МОЯ РОДОСЛОВНАЯ
ВОСПОМИНАНИЯ
Продолжение. Начало опубликовано в № 10 за 2021 год.
Посвящаю моему дорогому
другу и соратнику
Эрнсту Фаритовичу Исаеву
Прекрасная Валентина
3 марта 1991 года, в годовщину освобождения Болгарии от 500-летнего османского ига, я первый раз летел в эту страну. Рано утром в аэропорту Софии меня встретила молодая прекрасная русская женщина Валентина Георгиевна Дачева, Прекрасная Валентина, как ее звали в Болгарии. В студенчестве в Москве вышедшая замуж за болгарина-аспиранта и позже основавшая в обрушенной тогда в жуткую нищету Болгарии сеть магазинов секонд-хенда (вторичной одежды), в которой будут спасаться-работать 72 русские женщины-беженки со страшной судьбой из бывших братских республик умирающего СССР, сама она успеет до русского погрома в Киргизии вывезти из Фрунзе в Москву своих родителей.
К удивлению в то время особенно похотливых (чем бы поживиться) таможенников в Шереметьево, у меня в рюкзаке по совету Прекрасной Валентины будет лишь пять буханок чёрного, долго не черствеющего черниковского хлеба, (в то время в Болгарии вообще не было чёрного хлеба), пара бутылок самопальной водки, купленной в каком-то сомнительном балке, всё это — лучший по тем временам подарок, и, на всякий случай, шмат сала — вдруг голодать придётся. Окажется, что мне не просто закажут номер в гостинице, а даже оплатят апартаменты в четыре комнаты в лучшей гостинице “София” на центральной площади столицы, с окнами на памятник российскому императору Александру II, названному болгарами Царём-освободителем. Не заходя в гостиницу, Прекрасная Валентина поведёт на боковую улицу, начинающуюся от гостиницы: “Читай!”. На стене первого дома я прочел: “Улица имени Ивана Аксакова”.
В гостинице меня ждали за накрытым не по-утреннему богатым столом бывший член ЦК Компартии Болгарии, генеральный директор известной далеко за пределами страны фирмы “Болгарская роза”, уже еле держащейся к тому времени на плаву, Никола Караколев, и господин Истилиан Сиджимков, седой в годах мужчина с приятным тихим говором, точного статуса которого по дороге из аэропорта Прекрасная Валентина мне не назвала, может, и сама не знала, только сказала, что в недавнем прошлом, кажется, резидент болгарской разведки в Бельгии. Зная от Прекрасной Валентины, что у Николы Караколева русская жена, и что она, узнав о моём возможном прилёте, просила, чтобы я по возможности привёз хотя бы ломоть чёрного русского хлеба, я великодушно подарю ему один из караваев. Истилиан Сиджимков, который меня молча будет встречать и провожать в аэропорту в каждом будущем моем прилёте, на следующий день в приватной беседе за городом на даче бывшего посла Болгарии в Канаде, подарит мне расшифровку знаменитых французских духов “Шанель-5”, как сейчас помню, из 83 компонентов: “У вас в Уфе мощная химическая наука и промышленность, замените 2-3 компонента, и будут духи, например, “Айгуль”, и никто к вам не придерётся”. А бывший посол Болгарии в Канаде, отведя меня в сторону, скажет: “Я еще в 1983 году информировал по своей линии, что посол СССР в Канаде господин Александр Яковлев, по всей видимости, завербован американской разведкой. Наверное, и другие сообщали, но, смотрю, ничего не изменилось, или мне и другим не поверили, или там у вас наверху завербован был не только он, иначе ничем не объяснить факт, что чем дальше, тем выше он продолжал подниматься по служебной лестнице, никого не смущало, что он, русский по отцу и по матери, не любил родной русский народ, даже нам в Болгарии это было хорошо видно”.
— Вы знаете, у нас, что он завербован американской разведкой, говорят шёпотом и даже уже вслух чуть ли не на каждой кухне, — разочаровал я старика.
— Первой заметила странности в его поведении моя жена. Мы жили в Оттаве в одном доме на одной лестничной площадке, наши жёны дружили, мы поначалу не раз вместе по вечерам чаёвничали, потом он постепенно стал отдаляться, жена его, Нина Ивановна, хорошая, приветливая русская женщина, стала замкнутой, тоже стала сторониться нас, а однажды расплакалась наедине с моей женой: “Ты знаешь, он стал какой-то другой, чужой”. “Не может же быть, что у него появилась другая женщина?” — осторожно спросила моя жена. “Не думаю, — ответила Нина Ивановна. — Меня тревожит, что мы стали жить не по средствам... откуда деньги, спросить не решаюсь...”
Но это будет завтра, а сегодня, 3 марта, прямо после самолета и завтрака в гостинице “София” Прекрасная Валентина на “рено” везёт меня на легендарный Шипкинский перевал, где впервые, в отличие от прежних лет, не планировались никакие праздничные мероприятия. В административном округе, в каком находилась Шипка, не было никакой власти, старую разогнали, новую уже полгода никак не могут выбрать. По улицам Софии бродили люди с транспарантами “Турки лучше, чем русские!”. В популярной демократической газете с таким близким нам ленинским названием “Искра” опубликована статья, в которой Равноапостольные Кирилл и Мефодий, основатели современной славянской письменности, особо почитаемые в Болгарии, были названы греческими шпионами, внедрёнными в болгарское самосознание, в новых школьных учебниках страшное 500-летнее османо-турецкое иго называлось уже не иначе, как благотворным турецким присутствием.
В Софии была туманная изморось, её постепенно сменил снег, а когда мы стали подъезжать к перевалу, уже была минусовая температура и закрутила метель, а дорога превратилась в сплошной гололёд. Путь нам преградил шлагбаум, полицейский офицер сказал, что дорога на перевал из-за метели и гололёда закрыта, праздника, в том числе, и по этой причине не будет, и никаких доводов не хотел слушать. Тогда Прекрасная Валентина предъявила ему последний довод: “Я везу русского писателя, прадед которого воевал на Шипке, и он обязательно сегодня там должен быть! Он специально прилетел из России, чтобы почтить память погибших! Если для нас, болгар, уже не свят этот день, не мешайте ему!” Насчёт моего прадеда, она, конечно, выразилась слишком сильно, у меня не было сведений, что кто-то из моих прадедов, воевавших в ту русско-турецкую войну, воевал именно на Шипке, но вырвавшееся сгоряча слово обратно уже в рот не загонишь. Офицер, отойдя в сторону, стал говорить с кем-то по рации. Потом обратился ко мне: “Пропущу при условии, что вы сами сядете за руль, впереди во всех смыслах русская дорога: ваш прадед, воевавший на Шипке, крутой подъём, метель, а главное, гололёд. Я был в Москве и никак не мог понять, как машина на скорости в 80 километров вдруг останавливается перед светофором”.
Я сел за руль. Машина беспомощно елозила на льду, и я попросил, чтобы полицейские подтолкнули меня, помогли тронуться с места. В Болгарии, как и во всей Европе, кроме самых северных стран, не пользуются шипованными шинами. Наконец осторожно, внатяг тронулся с места и, помаленьку набирая скорость, потянулся вверх, к перевалу, и на тот момент у меня была единственная мечта: не опозориться мне на “во всех смыслах русской дороге”, утянуться лишь бы за поворот, а там посмотрим. Так нам удалось дотянуть почти до самого перевала, потом машину пришлось оставить. Через какое-то время нас догнал колёсный трактор, мы забрались в его кабину, и через полчаса были на нижней части перевала. Оставив Прекрасную Валентину внизу, я начал по нетронутому снегу подниматься к стоящему высоко над перевалом Памятнику Свободы. Через час меня догнали и стали прокладывать мне дорогу хорошо экипированные молодые парни со знаменем, как они объяснили — монархисты: “Мы в любом случае поднялись бы на Шипку, но временили, ждали, когда, согласно прогнозу, потеплеет и растает лёд на дороге, а тут кто-то позвонил, что, несмотря на непогоду, на Шипку уже поехал русский писатель с родины Ивана Аксакова”.
