ОТЕЧЕСТВЕННЫЙ АРХИВ
ОЛЕГ КУИМОВ
ВЕЛИКИЙ НАРОД, НЕ ВЕДАЮЩИЙ О ВЕЛИЧИИ СОБСТВЕННОЙ ДУШИ
(“Так это было” — воспоминания офицера Белой армии Игнатия Волегова*)
<* Волегов И. К., Кучина Г. И. Так это было. Книга воспоминаний Игнатия Волегова, изданная его дочерью Галиной Кучиной. Редактор-составитель Р. В. Лютая. — Воронеж, АО “Воронежская областная типография — издательство им. Е. А. Болховитинова”, 2024. — 320 с.: с илл.>
Историческая наука — барышня взбалмошная: сегодня убеждает в одном, завтра сама себе противоречит, попробуй, разберись. А между тем, методика честного историка та же, что и у следователя, устанавливающего картину преступления на основе анализа документов и тщательного сопоставления всех свидетельских показаний. Игнатий Волегов, автор книги воспоминаний о Великом Сибирском Ледяном походе Белой армии, об этом и пишет: “Историк прежде, чем написать историю, ищет живых свидетелей, тех людей, которые принимали участие в тех событиях, и суть этих событий заносит в историю. Историк собирает материал от разных лиц, которые имели отношение к событиям, полемику из общественной прессы, пусть эта полемика будет в форме писем, но лишь бы были отрывки из тех событий, о которых он собирается писать”.
Название “Так это было” предваряет книгу, и этими же словами она завершается. Таким образом автор преподносит нам свою задачу — составить реальную картину событий того невероятного по напряжению физических и духовных сил испытания. Смелое название претендует на историческую правду. С одной стороны, Игнатий Волегов действительно имеет полное право на подобное утверждение как непосредственный участник Ледяного похода, а с другой — человек не машина, и обида за лишение Родины и спокойной, размеренной жизни может моментами и неосознанно превалировать над объективностью, тем более что росток сомнения в таковой безусловной объективности, но только не в честности пишущего (что-что, а здесь авторский добролюбивый тон и искренность повествования расположили к себе безотчётно и сразу) зародился, и вот почему.
Помнится, в годы учёбы в Литературном институте наш историк Зоя Михайловна Кочеткова, преподававшая нам своё собственное видение исторических событий двадцатого века, не зависящее от официозных установок, при анализе причин поражения Белого Движения с горечью констатировала, что едва ли не главнейшей из них стала жестокость по отношению к крестьянам. Белогвардейцы отбирали у них экспроприированную у помещиков землю, которую Ленин ранее пообещал раздать бесплатно, а мужиков показательно секли за самовольство. Волегов же, напротив, отрицает жестокость колчаковской администрации к жителям Сибири, преподнося примеры как раз не по-военному доброго отношения, унаследованного от мирных времён. Что ж, вполне возможно, политика белой власти в разных областях страны и в разных армиях проявлялась неоднозначно. А может быть, и вообще, как ведётся издревле, победившая сторона выставила проигравших “козлами отпущения”. К слову, в описании Игнатия Волегова красная власть на местах выглядит, мягко говоря, непрезентабельно, а то и кошмарно. В общем, как бы то ни было, во время чтения сомнения таяли, а вскоре и совершенно отпали, и все свидетельства выстроились в логичную систему, косвенно подтверждающую обоснованность витающих среди любителей истории подозрений о том, что главной причиной поражения Белого Движения явилась измена в высших эшелонах власти. А впрочем, сему активно поспособствовали и на более низком уровне те исторические персонажи, которые встроились роковыми шестерёнками в механизм предательства Белой армии.
Так, при отступлении во время Ледяного похода колчаковские войска заходили в города, где их должны были ждать интендантские подразделения с обмундированием, продовольствием и боеприпасами, но никого и ничего не обнаруживали. Измотанные, изголодавшиеся, обессиленные, продрогшие, снова они вынуждены были выдвигаться в поход и отбиваться от наседавших на них хорошо укомплектованных красноармейцев. И, при критическом недостатке боеприпасов, побеждали благодаря умению и полководческому мастерству генерал-лейтенанта Владимира Каппеля. А ведь вместе с армией следовали и гражданские, женщины, дети... И многие из них умирали на этом скорбном пути — от голода, холода, изнеможения, болезней...
