Неизвестный Твардовский

НЕИЗВЕСТНЫЙ ТВАРДОВСКИЙ

“НО СЪЕЗД В ЦЕЛОМ, ЭТО ТАКАЯ ИСТОРИЧЕСКАЯ ГРОМАДИНА...”


“ВЕЩИ, ПОТРЯСШИЕ ТЕБЯ ГЛУБОКО…”
    
“Но съезд в целом, это такая историческая громадина…” — так оценил Первый съезд советских писателей один из без малого шестисот его делегатов Александр Твардовский. Однако 90-летний юбилей этой “громадины”, ставшей, безусловно, поворотным моментом в истории не только советской литературы, прошёл до обидного скромно и незаметно. Тем больше сегодня оснований обратиться к малоизвестной публикации, подготовленной дочерями поэта. Непосредственность впечатлений и доверительная интонация писем Александра Твардовского к жене, как верно отмечают публикаторы, составляют одно из главных достоинств этих свидетельств очевидца, позволяют почувствовать атмосферу самого съезда и времени в целом. И ещё... За бодрым, шутливым тоном этих писем порой остро чувствуется тревога человека, стоящего на распутье, перед сказочным камнем: налево пойдёшь... или направо... или прямо... Где найдёшь, что потеряешь — может, и саму жизнь. Тут не просто — переехать в Москву или нет. Тут мы слышим отголоски отчаянного письма Анатолию Тарасенкову (здесь и далее по упомянутым фамилиям см. примечания к “Письмам со съезда”), которое брат Иван с уничтожающим комментарием опубликовал в своей “Родине и чужбине”: “31.1.1931 г. Толя! Я добит до ручки... Скажи ты мне, ради бога, неужели это мой конец. Скажи. Поддержи... Может, я действительно классовый враг и мне нужно мешать жить и писать.... Замуторили меня здесь, в Смоленске, что я и выразить не могу...” Это пишет человек, изгнанный из РАППа лично генсеком ассоциации Леопольдом Авербахом, отбывавшим “полуссылку” в Смоленске (конец 1929 — июль 1930) — сначала в профсоюзах, затем редактором “Рабочего пути”; пишет накануне предрешённого раскулачивания и высылки отцовской семьи...
Я не соглашусь с публикаторами, что “Твардовский никак не рассчитывал стать делегатом”. Попасть на Съезд — была его мечта и едва ли не последняя надежда. Он работал, как пресловутый раб на галерах. И свой “совещательный мандат” буквально сам себе “выписал” вопреки всему. Ну ничего нельзя было поделать его “доброжелателям” с тем, что на фоне практически “пустых” его смоленских коллег-делегатов (лишь у Македонова имелись публикации в центральных журналах) он выглядел маститым автором, “известным за пределами области”. К этому времени на счету двадцатичетырехлетнего провинциального литератора повесть “Дневник председателя колхоза” (1931-32), целых две (опять же “колхозных”) поэмы “Путь к социализму” (1931) и “Путь Василия Петрова” (в отдельном издании “Вступление”, 1932) — всё издано в Центре, продублировано в области и выпущено отдельными книжками*. В московском издательстве находится большой сборник стихов (всего опубликовано в газетах, журналах (в том числе столичных), клубных сборниках и альманахах около двухсот стихотворений и пьес). В “Рабочем пути” и других областных СМИ напечатаны десятки очерков о коллективизации из той глубинки Западной области, куда не особо охочи были ездить штатные сотрудники (эти очерки составили своего рода документальный фундамент “Страны Муравии” — такая вот “сказка”!).
А весной 1934-го в журнале областной писательской организации “Наступление” едва не увидела свет третья поэма — “Мужичок горбатый”**. В последний момент она была остановлена обллитом. Соответствующая комиссия в присутствии автора изъяла страницы “Мужичка” из готового тиража журнала и сожгла их прямо в типографии “на железном листе”. Упомянутые публикаторами недруги тут же развернули целую кампанию, лейтмотивом которой было “не читал <естественно!>, но осуждаю”. Знаменитый личный враг Твардовского Василий Горбатенков так и пишет в статье “Несколько замечаний о стихах А.Твардовского и литературных добродетелях //НАСТУПЛЕНИЕ, 1934, № 7// (журнальный вариант нашумевшего “Кулацкого подголоска”***): “Вспомните Гришечку из “Дневника председателя колхоза”, или Бубашку из стиха одноименного названия, или Моргунка из последней поэмы (к сожалению, знаком с вещью по отрывкам <а не было ещё никаких отрывков! — П.П.>) “Мужичок горбатый”. Ведь это всё — люди одной “породы”. Забитые, темные, невежественные, тупоумные, нечестные, вечные бобыли”.
Вот такой двойной удар (в “Большевистском молодняке” и “Наступлении”) нанёс перед Съездом (в июле) “кулачный боец” В.Горбатенков. А были ещё многие его выступления на писательских собраниях, предсъездовских конференциях, декаднике по творчеству “подголоска”. Разгневанный журналист (а также критик и лирический поэт) оперативно отреагировал на состоявшийся в июне 1934 года приём А.Т. в члены СП (его самого не приняли) — в числе первой пятёрки писателей (они и стали обладателями делегатских мандатов). Явно не о творческом росте собрата по перу он заботился, когда писал: “Бедняки и батраки у Твардовского во всех произведениях показаны в роли бестолковых простачков, лишенных трезвой классовой закалки и просто-напросто — рассудка... Могла ли партия, опираясь в деревне на подобных “Бубашек” и “Федотов”, успешно разрешить вопрос коллективизации и ликвидации кулачества как класса?
Кулаки у Твардовского — не эксплуататоры, не “живоглоты”, они — крепкие, трудолюбивые, хозяйственные мужички, обладающие большой физической силой. Они хорошо жили, хорошо питались, у них всего вдоволь, к ним — все с почтением.... Он <Твардовский> нарочито “примиряет” кулаков с действительностью, не “противопоставляет” их железному закону истории: “кулачество обречено и будет ликвидировано” (И.Сталин). Он их “приглаживает”, рисует смиренными и кроткими... а Ленин, Сталин, партия учат нас ненавидеть этот эксплуататорский класс. Советскому писателю вовсе не к лицу “упражнения” подобного склада, и он этим заниматься, безусловно, не станет” ( “Несколько замечаний...”). То есть автор (вместе с Лениным и Сталиным!) уверен, что не в Союз советских писателей, не на Съезд Твардовскому дорога, а вслед за родным кулацким семейством. Эта нехитрая мораль вытекает из всех писаний и выступлений Горбатенкова. И находит отклик “в массах”. Жена поэта Мария Горелова в письме Тарасенкову пишет об угрожающих последствиях статьи “Кулацкий подголосок” в комсомольской газете: “...Страсти разгорелись до белого накала.... в районных центрах по установившейся традиции начались “проработки” статьи Горбатенкова. Выносятся резолюции о том, что стихи Твардовского “не помогают строить социализм”.
