НИКИТА БРАГИН НАШ СОВРЕМЕННИК № 4 2024

ТРУДЫ И ДНИ ДОРОГОГО УЧИТЕЛЯ


(Воспоминания об академике В.В.Меннере)

        Есть в моей библиотеке красивая старинная книга в кожаном переплёте, напечатанная на веленевой бумаге, которая практически не желтеет со временем. Это “Мироздание”, научно-популярная книга по астрономии, том из серии “Библиотека естествознания”, издававшейся в Санкт-Петербурге в конце XIX — начале XX века. Публикации этой серии представляют собой русские переиздания немецких научно-популярных книг второй половины XIX века. В этих томах немало прекрасных иллюстраций, среди которых особенно выделяются хромолитографии. Изготовление их было делом сложным и дорогим, но оно оказалось оправданным — до сих пор в книге, которой больше 100 лет, можно любоваться живыми красками репродукций картин, созданных специально для этих изданий.
        В книге “Мироздание”, написанной немецким астрономом Мейером, находится моя самая любимая хромолитография. Попробую её описать. Летняя ясная ночь. Высоко в небе стоит полная Луна, часть её диска помрачена тенью Земли, освещённая же часть Луны сумрачно багровеет. Итак, неполное лунное затмение. На фоне ночного неба темнеют кроны старых деревьев, их густая зелень почти чёрная, но глаз видит (или желает видеть?) их зелень, неяркую, с оливково-серым оттенком, по-германски сумрачную. Это большой парк, высаженный не менее сотни лет назад, разросшийся, но при этом ухоженный. И среди этого парка возвышается здание старой архитектуры, то ли позднего классицизма, то ли эклектики, с заметной круглой угловой башней. Все окна этого здания тёмные, но одно из окон башни светится тёплым желтоватым светом... Наверное, там, в этой башне, сейчас сидит за своим огромным письменным столом старый профессор. Он в эту мистическую ночь лунного затмения работает над своим большим трудом, долженствующим подвести итог его научной деятельности.
        Глядя на эту хромолитографию, я вспоминаю своего дорогого учителя, академика Владимира Васильевича Меннера. Эта картина мне уже давно кажется окном в некий мир, где старый профессор Меннер продолжает свой труд. И сейчас я хочу рассказать о нём, вызвав к жизни далёкие воспоминания, самым ранним из которых уже полвека. Они, эти воспоминания, будут, конечно, личными и не смогут претендовать на полноту. Но за одно я ручаюсь — они будут искренними.
        Владимир Васильевич Меннер (1905—1989) происходил из обрусевшей немецкой семьи, предки его переселились в Россию давно, вероятно, ещё в XVIII веке. Он родился в маленьком уездном городке Шацке. Ныне это город на востоке Рязанской области, стоит он рядом с автотрассой Москва—Самара. Итак, Владимир Васильевич принадлежал к последнему поколению дореволюционной провинциальной интеллигенции — того социального слоя, где Чехов находил прототипы своих героев: доктора Дымова, Астрова, Войницкого...
        Когда я в 1973 году готовился к поступлению на Геологический факультет Московского университета, я, конечно, посмотрел по справочнику руководящий состав факультета и, разумеется, кафедры палеонтологии, на которой собирался учиться. Увидев, что этой кафедрой заведует академик В.В.Меннер, я подумал: наверное, это очень строгий педантичный немец, поборник дисциплины и порядка. А когда я впервые увидел Владимира Васильевича, то мои предположения, как мне тогда показалось, полностью подтвердились. Было это так.
        Кафедра палеонтологии располагается на 5-м этаже главного здания МГУ. Кабинет 519 представляет собой большую лабораторию, где студенты занимаются обработкой своих материалов и где нередко принимают зачёты преподаватели и защищают курсовые работы студенты. В то время этим кабинетом заведовала Евгения Исаковна Кавалерова, добрейшей души человек, заботившаяся о множестве поколений студентов и запомнившаяся всем. Я ещё на первом курсе пристрастился задерживаться там после занятий. В частности, тогда я делал продольные отшлифованные срезы раковин позднемеловых брюхоногих моллюсков Neoptyxis, собранных мной ещё в школьные годы в Сербии. Настоящим эстетическим удовольствием было видеть, как срез доходит до центрального столбика раковины и как по обе стороны столбика на тёмно-коричневом фоне раскрывается сложный складчатый рисунок спирального канала раковины, имеющий первостепенное значение для определения рода.