Взошло солнце, метель стихла, я оглянулся; за нами уже шёл взвод горноспасателей, к нижней части перевала подъезжали машины, автобусы... И к 2 часам, когда в прежние годы традиционно начинался праздник, около Памятника Свободы собралось около тысячи человек: представители политических партий, общественных объединений, в том числе национального движения “Русофилы”, один из руководителей которого, известный не только в Болгарии, певец Бисер Киров станет моим большим другом. Больше всего было простого люду из ближайших сел и деревень. Мне дали слово, я говорил от имени России.
В это время с запозданием снизу подошли трое крепких мужиков. Один, по всему, главный, с бровями, как у Брежнева, в пыжиковой шапке и дублёнке, своего рода униформе советских партийных и государственных чиновников — я сразу насторожился, заподозрив в нем “своего”, — решительно протиснулся к импровизированной трибуне. Дождавшись, когда я закончу, он обрушился на меня: “Кто вы такой? Почему по прилёту не зарегистрировались в посольстве или консульстве? Кто вам дал право устраивать демонстрации в чужой стране?” “А вы кто такой, чтобы орать на меня?” — выждав, когда он выдохнется, в свою очередь, спросил я. “Чрезвычайный и полномочный посол СССР в Болгарии Шарапов Виктор Васильевич”. — “Очень приятно, а то я подумал, что из КГБ!” “И не просто из КГБ, а генерал-майор КГБ! — неожиданно парировал он. — Я могу прямо сейчас вас арестовать!.. По возвращении домой вас ждут большие неприятности!” “Может, мне тогда не возвращаться?” — усмехнулся я. “Не ёрничайте! Все гораздо серьёзнее, неприятнее, чем вы думаете... Отойдем в сторону!.. Почему вы подчеркнуто говорили от имени России, ни разу не упомянув СССР?” “Потому что тогда спасла Болгарию Россия, а не СССР”, — снова усмехнулся я. “Ладно, замнём это дело! — неожиданно сменил тон чрезвычайный посол. — Но в Москву может пойти телега помимо меня... Зашли бы ко мне вчера, вместе поехали бы!”. “Вы запретили бы мне! — засмеялся я. — А вам приглашения не было, потому как официально праздник не был назначен. А без приглашения вы бы по своему дипломатическому статусу не могли бы поехать”. — “Но сегодня же — поехал!” — “Нарушили дипломатический этикет, вам могут предъявить протест”. — “Всё, хватит!.. Всё-таки зайдите завтра ко мне, обговорим ситуацию, это в ваших интересах...”
На следующий день я в посольство не зашёл, оказалось, что меня ждали в городе Пловдиве, где демократы в очередной раз пытались снести памятник Алёше, советскому солдату, и две стены стояли друг против друга, а потом вообще всё закрутилось, и я забыл об обещании послу. Выяснилось, что утром было принято решение о сносе памятника уже на государственном уровне, вопрос был только в нехватке средств на снос этого огромного сооружения. Прекрасная Валентина предложила мне прямо с митинга в Пловдиве ехать к президенту Болгарии Желе Желеву, чтобы попытаться остановить потуги в сносе памятника. “Да он не примет!” — говорил я ей. “Меня примет, он меня знает, я помогла ему в одном деле, а ты мне нужен как представитель России”. “Но это будет расценено, как вмешательство в дела...” — начал я, но она меня остановила: “Ты будешь молчать! Твоя роль только присутствовать!”
К моему удивлению, президент Желе Желев принял нас без всяких проволочек. Он был любезен с Прекрасной Валентиной, как со старой знакомой. “Господин президент, я буду краткой, зная о Вашей огромной занятости. Как мне стало известно, в конце концов, Вами принято решение о сносе памятника русскому солдату Алёше в Пловдиве”. — “Да, но это не моё решение, это решение всего болгарского народа, считающего, что памятник олицетворяет оккупационный советский режим”. — “Не будем спорить по этому вопросу. Я слышала, что вопрос упёрся в недостаток средств на снос памятника”. — “Да, вы хорошо знаете экономическое положение в стране, но постепенно изыщем средства”. — “Давайте я Вам помогу!” — “Каким образом?” — “Давайте подойдём к окну”. Желе Желев несколько удивился, тем не менее, пожав плечами и улыбнувшись, встал из-за стола. “Вон видите величественный храм во имя Святого Александра Невского, построенный, кстати, русскими? А между ним и зданием парламента — пустырь? Это моя земля, закреплённая не только болгарским, но и международным правом, все документы вот в этой папке. Я за свой счёт осторожно разберу памятник Алёше в Пловдиве, перевезу и поставлю его на своей земле между храмом и парламентом, и Вы ничего не сможете со мной сделать... Так что подумайте!..”
По вечерам в своих четырёхкомнатных апартаментах, экономя привезённый мной чёрный хлеб на подарки, налегаю на сало, запивая его красным сухим вином “Гъмза” (его завозили в одно время и в СССР, магазины Софии были пусты, на полках только ряды этой самой “Гъмзы”), смотрю телевизор: если Россия в то время спасалась латино-американскими сериалами про фазенду и рабыню Изауру, то здесь я смотрел другой сериал изо дня в день: суд над Генеральным секретарем Болгарской компартии Тодором Живковым, может, самым нормальным, человечным из всех тогдашних генеральных коммунистических секретарей, кстати, смещённым со своего поста по приказу возненавидевшего его за эту человечность Михаилом Горбачёвым. Суд походил на шабаш в сумасшедшем доме, единственным нормальным человеком на нём был подсудимый, а главное обвинение протии него заключалась в том, что его зарплата была в полтора раза выше средней по стране. Позже, оказавшись случайно на Болотной площади в Москве во время демократической истерии, я пришёл к выводу; что либеральная зараза везде одинаково гнусна, эти человекоподобные особи, собравшись в стаю, превращаются в нечто вроде гиен... Потом я буду свидетелем взрыва мавзолея Димитрова. Его родственники, согласовав с властями, ночью перезахоронят прах на городском кладбище, в первое время держа это в тайне, чтобы не надругались братушки-болгары.
По возвращении домой я ждал каких-либо неприятностей, обещанных послом СССР в Болгарии, но всё обошлось. Через год Виктор Васильевич Шарапов был в Болгарии уже послом не СССР, а России. Недавно заглянул в Википедию: “Китаист, сотрудник журнала “Дружба” в Китае на русском языке, работа в ЦК КПСС опять-таки по китайскому направлению, помощник генеральных секретарей Андропова, Черненко и Горбачёва”. В 1988-м он, китаист, почему-то назначен чрезвычайным и полномочным послом в Болгарии. Что, не было балканиста? Или отправили в своего рода опалу, как это нередко бывало? И что меня дальше поразило: с 1992-го по 2019-й, по день своей смерти, в течение 27 лет: Виктор Васильевич Шарапов — президент Общероссийской организации “Союз друзей Болгарии”.
Позже, уже в лучшие времена, с замечательным телережиссёром-документалистом Венерой Юмагуловой мы будем снимать документальный фильм “Иван Аксаков и Болгария”, проедем всю страну вдоль и поперек, в один из дней приедем к вечеру, вымотанные жарой, в г. Пазарджик, в котором уже полтора века существует гимназия “Иван Сергеевич Аксаков”. Директрисой — Александра Николаевна Полищук-Оболенская — кажется, двоюродная сестра нашей замечательной актрисы Любови Полищук, столь же красивая, только с примесью восточной, может, даже турецкой крови, внучка прапорщика Белой армии, пробиравшегося в 1922 году из Африки в Прагу, чтобы поступить там в недавно в основанный президентом Чехословакии Русский институт для русских беженцев, и застрявшего по пути в Пазарджике — встретил тут красавицу-болгарку... Устроившись в гостиницу, выйдем на улицу, сядем за столик, чтобы отдышаться и перекусить. Мимо идёт мужик, увидел меня:
— Снова прилетел? Почему не позвонил?
