ПРОЗА
МАРИНА СОЛОВЬЁВА
АГАФЬЯ ТИХОНОВНА
РАССКАЗЫ
ЗАЯ
В обиду девочка себя не давала: каждый, осмелившийся посмеяться над её внешностью, получал в глаз. Боевой настрой заставлял окружающих считаться с её мнением, однако врождённый дефект губы отпугивал. Она вроде бы со всеми общалась, но обрести настоящих друзей не могла, изо всех сил стараясь показать, что подобные мелочи её мало тревожат.
С первого дня родители звали её Заей. Уже потом, начитавшись разной специальной литературы, они узнали, что люди с заячьей губой этого не терпят, но дочка сразу привыкла к такому обращению и никакого недовольства не высказывала. Заранее подготовленное имя Анжелика по понятным причинам трансформировалось в Зою.
— Главное — это наличие мозгов, а они у тебя есть, и в превосходном состоянии. Было бы гораздо хуже, если б ты была просто красивой дурочкой, — любил повторять папа за ужином, когда вся семья была в сборе. Дочь молча кивала и каждый раз думала, что с превеликим удовольствием побыла бы красивой дурочкой, ну, хоть на короткое время, и уже до конца ужина уносилась в своём воображении, представляя, как бы это могло быть.
Зая была поздним ребёнком известных в медицинском мире родителей. Профессорская пара, увлечённая кафедральными совещаниями, лекциями и диссертациями, озаботилась продолжением рода ближе к сорока годам и была крайне удивлена, когда малышка появилась на свет с расщелиной верхней губы. Они оба соблюдали почти примерный образ жизни работников умственного труда: не были злостными курильщиками, не сталкивались с вредными производствами и не имели плохой наследственности. Придуманный за девять месяцев трепетного ожидания облик ребёнка с наилучшими чертами и качествами родителей никак не вписывался в суровую реальность. Разочарование превращалось в раздражение при каждом затяжном плаче новорождённой. Конечно, на борьбу с расщелиной подняли лучшие силы детской хирургии города, а операцию провели сразу, как только это стало возможным. Затем ещё одну. Потом ещё. Однако на губе остался толстый стягивающий рубец — распространённое осложнение тех, кто слишком торопит лечение. У родителей было огромное желание закончить со всеми операциями к 1 классу. Не получилось. И все мечты о срочном восстановлении красоты тоже как-то потихоньку растворились. Они привыкли к внешности дочери и снова погрузились в свою научную жизнь.
Девочка начала осознавать внешнее несовершенство к окончанию детского сада, всё чаще обращая внимание на пренебрежительные гримасы в свою сторону. В школе стало ещё сложнее. Каждый второй задавал дурацкий вопрос, убивающий простотой и постоянством:
— Что у тебя с губой? К врачу обращалась?
Зая сначала терялась, а потом научилась молниеносно парировать:
— А что у тебя с воспитанием? — голос её звучал грозно, а боевая поза сразу подавляла охоту продолжать дискуссию и ставила на место слишком любознательных. Но это её злило, особенно когда интерес собеседников касался родителей и попыток выяснить, на кого же из них она похожа. После таких вопросов девочка с утроенной силой атаковала мать, пытаясь понять, что же та делала не так, когда была беременной. Не добившись ничего вразумительного, Зая, с трудом сдерживая слёзы, объявляла себя ошибкой природы и требовала убрать из квартиры зеркала.
— У тебя есть руки, ноги, умная голова! — обнимала и пыталась её успокоить мама. — И самое главное — мы тебя любим такой, какая ты есть, остальное неважно...
— Остальное важно! — переходила на крик Зая. — Ты меня даже ни разу не пожалела... Тебе наплевать, что я такой урод! И что я чувствую, когда люди спрашивают, пьёт моя мать или нет?!
— Жалость деструктивна и унизительна. Запомни это! Если я тебя один раз пожалею, ты потом всю жизнь будешь требовать жалости. А ты что — жалкая?
После этого разговора в девочке что-то неуловимо переменилось. Теперь каждый раз при усмешках в её сторону в голове неустанно звучал этот мамин вопрос, оказавшийся вдруг таким нужным и своевременным. “Нет, я не жалкая!” — твёрдо повторяла себе Зая, и на душе становилось увереннее и спокойнее.
Вскоре девочка поняла, что, если немного поднапрячься, она сможет учиться лучше всех в классе, и с головой ушла в изучение предметов, побеждая на городских олимпиадах. Возник интерес со стороны одноклассников, заключавшийся в основном в списывании контрольных и домашних заданий, но Заю стали уважать.
В 6-м классе в школу пришла новая и очень деятельная учительница пения с сильным желанием организовать школьный хор. Она была хороша собой и сразу привлекала внимание длинными ногами на высоких каблуках, укороченными юбками и элегантной гладкостью причёски, подчёркивавшей утончённые черты лица. Её бурная деятельность быстро затянула всех в водоворот ежедневных новостей и событий. Вся школа говорила исключительно о новом преподавателе: опытные учителя — с долей скепсиса, молодые — с лёгкой завистью, родители — с искренней радостью. Девчонки бегали на переменах смотреть на её наряды, и все без исключения мечтали петь в хоре.
Иоланта Сергеевна — так звали нарушительницу спокойствия — начала с отбора музыкальных детей, тщательно прослушивая учеников на своих уроках. Когда очередь дошла до класса Заи, все уже точно знали, что и как будет происходить. Иоланта неторопливо шла между рядами, поднимая всех по порядку, и предлагала спеть куплет детской песенки. В руках она держала блокнот с яркой необычной обложкой, куда вносила фамилии талантливых счастливчиков. Дойдя до парты, где в одиночестве сидела Зая, она внимательно посмотрела на неё, задержав цепкий взгляд на губе, и двинулась дальше.
— Вы забыли меня прослушать! — вскочила с места девочка.
Учительница, не поворачиваясь, слегка нахмурилась:
— Слушаю!
