УНТЫ
РАССКАЗЫ
КУКЛА
Она владела техникой оригами и бисероплетения, прекрасно вышивала крестиком, играла на скрипке, пела в хоре, танцевала в народном ансамбле и знала наизусть всего Пушкина. Мне вообще сложно сказать, чего не умела делать моя одноклассница Верочка Смирнова. На праздниках у неё всегда был лучший наряд. Её причёска, обычно представлявшая хитросплетение локонов, прядей и косичек, была произведением искусства и примагничивала взгляды окружающих. И всё это благодаря её маме — Нателле Аркадьевне, которая с первого класса таскала дочку по разным кружкам и развивала её, как могла. Для Верочки делалось всё, что можно было только придумать. Нателла Аркадьевна принимала активное участие в жизни класса и присутствовала на всех наших школьных мероприятиях.
Верочка во всём чуть-чуть уступала маме: в спорах, в активности, в уверенности и в скорости принятия решений. Глядя на них, можно было сразу сказать, что это мама и дочка. Обе яркие кареглазые брюнетки, очень похожие лица, но с разной геометрией. Все линии Верочкиного лица были мягкими и плавными. Она была очень мила: широко распахнутые глаза, пухлые губы, аккуратный носик. Черты лица Нателлы Аркадьевны были более резкими, даже хищноватыми. Угадывались грузинские или абхазские корни. Но в целом, она выглядела настоящей роковой красавицей с царственной осанкой. Внешность у неё была необычная и завораживающая. Она напоминала мне птицу Феникс из детского фильма. Однозначно красавица, но на любителя. В её лице сквозило что-то аристократическое и притягивающее внимание. Даже когда она улыбалась, её глаза с необычным миндалевидным разрезом оставались серьёзными, а взгляд как будто проникал внутрь тебя.
Я впервые попала к ним в дом классе в шестом. Большая квартира, красивая мебель, посуда, которая меня потрясла. Мы обедали в центральной комнате за большим овальным столом, покрытым накрахмаленной белой льняной скатертью с вышивкой. Суп наливали из супницы, расписанной сине-голубыми узорами, что произвело тогда на меня неизгладимое впечатление. В моей семье ели обычно на кухне, которая размером была гораздо меньше Верочкиного туалета. Отец, не вставая из-за стола, доставал рукой и до кастрюли, стоящей на плите, и до холодильника. Здесь же всё было по-другому: ложечки, вилочки, салфеточки, хрустальная сахарница и бутерброд с икрой. Я тогда была в полном восторге и даже не старалась его сдерживать. Я восхищалась и хозяйкой, и икрой, и сахарницей. Верочкин папа периодически отрывал взгляд от газеты, смотрел на меня и задумчиво молчал. Он работал главным врачом самой большой в городе больницы и считался очень важным и серьёзным человеком.
Мы с Верочкой хохотали и обсуждали, в чём пойдём на предстоящий новогодний вечер. Мы собирались сделать костюмы Арлекина и придумать совместный номер для выступления, поэтому попросились переночевать вместе у меня дома.
— Нет, ты будешь Снегурочкой, Вера. Это уже решено, и костюм есть. И давай раз и навсегда договоримся: никаких ночёвок у подружек. Ишь, чего придумали, — Нателла Аркадьевна жёстко, одной фразой остановила наше веселье.
— Я не хочу быть Снегурочкой. Я хочу сама сделать себе костюм и придумать номер, — Верочка пыталась сопротивляться, а я её поддерживала, как могла.
— Снегурочка — это центральная роль. Просто ты ещё маленькая и не всё понимаешь. Кто, как не мама, знает, что для тебя лучше. Я же живу для тебя. Ты моя кукла любимая! Что хочу, то с тобой и делаю! — Нателла Аркадьевна крепко обняла дочку сзади и поцеловала в пухлую щёчку.
На празднике Вера была самой красивой Снегурочкой на свете, а меня больше в гости не приглашали.
Ситуация изменилась к выпускному классу, когда стало понятно, что я иду на медаль. Верочка мне шепнула, что её родители считают общение со мной полезным, хоть мы все эти годы и так продолжали дружить.
Однажды я встретила Верочку с мамой на улице, они шли от репетитора. Обе были не в настроении, озабоченные какой-то проблемой. Оказалось, что Верочкиному пониманию никак не даётся второй закон термодинамики, и они на нём сидят уже третье занятие. Я взяла длинную ветку и на снегу очень быстро и доступно рассказала, как это понимаю я. И до Верочки мои объяснения дошли с первого раза и без промедления. Мы прыгали от радости и валялись на снегу, исписанном формулами. Нателла Аркадьевна задумчиво смотрела на нас, а потом пригласила меня к ним домой на чай с плюшками.
Верочкин папа, вернувшийся вскоре с работы, очень долго и обстоятельно со мной разговаривал о выборе профессии. Было решено, что мы будем готовиться к поступлению вместе и обе пойдём на лечебный факультет медицинского института. Теперь мы делали упор на одни и те же предметы, а после школы Верочка, как правило, тащила меня к себе. Мы вместе учили уроки, вместе ели, вместе гуляли.
А потом моя подруга неожиданно влюбилась. Димка Столешников по кличке Сталлоне действительно чем-то напоминал известного актера. Он был весёлый и искренний, но троечник и из очень простой семьи. Первая любовь и его накрыла с головой. Казалось, что вся эта возня с поступлением в вуз его совсем не волновала; никто не знал, куда он собирался идти и собирался ли вообще. Все Димкины мысли были только о Верочке.
Нателла Аркадьевна переживала, что всё это случилось очень не вовремя. О какой такой любви может идти речь, когда на носу поступление в институт!.. Верочкины родители считали Димку, внезапно ворвавшегося в их спокойную распланированную жизнь, наглым хулиганом. Каждый день начинался и заканчивался разговорами, что он ей не пара, но Верочка в ответ только смеялась и ничего не хотела слышать.
