МИХАИЛ ЧВАНОВ НАШ СОВРЕМЕННИК № 5 2025

МОЯ РОДОСЛОВНАЯ

ВОСПОМИНАНИЯ

(Окончание. Начало опубликовано в № 10 за 2021 год и в № 4 за 2025 год.)

Рассказ этот, мягко говоря, ввёл меня в глубокую задумчивость, но я не подал виду. Может, тот выстрел снайпера в меня по дороге из Бани-Луки в Белград был не случайным, раз меня принимали всерьёз, и не удалось выяснить, кто я есть в самом деле? А на самом деле я был всего лишь нищим и наивным русским писателем, путающимся в ногах чужой беды, когда дома была своя большая беда. Вопрос лишь в том: действительно ли хотели меня на всякий случай убить, или просто припугнуть, чтобы больше не путался в ногах серьёзных людей, занимающихся серьёзным делом?
— Да брось ты, не переживай! — видимо, заметив мою задумчивость, сказал Саша. — Всё это давно в архиве или даже выброшено на помойку, как отработанный и не понадобившийся в будущем материал. Потому как они в Югославии добились всего или почти всего, чего хотели, и самое страшное, что наша власть, равнодушно и даже брезгливо бросая в урну данные нашей разведки, в том числе мои, почти открыто работала на них, по крайней мере, министерство иностранных дел и кое-кто из правительства, начиная с премьер-министра Черномырдина. Я уж не говорю об администрации президента, а мы, разведчики-аналитики, были между двух огней, и не знаешь, с какой стороны ждать большей пакости...
На открытие выставки приехал из Подгорицы посол России в Черногории Андрей Алексеевич Нестеренко, он заблаговременно просил меня после закрытия выставки передать её для постоянной экспозиции в русскую гимназии при посольстве в Подгорице. Из Рима прилетит старый “знакомый” Душан Радович с красавицей женой, вынужденный жить в Италии, мягко говоря, из-за несогласия с тогдашней властью Черногории. Мало того, координатор движения “Анти-НАТО”. Саша поселит меня отдельно от моих друзей: он поведёт меня по длинному коридору, мы повернём за поворот в тупик и остановимся перед дверью со строгой табличкой “Е.М.Примаков”. Недоуменно смотрю на Сашу.
— Евгений Максимович прилетает ко мне время от времени, кроме него никого сюда не селю, теперь ты, прилетая, будешь тоже здесь жить, твоё имя в табличку добавлю. Ты знаешь, у него проблемы, кроме всего прочего, как и у тебя, с сосудами головного мозга. Кто-то из врачей или народных целителей ему сказал, что помогает черногорская ракия на дикой груше, именно на дикой.
Я буду искать ракию на дикой груше по магазинам Герцег-Нови, она оказалась гораздо дороже, чем на обычной груше, и большой редкостью. Потом, сколько смогу, запрячу её в багаж... Не знаю, помогла ли она Евгению Максимовичу, может, всё-таки продлила ему жизнь...
До того я из дома, из России, всё спрашивал по телефону Сашу, где мы развернём выставку, нам нужно знать размеры стен и прочее, а он, занятый своими делами, всё отвечал неопределенно: “Да найдём место, не беспокойся!” Саша закажет нам грузовик: “Езжайте в такой-то строительный магазин, выберете всё, что нужно, выпишите общий счет, я потом оплачу, меня там знают, а потом вместе поедем в Русский дом, где будет выставка”. “Но не было же Русского дома в Герцег-Нови!” — скажу я. И окажется, что Русский дом, в котором мы развернём выставку, открылся только за несколько дней до нашего прилёта: двухэтажный особняк под него, как выяснилось, арендовал не кто иной, как Душан Радович, ныне, оказывается, известный ресторатор. Самолёт из Рима опаздывал, но мы не могли открыть выставку без Душана, наконец, он появился в дверях с красавицей женой, и, несмотря на мою настойчивую просьбу, они скромно присели в последнем ряду. Тогда я объявил, что открыт Русский дом в Герцег-Нови благодаря ему, и что, когда Америка начала бомбить Ливию, и Россия, много наобещав до того, по сути, бросила её, и на её территории остались более тысячи российских специалистов: геологов, военных, врачей, переводчиков и много ещё кого, господин Душан Радович зафрахтовал в Греции огромный туристический лайнер и забрал оттуда не только граждан России, но и Белоруссии, Франции, Казахстана, Украины, за что президент Путин наградит его орденом Мужества.