Но беды колчаковской армии начались ещё раньше — в Омске, с самого Верховного правителя, а точнее, с его странно затянувшегося промедления с выступлением в поход. Целых два месяца оттягивал Александр Колчак принятие решения: либо мобилизация дополнительных людских ресурсов и подготовка к обороне против набиравшей силы Красной Армии, либо — организованный отход на восток. В результате подобной нерешительности в ночь с 13 на 14 ноября большевики захватили город, а Белая армия утратила в перспективе последнюю возможность перехватить стратегическую инициативу. И после столь странной нерешительности не замеченного прежде в подобном адмирала — к’ак после этого не поверить в факт принадлежности Колчака к масонской организации “Военная ложа” и его службы в английской разведке, которой он был завербован ещё при царствующем императоре?
Плохой традицией отметилась отечественная литература дореволюционной эпохи изображать крестьян недоразвитыми. Но жизнь расставляет всех и всё по своим местам. Интеллигенция и купечество, претендовавшие на свою особую значимость для народа, показали себя куда неразумней. Ещё на стадии формирования армии Колчака в благополучном на тот момент Екатеринбурге князь Николай Дмитриевич Голицын обратился к населению с просьбой: “Жертвуйте на нужды формирующейся армии!” — и никто не откликнулся! Лишь после третьего, отчаянного воззвания: “Я прошу у вас для тех солдат, которые приносят для своей Родины в жертву свою жизнь. Я прошу у вас деньги для них, которые спасут и вашу жизнь! Враг жестокий, он просить у вас не будет — он придёт и возьмёт у вас всё, что у вас есть, а когда нечего будет взять, тогда он отнимет у вас и жизнь!” Лишь после этого население города наскребло сорок тысяч рублей. Тогда как, по словам Волегова, “путём насильственного изъятия средств можно было бы собрать не один десяток миллионов рублей...”.
“Приблизительно через год всё это богатство, бережно утаиваемое, без всяких просьб было отнято большевиками, — свидетельствует автор. — Капиталисты мужского пола, оставшиеся на месте в попытках сохранить свои капиталы, были расстреляны, а жёны их стали любовницами комиссаров”. Получилось по евангельской притче: легче верблюду пролезть сквозь игольное ушко, чем богатому войти в Рай...
А что же простолюдины? Волегов пишет: “Народ всех сёл и деревень симпатизировал Белому Движению”. Уже тогда он понимал положение вещей лучше своих “поводырей”: “Не стало Царя — нет и правительства. Интересы народа защищал только Царь. Вы думаете, что мы, мужики, ничего не знаем? Нет, мы нутром чувствуем, что пришёл конец. Всё равно умирать — на войне ли, или от голода. А от голода умирать ещё хуже. Вместо Царя нам Германия прислала в запломбированном вагоне Ленина”. Поэтому крестьяне проявили готовность собрать деньги на восстание и борьбу с красными. Правда, в связи с организацией армии Колчака необходимость в стихийной крестьянской войне отпала.
Одна и та же беда преследует русский народ и тогда, и сейчас: ДУРАКИ ВОЗЛЕ ВЛАСТИ. И как обычно, их отличает непоколебимая уверенность в своей миссионерской избранности, в своём исключительном праве возглавления народа на романтичном пути к его загадочному “освобождению от рабских цепей”. Да скажи нашему современнику, каковыми были те “цепи”, — и он усомнится в сказанном, не будучи в силах поверить. Когда Волегов заводит речь о качестве повседневного питания, о количестве и обильности угощений на народных празднествах сибиряков, диву даёшься: неужели так жило простонародье?! — хлебно, в достатке! Нынешнему крестьянству до неприличия далеко до подобного.
Вот как описывает автор жизнь Дальнего Востока в ту пору. “Старожилы Приморской области — народ универсальный. Они и ремесленники (многие из них имели кузнечные мастерские), они и коммерсанты, и рыбаки, и охотники. Смотря на них, невольно осознаёшь, как же богата наша Россия! Сколько лет уже тянулась война, более десяти миллионов человек было поставлено под ружьё, а матушка-Русь всех кормила, обувала и одевала, да ещё и оставались целые области неосвоенными, со всеми своими богатствами!..” — подытоживает Волегов.
А забайкальское казачество!.. “Несмотря на то что Германская война длилась три с половиной года и Гражданская война продолжалась уже около двух лет — а у забайкальского казака богатство не убывало. Система отношений в производстве в этих местах не изменилась. Прибыль в скоте с каждым годом только увеличивалась, и казак жил, как “сам себе царь и Бог”. Со слов самих казаков мы знали, что среди них были семьи, не знавшие счёта своим табунам”...
