ОСЛИК НА КОЛЁСИКАХ
РАССКАЗЫ
ПОСЛЕДНИЕ КАПЛИ
Чашу терпения переполнила последняя капля...
Меня можно назвать “коллекционером последних капель”. Все истории постепенно заполнили в памяти отдельную ячейку, а когда вдруг мелькнёт ярким кадром тот или иной факт, то вся мозаика этой странной коллекции высыпается разом. И только на дне коробки размазанным, неярким пятном светится “мой случай”, “мой эпизод”. Но о нём я говорить пока не готова.
Лично меня в чужих рассказах всегда поражает, что чашу терпения может переполнить совсем незначительная “капля”, но вот именно её и запоминают, именно про неё говорят. Всё, что предшествовало, весь сосуд сомнений, недовольства, логичных размышлений и нелогичных поступков забывают напрочь. А вот “каплю” помнят всегда, и она им несуразной, смешной, нелепой вовсе не кажется.
О “последних каплях” все рассказывают очень легко, только успевай слушать: в транспорте, в летнем кафе, в купе поезда, пропалывая грядки на даче друзей...
— Он всегда говорит не трамвай, а транвай, ну, как с таким жить? Как с таким воспитывать детей? Скажи, это же невозможно!
— Ну, — осторожно отвечает ей подруга (они сидят за соседним столиком в кафе). — А ты не могла его попросить произносить это слово правильно?
— Он просто не понимает, почему я его всё время поправляю...
— Ну, так ты же с ним в трамвае и не ездила никогда. Он перестанет говорить это слово потом.
— Мы расстались. Мои нервы транвай не выдержали! — категорично заявляет девушка, любящая русский язык, спокойно и аккуратно прихлёбывая кофе.
Разговор дочери с мамой. Они ждут поезда, стоят с сумками и продолжают беседу, которая длится, видимо, не первый час. Непонятно, уезжают ли они вместе или провожают одна другую. Я же медленно бреду мимо, за мной катится чемодан на колёсиках, я еду в командировку.
— Мама, вообще, о чём ты? Какой, к чёрту, Митя? Я ему говорю: “Снег начал таять”. А он задает глупейший вопрос: “Так тогда сколько градусов?” Я ему: “Ну, примерно ноль по Цельсию и плюс тридцать два по Фаренгейту”. А он, представляешь, мне: “А кто такой Фаренгейт?” О чём тогда вообще с твоим Митей говорить?
— Может быть, ты преувеличиваешь? — слышу я голос её мамы.
— Преувеличиваю? Ну, знаешь… На этот раз моё терпение лопнуло окончательно.
Я тогда чуть не застыла на месте: ведь я тоже не знаю, кто такой этот Фаренгейт и как он мне может пригодиться в жизни. Фаренгейт же, бедняга, даже и не подозревает, что именно он послужил “последней каплей”. С Митей вот перестали разговаривать. И как теперь жить дальше мне, Мите и Фаренгейту?
А в калейдоскопе подсвечивается уже следующая история, подслушанная случайно в электричке. Два приятеля обсуждают третьего.
— Он тут такое учудил. Манька вся в слезах, говорит, он меня не любит, поговори с ним, а то умру в расцвете лет. Ну, пошёл я к нему. Спрашиваю: “Ты что, друг, ты же целый год её добивался? В чём, слышь, дело-то?” А он мне: “Я думал, она такая, а она совсем другая”. Я ему: “А ты откуда знаешь, ты же с ней не того?” А он: “Не спал с ней и не буду”.
— Да, какая-то полная фигня получается, — удивляется его друг, — мы все думали, что они через полгода-то поженятся, ещё спорили, у него ж крышу от неё сносило.
— Ага, а тут такая загадка. Короче, я-то знаю, как от него всё узнать, напились с ним. Он раскололся. Говорит, когда пришёл к ней, то понял, что этот самый вечер наступил. Свечи горят, они танцуют, романтика, а она начинает с ним разговаривать таким кукольным голоском. Он её просит, чтобы она говорила нормально. Она губки надула, молчит. Ну, в общем, он её раздевает, и видит, что её лифчик и трусики в ярко-розовый цветочек. Как у маленьких девочек. Мне, говорит, стало так нехорошо, неприятно. Всё внутри как оборвалось. И я ушёл.
— Вот это да, Манька — она ж такая красотка! Вот надо же, — удивляется приятель. — А ты знаешь, я его понимаю.
— Что, тоже нимфеток не любишь?
