МУШНИ ЛАСУРИА НАШ СОВРЕМЕННИК № 10 2024

БОНСАЙ*

* Бонсай — утвердившееся в Японии и Китае и популярное в мире направление специфического искусства, занятое приостановкой роста больших деревьев и превращением их в миниатюрные растения. У этого традиционного ремесла — многовековой опыт и умение превращать мощные дубы, буки, грабы, даже секвойи, естественным образом достигающие 100 метров роста, в красивые и ничтожные деревца, ограниченные ростом в 20–40 сантиметров.

Восточная поэма

Назначение человека —
в разумной деятельности.
Аристотель

Не то, что мните вы, природа,
Не слепок, не бездушный лик:
В ней есть душа, в ней есть свобода,
В ней есть любовь, в ней есть язык.
Федор Тютчев

Я помню, как в детстве, взросленья по мере,
Мой рост отмечали зарубкой на двери,
И памятка врезалась в древо тогда,
Оставшись глубокой и через года.
Давно уже вышедший из колыбели,
Я бегал к друзьям, мы играли, шумели,
А школа была уже невдалеке,
И метки росли на дверном косяке.
То — первый мой паспорт, что в образе зримом
Свидетельством сделался неоспоримым
Заметного роста, и кто бы ему,
Взросленью посмел помешать моему!

Кто ж ставит препоны в бездушии строгом
Способности к росту, дарованной Богом?
Закон мирозданья понятен и прост!
Ведь есть у горы и травинки свой рост.
У ивы плакучей, ольхи, сталактита
Он есть! И у дуба он есть, и самшита!
Животным назначивший рост не излишний,
И людям пределы поставил Всевышний...

— О, Солнце, хранилище дивного света,
Живое твоими лучами согрето!
Всё сладостным воздухом упоено,
И в тучной земле прорастает зерно.
Лоза зацвела, кукуруза желта...
Твоя в драгоценном вине теплота!

Кто блага дарует нам? Ты, наше Солнце!
Отраду ты льёшь с высоты, наше Солнце!
Твой луч светозарный горяч и могуч,
Ты — нашего роста божественный ключ.

Не ты ли в природе главней всех божеств!
Когда бы сейчас все созданья окрест
Смогли бы запеть, —
                            благодарные гимны
Вокруг зазвучали бы, сладостно-дивны.

О, сосны, дубы и громадные буки,
Простёршие к небу могучие руки!
Я видел вас в ранние годы, когда
Ходил с пастухами, что гнали стада
Нагорными тропами через теснины...
О, сосны, о, буки, дубы-исполины!

Стволы достигали такой высоты,
Что пряталось солнце средь их густоты.
Топор этих древних стволов не касался,
И весь этот лес первозданным казался.
Творцом эти кущи и сотворены,
К Нему, Всемогущему, обращены...

Забыть ли Соипсару, чудо земное!
Гора, ты, быть может, ровесница Ноя...
Когда же осела потопа волна,
Деревьев осыпались здесь семена
И почву нашли на уступах и склонах.
Душа без ума от гигантов зелёных...
К себе всё влечёт их небес вышина!

Чего только эта не помнит секвойя!
Струилось дыхание ветра живое,
Известья из дальних краёв принося.
Природа была миротворною вся.
В столетия те, целомудренно-строги,
Твой рост и охват берегли её боги.

И малой царапины нет на стволе,
И жизнь так полна на священной земле!
Кто взращивал дебри? Взросли они сами!
Летят семена и лежат меж корнями.
Всё, всё сотворённое волей Творца,
Не раз возродится — нет росту конца.

Пустынная роща не помнит утрат.
Не нужно ей наших мотыг и лопат —
Сама ведь себя обновляет от века.
Пугает её лишь топор дровосека.

Так пусть же повсюду господствует флора,
Чья власть легитимна, — об этом нет спора!

Но с грустью —
Хоть сердце от боли спасай! —
Я слышу о том, что зовётся “Бонсай”.

Бонсай, о, Бонсай, средь земной красоты
Её искушенье постыдное — ты!
Ну что ж ты творишь с неповинной природой?
И кто повелел: “Искривляй и уродуй!”

Как мир этот страшный и тесен, и скуп!
К чему этот, в миске томящийся, дуб?
Судьба исковеркана! Эта сосна
Зачем-то в убогом горшке взращена.