Но мечта Твардовского всё же сбылась: он — на Съезде! Поистине вселенский размах мероприятия приводит его в восторг. Приветствия пионеров, метростроевцев, колхозников, работниц “Трехгорки”, море цветов, экскурсии на строящуюся станцию метро, на авиапраздник в Тушино, походы в театры, парки — везде зелёный свет для делегатов, повсюду — потрясающий размах, встречи, аплодисменты. Но главное — выступления “самого” Горького, легендарных партийных вождей: Жданова, Бухарина, Радека, Кагановича; известных писателей: Федина, Леонова, Прокофьева, Парфёнова, Пастернака (ему аплодировали стоя, его творчество высоко оценил в своём знаменитом докладе Бухарин, поэт принимал портрет Сталина, написанный специально для съезда), Эренбурга, Олеши, Чуковского, Луи Арагона. Да разве можно перечислить всех выступавших на двадцати шести заседаниях Съезда, разве можно написать обо всём при “страшной насыщенности съезда замечательными на всю жизнь событиями” на тех случайных листочках, что оказались под рукой?! Да и какой смысл, когда “об этом пишут и говорят лучшие, талантливейшие люди страны”? Посмотрите, какие эпитеты он употребляет, как теснятся в груди и на языке “слова, которыми называешь вещи, потрясшие тебя глубоко, сделавшие тебя лучше, чем ты был”. Нет, определённо, “передать это в письме невозможно”. Он всё расскажет, когда вернётся.
Казалось бы, что изменилось? По-прежнему рядом недружественно настроенные “енковы”, Мандрики, Смоловы, недовольные, что в “Литературной газете” появилась статья Тарасенкова “Загибы по-смоленски” в поддержку Твардовского. Досталось Горбатенкову, и тот прибыл в столицу жаловаться. Но Твардовский сообщает об этом жене, как о факте незначительном. Это тоже своеобразный эффект Съезда. Впервые Твардовский вздохнул полной грудью, почувствовав солидарную поддержку людей известных, частью даже вовсе ему незнакомых. Письмо писателей секретарю обкома Ивану Румянцеву, в целесообразности которого он как бы сомневался, стало свершившимся фактом и сыграло свою роль в дальнейшем, дав ему время относительно спокойно работать (и зарабатывать литературным трудом!) в Смоленске (целый год не было разносно-доносных статей “енковых” в областной печати).
Здесь, на Съезде, перед ним открылись новые горизонты, изменился масштаб задач. И на фоне этого происки Горбатенкова и компании показались мелкой мышиной вознёй. В этой связи, оставляя в стороне важность лично для Твардовского принятых на съезде документов, нельзя не сказать об огромном, поистине судьбоносном для него впечатлении от выступления на съезде Александра Фадеева.
Тот в своей речи ратовал за расширение творческих возможностей, за “условные формы творчества, наподобие “Дон Кихота”. Высказал он также мысль об использовании фольклорного сказочного путешествия как условной формы сюжета (подобные мотивы он заметил в третьей книге “Брусков” Ф.Панфёрова). Собственно, Фадеев предложил некую сюжетную заготовку, сулящую богатые творческие возможности. Зерно упало на благодатную почву — и родилась “Страна Муравия”, принёсшая А.Т.Твардовскому всенародную любовь, славу, орден Ленина, первую в истории Сталинскую премию**** и охранившая от лагерной участи, постигшей всех его смоленских друзей.
Ко двору Твардовскому пришлась поначалу и полемика Фадеева с теми, кто видел в социалистическом реализме, провозглашённом на Съезде единственно правильным творческим методом, только утверждающее начало: “Социалистический реализм, утверждая новую, социалистическую действительность, новых героев, в то же время является наиболее критическим из всех реализмов”.
Надо сказать, что в зрелые годы Твардовский любил повторять, что ему по нраву “реализм без всяких определений”. У нас на слуху его “Нам только правда ко двору”, или чтоб эта правда “была погуще, как бы ни была горька”. Не любил он литературных кампаний, спущенных сверху: был изгнан из РАППа за нежелание “одемьяниваться” и сбиваться в писательские бригады для получения качественного творческого продукта. Не совсем сложилось и с соцреализмом. Потому вместо Звезды Героя на последний свой юбилей получил орден Трудового Красного Знамени, а в правительственном сообщении о смерти поэта не были упомянуты поэмы “Дом у дороги”, “Тёркин на том свете” и, естественно, не изданная при жизни “По праву памяти”.
В дневнике Твардовского есть важная запись, которую нельзя правильно понять без “съездовского подтекста”. Сделана она в дневнике тридцать лет спустя после “исторической громадины” в связи с судом над “окололитературным трутнем” Иосифом Бродским:
“23 марта 1964 года.
....Налицо очевиднейший факт беззакония: 5 лет за то, что работал с перерывами, мало зарабатывал, хотя никаких нетрудовых источников существования — отец и мать пенсионеры. Парнишка, вообще говоря, противноватый, но безусловно одарённый, м.б., больше, чем Евтушенко с Вознесенским вместе взятые.
Почему это меня как-то по-особому задевает (ну, конечно, права личности ипр.)? М.б., потому, что в молодости я длительный срок был таким “тунеядцем”, т.е. нигде не работал, мало, очень мало и случайно зарабатывал, и мучился тем, что “я не член союза” (профсоюза), и завидовал сверстникам (Осину, Плешкову, Фиксину) — членам союза и получавшим зарплату. Но я тянул эту стыдную и мучительную жизнь*****, как-то угадывая, что служба, работа в штате (ее, кстати, невозможно было получить) может подрубить все мои мечтания, и в конце концов выходит, что я был прав, идя на этот риск. А как я бросил с третьего курса Смоленский пединститут и за год “вольной жизни” написал “Страну Муравию”? Я никогда бы этого не сделал, не рискнув так решительно (много раз мне казалось, что ничего не выходит, бросить бы к черту, но бросить уже было нельзя), а так я дописал и перешёл в новое качество”.
Всё здесь вроде нормально, а вот в концовке не сходится. Получается, тянул-тянул, а потом вдруг рискнул и бросил и никогда бы не перешёл в новое качество, если бы не рискнул решительно... потому что рискнул. Но если мы будем танцевать от печки, то есть от Съезда, то получим следующую картину. Вернувшись со Съезда (сентябрь 1934), где загорелся идеей создания произведения нового качества и в этом свете осознал всю постыдную мучительность своей предшествовавшей жизни, Твардовский бросает институт и “освобождает руки”. То есть идёт на риск ради великой цели, привезённой со Съезда, и, да, под остаточным влиянием тех самых “замечательных на всю жизнь событий”.

