НИКА ОСТОЖЕВА НАШ СОВРЕМЕННИК № 8 2024

ЗАКУЛИСЬЕ ДНЕЙ МИНУВШИХ
РАССКАЗ


Она раздраженно нажала отбой, оборвав мать на полуслове, и упала ничком на кровать. Сердце полнилось обидой, в ушах всё ещё звучал назидательный тон, не терпящий возражений.
Ссоры между ними случались часто, но в этот раз ничто, казалось, не предвещало беды. Она позвонила домой, ожидая получить порцию жизненно необходимой поддержки, но в ответ на своё откровение услышала лишь необоснованные предостережения и бескомпромиссный наказ:
— Завтра же собирай вещи и возвращайся в Москву, ты меня поняла?!
— Почему ты так реагируешь? — оторопела она.
— А какой реакции ты ожидала?! Сеня, прошу тебя...
Она пошла по пути наименьшего сопротивления — молча ретировалась вместо того, чтобы продолжать спор. Недавний переезд в унылый городишко, непрекращающийся ливень, ознаменовавший наступление осени, тоска по привычному комфорту и кругу общения, а теперь ещё и непонимание матери выбили её из колеи.
— Сеня! — хмыкнула она, вспомнив крылатую фразу “Сеня, ты меня уважаешь?” — с которой стойко ассоциировала эту форму своего имени.
За свои тридцать лет она научилась улавливать и классифицировать настроение матери с точностью радиочастотного радара и потому знала наверняка, что Сеня всплывала вместо привычной Яси или Есеньки лишь в тех случаях, когда накал недовольств достигал точки кипения. Редкое имя Есения не раз становилось поводом для обид и конфликтов. В детстве за него дразнили сверстники, во взрослой жизни каждый второй норовил перепутать с Ксенией или Евгенией. Лишь крепко встав на ноги и добившись успеха, она научилась любить свою уникальность и нести её с гордо поднятой головой, как ценнейшее из сокровищ.
Включив ненавязчивый ритмичный соул, она принялась за уборку. Съёмная квартира выглядела чисто и опрятно, но незримое ощущение постороннего присутствия всё ещё продолжало витать в воздухе.
Натирая до блеска мебель, Есения думала о прошедшем дне. Сегодня в Доме культуры, куда она едва успела устроиться хореографом перед началом нового учебного года, проходил день открытых дверей. Рассматривая залы и оборудование, слушая выступления преподавателей, родители принимали решение, на какие занятия записать своих ребятишек.
Есении было жаль развеивать нежные детские чаяния, но лишь в таком жёстком и прямолинейном подходе она видела возможность отделить зёрна от плевел и взрастить истинные таланты:
— Танец — не просто развлечение. Это труд, и труд тяжёлый. Для кого-то из вас он станет делом всей жизни, а кто-то, не справившись с нагрузкой, возненавидит его. Я прошу вас серьёзно подумать о том, готовы ли вы к этому, — говорила она, глядя на растерянных девочек шести-семи лет, которые, в свою очередь, беспомощно таращились на мам, сидящих рядом. — Танец может прославить и принести небывалый успех, — продолжала Есения, обращаясь на этот раз к взрослой половине аудитории, — но для этого необходима полная самоотдача. В своей группе я хочу видеть тех из вас, кто уже прошёл подготовительный курс и знаком со спецификой занятий. Для тех же, кто желает попробовать что-то новое или просто научиться красиво двигаться, открыт набор в другую группу нашего хореографического ансамбля.
К концу дня список Есении насчитывал тринадцать фамилий. Много меньше и пятой части от присутствовавших на собрании, но всё же это был прекрасный результат. Итогом выступления, помимо набранной группы юных дарований, стали презрительные взгляды тех, кто не разделял её подход. Она знала, что осуждение — верный спутник её методики, но не меняла тактику в угоду большинству. Пройдя путь от неуклюжей девчушки, плачущей во время растяжки, до победительницы международных соревнований, она была уверена, что всё делает правильно. Успеха не удалось бы добиться, не трудись она сутки напролёт, преодолевая стрессы, неврозы, на скорую руку залечивая травмы. Упорство и железная воля сделали из неуверенной в себе Сени настоящую знаменитость — Есению Дёмину, — которую теперь узнавали на улицах страны от Смоленска до Якутска.
Закончив уборку, она провалилась в беспокойный сон. Мысли о том, какие сюрпризы преподнесёт новый этап жизни, неотступно кочевали вслед за ней из реальности в царство Морфея и обратно.