Конечно, стремимся мы все к волшебству
И чудо желаем узреть наяву.
Всё разум пытливый не даст нам покоя...
Но вот чудодейство ужасно такое!

Прости, о, Бонсай, терпеливо послушай!
Пойми, ты ведь — мастер уродств и удуший!
Поверь, что вступил ты на дьявольский путь,
С которого к свету души не вернуть!

Как спорить с талантами всех поколений?
Бонсай, основал тебя истинный гений!

Но, Мастер, не взял ли ты на душу грех?
Угоден ли Богу искусства успех?

В неведомом веке творил ты, затеяв
Взрастить это племя деревьев-пигмеев.
Решился ты дерево жёстко сковать,
Чтоб вверх не росло, не взошло ни на пядь.

Связать ты осмелился богатыря
И сердца лишить, непотребство творя.
Надеясь на волю свою и уменье,
Явил и терпенье, и редкое рвенье.
Из крепкого дуба, что в рабство был взят,
Явился уродец,
                     презренный кастрат.

И держишь в горшке, понуждая и правя,
А братьям его так вольготно в дубраве!
Где воля... Шум ветра и посвисты вьюг...
Где ливни? Где братья, что были вокруг?
Забудет ли пленник друзей и родню?
Я в этой судьбе тебя гневно виню!
Ты дуб искорёжил, освоив науку,
Дал росту на локоть и зрелому буку.

И тот исполин, что всходил в облака,
Царь леса, отныне не больше вершка.

Ты руку набил в своём веке горячем.
Всё снова ликуешь, привыкший к удачам.
Подобие жизни ты деревцу дал,
Но рост ограничил, унизил, прижал.
Растенье привыкло к невидимым путам,
Любуется праздный народ лилипутом.
Одни тебя хвалят, смутились иные,
Но чаще звучат дифирамбы сплошные.

За тысячелетье твоё ремесло
Прославилось всюду, весь мир обошло.
Не только Япония — область Бонсая,
Он в землях освоен Вьетнама, Китая,
И в почву всей Азии корни его
Вошли, довершая твоё торжество.

В Европе, дивясь рукотворному чуду,
Изделья твои покупают повсюду.
В Америке, в Африке, да и в России,
И деньги летят баснословно-большие.

Горшками спешат оживить интерьер
Министр, королева и миллионер.
Чиновники и нефтяные магнаты,
И военачальники, и депутаты,
Учёный, поэт, космонавт и артист
Любуются дивом, чей крохотен лист.
Бонсая поклонники есть средь абхазов,
Леса сохраняющих в мисках и вазах.

Да если б востребован не был Бонсай,
Давно бы забыли о нём, так и знай!

Нет в прихотях наших рассудка и блага.
Как свойственна людям к никчёмному тяга!
Прельстившись дешёвкой, плетутся уныло
Стезёю незримого Сатанаила.

А кабы не так, мы бы жили в раю,
Лелея и радуя
Душу свою.

Но жизнь на земле протекает не просто.
Указаны свыше пределы для роста.
Так часто нерадостен мир этот весь,
Все противоречья сплетаются здесь.
Ведь всё предрешается волею Неба.
Везде — добыванье насущного хлеба.
Всё в жизни — борьба с небольшим перемирьем,
А способ добычи того, что транжирим,
Что сами мы строим, что свыше дано, -
Вздохнёшь, как посмотришь, — унынье одно!

Всё в облаке тайны, средь хитросплетений,
В которых и сильный заблудится гений.
Читай же философов,
Думать умей,
Чтоб как-то приблизиться к сути вещей!

Не знаем, что в будущем — виды туманны...
Ствол нартов бессмертен, пропали ацаны*.

<* Ацаны — карлики в нартском эпосе.>

Мы видим: всё дальше несёт половодье,
И в действии — чуждое нашей природе.

Но что же с Природой на свете сравнится!
Мы все — лишь частицы её, лишь крупицы.
И вот разговор завожу я с Бонсаем,
То радости полон,
То скорбью пронзаем.

Не мог я пройти мимо парка бонсаев,
Где в лавках так много чудес у хозяев.
И вот обозреть невозможно всего —
Так много шедевров, всё — сплошь волшебство!
И кажется, что не поместятся в список
Все эти насельники плошек и мисок.

Куда ни посмотришь, повсюду Бонсай!
Ты должное мастеру жанра отдай!
Такие умельцы поистине редки,
Творящие космос из корня и ветки.
Всю жизнь посвятив своему ремеслу,
Всё множат свой опыт, приемля хвалу.