— Я о том, что вдруг разом понимаешь, что это не твоё.
— Ну, например?
— У меня девчонка была. Нормальная вроде. Однажды пришла такая веселая. Ей котёнка подарили. Я и спрашиваю: “Как назовёшь кота?” А она: “Это не кот, а кошка. Как ещё кошек называют? Да Муркой назову, и всё”. Я ей: “И что, так и звать будешь?” А она фыркает так и говорит: “Кис-кис буду звать”. Никакой фантазии, обыкновенной даже нет. Мне неинтересно с ней стало. Сразу, разом, понимаешь?
— Ну, вы и эстеты, я погляжу.
— Будто у тебя такого не было?
— Надо вспомнить.
Электричка остановилась, ребята быстро встали и вышли из вагона.
— Но ведь всё же было хорошо! Почему свадьба не состоялась? — На лестничной площадке разговаривают два немолодых мужчины, слышу только их голоса, оба курят хорошо пахнущие сигареты.
— Взрослые дочери — это так же непонятно и так же нелогично, как и взрослые сыновья.
— Так у тебя ещё и старший не женат.
— Не женат и во всём поддерживает свою сестру, и считает, что она всё сделала правильно.
— Господи, что же ваш жених такого натворил?
— Да ничего такого, хороший мальчик, трудолюбивый. Но из себя мою дочь он вывел, когда она увидела, что он у книги, которую читает, загибает уголком страницу, делает, таким образом, закладку.
— Ну, нет слов. Это же не порок. Мальчика не так воспитывали.
— Вот и я говорю. А она: “Это невозможно. Это последняя капля”. У сына была такая же примерно история. Его девушка приготовила ему гречневую кашу, поставила тарелку перед ним и обильно так полила сгущенным молоком. Он встал из-за стола и сказал ей: “Прощай, мы больше никогда не увидимся”.
— Из-за сладкой гречневой каши, что ли? Так весь мир сходит сейчас с ума от кухни фьюжн. Сочетает то, что не сочетается.
— А ты попробуй объяснить это моему парню.
— Ну, тут просто: он её не любил.
Свидетелем этого разговора я стала, сидя на подоконнике этажом выше, ждала, когда вернётся домой один очень дорогой мне человек.
“Последние капли” бывают невероятно разнообразными.
Рассказ моей подруги:
— Мы в очередной раз решили с мужем помириться. Всё-таки дети, и вообще. Отправили родителей и детей по турпутёвкам. И после ночи любви просыпаюсь оттого, что он на кухне отчаянно стучит ложкой об стакан. Это он не меня будит. Это он так размешивает в холодной кока-коле растворимый кофе. Пила такой напиток? Гадость редкостная. А я лежу и думаю: как он может пить эту жидкость? И он каждое утро его будет пить, каждое утро я должна буду слышать этот стук ложечки о стакан, каждое утро он будет меня целовать сладкими губами... И так до самой старости? Нет, этого я не переживу. Короче, когда он мне в постель принёс эту гадость с противной фразой: “С добрым утром, любимая”. — я уже была одета и накрашена; сказала, что еду к детям на юг. До сих пор счастлива, что так поступила.
Рассказ моего однокурсника:
— Ты же знаешь, сколько я занял денег, чтобы поехать к ней в самый центр Европы, как она говорит. Приехал. А у неё дом большой, светлый, одна столовая величиной с мою квартиру. Она смеётся, хвастается, а я на неё насмотреться не могу. В углу столовой камин такой. Я ей говорю: “Давай камин растопим, помнишь, как мы с тобой в деревне русскую печку топили?” Она: “Ну, сейчас всё совсем другое. Давай попробуем, зажжём”. А в центре камина поленья таким полукругом стоят. Я ей: “Принеси ненужную бумагу, а то дрова не загорятся”. Она смеётся: “Эти зажгутся”. И протягивает такую длинную спичку. Я смотрю на поленья внимательно и вижу, что они ненастоящие, спрессованные из опилок, какого-то картона, сделаны из вторсырья и подкрашенные, чтобы выглядели, как настоящие. Так удивился: “Ого, так они же не пахнут лесом, они же не трещат, как дрова”. А она пожимает так плечами: “В них добавляют ароматические вещества, и потом они дешевле в десять раз. Да какая разница, что горит”. Я так удивился: “Ты и вправду считаешь, что без разницы?” А она: “Конечно”. И смотрит серьёзно. Ты знаешь, кое-как я там два дня прожил. Все казалось таким же фальшивым, как эти дрова, склеенные из опилок.