Петр Привалов
____________________
*Поэмы “Путь к социализму. Поэма. Май-август 1930” (<М.,> “Молодая гвардия”, 1931, 63 с.) и “Путь Василия Петрова. Поэма. 1931-32 г.” (Смоленск.– “Наступление”, 1932, май, <№ 5>, с. 32-44) — указаны первые издания. С тех пор не переиздавались, не включались А.Т. в собрания сочинений, стали библиографической редкостью, и даже специалистам полные тексты практически недоступны.
**Полный текст поэмы “Мужичок горбатый” неизвестен. После “аутодафе” А.Т. её “разобрал”. Многое вошло в “страну Муравию”, что-то стало отдельными стихотворениями, оставшееся частично опубликовано впоследствии как отрывки из поэмы. Также Мария Илларионовна опубликовала отрывок из завершённой, по словам А.Т., поэмы “Бизюки”. Полный текст неизвестен.
*** Статья “Кулацкий подголосок”, про которую все слышали, но никто не читал, известна в пересказе критиков и литературоведов. Приводимый цитатный материал в целом совпадает со статьёй Василия Горбатенкова “Несколько замечаний о стихах А.Твардовского и литературных добродетелях //НАСТУПЛЕНИЕ, 1934, № 7”.
**** Сталинской премией первой степени за “Страну Муравию” в размере 50 тысяч рублей семье А.Т. воспользоваться не удалось, скажем так, из-за войны. Оказавшаяся в эвакуации в Чистополе (Татарская АССР) Мария Илларионовна из газеты узнала, что премию муж перечислил в фонд обороны. С двумя дочерьми на руках (младшая — грудная), без денег, Мария Илларионовна этой вестью была потрясена. Неизменно помогавший семье друга Михаил Исаковский сочувственно вздыхал: “Хоть бы половину отдал”. В конце августа с оказией пришло письмо: “...был уверен. что ты это одобришь... вместе со мной и ты внесёшь свою половину. Дорогая, это боевой самолёт, а как они здесь нужны, я имел возможность убедиться”. Долгое время этот поступок А.Т. оставался единственным среди сталинских лауреатов.
***** Из письма А.Тарасенкову: “Жрать нечего, но это не ново, — и тут же: — Пишу “большую вещь” и бесчисленные “Клубные сборники”. (Письмо опубликовано в книге И.Т.Твардовского “Родина и чужбина”.) Но это, пожалуй, ещё не к вопросу о “стыдной и мучительной жизни”. Весь Смоленск жил впроголодь вплоть до 1935 года (но о голодоморе мы как-то не говорим). Может, ближе будет такая записка от жены (зима 1932-33. А.Т. — студент пединститута): “Сашенька! Мне сегодня и еще вечера два-три придётся работать с Клейншмитом. Так что ты тут хозяйничай один. Кушай винигрет. Если ты придёшь и печка еще будет топиться, — присмотри печку и когда закроешь трубу,– поставь чугуночек <воды>. Он стоит у Давыдовой (квартирная хозяйка. — П.П). Не поставь в труд. Я приду часов в 10. Если достанешь чаю — пей с булочкой. М.”. Если кому-то на память приходит “хруст французской булки”, то ещё один кусочек письма Марии Илларионовны из командировки от “Рабочего пути” в Клетнянский р-н (ныне Брянская обл.): “8.VI.34. Район здесь голодный. Какого только хлеба я здесь не видела: и липовый, и из ячной мякины, и из подорожника — словом, можно было составить целую коллекцию. В прошлом году здесь вымок хлеб. Но как остервенело работают колхозники, особенно женщины. Большое желание добиться хорошей жизни, пережить голод, от которого особенно страдают дети”. Думаю, теперь понятно специфическое упоминание в письмах о дармовой съездовской еде (при обычных-то булочках с кипятком).