        Вот так однажды я шлифовал раковины, и, как обычно, на кафедре было совсем тихо, спокойно, казалось, можно было услышать летящую муху. И вдруг всё переменилось. Поднялась суета, сотрудники лихорадочно забегали со стопками каких-то бумаг, и из их нервных и взвинченных разговоров я уловил фразу: “Меннер едет!” И вот он появился — большой, высокий, плотного сложения, с крупными чертами лица, совершенно седой, но без намёка на лысину, с характерной бородкой-эспаньолкой. Вошёл в соседний кабинет, грузно уселся и начал что-то строго требовать. Мне показалось, что он распекает сотрудников, и я подумал: да, действительно строгий педант. С каким же удивлением я узнал впоследствии, что ошибся, что моё первое впечатление о Меннере крайне поверхностно и неполно. Но всё это стало ясно потом.
        Тем временем наступила весна 1974 года, и мы, первокурсники, должны были представлять свои первые курсовые работы, по существу, обычные рефераты. И так случилось, что на это представление приехал Владимир Васильевич. Он не успел к началу, хотя было видно, что торопился: он запыхался и выглядел измученным. Фалды его светло-серого пиджака были сильно измяты, кое-где на пиджаке виднелись следы мела. Меннер сел и стал слушать доклады, и было видно, что ему пока неинтересны наши рутинные работы. Тем не менее он продолжал внимательно слушать, склонив голову и не глядя на докладчиков.
        И тут настала очередь моего однокурсника, Андрея Сенникова, ныне возглавляющего лабораторию палеогерпетологии Палеонтологического института. Андрей выбрал роскошную тему: художественные реконструкции древних геологических обстановок. Людям моего поколения хорошо знаком прекрасный альбом “По путям развития жизни”, созданный пражским профессором Йозефом Аугустой и художником-анималистом Зденеком Бурианом. Мы в школьные годы гонялись за этим альбомом — он был переиздан чешским издательством для СССР на русском языке.
        Так вот, Андрей рассказал о пути, который прошли научные реконструкции, от ранних, эпохи Жоржа Кювье, до разработанных в середине ХХ века Аугустой и Бурианом. Как предмет реферата, так и форма его изложения привели Владимира Васильевича в восторг. Именно тогда я впервые заметил, как загораются интересом его умные глаза: как будто лучики искрящиеся вспыхивают от зрачков. О, мне ещё не раз довелось видеть это прекрасное зрелище...
        Да, Владимир Васильевич высоко оценил доклад, и по завершении его взял слово. Он удивительно говорил — широко, затрагивая разные, часто удалённые предметы, в то же время в его речи не было длиннот, она поражала сжатостью, концентрированностью слова и мысли. И ещё многое звучало в его выступлении, то, что могу определить как божественный восторг перед Мирозданием, и крылатая вдохновенность, в большей степени свойственная истинным поэтам, чем учёным.
        Тогда я впервые услышал одно из узловых положений учения Меннера — оно состоит в том, что от реконструкции отдельных организмов мы должны перейти к восстановлению сообществ животного и растительного мира, а от этого — к гипотетическим ландшафтам древних геологических эпох. И было такое впечатление, что Меннер не просто захотел похвалить докладчика, но сам увлёкся темой и загорелся ей с удивительным, практически юношеским пылом.
        К сожалению, Владимир Васильевич нечасто бывал на кафедре. Он всегда был сильно занят: как главный редактор одного из важнейших в СССР геологических журналов, как руководитель лаборатории в Геологическом институте Академии наук, как председатель многих научных комиссий, в том числе международных. Однако появление Меннера в МГУ часто сулило сюрпризы. Так произошло и в следующем, 1975 году.
        Когда мы осенью этого года уже были на третьем курсе, нашу группу в свободное время направили в большую аудиторию факультета на лекцию Меннера по палеонтологии. Мы отправились туда, я поначалу с некоторым скепсисом — ну что может быть особенного в краткой обзорной лекции для общего геологического потока? А оказалось чрезвычайно интересно.
        У талантливых людей как в области искусства, так и в области науки всегда наблюдается сильная и цепкая память. Это качество и сыграло здесь первостепенную роль. Стоило послушать, как Меннер за полтора часа рассказал обо всей палеонтологии — от простейших древних эпох до млекопитающих ледникового периода, причём всё это было свежо, ярко, без малейших признаков рутинёрства или сухого педантизма. Огромный путь органического мира был им очерчен в равной степени увлекательно и полно. Мне ни разу не приходилось слышать подобной лекции.