Какие у них инструменты, взгляните!
Щипцы и ножи, медных проволок нити,
Мешочки и краски, крючочки без счёта,
Шпагаты, перчатки, точила, решёта...

Врачу, что склонился над телом больного,
Искусник подобен.
Искусство сурово.
Не дрогнет рука, не замылится глаз,
Нельзя оплошать и единственный раз!

Горшочки и миски — в красе инкрустаций...
Как их описать?
И не буду пытаться!
Прекрасная форма — особая тема.
Пожалуй, другая нужна здесь поэма...

А почвы, питающей корни, состав
Наука исследует, тайны познав.
Из разных веществ эту почву творят;
Не сразу рождается конгломерат
Из мелких и крупных, прошедших сквозь сито
Частичек, чья суть от несведущих скрыта.

Здесь всё ювелирно!
Вот, корни одев,
К земле добавляют бесценный посев.
Всё в должное время!
Прилежно считая,
Умеют учитывать возраст Бонсая...

Не только над деревом трудится Мастер,
В его мастерской и камней разномастье.
Волшебные корни объемлют кремень,
Как ты обнимаешь в счастливейший день
Любимую...
                        Камни становятся живы,
Поскольку корней их обвили извивы...
Волнует и старца подобный порыв,
И мнится, вид этих чудес, изумив,
Таким воплощеньем и страсти и плена,
Что мог бы порой вдохновить и Родена.

Увидишь ты разнообразье Бонсая:
Орла, что возник, в небесах пролетая;
Листвою увенчанный грозный утёс,
Который искусник на блюде принёс.
Вот — карлик, что тщетно стремился к размаху,
Он словно взывает к высотам Ерцаху.*

<* Ерцаху — одна из величайших вершин Абхазии, воспетая поэтами.>

Конечно, у мастера зоркое око,
Жизнь вещего леса постиг он глубоко.
Он знает, всевластный в познанье своём,
Все свойства деревьев и славен чутьём.

Иной же в лесу лишь корчует и рубит,
И чащу, как всё мироздание, губит.
И он-то, кем лес беспощадно убит,
При этом умельцем себя ещё мнит.

Но мастер, хранитель преданья веков,
В родимой чащобе отнюдь не таков...
Он знает, что ищет, создатель Бонсая.
Есть лирика в этом, баллада лесная.
Есть эпос, который в лесу сотворила
Глубоких прозрений волшебная сила.

Да, создали эпос древесные корни,
Подобно драконам, борясь всё упорней.
И все они словно пускаются в пляс...
Всё чувствует мастер, чарующий нас!
И странно! На каждом из карликов этих
Красуется листьев зелёный букетик.

Вот деревце, взятое в чаще лесной,
Теперь в мастерской ждёт судьбины иной.

Какое же царство украсит изделье,
В каком же краю его ждёт новоселье?
Но вот его белый прямящийся ствол,
Чьи ветви умелец намеренно сплёл!

Вокруг суетятся его подмастерья,
Стараясь, его добиваясь доверья.
И мнится: увидев с небес этот пыл,
Всевышний усилия благословил.
И в доме, в саду и в пруду у магната —
Господство Бонсая, и вилла богата.
Украшены лестница и коридор,
Столовая, ванна, и башня, и двор.
Причуды богатых... И всё же я знаю,
Что тянет и малоимущих к бонсаю.
Последние тут отдаются гроши —
Дешёвые тоже горшки хороши.

Один подешевле, другой подороже...
И часто бонсаи друг с другом не схожи.
И если страшится один солнцепёка,
Другой от мороза страдает жестоко.
Домашний привычным уютом изнежен,
Садовый нуждается в воздухе свежем.

А старость — уход, угасанье бонсая —
Является, Мастеру сердце терзая!

Сейчас триумфально его торжество,
И Мастер в плену мастерства своего.
Коль хочешь успеха, то, взявшись за дело,
Ему отдавайся всю жизнь и всецело!
Так выкажи волю, ведь даже гранит,
Как издревле ведомо, капля долбит.
С годами усилия вознаградятся,
Однажды мечтания осуществятся.
Забудешь, что тянет в одну из сторон,
Что в чём-то не выявлен и ущемлён.

Несчастное дерево... Вижу, оно
Свободы рукой палача лишено.