А может быть тогда, саму интеллигенцию мучили оковы? Волегов и здесь даёт чёткий ответ. “Сколько было в Сибири народных учителей в школах, которые жили на квартирах у сибиряков, чалдонов. Один занимал горницу на полном пансионе, платил в месяц за всё шесть рублей, а жалованье получал от двадцати шести до тридцати рублей в месяц. Жалованье выплачивалось по желанию: в золоте, рублях или в кредитных бумажках. И этот учитель, русский интеллигент — был революционером!..”
Как важно для извлечения исторического урока увидеть все многочисленные пружины и скрытые пружинки, которыми двигались эти революции — Октябрьская 1917 года и “демократическая” псевдореволюция, свершённая почти столетие спустя. Чего не хватало той, прежней, и нынешней нашей интеллигенции, чьи голоса, возможно, определили решающий перевес в сторону смуты качающейся чаши весов государственного устроения? Непонятно... И читая Волегова: “Едва ли не вся тыловая интеллигенция жадно впитывала новые революционные идеи, как губка впитывает влагу. Эти идеи — не конституционные! — ломали, а вскоре и сломали весь существовавший строй Российской империи, привели и к свержению монархии”, — тут же вспоминаются читающему и перестроечные интеллигенты уже конца восьмидесятых-начала девяностых годов прошедшего двадцатого столетия. Всё тот же восторг ожидания обещанного земного рая — теперь с пепси-колой и джинсами... И куда делся возведённый в абсолют метод научного критического анализа?! Куда пропало трезвомыслие? Да уж... Действительно, история повторяется в форме фарса: привычно втюхиваемые стеклянные бусы — в обмен на независимость.
Рассмотрение некоторых характеров, и особенно в образовавшемся противопоставлении народа, крестьянства — и “пастухов” народных, совершенно неожиданно наводит на мысль о том, что главная коллизия человечества с первого его дня на земле заключена в борьбе страсти и совести. И в этой коллизии едва ли не основной движущей силой для первой является постепенная подмена духовного — сентиментальным, подмена, осознанная человеком и не осознанная. Игнатий Волегов, чей отец прямой выходец из народной среды, отличается завидной твёрдостью духа в минуту испытаний и необычайно располагающей к себе снисходительной нетвёрдостью — в обычной жизни. В противовес — описанный им характер его друга-товарища Шуры Подкорытова, незрелость натуры которого (от мягкости воспитания в профессорской семье) и сентиментальная мечтательность, порождённая книжными грёзами, не способствовали развитию в нём мужества. Такая вот диверсионная сила обнаруживается в сентиментальной бездеятельности, казалось бы, естественной для мирного бытования и в избытке пребывающей и в современном обществе! Нет, это не протест мой против культуры и литературы, ни в коей мере, но всё же логично вытекающий вывод о нетождестве духовного и сентиментального. Как говорится, Богу — Богово, кесарю — кесарево.
Кажется первоначально, что книга Игнатия Волегова недостаточно объёмна и, к тому же, жанрово документальна, чтобы оказать значительное художественное впечатление, и тем не менее — она не уходит из памяти. Почему же так происходит?
Первое, что приходит на ум — осознание того, что, несмотря на всю горечь воспоминаний, несмотря на полученную автором суровую обиду от новой власти, книгу отличает светлая аура личности пишущего вкупе со слогом, отстранённым от чувств, от страсти. Фрагменты из жизни непосредственных участников тех малоизвестных событий, представленные нам подобным беспристрастным образом, воссоздают правдивую картину времени, а не “правду” о времени, зачастую сформированную домыслами и предположениями последующих поколений. Так, образ царского офицерства в представлении советского и раннероссийского обывателя сложился на основе обличительных мотивов прозы Куприна и тенденциозных сюжетов советских фильмов. И даже с искренней честностью и любовью выписанные Николаем Семёновичем Лесковым подлинные характеры офицеров царской армии не смогли повлиять на укоренившиеся штампы. Тем интереснее мнение Игнатия Волегова, также вставшего на защиту русского офицерства.
“Не только внешний вид составлял в них эту красоту — она состояла в сумме всех действий офицеров, обнаруживалась и в физических движениях, в манерах, в разговоре, в обращениях, в умении себя держать и, наконец, даже в форме отдачи приказаний своим подчинённым. Не приходилось сомневаться в том, что они останутся красивы и будут внушать уважение к себе в любых обстоятельствах и в военной обстановке. Эта наблюдаемая нами красота офицерства являлась стимулом для утверждения в молодёжи воинского духа и проявления героизма”. А дальше следует и доказательство сказанному в воспоминании об одном из сражений ещё в период Первой Мировой войны.