        Забегая вперёд, вспоминаю, что в конце 70-х и в 80-х годах, когда я уже работал в Геологическом институте Академии наук СССР, мне много раз приходилось присутствовать на защитах диссертаций по палеонтологии и стратиграфии. Владимир Васильевич всегда был активен, задавал вопросы и выступал. И вот что поражало: какой бы ни была тема рассматриваемой диссертации, он разбирался в ней. Из его вопросов и замечаний видно было знание, широкое, энциклопедическое знание палеонтологии. Однажды рассматривали работу по колониальным кораллам палеозоя, и я на минуту почувствовал себя студентом, наблюдающим за приёмом зачёта или экзамена. Это случилось, когда Меннер стал интересоваться морфологией септ, столбиков, трабекул и прочих элементов скелета кораллов. И так было всегда. Оставалось лишь удивляться, откуда у Владимира Васильевича столь широкая эрудиция и такая могучая память, ведь не секрет, что большинство палеонтологов — узкие специалисты по одной группе организмов.
        Чтобы ответить на этот вопрос, надо обратиться к годам молодости Владимира Васильевича Меннера. С 1914-го по 1921 годы он учился в гимназии, а это, как вы понимаете, классическое образование весьма высокого уровня, достаточного для поступления в университет. Тем не менее ещё год ушёл у Меннера на учёбу на подготовительных курсах Московского университета. Но в 1922 году он поступил на естественное отделение физико-математического факультета.
        Примерно в те же годы или чуть позднее Меннер испытал большое увлечение, захватившее его тогда и оставшееся с ним на всю жизнь. Он очень сильно полюбил поэзию и некоторое время посещал занятия в Высшем литературно-художественном институте, ректором которого был В.Я.Брюсов. Мне неизвестны какие-либо поэтические сочинения Владимира Васильевича, но я хорошо знаю о его любви к поэзии. Доводилось слышать о том, что Меннер знал наизусть множество стихотворений и любил читать стихи вслух. Рассказывали, как однажды во время долгого возвращения на автобусе из геологической экскурсии во время международной конференции он около двух часов читал стихи по памяти...
        Учёный может обладать по-настоящему широким кругозором и по-настоящему объективным в’идением науки только в том случае, если он в полной степени человек культуры, которому знакомо чувство прекрасного, который благодаря этому умеет быть счастливым и способен приносить счастье людям. Именно таким был Меннер. Поэзия была для него, как думается, вдохновляющим примером, ибо в научном творчестве, научном поиске он часто становился подобен поэту-романтику, верящему в свою звезду и прозревающему путь к цели.
        Кстати, Меннер любил Брюсова как поэта и уважал его как учителя. Как-то в разговоре с Владимиром Васильевичем один из его коллег заметил, что отзывы и воспоминания современников о Брюсове не всегда благоприятны. На это Меннер ответил очень просто: да, но какая поэзия, какая техника! Тем самым Владимир Васильевич продемонстрировал важнейший принцип. Судить о поэте надо по его трудам, а не по воспоминаниям людей о нём, ибо мы должны ценить искусство в человеке, а не человека в искусстве! Так ведь и Пушкин об этом писал в стихотворении “Поэт”:

И меж детей ничтожных мира,
Быть может, всех ничтожней он.
Но лишь божественный глагол
До слуха чуткого коснётся...

        Но последуем дальше. Годы учёбы в университете — 1922—1927. Уже в студенческие годы начинается практическая деятельность Меннера: с 1925 года он участвует в работе Крымской геологической экспедиции Академии наук. Нужно отметить, что в 20-е и 30-е годы Академия наук выполняла работы по ряду правительственных программ: так, исследования Крыма и Кавказа были связаны с планами расширения здравниц, а для этого требовались всесторонние геологические изыскания, целями которых были поиски воды и необходимого сырья для местной промышленности, а также геологическое обоснование строительства. Именно тогда Владимиру Васильевичу удалось совершить своё первое научное открытие: он обнаружил ранее неизвестный и поныне единственный выход отложений меловой системы на полуострове Тарханкут.