Именно с Душаном Радовичем по благословению митрополита Черногорского и Приморского Амфилохия, с которым я знаком с 90-х, на следующий день мы поедем в Боснию и Герцеговину, в Республику Сербску, в монастырь Тврдош с Табынской иконой Божией Матери. Я перед тем рассказал владыке, что уже после гибели атамана Дутова в Китае остатки его Оренбургской армии, под командованием русского генерал-лейтенанта черногорца Андрия Бакича, помолившись перед иконой, пошли в прорыв на восток через монгольские пустыни на соединение с адмиралом Александром Васильевичем Колчаком, но, окружённые красными и монгольскими войсками, были разбиты. Тяжелораненый генерал-лейтенант Бакич был захвачен в плен и расстрелян 17 июня 1922 года в тюрьме города Новониколаевска (ныне Новосибирск). Владыка помолчал, а потом тихо сказал: “Это мой родственник, по матери я Бакич. Я не знал о его страшной русской судьбе”.
Отношения между Черногорией и Боснией и Герцеговиной были ещё напряжены, к тому же мне по-прежнему была неясна ситуация на границе — снят или ещё не снят на ней ООНовский, а на самом деле, натовский компьютер, раньше мне говорили, что я в нем числюсь, непонятно только, в какой роли. Душан меня успокоил, что компьютер уже несколько лет назад снят, к тому же его на границе хорошо знают. Вдруг поздно вечером он позвонил мне: “А давай поедем с жёнами!” — “Да ты что?” — “Как-то спокойнее: не поедут же серб и русский в Боснию с плохими намерениями с женами!” На пограничном пропускном пункте, когда я подал российские паспорта и по дополнительной просьбе так называемый “картон”, то есть свидетельство о регистрации, спросили: “Цель поездки?” — “По приглашению епископа Григория — передать Святую икону в монастырь Тврдош”. —”Были когда-нибудь в Боснии и Герцеговине?” Внутренне напрягшись, я твёрдо ответил: “Нет!” — “А во время войны?” “Нет!” — ответил я ещё твёрже. “А если я посмотрю в компьютер?” “Смотрите!” — как можно спокойней ответил я. Паспорт мне вернули, “Проезжайте!” “А “картон?” — спросил я. “Он остаётся у нас”. “Но так получается, что я буду находиться в Черногории на не законных основаниях”. — “Получите при возвращении”. — “А если мы будем возвращаться через другой погранпропуск, в Сербию?” — “Придется возвращаться здесь”.
На втором КП, уже в Республику Сербску, увидев наши с женой российские паспорта, даже не стали их смотреть: “О, братья, добро пожаловать!”
Нет, наверное, ничего красивее в мире, чем Которский залив! Ко всему прочему, он невероятно глубок, и огромные туристические многопалубные лайнеры и белоснежные суперяхты миллиардеров и супермиллиардеров один за другим важно, словно белые лебеди, вплывали в него. В один из дней нас с Сашей пригласили на День города. На торжественном обеде весь зал пел преимущественно русские песни. Мэр города, друг Душана, в своей речи обратился ко мне с идеей сделать побратимами города Герцег-Нови и Белебей, рядом с которым в селе Надеждино родился Иван Сергеевич Аксаков, имя которого свято в Черногории. Всем было хорошо, но грызла меня какая-то тревога: премьер-министром, а, по сути, единоличным правителем Черногории был международный уголовный преступник Мило Джуканович, разорвавший отношения с Сербией и Россией, признавший независимость Косова от Сербии, втягивающий Черногорию в НАТО, в то же время над резиденцией Саши Белякова рядом с государственным флагом Черногории гордо и вызывающе развевался флаг российского военно-морского флота, и я не думал, что всем здесь, и не только здесь, это нравится. Несмотря на все уверения Саши, мне казался, при его-то биографии и мудрости кадрового разведчика высокого ранга, мягко говоря, легкомысленным и даже опасным этот поступок, но не мне его учить... К тому же, действительно: флаг без всяких эксцессов развевается над городом уже 5 лет, хотя свою озабоченность по этому поводу я ему сразу же по своему прилёту высказал.
Однажды в историческом торговом комплексе г. Будвы в праздной курортной толпе я обратил внимание, что молодая женщина, стоя недалеко от меня у витрины с сувенирами, как-то уж очень внимательно и заинтересованно посмотрела на меня и, неожиданно поймав мой взгляд, несколько смутилась. Признаюсь, что ёкнуло в груди, она была очень мила. Чем я, мужик, далеко не первой свежести, с седой бородой, мог привлечь её внимание? Через день я неожиданно столкнулся с ней в городке Пераст на берегу Которского залива. Незнакомка неожиданно вышла, явно торопясь, из переулка, поперёк улицы, по которой я шёл, и мы чуть не столкнулись, я не извинился, лишь отступил в сторону, чтобы пропустить её, а она, смущённо опустив глаза, торопливо пересекла мой путь, но я не удивился и этой, уже второй, встрече, мне не показалось это странным; наверное, за всё время в Черногории я вот так по несколько раз встречался и с другими женщинами, и не запоминал их, но она была то ли как-то особенно красива, или было в ней, в её взгляде, в её облике что-то особенное, почему, в отличие от других, я её запомнил. Я даже здесь, в Пересте, поймал себя на том, что хотелось бы ещё раз вот так же неожиданно её встретить.