* * *
Время бежало вперёд, постепенно создавая порядок из хаоса.
После первого занятия из тринадцати учениц отсеялись двое. На третьей репетиции Есения недосчиталась ещё одной девочки. Оставшиеся десять были настроены решительно, она безошибочно улавливала в их глазах импульс будущих побед.
— А не такая уж вы и злая, — заключила одна из учениц, прощаясь после тренировки.
— Приятно слышать, — умиляясь детской непосредственности, рассмеялась Есения и сделала грациозный реверанс.
— И очень красивая! — вставила своё слово другая девочка.
— И вы у меня красавицы и умницы. Все сегодня молодцы. Жду вас в понедельник. Проведите выходные как следует!
Улыбаясь тому, что всё складывается как нельзя лучше, Есения принялась собирать инвентарь для растяжки, как вдруг услышала за спиной:
— А вы уже видели привидение?
— Что, милая? — переспросила она, решив, что неверно разобрала вопрос в сбивчивом детском лепете.
— Здесь живёт привидение, — бойко повторила девочка, выходившая из зала последней. — Вы уже встречали его?
— Пока нет. Похоже, оно не хочет со мной знакомиться.
— Я тоже не видела. Хотя все дети только о нём и говорят.
— Послушай, нет здесь никакого привидения. Ты ведь уже такая взрослая и смышлёная, не верь в эти глупости!
— Взрослые тоже верят! Мне рассказала девочка из старшей группы, а она на-а-амного взрослее меня, — не унимался ребёнок, не желая так просто прощаться с фантазией.
— И что же, та девочка его видела?
— Нет... Кажется, нет.
— Правильно, потому что привидений не существует, — подмигнула Есения. — Беги в раздевалку и ничего не бойся!
Оставшись, наконец, одна, девушка подошла к зеркалу, распустила тугой хвост, в который были стянуты малиновые дреды, и улыбнулась своему отражению. Но притворство не сработало. Уголки губ нервно подрагивали — давно забытый симптом, который она резонно причисляла к тем, что присущи категории побеждённых. Настроение сдуло промозглым ветром, принесённым из глубин прошлого.
“Что, если мать была права?” — промелькнуло в голове. Но едва уловив эту мысль где-то на периферии сознания, Есения прогнала её, приказав не возвращаться. В конце концов, не для того она приехала сюда, чтобы струсить и бросить задуманное, едва успев начать.

* * *
Осень уверенно вступала в права, приближая суровую зиму. Эхо ушедшего лета окончательно оборвалось первым снегопадом — ранним и по традиции неожиданным. День за днём, неделя за неделей Есения свыкалась со своей новой жизнью, которую избрала по собственной воле: прогулки по лесным тропам вместо шумных вечеринок с друзьями; выходные, проведённые в четырёх стенах, вместо постоянных гастролей; не всегда удачные кулинарные эксперименты вместо привычной доставки из любимого вегетарианского кафе.
Близился день рождения ДК, да не просто очередная годовщина, а круглая дата — шестидесятилетний юбилей. В честь праздника готовился концерт, на котором Есения планировала впервые вывести на сцену своих юных воспитанниц. В течение вот уже двух месяцев они разучивали простенький народный танец, оттачивая слаженность движений.
Немного передохнув после очередной репетиции, девушка спустилась к вахтёрше за ключами от зрительного зала, посещения которого старательно избегала все два месяца, проведённых здесь. И изо дня в день корила себя за нерешительность. Ведь именно ради этого места она и вернулась в город детства... Вернулась тайно, инкогнито, никому не сказав о том, что в этом самом зале впервые выступила перед зрителями.
В приглушённом свете прожекторов она пересекла сцену, насчитав ровно двадцать четыре шага. Столько же лет прошло с тех пор, как она последний раз была здесь! Запах лака для волос и сгоревшей на софитах пыли, жалобное поскрипывание старого деревянного настила, алый бархат обивки кресел в зрительном зале — каждая увиденная, услышанная и прочувствованная деталь возвращала её в прошлое. В детские годы, которые залегли в памяти непрочно, шатко, вызывая порой сомнения в их подлинности. То была не цепь воспоминаний, а лишь отдельные звенья цепи. Ничего не значащие, случайные, вырванные из контекста обрывки. И походили они теперь, скорее, на сон или температурный бред, нежели на достоверные факты.
Прикрыв глаза, она провела кончиками пальцев по плотному сатину кулис. Тактильные ощущения воскрешали смутные воспоминания о волнении перед выходом на сцену, когда ей — будущей богине танцевального олимпа — казалось, что все зрители будут потешаться над её неуклюжестью.