— Не успел, только что устроились в гостиницу, думаю, сейчас позвоню.
— Называется, друг! — обратился он к моим спутникам, которые были в Болгарии впервые. — Забыл: когда в 92-м горел генштаб, и искали руку Москвы, как мы его ночью перебрасывали через границу в Турцию...
В один из моих прилётов в Пазарджик случилась такая история. Ко мне в гостиницу пришел заместитель кмета (главы) города:
— У нас в воскресенье большой праздник: 100 лет нашему сельскохозяйственному техникуму на городском стадионе. Мы очень просили бы вас сказать приветственное слово от имени России.
Я согласился.
На следующий день заместитель кмета навестил меня снова, несколько смущённый:
— Вы знаете, приехал француз, потому мы дадим вам слово за ним.
— Нет, вторым я говорить не буду. Иначе я вообще не буду говорить.
— Ну, вы всё-таки подумайте, для нас это очень важно, чтобы кто-то сказал от имени России. Я завтра к вам загляну.
На другой день он заглянул еще более смущённый:
— Вы знаете, прилетел американец. Потому вам можем дать слово только третьим, после француза...
Я не стал дослушивать его, решительно отказался:
— Я представляю Россию, которая вас освободила от 500-летнего османского ига, и потому я буду говорить только первым.
— Поймите, мы от них так зависим, войдите в положение... а вы нас как бы совсем забыли.
Последнее, конечно, было правдой, что больно укололо меня, но я всё равно не отказался от своего решения.
И тут позвонила Прекрасная Валентина. Я рассказал ей о празднике.
— Нет! — твердо сказала она. — Мы будем там, и ты первым будешь говорить от имени России.
И вот воскресенье. Праздничный переполненный стадион, сельхозтехникум — единственное среднее специальное образовательное учреждение в городке. Ровно в 1 час музыка умолкает, кмет города готовится идти к центральной трибуне. И вдруг широко открываются ворота, и на поле стадиона въезжает черный “мерседес-600”, кажется, тогда единственный в Болгарии, останавливается перед центральной трибуной, из задних дверей выходят два амбала в чёрных костюмах и в чёрных очках, встают по обе стороны машины, один из них открывает мою дверь. Я выхожу (в подобранном по этому случаю приличном сером костюме из магазина секонд-хенда), и один из амбалов несёт за мной огромный букетище цветов. Я поднимаюсь на центральную трибуну, вежливо оттеснив собравшегося говорить кмета, говорю свою речь-поздравление от имени России, вручаю кмету букет и спускаюсь вниз. Амбалы слаженно открывают и закрывают за мной двери, “мерседес-600” медленно делает круг по стадиону и под рёв аплодисментов покидает его.
А ещё было: звонит мне в Пазарджик Прекрасная Валентина:
— Завтра ты мне будешь нужен, я пришлю машину, переночуешь у меня.
Я попытался отговориться, сказал, что на завтра день у меня уже занят.
— Отложи! я беспрекословно выполняла все твои просьбы, сделай хоть одно для меня!
Я приехал в её резиденцию под городом Казанлык. Она внимательно окинула меня взглядом, как бы оценивая:
— Да, пиджачок у тебя ещё тот! Пузыри на коленках! Давай доедем до магазина, подберём что-нибудь.
Тут я уже не вытерпел;
— Что я клоун, что ли? Какой есть — такой есть!
— Ладно, поехали! — согласилась она.
Едем. Глухой забор, опять два амбала распахивают огромные ворота. На большой поляне два ряда длинных праздничных столов, за ними одни только молодые женщины, все их взоры направлены на меня.
— Бабы, — громко объявляет Прекрасная Валентина, — я привезла на наш праздник 5-летия фирмы русского мужика!
72 молодые русские женщины, беженки из так называемых братских республик бывшего Советского Союза. Они встречают и разгружают поезда секонд-хенда из Бельгии и Франции, сортируют, если надо — стирают, работают продавщицами в семи её магазинах. В фирме своеобразный профсоюз: один взнос в месяц, а главное — собирают для одной женщины или девушки, пока не соберут ей на квартиру или пока не выдадут замуж ... Конечно, я в этот день пережил столько, сколько, наверное, не пережил за всю свою жизнь. Немного выпившие, расслабившиеся, они по очереди, порой перебивая друг друга, рассказывали о своей невесёлой судьбе, я был весь в слезах, вымазан пудрой, помадой...
На другой день я проснулся только к полудню. Звонок по внутреннему телефону:
— Ты проснулся? Загляни ко мне в кабинет через час, ровно к 14.00.
Хотелось ещё полежать, но голос был уж очень строг. Поднялся, девушка-секретарь, как я понял, 73-я беженка из бывшего Советского Союза:
— Валентина Георгиевна вас ждёт.
Прекрасная Валентина в строгом официальном костюме восседала за своим командирским столом. Я впервые был в её рабочем кабинете.
— Спасибо за вчерашний день! — сказала она даже без намёка на улыбку. — Извини, что не дала поспать. Сейчас придёт один гоминоид. На всякий случай, посиди, послушай...
Раздался звонок. Прекрасная Валентина подняла трубку:
— Пусть заходит!
Вошел толстый, с надменным видом мужик лет сорока, по всему, этнический турок. Сел на стул у противоположной от меня стены, широко расставив ноги.
— Кто тебе разрешил садиться? — строго спросила Прекрасная Валентина.
Турок заёрзал на стуле, но остался сидеть.
— Повторяю: кто тебе разрешил сесть? Мне что, кого позвать? Встать!..
Турок встал.
— У меня нет времени долго с тобой разговаривать. До меня дошли слухи, что ты обижаешь Екатерину, ходишь налево...
Турок пытался что-то сказать.
— Молчи, я говорю! Когда я выдавала её за тебя замуж, ты что обещал?
Турок опять попытался что-то сказать, но она его опять прервала.
— Вот что, при свидетеле говорю: если задумал разводиться, разводись по-человечески, а если нет: ещё раз услышу, что ты поднимаешь руку на Екатерину и ходишь налево, я с тобой, знаешь, что сделаю?..
Турок молчал.
— Я думаю, что ты догадываешься,.. Я тебя кастрирую... Ты знаешь меня. Что я всегда держу свое слово. Знаешь? Если забыл, спроси у Ахмета из Казанлыка, он тебе расскажет!.. Спрашиваю: знаешь?
— Знаю, — турок задрожал всем своим телом, видимо, он действительно знал.
— Тогда иди! Второй раз я тебя приглашать не буду, с тобой будут говорить другие, коновалы...
Турок вышел.
— Вот так, приходится быть и судьёй, и прокурором, и... палачом, — устало сказала она...
Однажды в разговоре Прекрасная Валентина обмолвилась, что недавно помогла получить российское гражданство одному русскому, потомку белоэмигрантов. Тот пять лет безуспешно мыкался, упорно не пускают своих в Россию. Мне пришла мысль помочь в получении российского гражданства директрисе гимназии “Иван Сергеевич Аксаков” в Пазарджике, Александре Полищук-Оболенской. Сама она молчала, но осторожно попросила меня об этом её мать: “Было бы теплее на душе жить здесь, в Болгарии, с российским паспортом, да мало ли как может дальше сложиться жизнь, может, турки при содействии НАТО опять сядут нам на шею, посмотрите, в отличие от нас, они по 8–10 детей рожают, за каждого следующего Турция платит всё большие деньги. Извините, может, ваша Прекрасная Валентина может помочь?” — как бы она подсказала путь в осуществлении мечты своей дочери, хотя и без неё знал, что для меня это единственная возможность помочь. Мы с Александрой подружились в первый мой прилёт, мы даже как бы были симпатичны друг другу, она была разведённой, я после смерти жены уже несколько лет жил один. Когда мы с Александрой, которую все любящие её, вплоть до учеников, звали коротко и ласково “Сашко”, навестили могилы её деда и отца, Александра над могилой отца тихо сказала: “Никогда не был в России, но умер с тоской по ней”.
