НАСЛЕДНИЦА
ПОВЕСТЬ
Глава первая. Прощание с Севером
Лиса была твёрдой, как железо. Прежде чем снимать с неё шкуру, надо было разморозить. А нужно ли этим заниматься? Но лиса была последней добычей деда...
Нина втащила тело зверя в прихожую и оставила лежать на целлофане. Запахло кровью и мокрой шерстью. Она терпеть не могла, когда зимой дед свежевал зверей в доме. Летом он делал это под навесом. Тощий, сутулый, с железными зубами, дед Акай сосредоточенно орудовал ножом или цепкими окровавленными пальцами, повторяя Нине:
— И ты так жить будешь. Муж твой будет охотиться, а ты шкуры снимать. Учись.
— Не решай за меня! Сейчас другое время!
Нина, высокая, белолицая, с жарким румянцем на высоких скулах, гневно сверкала карими глазами. Не нужен ей охотник, она лучше вообще замуж не выйдет. Уедет с Таймыра на материк к родителям.
— Женился мой сын на чужой, и всё наперекосяк пошло, — досадовал дед. — Когда лайка приносит щенят от волка, никогда не знаешь, какими вырастут. Бывает, добрый пёс и в упряжке ходит, а бывает, совсем никчёмный.
— Тебе главное, чтобы в упряжке ходил. Запрячь и поехать. С людьми такой подход не прокатит. Ты и сам, дедушка, не совсем нганасанин, говорил же, что твоя мама родом из эвенков.
— Это другое. Она дочь тундры.
— Значит, я и русская, и нганасанка, и эвенкийка. Интересно!
— Глупо рассуждаешь. Выбирай себе одно племя и ступай его дорогой, а не вертись, как флюгер, — ворчал Акай.
Жестяным флюгером в виде птички был украшен заброшенный домик неподалёку. При малейшем ветерке эта никчёмная вещь дребезжала на всю округу. А дед любил, когда звучит природа — голоса зверей и птиц, дождь или вьюга.
— Мать-земля говорит, Мать-вода говорит, — с улыбкой пояснял он. Ещё были Мать-огонь, Мать-дерево. Они породили всех живых существ и растения.
Дед был шаманом. Но к тому времени, как десятилетнюю Нину привезли к нему, люди утратили веру в духов, и к шаману редко обращались за помощью. Как-то пришла сотрудница местного клуба, предложила деду выступать для редких туристов и журналистов. Дед резко отказался — говорить с духами не забава.
Он сожалел, что его сын, единственный, поздний, уехал и не хочет продолжать род шаманов, сокрушался, что нет внуков, только внучка. Но в последние годы решил, что если выбора нет — шаманкой станет Нина. Он объявил ей своё решение так, словно иного выбора не было, и стал называть Нину Нягэ — нганасанским именем. Бабушка осторожно выражала сомнение, что девочка сможет шаманить. У нганасан такое не принято.
— Я говорил с духами, они согласились, — заявил дед.
Её мать и отец познакомились в Дудинке, куда мать приехала работать в представительство газовой компании. Как нашли друг друга бухгалтерша из центральной России и строитель с Крайнего Севера? Общага сблизила, где оба были вынуждены жить. Отец Нины был парнем симпатичным, высоким, в отличие от коротышки деда. А мать — миловидной блондинкой. Долго она на Севере не выдержала. Когда родилась Нина, молодые уехали в Рязань. Там у отца начались проблемы. Он стал попивать, не мог удержаться на хорошей работе. Мать, наоборот, устроилась в элитную фирму и стала относиться к мужу пренебрежительно. К тому же жилплощадь принадлежала ей. Когда отец узнал о романе жены с коллегой, разразился скандал.
Родители развелись, когда Нине исполнилось десять лет, мать вышла замуж снова, забеременела и отослала дочь к родителям первого мужа, якобы на время. Дед и бабушка жили в одном из посёлков Таймырского Долгано-Ненецкого района.
Теперь Нина думает: чтобы я глаза не мозолила её хахалю. Прошло несколько лет, а родители только деньги присылали иногда, словно откупались. Потом и деньги перестали приходить. Отец Нины снимает комнату в дальнем Подмосковье, сменил несколько работ, теперь лесник. Иногда звонит Нине и жалобно убеждает, что помнит о ней, что как только купит дом, заберёт её.
По малолетству Нину всё устраивало: дед водил её с собой на охоту, бабушка учила рукоделию. С местными подростками девочка ходила за ягодами, на рыбалку, зимой каталась на лыжах. Но потом открыла для себя интернет и уже не отрывалась от смартфона, читала и смотрела всё подряд. Серым казался ей теперь посёлок, а чего хотелось, и сама не знала. Сейчас ей восемнадцать, она не хочет учиться в Дудинке на оленевода, швею или бухгалтера — а куда ещё поступать здесь? — и обижается на судьбу. В Рязани Нина жила бы иначе. Она точно не знает, как, но точно веселей.
— Зачем учиться? Замуж пора, — рассуждал дед. — Есть на примете хороший человек: летом кочует со стадом, а зимой живёт в посёлке, стадо держит в загоне, ходит на охоту.
Он расписывал, как она будет зимой присматривать за оленями, кормить их смесью ягеля и сена. А летом ягоды и грибы собирать в тундре.
Издалека дед показал Нине её суженого — невзрачный мужичок в потёртой куртке и спортивных штанах. Идёт с ружьём за плечами, ругается на лайку, которая скачет вокруг. Нина их узнала — Матвей, которому почти сорок, и его вороватый пёс. Она взвыла от возмущения:
— Ни за что! Лучше сбегу в тундру.
— Мне духи подскажут, где ты прячешься, — заявил дед.
Нина не раз слышала от бабушки:
— Ты деду не перечь. Он сильный шаман. Я не хотела за него замуж идти, но родители заставили, боялись отказать. Ему уже полвека было.
Нине казалось смешным, что кто-то мог опасаться её маленького сутулого деда. Вот что делают с людьми суеверия! Когда Нина только приехала на Таймыр, к деду приходили гости — два старика. Он приказывал бабушке с десятилетней внучкой закрыться в дальней комнате и не мешать мужскому разговору. Тогда глухо гудели бубны, слышались пение и хриплые выкрики. Не иначе камлали все трое. Но потом стал приходить один гость, а вскоре и он перестал появляться. Наверное, умерли дедовы друзья. А потом преставилась бабушка. Нина хорошо готовила, хозяйничала в доме по уму. Но говорить ей с дедом было не о чем. Тогда Акай и начал общаться с Николаем, пожилым рабочим, из тех, что строили в посёлке дома для сотрудников нефтегазовой кампании.
— Может, о Сане хотел всё выведать? — гадала Нина. — Нет, от одиночества.
— Это русские нас нганасанами назвали. А мы себя зовём “ня”, что означает — “друг”, — пояснял дед. — Жизнь в наших краях такая, что непременно нужно друг другу помогать, друг на друга надеяться. Сегодня каждый сам за себя. А разве стало легче жить?
Русский сварщик Саня познакомился с Ниной в ДК. Она с подругами готовила выставку рукоделия, Саня вломился к ним, под хмельком и весёлый, с кудрями, которые выбивались на лоб из-под шапки. Завязал шутливый разговор, с любопытством, в упор разглядывая каждую. Он подождал, когда девушки закончат раскладывать на столах вышивки бисером, аппликации из лоскутков меха, поделки, вырезанные из кости, а потом пошёл провожать Нину. Она была не против. Саня сразу заявил, что увезёт такую красивую девчонку на Кубань.