Осматриваясь вокруг, она видела не существующие ныне образы — застывшие во времени отголоски прошлого: девочки в белоснежных костюмах, серебристый “дождик”, повязанный на тоненьких запястьях, декорации, изображающие еловый лес. Танец снежинок — незамысловатый, не всегда складный в исполнении малышей, но такой задорный! Сами эти нехитрые движения под аккомпанемент вальса Чайковского, как по волшебству, заставляли чувствовать приближение праздника и свято верить в чудо.
Есения закружилась в воображаемом морозном вихре, ловя щемящую тоску по далёкому детству, которое оборвалось так внезапно... Оно закончилось именно здесь — на подмостках провинциального Дома культуры, в нежном шестилетнем возрасте. Чёрная тень накрыла её — беззаботную снежинку — и сжала в тисках страха. Снежинка опустилась на землю — с небес на грязный асфальт — и почти что растаяла.
Она не помнила, что именно послужило причиной нервного срыва. Не помнила сейчас, по прошествии времени точно так же, как не помнила и в тот самый день. Врачи списали всё на усталость и стресс от изнурительных тренировок. И успокаивали обещаниями, что амнезия обязательно пройдёт. Со временем. Но пресловутое время шло, а воспоминания так и продолжали покоиться под обломками пережитого ужаса. Чем он был вызван, оставалось только гадать. И Есения делала это безостановочно. Подключала высококлассных психологов, гипнотерапевтов, пробовала медитации и новомодные практики очищения сознания, но всё было напрасно.
Собравшись с мыслями, Есения оценила обстановку и отметила про себя нюансы, которые планировала обговорить с работниками по свету. Решив, что для первого сеанса регрессии достаточно, девушка заперла за собой дверь, скрывавшую ответы на судьбоносные вопросы. По-видимому, время всё узнать ещё не пришло. И она была готова ждать столько, сколько потребуется.
— Припозднились вы сегодня, — принимая ключи, добродушно заметила вахтёрша.
— Вера Константиновна, пожалуйста, на “ты”.
— Ладно, ладно... — засмущалась старушка. — Выпьешь со мной чайку? на дорожку? Дождь стеной, всё никак не уймётся. Тебе бы переждать.
— С удовольствием!
— Я все хотела спросить, да неудобно не в своё дело вмешиваться...
— Спрашивайте что угодно, мне скрывать вроде бы нечего, — легко и непринуждённо солгала Есения, отпивая горячий чёрный чай.
— Почему вы... ты... приехала к нам — в эту глухомань — из самой столицы? Я тебя не раз по телевизору видела: и в рекламе, и в том танцевальном шоу, и на “Голубом огоньке”. Такая звёздочка — и вдруг у нас, здесь, собственной персоной… Девочкам выпал счастливый билет — поучиться у настоящего профессионала! Даже если задержишься ненадолго.
— В жизни всё не так радужно, как на экране телевизора, Вера Константиновна... Я не афишировала свою травму, но после разрыва мениска продолжать карьеру оказалось практически невозможно. Я давно хотела попробовать себя в качестве педагога. И вот, кажется, настал подходящий момент.
— Батюшки! — искренне сокрушалась старушка. — Бедная девочка!
— Сейчас всё в порядке, операция прошла успешно, период восстановления тоже. Я могу танцевать, но не так активно, как раньше. Откровенно говоря, душа и тело требуют покоя. Хочу замедлиться, прислушаться к себе... По крайней мере, на время. Знаю, что потом во мне снова проснётся жажда приключений.
— Конечно, милая, отдыхай! Городок у нас славный: лес рядом, речка, воздух чистый. Но вот развлечений совсем нет для вас — молодёжи.
— Не беда, развлечениями я сыта по горло. Теперь узнаю? другие стороны жизни. Даже завела собаку, представляете! Приютила бродяжку. С детства мечтала о четвероногом друге, но из-за постоянных разъездов не могла себе позволить. И вот свершилось!
— Добрая душа! Может, и спутника жизни в наших краях встретишь, чем чёрт не шутит.
— К этому пока не стремлюсь, хотя мама уже давно недвусмысленно намекает, что ждёт не дождётся того момента, когда сможет, наконец, понянчить внуков, — шутя отмахнулась Есения.
— Ну, ещё успеется, всему своё время.
— Вера Константиновна, скажите, а что за привидение у вас здесь обитает?
— От малышни услыхала, да?
— Одна из девочек сегодня спросила, видела ли я привидение, а мне и рассказать-то нечего. Где можно на вашу достопримечательность посмотреть?