При случае я спросил Прекрасную Валентину:
— Ты говорила, что кому-то недавно помогла получить российское гражданство. Не можешь помочь в получении российского паспорта директрисе Аксаковской гимназии в Пазарджике Александре Полищук-Оболенской?
— Она мечтает переехать в Россию?
— Да нет, куда ей с двумя несовершеннолетними дочерьми да с престарелой матерью? Но ей, русской, как бы теплее на душе было жить с российским паспортом здесь, в Болгарии, как бы под защитой России, сама знаешь...
— Тебе это надо?
— Раз спрашиваю, значит, надо.
— Сделаем, хотя это не просто, российское консульство в Пловдиве, где у меня были свои люди, полгода назад закрыли. Что ты не поднял этот вопрос в прошлом году?
— В прошлом году меня не просили.
— В Софии сложнее, но сделаем.
— Ей надо будет приехать к тебе?
— Зачем, на следующей неделе я должна быть по делам в Пловдиве, По пути заеду к тебе в Пазарджик.
Я обрадовал Сашу. Сказал, что пока никуда не надо ехать, она приедет сама по пути в Пловдив, прямо в гимназию
— Только на встрече будь со мной!.. Я стесняюсь, даже боюсь твою Прекрасную Валентину. Её у нас, в Болгарии, зовут русским генералом в юбке...
Я засмеялся, удивился, этому определению...
Прекрасная Валентина приехала, мы сели втроем за кофе в Сашином директорском кабинете. Прекрасная Валентина внимательно посмотрела на Сашу, которую видела впервые, та, словно девочка, боялась поднять на неё глаза, потом перевела глаза на меня, потом снова на Сашу, сказала, что, рада была познакомиться, и, не сказав, что делать дальше, какие готовить документы, посмотрев на часы, встала...
— Ты не сказала, что делать дальше? — спросил я ее, выйдя ее проводить.
Прекрасная Валентина молчала.
Я повторил вопрос.
— Я не буду делать ей российский паспорт1 — резко сказала она.
Я опешил:
— Но ты же говорила, что поможешь...
— Мало что я говорила вчера, — не дала она мне договорить, — а сегодня говорю, что не буду, считай, что обстоятельства изменились.
— Зачем же тогда приехала?
— Извини, я тороплюсь...
Я не знал, что сказать Саше.
— Мне кажется, что я ей не понравилась...
Саша замялась, что-то недоговаривала.
— Ну, говори!..
— Мне кажется, что она решила, что между нами роман... Она ревнует тебя...
— Какая ревность, она замужем, — засмеялся я.
— Он давно при ней, вроде колокольчика...
Через день я позвонил Прекрасной Валентине, но телефон её молчал. Я позвонил в её приемную, милая девушка-секретарь, спросив, кто звонит, сказала, что Валентина Георгиевна вылетела по делам в Бельгию, в Брюссель. Сейчас она в самолете, потому телефон молчит.
Через два дня меня вёз в аэропорт Софии предприниматель Владимир Терзийский. Жили-были в Пазарджике мальчик Владимир и девочка Величка на соседних улицах, но учились в разных школах, не знали о существовании друг друга, познакомились... в Уфе на танцах, он, студент Нефтяного института, она, студентка Академии искусств, и поженились. В своё время, услышав по радио о моём прилете в Пазарджик в гимназию “Иван Сергеевич Аксаков”, они прибежали ко мне в гостиницу, и с этого началась наша дружба.
Несколько лет я не летал в Болгарию. Однажды узнал, что болгарские власти, которым Прекрасная Валентина была поперёк горла, выжили её из Болгарии, объявив ей многоплановую тотальную войну, практически ввели в статус персоны нон грата, официально не объявляя этого статуса. И она вынуждена была перебраться в Бельгию, откуда ей раньше шли эшелоны с секонд-хендом, которым она одела всю Болгарию.
Однажды позвонила:
— Ты, случайно, не знаком с директором Эрмитажа Пиотровским?
— Нет, только с его заместителем по выставкам Владимиром Юрьевичем Матвеевым, дальним родственником Аксаковых.
— Вот он, наверное, мне и нужен. Я тут, в Брюсселе, домик купила, первый этаж, бывший выставочный зал в 500 квадратных метров. Может, их заинтересует, например, под свой филиал? Разумеется, бесплатно... Ты, конечно, до меня уже не доедешь, я тебя интересовала только в Болгарии. Смотрю, мимо пролетаешь, то в Париж, то в Рим...
Иногда она звонила мне и позже, уже, как правило, навеселе, казалось, даже в телефонной трубке ощущался густой алкогольный запах.
Однажды, переночевав в самой любимой моей гостинице в мире, крошечной гостиничке в городке Шипка, в Болгарии, под знаменитым перевалом, я остановился на перекрестке улиц перед храмом Рождества Христова, в память всех погибших на Шипкиском перевале, около одного из магазинов Прекрасной Валентины. Магазин был закрыт, окна зашторены, но во дворе стоял “мерседес-600”, может, даже тот, на котором я поздравлял со 100-летием сельскохозяйственный техникум в Пазарджике.
Я стоял в глубокой задумчивости, вспоминая прежние годы. У дома напротив стояла пожилая женщина, как бы раздумывала, куда пойти. Потом пошла как бы мимо меня. Я окликнул её:
— Вы не знаете, где сейчас хозяйка этого магазина?
— Я узнала вас... Ваша подруга, Прекрасная Валентина, умерла полгода назад.
— Где её похоронили? — наконец, я решился спросить, мне Прекрасная Валентина казалась вечной.
— Может быть, вы знали, она завещала похоронить её вон там, за храмом, как укор всем нам в Болгарии, вам в России, на заброшенном русском воинском кладбище, что забросили его... Но похоронили где-то там, в Брюсселе...
В последние годы мы с женой проводили отпуск в Болгарии, в небольшом тихом городке Поморие в полузаброшенной гостинице моего друга, болгарофила, Ярослава Юрьевича Шредера. Время от времени мы делали вылазки в соседний древний город Созопол, реже на Шипку, в Русский храм под ней во имя Рождества Христова, построенный по инициативе матери генерала М.Д.Скобелева, Ольги Николаевны, и отреставрированный российской строительной компанией великого православного подвижника Игоря Александровича Найвальта. В крипте храма покоятся останки русских солдат и офицеров, погибших при обороне Шипки.
Во время одного из первых прилётов в Болгарию я наткнусь на заброшенное, заросшее лесом кладбище русских беженцев времени Гражданской войны. На некоторых могилах ещё можно было прочесть таблички на крестах: “Полковник Василий Васильевич Луговенко (1935)”, “Генерал-майор Николай Дмитриевич Мануйлов (1932)”... Воевавшие на знаменитом Шипкинском перевале в 1877-78-х годах во время русско-турецкой освободительной войны прапорщики и поручики Русской императорской армии вернулись сюда в 1920-м уже полковниками и генералами, тогдашние болгары приняли их как родных. В городке Шипка был основан Приют увечных и больных воинов Русского общества Красного Креста. С 1937 года возглавлял его живший до того в изгнании в Сербии и специально приехавший в Шипку, узнав о бедственном положении Приюта, герой русско-японской войны, в Первую мировую — командир 33-го, а потом 12-го армейского корпусов, генерал-лейтенант Николай Юльевич Бредов, позже — один из выдающихся военачальников Гражданской войны; командующий группы ВСЮР (Вооруженных Сил Юга России), под его командованием был совершён знаменитый из Польши в Крым Бредовский поход. В 1945 году с приходом Красной армии в возрасте 72 лет арестован СМЕРШ или НКВД, дальнейшая судьба неизвестна... Болгарские власти по совету советских властей Приют огородят высоким забором, прибьют на заборе вывеску “Хозяйственный двор” и будут старательно обводить стороной советских туристов...