Через день уже в Герцег-Нови, выйдя после завтрака из гостиницы, я неожиданно увидел её около микроавтобуса, который нас должен был везти в г. Котор. В нём когда-то, путешествуя по славянским странам, останавливался на ночлег И.С.Аксаков, и я хотел поговорить с настоятелем храма, не удастся ли вычислить этот дом, может, в будущем установить на нём мемориальную доску... Подчиняясь какому-то внутреннему чувству, я, чтобы она, вдруг оглянувшись, не увидела меня, отступил за рекламную тумбу. Когда она отошла и скрылась за поворотом улицы, я спросил водителя, о чём спрашивала женщина. “Спрашивала, куда идёт автобус, я сказал, что в Котор, в церковь на службу, но автобус заказной”.
В Которе в храме во время службы — после неё мы должны были поговорить со священником о И.С.Аксакове — я зачем-то повернул голову налево и вдруг увидел стоявшую невдалеке мою прекрасную незнакомку. И мне стал ясен её истинный интерес ко мне. Я понял, что это — “хвост”, значит, меня ещё кто-то помнит здесь, в бывшей Югославии, со страшных 90-х, значит, не выброшено досье, о котором говорил Саша, по ненадобности на помойку, но слишком уж это как-то непрофессионально, как в плохом шпионском фильме.
После окончания службы я постарался выйти из храма одним из первых и стал ждать. Наконец появилась она. Я перегородил ей дорогу:
— Девушка, мне нужно с вами поговорить!
Она, опустив глаза, попыталась меня обойти, но я снова перегородил ей дорогу:
— Мне кажется, что вы в меня влюбились. Давайте я разведусь с женой, и мы будет жить вместе долго и счастливо!
Она побледнела, потом, оправившись, глухо и негромко сказала тоже по-русски, с лёгким акцентом:
— Не выдавайте меня, у меня трое детей, у меня умер муж, и мне их надо как-то кормить...
— Понял!.. Хорошо, договорились! — сказал я.
Вечером я рассказал Саше о своём “романе”:
— Боюсь, что я своими прилётами могу испортить или уже испортил твою идиллическую жизнь. Ты, несомненно, по-прежнему под наблюдением, а тут я ещё прилетел, ты мне рассказал, что кто-то в 90-е всерьёз относился ко мне, полагая, что я агент спецслужб. Видимо, не выкинули, не сожгли то досье на меня по ненадобности, в котором остался невыясненным и смущающим факт о моём подозрительном стремлении избегать фото- и видеосъемок, оставили на всякий случай? После твоего рассказа я подумал: может, снайпер стрелял тогда именно в меня, а не в первого, проезжающего мимо, ради развлечения, тем более что через день или два был убит в Боснии и Герцеговине, в Углевикея. сотрудник нашего фонда, твой коллега, подполковник ГРУ Саша Балагуров? Ты не знал его?
— Нет! Даже если он был, как я, грушником, наша работа такова, что мы, даже работая рядом, могли не подозревать друг о друге.
— Может, и сейчас кто принял меня всерьёз? Подумай, какая складывается картина маслом: прилетел я, как оказалось, с прошлым “хвостом”, и тут вдруг собрались под видом открытия выставки: ты, с твоим прошлым — а, может, они считают, и с настоящим, — посол России, Душан — личный враг Джукановча и координатор движения “АнтиНАТО”, к тому же награжденный орденом Мужества президентом России Путиным. И мы ещё с Душаном едем в Республику Сербску к епископу Григорию, взгляды которого тоже известны. А перед этим я поехал за благословением к митрополиту Амфилохию, с которым знаком со времён войны, не скрывающему своих пророссийских симпатий и противнику инициированного врагами сербского и черногорского народа развода Черногории и Сербии, и ныне заявляющему, что нет и не может быть отдельной от Сербии Черногории, как и Черногорской Церкви, есть и будет единая и неделимая Сербская. А ты ещё над самой высокой точкой города повесил флаг российского военно-морского флота.
— Опять ты за своё! Ерунда! — как в первый день отмахнулся Саша. — Я тебе уже не раз говорил, что флаг военно-морского флота России над городом уже пять лет. Он внесён в морские лоции. К тому же, я столько для города сделал, в нём нет ни одного приличного предпринимателя. Чуть что — ко мне: детский праздник, чей-нибудь юбилей, благоустройство города, принять зарубежных гостей...