Есения смутно помнила ту легенду о злобном духе, который не прочь полакомиться людскими душами. Эти леденящие кровь страшилки дети передавали из уст в уста, пугая друг друга и всё больше пугаясь сами. Подробности нещадно зачистило время, оставив в памяти лишь отголоски страха перед неизведанным.
— Бывает, что с течением лет чьё-то несчастье превращается в нелепый фарс, милая. Вот оно — привидение — плод человеческого невежества и равнодушия.
— Простите мой сарказм... Я не знала, что это грустная история.
— Что ты, Есенька, ты ни при чём! Легенде уже столько же лет, сколько и самому Дому культуры. Какой-то шутник однажды выдумал, так молва и тянется.
— Расскажете, что произошло, Вера Константиновна?
— Конечно, отчего ж не рассказать! Во время строительства здания здесь погиб рабочий. В подвале рухнули перекрытия, бедолагу так и завалило насмерть. А тело то ли не смогли достать, то ли не нашли... Столько лет прошло, как всё было, никто уж и не знает наверняка. В общем, кто-то решил пошутить, что призрак того несчастного остался заперт в стенах здания. Так страшилка и прижилась.
— Жуткая история, — пробормотала девушка, поёжившись от сквозняка, который почувствовала лишь сейчас.
— Да, — задумчиво протянула старушка. — Может, всё давно и забылось бы, если б не ещё одна трагедия.
— Здесь произошло что-то ещё?
— Увы, Есенька, увы. Девочка здесь погибла. Малышка лет шести. Прямо на сцене, кажется. Тогда-то и начали поговаривать, будто привидение забрало юную душу. Царствие ей небесное, бедной девочке!
— Когда это случилось? — не слыша собственного голоса, спросила Есения.
— Дай-ка посчитаю... — Старушка сделала долгую паузу. — Уж двадцать четыре года минуло.
— Вы работали здесь в то время?
— Нет, милая, я только спустя десяток лет сюда устроилась. До того на заводе трудилась. А как со здоровьем стало туго, перешла на место поспокойней.
— Из-за чего умерла девочка? Как её звали? — Есения силилась скрыть подступившую дурноту, но противоестественная бледность и тремор рук говорили громче любых слов.
— Ты что же так распереживалась?! Дело давнее... Не бери в голову! Ну, что ты?!
— Я... Мне нужно знать, Вера Константиновна!
— Не помню, Есенька, ни имени, ни подробностей. Говорю же, давно это было, да и память уж не та, что прежде. Ты не думай о плохом, нынче времена другие. Тогда ко многим вещам халатно относились, а теперь и проблемные места ремонтируют в срок, и охранников наняли. И привидения никакого здесь нет, глупые байки всё это!
— Простите, я что-то сама не своя. День напряжённый был, ещё не до конца привыкла к новой обстановке. Пойду я... Хороших вам выходных.
— Ступай, милая. Не переживай понапрасну. Что было — то прошло...
Девушка не помнила, как добралась до дома: как пересекла парк — безлюдный и зловещий в осенней мгле, как прошла неровной походкой несколько улиц, обрамлённых типовыми пятиэтажками. Ей казалось, что все тайком смотрят на неё из-за задёрнутых штор, наблюдают с любопытством шкодливых ребят. Но... видят ли?
“Двадцать четыре года назад в ДК погибла девочка. Прямо на сцене”, — пульсировало в голове.
Что, если... Что, если мать была права, встав несокрушимой преградой между ней и этим проклятым местом? Что, если тайна, сокрытая под сводом колосников*, из разряда тех тайн, которые лучше не разгадывать?! Что, если это она погибла в тот злополучный день, и с тех пор душа её плывёт по Лимбу, грезя о жизни, которую ей так и не довелось прожить, и всё никак не может пришвартовать лодку к одному из берегов?! Что, если она сама и есть привидение?!
В чужой квартире, к которой она так и не сумела привыкнуть, её, радостно виляя хвостом, встречал верный друг, спасённый от голода, холода и одиночества.
— Мой славный мальчик, — прошептала Есения, опустилась прямо на пол перед псом и обняла его, уткнувшись носом в косматую гриву. — Ты же меня видишь, правда?
Собака поскуливала благодарно, продолжая вилять хвостом, и неуклюже пыталась ответить спасительнице взаимной лаской.