По вечерам мои одноклассники часто встречали прогуливающихся под руку Верочку с Димкой, а в десяти метрах позади, тоже под руку, шли неторопливым шагом её родители. Это вызывало смех, домыслы и провоцировало на разного рода шутки. Я боялась, что резкий и обычно не переносящий никаких подколок в свой адрес Сталлоне обязательно кому-нибудь навешает и будет драка. Но он ничего не замечал вокруг. В его жизни теперь была только Верочка. Мне казалось, что от прогулок в сопровождении такого конвоя можно свихнуться, но влюблённым было откровенно начихать на нарезающих вокруг них круги родителей и на издёвки одноклассников. Они видели только друг друга, а остальное их совершенно не касалось.
Однажды по просьбе Нателлы Аркадьевны, когда Верочка была у репетитора, я забежала к ним домой. Она налила мне кофе в изящную фарфоровую чашку цвета ванили, поставила хрустальную конфетницу с трюфелями и села напротив меня, о чём-то задумавшись. Она молчала, и я молчала. Пауза затягивалась. Я поняла, что Нателла Аркадьевна хочет поговорить о чём-то важном и продумывает разговор.
— Тебе нравится этот хулиган? Я о Диме Столешникове, — начала неторопливо мама моей лучшей подруги.
— Главное, что он нравится Верочке, — улыбнулась я в ответ, разворачивая трюфельную конфетку.
— В этом ты права, это, действительно, главная проблема. Но ты же понимаешь, что он совсем ей не пара. Верочка и сама это обязательно поймёт, но уже будет потеряно слишком много драгоценного времени. А время, как ты понимаешь, бесценно, — Нателла Аркадьевна бросила на меня пронзительный взгляд птицы Феникс и подлила мне кофе. — Я никогда ни о чём тебя не просила. Ты близкий нашей семье человек. Ты любишь Верочку и, надеюсь, что так же, как и мы с папой, желаешь ей счастья. Мне нужна твоя помощь. И Вере нужна твоя помощь. Нужно разорвать эту порочную связь немедленно, — её лицо мгновенно утратило мимику и стало каменным. От её тяжёлого взгляда у меня застучало в висках.
— Попробуй увлечь хулигана, а если получится, то увести от Веры. Мы не последние люди в этом городе. Мы поможем тебе поступить в институт. Ты же знаешь, что в медицинский сумасшедший конкурс. А это твоё будущее, и оно обязательно будет прекрасным.
Я пыталась собраться с мыслями для достойного ответа, но все мысли разбегались и от собрания уклонялись. Каким-то седьмым чувством я понимала, что категорично отказываться нельзя, но и соглашаться с этим изящно поданным планом предательства моей лучшей подруги тоже невозможно.
— Вы меня, конечно, извините, но в институт я надеюсь поступить сама. К тому же у меня и свои амурные дела имеются, и я не могу и не хочу их испортить, — соврала я, поставив фарфоровое чудо на стол, и поспешила домой.
В дверях Нателла Аркадьевна натянула улыбку, поправила прядь жгуче-чёрных волос, выбившуюся из пышной причёски и очень доверительным голосом произнесла:
— Давай представим, что нашего разговора не было или просто о нём забудем, как будто у нас с тобой амнезия! Ты ведь знаешь, что это такое? Как будущему медику тебе обязательно нужно это понимать! Амнезия — это потеря памяти. И пусть на этот разговор у нас с тобой будет полная амнезия!
На ближайшей школьной дискотеке вокруг Сталлоне начала активно увиваться Танька Тараканова из параллельного класса. Кто-то из наших сообщил, что она неожиданно для всех засобиралась поступать в медицинский, хоть училась очень слабо. Она то приглашала Димку танцевать, то предлагала вместе выпить что-то из спиртного. Танька была красивая, с копной кудрявых каштановых волос, откровенным декольте и пышной грудью. Верочку, как назло, куда-то увела на разговор классная руководительница, а Тараканова шла в лобовую атаку, используя все свои прелести. Но наш Сталлоне не дрогнул ни на одну секунду. Он веселился, перекидывался шутками с Танькой, но преданно ждал Верочку.
— Ты замечаешь, что от Димки плохо пахнет? — как-то спросила меня подруга. — Родители постоянно об этом говорят. Мы как-то зашли к нам после соревнований, так мама два дня квартиру проветривала. Называют его вонючкой. Говорят, что теперь определяют по запаху, заходил он к нам или нет. И что, если я выйду за него замуж, то в моей квартире будет вечно вонять. А я ничего не чувствую, но теперь постоянно принюхиваюсь и всё время об этом думаю.
Я не знала, что ответить. Никакой вони я не чувствовала. Дурной запах пробивался со стороны родителей, которые любыми путями пытались устранить Димку.
Мы с Верочкой стали студентками медицинского института, а Тараканова экзамены, как и задание Нателлы Аркадьевны, провалила. Сталлоне, к всеобщему удивлению, поступил в “политех” на кораблестроительный факультет. Такого финта от него никто не ожидал. Больше всех были потрясены родители Верочки, которые в мыслях давно его проводили в армию.
А потом у Димки серьёзно заболела мама, очень серьёзно. Нужна была сложнейшая операция и определённая клиника, попасть в которую не было никакой возможности. И ещё очень были нужны деньги, которых тоже не было. Димка метался, нервничал, искал разные пути решения проблемы. Время шло, маме становилось всё хуже, хоть попадание в нужное место на операцию давало реальные шансы на жизнь. Его вопрос решился одним днём, он взял академический отпуск и уехал вместе с мамой. Верочка переживала, плакала, каждый день бегала к почтовому ящику, но писем не было. Нателла Аркадьевна сначала пыталась успокаивать её, потом уговаривала взять себя в руки, но ничего не получалось.
— Ну, почему, почему он даже не сказал мне, куда везёт маму и кто ему помог, — всё время твердила Вера. — Ну, зачем от меня-то это скрывать? Почему не пишет совсем?
— Не пишет, значит, не нуждается в тебе, — сухо говорила Нателла Аркадьевна, призывая прекратить страдания. — Хватит, Вера. Пора уважать себя. Он больше не вернётся. Нужно попытаться всё забыть. Есть волшебное слово “амнезия”. Включай амнезию на то, что нужно выкинуть из памяти. Умей перелистнуть эту страницу и жить дальше.
Верочка стала жить дальше. Она делилась со мной, что испытывает странные ощущения, как будто её тело и душа существуют отдельно друг от друга и никак не встретятся, как будто она больше не чувствует красок жизни и просто на автомате ест, пьёт и учится. Она часто задумывалась о чём-то своём и не сразу отвечала на вопросы.