Последние два года Зая ходила в музыкальную школу, где занималась скрипкой и вокалом. Петь ей нравилось больше, и у неё получалось, хоть многие предрекали обратное. Сначала она делала это вопреки, а потом вошла во вкус и стала получать удовольствие. Звуки стали выходить всё более чистыми и звонкими, напоминая то хрусталь, то колокольчики с весенней капелью.
Когда девочка запела, Иоланта едва заметно вздрогнула и замерла, полностью погрузившись в звуки.
— Что у тебя с губой? — она развернулась и сложила руки в замок. Впервые никто не засмеялся. — Поёшь достойно. Но я же не могу сделать тебя солисткой хора с таким безобразием! Как зовут?.. Фамилия?
— Зая её зовут! — ответил за оцепеневшую девочку кто-то из ребят. — И губа у неё заячья.
Вечером за ужином мама долго не могла успокоиться после рассказа дочери.
— Как ей только не стыдно! Какая бестактность... Как она смела так говорить, да ещё при всех?! Наплевать на её хор, не ходи туда больше.
— Меня занесли в блокнот, а это значит, признали! Я пою лучше других и пойду обязательно.
— Согласен, внутри любого кошмара можно найти положительные моменты! — заметил отец. — А учительница мыслит масштабно, для неё главное — результат, а не эти винтики–шпунтики с их несовершенствами, не обременяет она себя такими мелочами.
— А то, что у каждого шпунтика есть своя душа? Свои переживания, комплексы, в конце концов, которые можно либо вылечить, либо усугубить? И это лучший учитель! Чего же ждать тогда от остальных? — мама выглядела расстроенной и никак не могла остановиться.
— Я буду петь в хоре. С Иолантой интересно, вся жизнь крутится вокруг неё. Она собрала лучших, и я среди них. Меня выпустят на сцену, хоть я страшилище и пугало.
Мама замолчала, словно все слова, только что отчаянно рвущиеся наружу, вмиг закончились. Отец начал торопливо приводить какие-то примеры, вколачивая весомые аргументы, словно гвозди, и подкрепляя их историческими фактами. Дочь медленно поднялась из-за стола и направилась в свою комнату, оглянувшись уже у самой двери.
— И не зовите меня больше Заей!
Удивительно, но девочка органично вписалась во все школьные музыкальные проекты. Начались выступления и поездки на конкурсы. Родители отныне старательно избегали привычного детского имени, а в школе к ней по-другому никто не обращался. Спорить, пытаться кого-то переубедить было бесполезно, и кличку пришлось принять как данность. В конце концов, не самый плохой вариант для человека с омерзительным розовым шрамом на лице.
Впервые мама побывала на выступлении хора в конце 8-го класса. Заключительный концерт: белые гольфы, белые накрахмаленные фартуки, белые банты-пропеллеры и восхитительный белый рояль, будто однажды заблудившийся и обречённый пожизненно недоумевать, что же он делает в стенах самой обыкновенной школы.
Хор торжественно выстроился на скамейках. На полшага впереди всех стояли две хорошенькие солистки-двойняшки в мелких весёлых пружинках-кудряшках и, синхронно раскачиваясь, пели задорную песню. Со стороны можно было подумать, что одна из них поёт громче и богаче, а вторая очень органично ей вторит. Хор лихо подхватывал на припевах, насыщая звуки мощью и объёмом. Выглядело замечательно. Вот только голос собственного ребёнка перепутать невозможно. Мамин взгляд заметался, выглядывая дочь под всеми этими пышными бантами. Она никак не находилась, а голос звучал и звучал. И только, когда песня смолкла, а хор двинулся к выходу, мама увидела знакомый силуэт в ярко-красных туфельках, купленных накануне. Оказывается, её дочь пряталась за спинами солисток и, невидимая миру, тащила за них песню.
— Очень странное отношение к главному исполнителю, вы не находите? — мама подошла к Иоланте после выступления. — Почему Зоя стоит в том единственном месте, где её вообще не видно?
— Вам нужны объяснения?.. Сами не понимаете? Потому что с такой солисткой нам никогда не увидеть премий. Я очень долго искала ей место. В последних рядах звук сильно расслаивается, нужно петь впереди и как можно ближе к двойняшкам, а это только тут, за спинами. Другого варианта не существует.
— Но ведь сегодня не конкурс, а просто концерт. Почему нельзя сделать так, чтобы Зою было видно? Неужели вы не понимаете, что унижаете её?
— Я могу вас понять. Такой ребёнок — большое испытание. Но зачем нарушать отработанное? К тому же, люди хотят видеть красивое.
— Разве можно так поступать с детьми? Это жестоко! И комплексы на всю жизнь!
— Да, я такая. Говорю, что думаю, без вихляний и лишних реверансов. А девочке надо привыкать к жизни, с таким лицом она не будет сахарной! — Иоланта пресекла возражения холодным взглядом ювелирно накрашенных глаз, поправила идеально-гладкую чёлку и, вскинув голову, зацокала высокими каблуками в сторону своего кабинета.
“Любите людей за поступки, красивых на свете не счесть”! — пронеслось в голове, смешиваясь с досадой и разочарованием. Мама смотрела вслед уходящей учительнице и впервые в жизни понимала, что не может подобрать нужные слова, объясняющие, казалось бы, очень простые вещи.
— Да не принимай ты близко к сердцу! Она всегда такая резкая, я уже привыкла. Двойняшки — её любимицы, она никогда их на меня не поменяет, — рядом стояла дочь-восьмиклассница и смотрела не по-детски серьёзно. — А вы с папой тоже считаете, что у меня нет шансов на личную жизнь?
Мама поёжилась, чувствуя под кожей нестерпимый зуд.
— Кто тебе сказал такое?
— Да я уже всё понимаю. Меня даже за деньги вряд ли кто поцелует. А место за спинами лучше, чем дома у зеркала рыдать.
— Ты знаешь, какие... у тебя красивые глаза? — мама крепко взяла дочь за плечи и развернула к свету. — Серо-голубые, с поволокой. Завораживающие, таинственные. А большущие какие! И разрез необычный. Так за суетой не замечаешь, как ты меняешься. А шрам этот мы обязательно уберём, нужно только подождать немного. Больше нельзя торопиться...