Дедушке Акаю не понравился заезжий жених. Он сразу заявил это внучке, а потом и Сане. Тот деда всерьёз не принял, а зря: тот начал отваживать его от дома хореем — шестом, которым прежде гонял оленей по тундре.
— Дедушка, оставь нас в покое! Ты же хотел меня замуж выдать! — возмущалась Нина.
— Он сегодня здесь, завтра там. Бросит работу и поминай как звали, — горячился дед.
— Саня меня с собой возьмёт.
— Это не лучше. Зачем тебе Кубань? Чужую судьбу на себя примерять?
— Неужели все, кто уезжает, несчастны? — отмахивалась Нина.
— Ты ничего не знаешь о нём. Может, он в тюрьме отсидел? Может, он тут скрывается?
Думала Нина, что долго суждено ей спорить с дедом, день за днём защищать свою любовь. Но однажды утром нашла старика во дворе. Он уже начал коченеть. Заметалась, побежала к пожилой соседке Нюре. Та организовала похороны, которые подобают шаману. Не на кладбище, а в лесу, подальше от посёлка.
Родители Нины не приехали на похороны. Мать пригласила к себе, но таким тоном, что дочь поняла: ей не будут рады. Там подрастали двое детей от второго мужа.
Отец был расстроен: оказалось, он связался с нотариусом, но та заявила, что все средства Акай завещал Нине. Правда до того, как она смогла бы получить их, по закону надо ждать полгода. Отец тоже пригласил Нину к себе, но дал понять, что придётся поделиться.
“С какой стати?” — подумала Нина. Много лет этим людям была безразлична её жизнь, а теперь заглядывают в карман… Она уедет с Саней на юг, поступит в институт.
Нина положила лису вверх брюшком, сделала надрез от одной нижней лапы до другой: она хотела снять шкуру, как чулок, не испортив её. Но происходящее раздражало. “Это в последний раз”, — думала она.
* * *
— Вот отпашу смену, и хватит с меня. Слышь, Саня? Климат больно суров. Стар я для такой работы. — Николай, пожилой сварщик с постоянно красным от водки и мороза лицом, обращался к напарнику — высокому парню с русыми кудрями. У парня были густые тёмные брови и весёлые серые глаза.
— А я не скучаю по дому, — отозвался тот.
— Это потому, что у тебя здоровье хорошее. И девки местные любят.
— Дядя Коль, а ты сойдись с местной. Например, с Нюркой.
— Зачем мне старуха, жизнью побитая?
— А ты сам не побит?
— Вот станешь старше — поймёшь... Когда рядом молодая баба, мужик за ней тянется, крепнет. А когда рядом ровесница — на хвори друг другу жалуются.
— Найди молодую, — подначивал Саня.
— Молодой я не нужен. Разве ради денег… — отмахивался Николай.
— Тогда другие занятия придумай. Вот я охотиться стану. Ружьё с собой привёз, — хвастался молодой напарник.
— Ты закорешись с кем-нибудь из местных. Охота на Севере — занятие рисковое, — предупреждал наставник.
— У меня опыт есть. Я на Кубани охотился, — сурово отвечал Саня, пару раз стрелявший диких уток.
— На Таймыре белые медведи. Здоровенные, а подходят так тихо, что снег не скрипнет. Весной можно сгинуть в трясине. Зимой заблудиться и замёрзнуть, — стращал Николай.
— Ладно, ладно... Что я, школьник, потеряться в тундре? — хмурился Саня. Он не хотел по выходным пить от скуки, как напарник.
— Матушка-водочка… Что бы делал без неё русский человек? — вздыхал Николай, держа в руке гранёный стакан с сорокаградусной. — В холода согреет. В беде утешит. В тревоге успокоит. Она нам побеждать помогала, каждому человеку и всему народу. Разве Россия пережила бы все войны и зверства властей, если бы не матушка-водочка?
Удивительно было то, что Николай дружил с Акаем. Саня не раз видел их в вагончике: Акай пил крепкий чай, а Николай — водку. Акай больше молчал, зато Николай рассуждал обо всём. О родственниках в Липецке, о начальнике-сквалыге, о новостях — от выступления президента до отёла оленей. Порой песни пел, блатные, старые.
— Акай только молчит. Какой из него собутыльник? — удивлялся Саня.
— Он молчит-молчит, а потом скажет этак, что не сразу и разберёшь. Большого ума человек! — вздыхал Николай.
И Акай отзывался о Николае с уважением, зато Саню не переносил. Сурово смотрел старик на кудрявого сварщика, когда тот провожал Нину от клуба до дверей, нагло обнимая на виду у всей улицы. Оба — и Нина, и Саня — красивые, весёлые… Хорошая пара.
— Иди прочь, оставь мою внучку, — ворчал Акай.
— Нет, дед. Я её на Кубань увезу, — улыбался Саня. — Там тепло, хорошо. В саду айва, виноград, грецкий орех. А здесь голая тундра. Неужели хочешь, чтобы Нина мёрзла всю жизнь?
— Она северная. Раньше едва ребёнок родится, его в снегу купали и только потом матери возвращали.
— Тогда выбора не было, — протестовал Саня, — а сейчас есть.
— Так наши предки жили, и наше место здесь.
— Дедушка, я этих предков в глаза не видела, — возмущалась Нина. — К тому же мои предки по маме — русские. Они выбрали Рязань. А я, может быть, Краснодар выберу. Каждый решает сам за себя.
— Не уживётесь вы. Вспомни отца. Нашёл он счастье в Рязани? — хмурился дед. — Нет у нганасанина места, где он остановится. Вся жизнь — аргиш, что значит “кочевой поезд”. А кочуем в тундре, по кругу.
Была бы жива бабушка, она бы Нину поняла, но вряд ли поддержала бы, потому что не спорила с дедом. Нину удивляло это смирение. Дед никогда не казался ей опасным и забавлял свои упрямством. Старик как старик. Сутулый, худой, жалкий. Нина решила, что заберёт деда на Кубань, — пусть греется под южным солнцем. Но разве уломаешь такого человека?
— Кто будет оленеводам помогать, людей лечить? Кто дело наше продолжит — наряд мой наденет, добрых духов уважит, а злых отгонит?
— Дедушка, охотникам сейчас помогает техника, люди лечатся таблетками. К тебе ведь никто почти не ходит, — снисходительно улыбалась Нина.
Ничуть не верила она в дедовы россказни. Только в полярные ночи, когда тьма обступала посёлок и сутками выл ветер, щедро забрасывая снегом улицы, к сердцу девушки подступал первобытный страх. И всюду чудились странные существа, незримые силы. Одни могут обидеть, погубить, другие готовы защитить, ободрить. Главное — уметь говорить с ними, слышать их, ублажать дарами. Одному духу хватит кусочка жира и плошки крови, а другому — целого оленя подавай.