Через некоторое время возле неё стал постоянно крутиться сын заведующего кафедрой терапии Льва Григорьевича Наполенского. Младшего Наполенского все звали Бонапартом из-за уверенного вида, маленького роста и фамилии, явно отдающей чем-то наполеоновским. Вера не обращала на него особого внимания, а он всегда находился рядом с ней: с цветами, вечными соплями и брюками, натянутыми до подмышек.
— Ты его ещё не представила маме? — как-то поинтересовалась я.
— Да что ты, это мама представила его мне. Считает очень хорошей и выгодной партией. Сказала, что её любимая кукла, её принцесса должна жить по-королевски и только с Бонапартом.
Родители Верочки начали подготовку к свадьбе и делали это как само собой разумеющееся. Нет, они не спрашивали у дочери, хочет ли она замуж и что она вообще по этому поводу думает. У них всё уже было давным-давно решено. Они просто ненавязчиво что-то обсуждали в присутствии Верочки, вслух размышляли, где лучше жить молодожёнам и в какое путешествие поехать на медовый месяц. Родители жениха приходили к ним в гости всё чаще и чаще. Все привыкали друг к другу и к необходимости быть теперь всем вместе. Про любовь никто не вспоминал.
На концерте в студенческом клубе мы познакомились со старшекурсниками. Они постоянно рассказывали какие-то смешные истории, хохмили и подтрунивали друг над другом, а мы хохотали, как в былые времена, до боли в скулах. Я с радостью заметила, что моя подруга наконец-то оттаяла и выглядит великолепно.
Именно в тот день она познакомилась с Мишелем. На самом деле он был просто Мишкой. Но все его звали Мишелем или Майклом. От него и правда исходило что-то западное. Он был, как житель другой цивилизации. Высокий, стройный, темноволосый, с великолепной фигурой и с яркими синими глазами в обрамлении длинных тёмных ресниц, таких длинных, что нам всё время хотелось потрогать, не накрашенные ли они. “Как с обложки иностранного журнала”, — пронеслось в голове. Они прекрасно смотрелись. И представить вместо него рядом с Верочкой Бонапарта я уже ну никак не могла. И моя подруга — тоже. Их отношения закрутились в одночасье. Вера ничего не говорила родителям, но наступил момент, когда день свадьбы с Бонапартом был назначен. Продолжать скрывать Мишку от всех и дальше было уже невозможно.
По просьбе Верочки я пришла к ним на обед для её поддержки в трудную минуту. Всё было, как обычно: белоснежная красивая скатерть, столовое серебро, хрустальная сахарница, папа с газетой.
— Мне нужно сказать вам что-то важное, — начала робко Вера. — Я встретила человека, которого полюбила, и я не выйду замуж за Бонапарта.
Над столом повисла мёртвая тишина, не предвещающая ничего хорошего. Я сразу же пожалела о том, что согласилась участвовать в этой сцене. Мне стало холодно до такой степени, что начали постукивать зубы; мне захотелось немедленно свалить отсюда в свою уютную тёплую хрущёвку и пить чай из старого дедушкиного стакана с металлическим подстаканником, заедая рафинадом из коробки. Нателла Аркадьевна на какое-то время зависла в нелепой позе над расписанной синей эмалью супницей, потом медленно опустилась на стул. Папа отложил газету и переводил тяжёлый взгляд с дочки на жену и обратно. Меня начало трясти крупной дрожью, которую я едва сдерживала.
— Это всё твоё попустительство! Разбаловала ребёнка! Что скажут Наполенские? И, самое главное, что теперь мы скажем им? — он в сердцах смял газету и бросил её на стол.
— Ты знаешь, что может быть хуже испорченной репутации? — обратилась Нателла Аркадьевна к Верочке и почему-то посмотрела на меня немигающими, слегка помутневшими глазами птицы Феникс.
— Две испорченные репутации, — попыталась пошутить я, но получилось как-то нелепо и жалко.
— Мы изо всех сил пытаемся организовать твоё счастье, а ты всё время сопротивляешься, постоянно преподносишь нам дурацкие сюрпризы. — Нателла Аркадьевна сдерживала себя из последних сил.
— Счастье — это когда люди, которые тебе не подходят, к тебе не подходят, — Верочка ещё пыталась что-то объяснить родителям.
А дальше началось страшное. Сквозь обычную ледяную надменность Нателлы Аркадьевны начало прорываться пламя, и оно разгоралось всё сильнее и сильнее. Она металась по комнате, что-то кричала, махала руками. Её глаза стали чёрными от гнева. Мне показалось, что она на грани безумия. В какой-то момент её взгляд уткнулся в меня, на секунду промелькнула какая-то осознанность, и она попросила меня уйти, что я с удовольствием и сделала. Уже в дверях я бросила взгляд на Верочку, которая так вжалась в стул, что почти слилась с ним.
На следующий день я позвонила подруге узнать, как дела. Отец сказал, что её нет дома. В институт она тоже не пришла ни на следующий день, ни через неделю. Ничего не понимающий Мишель безрезультатно бегал по городу в её поисках. А ещё через несколько дней ему позвонила незнакомая женщина и сказала, что у неё есть для него записка от Веры. Оказалось, что Верочка вторую неделю сидит под замком в своей комнате, лишённая связи с внешним миром. И эту записку с номером телефона Мишки она сумела выкинуть в окно под ноги совсем посторонней женщины. Мишель помчался к Верочке домой, но был выставлен оттуда в грубой форме. Тогда он обратился в милицию и пришёл уже с участковым. Выкинуть участкового родители не решились, и тогда они выкинули Верочку.