Да, рост остановлен!
— Ты, ветвь небольшая,
Не смей подниматься, предел превышая!
Ты, карлик пленённый, подняться не смей,
Родню позабудь из древесных семей!

О, Мастер, мой брат! Да, возможно, ты — гений
И всё же заложник своих прегрешений.
Давя естество, исказив этот ствол,
Цензуру ты здесь изначальную ввёл.
Ты — дереву враг! Отчужденье настало,
Надежды на примирение мало.
Ты думаешь, движет тобой доброта,
Что прав твой талант и наука крута,
Что с деревом вы договор заключили,
Оно, мол, не хочет противиться силе.
Но нет здесь любви, неуместно веселье,
И гимном природе не станет изделье.

Ты отнял дар Божий, природную тень,
А дерево ведь не бесчувственный пень!
Осталось без тени оно навсегда,
Как чуждая ей изначально вода.
Тень — жизни условье, но в тесной чащобе
Её ты похитил, как будто по злобе.
Ты дерево в полдень его бытия
Так зло обездолил, вот — правда твоя!
Лишил его права на плодоношенье...
Не это ль нечестие и прегрешенье!
Да будь человеком оно... Тут любой
Решился бы тотчас покончить с собой.

Вот вместо секвойи я вижу уродца.
Дуб в глиняной миске навек остаётся.
Осмеян иль проклят? Острижен, унижен...
Любуются люди искусством бесстыжим!

Но молвлю я:
Предком посаженный граб,
Что двор украшает, раскидист, не слаб,
Что мир обнимает от края до края,
Мне был бы противен в обличье Бонсая,
Хотя бы и в чаше стоял золотой...
(Избавил Создатель от участи той!)

Он так непривычен к стесненьям и путам,
Я видеть его не хочу лилипутом!

Понятно, нарушен здесь Божий закон,
Который кощунством, увы, осквернён.
(И всё это действо, смутившее разум,
Конечно, противно и старым абхазам!)

Кому это мило?
Какая тоска —
Вдруг карликом стать высотой в два вершка!
Иль, Мастер, ты сам, покоряясь судьбе,
Такого уродства желал бы себе?

К чему же лишать это деревце доли
Подняться под солнцем, развиться на воле?
Мерещатся (Боже, умельца прости же!)
Ряды искалеченных на акурчиже*.

<* Акурчиж — здесь: инвалидная коляска.>

Такие дела неугодны Творцу,
И людям позор одобрять не к лицу.
Чего же ты хочешь, творенье Бонсая?
О чём же мечтаешь ты, не вырастая?

Ну кто ты без тени? Неужто я жив,
Заметного облика не заслужив?
Без полного, Богом суждённого роста,
Когда всё живое покрыла короста,
И солнце без тени своей однобоко...
Нет в этой забаве ни толка, ни прока!
Прекрасное дерево, где твоё право?
Где жалость и совесть?
Уменье лукаво!

Ужель тебя, Мастер, не мучает грех?
Ты дьяволу душу вручил за успех.

И пусть совершенны твой стиль и твой навык...
Природа скорбит от подобных поправок!
Вот создал ты чудо...
Но грозно дохнул,
Перстом на тебя указав, Вельзевул.

Две истины спорят.
Ты хочешь шедевром
Свой грех искупить,
Каждым преданный нервом
Художеству, чья беспримерна краса,
Но есть ещё совесть,
И есть Небеса.

Всё, всё в этом мире от почвы до звезд,
Покуда живёт, устремляется в рост.
Древесные корни мужают в свой срок,
Зерно разбухает и гонит росток.

Всё, всё, что взлелеяно солнцем, стремится
Подняться, весь мир обнимая, развиться,
И нежное солнце, склонясь над ростками,
Касается их золотыми руками.
А что не растёт, всё усохнет, умрёт...
Всё бренно, и вечен лишь круговорот.
И всё направляется властью небесной...
Теряется мысль, поглощённая бездной.
Галактика ширится...
Мы перед ней
Все чувствуем слабость природы своей.

Все видим мы вещие сны от рожденья,
Но есть у деревьев свои сновиденья.
Быть может, мечтания их горячи,
Как грёзы, что к людям приходят в ночи.

Падение жёлудя видя во сне,
Дуб
       вьюг не страшится, царит в вышине.
Всё крепнет, стал ростом велик, неохватен,
И высится в золоте солнечных пятен.