В детстве от страхов полярной ночи Нина пряталась за печкой, вблизи дедова шаманского наряда — длинной шубы, обвешанной вырезанными из дерева птичками, зверьками, бусами, перьями. Каждая мелочь что-то означала, каждое изображение придавало сил и знаний. Нина смотрела на шубу и выковыривала мох, которым были туго-натуго забиты пазы между брёвнами. Бабушка ругала за такое.
Глава вторая. Внучка шамана
Вспоминается Нине из детства. Едва забрезжит рассвет, идёт она с дедушкой в тундру. Весной и летом обувают сапоги. Добычей деда будут гуси. Он приветствует стаи этих птиц, когда они возвращаются с юга, — так принято. Зимой добыча другая — куропатки. Акай — на широких охотничьих лыжах, Нина — на детских пластиковых, которые порой проваливаются в снег, потому что узкие. Дед покупные лыжи критикует, обещает сделать Нине настоящие.
Оба одеты в одежды из оленьего меха, сшитые бабушкой по старинке.
Дед говорит, что идут не на охоту, а в гости, — чтобы зверей не вспугнуть. Некоторых и вовсе не стрелял. Росомаху считал духом-помощником. В детстве была у него ручная росомаха. Вовсе не злая. Игривая, как щенок. Доброй улыбкой озарялось морщинистое лицо деда, когда вспоминал о своём питомце. Ещё он говорил, что нельзя обижать гагару.
— Эта птица помогает шаману в Нижний мир спуститься, — поясняет дед. — Запоминай, и ты камлать будешь.
— Дедушка, я не хочу.
— Так и я не хотел. Но духи могут заставить. После смерти отца-шамана я думал просто оленеводом быть. А потом вдруг на семью беды посыпались: то дядя заболеет, то брат… Понял я, что недаром это. Лечить их некому, доктора не понимают природу болезни. Пришлось надеть шубу шамана, бубен сделать и лечить, как умел. Что-то от отца помнил, но многое духи подсказали. Травы изучил.
— Травы знать полезно. А в остальное не верю.
Когда охотились не в лесу, а в тундре, маленькая Нина порой начинала растерянно озираться и спрашивала:
— Дедушка, а как ты дорогу назад находишь? Тундра повсюду белая, и солнца не видно.
— А ты примечай любые мелочи. Видишь, куст наклонился к востоку, видишь, бочка пустая валяется, а здесь олени паслись, всё запоминай — на обратном пути примета будет.
Когда дед и внучка возвращались домой, на столе среди обычных блюд появлялись странные, невиданные ею в городе. Мёрзлая, тонко нарезанная рыба, сырой костный мозг. Иногда бабушка пекла лепёшки, смешивая тесто с рыбьей икрой. А ягоды и травы хранила, заливая топлёным жиром. Нине северная еда нравилась, но не вся. Теперь она готовила то, что хотела, — попроще и побыстрей.
На девятый день после похорон Акая Нина напекла блинов, пригласила Саню. Когда попили чай, предложила навестить могилу деда. Она знала, что так положено у русских. Смутно помнила, что у нганасан не принято часто посещать кладбище, а если посетил, надо оставить угощение для души усопшего. Нина взяла пачку печенья, упаковку плиточного чая, который дед добывал через знакомых. Нина вычитала в интернете, что плиточный чай сейчас делают из отходов производства — самой распоследней трухи, объясняла деду. Но тот крепко держался традиции. И добавлял в чай не только молоко, но и соль, и поджаренную на нутряном оленьем жире муку.
Саня и Нина быстро шли на лыжах по насту. Заканчивалась осень. Скоро на Таймыр должна опуститься полярная ночь. Лишь пару часов в сутки на улице будет становиться светлей, но солнце покажется из-за горизонта только в середине января.
— Постоянно здесь лямку тянуть — я бы не выдержал, — быстро говорил Саня. — Показывал мне знакомый эвенк, как живёт. На нартах стоит шалаш из жердей, обитых оленьими шкурами...
— Бал’ок, — поправляет Нина.
— Ну да. В балк’е буржуйка. Матрасы на голом полу. И ездит этот мужик с женой в балк’е всю жизнь за оленьим стадом. Двадцать первый век! Из благ цивилизации — только мобильный интернет и консервы.
— Дедушка хотел, чтобы я так жила... — смеётся Нина, но тут же её лицо становится грустным. — Он считал, что это лучшее в жизни: много оленей, бал’ок, муж из местных, и чтобы я шаманила.
Саня любовался Ниной. Как ловко она идет на лыжах, в каждом движении — уверенность и сила. А он запыхался. Надо же!..
— Помнишь, как твой дед меня хореем от дома гнал? Но я не в обиде — он добра тебе желал. Каждый добро видит по-своему.
— Может быть, дедушка одиночества боялся. Поэтому выдумал, что моя судьба здесь.
— Когда я сюда приехал, меня бедность поразила, — быстро говорил Саня. — У нас в сёлах обычно дома отделаны красиво. Сайдингом. Окна пластиковые. Заборы высокие. А здесь серые брёвна, доски, иногда клеёнка вместо стёкол. Люди же должны хорошо зарабатывать. Нефть, газ, пушнина, рыба, оленина. Куда всё девается?
— Туда! — зло сказала Нина, оглянувшись и указав в сторону многоэтажки, которая принадлежала компании. Стояла она на тридцати сваях, чтобы по весне не рухнуть от таянья мерзлоты, и была видна издалека.
— Не мне же, — нахмурился Саня.
— Это я обобщаю, конечно. Но суть ясна?
— Мы, между прочим, дома вам строим. Два трёхэтажных для сотрудников и двухквартирных пятнадцать. Живите, работайте.
— А потом нефть разольётся, и всё живое сдохнет. Да и работать сюда приезжают издалека, местным ближе оленеводство.
Истрёпанные ветром лиственницы стали встречаться чаще. Саня давно заметил, насколько северный лес отличается от среднерусского. Деревья выглядели чахлыми, у некоторых кроны и ветки заломлены, словно в отчаянии. Они росли вопреки морозам и ураганам, куда упало семечко — там и суждено мучиться.
За тонкими стволами мелькнуло какое-то сооружение. Саня и Нина вышли на поляну, где покоился старый Акай.
— Вот это да! — cказал Саня. Нина покосилась на него с неудовольствием.
— Последний аргиш, — сказала она.
Впереди на деревянной распорке висела шкура оленя. Рогатая голова пустыми глазницами смотрела на север, словно олень и впрямь готов был сорваться с места и ринуться вперёд. Позади него на земле стояла нарта с длинным свёртком из шкур. И Саня понял, что там покоится старый Акай, такой же, как при жизни, с коричневым морщинистым лицом, в парке, расшитой костяными бусинами. Сбоку на нарте лежало добро, которое пригодится старику в последнем странствии. Вещи обыденные. Саня заметил чайник и пилу. Чайник без дна, а зубья пилы сломаны.
— А почему вещи испорчены? Дай вам Боже, что нам не гоже? — спросил он и тут же смутился — Нина обидится. Но девушка пояснила:
— Все вещи, которые усопшему отдаём, должны сломаться, умереть в этом мире, чтобы быть исправными в Мёртвых землях.
— Понял, — пробормотал Саня.
На шее оленьего остова висел медный колокольчик с какой-то надписью. Саня подошёл ближе — старинные буквы сплетались в слова: “Звонит, потешает, ехать поспешает. 1812 год”.
Саня поёжился. Нина положила на нарту упаковку печенья и плиточный чай.