Она ушла с Мишкой в чём была — в домашнем халате и тапочках, без копейки денег и без сменных трусов. Вера пыталась устроиться жить в общежитии, но всё время что-то мешало. Потом они нашли какую-то маленькую каморку для дворников и поселились в ней. Мишель начал по утрам мести улицу, а мы всем курсом собирали Верочке вещи, кто что может. Она смеялась и говорила, что выглядит теперь, как самая настоящая дворничиха. Когда я увидела её в первый раз после нашей разлуки, то, честно говоря, слегка онемела. Цветастая хлопчатобумажная кофта была заправлена в синтетические штаны странного цвета с сиреневыми переливами. Прикрывал всё это огромный пиджак мужского фасона в мелкую клеточку. На ногах были босоножки размера на три меньше, чем нужно, с торчащими наружу пальцами. И самое страшное — это волосы. Они были коротко острижены и создавали впечатление недавно перенесённого тифа. Верочка была не Верочка. И то, что это чудо-юдо когда-то называли куклой, было представить сложно.
— Волосы твои где? — это единственное, что смогла вымолвить я.
— Не было денег на парикмахерскую, меня Мишель подстриг. Так рука взяла. Не беда, отрастут! — искренне улыбнулась Верочка. Глаза её сияли, и мне показалось, что она совсем не обращает внимания на все эти несущественные мелочи. Вера с Мишкой были погружены в состояние беспричинного затяжного счастья от простого бытия. Ни к деньгам, ни к вещам, ни к окружающим людям это всё не имело никакого отношения. Счастье было в моменте того, что рядом есть любимый человек, что появилась надежда на завтра. Они пребывали в таком кайфовом состоянии, когда летают не только бабочки в животе, а когда летаешь сам и удивляешься, почему не летают все вокруг. Такое абсолютное счастье в сущности и в перспективе.
Потом кто-то написал жалобу и их быстро выселили. Продолжилась пора мытарств и поисков жилья. Мишка устраивался на работу медбратом, а через пару месяцев его выгоняли по непонятным причинам. Спасала ночная разгрузка вагонов, но после этого идти на занятия в институт было просто нереально. Верочка после учёбы сидела с чьим-то ребёнком и подрабатывала почтальоном. Но мысли о возвращении к родителям не допускала. Нателла Аркадьевна несколько раз искала со мной встречи около института, а потом пришла ко мне домой. Разговаривала она вкрадчивым тихим голосом, просила донести до Веры информацию, что они с папой готовы ей всё простить и принять её обратно. Ответа она не получила ни от меня, ни от Верочки. И тогда Мишеля отчислили из института после несданного экзамена по терапии на кафедре Наполенского. Он учил, от зубов знал предмет, пытался несколько раз его пересдать, но шансов у него не было никаких...
Профессор Наполенский с довольным видом весело крутил в руках Мишкину зачётку и с издёвкой желал ему больших успехов в защите необъятных рубежей нашей Родины. Мишель не растерялся и тоже с улыбкой сообщил профессору о своём врождённом аортальном пороке сердца, зафиксированном во всех медицинских документах, с которым в армию не берут. Буквально через неделю Мишку вызвали в военкомат. Информации о его заболевании вдруг оказалось недостаточно, и Мишеля положили в больницу на новое освидетельствование.
Все вокруг говорили, что армия для него неизбежна и что против лома нет приёма. “Ты снайпер моей души!” — шептала Верочка Мишке в ухо, а сама пыталась потихоньку приучать себя к новой жизни без него. Армия висела над ними, как дамоклов меч, но вдруг им несказанно повезло. Заведующий отделением, где лежал Мишка, неожиданно воспротивился жёсткому давлению сверху и идущему оттуда руководству к действию. Он категорически отказался ставить вердикт “Здоров и годен” на Мишкиных документах, заявив, что грех на душу брать не хочет и не будет. От такой неожиданной радости Верочка и Мишель сбегали в загс и расписались, объявив себя всем вокруг мужем и женой. Общежитие от души гуляло два дня, ибо не было в нашем институте ни одного человека, который бы не знал их почти шекспировскую историю.
Потом мы с Верочкой немного потерялись. Меня закрутила своя личная жизнь, да и в институте произошло перераспределение. Я ушла в хирургию, а Вера осталась в терапии. Мы виделись, но уже не так часто. Знаю, что Мишель через год восстановился в институте, они доучились и уехали работать к нему домой в Белоруссию.
Нателлу Аркадьевну я случайно встретила на улице лет через десять. Она шла тяжёлым медленным шагом и не сразу меня узнала. А когда поняла, кто я, сразу потащила к себе пить чай. Мы сидели напротив друг друга, как в старые добрые времена. Она пополнела и постарела, волосы цвета воронова крыла посветлели от седины. Все её черты перестали быть такими острыми и резкими, как раньше. Прежними остались только глаза необычного разреза со взглядом, проникающим внутрь. Она долго смотрела на меня, словно оценивая, что стоит мне рассказать, а что нет. На стене висел огромный портрет юной Верочки. Она смотрела на нас с обезоруживающей улыбкой и заставляла улыбаться в ответ.
— Утром просыпаюсь с ней, вечером засыпаю с ней, молюсь на неё, а что мне ещё делать, — неторопливо начала свой рассказ мама моей подруги. — Муж умер три года назад прямо на рабочем месте. Инфаркт. В этом, безусловно, есть и её вина. Он очень переживал за нашу девочку. Сама я тоже нездорова. Но мы её простили за всё, что она с нами сделала. Мы ведь даже смогли их вернуть сюда из Белоруссии, устроили работать в больницу к отцу на хорошие зарплаты, поселили в соседней квартире, внучке садик пробили. Конечно, я пыталась открыть Верочке глаза на массу Мишиных недостатков, но она ничего не хотела слушать. Мы пробовали контролировать его и даже иногда следить, муж подсылал к нему на дежурство то собутыльников, то разбитных медсестёр с активной жизненной позицией. Да-да, представляешь, и он даже стал себе позволять алкоголь на работе. Ещё немного, и дожали бы мы его и с бабами. А кто, как не мать, может правильно позаботиться о своём ребёнке? Ведь всё это только для Верочки, только для неё, родной.
— Тараканову случайно не приглашали? — не сдержалась я.
— Надо же, а память у тебя, оказывается, хорошая. Никакой амнезии не наблюдается. А ведь Миша, хоть и не сразу, но всё-таки начал выпивать. Знаешь, алкоголь — это всегда плохо, даже в конце рабочего дня... Мужу тогда сразу донесли, что Миша с анестезиологом опрокинули по паре рюмок. Вот он и позвонил ему, экспромтом. Сообщил, что с Верочкой плохо, что подозревает острый живот. Миша, конечно, сразу сорвался домой. Мы хотели, чтобы его гаишники пьяного поймали и прав лишили, но он до них не доехал. Взял и разбился. Насмерть. Вера после этого уехала в неизвестном направлении вместе с дочкой, совсем с нами перестала общаться. А ведь это всего лишь нелепая случайность. Виноватых нет, только он сам...