— Почему я не родилась мужчиной? Отрастила бы бороду с усами и сразу скрыла все свои проблемы, а напоказ — одни достоинства. Так просто. Но не для меня.
* * *
Зоя стала врачом. Её в этой специальности с детства привлекала маска, помогающая скрывать нижнюю часть лица. Родители убедили дочь, что в медицине всегда можно найти себя и реализоваться. Она согласилась и не пожалела.
В свои сорок три года Зоя Анатольевна чувствовала себя уверенно и в специальности, и в маске. Коллеги её любили, пациенты в ней души не чаяли, в отделении пульмонологии она была крайне востребована и в любое время могла подменить коллег на дежурстве. Замуж так и не вышла, сложно сказать, почему. В семнадцать лет ей провели долгожданную операцию, и отвратительный жирный рубец превратился в едва заметную тонкую ниточку, однако продолжил своё существование в мыслях.
Всю сознательную жизнь Зоя занималась музыкой. Вслед за скрипкой она освоила фортепиано и со студенческих лет пела в разных коллективах, отдавая увлечению всё свободное время. Активно подталкиваемая друзьями и коллегами, Зоя неожиданно для себя решилась на собственный сольный проект. Всё складывалось и удивительным образом выстраивалось так, словно кто-то всемогущий аккуратно и целенаправленно расчищает перед ней дорожку. Шли репетиции, началась запись альбома. Впереди уже маячил первый в жизни серьёзный концерт. Зоя заметно нервничала, представляя выход один на один с публикой, нарочно посмеивалась над своим возрастом, чтобы тут же отмахнуться от тревожных мыслей.
Мама заболела, когда к этому никто не был готов. Резкая, срубающая наповал слабость, возникшая на фоне полного здоровья, и неутешительный диагноз после первого же анализа крови — острый лейкоз. Зоя каждую свободную минуту бегала в соседний корпус больницы, выискивала новые методики лечения и постоянно была на связи с врачами-гематологами. Мама угасала. Лекарства не действовали. Тот день, когда мама ушла, Зоя запомнила вплоть до каждой секундочки, каждой детальки, каждого отведённого в сторону взгляда. Потом она долго, до изнеможения прокручивала его как старую заезженную пластинку, натыкающуюся на одну и ту же царапину и издающую противные, рвущие душу звуки. Сорок дней пронеслись как в тумане. Отец изолировался на даче и вёл себя так, словно его земной путь тоже был закончен. Он сник, потерял интерес к жизни и даже по телефону отвечал через силу.
Отправляясь утром в привычный обход по палатам, Зоя усилием воли заставила себя отключиться от последних событий, максимально концентрируясь на работе. В коридоре кто-то негромко окликнул её по имени. Она подошла поближе и не сразу поверила глазам. Перед ней сидела Иоланта Сергеевна, немного пополневшая, добела поседевшая, но вполне узнаваемая.
— Дорогая моя девочка, как же я рада тебя видеть, мой котик! Слышала в отделении про твоё несчастье, прими искренние соболезнования. Хорошо, что у тебя ещё папа есть, а я ведь осталась совсем одна. Внук живёт за границей. Созваниваемся иногда, но расстояние не спрячешь, километры в клубочек не смотаешь.
Зоя слегка улыбнулась в ответ.
— Если нужна моя помощь, не стесняйтесь, обращайтесь. У меня хорошие связи в медицине.
— Тебя мне сам Бог послал! — Иоланта вынула из-под мягкой ажурной шали трясущуюся кисть со знакомым объёмным кольцом на пальце, когда-то вызывавшим споры и восхищение. — Вот смотри, во что превратились некогда выразительные руки дирижёра... Болезнь Паркинсона безжалостна. Лежу в соседней неврологии, а сюда к вам на консультацию отправили.
— Я всё сделаю и с врачами поговорю, не переживайте! Вместе справимся. Это вас мне Бог послал!
— Главное — не падать духом! И “мы ещё споём”! — развеселилась Иоланта.
— А я ведь до сих пор пою. У меня первый сольный концерт в конце месяца, приглашаю! Там будет песня про ваш белый рояль, тот самый, помните? Без вашего хора, может, и не было бы моего первого альбома!
— Приду с удовольствием. Но с условием, что позволишь мне рассказать о тебе со сцены. Ты же моя ученица, девочка! — Иоланта хитро прищурилась и ласково улыбнулась.
Зал переливался огнями, столики сияли белоснежными скатертями, выставленные по центру свечи подрагивали, а прикрепленная к стене огромная афиша с фотографией Зои приковывала внимание. Народ чинно прохаживал по залу, вёл светские беседы, радовался неожиданным встречам и неторопливо занимал свои места.
С утра у Зои ничего не клеилось. Сначала парикмахер перепутала запись и ждала её совсем в другой день; потом заигравшийся кот прокатился на вешалке с концертным платьем, оставив на видном месте след когтей. Тревога усиливалась и не отпускала. Уже перед самым выходом на сцену она заметила в зале мужчину, похожего на отца. Он стоял, немного сутулясь и прислонившись спиной к боковой колонне. Лица не было видно и полной уверенности, что это он, тоже не было, но сразу как-то отпустило. “Я буду петь для тебя, папа”, — подумала Зоя и уверенно вышла на сцену.
Впервые в жизни она почувствовала необыкновенную лёгкость и радость, будто все помехи и сложности, сгрудившиеся в огромную плотину-препятствие, разом рухнули, даруя долгожданную свободу. Скрипка в её руках то веселилась, то становилась серьёзной и строгой. Голос звучал уверенно и объёмно. Кто бы поверил, что это её первое сольное выступление! Зоя была на своём месте и чувствовала себя там превосходно...
— Это моя девочка, моя воспитанница! — на сцене стояла Иоланта Сергеевна. Хорошо продуманный строгий костюм цвета розовой пудры, яркий палантин с вкраплениями того же оттенка, прикрывающий непослушные руки, и качественный парик с гладкой чёлкой почти вернули ей образ далёких лет.