В какой-то день мы с женой поехали в посёлок Бечичи на полюбившийся нам немноголюдный с разноцветной галькой, небольшой пляж между двух фантастических по красоте зелёных скал, Было у меня какое-то грустное, даже печальное, предчувствие, что я в Черногории в последний раз, несмотря на то, что у Саши в гостинице теперь есть номер с моей фамилией на двери. Да и ждёт меня, и я уверен в этом, — даже здесь, в Черногории я хожу в подаренной мне майке с эмблемой болгарского национального движения “Русофилы”, — полузаброшенный, цвета морской волны в зарослях дурного кустарника и высоких диких трав, словно севший на мель океанский корабль, отель в небольшом городке Поморие в Болгарии, которая по-прежнему любит Россию, вопреки всему. Вопреки тому, что в своё время, освободив её от турок, мы от неё, по сути, тут же отказались; вопреки всякой грязи, которые льют на неё разного рода недоумки-ревнивцы, мусолящие паскудный пасквиль, что Болгария воевала против России аж в двух войнах. Особо старается некий шоумен от литературы и политики, счастливо соединивший в своей душе, как он с гордостью утверждает, не меркнувший свет социализма и свет Иисуса Христа. Разнёс его в пух и прах, назвал балаболом в недавнем телеинтервью, хорошо знающий историю Болгарии и горячо любящий её бывший начальник информационно-аналитического управления Службы внешней разведки России, генерал-лейтенант в отставке, затем директор Российского института стратегических исследований Леонид Петрович Решетников. В своём интервью он раскрыл секрет, что в 90-е годы прошлого века он был резидентом СВР на Балканах. Нынешними болгарскими, а на самом деле, натовскими властями Леонид Петрович, поддерживающий дружбу с болгарами, объявлен организатором недавней попытки государственного переворота в Болгарии и возведён по этой причине в “почётный” статус персоны нон грата сроком в 10 лет, что при нынешнем его возрасте в 78 лет, не дай Бог, до конца дней его. В 2018 году я пригласил Леонида Петровича на родину Ивана Аксакова на уже XXX Международный Аксаковский праздник, не упомянув в приглашении, что мы в 90-е годы вроде бы встречались на Балканах. Он, приняв приглашение, прилетел и во все дни праздника тоже не упомянул об этом. Но когда я напишу ему по мобильному телефону по поводу его телеинтервью, в котором он разложил Балабола и подобных ему, и упомяну, что все нормальные болгары, которых я знаю — а их большинство — просили меня передать ему глубокую благодарность за это интервью, он коротко напишет в ответ, словно отстучит шифрограмму: “Всего самого доброго! Я помню те годы и встречи. Дружески обнимаю”. В Болгарии, якобы воевавшей против России аж два раза, не снесли ни одного из сотен памятников русским воинам освободительной войны 1773-1774 годов, именем Ивана Аксакова назван город, гимназия в г. Пазарджик, одна из центральных улиц столицы Болгарии Софии, улицы в других городах и селах, А на главной площади страны монументальный памятник российскому императору Александру II, которого болгары назовут Царём-освободителем; он вынужден был прислушаться к Ивану Аксакову и к русскому народу, готовому постоять за братьев по вере, сам с армией войдёт в Болгарию, но, освободив её, Россия потеряет при этом на полях сражений более 200 тысяч своих солдат. Александр II не даст добить турок, остановит легендарного победоносного генерала Скобелева в предместье Стамбула и тут же сдаст треть Болгарии обратно Турции, вышлет за возмущённую речь по этому поводу в Славянском комитете Ивана Аксакова из Москвы и посадит на болгарский трон — не болгарина, не русского, а немца, то ли католика, то ли лютеранина — всё это в угоду Германии и Австрии: как не угодить родственникам... Вот этими его, далеко не русскими и не православными, решениями было положено начало всем последующим бедам Болгарии... Не в обиду сказать, но в Сербии, Черногории и в Республике Сербской ничто не напоминает об Иване Аксакове, и нет ни в одной из республик ни одного памятника десяткам тысяч русским добровольцам, положившим жизнь за их освобождение от османского ига. Храм-памятник во имя Святой Троицы, на могиле легендарного полковника Николая Раевского, завещавшего, в случае его гибели, оставить его сердце в Сербии, а тело похоронить в России, поставленный на месте его гибели по завещанию матери, медленно, но верно продолжает разрушаться. Я собрался было поехать туда, но случилось сильное наводнение, мосты через многие реки на пути были разрушены, и от этой идеи пришлось отказаться...