Прилетев в Болгарию через два года, я обнаружу кладбище в ещё худшем состоянии. Я пойду к кмету (главе) городка Шипки Божидару Иванову. Он, неплохо знающий русский, будет мне с воодушевлением рассказывать об истории строительства Храма-памятника, об 11-тонном колоколе, личном подарке императора Николая II, о крипте в храме, где хранятся останки тысяч героев... всё это я хорошо знал без него, деликатно не перебивал, но когда, в конце концов, я осторожно переведу разговор на кладбище героев Шипки, которые умерли в приюте беженцами во время Гражданской войны, он смутится:
— В последние десятилетия, а особенно в последние годы, Болгария пережила, наверное, ещё большее социально-политическое и нравственное потрясение, чем Россия... Стали думать только хлебе насущном... простите нас!
— Мы не в меньшей степени виноваты, — успокоил я его. — Я пришел не стыдить, а попросить разрешения: что если я начну приводить кладбище в порядок?..
По прошествии времени, в 2014 году, мне пришлёт свою книгу “Русский некрополь под Шипкой” белорусский писатель Вячеслав Бондаренко. Оказывается, он выяснил, что его прадед, Бондаренко Антон Михайлович, похоронен на этом кладбище, а всего там, скрытых забвением, 467 русских могил... В книге Вячеслав подчеркнул красным карандашом, видимо, чтобы я случайно не пропустил, следующие строки:
“Первым вслух заговорил о Русском кладбище под Шипкой как о безвозвратно уходящей культурной ценности писатель Михаил Чванов, ныне возглавляющий Мемориальный дом-музей С.Т.Аксакова в Уфе и Аксаковский фонд. Он был первым, кто начал своими силами приводить кладбище в порядок, и первым, кто посвятил Русскому некрополю на Шипке прочувствованные строки в своей книге “Время Концов и Начал”. Русская женщина, заброшенная в Болгарию новым Русским Исходом в Криминальную революцию 90-х годов, передала ему уникальные реликвии — раздаточные листы скромных пожертвований нищенствующим последним офицерам Русской императорской армии и их семьям со всего света, разумеется, кроме СССР. М.А.Чванов определил их в Мемориальный дом-музей С.Т.Аксакова в Уфе, его сын, Иван Сергеевич Аксаков, великий славянин, в котором текла двойная тюркская кровь, подвинул русское правительство на освобождение болгар от турецкого ига”. Русская женщина, передавшая мне уникальные реликвии, конечно же, была моя незабвенная Прекрасная Валентина.
Ныне кладбище обрело статус мемориального кладбища, и возглавляют его Попечительский комитет замечательный человек — дай Бог некоторым русским так любить Россию, как её любит она — болгарка Гина Хаджиева и её подруга и соратница, такая же великая подвижница, журналистка Калина Канева, написавшая замечательную книгу о великом русском государственном деятеле, дипломате, разведчике, графе Николае Павловиче Игнатьеве, единственным недостатком которого было, что он был не просто этнически русским, а глубоких русских воззрений...
Курортный роман
В 2014 году мне позвонили из Правления Союза писателей России: предложили полететь в Черногорию на Фестиваль русского языка в день рождения А.С.Пушкина. Я, не раздумывая, отказался, потому что в своё время дал себе слово, что после того, что я в бывшей Югославии пережил-перевидел во время войны, больше туда никогда не поеду, как она ни прекрасна и ни дорога мне. Мне позвонили снова… Я посмотрел на карту, хотя и без карты хорошо представлял место проведения фестиваля, потому что хоть коротко, но бывал там: тихий курортный посёлок Бечичи на берегу прекрасного Адриатического моря южнее столь же курортного, но шумного города Будвы, в окружении скалистых необыкновенно красивых гор. Война Бечичи прямо его не коснулась, одна только бомба непроизвольно сошла с американского истребителя-бомбардировщика и, не взорвавшись, повредила небольшой мост через текущую по посёлку с гор речушку. Я там никого не знаю, и меня там никто не знает, и меня это устраивало.
И вот я лечу в Черногорию.. Раньше мне в голову не могло придти, чтобы полететь в бывшую Югославию на отдых, в курортный посёлок, это было для меня что-то вроде кощунства, а тут в самооправдание: вроде бы не на отдых, не на курорт, а по делу, и, может, больше из-за жены, которой надо было действительно отдохнуть, с её слабыми лёгкими подышать морским воздухом
В Бечичи я не сразу пришел в себя. Прекрасное море, прекрасные горы, улыбчивые приветливые люди, ничто не напоминало о прошлой войне, словно её и не было... Я специально сходил к пострадавшему мосту, табличка свидетельствовала: да, действительно на мост была сброшена или случайно упала бомба с американского истребителя-бомбардировщика.
На обратном пути меня почему-то потянуло зайти в турфирму, хотя я не собирался из Бечичи никуда ехать — спросил, можно ли без визы поехать в Боснию и Герцеговину? “Только в составе организованной группы и строго по определённому маршруту, — сказала девушка. — Впрочем, визу можно оформить в течение десяти дней, если у вас есть время, а если доплатите, то и за пять”. Я замялся с ответом. Девушка внимательно посмотрела меня: “Простите, вы там бывали?” “Бывал”, — признался я. “Я вас, кажется, поняла, вам лучше посоветоваться с нашим старшим менеджером, Зораном, он завтра будет с десяти... он воевал там...”
На следующий день я снова заглянул в турфирму, хотя никуда не собирался ехать. Зоран не прояснил ситуации: “ООНовский, а на самом деле, натовский, компьютер на границе вроде бы снят, но то ужесточают пограничный режим, то ослабляют. Иногда задерживают совсем случайных людей, когда нужно организовать какой-нибудь шумный скандал. Каждый решает сам, ехать или не ехать. Если нет крайней нужды, не советовал бы...”
Поездка в Черногорию на фестиваль была прекрасной! Я постепенно отошёл от воспоминаний, почувствовал себя настоящим курортником. Нет, наверное, ничего красивее в мире, чем Которский залив! А еще Скадарское озеро! С особым чувством я ехал в Острожский монастырь, с ним многое у меня было связано, я не раз там был с моим дорогим другом, великим славянским подвижником, Вячеславом Михайловичем Клыковым, в том числе и во время войны... Организаторша фестиваля из нынешних русских, по какой-то причине покинувшая Россию, в разговоре, уже перед самым нашим отлётом, как бы подводя итоги фестиваля, с сожалением обмолвилась, что пыталась пригласить на фестиваль несколько странного русского мужика, некоего Александра Белякова, который с недавних пор живет в г. Герцег-Нови, что в самом дальнем углу Которского залива, но он отказался, сославшись, что очень занят. Спас в Герцег-Нови от полного уничтожения русское воинское кладбище времени Гражданской войны. В Черногории земли мало, горячо любящие Россию черногорцы устроили на нём почти официальную городскую свалку. Беляков вывез с кладбища 80 тяжелогрузных самосвалов мусора, построил на нём церковь в память великого русского флотоводца Фёдора Ушакова и стал его старостой... “Неужели Саша?” — стукнуло в голове. “...художник, пишет морские пейзажи и иконы”, — добавила она. Нет, не он, у моего Александра Белякова была несколько иная профессия, теперь можно сказать, я знал его, как полковника ГРУ. Война на короткое время свела нас, война и развела, кажется, уже в 1995-м его не было в Югославии, до неё, я знал, у него было Конго, а куда он исчез из Югославии, кроме Бога, наверное, мало кто знал. “А отчество у него не Борисович?” — всё-таки спросил я. “Не уверена, но, кажется, да”. — “Дайте мне его телефон!”. Я позвонил, телефон молчал. Позвонил уже из аэропорта, молчание. Позвонил, уже вернувшись домой, тот, наконец, откликнулся. Я сразу узнал голос. “Саша, это Миша Чванов”. Но никакой радости в его голосе не услышал, более того, какое-то невнятное — ни да, ни нет. “Это Михаил Чванов, вроде как бы писатель, ты что, не помнишь?” И опять: ни да, ни нет. Потрясённый, я выключил мобильник. Немного отойдя от обиды, через несколько дней отправил ему свою книгу (в которой были и рассказы времени югославской войны) на адрес храма, на последней странице обложки была моя фотография.