— Слушая этот голос, я как будто снова вернулась в молодость и пережила свои самые лучшие годы, учительствуя в той самой школе, где когда-то блистала эта потрясающая вокалистка.
Стоя в темноте зала, Зоя впервые за последние месяцы ощутила, как напряжение уходит и становится легче дышать. Кто-то подошёл сзади и нежно приобнял её за плечи.
— Папа, родной, ты всё-таки приехал! — Зоя развернулась и крепко обняла отца.
— Ну вот, Вселенная в очередной раз доказала, что преград у неё нет! Все преграды только внутри тебя, и ты смогла их преодолеть, браво! Жаль, мама не дожила до этих минут... А не та ли это хоровичка, что прятала тебя за чужими затылками?
— Рядом с ней я когда-то чувствовала себя насекомым. Сегодня она признала меня и поддержала. Она чудесная, только одинокая, у неё много вопросов по здоровью, и мне почему-то хочется разнообразить ей жизнь.
— Уже занырнула в её проблемы? Не переусердствуй, к добру ведь быстро привыкают.
— Пока только показала кардиологу и гастроэнтерологу. Пытаюсь устроить её в Центральную больницу, там углублённо занимаются болезнью Паркинсона. Посодействуешь?
— Конечно. Только не пытайся ею заменить маму. Это не работает.
— Не останавливай меня, пожалуйста. Я наконец-то нащупала опору. Она искренняя и понимающая. Это мой просвет, мы нужны друг другу.
Иоланта Сергеевна по-прежнему стояла в свете софитов и трогательно рассказывала про себя, белый рояль и школьный хор, сожалея, что сегодня не удалось собрать всех учеников и порадовать зрителей их выступлением.
— Странное стремление у твоей учительницы — привести свой хор на твой праздник. Какое бы место она определила тебе на этот раз? — отец задумчиво смотрел на Иоланту.
— Мы встретились очень вовремя. Я же превратилась в ледышку, все чувства растеряла. Сейчас намного лучше, оттаиваю понемногу. Я помогаю Иоланте, а может, кто-то на небесах помогает маме. Давай, пожалуйста, закроем эту тему.
После яркого сольного дебюта жизнь Зои неожиданно разделилась на до и после и начала набирать немыслимые обороты. Ей стали предлагать выступления в сборных концертах, участие в различных конкурсах и фестивалях, нашлись музыканты, разделяющие её вкусы. Свой врачебный график Зое пришлось сначала сократить, а потом и вовсе перейти в частную клинику на удобное гибкое расписание...
Ранний утренний звонок прервал глубокий сон. Зоя только ночью вернулась из столицы и никак не могла сообразить, где находится.
— Котик, у меня проблема с братом! Попал в больницу с подозрением на лейкоз. Ты же там всех знаешь, можешь выяснить точный диагноз и прогноз? — в трубке нежно-тревожно шелестел голос Иоланты.
— Была не в курсе, что у вас есть брат. Не переживайте, всё сделаю.
— А ещё ты обещала решить вопрос с клиникой для меня. До сих пор ничего не сделала? — Зоя по голосу поняла, что Иоланта нахмурилась.
— Вы же сами отменили назначенную дату госпитализации, а я закрутилась. Надо было напомнить мне.
— Я не привыкла напоминать и не хочу быть навязчивой. Лишний раз говорить об одном и том же не могу, — в голосе промелькнули стальные нотки, но сразу смягчились. –Давно хочу спросить про ажурный воротничок на твоём платье, в котором ты была в оперном театре. Помнишь, ты меня на премьеру водила? Это такая прелесть! Я неравнодушна к таким аксессуарам.
— Я подарю вам такой же! Главное — выбраться в магазин. Со временем — катастрофа! Кстати, у меня известна дата концерта с новой программой, надеюсь, придёте?
— Ох, деточка, боюсь, не получится. В этот день у меня, кажется, назначена встреча с ветеранами педагогического труда.
— Ну вот, опять не получается! Нас преследует какая-то волна несовпадений. И как прикажете с этим бороться? — грустно улыбнулась Зоя. — В прошлый раз вы заболевшего кота к ветеринару возили, а до этого подругу юности встречали. Жаль, такая публика интеллигентная собирается, вам было бы интересно. Ладно, тогда снова пришлю фотоотчёт!
— Жду — не дождусь, а в следующий раз постараюсь быть обязательно.
* * *
Зоя очень спешила, но никак не могла выскочить из дорожной пробки. Заканчивалась выматывающая, но такая интересная работа над записью второго альбома. Студия расписана поминутно, опаздывать никак нельзя, а по пути ещё нужно заехать к Иоланте в больницу.
— Ты меня совсем забыла. Редко тебя вижу, только по телефону и разговариваем, — Иоланта расположилась в уютном холле на первом этаже, нахохлившись и поджав губы. – Котик, у меня же скоро юбилей, и нужно помыть окна в квартире. Вот думаю, смогу ли я сама или надо с кем-нибудь договориться?
— С окнами что-нибудь придумаю. Нет, обязательно организую. А на юбилей при всём моём желании, увы, не попадаю. Всю неделю буду в столице, потом ещё несколько выступлений. Вернусь, и мы обязательно вместе сходим поужинать. Ну, и подарок, конечно, за мной! Про любимые духи вашей молодости со сложным названием помню! А последнее свед’ение нового альбома уже отправила вам на почту, будет что обсудить.
К выходу большой публикации в главном гламурном журнале города Зоя была совершенно не готова. Ей показала статью пациентка прямо на приёме и, уходя, оставила в подарок. С глянцевых страниц смотрела какая-то невероятная красотка: необычный разрез большущих серо-голубых таинственных глаз с поволокой, стильная короткая стрижка, правильный овал лица, хорошо очерченные скулы с лёгким нежным румянцем и манкие, немного пухлые губы под яркой красной помадой. Фотография сделана на последнем концерте, и Зоя вдруг впервые осознала, что совсем не обращает внимания на тонкий, едва заметный след на верхней губе.