АЛЕКСАНДР ТВАРДОВСКИЙ


ДЕСЯТЬ ПИСЕМ СО СЪЕЗДА*

<* Александр Твардовский. ДЕСЯТЬ ПИСЕМ СО СЪЕЗДА (“И дружбы долг, и честь, и совесть”: Материалы Седьмых Твардовских чтений. — Смоленск: Маджента, 2012). >

Впервые публикуемые здесь, письма поэта написаны в дни пребывания его на 1-м Всесоюзном съезде писателей СССР в августе 1934 года. Они отправлялись в Смоленск, жене Марии Илларионовне. Твардовский приехал на съезд в составе делегации от Западной области, в которую тогда входили области Смоленская, Брянская, частично нынешние Калужская, Тверская, Псковская и некоторые районы Белоруссии. На Смоленскую писательскую организацию было выделено 5 мандатов. Твардовский никак не рассчитывал стать делегатом. Его положение в Смоленске было трудным, среди писателей-земляков оказалось немало недругов. Были предприняты целенаправленные действия — не допустить его на съезд. Последним ударом в этом направлении явилась статья В.Горбатенкова “Кулацкий подголосок. О стихах А.Твардовского”, вышедшая перед самым съездом 17.VII.34 года в органе ЦК КСМ (Коммунистического союза молодежи) Западной области — газете “Большевистский молодняк”.
Несмотря на всё это, Твардовский получил мандат делегата с совещательным голосом. Его письма со съезда — своего рода дневниковые записи, где регулярно, день за днем он делился с самым близким человеком своими непосредственными впечатлениями. Письма из Москвы в Смоленск дают возможность ближе узнать молодого Твардовского, почувствовать в его характере те черты, которые так ярко и зримо проявились в зрелые годы.
Орфография и пунктуация автора сохранены.

15 августа.
Москва, г<остини>ца “Интернациональная”

Манюша!
Ты уже знаешь, что съезд отложен до 17-го. Вызвано это, по слухам, какими-то раздорами между Литгазетой, Оркомитетом и Комсомолкой, но хорошо никто не знает.
Прием и уход, понятно, исключительные. Живем мы в гостинице, я в номере с Рыленковым и Долгоненковым. Здесь же околачивается Осин1 в чаянии билетика в театр или кино, но на этот счет туго: вход в большинстве по делегатским билетам.
Вчера были в парке культуры. Смотрели “Чудесный сплав”. Плохой, по-моему. Сегодня идем на просмотр “Пышки” в Дом кино. Говорят очень интересно2.
Сегодня спускались (человек 30) в шахту метро, прошли там километров несколько. Впечатление чудесное, свой мир со своими пространствами, верхом, низом и сторонами. Работает здоровенная, веселая молодежь, парни и девушки. Одеты мы были в спец. костюмы, но шахтеры говорят, что это только гости так одеваются. Были в самой глубокой шахте — 8 метров под улицей.
Съезд обещает все же быть очень интересным. Я очень рад, что, так или иначе, попал сюда, мой совещ<ательный> билет не препятствует ни в чем, кроме того, что будет в конце (голосование).
Тарасенков говорит, что в Литгазете принята статья (обзор) насчет Горбатенкова. Но, говорит он, когда это будет неизвестно3.
Насчет книжки еще ничего не узнавал. Важно, куда ее передали в ГИХЛ или “Сов.писатель” (новое изд-во)4.
Нет ни чернил (сегодня), ни хорошей бумаги (как видишь, пишу очерка). Завтра или после открытия съезда напишу тебе более подробно. Очень, конечно жалко, что ты не со мной. Я бы, кажется, делился с тобой своими обедами (хватило бы!) и т.п. Но это, говоря отсюда, утопия, едва устроил Завьялов Мандрика. Он, как и Смолин5, питается в столовой для корреспондентов, но за это Зап. ССП платит 50 р. в день.
Береги себя. Отдыхай, питайся. Не знаю, как у меня будет с деньгами. Осин — хныкает и вообще — мало на него надежд. Билета на съезд он не имеет. 17-го едет в См<олен>ск, там его жена. И вообще он переезжает в См-ск.
Прости отрывочность — беспорядочность письма.
Целую тебя. Алекс.

18 августа
Здравствуй Манюша!
Вчера открылся съезд, был доклад Горького. Правда, ожидаешь всегда большего, но все же хорошо. Горький читал по рукописи и вступительное слово, и доклад свой. Ненаписанных слов у него не было, если не считать, что он сказал, когда кинооператор нацелился в него своей машиной: “Пожалуйста, уберите эту свечку…” Говорит тихим, очень тихим голосом, и сам далеко не производит впечатления той громоздкости, которая подчеркивается в портретах живописных и литературных. — Старичок, бесконечно милый, знакомый и простой. Меня даже поразила его узкоплечесть, ветхость уже заметная.
Сегодня едем в Тушино на авиапраздник, заседаний не будет. Будет, говорят, в числе прочих трюков, спущен на парашютах оркестр, исполняющий какие-то марши. Ты, вероятно, будешь слушать по радио. Спешим туда, пишу коротко.
Вчера встретил на Тверской Лену. Уговорился с ней насчет свиданий. Все в порядке. Она работает (в театре Мейерхольда — по снабжению), чувствует себя хорошо, живет на Тверской, много гуляет, по разговору.
Передай теще, что все в порядке6. Денег у меня все меньше, а новых не слышно. Это служит причиной маленького пессимизма.
Пиши пока на гостиницу, здесь еще жить мне до 28-29-го.
Москва, ул. Горького, 61 “Интернацинальная”, ком. 12. Александр.