Нателла Аркадьевна умерла в своей квартире в полном одиночестве. Вера на похороны не приезжала. Я её встретила только через несколько лет на вечере выпускников. На двадцатилетие окончания школы собрались все. Приехал даже Сталлоне, успешный, богатый и благоухающий французским парфюмом.
— Димка, — бросилась к нему Вера, — куда же ты пропал тогда?
— Уехал маму лечить. Ты не могла об этом не знать — твои же родители с клиникой помогли и с деньгами. Помощь тогда пришла, откуда мы её совсем не ждали. До сих пор их с благодарностью вспоминаю. Поговорить только с тобой перед отъездом не получилось, тебя тогда срочно на помощь к бабушке отправили. Но я письмо для тебя передал и потом много писал, пока не получил ответ от Нателлы Аркадьевны, что ты собираешься замуж.
— Это они собирали меня замуж! Из серии “без меня меня женили”. Нет ничего лучше воспоминаний, да и ничего хуже их, наверное, тоже нет! — Верочка молча достала пачку писем, связанную бечёвкой, и протянула Димке. — Возьми, у родителей вчера нашла, в маминой тумбочке хранились. Все твои. Ни одного я не получила. Честно говоря, и читать не стала, не хочу раны бередить. Вот почему враньё всегда побеждает? Потому что правда всегда ограничена, а враньё границ не имеет? Маму-то хоть вылечил?
— Мама до сих пор жива и всё время рядом, живёт в моей семье.
— А почему ты не приезжала хоронить свою мать? — задала я давно мучивший меня вопрос. — До сих пор не можешь из памяти выбросить плохое?
— Скорее наоборот, просто амнезия случилась. Такая полная амнезия на всё, что когда-то было.
Мы неторопливо возвращались домой вместе с Верочкой, пытаясь осознать всё случившееся с нами за эти годы. По привычке зашли к ней на чай в квартиру родителей. Всё было вроде, как прежде, и на своих местах, но скатерть выглядела потрёпанной и пожелтевшей, вместо столового серебра лежали ложки из “Икеи”, треснувшая сахарница стояла на своём месте по центру стола, но была пустой. Портрет привычно улыбался со своей стены.
Из Верочкиной комнаты выскочила худенькая темненькая симпатичная девочка лет тринадцати в ярком красном платьице, со сложными хитросплетёнными косами, красиво уложенными вокруг головы.
— Это Наденька, дочка, кукла моя любимая! Играет в шахматы, шашки, поёт в хоре, занимается в драмкружке, отличница! — Вера обняла её сзади и поцеловала в пухлую щёчку. — Люблю ее сильно! Что хочу с ней, то и делаю!
Девочка посмотрела на мать, улыбнулась и стала очень похожа на ту маленькую Верочку из шестого класса, которую я хорошо помнила. Она выглянула в окно и попросилась у матери выйти во двор погулять с детьми.
— Никуда ты одна не пойдёшь! — произнесла Верочка изменившимся голосом, не терпящим возражений. На лице её появилась неприятная гримаса, черты стали резче, губы вытянулись узкой полоской, глаза сузились.
Я лихорадочно начала перебирать в голове, кого же она мне сейчас напомнила, но мысли не слушались.
— Я тебе уже говорила, что все прогулки — только в моём присутствии. Глаз да глаз за тобой нужен. Только я знаю и понимаю, что тебе нужно. Кто, как не мать, может правильно позаботиться о своём ребёнке, — чужим холодным тоном продолжила Верочка. — И никаких эсэмэсок, никаких ночёвок с подружками, а то ишь чего придумали! И подружек нашла себе непонятных, как будто вокруг нет приличных семей.
“Птица Феникс возродилась!” — мелькнуло в голове, и у меня, как когда-то в детстве, застучало в висках...
УНТЫ
Последние две недели только и разговоров было, что о приезде моего брата Гены с Камчатки. Все знали, что он должен вернуться, но никто не знал точной даты. Его ждали всей семьёй. Мама с бабушкой чуть не каждый день пекли вкуснейшие пироги со словами: “А вдруг Геночка завтра приедет?” Дед просматривал сводки погоды полуострова и громко нам всем докладывал прогноз на ближайшие дни, а отец пытался что-нибудь узнать про брата через свои каналы связи, но что-то там не срасталось. Каждый вечер забегала Лена, девушка Гены, в надежде услышать новости о его возвращении. Но не было ни Гены, ни новостей, и мы вместе с ней с превеликим удовольствием уничтожали свежеиспечённые бабушкины пироги, запивая их крепким чаем.
Гена проходил службу в армии на Камчатке вместе со своими друзьями-сокурсниками сразу после окончания института. Прошёл год, и его товарищи стали потихоньку возвращаться домой, не было только Гены. Лена верно ждала его всё это время, они переписывались, и иногда она зачитывала нам строчки из его писем. Мне было тогда лет восемь, я училась в одном классе с её младшей сестрой Иришкой и частенько бывала у них в гостях. Мы общались, несмотря на большую разницу в возрасте, потому что нам обеим было интересно поговорить о моём брате — чудесном весёлом искреннем и открытом человеке, который вмиг умел сделать жизнь ярче и интересней.
Генка появился, когда все уже устали ждать и готовиться к его приезду. Он приехал без предупреждения, ворвавшись свежим ветром в нашу небольшую квартирку и закружив всех нас невероятными рассказами про Камчатку. Он говорил, что это лучшее место на земле, где дети учатся кататься на лыжах раньше, чем ходить, икру там едят ложками, а гигантскими крабами и морскими ежами никого не удивишь. Ни для кого не секрет, что в эти места можно улететь в командировку на неделю и застрять там из-за нелётной погоды месяцев на пять...