“Кажется, в моей жизни начались перемены”, — пронеслось в голове у Зои и, поспешно сделав фотографии с журнала, она по традиции отправила их Иоланте.
Темнело. Небо хмурилось. Где-то вдалеке зигзаги ярких молний распарывали громады тяжёлых антрацитовых туч. Кругом устрашающе громыхало и завывало. Первые дождинки падали на капот и бежали по стеклу слёзными дорожками. Машина сопротивлялась и никак не хотела заводиться, издавая неприятный скрежет. Потом что-то щёлкнуло, всхлипнуло и недовольно заурчало. Зоя нажала педаль газа и помчалась в сторону дома, планируя завтрашний день и долгожданную встречу с Иолантой. Жизнь в таком темпе ей всё больше нравилась, и впервые она чувствовала себя на правильном пути. Она включила громкую связь и набрала номер учительницы.
Иоланта ответила суровым голосом. Зоя подумала — случилось нечто непоправимое.
— У вас всё нормально? Почему такой голос? — Зоя замерла в ожидании ответа.
— А ты подумай, почему?! Подумай, что ты сделала не так? — слова впивались острыми колючками. — Не пришла на мой юбилей и не сказала моим любимым ученицам из хора. Меня они даже не поздравили.
— Но я вас поздравила! И сейчас звоню договориться о встрече. Мы же собирались отметить событие вместе! Да и не было меня в городе, вы же знали, — на другом конце не ответили, и Зоя попыталась перевести разговор: — Послушали мои новые песни?
— Не понравились. Даже не дослушала до конца.
— А вы попробуйте! Ваше мнение важно для меня!
— Там нет ничего, что цепляет! Всё! Не могу больше говорить, у меня гости. А ты подумай над моими словами, котик! — трубка заскрипела, зашуршала.
— Алло, алло... — ничего не понимая, почти кричала Зоя.
— ...гуляет, отдыхает, поёт, а про меня и не вспоминает, — голос Иоланты звучал приглушённо.
— Все не так! Вы ошибаетесь! — пыталась оправдаться Зоя, но учительница продолжала вещать, не обращая внимания на её возгласы.
— А ещё постоянно атакует меня своими фотографиями. Похвастаться больше не перед кем?
— Это вы мне? — по инерции спросила Зоя, уже догадавшись, что Иоланта разговаривает с кем-то другим. Да она просто забыла выключить телефон!
— ...Я это пугало со шрамом в школе из-за спин не выпускала. И знаешь, она даже не возникала, терпела всё. Меня боготворила. А теперь вообразила себя великой певицей...
Автомобиль впереди резко затормозил. Глухой толчок и скрежет железа, неприятно царапнувший слух, переключили внимание, не оставляя никаких шансов на тихий домашний вечер. Из машины выскочил худой, как штатив, высокий мужчина и суетливо забегал вокруг, изредка останавливаясь и взмахивая руками-крыльями, как встревоженный журавль. Связь, наконец, прервалась, и Зоя замерла, положив голову на руль. Мужчина стал дёргать ручку двери и стучать по боковому окну. Зоя медленно подняла голову и опустила стекло.
— Ну, и куда вы летели? Вчера первый раз за руль сели? Права по знакомству купили? — “Журавль” выдал стандартный набор фраз, вполне уместных для создавшейся ситуации.
Зоя молчала. Хотелось плакать, но слёз не было. От этого было ещё больнее. Она забыла, что говорят в таких случаях. Мужчина смутился и ослабил напор.
— Зачем вы поцеловали мой бампер? Отвечайте!
— Так случилось, — Зоя говорила медленно и немного отрешённо. — Бывают дни, когда всё плохо! Сегодня так. И погода эта вурдалачная, и близкие люди чужие, и вы с вашим бампером! Мне очень жаль. Не знаю, что делать в таких случаях. Позвоните сами...
Она вышла из машины, пытаясь оценить размер ущерба, не обращая внимания на дождь, набиравший силу. Из-за него её тонкое красивое платье превращалось в прилипающую к телу, бесстыдно прозрачную тряпочку.
— Да ничего серьёзного там нет. Может, пара царапин, и это точно не повод для расстройства. Предлагаю забыть о недоразумении. Тут рядом милейшее кафе, выпьем по чашечке кофе? — в ожидании ответа мужчина поднял голову, подставляя лицо под щелчки тяжёлых капель, и вдруг улыбнулся.
Зоя услышала, как её зубы застучали, и ей нестерпимо захотелось туда, где тепло и вкусно.
— А поехали!
Закутанная в клетчатый плед, Зоя пила горячий шоколад. Ей никогда не было так хорошо и легко и хотелось, чтобы этот неожиданный вечер вместе с высыхающим платьем, пледом и удивительным душевным теплом никогда не заканчивался. В голове блуждала одинокая шальная мысль, что именно так, наверное, и должно выглядеть счастье.
“А он симпатичный! Даже очень... И совсем не похож на журавля. Тёмные волосы, а ресницы светлые. Так мило и необычно...” — Зоя улыбнулась и вслух продолжила:
— День сегодня правда странный! То опору теряешь и тонешь, то спасительное тепло получаешь, откуда не ждёшь. В детстве было проще, я часто решала свои проблемы ударом в глаз. Помогало. Теперь так нельзя. Люди совершают поступки за гранью моего понимания, а я не знаю, как реагировать.
— Так, может, просто всё встаёт на места? Не нужно пытаться понять логику крокодилов. Отпустите всё и давайте уже знакомиться! Я чувствую, у нас много общего.
Зоя поставила горячий бокал на стол и представилась.
— А я Иван. Если быть совсем точным — художник-мультипликатор Иван Заяц. Здесь смеяться нельзя. Ни над мультипликатором, ни над фамилией. Это святое... Друзья называют меня Зай. Но только самые близкие. Вам тоже можно.
Зоя обхватила лицо руками и захохотала, не в силах сдержаться.
— Вы почувствовали, что я — ваш человек? — новый знакомый обезоруживающе моргнул длинными светлыми ресницами, — Я очень рад!