— Смотри, смотри! — Саня показывал в гущу кустарника. — Там какой-то зверь.
Нина бегло взглянула на следы.
— Росомаха. Пойдём. Здесь нельзя долго находиться. Не принято, — сказала она Сане.
— Добыть бы такую зверюгу, — заметил он.
На обратном пути Нина молчала, вздыхала. Она думала, что в прежние времена шаманов хоронили высоко на деревьях. Два раза падали их кости наземь из прогнивших гробов, два раза поднимали шамана вверх, только на третий раз предавали земле. И всегда делали это десять шаманов и родственники. Такое она слышала от деда. Но он подобного не завещал. Может быть, потому что их немногочисленная родня не стала бы возиться с костями, да и где найти десять шаманов?..
А Саня думал о жизни, о том, как поедет в отпуск на Кубань. Возьмёт с собой Нину, покажет матери. И пускай ещё одна особа узнает, что есть на свете другие девки, — Галя, его бывшая. Нине он о ней не говорил.
А что можно привезти на память с Севера, кроме красавицы? В Дудинке видел всякие бирюльки, панно из меха, амулеты, рисунки. Чепуха. Нужно что-то особенное. И Саню осенило — росомаха, уродливая, хищная, из её шкуры он закажет чучело! Только надо зверя добыть. Если шляется росомаха вокруг могилы, Саня вернётся сюда с ружьишком.
Глава третья. В трёх лиственницах
— Санька, на охоту собираешься? — Николай лежал на кровати, подвинув к ногам масляный обогреватель, и читал. Потрёпанных журналов и книг осталось немало от прежних обитателей, Николаю было всё равно, что листать, — ему был важен ритуал отдыха. Он выпил, закусил, подвинул обогреватель к постели и читает.
— Не спрашивай под руку, — отмахнулся Саня.
— Эх, помер Акай, и выпить не с кем.
— Как это не с кем? Целая бригада.
— Ты лучше пей один, чем вместе с кем попало. Это Хайям сказал. Кто такой Хайям? Якут, судя по имени, — рассуждал старый сварщик.
— Я крайний раз читал в одиннадцатом классе, когда к выпускным экзаменам готовился. — Саня застегнул рюкзачок. Шёл он недалеко, ненадолго и припасов с собой брать не стал.
До этого Саня размышлял, как добыть зверя.
На приваду? Это значило, найти у кого-то в посёлке мясные отходы, отнести в лес и поставить капкан. Потом возвращаться домой и ждать, потом снова тащиться в лес. У Сани не хватило бы терпения. К тому же, сдохни росомаха в капкане, её саму сожрут песцы, лисы или волки… Да мало ли голодных в лесу?
Он решил попросить собаку у знакомого из посёлка и вытропить росомаху. В том, что Матвей согласится, Саня не был уверен и заранее приготовил магарыч — водку не из дешёвых.
— Так ты охотник? — удивился Матвей, коренастый широколицый оленевод, живший на окраине посёлка.
— Было дело на Кубани, — небрежно бросил Саня.
— Ну, бери Тришку. Жалко, что пожрал он. Собаку перед охотой не кормят, — заметил Матвей.
Тришка, средних размеров серый пёс, задорно поблёскивал раскосыми глазами. Одно ухо, порванное в драке, торчало немного вбок. Пушистый хвост лихо закручен бубликом. Саню Тришка знал — тот помогал Матвею делать паровое отопление в доме, трубы варил, котёл устанавливал. Когда Саня взял поводок и пристегнул к ошейнику, пёс так рванул вперёд, что Саня едва не упустил его. Сквозь пасмурные облака мигнуло солнце. День начинался хорошо. Саня представлял, как несёт домой росомаху. А шкуру пусть Нина снимет — она умеет, не откажется. Тришка, ночью стащивший из соседского сарая оленью ногу, тоже радовался — беззаботной прогулке на сытый желудок.
Дошли до знакомой поляны с захоронением шамана. Саня заметил, что ни печенья, ни чая на нарте уже не было, должно быть, птицы растащили или ветер сбил в снег. Но невольно представил старого Акая, который сидит в Мёртвых землях у костра и пьёт чай, а в очаге пляшет северное сияние.
Саня повесил рюкзак на сучок, отстегнул поводок, и Тришка закружил по снегу, обнюхивая следы зверей и птиц, а потом исчез за стволами деревьев. Саня зарядил ружьё, положил пять патронов в карман и огляделся. Низкие тучи закрыли солнце. Деревья с редкими ветвями, облепленными снегом, навевали уныние. Тришка замолчал. Саня решил найти его, и тут же пёс взорвался злобным, хрипло-визгливым лаем. Его голос звучал близко, Саня сделал несколько шагов и увидел Тришку под лиственницей. Глянул вверх — там, обхватив ствол лапами, сидела росомаха.
— Попалась! — Саня прицелился, выстрелил, росомаха упала с ворохом морозного снега, но не замерла, а бросилась прочь. Неуклюжими прыжками, неожиданно быстрыми, она пересекла поляну. Тришка нёсся за ней.
— Порвёт шкуру, попортит! — досадовал Саня, стараясь нагнать пса и росомаху. Дорогу ему преградил вал бурелома, неожиданного в редком таймырском лесу.
Саня, выругавшись, остановился; рядом, одурев от азарта, метался Тришка.
— С другой стороны обойду, может, на меня выскочит. — Саня пошёл в сторону. Пёс вдруг замолчал, и Саня обернулся к нему. Тришка смотрел не на бурелом, а туда, откуда они только что пришли. Шерсть на загривке взъерошилась. Пёс ощерился. Хвост Тришки уже не напоминал бублик, пёс поджал его.
— Тришка, ты чего? — Саня быстро оглядывался. Первой мыслью было — полярный медведь. Он мог затаиться за стволами деревьев, белый на белом. Тришка вдруг завизжал, бросился прочь и скрылся из виду.
— Тришка, ко мне! Одурел? Назад, скотина! — Саня кричал и понимал, что Тришке наплевать. Если бы Саня был его хозяином — другое дело. А зачем псу рисковать ради постороннего человека? Но в чём риск?
Саня, выругавшись для смелости, осторожно направился к поляне. Он давно взвёл курки и готов был сорвать злость на ком попало. Но белого хищника нигде не увидел. Поляну испещрили старые и свежие следы зайцев, белок, оленя. Поняв, что охота пошла прахом, Саня решил выпить горячего чая из термоса и возвращаться. Но где рюкзак? Он же висел на сучке неподалёку. Тщетно оглядывался Саня вокруг: рюкзак словно черти унесли. Поискал следы другого человека, предполагаемого вора, но заметил только свои. Ветра не было, но мороз усилился, смеркалось.
В это время Тришка, задыхаясь от ужаса, летел к посёлку. Псу чудилось — его нагоняет невиданный зверь, пахнущий падалью, человеческой, медвежьей, оленьей кровью, огромный, многолапый и многорукий. Только возле домов Тришка остановился, развернулся и ощерился. Бежать сил нет, но он не сгинет без драки!.. А позади никого не было. Только белый снег и одинокий след. Часто дыша, вяло огрызаясь на встречных собак, словно больной, Тришка добрёл до хозяйского двора, протиснулся в приоткрытые ворота, вполз под дом, стоявший на сваях. Там, в снегу, он прикопал остатки оленьей ноги. Добыча лежала на месте. Тришка припал рядом, прижал её лапой и стал точить зубами, заедая пережитый страх.