Он славен, он счастлив, он издревле свят.
Различные птицы на ветках сидят.
И бродит под деревом стая кабанья,
И жёлуди эти — её достоянье.
Под дубом молились и свечи тут жгли —
Дым к небу всходил, как посланье земли...

Подобная морю шумела дубрава,
Взмывала, росла и была величава.
Для леса был праздником длящийся рост —
Сплетенья корней и ветвей перехлёст.
На празднестве бука, и граба, и дуба
Так был неуместен топор лесоруба!
Вот дикие горлицы вьются, погукав.
Они тут питаются семенем буков.
— Жестокий охотник, сейчас будь незряч
И лучше подальше ружьё своё спрячь!

Снижаются птицы, летя издалёка,
Из мест, где мороз обжигает жестоко.
В горах — белизна снеговой пелены,
И корни древесные убелены.
И небо погладить дубрава спешит...
Но что ж приуныл ты, зелёный самшит?
Ты гаснешь!
Лишил человек тебя жизни.
Так горечи много в твоей укоризне!
Ты здесь зеленел миллионами лет...
Где ж семя твоё? Твой стирается след.
Где рощи твои? Возродишься ли чудом?
О, разве поверю я тем пересудам,
Что климат виною!
О, бредни молвы!
Ведь жертва ты алчности чьей-то, увы*...
Тепло и мороз не приходят украдкой,
Не стала беда твоя полной загадкой.
Всё то, что столетьями здесь выживало,
Лежит, высыхая среди буревала.

<* Абхазский самшит был в последние годы почти везде уничтожен вредителем — самшитовой огнёвкой, попавшей в страну по преступной неосторожности.>

И посох правителя наших земель
Самшитовым был, и — моя колыбель.
Ты знал, колыбельной внимавший самшит,
Как мать беспрерывный свой подвиг вершит.
Подушки твоею листвой набивали,
Перо для поэта из ветки тесали...

Всего не упомнишь, но вовсе не в сказке,
Вполне наяву мог самшит наш абхазский
В своём Нотр-Дам
                                    разглядеть и Париж...
Неужто, родимый самшит, ты сгоришь?

Увы, человек, ты — природы предатель!
Пусть видит, пусть гневный услышит Создатель,
Насколько ты стал перед ней виноват!
Иль думаешь ты по-иному, мой брат?
Тогда оглянись, о, ценитель Бонсая,
Одумайся, Красную Книгу листая!

Ты, гибель несущий морям и лесам,
Сгубивши природу, как выживешь сам?

Секвойя, державная леса царица,
Над миром тебе суждено возноситься!
Ты всех ведь деревьев от века мощней,
Ты к солнцу всех ближе с неведомых дней.
Узрел я тебя в путешествии к Рице...
Тебе высотою нельзя не гордиться!
Всегда в своей зелени вечной, сплошной,
Стоишь, презирая и стужу, и зной!
Такою ты стала по милости Бога!
Громадною тенью накрыта дорога.

Любуюсь я тем, как стремишься ты ввысь.
Твержу тебе: “Не уставая, тянись!”
Висят семена на ветвях твоих длинных —
Бессмертья залог, бытия на вершинах,
Судьбы поколений, единства времён...
Тебя я восславлю, в тебя я влюблён!

И вот я деревьям взмолившимся внемлю:
“Вы нас не губите, спасающих Землю!
Мы — ваши друзья и большая родня,
Мы — тень, что живёт, ваши жизни храня,
И влагу Земли бережёт без потери.
Из нас ведь и ваши сработаны двери!
Мы — ваша защита, мы — ваш оберег.
Без нас бы удушья никто не избег!
Нам быть колыбелью и крышкою гроба!
И матери общей, Природы, утроба
Рождает для вас наших чащ благодать...
Нельзя же уродством её запятнать!”

Я ваше рожденье и рост ваш упорный
Восславлю, как подвиг добра животворный!
... А даты пусть вырежут острым ножом
На том косяке незабвенном дверном!

Что ж, тяжкую ношу взвалил я на плечи,
Смолкаю, мои прекращаются речи.
А точные ли отыскал я слова,
Пусть скажет читатель, чья совесть жива.
Согласны ли будут со мною иль нет,
Прервусь я, всей памятью детства согрет...
И слово своё в этот миг сокращаю,
Сурово стесняю, подобно Бонсаю.

2023, январь–март. Сухум — Акуа

Перевод М. Синельникова