Через полмесяца звонок: “Миша, конечно, я тебя и всё хорошо помню! Но во-первых, так неожиданно, во-вторых, я тогда не знал, настоящая ли у тебя фамилия, не принято было спрашивать, некоторые её меняли, ну, и по привычке ждёшь всяких провокаций... Прилетай!”
На следующий год в августе я полетел в Черногорию к Саше с женой и друзьями. По своему дурацкому характеру, я не мог полететь просто на отдых, решил повезти к Саше в Герцег-Нови выставку, посвященную Ивану Сергеевичу Аксакову, который сыграл выдающуюся роль в освобождении Болгарии, Сербии и Черногории от 400-летнего османского ига, в частности, он заслал в Черногорию, вопреки запрету российского правительства, в помощь начавшемуся в Сербии и Черногории антитурецкому восстанию десятки тысяч русских добровольцев и легендарного генерала Михаила Григорьевича Черняева — как до этого заслал ещё более легендарного генерала Михаила Дмитриевича Скобелева в Болгарию. И ещё я вёз с собой два списка Табынской иконы Божией Матери, которая в Гражданскую войну ушла одним из самых страшных Русских Исходов в изгнание в Китай с Оренбургской армией атамана Александра Ильича Дутова, следы которой я искал по разным странам и которая спасала меня, наверное, не раз, но не сообщала мне об этом. Я посчитал, что Она будет не просто к месту в построенном Александром Борисовичем Беляковым храме во имя Фёдора Ушакова. Второй список я мечтал увезти в ставшую ранее Черногории самостоятельным государством, ещё во время братоубийственного распада Югославии, Боснию и Герцеговину, в сербский анклав её, в Республику Сербску, в древний монастырь Тврдош во имя Успения Святой Богородицы, пострадавший во время американских бомбардировок, в котором в своё время принял постриг выдающийся сербский православный подвижник Василий Острожский. В основанный им монастырь, ставший со временем вторым по духовному значению после святой горы Афон, мы дважды добирались разными путями-дорогами в самые трудные для нас, доводящие почти до отчаяния времена, с моим дорогим другом Вячеславом Михайловичем Клыковым.
Устроившись в гостиницу, я вышел на улицу и позвонил Саше.
— Где ты находишься? — спросил он.
Я назвал гостиницу.
— Это совсем рядом. Выйди на улицу и пойди по ней налево где-то с полкилометра до арки!..
— Дошёл.
— А теперь повернись вполоборота направо к глухой стене и подними голову!
За высокой стеной и рядом крутых улочек за ней высоко над городом слегка колыхались на ветру два больших флага: государственный флаг Черногории и флаг российского военно-морского флота. Второй меня несколько смутил. Я знал, что до разведки Саша, потомственный военный моряк, не просто служил в военно-морском флоте, а командовал боевой частью крейсера “Октябрьская революция”. Понятно, что российский военно-морской флаг — память о молодости, о прежней любимой военно-морской службе, но поднять его высоко над городом рядом с государственным флагом страны, которая, самоубийственно отделившись от Сербии, мечтает вступить в НАТО и Евросоюз?
— Перед тобой в стене каменная лестница, поднимайся по ней, ориентируясь на флаги!
Саша встретил меня на небольшой площадке перед православным храмом. Он почти не изменился за эти 20 лет, лишь погрузнел. Мы обнялись, словно расстались вчера.
— Флаг военно-морского флота России рядом с государственным флагом Черногории, пусть даже он напоминает старый российский имперский флаг, — никого здесь не смущает?
— Всё нормально! Двадцать лет после войны прошло, а он уже пять лет висит, все привыкли. Мало того, он уже в лоциях туристических лайнеров. Как-то я снял их, поистрепавшиеся на ветру, чтобы заменить новыми, так мне сразу стали звонить из Которского порта: почему убрал?
Не сговариваясь, каждый словом не обмолвился о нашем общем прошлом. На вечерней службе я подарил храму привезённый мной напрестольный список Табынской иконы Божией Матери. Большинство икон в храме написаны Сашей. Икону святого флотоводца Фёдора Ушакова подарил заплывший специально для этого в Которский залив, отклонившись на полтысячи миль от своей очередной кругосветки, Фёдор Конюхов. Икону Богоматери вышила бисером певица Вика Цыганова...
На второй день, после богатого застолья под открытым небом на берегу Которского залива, которое устроили мои друзья, мы остались вдвоем с Сашей... Мне показалось, что он задремал, и я решил, что немного один посижу в благодатной темноте тоже дремавшего залива, потом разбужу Сашу. Оказалось, что он не спал.
— Не знаю, надо ли тебе это говорить...
— Ну, может, надо, раз начал.
— Оказывается, тогда, в 90-е, некоторые люди проявляли к тебе серьёзный интерес.
— Что ты имеешь в виду?