На обратном пути из Бечичи надо было переправляться через Которский пролив на пароме в самом узком его месте между городками Пелетани и Камерани. Мы подъехали удачно: паром только разгрузился, и наш автобус одним из первых въехал на него, легковые автомобили заезжали во вторую очередь. Жена, сославшись на усталость, не стала выходить из автобуса, а я отошёл к правому борту парома и стал любоваться заливом, уходящим за поворот в горы, там, окруженная облаками, светилась святая для черногорцев и сербов гора Ловчен. В мавзолее, построенном на её нижней вершине, “нижнем Езерском врху”, покоятся мощи великого поэта и Владыки Черногории и Сербии Петра Петровича Негоша, потому что он считал, что на высшей вершине, “врху Штировнике”, должен быть похоронен более великий человек, который придёт в будущем. “Не придёт ли кому-нибудь мысль в будущем похоронить на самом высоком “врху” Ловчена прохвоста Джукановича, правящего Черногорией в течение 30 лет, то президентом, то премьер-министром, то еще кем, аллилуйя которому ныне поют не только в Черногории, но и во всём так называемом “цивилизованном мире” , если вдруг его, как борца за свободу Черногории, кто-нибудь пристрелит? — про себя усмехнулся я. — Впрочем, всё может быть, превратили мы же мы у себя, русские, святую Красную площадь рядом с Кремлём в пантеон разрушителей России, а ещё мечтаем о каком-то её будущем величии!” От этих мыслей меня отвлекла шумная компания явно подвыпивших немцев-туристов (а еще в 1991-м по дороге в Острожский монастырь мы с Вячеславом Михайловичем Клыковым встретили предупредительный знак “Дорога для немцев не безопасна!”), и я перешёл на противоположную сторону парома. Здесь была только одна женщина, облокотившаяся на перила и смотрящая вниз. Я, стараясь не потревожить её, также облокотился на перила метрах в десяти от неё и стал смотреть то в горы, то, как она, в убегающую назад, завораживающую душу воду. В какой-то момент, повернув голову направо, я с удивлением узнал в женщине свою прекрасную, теперь уже знакомую, незнакомку. Она ещё не видела меня, можно было незаметно уйти, но я стоял, как прикованный, и искоса, наконец, близко рассмотрел её. Она подняла голову и — встретилась взглядом с моими глазами. С минуту мы, не отрываясь, смотрели друг на друга, я хотел ободряюще ей улыбнуться, но потом остановился, чтобы тем самым не спугнуть её — вдруг она это примет за насмешку... Потом одновременно отвернулись друг от друга и снова стали смотреть на убегающую назад воду. Я тайком смотрел на её склонённую голову, и мне захотелось подойти к ней, как-то её успокоить, но я не имел на это права, чтобы не подвести её. Потом снова коротко встретились глазами, на сей раз я решился улыбнуться, она ответила мне... В это время сзади подошла жена, положила мне руки на плечи: “Просили зайти в автобус, причаливаем!” Прекрасная незнакомка, невольно окинув её глазами, снова повернулась лицом к морю, а потом, зябко поправив платок на плечах, пошла вдоль борта по направлению к берегу и скрылась между автобусами.
До отлёта я ещё несколько раз, только уже издали, видел её, между нами уже был, незримый никому, кроме, может, Бога, тайный союз. Однажды жена, увидев её раньше меня, осторожно, чтобы та не заметила, тихо сказала: “Обрати внимание на вон ту женщину в чёрном! Мы встречаемся с ней уже не в первый раз, помнишь, последний раз на пароме, красива какой-то особенной, можно сказать, печальной красотой, по её взгляду в нашу сторону мне показалось, что она тоже обратила на нас внимание... Ты, случаем, не знаком с ней?”
— К сожалению, нет! — я принуждённо засмеялся...
В следующем году по осени все те же мои друзья, люди не бедные, собрались в Прагу, отметить кому-то из них день рождения, он каждый год отмечает свой день рождения в Праге, прекрасный город, и непременно в одном и том же ресторане, Я бывал в Праге и знал, что она действительно прекрасна, может, даже самый прекрасный город в мире, по крайней мере, прекрасней загаженного в результате своей толерантности Парижа, но мне почему-то ни разу не пришло в голову специально прилететь в Прагу, чтобы отметить в ней свой день рождения, может, по простой причине — отсутствия денег. Мои друзья собрались лететь в Прагу не напрямик, а через Черногорию . “Нет, к сожалению, не могу”, — отказался я, не называя причины. “Полетели, билеты мы купим в ту и другую сторону”. Уговорили. Я позвонил Саше, что через неделю прилетаю.
Но за неделю до полёта я жестоко простыл. Я позвонил своим друзьям: “Сдайте мои билеты!” Улетели без меня. Было это 18 октября. К вечеру звонок, по коду вижу, что Черногория, Роман, бывший директор Русского дома в Герцег-Нови. Почему бывший? Потому что Русский дом живущим в Герцег-Нови новым русским, по сути, за редким исключением, уже не русским, оказался не просто не нужен, а они обходили его стороной, как объект, лишний раз неприятно напоминающий о России, которую они стараются забыть — а у черногорцев, опять-таки, за редким исключением, своя жизнь.