Поминая крепкими словами предателя Тришку, Саня поспешно зашагал в сторону посёлка среди истрёпанных ветром лиственниц. Он погрузился в собственные мысли. Вернётся на Кубань, дом подремонтирует; у дома два входа, он на две семьи. В одной половине поселится с Ниной, в другой будет жить мать. Потом вернётся на Север, контракт продлит. Нина останется с матерью. Он будет приезжать. Ребёнка заведут. Нина, конечно, узнает, что он путался с местной бабой и там тоже ребёнок, но это дело прошлое...
Он почти наткнулся на что-то и замер, отшатнулся — перед ним висел в воздухе череп оленя с ветвистыми рогами. Нет, не в воздухе, на жердине. Это был последний аргиш Акая.
— Провались ты! — Саня с изумлением смотрел на могилу. По времени он сейчас должен входить в посёлок. Но, получается, описал полукруг по лесу и вернулся на поляну. Мороз жёг нещадно. Звёзды ехидно перемигивались. Ночной лес напоминал новогоднюю открытку. Но Саню интересовало только возвращение домой. Он слышал, что человек может инстинктивно забирать вправо, если идёт без ориентиров, и решил отыскать свой первый след, который ведёт из посёлка. Сделал правильный выбор и снова отправился в путь.
Саня шёл и сокрушался о потерянном рюкзаке: там он оставил телефон, термос, бутерброды. Но с ним были ружьё, нож, зажигалка. Ничего. До посёлка всего полтора километра. Сейчас поздно, Николай, конечно, станет поучать задним числом, как надо было снарядиться в лес, что взять с собой. Потом предложит водки-матушки. Саня выпьет с устатку, навернёт горячие макароны с олениной, щедро политые кетчупом. Завернётся в два одеяла... На этот раз он наткнулся на аргиш быстрей. Снова на него вытаращился провалами глазниц олений череп. Снова Саня заматерился. Происходящее ни в какие ворота не лезло. Он даже слышал, как просигналила машина в посёлке, до людей было рукой подать. Близок локоток, да не укусишь. Саня решил разжечь костёр и заночевать в лесу.
Он наломал веток, чтобы было, на чём сидеть, пожалел, что не взял лёгкий топорик. Нашёл сушняк для костра, но тот не загорался, и Саня с отчаянием чиркал зажигалкой. Сколько брани услышал в эту ночь таймырский лес! Сунув закоченевшие руки в рукавицы, Саня побегал по поляне. Вдруг до него донеслось зловоние. Неужели от тела шамана? Он брезгливо посмотрел на аргиш, отошёл как можно дальше. Не вонь преследовала, а в лесу послышался треск, словно кто-то приближался. Может быть, это медведь, который прикопал падаль в снегу и теперь возвращается к добыче? Саня отступил за лиственницу, крикнул:
— Эй, кто там? — Не услышав ответа, выстрелил.
Шаги теперь удалялись, но вот они зазвучали с другой стороны. Он выстрелил снова, но вдруг с ужасом вспомнил, что у него остались только несколько патронов в кармане, основной припас был в украденном рюкзаке.
Эх, если бы Матвей отправился искать Саню с собакой! Но куда там... разве сообразит. Он, наверное, думает, что вернувшийся с охоты Саня отпустил пса.
Ему вспомнилось осеннее возвращение из леса. Сумерки. Белое лицо Нины с блестящими чёрными глазами, словно в зрачках спрятались две ранние звезды. Горят такие звёзды остро и стойко в бездне неба, где широко гуляет морозный ветер. И сколько ни ярится стихия, неколебимы они. Эх, не знает Нина, что происходит…
— В трёх соснах заблудился! Точнее, в лиственницах, — досадовал Саня.
Он нашёл в кармане свёрнутый лист — недавнее письмо от матери — и, подложив его под обломки коры, наконец, разжёг костёр. Он то и дело подбрасывал в огонь обломки сухих веток и так сосредоточился, что до него не сразу дошло: кто-то стоит напротив. Саня поднял глаза — за костром высилось странное, перекошенное на один бок существо в клочьях меха, одна лапа была отставлена в сторону, маленькая голова утопала в плечах, поросших шерстью, но казалась человеческой. Саня заорал, выставил перед собой горящий сук. Существо нехотя повернулось и вразвалку скрылось в чаще. Саня бросился искать ружьё, сорвал его с сучка, выстрелил в темноту.
— Господи, что это?
У него в глазах стояла спина существа в клочьях разномастной шерсти, серой, бурой, белой. Он ощущал запах падали. Попытался разглядеть следы, но опять не увидел медвежьих. А существо было выше него на голову.
— Вот кто стащил рюкзак и напугал собаку, — догадался Саня.
Нина просматривала сайт Кубанского аграрного университета, когда в окно постучали. Стекло затянуло льдом изнутри, и Нина сначала подумала, что пора снова топить печку. А уж потом присмотрелась к мутном пятну за слоем льда. Человека она не узнала, но это точно не Саня. Нина вышла на порог. Перед ней стоял, переминаясь с ноги на ногу, Николай — пожилой сварщик. Несколько раз он приходил к деду на чай, правда, под хмельком.
— Здравствуйте, — настороженно сказала Нина.
Она с опаской смотрела на гостя и жалела, что отперла дверь. Вдруг начнёт приставать? От пьяницы непонятно, чего ожидать.
— Здравствуй, дочка. Саня у тебя?
— Добрый вечер. Нет. А что?
— Ушёл он утром в субботу, сказал, что на охоту, ненадолго. Сейчас воскресенье, дело к ночи, а его нет. Я подумал, может, парень вернулся и у тебя заночевал?
— Он у меня вообще не ночует, — вспыхнула Нина.
Неужели Николай считает, что без дедова присмотра она ударилась в разгул?
— Тогда пойду я. — Николай понял, что сказал не то.
Но Нина уточнила:
— Я его уже дня три не видела. Звонил мне в пятницу, предлагал в воскресенье вместе в Дудинку съездить, снегоход у знакомого хотел взять. Вдруг один поехал?
— Я с тем знакомым сегодня говорил, он понятия не имеет, где Саня. Мы с мужиками, Лёхой и Ашотом, посёлок обошли, нет Сани нигде.
— А как он заблудился бы? Погода хорошая, вьюги нет.
— Может, на медведя наткнулся или волки напали. Люди и с оружием гибнут.
— Верно, — вздохнула Нина. — Я всё забываю, что он не местный.
— А то. Здесь даже местным несладко. Надо поиски начинать. Да ведь ночь, что сейчас разглядишь? Утром пойду к начальнику.
Глава четвёртая. Утро вечера мудренее
— Коля, я занят! Охота — это ваша забава, а у меня, знаешь, сколько дел? Санька ушёл с оружием, одет тепло, погода хорошая. Вернётся, — отмахнулся начальник, но тут же возвысил голос. — А вот за то, что он на работу не явился, я могу поставить вопрос об увольнении. Зашёл к кому-нибудь и обмывает добычу.
— Саня — человек ответственный! Вот я — да, бывало, запивал. А он всегда на работу, как штык! — горячился Николай.