19 августа.
Манюша!
Бумаги хорошей нет, как нет. — Это листки из делегатского блокнота. Не ругайся, когда будешь читать.
Сегодня я уже, в приписке к Толькиной открытке, разъяснял тебе непорочность моего поведения в отношении переписки. Что это так, я уверен, что и ты не сомневаешься. Это видно уже по мило-шутливому, а не обидчиво-требовательному тону твоего письма. Все, Маня, в порядке!
Сегодня я опять говорил с Сурковым7. С книжкой все нужно начинать сначала. Но я твердо решил, если и начинать сначала, так уж кончить до конца! — В ту или иную сторону. Насчет переползания в Москву дело видится так.
Об инст<иту>те никто ничего не знает.
Прописаться чл<ену > ССП — легко и просто (говорит Толька).
Теперь, то ли мне дождаться в См<оленс>ке призыва и пройти его (и, м.б., пойти в Армию), то ли походить в Институт некоторое время (чтобы призываться в будущем году)?..
Ибо переезжать в Москву на 1-2 м<еся>ца, в случае, если я подлежу призыву, нет смысла: не поработаешь над стихами и не устроишься даже хорошенько.
Собери, Манюша, свои соображения на эту тему. Учти, что, если мне махлювать, т.е. ходить еще некоторое время в ин-т, то тогда труднее будет уйти оттуда, да и, вообще, не хотел бы я махлювать нисколько.
Сегодня обещала зайти ко мне Лена, но, пока, денег я ей дать не могу, ибо их у меня крайне немного: пища очень сытная, часто приходится пить (воды, Манюша, воды!), папирос дешевых нет и т.п. Но ты не беспокойся обо мне и, зная тебя, предупреждаю: ни в каком разе не вздумай прислать мне денег, если они даже будут у тебя, а то я тогда потеряю энергию к добыванию денег самостоятельно, здесь писать можешь на гостиницу. Газет (старых) не присылай. Пришли вырезки очерков, если будут.
Целую тебя с обещанием поцеловать поглубже, когда приеду, Манюша!
Алекс.
Сообщи мне, пожалуйста, адрес брата Вани8, который в Москве, поищи на конвертах.

20 августа
Манюша!
Из всех фактов съезда, покамест, а может и на все время его продолжения, самым значительным и волнующим явилось выступление О.Ю.Шмидта9. То, что напечатано в газетах — это десятая и обесцвеченная часть речи. Замечательная речь! — Вышел и сказал человек очень много глубоких вещей, сказал абсолютно свободно, легко (культура!), скромно, но без малейшего оттенка скромничанья, самоуничижения. Об этом можно только рассказать на словах, Маня. Говорят, что сегодня выступит Каганович10.
Заметка Тольки в “Литгазете” до того раздразнила тт. мандриков, что дышать невозможно, точно сызнова история начинается. Грозят, острят, хают, лаются. Толька с Македоновым организуют письмо группы поэтов и писателей (за подписями Суркова, Исаковского, Голодного идр.) Ив.П.Румянцеву на тему обо мне. Не знаю, что из этого выйдет и нужно ли это?11
Все склоняется к тому, чтобы мне не взирая ни на что перебираться из См-ска, — не взирая на трудности, усталость, неясности положения с призывом.
В “Правде” <20.VIII.>, в № с отчетом об авиапразднике (у меня нет этого № под рукой) на фото есть я, рядом Долгоненков.
Вчера послал тебе еще бандероль с журналами, раздававшимися на съезде. Мне приятно, что ты хоть новые журналы просмотришь там, девочка. Очень хочу к тебе, чувствую большую усталость, но еще придется задержаться и после съезда.
Пока всего тебе лучшего.
Целую тебя крепко-крепко. Пиши. Александр.

21 августа
Маня!
Если ты не чувствуешь себя очень усталой и, вообще, не потеряла интереса, — приезжай немедленно. Билет, я уже договорился с человеком, достану. Даже есть у меня сегодня один билет, м.б. отберет Завьялов, но я и без него достану. Выезжай с 11-ти часовым, протелеграфировав мне выезд, я встречу тебя на вокзале. У меня только этот листок бумаги и пишу я, боясь опоздать на автобус. Жду телеграммы. Денег возьми в “Раб. Пути”12.
21 августа
(открытка)
Маня, я купил след. книги: Языков, “Как мы спасали челюскинцев”, “Похищение Европы”13. Выданы мне на съезде “Отзывы рабочих о Ленине” (большая, хорошая книга), разные сборнички, в частности из серии “Мой творч<еский> опыт — начинающ<ему> автору”. — Во избежание дублирования с твоими покупками буду сообщать о своих приобретениях. Какие книги ты хотела бы иметь?
Второе. Твое письмо получил, думаю, что, когда ты получишь мои письма, посланные тебе еще раньше твоего, — ты изменишь свой тон. Подробно — письмом. Александр.