        Окончив университет, Меннер поступил в аспирантуру. Его руководителем стала легендарная Мария Васильевна Павлова (1854—1938), первая женщина-профессор и первая женщина-палеонтолог в России. Всем известен беспримерный подвиг Софьи Ковалевской, но Мария Павлова заслуживает ничуть не меньшего внимания и уважения. Владимир Васильевич Меннер необыкновенно тепло отзывался о ней, и потому надо обязательно сказать хотя бы несколько слов о её удивительной жизни.
        Мария Васильевна Гортинская родилась в Черниговской губернии, в семье земского врача. Она получила образование в Киевском институте благородных девиц, а в 1871 году вышла замуж за врача Иллич-Шишецкого и поселилась с ним в Астрахани. В 1880 году во время эпидемии брюшного тифа муж Марии Васильевны умер... Она же, собрав все средства, предприняла невероятный шаг — отправилась в Париж, где поступила в Сорбонну! В России в то время высшее образование было для женщин недоступно...
        Мария Васильевна изучала в Сорбонне зоологию и палеонтологию. Её интересы сосредоточились на палеонтологии млекопитающих. В 1886 году решилась её судьба: она второй раз вышла замуж, и теперь её мужем стал геолог Алексей Петрович Павлов, будущий академик. С этого года Мария Васильевна работала в Москве, в геологическом музее университета. Со временем она опубликовала ряд крупных научных работ по фаунам третичных млекопитающих, в частности, по эволюции лошадей и по описанию гигантских носорогов. Работы эти получили признание за рубежом. В 1916 году группа московских учёных добилась присвоения Марии Васильевне степени доктора зоологии.
        Тем не менее профессорскую кафедру М.В.Павлова получила лишь в 1919 году во время послереволюционной реорганизации университета. Причём этой кафедрой стала основанная ею самой кафедра палеонтологии естественного отделения физико-математического факультета Московского университета (ныне это кафедра палеонтологии и региональной геологии Российского государственного геологоразведочного университета). Мария Васильевна возглавляла кафедру и преподавала вплоть до 1930 года. Вот кто был учителем В.В.Меннера.
        По завершении аспирантуры В.В.Меннер в середине 30-х годов стал почти одновременно кандидатом биологических, а также кандидатом геолого-минералогических наук, в обоих случаях без защиты диссертации, по совокупности выполненных и опубликованных работ. Надо сказать, что в 30-е годы Меннер опубликовал ряд весьма разноплановых статей по палеонтологии: по акулам юга России и Казахстана, по костистым рыбам юга СССР, по морским ящерам Восточной Сибири. Широчайшие, практически универсальные знания, великолепная память и высокая научная культура привели к тому, что в это время В.В.Меннер стал одним из лучших знатоков палеонтологии в стране. Таковым он и остался на всю жизнь. К этому стоит добавить преподавательскую деятельность — Владимир Васильевич возглавил (после М.В.Павловой) кафедру палеонтологии Московского геологоразведочного института (так теперь стал называться выделенный из состава университета прежний геологический факультет). О Меннере тогда говорили так: если есть сложный вопрос по палеонтологии, обращайтесь к Владимиру Васильевичу, он поможет.
        Не оставлял тогда Меннер и практическую деятельность. В 30-х годах он работал в Сочинской геологической экспедиции, целью которой было всестороннее геологическое обоснование строившихся тогда на Черноморском побережье многочисленных здравниц. И надо упомянуть об ещё одной области его деятельности — воспитании кадров, создании научной школы. Будучи не только прекрасным знатоком науки и умелым преподавателем, но и тонким психологом и в высшей степени человеком культуры, Меннер умел найти подход к ученику, заинтересовать, более того, увлечь. Чуть позже я подробнее остановлюсь на таланте Меннера-преподавателя, Меннера-руководителя.
        Между тем труды и заботы всё прибавлялись. С 1934 года В.В.Меннер стал сотрудником Геологического института Академии наук СССР, как раз в этот год переведённого из Ленинграда в Москву. В годы войны и Академия наук, и многие институты эвакуировались. В это время приходилось заниматься сугубо практическими задачами, прежде всего, поисками необходимого сырья. Поэтому с 1943-го по 1950 годы Меннер работал в Северной (позднее Полярно-Уральской) геологической экспедиции, базировавшейся в Сыктывкаре. Общеизвестно огромное значение работ наших геологов в годы войны и в период восстановления нашей экономики.