— Вот с тебя-то он пример и взял! Спаиваешь молодёжь! А какой мастер был, какой наставник — всё утопил в водяре! Спичку поднеси — вспыхнешь. Иди отсюда...
— А ежели замёрзнет он? Кто отвечать будет? Я людям скажу, что к тебе обращался. Ты здесь власть. У нас даже участкового нет, до него сто пятьдесят километров. Телефон молчит.
Начальник присмотрелся к лиловому лицу Николая.
— Да ты пьян! Решил, что без напарника работать не пошлю? Всё, с меня хватит! Ты уволен. Завтра решим вопрос в бухгалтерии. И лети домой.
Николай, понурившись, вышел. Он понимал, что не только его состояние разозлило шефа — не в первый раз тот видит его нетрезвым в рабочий день. Но прежде только штрафовал. Сегодня начальника взбесило упорство, с которым Николай просил за Саньку. Год назад бригада бастовала из-за невыплаты зарплат, с тех пор начальник избавлялся от подчинённых, способных перечить ему. Видимо, заметил в Николае нечто опасное.
— Может, оно к лучшему. Напугал ежа голой ж... Новый год дома встречу, теперь мне Липецк курортом покажется, — ворчал Николай, возвращаясь к общежитию.
Он дозвонился в районную полицию, оттуда обещали прислать людей. Нина пошла к незаменимой соседке, собрались несколько человек искать Саню. Соседка Нюра заглянула к Матвею, но тот не открыл: то ли пошёл проверить загон с оленями, то ли спал, выпив.
Из райцентра приехали несколько полицейских на снегоходах, объединились с местными. Саню искали до сумерек, побывали в лесу, видели много следов и ни души.
Нина несколько раз прошлась по посёлку, при этом за ней увязался пёс Матвея. Добродушный, но вороватый. Нина припомнила его кличку, которая нередко звучала из уст местных жителей вкупе с крепкими выражениями. Тришка воровал не только еду, он мог стащить что угодно. Например, сапог от крыльца или кофту с бельевой верёвки. Пёс был молодой и видел в чужих вещах игрушки, которые можно таскать и рвать зубами. Матвей убеждал соседей, что Тришка повзрослеет и угомонится. Пытался задобрить обворованных олениной или рыбой, чтобы не пристрелили пса. Привязывал Тришку, но тот умудрялся вывернуться из ошейника.
Николай не был настроен на выходной, ему хотелось действовать. Но что он мог предпринять? Старый сварщик вышел из посёлка. Перед ним сверкала равнина, слева она сливалась с небом, справа виднелась тёмная линия леса. Николай вспомнил, что в старые времена северяне носили повязки с узкими прорезями, спасающие глаза от этого блеска, — Акай рассказывал. Николай жаловался ему, что зрение испортил, глядя на сварку. Сколько сил работа забрала...
Николай вынул из кармана бутылку.
— За свободу! Хватит ишачить на дядю.
Отхлебнул. Водка, словно тонкий язык пламени, скользнула вниз и окатила приятным жаром. Всё вокруг стало мило глазу: и небо с низким солнцем, по которому с запада накатывали тучи; и сверкающая тундра, где синие росчерки теней лежали в колеях снегоходов и лыжне. Следы уходили и влево, и прямо, и вправо. Какой из них Санин — неясно.
— Ночью снег обещали, всё занесёт, — вздохнул Николай. Он сунул бутылку в карман и огляделся. В стороне вертелся песец.
— Эх, братец, жрать хочешь, не иначе. — Николай пошарил в карманах, обнаружил кусок батона. Он отломил часть и бросил песцу. Снова достал бутылку.
— За здоровье! И за твоё тоже. А то застрелит какой-нибудь дурень… — Он снова отхлебнул. Тепло разошлось по телу. Душа тоже согрелась. Хотелось откровенного разговора с понимающим человеком. Как раньше со стариком Акаем.
— Пойду навещу, — решил Николай. Он подумал, что на могилу нужно что-то положить из съестного — такова нганасанская традиция, но возвращаться с полпути нельзя — это русская примета. Николай нашёл баланс между двумя суевериями — решил, что пожертвует кусок батона. Всё равно Акай не пил, не курил, значит, остатки водки или сигареты ему оставлять не стоит — обидится.
Николай брёл по насту, рассуждал сам с собой, улыбался суетливым птичкам, кивал редким деревьям. Потом обратился к покойному товарищу:
— Вот, Акай, пропал напарник мой. Замёрз, должно быть. Бедняга! Двадцать шесть годов. Хороший парень, работящий. Внучку твою любил, хотел увезти на Кубань. А ты бранился на них. За что? Мы намучились, пусть молодёжь поживёт. Выдал бы её замуж, отпустил. А ты завидного жениха гнал. И что теперь? Девка одна, парень пропал. Нехорошо. Нельзя чужой век заедать...
Николай размахивал руками, качал головой, оглядывался. Со стороны казалось, что он видит рядом собеседника, спорит, осуждает. Потом сунул бутылку в карман и затянул хрипловатым голосом:
Мы шли под конвоем морозной тайгой,
покорные каторжной доле.
— Бежим, — закричал мне напарник лихой,
уж лучше погибнуть на воле.
Он споткнулся, сел, погрозил пальцем кочке:
— Не прыгай под ноги!
Поднялся и побрёл дальше, порой проваливаясь в снег.
Глава пятая. Шаманка Нягэ
С первых дней после смерти деда Нина не чувствовала одиночества и только через несколько дней поняла, почему. Шаманская шуба ощущалась ею как живое существо. Словно кто-то ещё, давно знакомый, находился в комнате. Наверное, и раньше было так, но это чувство заглушали голоса людей и шум обыденной жизни. Она слышала, что некоторые шаманы отдавали свой наряды и бубны в музей, но дед не понял бы этого.
Она вспомнила, как нотариус в Дудинке, у которой Нина оформляла наследство, сказала, что если Нина принимает хоть что-то из завещанного, то принимает всё. Ох, не только деньги и дом завещал старый Акай, но и шаманскую шубу, но и судьбу шамана. Так и вертелись в голове слова деда:
— Мне духи помогут тебя найти.
А ей помогут найти Саню? Нина сняла с гвоздя шаманский костюм и встряхнула от пыли. Костюм зашуршал и зазвенел. Он был сшит из оленьей шкуры мездрою вверх и выкрашен жёлтой краской. Надевался через голову, как вся верхняя одежда нганасанских мужчин. Тяжёлый. На груди прикреплено медное солнце. На спине — изображение луны и маленькие животные и птицы, тоже медные. Нина разглядела оленя, лебедя, журавля, ворона, гагару. На плечах вышиты два гуся. На рукавах — лица духов без рта, чтобы случайно не проглотили душу человека. Как-то дед, застав её за печкой, попытался объяснить значение символов, но теперь Нина помнила немногое. Лебеди отгоняли злых духов, гагара помогала спуститься в Нижний мир, журавли помогали роженице. Позади шубы, на том же гвозде, она заметила кожаный мешок, сняла его, извлекла несколько предметов. Бубен, костяную колотушку, повязку на голову, по бокам которой висели колокольчики. Звон их отпугивал зло.