— Один мой коллега по разведке... с противоположной стороны... он числился тогда, как бы параллельно со мной, помощником военного атташе Великобритании, а на самом деле был американцем. Тоже уже пенсионер, прилетел в 2005 году в Черногорию, отдохнуть, вспомнить молодость, словом, ностальгия потянула. Вычитал в каком-то туристическом буклете обо мне, позвонил, приехал. Разумеется, хорошо выпили, можно сказать, два “боевых товарища”, только по разную сторону линии фронта, а не поймёшь, где она порой проходила... Он остался у меня ночевать... И выложил всё, что знал обо мне, в общем, досье на меня, может, даже то, чего я сам не знал о себе. Оказывается, — да что “оказывается” — я всегда знал или догадывался об этом, — что я практически был у них под колпаком, впрочем, как и он у нас, кто-то собирал информацию обо мне не только здесь, в Югославии, кто-то обильно сливал её и в Москве. Поговорили о других общих знакомых, “друзьях-товарищах”. А потом он вдруг говорит: “А помнишь, у тебя был как бы друг, по фамилии Чванов, прилетал время от времени из России, почти каждый раз, особенно не таясь, встречался с тобой. Мы долго не могли определить его истинный статус в нашем шпионском деле, потому как бы временно включили в твоё досье. Позицирует под писателя, директора музея Ивана Аксакова в Уфе, собирает материалы о его связях с балканскими славянскими странами. Впервые замечен в 1991 году прилетевшим с известным скульптором и монархистом, президентом так называемого Международного фонда славянской письменности и культуры Вячеславом Клыковым, как его вице-президент. А потом прилетал или приезжал ещё с кем, например, с генералом-афганцем Солуяновым или, уже чаще, один. Зафиксирован один нелегальный переход границы из Болгарии, потом обратный. Мы знали, что под прикрытием сотрудников этого не совсем понятного нам славянского фонда прилетали и приезжали в липовые командировки в Белград кадровые офицеры ГРУ и СВР, но, по всему, штатным агентом этих служб он не был. По крайней мере, дважды вместе с тем же Клыковым был на приёме у президента Слободана Милошевича и Патриарха Павле. Не раз был замечен с известным сербским публицистом-антиамериканистом Драгошем Калаичем, который одно время был советником Милошевича, а потом, когда Милошевич, как вы говорите, попытался усидеть на двух стульях, порвал с ним и даже вынужден был улететь в Рим, с поэтом Зораном Костичем, с профессором-историком Веселином Джуретичем, который одно время был сенатором Республики Сербской, с другими сербскими так называемыми общественными деятелями и писателями, ориентируемыми на Россию. Из Москвы был сигнал, что он не раз встречался, даже был дружен, с братом Слободана Милошевича, Бориславом, который в то время был послом Югославии в СССР. В Советской армии не служил из-за плохого зрения, хотя потом, уже в Сербии, не раз был замечен за рулём, в том числе на непростых горных дорогах. В компартии не состоял, ныне не состоит ни в одной, как зарегистрированных, так и не зарегистрированных партиях. Его статьи отличаются крайне правыми взглядами. Во время прилётов в Белград имел контакты с помощником военного атташе посольства СССР в Югославии капитаном военно-дипломатической службы, на самом деле, мы знали, полковником ГРУ, Александром Беляковым и с ученым-балканистом Леонидом Решетниковым, который, учитывая его частые челночные поездки и в Болгарию, в которой он ранее учился в университете, в Грецию, скорее всего, был резидентом СВР на Балканах. Допускали, что мог быть их курьером. Появлялся в зоне боевых действий в Боснии и Герцеговине, в так называемой Республике Сербской, в участии в боевых действиях не замечен, с воевавшими там русскими добровольцами в открытую не контактировал, но встречался с Караджичем... В конце концов был сделан вывод, что, скорее, ни к одной из спецслужб России он не принадлежит, так — типичный русский писатель-идеалист, зомбированный славянофилом Иваном Аксаковым, болеющий за братьев-славян, страдающий по поводу их междоусобицы. Путается, рискуя жизнью, в ногах разных разведок, раздражая их, не догадываясь об этом, кому-нибудь, может, придёт в голову в плохом настроении, на всякий случай, ликвидировать его. Всё с ним вроде было ясно, можно было закрыть досье и не терять на него времени, но продолжал смущать один факт: если он всего-навсего писатель-идеалист, почему упорно старается не попадать в объективы фото и видеокамер? Даже во время официальных прилётов с тем же Клыковым, на официальных встречах и приёмах, когда уже вроде не избежать фотографирования и видеосъёмки, он тут же под каким-нибудь предлогом перемещается на второй или третий план, или, чаще всего, вообще уходит из кадра”... “А вы не рассматривали такой вариант, — спрашиваю я его, — что прятался он не от вас, а от своих?” — “Как от своих?” — “Да, от своих, от тогдашней российской, по сути, антироссийской власти? Что в большинстве случаев прилетал в Югославию, а потом в Сербию, тайком от неё? Что она, может, была более опасна для него, чем вы?” Он поразился столь простому объяснению загадки, спросил: “Не знаешь, как он, что с ним сейчас?” — “Не знаю, с тех пор, как я исчез из Югославии в 95-м, мы больше не встречались”. — “Да, удивил ты меня таким простым объяснением. Ищешь в сложном, а оказывается, всё так просто... Однажды в Белграде: захожу в ресторан перекусить. Смотрю, он один за столиком. Я напросился за столик к нему. Вам, русским, обязательно надо знакомиться, раз оказались за одним столом, я представился сыном русских белоэмигрантов, бежавших от большевиков, небольшой мой акцент объяснил, что родители рано умерли, воспитывался в сербской семье. Знаешь, Александр, он поразил меня такой своей искренностью, открытостью перед случайным знакомым, что мне даже стало неловко за него. Вот тогда мне окончательно стало ясно, что никакой он не агент, а если всё-таки агент, то тогда с талантом великого актёра, а великим актёром он точно не был. Не надо было вести за ним многомесячную дорогостоящую слежку, достаточно было выпить с ним пару рюмок ракии, и он готов был обнять тебя, как своего брата, и рассказать всю свою подноготную. Но это открытие я на всякий случай не стал вписывать в его раздел твоего досье, иначе упрекнут в непрофессиональности: столько времени и сил убить впустую!.. Даже жалко стало его: положить лучшие годы своей жизни при больной жене на химеру, мотаться ради неё по славянским и неславянским странам? Да-да, Александр, на химеру: единое славянство, о котором он печётся, попав под обаяние Ивана Аксакова, как, может, пёкся и, может, даже сейчас печёшься и ты, так же невозможно, как в своё время хитро навязанный вам, русским, мифический коммунизм, чуть не уничтоживший вашу великую страну. Немцы быстро покончили с той химерой, впрочем, вскоре им навязали другую химеру, не менее страшную... Единое славянство — это тот же мираж на всё убегающем от тебя горизонте. Вот вы нас, европейцев, вините в развале Югославии, по мелочам мы действительно виноваты, но только по мелочам, она развалилась сама, по вашей славянской сути, мы только подталкивали, помогали этому. Этнически один народ, говорящий на одном языке, разделённый только верой: сербы — православные, боснийцы — мусульмане, хорваты — католики... И такая ненависть друг к другу! Один мой знакомый немец говорил, что офицеры СС во время Второй мировой войны содрогались при виде, что хорваты делают с единоутробными сербами, да уже и в наше время, как ты знаешь, в Белграде есть музей геноцида сербского народа, в нём, кроме экскурсовода, дежурит медсестра, потому что посетители музея часто падают в обморок от увиденного. Все беды вас, славян, в самих себе, а вы, русские, ищете их в нас. Я не историк, не знаю вашей древнейшей славянской истории, наверное, как и ты, может, не случайно она спрятана таким густым туманом? А уже в обозримом времени вся ваша история в разъединении, и, мягко скажем, не всегда мирном. Сначала вы разделились, разбежались на западных, южных и восточных славян, потом каждая ветвь делилась снова. Вы, русские, разбежались друг от друга на отдельные племена по своим дремучим лесам и болотам, чтобы, на всякий случай, быть подальше друг от друга, потом, встречаясь, порой не узнавали друг друга, позже, и это, наверное, единственный случай в вашей истории, когда во взаимном недоверии снова сошлись, но только под угрозой общей нависшей беды, грозящей вам полным уничтожением, — вот тогда, наверное, вы и стали русскими. Как ни парадоксально, единым русским народом и великой страной вас сделала Золотая Орда, от которой вы потом с русским арийским презрением и даже ненавистью пытались отказаться. Ваши историки, вроде Карамзина, которого вы возвели в ранг непогрешимого и даже великого, по