23 августа
Дорогая Маничка!
Я тебе позавчера послал спешное письмо, вчера молнию — о том, чтобы ты приезжала. Это не “заглаживание вины”, это мое искреннее желание. От тебя нет вестей, пишу тебе и насчет “вины”, о чем хотел поговорить лично.
Маня! Я ничего, ни одной строки не писал тебе лишь в силу супружеского обещания, а все, что смог, делал от души, от нежного желания уведомить мою маленькую далекую девочку о том, что вижу, слышу, переживаю. Но съезд в целом это такая историческая громадина, об этом пишут и говорят лучшие, талантливейшие люди страны, что больше всего он ощущается, пожалуй, не на месте и не сейчас, а до и, особенно, после будет ощущаться. А сейчас, в сутолоке и заброшенности (делегация наша занимает какой-то безымянный ряд в проход “РСФСР”), в страшной насыщенности съезда замечательными на всю жизнь событиями — иной раз и не отличишь прекрасное от ординарного, сердечное от казенного, — а, главное, не скажешь об этом лучше, чем говорят, хотя чувствуешь, иной раз, что нужно сказать лучше, обязательно нужно.
Я бы написал тебе, например, что приветствовали пионеры, что было много-много цветов — у каждого делегата цветок, у Алексея Максимовича, — но передать в письме, которое пишешь в короткий перерыв между заседаниями, оглушенный, усталый, израсходовавшийся какой-то, — передать это в письме невозможно. Слова, которыми называешь вещи, потрясшие тебя глубоко, сделавшие тебя лучше, чем ты был, — эти слова, написав их в письме к нежному и умному другу — жене, в тот же день слышишь их в скороговорке репортера, дающего отчет о заседании. И бессилие подчеркивается еще тем, что, нужно признать, у нас и репортеры порой говорят хорошо, потому что прекрасны вещи, о которых идет речь. —
Вот — такой же невыразительный, как и мои письма, обидевшие тебя, очерк моего состояния, в каком я их писал.
Милая моя девочка, подумай над этим, вспомни, что ты знаешь меня всего, обмануть тебя я не могу и не хочу, и, может быть, вслед за твоим теплым и заботливым последним письмом пришлешь мне письмо с такой же теплотой и заботливостью, но без оговорки в конце.
Если ты не приедешь в Москву до получения этого письма, то, пожалуй, будет поздновато приезжать, но если только у тебя будет желание, не обращай внимания о моем предупреждении, приезжай. Предупреждение — это забота о тебе. Я не хочу, чтобы ты разочаровалась. И, нужно сказать, что есть, вероятно, особенное удовольствие переживания такого события на расстоянии. Тем более что, приедешь ли ты в Москву, будешь ли ожидать меня в См<олен>ске, — я тебе все расскажу: об Олеше, Фадееве, Вишневском14 и всем другом. Я все хорошее, что есть здесь, а есть очень много, переживаю двойным — вместе с тобой — переживанием.
Приезжай, пропуск будет, квартира у Лены будет, — она говорила. Она была у меня, увидела на мне темную рубашку и на правах родственницы прочла мне выговор, потом привязалась и привязалась — забрать мои ношеные рубашки в стирку (у ней домработница, что ли) отдал. Ты сейчас ругаешь меня, что мало взял рубашек. Права, права, Пуха! Во всем, в каждой мелочи здесь я ощущаю, что нет со мной моего зверька, моей нежной, желанной и умной девочки.
Вот и письмо пишу на супере с альманаха, но тут уж не сердись: альманах в хорошем черном переплете, а бумаги купить, нужно идти на телеграф, куплю после.
Сегодня мы с Македоновым идем вечером к Тольке, у него будет угощение (такое, что я не боюсь о нем сообщить тебе!), будем обсуждать общие вопросы лит-ры.
Дело, о котором я сообщал и тебе, как о предположении — сделано. Письмо И.П.Румянцеву, текст Македонова, подписанное:
Светловым,
Сурковым,
Саяновым,
Прокофьевым,
Гусевым
И! — Безыменским (!)15
Отослано в См<олен>ск, под маркой съездовского адреса. Легкость и быстрота этого дела даже испугала меня, никогда в жизни я не связывал столько людей, из коих половина вовсе незнакомых, со своими делами и обидами. Но я был абсолютно в стороне от этого дела, даже не читал текста письма.
Я не спросил, получаешь ли и видишь ли ты каким-нибудь образом газеты, м.б. мне стоило с первого дня высылать тебе бандеролью.
Из приобретений почти ничего нового. Подписался на пятитомник Пушкина, он весь выйдет в нынешнем году. Боны еще есть.
Рыленков купил случайно прекрасную старую хрестоматию Гербеля “Поэзия славян”. Там есть чудесные народные песни в переводах. Завидно! Но я уже мечтаю, что в 2-3 дня ты выпишешь оттуда лучшие в тетрадку, и они у нас будут, и песни будут еще лучше, переписанные твои милым почерком, который я сразу узнаю в груде конвертов у швейцара гостиницы. Целую тебя, люблю и хочу тебя, моя ласковая. Александр.

27 августа
Манюша!
Ругай меня, родная, забываю купить бумаги, пишу на случайных клочках.
Благодарю тебя за письма (сегодня получил — 2) и твою заботу. Пунктуально отвечаю, чтобы письмо пошло сегодня же вечером (а вечером напишу подробнее о съезде).
Насчет обмана. Я утаил, просто не сказал тебе, что послал Ванюшке 30 р. Сделал я это, когда он был в страшном положении в Москве. Утаил, чтобы не заставлять тебя думать об этом и огорчаться, потому что, конечно, ты не можешь знать так моего брата, как я. И вот что он, брат, представляет на сегодня: сталевар — ударник 5-го разряда, зарабатывает 200-250 р. Переводят его в Дом ударника (жилище), пригласили в комсомол, учат и т.д. Сегодня он был у меня в номере, и перед “братьями-писателями” мне не стыдно было за него. Он принес мне эти 30 р., но я не взял, пусть лучше пошлет посылку брату Косте, о котором также хорошие вести. Порадуйся со мной вместе, Манюша!16
Съезд продолжится еще до 1-2-го. Приехал Горбатенков, думает идти в ЦК КСМ (по слухам), но туда уже позвонили (Тарасенков). Передовую в “Б<ольшевистском> М<олодняке>” я видел (показывал Нисневич)17.
Высылаю тебе доверенность на получение листков. Есть ли еще у тебя деньги? Нам дали еще понемногу. На расходы, на Вальку и на гостинцы будет. С книгой еще не ясно.
Прости лаконичность, это письмо не в счёт. Алекс.
Высылаю бандероль (<журнал> М< олодая >гв<ардия > “пропил”).