Генку можно было слушать бесконечно, что мы все и делали. Ни в каком другом месте он не представлял своей дальнейшей жизни. Только Камчатка и Тихий океан, где купаются все, включая даже не умеющих плавать. Счастливая Лена сидела рядом, смотрела на него влюблёнными глазами, держала его за руку и была готова ехать с ним на край света хоть завтра. А Генка продолжал воодушевлённо заряжать нас эмоциями, и я неожиданно для себя заметила, что со всеми вокруг долго и обстоятельно говорю только про волшебную Камчатку, а моя способность выражать мысли кратко куда-то улетучилась, исчезла под шквалом Генкиного красноречия.
— Хочешь, я привезу тебе унты? — брат, прервав свой очередной рассказ, неожиданно повернулся ко мне. — Или по почте пришлю? Там зимой все местные в унтах ходят. Это такие меховые сапожки на тёплой войлочной подошве. В основном их делают из оленьих шкур, а верх украшают широкой полосой ткани с вышивкой бисером или нитью. Это называется билэ, и такие унты выглядят потрясающе. По контуру билэ делают красивую окантовку из меха норки.
— Конечно, хочу, очень хочу! — у меня даже дыхание прервалось.
Я сразу представила себя идущей в школу в белоснежных унтах со вставками из разноцветного бисера, — аж дух захватило от предвкушения такой красоты. Я покосилась на свои скромно стоящие у двери в луже растаявшего снега чёрные валеночки в галошах. Они показались мне убогими, погрустневшими и даже расплакавшимися от такой неожиданно замаячившей конкуренции.
— Значит, будут тебе унты! Как доберусь до Камчатки, первым делом куплю и сразу вышлю! — Гена уверенно и весело потрепал меня по щеке и, посмотрев на Лену долгим и внимательным взглядом, негромко и очень весомо добавил: — А ты, как приедешь, сама себе по размеру и цвету выберешь всё, что понравится. Ты будешь самой красивой на полуострове, настоящей королевой Камчатки и трёх омывающих её морей и, самое главное, моей королевой! — последнюю фразу он шепнул Лене почти в ухо, но я успела расслышать.
Генка уехал назад примерно через месяц, чтобы дорешать вопросы с жильём и работой. Лена не спеша занималась свадебными приготовлениями, шила платье с фатой и ждала команды на выезд, пребывая в состоянии низкого старта, но команды всё не было, как и вестей от Гены. Мы шутили про нелётную погоду и про очередной непредвиденный затяжной шторм.
Я каждое утро проверяла почтовый ящик в ожидании извещения о посылке и продолжала мечтать; разговаривала с унтами во сне, представляла, как сначала поглажу их по жёсткой непокорной шёрстке, налюбуюсь на них вдоволь и только потом надену. И больше никогда не сниму, и никто не заставит. Никто не сможет этого сделать ни за что и никогда, точка. Я узнавала, можно ли в белых унтах ходить в школу без сменной обуви и ссорилась с классным руководителем, доказывая, что обувь белого цвета не может быть грязной.
А унты всё не приходили и не прилетали, не приплывали и не подавали никаких признаков движения в мою сторону. Через день я бегала на почту узнавать, не потерялось ли извещение о посылке. А вдруг мои белые унтики давно пылятся на почте и ждут не дождутся, когда же я наконец прибегу за ними и вызволю из душного плена. Но их там, увы, всё не было и не было... Через месяц меня уже знали все работники почтового отделения и сочувственно мотали головой, как только я переступала порог. Но я не сдавалась и ждала изо всех сил. Я начала рисовать в своей голове картины, как Камчатку завалило снегами и нарушились все связи с Большой землёй, самолёты не летают, телефоны не работают и невозможно никуда добраться, приходится думать только о том, как выжить. Но скоро, очень скоро, как только всё нормализуется, мои унты отправятся в путь...
О том, что брат женился, мы узнали из телеграммы уже после того, как это произошло. Лена ходила с красными заплаканными глазами, неестественно разводила руками, пыталась что-то сказать, ловила ртом воздух, напоминая рыбу, выброшенную из воды на сушу, и категорически отказывалась верить в случившееся. Посылку с унтами я ждала ещё около двух лет.
Гена приехал в гости снова, когда я училась уже в старших классах. Он вошёл в квартиру и сразу всю её заполнил собой. Я вдруг заметила, какая же она, оказывается, маленькая, наша квартирка. Гена стоял в центре большой комнаты и казался мне огромным, производя впечатление настоящего полярника. Куртка на меху, свитер с оленями грубой вязки, но мягчайший на ощупь, широченные плечи; борода шла ему необыкновенно, добавляя шарма; комнату наполнили запахи талого снега и хвои, завершающие образ.
Гена доставал из широкой сумки большие банки с икрой, вяленую рыбу, большие клешни крабов. Моё сердце предательски колотилось, и я ничего не могла с собой поделать: я ждала унты. В голове мелькнула мысль: “Неужели он додумался везти их в этой рыбной сумке, они же пропахнут и уже никогда не избавятся от этого запаха!” Генка с видом фокусника пошуровал в сумке, что-то нащупал и объявил последний номер подарочной программы. Я затаила дыхание, а брат со словами: “Але-гоп!” — достал стеклянную подвеску, наполненную вулканическим пеплом, и повесил мне на шею.
— А где унты? — едва сдерживая слёзы, спросила я и сдёрнула с себя подвеску. Генка замер, явно не понимая, о чём речь, но уже через секунду он приказал мне не расстраиваться.
— Унты обязательно будут. Не хотелось привозить обычные, ведь ты достойна эксклюзива. Заказал специально для тебя из шкуры коричневого оленя, это большая редкость, а отделка будет белая, из крашеной норки. Бисер привезут специальный, красный и бирюзовый, я уже договорился с мастерами, такую вышивку умеют делать только они; просто не успели, но обязательно сделают! Пусть не быстро, но это будет очень качественно и на долгие годы! Будешь одна в городе в такой обуви ходить, и все тебя запомнят, станут рассказывать про неподражаемую девушку в унтах.
Я слушала его и блаженно растекалась по стулу, погружаясь в нирвану, давая волю своим новым унтовым фантазиям. Конечно, я была готова ждать сколько угодно, я хотела эксклюзива и штучного товара, мне хотелось соответствовать брату, который был таким настоящим, не испорченным цивилизацией человеком с Дальнего Востока, поражающим своей масштабностью и уверенно строящим карьеру в невероятно трудных условиях.