— Михаил Андреевич, вы где? — спросил Роман.
— Дома.
— В России?
— Да, дома, в России!.. А что?..
— Да вот какая штука: 10 минут назад выхожу из дома, мимо идет ваша знакомая, помните? Такое впечатление, что поджидала меня: “А что, Чванов разве не прилетел?” Я — в тон ей: “А что, он должен быль прилететь?” “Я встречала подругу в аэропорту Тиват рейсом из Подгорицы, смотрю, на выходе с московского рейса — друзья его прилетели, а его с ними нет, потом садились в, видимо, заказанный ими микроавтобус, и тут его с ними не было...” “Значит, не прилетел”, — развёл я руками. “Хорошо, если он не прилетел!” — вдруг неожиданно сказала она. Мне показалось, что она этому очень обрадовалась.
Через день в телевизионных “Новостях”: “Как сообщает информационное агентство Черногории, вчера ночью была предотвращена попытка государственного переворота, организованного агентами спецслужб России, как проживающими на территории республики, так и проникшими в Черногорию под видом туристов. Участники попытки государственного переворота арестованы, один из них, предвидя неминуемый провал его, в последний момент отказался от прилёта в страну”.
Потом узнаю, что никакой попытки переворота не было. В скором времени должны были проходить выборы в парламент, который должен был ратифицировать вступление Черногории в НАТО. Большинство населения, тепло относящееся к России, было против. Потому срочно придумывались всевозможные провокации, чтобы настроить народ против России. Срочно искали людей, которых каким-нибудь боком можно было правдоподобно привязать к авантюре. Нет, Саша был неправ, когда пытался меня успокоить, что натовское досье на меня сожжено в печке — оно пригодилось. Трое арестованных черногорцев после парламентских выборов были отпущены за неимением состава преступления, двое россиян при содействии Сербии тоже вскоре были освобождены, опять-таки за отсутствием состава преступления, больше всех пострадал мой дорогой друг, военный пенсионер Александр Борисович Беляков. Его не арестовали, а просто втихую объявили бессрочно персоной нон грата, “человеком, подрывающим государственную безопасность страны”, а я, зашифрованный в официальном сообщении под грифом “один”, получается, перед самой попыткой переворота, пришитый к нему белыми нитками, труханул, не прилетел... Саша на костылях — последствие боевого ранения — вынужден был покинуть Черногорию, буквально бросив гостиницу, которую он построил: на что-то надо было содержать созданные им картинную галерею, музей якорей, а главное: храм и кладбище русских изгнанников, на котором он приготовил себе могилу — он хотел лечь вместе с ними. Нашел приют в Калининграде, в квартире отца, тоже бывшего морского офицера, пишет теперь только иконы...
Вот так закончился мой единственный в жизни курортный роман!
Я часто вспоминаю свою прекрасную незнакомку и буду вспоминать, наверное, пока жив: почему-то уверен, что она тоже иногда вспоминает меня и не худым словом, я чувствую, что по-прежнему между нами — за тысячи километров — незримый, ведомый, кроме нас, только Богу, союз.
Меня гложет вина перед Сашей: если бы я остался верен данному себе когда-то слову — никогда больше не возвращаться в бывшую Югославию! Ну, ладно, полетел. Ну, встретился с Сашей, но зачем надо было втягивать его в свои наивные славянские авантюры в раздираемой противоречиями стране, вокруг которой клацают клыками разномастные волки, готовые растерзать её? Но в то же время: мне и в голову не могло прийти, что в те 90-е, меня, неприкаянного русского писателя, путавшегося в ногах чужой беды, когда в своей стране была страшная беда, кто-то примет за агента российских спецслужб? И, тем более, что этот хвост тянется за мной до сих пор?
Одно время я долго не звонил Саше — зачем навешивать на друга свои невзгоды? Сначала свалил коронавирус: 60 процентов поражения лёгких, реанимация, больше года приходил в себя. После него обострились прежние, мягко скажем, болячки, одно время совсем собрался умирать... Наконец, позвонил Саше, он не взял трубку. Позвонил на следующий день, то же самое. Звоню на черногорский номер — вдруг его простили, и он вернулся туда? И черногорский телефон молчит. Через день снова звоню в Калининград, телефон не отвечает, девушка, телефонный оператор, пытается мне помочь: “Не кладите трубку, я пытаюсь делать дозвон!”