“Последней каплей” может быть всё что угодно:
– он в бане наизусть декламирует “Медного всадника”;
– она вышивает крестиком котят с бантиками на шее;
– он вяжет белые шарфы;
– он любит дарить искусственные цветы, которые трудно отличить от настоящих;
– она обожает всюду щёлкать семечки;
– он всё время слушает музыку в наушниках, а не меня;
– он кидает за спинку дивана упаковки от презервативов и шоколада;
– он есть печенье в кровати;
– она всегда фотографирует свою еду.
И многое-многое другое...
Но самыми запоминающимися “каплями” бывают только свои, они являются и самыми болезненными, словно наполнены кислотой.
Вот теперь можно рассказать и о моей истории. Это была не капля, а целая ложка, которую я помню во всех подробностях. Ложка тяжёлая, с вензелями, сделав дугу, красиво развернулась, проехав по праздничной скатерти стола. Ложку бросил мужчина, которого я любила, для него я приготовила первый в своей жизни суп по рецепту из толстого тома большой “сталинской” книги “О вкусной и здоровой пище”. Любимый человек закричал: “Сколько можно говорить, в суп картошку нужно резать мельче, а не по полкартофелины зараз!” Швырнул ложку, встал и ушёл.
Для него и для меня этот разговор был “последней каплей”. Что, в сущности, произошло? Пожалуй, сущие пустяки. Но чтобы об этом рассказать, мне нужно контролировать лицо, чтобы губы не дрожали, чтобы голос был ровным и не ломался, чтобы чаша терпения не переполнилась. Наконец, приняв факт: дело вовсе не в ложке и величине картофелины, и тем более не в “последней капле”.
ОСЛИК НА КОЛЁСИКАХ
У неё теперь были длинные волосы. И он подумал, что длина её распущенных, пушистых волос равна годам — годам их невстречи, потому что разлуки громкой и большой не было, просто не было встреч.
Он любил гладить её волосы, её короткие волосы, и ощущать рукой её затылок. Затылок неправильной формы, чуть приплюснутый — короткая стрижка скрывала плоскогорье головы.
И теперь он не мог не смотреть на неё, хотя сидел очень неудобно, сбоку, сзади, через ряд. Её загораживали другие люди. Он вытягивал шею, вжимался в своё кресло, потом решил привстать, но тут же передумал...
Нет, сейчас он ни за что на свете не коснулся бы её затылка, её волос. Новая её причёска даже издали вызывала в нём огромную тоску. Тоску, которой он не находил причины...
А может быть, пройти вдоль того ряда? Будто бы не можешь никак найти своё кресло?..
Но захрипела музыка, пошли титры, и фильм начался. Он любил ходить в кино на самые модные фильмы, на самые людные сеансы с масленым запахом попкорна, когда слышен шёпот, шуршанье фантиков, женский смех; тогда ощущался праздник, и он был частицей этого торжества.
Господи! Её волосы! Он просил её отрастить их подлиннее, но она не любила их — тонкие, мягкие, воздушные, душистые. Она кромсала их в какую-то оскорбительную стрижку. А когда появлялась в его одинокой квартире с фразой: “Я оболванилась!” — он чувствовал себя обокраденным, но говорил ей: “Стрижка тебе идёт. Я даже не заметил, что они стали короче, значит, действительно, идёт”. Он врал, думая, что юную женщину нельзя обижать недоверием к её вкусу.
Когда они познакомились, то почти сразу же выяснили, что учились в одной школе, но в разные годы. Она намного позже, настолько, что он не мог её видеть даже среди первоклассниц на последнем звонке, прощаясь со школой. Потом он окончил военное училище и повидал многое, в том числе и нелюбящих его, конкретно его, любимых женщин. Она походила на коротко стриженного курсанта, когда в чужом городе он встретил её.
Из этого случайного разговора о школе завязалась какая-то непонятная дружба, а на её лице, когда она смотрела на него, возникала такая родная спокойная улыбка. Нет, эта особенная улыбка появилась раньше, гораздо раньше, во вторую секунду после первого взгляда друг на друга. Он потом спросил её, почему она ему так улыбнулась? Она задумалась, прорезалась уморительная важная складка между бровями, и неожиданно она рассмеялась: “Ты очень похож на моего ослика! В детстве у меня был ослик на колёсиках, с верёвочкой, ну, вылитый ты!”