Когда они вышли из кафе, от сильного ливня остались лишь умытые улицы, пузырящиеся лужи и озонная свежесть воздуха. Из окошка чьей-то машины доносилась знакомая мелодия — песня из альбома, над которым вся музыкальная команда трудилась полгода. Именно с неё началась давно обещанная ротация на радио.
АГАФЬЯ ТИХОНОВНА
Мой друг Герка Кощеев самозабвенно морочил голову руководителю сельхозработ, на ходу придумывая то внезапную болезнь отца, то свадьбу несуществующей сестры, где я утверждён свидетелем со стороны жениха. Выглядело это настолько правдоподобно, что даже я, знающий истинное положение дел, начинал ему верить. А реальность была такова: мы страшно устали от грязной работы в поле, от своих немытых тел и однообразной еды, от круглосуточного “всем скопом” и ночёвок на матрасах в большом зале старого клуба. Сейчас трудно представить, что студентов можно снять с занятий и на целый месяц превратить в земледельцев, забросив в Богом забытый колхоз на уборку урожая. А тогда, в середине восьмидесятых, это было нормально. Помню, как мы радовались известию об отправке нашего лечебного факультета “на картошку” вместо учёбы, и, надо отдать должное, первые две недели пролетели на ура. Все работали с нескрываемым азартом, стараясь как можно быстрее выполнить дневную норму, чтобы получить долгожданную свободу. А потом наслаждались пылающей осенними красками природой, мягкой солнечной погодой и, конечно, молодостью, гуляя напропалую с однокурсницами и с завидным упорством опустошая и без того скудные алкогольные запасы местного сельмага.
Но вдруг нежданно-негаданно зарядили беспробудные ливни, погасив одновременно и прощальные отблески лета, и наш трудовой энтузиазм. Теперь мы по полдня сидели на своих матрасах, коротая время за игрой в карты, а в недолгие дождевые перерывы выходили в поле, размазывая слякотное месиво в попытках достать из его недр драгоценные клубни. Одежда не сохла, как следует отмыться без горячей воды не получалось. Девчонки ныли и отказывались выползать из-под крыши. Через несколько дней такой беспросветной жизни мой друг Кощей — а по-другому его никто никогда и не называл — предложил продуманный побег. Он вообще любил это слово — “продуманный”, часто повторяя, что именно своевременное включение мозговой деятельности спасает от многих неприятностей.
Итак, Герка с упоением врал руководителю и, казалось, уже и сам во всё это верил. Я молча стоял рядом и кивал в такт его выстреливающим словам, добавляя речи убедительности. В борозде, недалеко от нас, грустно перебирала картофельные клубни милая девушка Саша, с которой у Кощея только-только начали наклёвываться личные отношения. На неё невозможно было не обратить внимание: хрупкая и изящная, со вздёрнутым аккуратным носиком и светлыми волосами, разбросанными по плечам. Такому ходу событий я был совсем не рад, поскольку на месте Кощея хотел видеть только себя. Наш отъезд развитию их лав-стори не способствовал, и, понимая это, я продолжил кивать с усиленной энергией.
В итоге нас отпустили на целых пять дней раньше срока с условием, что до города доберемся сами и не будем светить в деканате своими отъевшимися на каше с картошкой физиономиями вплоть до начала учёбы. Мы были в восторге от предвкушения городских соблазнов и мечтали о горячей ванне и полноценном сне на нормальной человеческой кровати.
Такие вроде бы будничные мелочи вдруг превратились здесь в недосягаемую роскошь.
Попрощавшись, мы под завистливыми взорами однокурсников двинулись в сторону соседней деревни, откуда дважды в день курсировал потрёпанный автобус.
Небо привычно рыдало дождём, утяжеляя наши ватники и вколачивая ещё глубже и без того въевшуюся грязь. Однако ноги, приплясывая, сами неслись вперёд, с каждым шагом приближая встречу с долгожданной цивилизацией. Кощей взахлёб шутил и планировал, с чего же мы начнём наш городской штурм. С ним вообще было легко и весело. Мы подружились сразу, как только познакомились на последнем экзамене в медицинский институт. Нас посадили рядом на сочинении, и уже буквально минут через пять после объявления темы этот худощавый темноволосый паренёк с лукавым прищуром непререкаемым тоном скомандовал мне его прикрыть и достал из носка большой сложенный лист, выдранный из какого-то журнала. Списывал он виртуозно, заставляя меня то замереть, то плавно сдвигаться в сторону, а потом ещё умудрился подсунуть мне своё творение на проверку. Попадание в одну группу мы восприняли как знак свыше и больше не расставались. Кощей сразу стал популярен на курсе, и казалось, что не было во всём институте человека, который бы его не знал. Он постоянно что-то придумывал и всегда владел информацией, облегчающей экзаменационную жизнь студента. Мы умудрялись освобождаться от серьёзных зачётов после посещения каких-то дурацких, никому не известных кружков, благодаря его знакомствам с лаборантками досрочно сдавать экзамены по меченым билетам и разными неведомыми путями пролезать в самые интересные места на практику. Кощей был безусловным лидером. Я принимал это и тянулся за ним, не уставая восхищаться и удивляться его предприимчивости и умению находить общий язык с любым человеком в любой ситуации.
Тёплый автобус, в котором мы уже успели задремать, резко затормозил, так что встряхнуло всех разом. Народ зашевелился, заохал и завозмущался.
— Похоже, сошли с дистанции, — сообщил Герка, прижавшись лбом к окну и вглядываясь в сумерки.
— Приехали! — громко подтвердил водитель. — Колесо лопнуло. Ждите попутку или пешком шагайте дальше. До трассы недалеко, там точно что-нибудь поймаете. Дорогу срезать можно через деревню на ближнем повороте.
Пока пассажиры громко обсуждали своё положение, мы лихо выпрыгнули из автобуса, угодив в самый центр необъятной лужи и запустив вверх фонтан холодных мутных брызг. Направление мы знали, дорогу перед собой видели, поэтому, не сомневаясь ни секунды, первыми двинули вперёд, закинув на спины рюкзаки.