Нина рассмотрела бубен. Когда-то дед сказал ей, что на бубне изображают карту миров или местность, где шаман кочует. Он давно хотел сделать новый рисунок, потому что на прежнем нарисованы опушка леса и чум, а дед не появлялся там сорок лет, с тех пор как переселился в посёлок. Рисунок на бубне стёрся. Нина, стремясь отсрочить камлание, достала маркер и начертила на бубне домики и знакомые созвездия над ними.
Нина подняла над головой шубу и нырнула в пыльную глубину, а вынырнула шаманкой Нягэ. Она оглядывала себя, осторожно прикасаясь к изображениям на шубе, железным и костяным, резным и меховым. Ей показалось, что пальцы обжигает, в них входят неведомые силы. Вес шубы абсолютно не ощущался, что удивило. От печного жара лёд на окне растаял, и Нягэ выглянула на улицу: не хотелось, чтоб её застали одетой в дедов наряд.
На снегу неподвижно сидел пёс. Он не суетился, не выл, уставился в окно. Но это же Тришка, который ни минуты не усидит на месте! Нягэ вышла на крыльцо в шаманской шубе. Пёс, склонив голову, подошёл ближе, вильнул хвостом и снова сел. Насколько Нягэ знала Тришку, сейчас он должен был носиться вокруг или скулить, попрошайничая.
— У каждого шамана есть животное-помощник, — вспомнила Нягэ.
Она зашторила окно. Ах, много ли накамлаешь, если стыдишься шаманского наряда? Живи она в чуме, центром действа стал бы очаг. Но печь стояла в углу. Нягэ нашла старинное железное блюдо, положила на пол в центре комнаты. На блюдо положила несколько горящих угольев. Бросила на них половину пучка трав, найденных в шаманской сумке. Сверху пристроила кусочки оленьего мяса и хлеба — угостила духов. Ах, как бы помогли советы деда, от которых она отмахивалась!
Травы сначала вспыхнули, потом начали чадить, густая струйка дыма прихотливо вилась, расплывалась. Сначала мутная белизна наполнила углы, повисла пеленой под потолком. Потом затянула всю комнату. Трав мало, а дыма много, удивилась Нягэ. Закашлялась, подавила минутный порыв выбежать на свежий воздух. Тут вспомнилось, что когда к деду приходили два гостя-шамана, под дверь в комнату, где сидели Нина с бабушкой, полз такой же дым. Бабушка открывала форточку, выгоняла его полотенцем, читала заговор.
Внучка тогда не понимала, к кому бабушка обращается.
Дым колом стал в горле, предметы перед глазами расплывались и медленно качались, словно Нягэ опускалась на дно мутного озера. Вот почему шаману нужна помощь гагары — в Нижний мир ныряют, словно в океан. Нягэ неуверенно ударила колотушкой в бубен, ещё раз, а потом колотушка, словно сама собой, стала бить размеренно и отчётливо. Гул проходил сквозь тело Нягэ, сердце поспевало за бубном. Она пошла вокруг блюда с травами против часовой стрелки, всё быстрей и быстрей. Травы начали чадить сильней оттого, что полы одежды развевались. Голова закружилась, Нягэ едва не упала. Она закашлялась, ритм ударов сбился и участился вместе с ударами сердца.
Её охватил страх, что произнесёт что-то несуразное. Оказалось, что все эти годы она верила в духов! Она вспомнила, что часто шаман ведёт диалог со своим помощником-человеком или сам с собой. Тихо ударяя в бубен, она заговорила:
— Здесь ли ты ныне, почтенный Акай?
Я ненадолго тебя потревожу.
Остановилась, закрыла глаза, а когда открыла их, дед сидел за столом. То ли Нижний мир проявил себя в Среднем мире, то ли их изба перенеслась в Мёртвые земли — некогда было гадать.
Лицо деда освещал огонь из открытой печки. Кирпично-красное, бесстрастное. Глаза, как осколки антрацита, — сплошная чернота. Нягэ подавила страх, быстро произнесла:
— Только не гневайся и не кори,
а помоги мне полезным советом.
Где мой охотник теперь, подскажи,
как отыскать его в тундре бескрайней?
Дед молчал, но его поза изменилась, теперь левая рука лежала на столе.
— Что ты готова отдать за совет?
Что обменяешь на мудрое слово? —
вдруг вопросил дед её устами. Нягэ стала лихорадочно вспоминать, что можно предложить духу.
— Может быть, мяса, почтенный Акай?
Жирного мяса с угольев горячих?
Дед покачал головой.
— Может быть, чаю, почтенный Акай?
С травами, с ягодами голубики?
Или парного налить молока?
Или отведаешь вяленой рыбы?
Дед отмахнулся, и с её уст сорвалось:
— Станешь шаманкою, Нина-Нягэ,
значит, к тебе возвратится охотник.
Нягэ остановилась, опустила бубен, в её голове пронеслось: “Зачем я говорю это?” Но ведь именно этого потребовал бы дед. Она знала строй его мыслей. На её глаза навернулись слёзы. Она попробовала откупиться:
— В жертву оленя тебе принесу,
странствовать будешь по Нижнему миру.
Птиц быстрокрылых в силки наловлю,
к Верхнему миру поднимешься с ними.
Но дед при жизни не путешествовал, а теперь тем паче не собирался.
— Станешь шаманкою, Нина-Нягэ,
жизнь человека немалого стоит.
Она попыталась сослаться на глупость.
— Некому будет меня посвятить.
— Я посвящаю, не надо робеть.
— Некому будет меня научить.
— Ветер нашепчет, вода нажурчит.
Легко сказать... Дед оставил только один выход. Она не хочет, чтобы Саню нашли в оттепель ткнувшимся лицом в ягель, обглоданного песцами и лисами, или совсем не нашли ничего, потому что медведь сожрал.
— Я соглашаюсь, почтенный Акай,
Пусть возвратится мой русский охотник, —
вздохнула она.
— Крепко своё обещанье держи,
чтоб не разгневать бесчисленных духов, —
строго добавил дед.
Нина ощутила страшную усталость. Но следовало отправить старика в Нижний мир.
— Я за ответ тебя благодарю!
В Мёртвые земли вернись и покойся.
Она пошла по часовой стрелке, возвращаясь в Средний мир, разводя мост между живыми и мёртвыми. Быстро, дробно била в бубен. Сейчас он нёс её вверх, как олень. В чистую светлую избу, где она хозяйка. Она бросала взгляды на деда, но он словно чего-то ждал. Нельзя душе усопшего быть среди живых. Нягэ не знала, что делать. Поэтому открыла дверь и стала гнать дым на улицу бубном, повторяя заговор бабушки:
— Не мы с вами, не вы к нам, без обиды расстались, а мы дома остались.
Донёсся скрежет снаружи. Она увидела сквозь занавеску силуэт. Услышала заполошный лай. Тришка с улицы заглядывал в окно, встав на задние лапы. Нягэ заметила, что дед уже не сидит на лавке у окна. Исчез. И травы не дымили, осталась только горстка пепла. Она вернулась в Средний мир.
