

Владимир Костров приближается к постижению своего поэтического предназначения в программном произведении: “Завершаю жизненную драму, / Веря в Вифлеемскую звезду. / К ближне-переделкинскому храму / Переулком из дому иду”. На протяжении более полувека он прожил в Переделкине не одно десятилетие. “Островок в том самом цыганском таборе”, — так Владимир Костров называл легендарное место, через которое пролегала его литературная дорога. Переделкино — не просто знаменитое дачное местечко. Этот посёлок, обладающий особым укладом и философией. Милые привычки, вечерние посиделки, запутанные человеческие отношения, любовные драмы, головокружительные взлёты и поломанные судьбы, тайное и явное, — одним словом, целая история-эпоха в лицах, длящаяся и сегодня...
Но для Владимира Кострова это больше, чем полузабытые мелочи жизни, гораздо больше, чем судьба. Это дорога к храму длиною в жизнь...

В этом храме старенький священник
Тихую молитву говорит.
Я молюсь на Бога-Человека.
Он мне указал на свет и тьму
И не дал за творческих полвека
Надоесть народу своему.
Никакой я вовсе не вития.
Плосок мир. Ломать его нельзя.
И в меня вонзает Византия
Чёрные сионские глаза.
Вновь в тысячелетиях не лишний.
В центре мира — мать сыра земля.
Рядышком смиренное кладбище,
Где лежат мои учителя.

В своём поэтическом пространстве он соединяет земное и небесное: “мать сыру землю” и Солнце веры — и в этом как художник видит собственную ценность. Небесное — Храм. Земное — погост, конец человеческого пути. Мать сыра земля символизирует в фольклорной традиции славянскую богиню-мать. В былинах и молитвах ее называют “мать сыра земля” — Богородица. Словно целительное молитвенное заклинание — пронзительное прощение и прощание — звучат наполненные надеждой завершающие строки:

Глубину земли нельзя измерить,
На свечах сердечки из огня.
Я пришёл надеяться и верить.
Родина моя, прости меня!

Спасибо поэту за глубокую преданность родной культуре, за красоту и пронзительность его поэзии, за великую человеческую веру и любовь...