Вечером Гена пришёл вместе с Леной. Они держались за руки и всё время обнимались. Брат сокрушался, что по глупости женился, сделал самую большую ошибку в жизни, что дело неминуемо идёт к разводу и жить дальше с нелюбимой женщиной невозможно. Останавливает только дочь, это только ради неё он страдает и мучается, ведь настоящие мужчины своих детей не бросают. Но любой ребёнок рано или поздно вырастает, и до личного счастья осталось совсем чуть-чуть. А счастье возможно, конечно, только с Леной, единственной и неповторимой, и брат это понял давно и бесповоротно. Он прижимал к себе Лену большой мускулистой рукой, смотрел ей в глаза долгим взглядом, называл своей судьбой, а себя — идиотом, поскольку осмелился от этой судьбы свернуть в сторону. А от судьбы, как всем известно, не уйти — бесполезно. Брат сетовал, что однолюб, а таким людям противопоказанно идти против себя и обстоятельств, какими бы сложными они вдруг не оказались. Лена нежно краснела, расслабленно смаковала каждое его слово, словно тонула в кр’ужке с тёплым чаем, которую уже минут сорок держала в руке, забывая отпить хоть глоточек, и слишком часто поправляла верёвочку, на которой висела моя несостоявшаяся стеклянная подвеска с вулканическим пеплом.
Гена был в своём репертуаре, душевный и неповторимый, он искрил юмором и по-прежнему заражал всех вокруг энергией и оптимизмом. Его улыбка разила наповал. Мы грелись в его лучах и в который раз уже слушали про Долину гейзеров, куда возят всех туристов, про то, как в мае Гена не всегда может найти машину под слоем снега и боится, что её сгребёт трактор, как покупает водку по пути на рыбалку и рыбу, когда возвращается. Он искренне приглашал всех в гости и обещал решить вопрос с билетами. А я думала, что обязательно съезжу в этот удивительный край и обязательно куплю там себе ещё одни унты, белоснежные, потрясающие, с окантовкой и вышивкой, из моей далёкой детской мечты.
Гену провожали на вокзале всем семейством. Лена плакала, брат вытирал её слёзы и шептал в ухо что-то весёлое. Она улыбалась и снова плакала.
Паровоз погудел на прощание, Гена помахал нам, свесившись с подножки поезда, и уехал в столицу, откуда через пару дней планировал улететь на свой любимый полуостров. Начался новый этап ожидания. Я уже не бегала, как сумасшедшая, на почту, понимая, что уникальные авторские вещи делаются небыстро. Пусть унты будут коричневые: раз Гена так решил, значит, так и надо, он знает в этом толк. Я закрывала глаза и представляла крупный яркий бисер, красный и бирюзовый, который добавит исключительности моим меховым сапожкам. Через какое-то время я поняла, что именно эти цвета являются моими самыми любимыми, что лишний раз доказывало полное и абсолютное совпадение наших с братом вкусов. И я срочно начала вязать себе шапку такой же расцветки. В этом деле я не была большой умелицей, мне постоянно что-то не нравилось, и я вязала и распускала, и снова вязала, пытаясь довести шапку до совершенства. Я прекрасно понимала, что уникальная обувь обязывает, и шапка должна стать достойной парой унтам. Преодолев все свои вязальные мытарства, я, наконец, сотворила неожиданный для себя подвиг, блестяще завершив работу над бирюзово-красной шапочкой и шарфиком.
Потом я незаметно для себя справилась с кофточкой, юбочкой, брючками в таких же тонах. Хотелось сотворить ещё что-нибудь подобное, но я волевым решением заставила себя остановиться, поскольку известий про унты так и не было. Гена писал крайне редко, ссылаясь на плохую погоду, активно развивающуюся карьеру, большую занятость на работе.
Через год я случайно встретила Лену на улице. Мы давно не виделись, были рады друг другу и даже обнялись при встрече. Она грустно сообщила, что с момента прощания на вокзале не получила от Гены ни одного письма. На фоне этого моя история с заблудившимися в очередной раз унтами казалась ничтожной.
— Это не просто так, что-то у него случилось, а он не может со мной поделиться или жалеет меня, поэтому и не пишет. — Лена никак не хотела видеть действительности, она упорно оправдывала брата каждым словом, как будто подрисовывала его своими красками, добавляла несуществующих деталей, постепенно доводя до идеала.
Я не знала, что сказать в ответ. Почему-то пришло в голову, что обязательно, рано или поздно, пройдёт необыкновенный дождь и смоет с Генки все эти краски, и останется он таким, какой есть на самом деле: с ветром в голове, вечным поиском лучшей жизни и морем обещаний, в которые свято верит, но тут же забывает или выбрасывает из головы, как ненужный хлам.
Чем дольше я слушала Лену, тем отчётливее понимала, что никаких унтов я не дождусь. Если он так легко смог забыть её, то о каких меховых сапожках для меня может идти речь?.. Я приказала себе больше никогда не вспоминать эту тему. Жизнь, в конце концов, на унтах не заканчивается.
На следующий день я купила на рынке белые валенки, расшила их красными цветами с бирюзовыми листьями, приклеила наверх меховую опушку, пустив под ножницы старый мамин песцовый воротник серого цвета, и аккуратно украсила яркими бусинами любимых расцветок, приобретя их в соседнем галантерейном магазинчике. Я потратила на всё это творчество дня два. А ещё через два дня ко мне посыпались заказы на авторские валенки. Так я нашла своё дело, которым с удовольствием занимаюсь до сих пор.
Из нашего городка я перебралась в столицу, работаю уже давно не одна, а с большим коллективом. Валенки разнообразных моделей и расцветок мы делаем на собственном производстве, но при этом непременно украшаем бусинками, и любимыми по-прежнему остаются красно-бирюзовые тона.
Брата я увидела только через тридцать лет. Нет, он, конечно, не пропадал на всё это время, просто жизнь нас как-то разводила по разным сторонам и встретиться не удавалось. Гена периодически звонил родителям, рассказывал про свои успехи в бизнесе и на государственной службе. Папа даже летал к нему пару раз в гости, но со мной его пути не пересекались.