        В послевоенные годы Владимир Васильевич достиг уже полувекового возраста, но всё ещё не был доктором наук. Будучи страшно занят (работа научная, организационная, преподавательская), он находил время для любого дела, для исполнения любой просьбы, и было это зачастую в ущерб собственному продвижению. Но, наконец, в 1961 году докторская диссертация была им защищена в Геологическом институте АН СССР. Эта работа, будучи издана как монография, сразу стала классической благодаря широчайшему охвату проблемы и непревзойдённой эрудиции автора.
        Именно защита докторской диссертации определила скорое избрание Меннера действительным членом Академии наук. Рекомендовал и выдвинул его академик Дмитрий Васильевич Наливкин (1889-1982), известнейший геолог, принадлежавший к дореволюционному поколению русских учёных, старый интеллигент, человек высокообразованный и талантливый, о котором мне хочется сказать несколько слов.
        Я, увы, не был знаком с Дмитрием Васильевичем. Но я человек книжный, и значительную часть своих познаний, в том числе о людях, я почерпнул из книг. Так и с академиком Наливкиным. Ни разу не встретившись с ним, я знаю о нём благодаря его прекрасному учебнику по геологии СССР. Он был издан в самом начале 60-х годов, а я учился в 70-е, и для нас базовой книгой по региональной геологии СССР был более новый учебник львовского геолога Е.М.Лазько. Нормальный учебник, все мы занимались по нему.
Но мне тогда всего было мало. Я, в отличие от других студентов-палеонтологов, серьёзно “вгрызался” в общегеологические специальности, а региональная геология СССР и вовсе была для меня предметом сильного увлечения. Я видел в ней геологию пространства, больших масштабов, огромных структур, которые хотелось представить зримо, как в экспедиции, когда внимательным взором вычленяешь разные геологические образования в величественной панораме горного хребта.
        Как-то, зайдя в учебную библиотеку факультета, я обратил внимание на большой красивый том в серой обложке — Д.В.Наливкин, “Геология СССР”. Открыл, полистал и стал немедленно заполнять формуляр на получение этого учебника. Как же он понравился мне — прекрасные фотографии, ясные и наглядные рисунки, вольный и вместе с тем капитальный стиль изложения. Материал сам входил в память — так, как бывает, когда на практике, в геологическом маршруте овладеваешь им, и в книге Д.В.Наливкина я чувствовал эту восхитительную поэзию геологического пространства, живого и развивающегося, этой дышащей Земли, то вздыбливающейся горными хребтами, то накидывающей на свой лик синий плат океана. Вот как случилось со мной, и я вижу совершенно ясно, что именно Дмитрий Васильевич Наливкин должен был выдвинуть и выдвинул Владимира Васильевича Меннера в академики. А случилось это в 1966 году.
Быть академиком означает не только руководить целыми направлениями исследований, не только представлять нашу науку за рубежом, не только выполнять разнообразные административные обязанности, но (и, наверное, это главное!) и создавать свою научную школу. Я уже говорил об этом, но стоит повторить, что Меннер воспитал несколько поколений, среди которых были совершенно блистательные учёные. Мне приходилось слышать, как люди с радостью говорили: мы ученики Меннера. И мне тоже повезло оказаться в числе последнего поколения его учеников.
        Я возвращаюсь памятью в осень 1976 года, когда я учился на 4-м курсе. В это время Владимир Васильевич вёл у нас, группы палеонтологов, свой семинар по стратиграфии. Эта область геологии ведает, с одной стороны, протяжённым геологическим временем, а с другой — масштабной последовательностью геологических образований, сформированных за время существования земной коры. В этом колоссальном скрещении времени и пространства вырастает история Земли.
        Сказочно хорош был семинар Меннера, в первую очередь, благодаря необыкновенной увлечённости самого академика. Владимир Васильевич говорил выразительно, его грассирующий голос завораживал. Мне было очень трудно, практически невозможно записывать, так поглощала меня речь, что я лишь делал краткие пометки во время семинара, стараясь уловить каждое слово. Впрочем, сказанное Меннером я так уверенно запоминал, что и малых заметок мне было достаточно, чтобы вспомнить всё до малейших подробностей.
        И сейчас помню многие детали этого путешествия по древним континентам и океанам сквозь безмерность геологического времени вслед за Меннером. Однажды Владимир Васильевич подробно рассказывал о границе между отложениями силурийской и девонской систем в Англии. Там, говорил он, граница эта проведена по костеносному горизонту — слою с остатками древних панцирных рыбообразных. “Каково же было моё удивление, — продолжал Меннер, — когда мне показали этот горизонт в одном из английских разрезов. Это оказался буквально миллиметровый пластик с тонкими обломками костей!” И в голосе Владимира Васильевича звучало разочарование и слышалась непосредственность: ну как же так, настолько важный геологический рубеж, и для него избрали столь незначительный слой!