Нягэ стащила шаманский наряд, который стал неимоверно тяжёлым, обрушила его на лавку. Закрыла печь заслонкой. И снова стала Ниной. Но теперь знала, где находится Саня. Знание открылось просто, словно всегда было, словно Саня перед уходом предупредил, что пойдёт к могиле её деда. Ну, конечно! Увидел росомаху, запомнил, решил добыть невиданного зверя. Нина настолько привыкла к традиции северян избегать кладбищ и опасаться шаманских захоронений, что ей не могла бы прийти в голову идея явиться туда для развлечения. А Сане, чужаку, пришла. И Нина подумала впервые, насколько она и Саня разные.
Нина повесила за печку шубу. Оделась. Нашла в коридоре свои лыжи. Вышла из дома. Полярный день заканчивался. Она думала, что теперь придёт в себя, станет прежней. Но состояние, овладевшее ею, не уходило. Тундра говорила с ней, словно воздух был полон незримых существ, и каждый со своим нравом.
— Я просто надышалась дымом. Непонятно, что за травы хранились в шаманской сумке, — говорила она сама себе вслух, но голос звучал незнакомо. Он стал более звучным, глубоким. Лыжи несли её сами собой. Впереди спешил пёс. Нина ощущала себя частью тундры, словно махнёт левым рукавом — начнётся ветер, махнёт правым — пойдёт снег. Ветер, снег, деревья, дым из труб, птицы и звери понимали её, и она их понимала. Более того, Нина чувствовала, что в обновлённом мире стала сильней, она может менять его. Насколько далеко простиралась эта власть? Её границы Нине предстояло искать и изучать в трёх мирах. Захватывающее ощущение. Словно она стала повелительницей стихий, Снежной королевой Таймыра. Но за это особенное состояние, за прорывы в неведомое предстояло заплатить. Никаких Нины и Сани на Кубани, а Нягэ одна в тундре. Наконец странное состояние стало отступать.
— Дедушка, ты доволен теперь? Буду сидеть до старости в твоей избе, носить твою шубу, камлать, как ты, а моё счастье где? — мысленно начала упрекать Нина. И тут же обрывала себя: — Это я сама навыдумывала. А камлала затем, чтобы успокоиться. Могла и без этого шоу сообразить, где Саня. Выстроить логическую цепочку: охота — значит, росомаха, а росомаха — значит, возле могилы деда. И ни при чём здесь духи. Это вроде бабушкиных историй. Должно быть, старушка не любила дедовых друзей, двух гостей-шаманов, если рассказывала такое:
— Страшные люди. И где дед с ними знакомство свёл? Может, когда ссыльным был в чужих краях. В их племени, если шаман не может справиться с врагом, он собирает части мёртвых тел животных и жилами сшивает куски падали. У существа могут быть оленьи ноги, чтобы быстро бегал, медвежьи лапы, чтобы заломать жертву, и голова мертвеца, чтобы хоть что-то понимать. Бывает, пришивают существу ласты нерпы, чтобы могло плавать, крылья птицы, чтобы летало. А потом шаман оживляет его и отпускает. Чудище это вед’омо одной целью — уничтожить человека, ненавистного шаману. Хочешь, сделаем тебе такого слугу? Пусть спит в мерзлоте до чёрного дня.
— Из клочьев собран. На него рукой махни — развалится! — посмеивался дед.
— Никто не справится с ним, только шаман сильнее нас, — поясняли гости.
Как верить в такие сказки? Нина ни одного чуда не видела — ни доброго, ни злого. Люди от отчаяния становятся суеверными, вот как она сейчас.
Тришка вбежал в лес и замедлил шаг, он ощутил знакомое зловоние и встал. Нина заметила, что пёс насторожился, но поняла это по-своему и закричала:
— Саня, ты здесь? Я пришла!
Тришка ощутил, что к запаху падали медвежьей, оленьей, человеческой присоединяется запах страха. Существо испугалось. Тришка бодро залаял, оглядываясь на Нину.
— Саня, ты там? — Нина бросилась туда, куда смотрел Тришка. Пёс сначала обомлел, но потом услышал удаляющийся хруст снега — существо убегало. Оно боялось его спутницы. Тришка заголосил торжествующе-яростно: мол, проваливай отсюда!
Он перегнал Нину и готовился взять реванш за свой давний испуг. Но девушка остановилась и разочарованно огляделась. Вокруг только звериные следы.
— Кажется, оленя спугнули, — упавшим голосом произнесла она.
Тришка носился вокруг, лаял, он знал слово “олень”, но не мог объяснить Нине, что она ошиблась. Это не олень, а опасная тварь, её нужно разорвать в клочья, чтобы больше не подкрадывалась. Но Нина махнула рукой и побрела в направлении поляны, где покоился старый Акай. Она не успела увидеть аргиш, как столкнулась с Николаем и Саней. Её друг опирался на плечо старого сварщика, оба пошатывались. Только у Николая физиономия была багровой, пьяной, а у Сани — измученной с белыми пятнами обморожения на щеках, потом эти пятна станут красными. Нужно срочно смазать гусиным жиром — так бабушка учила. Николай тащил рюкзак и лыжи, да ещё и ухитрялся поддерживать Саню. Нина бросилась к ним, подхватила Саню с другой стороны, тот поморщился:
— Я сам. Всё в порядке.
— Ты где пропадал? Почему? Ногу вывихнул? Тебя искали полиция и местные.
— Гул моторов слышал, кричал, а толку не было. Сам найти дорогу не мог. Словно леший водил. Ещё образину какую-то видел.
— Ты зачем на росомаху охотился? Это дедушкин дух-помощник, — упрекнула Нина.
— Не неси чушь! — дёрнулся Саня. — Животное и есть животное.
— Есть многое на свете, друг Горацио, что и не снилось нашим шаманам. Это Шекспир сказал. Кто такой Шекспир? Ненец, судя по имени, — философски заметил Николай.
— Саша, это дедушка рассердился. Только я не понимаю, почему он тебя Николаю отдал, — задумалась Нина.
— Мы с Акаем друзья. Чего мелочиться? — заявил Николай.
— Я не вещь, чтобы отдавать меня. Совсем рехнулись, — огрызнулся Саня.
Солнце село, но на западе горела тонкая красная линия.
— Если Саню нашла не я, значит могу не становиться шаманкой? Значит, дедушка оставил мне выбор? — ломала голову Нина, но Саня казался ей чужим. Злой, как будто не рад встрече, говорит обидное. Она, конечно, простит. Но что дальше будет? Саня смотрел под ноги. Его рука на её плече лежала тяжело, как мёртвое животное. Николай горланил песню. А Тришка вертелся вокруг и надеялся, что его чем-нибудь угостят, а не угостят, он найдёт, что стащить.
МАРИНА СТРУКОВА НАШ СОВРЕМЕННИК № 11 2024
Направление
Проза
Автор публикации
МАРИНА СТРУКОВА
Описание
СТРУКОВА Марина Васильевна родилась в п. Романовка Саратовской области. По образованию филолог. Работала учителем и сотрудником СМИ. Публиковалась в изданиях “Наш современник”, “Москва”, “Роман-газета”, “Север”, “Нева”, “Подъём”, “Молодая гвардия”, “Дрон”, “Волга XXI век” и других. Лауреат конкурсов им. Ю. П. Кузнецова, им. Н. А. Некрасова, “Молитва”, “Прекрасные порывы”, “Добрая лира”, “Пишу в стиле Шукшина”. Живёт в Тамбове.
Нужна консультация?
Наши специалисты ответят на любой интересующий вопрос
Задать вопрос