28 августа
Дорогой Манек!
Это письмо, обещанное тебе вчера.
Сегодня я опоздаю на утреннее заседание (прения по драматургии), напишу письмо и сделаю кое-что в части приготовлений к отъезду. — Нужно позвонить Лене и дать ей деньжонок. Приеду я все же не так скоро. В.Казин18 сказал, что с книгой вопрос разрешится в кулуарах съезда, во время Бухаринского доклада. Для этого ему, Казину, необходимо встретиться с Сурковым. Значит, сегодня-завтра. Но все же предполагается, что я день-два пробуду и после съезда.
Доклады о драматургии не особенно интересны, за исключением Погодина. Толстой, Ромашов (прения) в разном духе, но неизвестно, зачем выкладывали свои убогие наблюдения и соображения, обличенные в пафос откровений19. — Недослушивал и выходил бродить.
Самое замечательное за последние дни это — праздник в ЦПКиО. Я удивляюсь, говоря о самом парке, как до сих пор в городской по преимуществу лирике наших стихописателей не отразились ни боком, ни частью замечательные вещи этого места. По-моему, там уже немало самых подлинных и прекрасных черт новой городской праздничной, так сказать, садовой культуры, культуры гулянья и отдыха.
О встрече писателей с московскими ударниками ты читала, вечер в Зеленом театре, вероятно, слушала по радио, — все было здорово, непринужденно, весело (были напр. Петрушки, которых я никогда в жизни не видел). Но вот один момент. О нем, кажется, не писали, как не пишут о вещах обычных. — Вместо пятиминутного антракта вся масса зрителей (25, говорят, тыс. чел.) делает под руководством парня, влезшего на эстраду, короткую физзарядку. Мужчины, женщины, старые, малые… Мы попробовали было, чтобы лучше было смотреть, постоять так, но какой-то дедок упрекнул нас: “Что ж вы стоите, молодые люди? Что ж он зря будет командовать?...(т.е. парень с эстрады) Об этом очень много можно бы говорить, но основные, все, что я хочу этим примером сказать, ты поймешь, простота, непосредственность отношений массы с эстрадой и т.д.
К харчам начинаю привыкать, съедаю чуть не все, что подают.
Время, в общем, идет тяжело, непроизводительно.
…енковы20 настроены не слишком дружелюбно. Откровенными они не могут быть: им не нравится, что история со мной еще не кончилась, ибо они были довольны, что меня поскубали. Но, конечно, нужно поменьше об этом думать.
Очень тоскую по тебе и по Вальке. Хочется целовать вас, родные мои. Ты можешь сказать, что я истосковался по тебе, просто потому, что хочу тебя как женщину. Маня, но почему же я не хочу никакой другой женщины, ни абстрактной, ни конкретной, а если хочу, так хочу тебя, моя девчурочка, ласковая и желанная! Александр.
Пиши на гостиницу!

31 августа
Маня, удивлен, что три дня от тебя нет письма. Случилось что-нибудь? — Телеграфируй — брошу все приеду.
Съезд официально заканчивается сегодня. Но еще будет правительственный банкет. Третьего буду в Смоленске, если не задержусь из-за книжки, с которой никак не добьешься толку.
Ничего не описываю — все расскажу дома. Жди меня, девочка! Поцелуй Валю и скажи, что я скоро приеду.
Пишу в коридоре съезда.
Для делегатов будет открыт какой-то особенный распред<елитель>, в коем будут всякие хорошие вещи по дешевке. Боюсь, что не достану денег, но надежду не теряю.
Пока только целую тебя. Алекс.