        Наиболее яркими становились рассказы Меннера о сложных случаях стратиграфии, да и геологии вообще. Он сам был великим оптимистом в науке. Он считал, что нет нерешаемых задач, что трудности обязательно будут преодолены, а сами рассуждения о проблемах и их анализ наполняли его ещё большим энтузиазмом. Скажем, очевидные трудности датирования третичных отложений Камчатки, которые сложно сопоставлять по фауне моллюсков с классическими разрезами Азово-Черноморского региона, в перспективе преодолевались им за счёт использования в науке данных по микропланктонным организмам, и дальнейшее развитие науки подтвердило его правоту.
        И ещё: именно тогда я в полной мере ощутил человеческое обаяние Владимира Васильевича. Как-то случилось мне опоздать на семинар, и я, ужасно робея, постучал в дверь, открыл её, а Меннер повернулся ко мне, лицо его неожиданно для меня озарилось улыбкой, и он сделал рукой красивый приглашающий жест. Чувствуя себя страшно неловко, я сел — и через несколько секунд погрузился в слушание... И больше уже не опаздывал, ведь после такого опоздать ещё раз было просто немыслимо.
        Но вот наступила весна 1977 года, и нам надо было сдавать экзамен по стратиграфии. Сам Меннер и принял его у всей нашей небольшой группы (было нас всего семь человек). Должен сказать, что сдавать экзамен Меннеру было необыкновенной радостью. Я взял билет, подготовил на листе бумаги тезисы по вопросам, стал отвечать. Тему я знал хорошо. Отвечая по билету, я видел лицо Владимира Васильевича, видел, что он рад моим знаниям. А когда я стал отвечать на его дополнительные вопросы, то я вновь увидел те самые волнующие и окрыляющие душу лучики его глаз, вспыхивающие в те моменты, когда он бывал чем-либо обрадован. И воспоминание об этом необыкновенно дорого для меня, оно даже перекрывает понятную радость от оценки “отлично”, полученной от заведующего кафедрой.
        Между тем время шло, приближался к концу 1977 год, а в следующем году заканчивалась моя учёба в университете. Надо было определиться с будущей работой, а в то время существовало такое явление, как распределение. Учреждения, институты давали заявки в университет на нужное им количество специалистов, и, понятно, руководители подыскивали молодёжь. Вот и моя очередь настала. Где-то в декабре, когда уже надвигалась зачётная сессия, Владимир Васильевич приехал на кафедру палеонтологии, вызвал меня к себе и начал рассказывать, что для Геологического института требуется сотрудник в отдел стратиграфии с перспективой работы по сложной новой теме. Это, говорил Меннер, стратиграфия наиболее сложных, сильнее всего изменённых тектоническими движениями и, по сути, до сих пор слабо изученных толщ центральных зон горных хребтов. Я слушал с огромным интересом, но всё-таки ещё не понимал, что наступает мой звёздный час. А Владимир Васильевич всмотрелся в моё лицо, и как будто живая пульсирующая нить протянулась между нами, и мне стало казаться, что я всё понимаю без слов. И тогда Владимир Васильевич словно в душу мне посмотрел, и в его глазах заиграли дорогие лучики радости. Так определилась моя судьба, и меньше чем через год, в сентябре 1978 года я стал сотрудником Геологического института Академии наук СССР.
        Должен признать, что тема работы оказалась действительно труднейшей, прямо-таки зубодробительной, но я чувствовал, что Меннер верит в мои способности. Это помогало мне, и в конце концов пришёл успех — я решил проблему и, к своему счастью, при жизни Владимира Васильевича защитил на эту тему кандидатскую диссертацию. А годы работы в одной лаборатории под непосредственным началом Меннера позволили мне ещё лучше узнать этого замечательного человека.
        Как мне думается, стоит рассказать об одном примечательном событии, случившемся в 1980 году. Я не был его свидетелем и знаю об этом лишь по рассказам, но событие стоит того. Летом 1980 года состоялся XXVI Геологический конгресс в Париже. Вообще, такие конгрессы проходят раз в четыре года, место проведения определяется заранее. Итак, ранее уже было определено, что следующий конгресс состоится в Москве, в августе 1984 года. Между тем в конце 1979 года советские войска вошли в Афганистан...