Звоню на следующий день: раз, второй. Наконец дозвонился: глухой, тихий, совсем не Сашин, голос: “Прости, что не брал трубку! Не мог... Лежу в военно-морском госпитале... Перенёс тяжелый инсульт, парализовало всю правую сторону, правая рука не держит кисти, а левой писать не могу, с трудом справляюсь с мобильником...”
И невольно подумал: неужели, как в воду смотрел Сашин коллега, только с другой стороны, видимо, действительно, классный аналитик, за что, как он говорил, его очень ценили наверху, когда он Саше на прощанье, как бы, между прочим, сказал:
— Прости, но, боюсь, что со временем они могут выдавить тебя из страны под каким-нибудь предлогом и национализировать или приватизировать не только твою гостиницу, но и твою могилу...

Резеда

Говорят, что имя — человек может об этом даже не подозревать — тесно связано с его духовной сущностью. Якобы ангел, прикреплённый к человеку накануне его рождения, подсказывает родителям, как назвать новорождённого, пусть они наивно считают, что они выбрали имя сами. Существует такое редкое имя, по названию цветка: Резеда, как правило, у восточных народов, хотя название от латинского слова resedare, смысл которого: “возвращаться к прежнему состоянию”, и что растение с древних времен применялось в фитотерапии. Словарь Макса Фасмера уточняет: слово “resedare” означает “исцелять человеческую душу...”
Как бы подводя итоги своей несуразной жизни, разбирая свои старые записные книжки, бумаги, письма: что выкинуть или сжечь в первую очередь, что ещё пока оставить... Наткнулся на распечатанный почтовый конверт с обратным адресом: “Красноярский край, г. Ачинск-1, Айдаровой Резеде Зуфаровне, до востребования”.
Долго не решаюсь вынуть письмо из конверта:
“Здравствуй! Извини, что сразу не написала, пишу, чтобы ты не беспокоился: я тогда благополучно доехала до места, жива и здорова. Надо же так случиться: живу в Ачинске, городе, о котором ты мне рассказывал, что здесь, на станции Ачинск-1, по всей вероятности, погиб во время Гражданской войны при взрыве эшелона с боеприпасами, ехавший на доклад к Колчаку выдающийся полярный исследователь, уроженец Уфы, Валериан Иванович Альбанов, судьбу которого ты пытаешься разгадать, до твоих поисков даже не было известно, где и когда он родился, как и где и когда умер или погиб. Я порасспрашивала старых людей: тогда при взрыве погибло более 1000 человек: военных, беженцев с семьями, еще больше раненых, ослепших, на станции в это время сгрудилось десятки поездов отступающей Белой армии. Был взрыв эшелона с порохом по неосторожности, красные партизаны приписали его себе, как подвиг. Так как это были белые, потом на месте их братской могилы построили жилой дом: как ты знаешь, земли в Сибири мало.
Работаю в автохозяйстве на стройке огромного завода диспетчером: рано утром 250 водителей отправляю в рейс, вечером закрываю наряды. Живу в рабочем мужском общежитии, так как женского нет, мне выделили комнатушку в конце коридора. Народ, как на работе, так и в общежитии, как ты, наверно, убедился при проводах меня на вокзале, специфический: вербованные со всей страны, кто-то приехал подзаработать на квартиру, на машину, у большинства не сложилась жизнь. Много бывших заключённых, вышедших из колонии прямо здесь, в Ачинске, из других сибирских колоний, по привычке их называют лагерями. Меня пугали, советовали найти угол у кого-нибудь из стариков в самом городе, но мотаться туда и обратно не просто. Но что удивительно: все ко мне относятся хорошо, как к случайно залетевшей, отбившейся от стаи птице, чувствуют во мне какую-то общность по судьбе, здороваются при встрече, улыбаются даже самые неулыбчивые, не было случая, чтобы приставали, хотя по вечерам много пьяных, бывают и драки. Работа не тяжёлая, но от её монотонности устаю. Хожу иногда в кино, в местный кинотеатр, но все это далеко.
Если ты, как в прошлом году, соберёшься на Дальний Восток или на Камчатку, и не полетишь напрямик самолётом, а поедешь поездом до Владивостока или Хабаровска, чтобы там пересесть на самолёт, можешь заехать по пути в гости. Буду рада!”
Наверное, с полчаса я сидел с этим письмом в руках, как оглушённый. Как получилось, что я начисто забыл о её существовании? Были, помню, другие её письма или открытки, с тем же “До востребования!”, из Хабаровска, ещё откуда-то... Лихорадочно перебираю кучу писем, в своё время мне, как, наверное, и другим писателям, много писали — кому-то нравились мои книги, — но среди них не могу найти её писем, видимо, сжёг их в позапрошлом году скопом вместе с другими бумагами, когда совсем собрался умирать — почему-то не хотелось, чтобы после меня их кто-то читал, впрочем, некому будет их читать. Помню, была паническая телеграмма: “Прилетай забери меня!” без обратного адреса, как я понял из служебной пометки внизу телеграммного бланка, из Владивостока. Вспомнил даже то смятение, которое тогда испытал: ну, заберу, а что дальше? Ждал, что, может, спохватившись, что не указала адреса, напишет, позвонит, пришлёт новую телеграмму, но не написала, не позвонила.