Как женщина она ему не нравилась. Говоря прямо, он её не желал. Но это было до тех пор, пока он не коснулся её волос, пока он не погладил её, и тут волна такой нежности и силы обдала его сердце, что он невольно облокотился о дверной косяк.
“Путь к сердцу мужчины лежит через желудок! Я тебе тогда пожарила картошку!” — заявила она, удивляясь его резкой перемене. Ему всегда становилось тошно, когда женщины говорили афоризмами, пословицами, мудрыми изречениями, все слова тогда превращались в бетонную стену, на которой печатными буквами выведено: так и именно так, и никак иначе, и по-другому быть просто не может! “Когда ты на мне женишься?” — вопрос её был из той же области под названием: “По-другому никак нельзя”.
Да, наверное, она была глупа? А может, ей тогда легче жилось по этим выдуманным правилам? Сам же ты прожил свою жизнь по уставу. Но сейчас она совсем другая, она отрастила себе волосы! Может, в память обо мне? Всё-таки мы вместе были целый год...
Он вдруг испугался, осознав, что в его жизни после школы было всего два года. Один год — с ней, с её выдуманными и всегда жалкими, хрупкими праздниками, которые он мог легко разрушить хмурым взглядом или словом. Нелепость какая: “День первого тортика, испечённого мной”, “Среда — день нашей встречи”. А её щебетанье новостей и сплетен, мурлыканье и ляляканье модных песенок... Но какое наслаждение было иногда наблюдать за тем, как она натягивает колготки, как поглаживает эластик, любуется вытянутой ступнёй, дальше — смешное нюханье колена в чулке, потом скачок-прыжок со стула на носки, как балерина, дальше — решительное, короткое, угловатое движение и — колготки на талии. Белые трусики отчётливо проступали сквозь капрон... Был бесконечный год мгновений — весомых, цветных, полных счастливого, пульсирующего света...
Всё-таки можно, чёрт побери, посвятить всю свою жизнь одной женщине. А не какому-то делу или профессии... Всю жизнь — для женщины, рядом с ней — и быть счастливым...
А другой год вместил в себя всё время без неё, до сегодняшнего дня. Кители офицеров, робы солдат, когда менялось обмундирование — менялся сезон. Были одинаковые праздники. Были женщины, которые не удивлялись, когда после совместной ночи он им не звонил, они звонили сами. Если он и вспоминал её, то только её улыбку и фразу: “Ослик ты мой на колёсиках, с коротенькой верёвочкой”. От этих слов в груди начинало что-то сладко царапать...
Что сейчас-то тебе надо от неё? Что? Может, просто поздороваться, посмотреть в её глаза, спросить о жизни?.. Так и так всё ясно: была бы несчастлива — стриглась бы, как миленькая, как в тот год с тобой. Что ещё? Не знаешь? Вот сиди и смотри кино. Смейся. Ведь это, кажется, комедия! Она тебя и не видела, она не знает, что ты сидишь рядом. Она может не узнать тебя! Поэтому приказ самому себе: встать, ослик на колёсиках, шагом марш к выходу! Пусть зрители смеются, счастливые хотя бы в этот промежуток времени.
Почему такая тоска? Ты мечтаешь погладить её длинные волосы, которые кончаются за лопатками, за её тонкими и острыми лопатками, пройти всю длину её волос, которые не обрываются сразу за ушами и возле шеи, а идут тёмной печальной волной куда-то за грань жизни...
Почему, казалось бы, случайные, но одновременно и заветные желания, загнанные в тайный, далёкий угол души и забытые там, всё-таки осуществляются?
НАТАЛЬЯ САЛТАНОВА НАШ СОВРЕМЕННИК № 8 2024
Направление
Проза
Автор публикации
НАТАЛЬЯ САЛТАНОВА
Описание
САЛТАНОВА Наталья родилась в городе Ленинске-Кузнецком Кемеровской области. Окончила факультет журналистики Уральского государственного университета, курсы сценаристов ВГИКа. Сценарист анимационного фильма “Невесомость” (кинокомпания “Снега”), попала в шорт-лист конкурса новой драматургии “Маленькая ремарка — 2023” в номинации “12+”, участник писательских мастерских Ассоциации союзов писателей и издателей России в номинации “Драматургия” (2023, 2024). Тексты опубликованы в журнале “Урал”, различных сборниках и альманахах. Автор детских книг “Старик и Шарль”, “Новогодняя история”. Преподает в Уральском федеральном университете, живёт в Екатеринбурге.
Нужна консультация?
Наши специалисты ответят на любой интересующий вопрос
Задать вопрос