        Так называемая “культура отмены” ещё не была всеохватывающей, как в наши дни, но постепенно и неуклонно набирала силу. Проблемы начались ещё в 1968 году во время событий в Чехословакии. В 1980 году они резко возросли, Олимпиада в Москве подверглась бойкоту со стороны США и ещё нескольких стран. И вот на конгрессе в Париже была предпринята попытка отменить проведение XXVII Геологического конгресса в Москве в 1984 году. Представитель США выступил с речью, призывая выбрать другой город и другую страну.
        И тогда слово взял Меннер. По-своему, одухотворённо, взволнованно и даже страстно, но вместе с тем уверенно он говорил о том, что академическая наука всегда была и будет открытой, интернациональной, не связанной государственными границами и находящейся вне политики. Наука как неотъемлемая часть мировой культуры всегда была и будет основой человеческой цивилизации и не может подвергаться запретам и дискриминации! Не может быть сегрегации по национальному, расовому или политическому признаку в отношении страны и её науки! И он победил! Речь эта произвела огромное впечатление, и большинство проголосовало против изменения места проведения конгресса, и он состоялся в Москве. Так Меннер, бывший всегда патриотом нашей страны, защитил её честь и достоинство.
        В характере Владимира Васильевича удивительным образом сочетались качества бескомпромиссного и принципиального борца и в то же время скромного и деликатного интеллигента. Известно было, что он практически не мог отказать человеку в просьбе, и этим нередко пользовались, в особенности разного рода “непризнанные гении”, носившиеся с рукописями статей, которые не хотел брать ни один журнал. Это приводило к анекдотическим ситуациям. У Меннера всегда был под рукой довольно потрёпанный кожаный портфель, куда он складывал поступавшие к нему рукописи. И я, когда написал свою первую большую статью (она называлась “Биостратиграфия триасовых отложений Южного Сахалина”), был свидетелем того, как Меннер, вызвав меня в свой кабинет, извлёк из недр знаменитого портфеля мою статью со своими пометками и сказал: статья ваша мне понравилась, теперь сделайте то-то и то-то. Но так было не всегда. Иные манускрипты таинственно исчезали в глубинах меннеровского портфеля, а если автор обращался к Меннеру, тот, ссылаясь на академическую рассеянность, говорил своим грассирующим голосом знаменитую фразу: “Извините, батенька, кажется, статья ваша потерялась...”
        Доброта и интеллигентность (иногда принимаемые за наивность) были наиболее зримыми чертами Владимира Васильевича, их отмечал каждый при первой встрече. Хочется рассказать о двух случаях. В конце 1984 года я принёс Меннеру свою статью по стратиграфии мезозойского разреза на востоке Приморского края. В сентябре этого года я был на том разрезе, доделывал свою работу, и когда один из местных геологов попросил меня написать ему обоснование стратиграфии со списками палеонтологических остатков (определённых мной), то я так и сделал. И вот в конце этого года, получив мою статью, Меннер вызывает меня и говорит, что почти одновременно с моей работой поступила практически такая же статья из Приморья. Смотрю, а это тот местный геолог, воспользовавшись моими данными, написал статью и на меня даже не сослался. “Не знаю, что и делать”, — говорит Меннер. Я, чуть подумав, объясняю ситуацию, мол, определения мои, но при этом предлагаю: давайте объединим две статьи в одну, только первым автором буду я. Владимир Васильевич сразу согласился, и было видно, что он очень рад моему компромиссному решению, позволившему избежать неприятных объяснений (ведь, по сути, это был случай плагиата!). Ну, а я после этого стал осторожен и больше никому не давал свои неопубликованные материалы.
        Другой случай определил судьбу одного человека, а если точнее, спас его от большой беды. В начале 80-х годов нашу кафедру заканчивал, имея в перспективе получение диплома с отличием, очень способный, талантливый студент. Будучи совершенно непьющим, он, на свою беду, сильно перебрал на выпускном банкете, уже на улице ввязался в драку, попал в милицию, да ещё с отягчающими обстоятельствами (сопротивление сотрудникам правопорядка), в общем, оказался в безнадёжном, попросту ужасном положении. Ему угрожало отчисление, он в этом случае не получал диплом. Своим заступничеством Владимир Васильевич спас этого студента, который в будущем стал известным учёным (ныне он доктор геолого-минералогических наук, главный научный сотрудник научно-исследовательского института в Магадане).