ПРИМЕЧАНИЯ
1 Н.И.Рыленков (1909–1969) — поэт, заместитель председателя Смоленской организации писателей; К.А.Долгоненков (1895–1980) — поэт, в период оккупации Смоленщины немецкими войсками — редактор газеты “Новый путь”; Д.Д.Осин (1906–1983) — прозаик, поэт. См. о них в кн.: Твардовский А.Новомирский дневник. М., Вагриус, по Указ имен.
2 “Чудесный cплав” — спектакль по пьесе В.Киршона, в 1934 году был поставлен в Москве в МХТ, ТРАМе и театре Сатиры. “Пышка” — фильм режиссера М.И.Ромма по рассказу Гюи де Мопассана (1934), А.Т. писал о нём: “Хорошо, но не больше” (Несгоревшие письма. Смоленск. Маджента. 2006. С.42).
3 А.К.Тарасенков (1909–1956) — критик, член редколлегии журнала “Знамя”, в 1951-54 годах - член редколлегии “Нового мира” Твардовского. Статья против грубого и неквалифицированного выступления Горбатенкова появилась на другой день после открытия съезда (Тарасенков А.К.О загибах по-смоленски. //Литературная газета, 18 августа, 1934).
4 Речь идет о подготовленной А.Т. книге “Стихи и поэмы (1929–1933)”. Она посылалась в издательство “Советская литература”. Но редактор издательства К.Л.Зелинский отклонил ее. А.Т. передал книгу в Издательство художественной литературы (ГИХЛ), но там решение о ее напечатании затягивалось. Поэт думал предложить книгу в образованное в 1934 году издательство “Советский писатель”.
  (Книга А.Твардовского “Стихи и поэмы” (1930-1934) была издана в Смоленске в 1935 году).
5 М.С.Завьялов (1897–1938) — прозаик, председатель Смоленской писательской организации, И.Г.Мандрик (1898-?), писатель, редактор журнала “Наступление”. В.В.Смолин (1903-?) — преподаватель кафедры литературы Смоленского педагогического института. Воевал против СССР в составе “Русской Освободительной армии”. Вступил в антисоветский “Народно-Трудовой Союз”.
6 Елена Илларионовна Горелова — сестра Марии Илларионовны. Смолоду была больна туберкулезом. Ирина Евдокимовна Горелова — их мать. У нее в Смоленске, в одной комнате коммунальной квартиры жил тогда А.Т. с женой и дочкой.
7 А.А.Сурков (1899–1983) — поэт. После роспуска в 1932 году РАПП, в руководство которой он входил, Сурков — один из руководителей Союза Советских писателей (ССП). Вошел в редсовет издательства “Советский писатель”.
8 Иван Трифонович Твардовский, младший брат А.Т.Перебравшись в Москву, часто менял работу и местожительство.
9 Отто Юльевич Шмидт (1891–1956) — математик, астроном, геофизик, исследователь Арктики, руководитель полярных экспедиций, в том числе и на пароходе “Челюскин” (1933-34). Понять, почему А.Т. восхитила речь Шмидта, можно только по ее тексту в Стенограмме 1-го съезда писателей СССР (М.,1934, 1990). Даже “Литературная газета”, наиболее полно освещавшая съезд, представила речь Шмидта лишь одним фрагментом: о роли книг в экспедиции. Шмидт рассказал, как при гибели “Челюскина” спасали книги, обменивались ими, и чтение помогло челюскинцам продержаться. Но важные наблюдения и мысли Шмидта в прессу так и не попали. В частности, он говорил: “Наша работа не нуждается в подстегивании, в нажимах, возгласах, не нуждается в противопоставлении вождя остальной массе… это заграничные методы одного из соседних государств”.
  А.Т. вместе со всеми следил за эпопеей челюскинцев. В апреле 1934 года он написал о них для детей стихи — “На льдине” (Отд. изд. Смоленск, 1936: Смоленск, Маджента, 2009). Интерес к личности О.Ю.Шмидта у А.Т. не пропадал. В его библиотеке сохранилась кн. “О.Ю.Шмидт. Жизнь и деятельность” Изд-во АН СССР. М., 1959.
10 Л.М.Каганович (1893–1991) — член Президиума ЦК ВКП(б), начальник Государственного строительства Московского метрополитена. Он рассказал о строительстве метро, начатом в 1931 году, о предстоящем открытии первой очереди его станций в 1935 году, призвав писателей отразить в литературе подвиг метростроевцев. Интерес А.Т. к его предстоящему выступлению был связан, по-видимому, с посещением накануне стройки метро.
11 А.В.Македонов (1909–1991) — критик, литературовед, друг А.Т.М.С.Голодный (1903–1949) — поэт, автор популярных песен (о Щорсе, о партизане Железняке, о коннице Буденного идр.). Иван Петрович Румянцев (1886–1937) — первый секретарь Западного обкома ВКП(б) (См о нём: Твардовский “Новомирский дневник” Т.1-2 (по Указ. имён). Ответ Марии Илларионовны, надо ли организовать групповое письмо Румянцеву по поводу травли А.Т., был категоричен: “Да, безусловно, надо, если такая группа нашлась”. Об этом она писала и А.Тарасенкову (“Несгоревшие письма”. С.42).
12 “Рабочий путь” — смоленская областная газета, орган местного Совета, где печатался А.Т. и пользовался поддержкой редакции.
13 Имеются в виду книги: Н.М.Языков “Полное собрание стихотворений” (925 с.). Ред. и вступит. статья М.К.Азадовского. М.-Л. “Academia”.1934; сб. “Как мы спасали челюскинцев”. Под ред. И.Л.Баевского, Л.З.Мехлиса, М., изд-во “Правда”. 1934; К.А.Федин “Похищение Европы”, роман. М.ГИХЛ. 1934.
   Книги А.Т. начал собирать, едва перебравшись в Смоленск. Ф.Каманин вспоминал, что у А.Т. к 1934 году в домашней библиотеке было несколько собраний сочинений русских классиков. Хорошо был представлен в ней И.Бунин (сб. Воспоминания об А.Т.Твардовском. М., 1983. С. 85).
14 Ю.К.Олеша (1899–1960) — прозаик; А.А.Фадеев (1901–1956) — прозаик, один из руководителей РАПП, а с 1932 года — Союза писателей СССР; В.В.Вишневский (1900–1951) — драматург, прозаик, редактор журнала “Знамя”.
15 Светлов М.А. (1903–1964), Саянов В.М. (1913–1971), Прокофьев А.А. (1910–1971), Гусев В.М. (1909–1944), Безыменский А.И. (1898–1973) — поэты, широко известные в 1930-е гг.
16 Рассказ Ивана Трифоновича — младшего брата А.Т. о себе и своей работе, как оказалось, не соответствовал действительности. Константин Трифонович — старший брат А.Т.
17 Я.Нисневич — сотрудник отдела культуры газеты “Рабочий путь”. Выступал с активной защитой А.Т. (Нисневич Я.Выше уровень литературной критики. //Рабочий путь, 1934, 27 июля).
18 В.В.Казин (1898–1981) — поэт, известный в 20-30-е гг. А.Т. при его посредничестве думал напечатать книгу своих стихов в издательстве “Советский писатель”.
19 Н.Ф.Погодин (1900–1962) — очеркист, драматург, еще не написал пьес, прославивших его: “Человек с ружьем” (1937) “Кремлевские куранты” (1942), но А.Т. уже отличил его от знаменитого тогда Б.С.Ромашова (1895–1958) и даже А.Н.Толстого (1883–1945). В первых пьесах Погодина “Темп” (1929), “Аристократы” (1934), которые определялись критикой как “сценические очерки”, Погодин ставил целью воссоздание не событий, а “воздуха эпохи”. См. о Н.Погодине в “Новомирском дневнике” А.Т.Твардовского (по Указ. имен).
20 Так А.Т. окрестил группировавшихся вокруг Н.Рыленкова недругов А.Т. (упоминаются в письмах К.Долгоненков, В.Горбатенков — одним словом, ...енковы), донимавших его своими нападками.

Публикация, вступительная статья и примечания
В.А. и О.А.Твардовских

Публикацию в “Нашем современнике” подготовил
Петр Привалов.