Есения привыкла к кошмарам, приняла их как часть своей сути. Но эта ночь выдалась стократ мучительнее всех прежних, вместе взятых. Извиваясь в бреду на смятых простынях, девушка то и дело просыпалась в нервном ознобе от собственного крика, не в силах вспомнить, что привиделось ей в прошедшую секунду. Верный пёс был рядом, преданно охранял свою хозяйку, готовый защитить её от любой напасти, но пробраться в мир грёз ему было не по силам. Он будто сознавал это и, стыдясь беспомощности, просидел ночь напролёт, положив голову возле руки хозяйки. Он лизал эту руку в надежде облегчить страдания, ведь знал на собственной шкуре, как важно в трудный час чувствовать поддержку.

* * *
Шли дни, постепенно восстанавливая былое, хоть и шаткое, равновесие. Неделю спустя, окончательно выбросив из головы несуразные мысли о потустороннем и вспомнив, для чего, собственно, вернулась в город детства, Есения принялась за дело. На собрании она выступила с предложением пригласить на юбилей и почтить словами благодарности работников прошлых лет. К счастью, коллеги восприняли идею с энтузиазмом.
Документы о зачислении в штат удалось отыскать в архиве. Однако за давностью лет не все контакты остались актуальны. Кто-то переехал, кто-то и вовсе ушёл из жизни. Но всё же список приглашённых день ото дня пополнялся новыми фамилиями.
Есения не находила себе места, обдумывая всевозможные пути взаимодействия с людьми, которые могли хоть что-то знать о трагическом происшествии. Но ни один из тех, с кем удалось связаться, как назло, не работал в ДК в тот год. Словно какая-то могущественная сила извне мешала пролить свет на тайны прошлого.
И всё же зацепка нашлась — личное дело хореографа Крыловой Аллы Вячеславовны, обучавшей младшую группу именно в то время. Выяснилось, что женщина была уволена по статье о нарушении требований охраны труда в роковом 1998-м. Было решено, что приглашать на праздник сомнительную особу не стоит, но это и не входило в планы Есении. Контакты были у неё, украдкой снятые на телефон, а значит, дело оставалось за малым.
Номер, как и ожидалось, оказался недействителен. Поэтому, положившись на удачу, Есения направилась прямиком по указанному адресу в надежде застать дома бывшую преподавательницу или хотя бы кого-то из её родственников.
Район, где проживала женщина, располагался на окраине города — там, где стена леса год от года подступала всё ближе к старым, полуразвалившимся постройкам. Барак на два подъезда давным-давно нуждался в сносе, но продолжал стоять, пугая детей и привлекая бродячих собак. По царящему вокруг запустению можно было подумать, что здесь никто не живёт, но горшки с цветами и кружевные тюли по ту сторону треснувших стёкол говорили об обратном.
Набравшись смелости, Есения позвонила в дверь квартиры на первом этаже. Когда спустя десять секунд реакции не последовало, она поймала себя на смешанных чувствах: разочаровании вкупе с облегчением. Но всё же позвонила ещё, на этот раз дважды. После третьей настойчивой попытки дверь с грозным хрипом распахнулась, обдав девушку потоком влажного воздуха с запахом плесени и прогорклого масла.
— Что надо? — не утруждая себе словами приветствия, выпалила женщина неопределённого возраста. Поношенная одежда, грязь под ногтями и неокрашенные корни волос терялись на фоне врождённой элегантности и грации, которую не могло скрыть ничто из вновь приобретённого.
— Простите, что без предупреждения, — замялась Есения, судорожно обдумывая, как снискать внимание и расположение недружелюбной особы. — Вы Алла Вячеславовна Крылова?
— Ну, допустим.
— У меня был только ваш городской телефон и адрес. Номер недействителен... Поэтому я здесь.
— Ясное дело, отключила за ненадобностью. Так что нужно-то? — Женщина скользнула оценивающим взглядом по дерзким малиновым дредам и фирменной одежде, какой не могла похвастаться ни одна из местных модниц. — Ты кто ещё такая? Лицо знакомое... Где-то я тебя видела, точно!
— Несколько месяцев назад я устроилась хореографом в Дом культуры...
— А ну, пошла отсюда! — вспыхнула женщина, чуть было не захлопнув дверь прямо перед носом незваной гостьи. — Слышать ничего не желаю, чтоб он провалился к чёрту, этот Дом культуры!
— Простите, я не отниму у вас много времени! Мне необходимо знать, что произошло зимой 1998-го. — Девушка молилась всем высшим силам, в которые никогда не верила, о том, чтобы получить хоть какую-то информацию.
— Издеваешься, да? Хореографом она устроилась, посмотрите! А меня лишили всего! Всего, ясно тебе?! Пошла прочь, пока я полицию не вызвала!