Темнело как-то слишком быстро, ни людей, ни проходящих машин не попадалось. Через пару километров мы дошли до поворота на деревню и, не сговариваясь, свернули туда. Дождь окончательно обнаглел, заливая нас непрерывными ледяными потоками. Ни молний, ни раскатов грома, только монотонная долбёжка увесистыми каплями. Сапоги в комьях грязи стали неподъёмными. Вода стекала по лицу, противно заползая под одежду.
— “И сказали блюдца: надо бы вернуться…” — невесело пошутил я.
— Вот что это за жизнь?! Только расслабился и порадовался человек, а лопата дерьма ему уже летит! Пора проситься на ночлег! — Герка словно прочитал мои мысли и начал долбить в дверь первого попавшегося дома. Нам не открыли. Соседи тоже. Вдали мелькали огоньки, и мы совершили ещё один марш-бросок по булькающей и квакающей жиже. Никто не открывал чужакам. А силы на исходе. Насквозь промокший ватник уже не спасал. Маячила перспектива провести самую запоминающуюся ночь в жизни.
Дверь распахнулась, когда я уже приготовился спать под телегой. Перед нами стояла крошечная бабуля в светлом платочке с синими цветочками. Её лицо было подёрнуто сеткой мелких морщинок, собранных в глубокие мягкие складки в уголках глаз, словно стянутых портным невидимой ниточкой. Старушка пытливым взглядом осмотрела нас и улыбнулась, показав выстроившиеся смешным дырявым заборчиком зубы, а драпировка вокруг её глаз ожила. Из дома потянуло теплом и запахом пирогов.
— Мы студенты, — сразу сообщил Герка, и мы наперебой бросились описывать эпопею наших злоключений, добавляя красок и панически боясь спугнуть хозяйку.
— Пойдёмте, хлопчики, в баньку-то греться, чай, не остыла ещё, — голос бабушки оказался удивительно молодым и звонким. — А чистую одёжу я вам дам, от покойных мужа с сыночком осталась. Ваша-то до утра просохнет, если на печку пол’ожить.
Уже через час мы сидели в доме за старым дубовым столом, покрытым вязаной ажурной скатертью с весёлыми короткими кисточками-шариками. Одетые в белые холщовые рубахи, распаренные и возродившиеся к жизни, мы неторопливо пили душистый ромашковый чай с малиновым вареньем и тщательно пережёвывали куски творожной запеканки, заедая их пирогами. Недавнее чувство тревоги бесследно улетело.
— Кушайте, молодчики! Я ведь давеча пенсию получила, вот и решила себя побаловать в кои-то веки. Накупила всего и наготовила, как знала, что для дела понадобится!
— Как же вы не побоялись нас пустить? — поинтересовался я, налегая на жареную картошку с квашеной капустой.
— Да уж не в тех годах, чтоб бояться-то. Старая я да больная. А хороших людей видно-то сразу.
— А мы врачи без пяти минут! — оживился Кощей. — Всем помогаем и вас обязательно вылечим. Если понадобится, то и в больницу устроим. Такие люди, как вы, должны жить долго. Чтобы сеять добро!
— Да вы что?! Вот повезло-то! У меня ведь диабет сахарный и гипертония, и ноги плохо ходют, — бабушка засуетилась, надев маленькие нелепые очки на резинке, зашуршала какими-то справками и выписками, достала коробочку с лекарствами. От волнения или от лишних движений её платочек развязался и слетел, открыв две по-девичьи плотно заплетённые седые косички.
— Это точно по нашей части! — Герка включил “профессора” и начал сыпать сложными медицинскими терминами, выдавая советы и обещания. — Мы можем вас в любой стационар определить, у нас же институтские базы по всему городу. Нет проблем. Поправим вам здоровье, Агафья Тихоновна!
Я стал клевать носом, когда Кощей заливал про какой-то серьёзный реабилитационный центр, где у него всё схвачено, а бабушка старательно выводила подрагивающей рукой свой адрес с телефоном сельсовета.
Засыпая в состоянии полного счастья в маленьком пристрое, почему-то именовавшемся терраской, среди сушёных букетиков мяты, ромашки и иван-чая, я краем уха слышал, как за окном скрипели деревья и завывал ветер, хлопая сломанной калиткой и гоняя по двору гремящие ведра. А шумливый дождь прибивал к земле солому, пытавшуюся взлететь. Хотя, возможно, это мне уже снилось.
Герка растолкал меня очень рано, сообщив, что пора и честь знать. Наша высохшая одежда, заблаговременно доставленная заботливым другом, была свалена рядом на полу.
— Собирайся. Бабульку будить не будем — я с ней за нас обоих ещё вчера попрощался! — Кощей толкнул дверь, и мы вышли, погрузившись в оглушающую тишину холодного осеннего утра. Дождь угомонился, а от ветра остались следы ночного разбоя: прибитые к влажной земле медово-багряные листья, облетевшие с деревьев.
Стоило выйти на дорогу, как у знакомого поворота появился автобус. А на полпути к городу Кощей, ухмыляясь, предложил перекусить и достал из рюкзака пироги, запеканку, большой шматок сала, банку солёных огурцов и пакет сушёных белых грибов.
— Никому нельзя доверять в наше непростое время! — захохотал Герка и протянул мне пирог.
— Зачем? Надо всё вернуть, — я даже задохнулся от неожиданности. — Где её адрес?.. Дай мне!
— Да утопил я этот листок в луже, где сапоги мыл перед автобусом! Хочешь — вернись, поищи. А жрать не будешь — ну, и фиг с тобой!
Есть я не мог, кусок в горло не лез. Перед глазами стояла наша вчерашняя спасительница, застывшая в изумлении от пустых полок. И я не мог отогнать от себя эту картинку.
Дружба с Кощеем после того случая расстроилась, а потом сошла на нет. При встречах он как ни в чём не бывало привычно хохотал, называя меня Агафьей Тихоновной. Но смеяться в ответ не хотелось.
Через год Герка сложными путями перевёлся в Москву, заявив, что иметь диплом столичного вуза гораздо престижнее и мы о нём ещё обязательно услышим.