Да, было много чего, что могло заставить забыть: вдруг сравнительно недавняя резко проявившаяся частичная потеря памяти — некоторые временные отрезки моей жизни как бы провалились в пустоту: последствие тяжёлой контузии ещё в молодости; смерть четверых родных и близких, одна за другой в течение полгода; так называемая перестройка, грозящая перейти в перестрелку; война в Югославии, которая стала частью моей жизни; смерть жены от рака, перед этим несколько лет безнадёжной борьбы с ним; моя клиническая смерть во время операции на сердце — да много ещё чего было, что могло заставить забыть, но всё это, как я сейчас вдруг понял, не причина, а жалкая попытка самооправдания. Я пришёл к горькому выводу, что был, мягко говоря, лучшего мнения о себе. В последние годы, особенно юбилейные, много хорошего наговорили обо мне, в том числе о построенном мною храме, о моей необыкновенной доброте, я даже начал верить во всё это, и вот...
Ночью я не смог уснуть. Как так получилось? Где она сейчас? Надеюсь, жива, потому как на четыре года моложе меня, и женщины живут дольше мужчин. Может, все эти годы жила или живёт в Уфе, даже где-то рядом со мной, может, даже на соседней улице, но специально ходит другими дорогами?
Я не помню, как мы с ней познакомились. Она училась в университете тремя курсами ниже меня, на считающемся тогда элитном факультете иностранных языков — на него преимущественно поступали городские девушки из состоятельных семей и держались несколько особняком, а она была приезжей из какого-то сельского района, и потому, в отличие от них, жила в общежитии на этаже географического факультета, где я, студент последнего курса филологического, отвергнутый ранее геологическим институтом по состоянию здоровья, бывал постоянно у своих друзей, будучи уже в летнее время участником геологических и спелеологических экспедиций. Отец у неё, насколько я знал, был офицером — то ли башкир, то ли татарин, в молодости служил в Польше в контингенте советских войск, там женился на польке. Сейчас уже полковник, военком какого-то сельского района, мать работает, кажется, директором школы, семья по тем временам была состоятельной, и Резеда, не будучи модницей, тем не менее, своей одеждой, вкусом одеваться да и башкиро-польской внешностью выделялась среди своих географических подруг, и многие ей завидовали, а некоторые, может, даже недолюбливали, хотя она не бравировала своим умением и возможностью одеваться и своей несколько необычной красотой.
После окончания университета я не поехал по распределению в школу железнодорожной станции Джанга в Туркмении недалеко от Красноводска, так как редакция молодёжной газеты сумела через обком партии вытребовать меня после серии моих репортажей из крупнейшей пещерной системы Урала, пропасти Кутук-Сумган, экспедицией географического факультета по исследованию которой, учась на филологическом факультете, я уже руководил. Комендант общежития, тетя Лида — фамилии ее никто из нас, студентов, не знал — втихую, рискуя должностью, с третьего этажа переселила, спрятала меня, бездомного, в цокольный этаж. Сейчас это в порядке вещей, но тогда, когда после получки первой зарплаты в редакции, мне пришло в голову отблагодарить её, она возмущенно выгнала меня из своей подвальной конторки: “Как ты мог подумать такое обо мне?!” Наверное, с месяц она со мной не разговаривала. И я опять вечерами пропадал у своих друзей в общежитии геофака.
На частые вечерние чаепития мои друзья приглашали своих девчонок-однокурсниц, заодно, конечно, и жившую с ними Резеду, девчонки в свою очередь приглашали к себе ребят, заодно, конечно, и меня. Однажды мне в редакции всучили пригласительный билет на двоих в театр оперы и балета на концерт приехавшей в Уфу Ирины Константиновны Архиповой. “Надо написать что-то вроде рецензии или хотя бы впечатлений!” Вечером, заглянув к друзьям в общежитие, я постучал к девчонкам, все четверо были дома: “Решайте, кто пойдёт! Билет на два лица, но я обязательно должен быть, потому что мне об этом надо будет написать!” Девчонки переглянулись между собой, потом кто-то: “Пусть Резеда идёт, у нас послезавтра зачёт”. Резеда согласилась. После вечера, под впечатлением концерта, мы не сразу пошли домой, прошли по Пушкинской липовой аллее, зашли в бывший Ушаковский парк...
— Ты даже не представляешь, какой это для меня