        Было бы, однако, ошибкой считать Меннера однозначно добрым и приятным для всех без исключения. Он мог быть и очень суров, если дело того заслуживало, как в случае с ещё одним студентом, который попался (и неоднократно!) на бессмысленном воровстве экспонатов из коллекции Тимирязевской академии (коллекция эта была собрана ещё в XIX веке). Этот студент брал их якобы для фотографирования, но не возвращал. Его предупредили, а он продолжил и был пойман на выходе из здания академии... Гнев Меннера был страшен: студента немедленно отчислили, и больше о нём ничего не известно.
        Иногда поведение Меннера, его реакция на те или иные действия или высказывания казались мне странными, но впоследствии я понимал их смысл. Так было в 1986 году, когда Владимир Васильевич сделал в Геологическом институте большой доклад, посвящённый современным проблемам стратиграфии. Это было очень памятное выступление, как всегда, яркое и насыщенное материалом. Но вот после этого доклада директор института, которого мы знали, в первую очередь, как весьма умелого и сильного администратора, стал задавать в нарочито грубоватой форме вопросы, суть которых сводилась к банальному “а когда же закончатся ваши дебаты о геологическом возрасте отложений, дебаты, напоминающие удары то по одной, то по соседней клавише?” И вот тут Меннер начал очень спокойно и со всеми деталями объяснять, почему нельзя директивно решать стратиграфические проблемы, рассказывая о стремительном и сложном развитии науки, где постоянно выявляются новые факты, а за ними — новые проблемы. “Ну, зачем он это говорит человеку, которые всё равно не понимает, для которого всё сводится к нажатию клавиш, и суть дела лишь в правильном выборе клавиши?” Лишь позднее я понял, зачем и для кого так подробно и капитально отвечал Меннер. Он делал это для нас, нам он объяснял, чтобы мы запомнили, как надо отвечать, как надо аргументировать. И это знание теперь и навсегда со мной.
        Приближаются к завершению мои воспоминания, и кажется мне, что сказал я мало, что всего этого недостаточно, и я собираю последние крохи, уцелевшие в моей памяти, как золотинки в песке таёжного ручья. Вот ещё одно воспоминание, очень дорогое для меня. Весной 1988 года я защитил кандидатскую. После защиты был, конечно, банкет, правда, безалкогольный (такие времена были!). Мои родители присутствовали там, и Владимир Васильевич своим острым взором их сразу приметил. Разговорились, и моя мама спросила Владимира Васильевича, знакома ли ему Лидия Григорьевна Кваша (известный петрограф и вулканолог, впоследствии специалист по минералогии метеоритов, большой друг нашей семьи)? Да, отвечал Владимир Васильевич, она же была у меня коллектором в Крыму (коллектор — помощник геолога в маршрутах). И было это ещё в 20-х годах... Память, великолепная память Меннера...
        В начале следующего, 1989 года Владимира Васильевича Меннера не стало. Он умер буквально на ходу, внезапно и мгновенно. За несколько дней до смерти он попросил у меня статью немецких авторов по детальной стратиграфии триасовой системы. Смерть застигла его во время работы, которую он уже не мог завершить. И статью, наверное, он тоже не успел прочесть. Одно утешает: он ушёл без страданий, легко и стремительно, как орёл на лету, как внезапно погасший факел.
        Хорошо сказано: “Когда умирает человек, сгорает библиотека”. В случае Меннера можно говорить об Александрийской библиотеке! Для меня эта потеря стала непоправимой катастрофой, я с болью почувствовал, что уже никогда мне не прийти к учителю, не задать вопрос, не посоветоваться. Не послушать его лекций, его традиционных выступлений на заседании лаборатории с подведением итогов года. Не почитать ему стихи любимых поэтов. И никогда уже не увидеть искрящиеся лучики радости в его глазах.
        Человеческая память не всесильна. Но человеческая культура, человеческое искусство способны сохранить образ человека и даже создать ему нерукотворный памятник. Я возвращаюсь к картине летней ночи и лунного затмения. Старый профессор, добрый и мудрый, по-прежнему в своём кабинете. Годы пройдут, и мы, последние его ученики, тоже уйдём, но он останется, запечатлённый всей силой, на которую способно моё слово, вдохновлённое образом дорогого учителя.