Прощание с однокурсниками традиционно состоялось в общежитии. Герка не умолкал ни на минуту, рассказывая о своих планах и заоблачных перспективах. Народ молча внимал и, казалось, даже немного тосковал, всё больше осознавая свою провинциальную отсталость. Но алкоголь сделал своё дело, быстро превратив грусть в веселье. Танцы были в разгаре, и все девчонки извивались вокруг Кощея. Самой большой трагедией его отъезд стал для отличницы из нашей группы Саши, к которой я питал чувства с самого первого курса. Они какое-то время после картошки встречались с Геркой, потом разошлись. Причин я не знал, мы уже не дружили. Было заметно, как она переживала, и я переживал тоже, глядя на неё. Мои робкие ухаживания Саша упорно не замечала, а иногда подчёркнуто игнорировала. Она задумчиво стояла у окна, сжимая себя руками, будто замерзла, и напряжённо следила за изгибающейся фигурой Кощея, дающего жару.
— Он влюблён только в себя! — я встал рядом, лихорадочно пытаясь найти правильные слова, чтобы как-то утешить её и защитить. — Всех остальных не ценит. Может, и к лучшему, что уезжает. Он не достоин тебя.
— Он просто заложник своего образа. Имидж у него такой, — задумчиво произнесла Саша новое, неизвестное мне слово и снова зябко поёжилась.
— Санёк! — из глубины комнаты донесся задорный голос Кощея, обращённый к ней. — Если вернусь — женюсь!
И после недолгой паузы, под хохот всех остальных, добавил:
— Но я не вернусь!
— Может, просто останешься? — выдавила из себя Саша приближающемуся к нам Кощею.
— Ни за что! Если я прекращу движение вперёд, покачусь назад! И ты, Агафья Тихоновна, не поминай лихом! — заржал Герка, положив руку мне на плечо. — Кстати, бабка та, представляешь, нажарила ночью сырников для нас в дорогу и сунула мне в карман рюкзака. Я их только на следующий день нашёл. Вкусные оказались, черти!
— Жаль, не отравился! — я смахнул его уверенную руку со своего плеча и непроизвольно сжал кулак.
— И не надейся, я же Кощей! А значит — бессмертный! — Герка был уже прилично пьян. — И я никогда не делаю непродуманных шагов! Исключение — сегодня, потому что всё запланированное уже случилось, можно выдохнуть и расслабиться! Мои документы уже приняты в лучшем вузе столицы. И всё у меня получится, не сомневайся, потому что там такие люди, как я, очень нужны.
Кощей ушёл из общежития поздней ночью, едва держась на ногах. Услышал я про него гораздо раньше, чем ожидал. Слухи о его смерти разлетелись уже на следующий день. Говорили, на него напали хулиганы около дома и сильно избили, потом — что у него случился разрыв аневризмы и что-то ещё. Оказалось всё гораздо проще. Герка споткнулся, упал в глубокую лужу и захлебнулся. Вот такая странная и нелепая смерть. После этого известия у меня перед глазами встала Агафья Тихоновна, радостная и обнадёженная, со смешными седыми косичками-верёвочкамии, светлыми лучистыми глазами, готовая накормить, отогреть и отмыть от любой грязи...
* * *
Много лет спустя мой давний приятель, работающий редактором в одном из столичных издательств, предложил мне поучаствовать в сборнике рассказов с разными медицинскими историями. Проект был рассчитан не на профессиональных литераторов, а на пишущих врачей. Хоть и не было в моей практике ничего подобного, но задумка показалась интересной, да и истории, о которых хотелось поведать, тоже имелись.
Выход книги был приурочен к Новому году. Для презентации выбрали большое лофт-пространство. Под сияющими ёлками собралось много людей с серьёзными интеллектуальными лицами, обсуждающих высокое искусство. Я стоял в сторонке, чувствуя неловкость среди продвинутых литературных деятелей.
— А ты совсем не изменился! — напротив стояла очаровательная миниатюрная блондинка.
Я сразу узнал Сашу, её невозможно было не узнать. И забыть тоже было невозможно. Она искренне улыбалась, пробуждая в сердце давно заснувшие циклоны. А я просто стоял, боясь пошевелиться.
— Прочитала твой рассказ. И знаешь, мне понравилось. Все лица узнаваемы. И картинки нашего прошлого так здорово описаны! У тебя очевидный талант. Надо продолжать...
Я поплыл от удовольствия и лихо подхватил с подноса пробегавшего официанта два фужера с шампанским.
— А Герку ты всегда недолюбливал, даже когда вы дружили. Это было заметно. Я ведь хорошо помню эту историю, он сразу со мной поделился. И про вкусные сырники тоже. Я ведь знаю, что это ты, а не Кощеев, опустошил тогда запасы бабушки Агафьи... Хотелось хоть раз в жизни побыть героем? — Саша смотрела на меня строгим и невозмутимым взглядом учительницы. — Ты всегда завидовал Герке, потому что он лучше тебя и за ним было трудно угнаться. Ты даже “убил” его в конце рассказа — утопил в луже. Из всех смертей выбрал самую грязную и отвратную. А Герка жив и здоров, между прочим. Имеет собственную клинику в Израиле, давно и успешно лечит онкобольных. Его хвалят, и наши соотечественники к нему ездят...
Остолбенев от такого поворота, я тупо стоял в центре зала с двумя нелепыми фужерами игристого, наблюдая, как Саша, уже вдали от меня, заговаривает с одним из литературных корифеев. Нестерпимо захотелось коньяку и на воздух. Я схватил пальто с вешалки и вышел.
---
СОЛОВЬЁВА Марина — автор трёх книг прозы. Тексты опубликованы в журналах “Нижний Новгород”, “Север”, “Подъём”, “Бельские просторы” и др. Один из рассказов переведён на китайский язык. Финалист премии “Гипертекст” (2023), финалист конкурса работ на соискание премии «Данко» в рамках Международного литературного фестиваля имени М. Горького (2023). Живёт в Нижнем Новгороде, работает врачом.