— Я не из любопытства, Алла Вячеславовна! Я боюсь за детей, поймите! Мне известно о гибели девочки... Скажите, что именно произошло тогда, умоляю!
— Раз знаешь, так чего же спрашиваешь? — Голос женщины немного смягчился. — Зайди в дом. Сплетни соседей мне ни к чему.
Есения шагнула за порог, чувствуя, как по предплечьям побежали мурашки:
— Спасибо. Как погибла девочка, Алла Вячеславовна?
— Никому в то время не было дела до безопасности, никому! А вину повесили на меня, нашли козла отпущения!
— Мне жаль...
— Жаль ей! А толку-то?!
— Прошлого не изменить, но, зная, что случилось тогда, я могу не допустить новой трагедии.
— Все вы на обещания горазды, — отмахнулась женщина. — Упала она — та девочка. Неудачно. Насмерть.
— Упала со сцены?
— С лестницы. В подвале — в том, что за кулисами возле гримёрки.
“Подвал... за кулисами... возле гримёрки...” Страх, вырвавшийся на свободу прямиком из ночных кошмаров, едва не заставил Есению осесть на покрытый изорванным линолеумом пол, которого, судя по всему, уже десяток лет не касалась швабра.
— Как... Как это произошло? Почему?
— Почему-почему?! Потому что я не уследила, ясно?! Думаешь, легко управляться с такой оравой малышни в одиночку?! У меня группа больше тридцати человек была!
— Алла Вячеславовна, я не виню вас и не упрекаю!
— Знала бы ты, сколько я говорила техникам, чтобы не держали дверь в подвал открытой! Неугомонных детей почему-то вечно тянет к опасностям! Никто меня не слушал, отмахивались каждый раз, мол, преувеличиваю. Пока беда не стряслась. А тогда на меня же всё и свалили! С работы уволили, под статью подвели, по судам затаскали, разорили и бросили доживать.
Есения вдруг услышала в голосе женщины горечь отчаяния, которая до сих пор умело скрывалась за напускным безразличием и грубостью.
— Что глазами хлопаешь, как кисейная барышня? Никогда о несчастных случаях не слышала? Всякое в жизни бывает, так и знай! Подлые дети обвели меня вокруг пальца — затаились за кулисами после репетиции. Я и ушла, ничего не подозревая. А спустя полчаса такой рёв по всему зданию разнёсся! Тишина уже стояла. Вечер. Почти все по домам разошлись. И тут этот крик... Никогда не забуду!
Есения почувствовала, как по телу прокатился озноб, как мышечный спазм сдавил грудь, и фантомный ком вздулся в горле, мешая дышать.
— Ты чего побледнела так? Эй! — Женщина помахала костлявым пальцем перед невидящими глазами гостьи. — Припадков мне здесь не хватало!
— Как звали девочку?
— О, никогда не забуду это странное имя! Сеня! Будто мальчишка, ей-богу!
— Сеня, значит... — беззвучно прошептала она, судорожно пытаясь нащупать ручку двери онемевшими пальцами. — Спасибо...
— Это та, что визжала... Да, точно. А которая упала — это Полина. Хорошая девочка была, спокойная, послушная, и в танцах надежды подавала. Вечно я этих двоих путала.
На глазах Есении выступили слёзы. Она сделала глубокий прерывистый вдох и отвела взгляд в сторону.
— Иди-ка ты отсюда, милочка! Посмотри на себя! На ногах еле держишься!
В следующую секунду Есения уже стояла в подъезде, бесцеремонно вытолкнутая за дверь.
“Мама... Выходит, она знала?! Всё это время?! Знала, что произошло, и молчала?!” — Пазл никак не складывался. Осознание предательства самого близкого человека разъедало сердце кислотой обиды, превращая былую нежность в холодное, окостеневшее безразличие.
Мать никогда делилась с ней подробностями. Обсуждение событий 24-летней давности превратилось в негласное табу. Тема обросла баррикадой, которую Есения не могла пробить, как ни старалась, и уже оставила эти бесплотные попытки. Едва девушка заговаривала о том дне, как мать тут же обрывала её, отмахивалась, аргументируя нежелание продолжать беседу тем, что ничего сверхъестественного тогда не случилось. Обычная истерика. Нервный срыв, который удалось излечить почти без последствий. Малышня любит фантазировать и выдумывать небылицы. А ещё детство забывается с годами. Так что ничего удивительного нет в том, что дочь не помнит какой-то несуразный эпизод, прожитый в шестилетнем возрасте.