Гена приехал в родной город после смерти жены и остановился у родителей. Я выехала к ним на следующий же день и всю дорогу обдумывала, как и что буду говорить брату, чтобы поддержать его и попытаться вернуть к жизни. Открыв дверь своим ключом, я сразу услышала знакомый жизнерадостный голос, рассказывающий про загадочный, вдохновляющий и экзотичный полуостров Камчатка, про то, как там девять месяцев холодно и ещё три месяца очень холодно; про снег, который начинает таять только в мае, и асфальт, тающий уже в марте, про безналичный расчёт, подразумевающий под собой ведро красной икры...
— Генка! — завизжала я, забыв про все придуманные мной в пути слова утешения, и бросилась в его объятия.
Брат улыбался и, как прежде, светился изнутри. Я оторвалась от него, пытаясь рассмотреть. Поседел, поздоровел, обзавелся сеточкой мелких морщин под глазами, но не растерял своей мощной харизмы и притягательного магнетизма, — как всегда всё при нём.
— А у меня через час встреча! — объявил Генка, довольно погладив себя по выступающему животику. — Угадай с одного раза, с кем?
— Неужели с Леной? — Я обмерла от такого поворота событий. — Ты знаешь, на всякий случай, она давно замужем и счастлива в браке…
— В браке она, конечно, счастлива, но любит-то меня! Я нашёл её в социальных сетях, судя по фотографии, изменилась мало, предложил пожениться. А чего тянуть, возраст уже никаких проволочек не допускает, да и мы друг друга всю жизнь знаем. Переписывались несколько месяцев, уже обсудили все основные моменты. Лена согласна, да она уже и мужу обо всём рассказала. Вопрос решён. Женюсь. Сегодня плывём вместе на прогулочном кораблике.
Гена пытался впихнуть в большой сувенирный пакет бубен, расписанный, видимо, традиционным орнаментом народов Дальнего Востока, с надписью “Камчатка” и большущего медведя, сделанного из костей каких-то животных. Громоздкие сувениры никак не хотели укладываться вместе, но брат не унывал и подшучивал, что как только Леночка захочет его увидеть, то ударит в этот бубен, и он тут же примчится к ней, где бы в это время ни находился.
— А зачем ей этот медведь, напоминающий кладбищенскую статую? — высказала я свои сомнения.
— Это только первое впечатление такое, — не растерялся Генка. — У этого косолапого тайничок есть. Включай фантазию! — Брат покрутил медведя, потряс, на что-то нажал и вытащил маленькое колечко с камешком, очевидно, тоже предназначенное для Лены, и что-то запел про обручальное кольцо.
Генки не было достаточно долго. Он появился к вечеру в состоянии полного разочарования и без пакета.
— Это уже совсем не та Лена! — начал он прямо с порога. — Это какая-то тётка в платье из прошлого века. Нет, ты не понимаешь, с ней и говорить-то особо не о чем, плывём на кораблике и молчим. А она ещё и говорит, что только с самыми близкими людьми ей так комфортно молчать. А с чего она взяла, что мне это тоже комфортно? Я молчал оттого, что не знал, как из этой дурацкой ситуации выйти, и минуты считал, когда же наше судно наконец-то причалит. — Генка пошуровал в карманах, достал знакомое колечко с камешком и протянул мне, уточнив, что оно теперь моё.
— Гена, ты знаешь, что такое раздолбайство? Это когда степень ответственности оставляет желать лучшего! Ты же уже взрослый, можно сказать, пожилой человек, ну, разве так можно?
Я представила постаревшую, но полную надежд Лену, отправленную назад к мужу с дебильным бубном и несуразным тяжеленным медведем в руках.
— Я проводил её домой, прямо до квартиры. Мне показалось, она была немного взволнована и даже расстроена. Но эта бабушка не из моей сказки, и я ничего не могу с собой поделать. Зачем она выставила в “Одноклассниках” фотку двадцатилетней давности? О чём она в тот момент думала? Сама во всём виновата!
— Вот ты весь в этом! Бедная Лена! Что с ней теперь будет? — Я уже перешла на крик, из глаз катились слёзы. — А унты мои где? Ты мне их всю жизнь везёшь и никак не довезёшь! Я тебя спрашиваю, где мои унты?
Генка непонимающе хлопал глазами и был совершенно ошарашен моей реакцией. Вдруг он стремительно ринулся в угол комнаты, где стоял его огромный чемодан.
— Ты только не переживай, не надо, будут тебе унты! Конечно, я их тебе привёз, как же может быть по-другому? Только не плачь, не терплю женских слёз! — брат в своих поисках наполовину погрузился в недра чемодана и работал руками с утроенной скоростью. — Ну, слава богу, нашёл, — он выпрямился, вытер рукой лоб и с потрясающе искренней улыбкой протянул мне сувенирные, размером со спичечный коробок, унты на верёвочке.
Мои слёзы в секунду высохли, и я начала с диким хохотом стала кататься по полу, пугая ничего не понимающего седовласого Генку ещё больше.
Брат улетел на полуостров огненных вулканов, любопытных медведей, бескрайних полей с ягодами и цветами, увозя с собой мою бывшую одноклассницу Иришку, младшую сестру Лены. Она моложе сестры на пятнадцать лет и очень похожа на его первую любовь в молодости. Они поженились уже на Камчатке. А Лена после долгих слёз, соплей и объяснений вернулась к мужу.
Моя мечта — унты — стоят за стеклом серванта, напоминая, что где-то далеко на уникальном полуострове Камчатка у меня есть уникальный брат Гена, с которым никогда не соскучишься.
МАРИНА СОЛОВЬЁВА НАШ СОВРЕМЕННИК № 5 2024
Направление
Проза
Автор публикации
МАРИНА СОЛОВЬЁВА
Описание
СОЛОВЬЁВА Марина — автор трёх книг прозы. Тексты опубликованы в журналах “Нижний Новгород”, “Север”, “Подъём”, “Бельские просторы” идр. Один из рассказов переведён на китайский язык. Финалист премии “Гипертекст” (2023), финалист международного конкурса “Данко” (2023). Живёт в Нижнем Новгороде, работает врачом.
Нужна консультация?
Наши специалисты ответят на любой интересующий вопрос
Задать вопрос