сути, стали, чуть ли не главными вашими врагами, переделывая вашу историю в пользу ваших врагов. Высший слой вашего русского общества презирал свой русский язык, говорил исключительно на французском и английском, реже на немецком: на языках ваших врагов. К русскому нисходил только в обращении со своими крепостными, которых ввёл в положение рабов. Все ваши православные цари были немцами, даже самый русский и действительно великий император Александр III имел, кажется, всего 0,1 процента русской крови и плохо говорил по-русски. Да, ты скажешь, что дело не в крови; можно быть по крови немцем, а по духу русским, и таких примеров, как вы говорите, русские, пруд пруди, но я, как ты понимаешь, о другом. Поэтому не удивительно, что простой или чёрный народ, надеясь снести всю эту камарилью, в 1917 году заставил высший слой говорить на русском языке с примесью мата, клюнув на подсунутую ему очередную еврейскую заготовку... Но я ушел далеко вперёд. Сербы и болгары по-братски бок о бок воевали вместе против поработивших их турок, но как только освободились, лет через пять или десять, точно сейчас не скажу, схватились между собой в кровавой схватке, в результате родилось псевдогосударство, словно недоношенный урод-выкидыш, с придуманным названием Македония, и был срочно придуман македонский народ, а потом и язык, который был всего-навсего диалектом болгарского, как нынешний черногорский язык, который даже не диалект сербского — пришлось лингвистам придумывать новые искусственные черногорские слова. Кстати, той войны между Сербией и Болгарией не пережил Иван Аксаков, освободивший ту и другую от османского ига, потрясённый, умер от разрыва сердца, что сейчас называют инфарктом. Кстати, незадолго до своей смерти он написал статью “Пора домой!”, в которой писал — чтобы стать объединяющей славян силой, надо навести порядок у себя дома, в России, то есть в полной мере самим стать русскими... Что стало с бывшей Югославией, мы с тобой, Александр, были свидетелями, да, мы, агенты западных спецслужб, старались помочь этому развалу, который свершился бы и без нас, который, может, только растянулся бы на более долгие годы и, кто знает, может, стал бы более кровавым, а ты, наоборот, старался как-то предотвратить его, но, прости, всё случилось по-нашему. Чехи не ужились со словаками, но, как вы, русские, говорите, слава Богу: разошлись мирно. Украинцы, доказывая свою идентичность, которую упорно не хотели признавать другие, в злобе вырезали с младенца до старца сотни тысяч славян, поляков, расширяя, таким образом, подобно Гитлеру, своё жизненное пространство, с упоением жгли белорусские деревни, тоже не скрывая своей причастности к этому, а вы, русские, потому как это не вписывается в вашу теорию всемирного славянского братства, стыдливо переложили эту вину на немцев, которые были только свидетелями этого злодейства. Поляки ненавидят вас, русских. С Украиной, я думаю, не только вам, нам всем ещё придётся нахлебаться. Они, украинцы, упёртые в последних веках в своей самостийности, доказывающей, что они давно уже не часть русского народа, а самостоятельный народ, к тому же пассионарный, как говорил ваш Лев Гумилев, а вы, русские, и мы всё держали его за штаны с разных сторон, и он вынужден был обращаться за помощью к своим и одновременно вашим заклятым врагам, вроде шведского короля и Адольфа Гитлера. Убедившись, что их, как самостоятельный славянский народ, не признают, прежде всего, братья-славяне, они вообще отказались от славянства, как от заразной болезни. Их безграмотные учёные мужи-шизофреники — настоящих они отодвинули в сторону — в отчаянии, покопавшись в древней истории, якобы обнаружили специально запрятанные от мира сведения, что они, украинцы, вообще не какие-нибудь пархатые славяне и евреи, а, как, в случае с Гитлером, своего рода арийцы, великие укры, первоначальный на Земле народ, а Иисус Христос был первым украинцем, разные там шумеры появились многими веками позже их. Если ещё вчера это “научное” открытие нормальными украинцами воспринималось, как анекдот, то теперь оно стало стержнем государственной политики. И, как в случае с Гитлером, во главе национального возрождения украинского народа, отодвинув в сторону этнических украинцев, встанут евреи и полуевреи, спрятавшись за украинскими фамилиями и вышиванками, всякие Тимошенки и Порошенки, и я, по признанию моих шефов, не самый плохой аналитик, наверное, не ошибусь, если скажу, что в недалёком будущем во главе Украины, её великой, теперь укрской идентичности, как в случае с нацистской Германией, встанет фюрер, чистый еврей, в прошлом, как и Гитлер, какой-нибудь пошлый комик, и он, опять же, как и, в случае с Гитлером, окружённый мимикрированными под древних укров евреями и придурками из украинцев, ничтожный, презираемый всеми, будет крутить не только Украиной, но и всей Европой, но и даже Америкой. Против свой воли приходишь к выводу, что за всем этим стоит некто Один или Одно, неведомое нам злобное существо, или Идея. Одному человеку это понять не по силам. Вот во Вторую мировую войну евреев из Германии изгоняли на самом деле не немцы, а немцы под руководством скрытых или даже открытых евреев. Нормальные евреи никогда не мечтали о своём национальном еврейском государстве — зачем, когда им вольготно живётся в других государствах: ростовщиками, банкирами, врачами, даже писателями. Иначе, почему они расселились по всему миру, и евреев начали изгонять из Германии, а потом уничтожать в качестве жертвенного национального мусора, чтобы оставшиеся бежали в Палестину, чтобы там, изгнав арабов, создать нацистское еврейское государство, и более других поспособствовал этому ваш мудрый товарищ Сталин, которого евреи потом возненавидели. Ты, наверное, тоже задумывался над тем, что с самой глубокой древности во главе любого национального, политического или социального движения: русских, немцев, французов, да кого угодно — пока о китайцах и японцах не могу сказать, — рано или поздно оказывается явный или скрытый еврей?.. Но я ушёл в сторону, да и об этом лучше и не говорить, спать плохо будешь... Что касается, увы, дальнейшего вашего славянского разъединения, я могу привести ещё кучу примеров, да ты и без меня это хорошо знаешь, Искать единение, наверное, надо на каких-то других принципах. На каких — даже гадать не могу. Ты скажешь: Единого Бога? Но мы Его ещё раньше разорвали на куски в кровавых войнах, убивали друг друга не раз и не два его именем... Да ладно, не за тем я тебя нашёл!... Надеюсь, Александр, что после всего того, что я тебе наговорил, ты меня не выгонишь в ночь?.. Мы с тобой люди одной судьбы, одной профессии, понимающие суть происходящего, пытающиеся довести истину до наших случайных и не случайных вождей, бывало, что они даже прислушивались к нам. Бывало даже, что мы — не пошлые диверсанты, какими многие нас представляют, а трезвые аналитики, стоящие по разные стороны невидимого фронта, — не договариваясь между собой, предотвращали их не просто глупые, а порой даже преступные или роковые поступки наших вождей. И вот мы сидим с тобой над прекрасным Которским заливом за объединяющей нас югославской ракией, единой для черногорцев, сербов, хорват и боснийцев, два заслуженных пенсионера, два ветерана тайных войн, можно сказать, два “боевых товарища” — и нам с тобой нечего делить. Боюсь признаться себе: по большому счёту я, наверное, давно уже русофил, иначе почему меня так волнует этот вопрос, и почему в нём я всё пытаюсь самому себе противоречить... Начало этому заложено было здесь, в Югославии, иначе бы, наверное, не приехал к тебе... Я нередко вспоминал тебя и, анализируя все “за” и “против”, пришёл к выводу, что искать тебя, заслуженного пенсионера, которому Россия во многом обязана, надо не в России, почему, объяснять не буду, ты сам знаешь, это — резать по больному!.. Извини, но меня резануло, мне стало обидно за тебя, за всех вас, русских: столько вы, русские, в разные века и годы положили за свободу югославов, а они в благодарность на ваших могилах устроили почти официальную городскую свалку, мало того, всячески тебе препятствовали — восстановлению кладбища и приданию ему мемориального статуса, видите ли, у них земли мало... Прости, но, боюсь, что в будущем им может понравиться твоя гостиница, картинная галерея, музей, и ты окажешься лишним... Боюсь, что и лечь они тебе на твоём кладбище не дадут, найдут причину, больно уж красиво ты обустроил свою будущую могилу, кому-нибудь она тоже может понравиться...” Расстались, не обменявшись телефонами...
(Продолжение следует)
МИХАИЛ ЧВАНОВ НАШ СОВРЕМЕННИК № 4 2025
Направление
Проза
Автор публикации
МИХАИЛ ЧВАНОВ
Описание
Нужна консультация?
Наши специалисты ответят на любой интересующий вопрос
Задать вопрос