В тот же вечер Есения позвонила домой и, не церемонясь, выложила последние новости: она знает о гибели некой Полины и о том, что сама поневоле стала свидетелем трагедии. Мать восприняла известие стойко, будто всю жизнь только и делала, что готовилась к моменту истины: сухо извинилась и выдала неоспоримый аргумент в своё оправдание — она всего лишь защищала дочь. Не могла позволить одному инциденту бросить тень на будущее девочки, прорасти корнями в самую душу, подавив всё чистое и светлое. Ей казалось, что если умолчать, замять, заставить её забыть, сделать вид, что ничего не произошло, то жизнь продолжится как ни в чём не бывало. Она увезла дитя прочь из города, сменила фамилию непутёвого отца, данную дочери при рождении, на свою девичью, оградила от всех посвящённых в подробности трагедии. Пыталась оградить и от занятий танцами, чтобы ненароком не всколыхнуть память, но настойчивость девочки одержала верх. Студию выбрали в благополучном районе, с новеньким ремонтом и усиленной системой охраны. Есения трудилась не покладая рук, вызывая восхищение и изумление: откуда у этой малышки такая сила воли?! Хореографы все как один пророчили ей большое будущее. И она оправдала возложенные на неё надежды.
Два года тяжёлой борьбы — путь из мрака на свет. Под чутким руководством врачей девочка сумела побороть и нарушение речевой функции, и рассеянность внимания, и трудности в общении, и симптомы частых панических атак. Остались лишь ночные кошмары, редкие приступы тремора и засвеченный кадр на киноплёнке памяти.
Разговор, как обычно, не заладился. Есения сбросила вызов, переключив голос матери на тишину. В ушах стучал пульс, а перед глазами мельтешили обрывки детских воспоминаний, в которых было не разобрать материальных образов — лишь смутные, подёрнутые пеленой времени ощущения: страх, безнадёжность, оцепенение.
С этого дня кошмары уже не ослабляли хватку, просачиваясь порой из мира грёз в реальность. Однажды измождённая бессонными ночами, отравленная успокоительными препаратами, в полумраке коридоров Дома культуры Есения увидела привидение — сгусток тумана, метнувшийся меж стен и исчезнувший в облупившейся штукатурке. Она вскрикнула, закрыв лицо руками. И долго не могла унять слёзы, вполуха улавливая встревоженные оханья Веры Константиновны.
Но, балансируя на самом краю бездны, Есения всё же сумела удержать равновесие.
“Ты сломаешься”, — кричали обстоятельства.
“Я справлюсь”, — отвечала она.

* * *
Финальная предконцертная репетиция проходила на сцене. Пересаживаясь с места на место в зрительном зале, Есения искала наиболее выигрышные позиции для расстановки малышей, которые со всей серьёзностью и ответственностью готовились к предстоящему выступлению, для кого-то — уже привычному, для кого-то — первому в жизни.
Каждая минута, каждый вдох и выдох, каждый отблеск софита, казалось, уносили её из настоящего в прошлое. В тот день, когда она была на месте юных артистов, а с первого ряда зрительного зала на неё оценивающе взирала Алла Вячеславовна. Она вспоминала, как хороша собой была эта женщина — эталон грации, пример для подражания. Смутно вспоминалась ей и Полина — эфемерный бесплотный образ, не имеющий лица, зато внезапно обретший голос...
— Я видела его, — сообщила девочка.
— Кого?
— Привидение.
Есения рассмеялась в ответ:
— Мама говорит, что привидений не существует.
— Но я правда видела, — настаивала на своём Полина. — Почему ты мне не веришь? Взрослые ничего не понимают, ты же знаешь!
Разговор прервала Алла Вячеславовна, скомандовав приготовиться к очередному прогону танца.
...Теперь, глядя на малышей, Есения отчётливо вспоминала голос хореографа, каждое слово, что слетало с её губ. И повторяла их, как марионетка, ведомая незримым кукловодом.
Завершив репетицию, она трижды пересчитала девочек и проводила в раздевалку, где передала каждую в руки родителей. После чего, распрощавшись, вернулась в зал и, уверенно ступая по деревянному настилу, пересекла сцену в направлении гримёрки. Двадцать четыре шага до неприметной двери в подвал, за которой её ждало путешествие во времени на двадцать четыре года назад — филигранное равенство.
Что именно произошло, когда девочки остались одни на опустевшей сцене? Какая неведомая сила потянула их — нежных крошек — в это грязное, зловонное подземелье? Жажда приключений? Психопат, пообещавший показать котёнка? Знаменитое на весь город привидение? Кто или что оборвало одну жизнь и перевернуло с ног на голову вторую? Ответы хранились лишь у Всевышнего. И в чертогах памяти самой Есении — там, куда она не имела доступа.
Выбрав из связки ключей нужный, она вставила его в замочную скважину, провернула дважды и распахнула металлическую створку. Вместе с запахом сырости и гнилой древесины на неё обрушился поток памяти, пробив плотину забвения. Дрожащими руками она нащупала выключатель, и тусклый свет, отчего-то зловеще зелёный, очертил силуэт узкой лестницы, уходящей на несколько пролётов вниз. Пыль на перилах, брошенный прямо на пол мусор, паутина, обвившая потрескавшиеся стены, — всё было таким знакомым! И пугающим, несмотря на то что по прошествии лет это место уже не казалось таинственным; теперь Есении было предельно ясно его назначение — техническое помещение, где располагались электрические щитки, регуляторы и прочее оборудование.
Она сделала шаг и замерла, услышав приглушённый хруст под ногами. Память отозвалась сюжетом из прошлого: она, совсем ещё малышка в милом костюме снежинки, сшитом заботливыми руками матери, шагает по ступенькам на цыпочках. Вспотевшая ладошка крепко держится за перила, оставляя прерывистый след поверх пылевого покрова.
Не позволяя себе передумать, Есения спустилась на три пролёта — в самый низ. Казалось, ей нечем дышать. То ли от нехватки кислорода в тесном замкнутом пространстве, то ли от очередного спазма в груди. За долгие годы запах смерти будто так и не выветрился из злосчастного подвала. Распылённая в воздухе, эта скверна липкими щупальцами проникала в лёгкие, просачивалась под кожу, отравляя разум.
Стоя в мерцающем зеленоватом свете, Есения вспоминала своё прошлое миг за мигом, будто проживая его впервые...

Оставшись одни на опустевшей сцене, девочки принялись играть в прятки. Счастье выплёскивалось из берегов, переполняя сердца. Пока Полина медленно считала до десяти, Есения затаилась в складках серебристого сатина кулис, где размещались громоздкие детали звукового оборудования. Едва сдерживая смех, она наблюдала за тщетными поисками.
— Я сдаюсь! Где ты? Выходи! — Полина стояла в паре метров от неё и испуганно поглядывала на тусклый свет, струящийся из подвала.
Обречённо вздохнув, девочка шагнула навстречу этому свету — манящему и одновременно пугающему. Совсем как мотылёк, летящий к фонарю, ещё не зная, что раскалённое стекло мгновенно опалит нежные крылья.
Есения из прошлого, стараясь не шуметь, поспешила вслед за Полиной...

Есения из настоящего опустилась перед расколотым надвое зеркалом, лежащим на полу...
Сознание металось в межвременье, размывая границы эпох. Вглядываясь поочередно в помутневшие отражения сквозь пелену прожитых лет, она, наконец, увидела его. Привидение. Оно взирало на неё из глубин зеркальной глади, раздробленной на осколки, в точности, как и её память. Привидение с бледным лицом, опухшими от слёз глазами и малиновыми дредами, затянутыми в тугой хвост на затылке... Всё это время призраком, забравшим душу безвинной малышки, была она сама.
Наконец Есения вспомнила всё... Как ловко задрала на голову одну из пышных фатиновых юбок, прикрыв лицо... Как звонко выкрикнула: “БУ!” — когда Полина обернулась на шорох... Как ноги девочки подкосились, будто хрупкий складной механизм, и тело рухнуло, скатившись кубарем по каменным ступеням... Как поспешно сбежала вниз — туда, где лежала Полина, отчего-то молча и неподвижно... Как из груди вырвался крик, когда, пытаясь растормошить, увидела её остекленевшие глаза... Как спустя, казалось, целую вечность чьи-то руки подняли её в воздух... Как пропал голос, когда, захлёбываясь истошным воплем, пыталась оправдаться: “Я не хотела”... И как память добровольно ушла вслед за способностью говорить...
Что было делать с этой правдой теперь? Могла ли она кому-то принести облегчение? Награда внезапное прозрение или же наказание? Есения не находила ответов и не сознавала собственных чувств. Она переводила взгляд с одного из своих отражений на другое и ощущала, как проясняются, наконец, нестыковки, как абсурд обретает смысл, как осколки памяти сливаются в единое целое, моделируя образ Полины перед внутренним взором... Образ, словно созданный под копирку с её собственного... Образ сестры-близнеца, о которой её вынудили забыть.