“Для прикрытия отступления Русской армии через реку Вислу гвардейской стрелковой бригаде было приказано охранять понтонные мосты, которые противник стремился захватить и отрезать пути отхода, зажав у реки всю армию. Бригада эту задачу выполнила блестяще. Только когда отступила вся армия, за ней отошла и гвардейская бригада. Фактически отошла уже не бригада, а её знамёна были вынесены остатком людей. До этого ужасного боя в ротах был состав до двухсот человек, а возвратилось из каждой роты только пятнадцать-шестнадцать, остальные все полегли там. “Если военная история не отметит эту доблесть русской гвардии, то тогда не о чем будет писать вообще”, — так говорил полковник В.”.
Героическая самоотверженность царской армии в описании автора вызывает глубочайшее уважение и разделение его непонимания: “Как мы могли допустить к власти интернационалистов-революционеров? Как не разогнали вовремя Государственную Думу Милюковых (Милюков П.Н. — Почётный доктор Кембриджского университета. — Прим. О.К.) и Родзянок, когда у нас была такая армия, которая в это время была снабжена и провиантом, и боеприпасами лучше всех союзных армий противника?.. Разве в то время наша армия не могла выйти победительницей в войне и защитить трон? Она всё могла сделать!”. Могла... Однако не сделала, потому что “революция началась с верхов, а низы ничего не знали, в особенности — армия, начиная с солдат и вплоть до командиров полка”.
“Всё то, что мы, находясь на фронте, слышали, доходило до нас уже в искажённом виде. Сведения о том, что происходило в верхах, откуда мы получали приказы, низы принимали на безусловную веру, воспринимая всё как уже предрешённое и неизбежное, чему оставалось только подчиниться”.
Игнатий Волегов редко заговаривает о вечных вопросах жизнеустроения, о справедливости и несправедливости. Когда он всё же это делает, то вспоминается великий романист Бальзак, в своих размышлениях совершенно забывающий о земном притяжении человеческих страстей. Подобное бальзаковской позиции, искреннее глубокое человеколюбие и в размышлениях Волегова поднимается над границей “чёрного” и “белого”, позволяя читателю взглянуть на события тех лет без поспешности осуждения, без резкости в оценках.
С высоким состраданием и любовью размышляет автор книги о судьбе того же Шуры Подкорытова, не защищая его слабость, но и не обвиняя в ней. Ведь справиться с подобной слабостью под силу далеко не всем. Тяготеющий к искусству, к музыке скромный, мягкосердечный интеллигентный юноша вдруг оказывается на войне, там теряет ногу, лицо его обезображивается после ранения, никакого гармоничного любовного союза с женщиной и в перспективе не предвидится — в итоге алкоголизм и преждевременная могила. “Может быть, какой-то читатель осудит Шуру Подкорытова, назовёт его слабохарактерным, не имеющим силы воли, поскольку он не смог выполнить своих общественных обязанностей. Не смог преодолеть трудности и продолжить свой путь: жить, чувствовать и мыслить, страдать и блаженствовать, вместо того чтобы, ссылаясь на злой рок, оставаться во власти этого рока. Но поверьте, такой приговор может оказаться не совсем справедлив. В пользу друга моего можно найти оправдание даже с логической точки зрения, обратив взор на его прошлое, на пережитое им в самом расцвете его юношеских, его светлых лет. Ведь Шура с детства привык видеть в жизни всё то гармоничное, что его окружало и к чему все близкие его стремились. Гимназические труды у него проходили в труде и в радости, и каждый год открывал ему всё новых людей, в которых он стремился искать доброту и таланты, а не видеть плохое”.
Образ Подкорытова — одна из важнейших фигур в авторском рассмотрении противоположностей: жизнь — смерть, разрушение — созидание. Шура представляет ту самую часть человечества, которая в борьбе тьмы и света, стремясь к последнему, не находит всё же сил пробиться к нему через испытания. Как видно, философия книги, через все сожаления и сопереживания таким людям, приводит к пониманию, что каждому человеку необходимо всё-таки обладать достаточным мужеством, жертвенностью и силой преодоления личных слабостей — для защиты Отчизны и даже собственных идеалов. А они-то у Шуры оказались недостаточно крепки и были смяты невзгодами. Жить ему стало не для кого, а “общечеловеческие ценности”, о которых он так восторженно рассуждал прежде, оказались на деле лишь сентиментальным дымом. По слабости воли прекраснодушный Шура Подкорытов, сын учёного лесовода, не смог подняться духом до человеческой стойкости своего товарища Игнатия Волегова, чьи предки когда-то обрабатывали землю и заготавливали лес.
На чём основана простонародная самость? Скромное, не напоказ, достоинство и связанное с ним тяготение к справедливости. Именно такой народ обнаруживается в качестве главного героя книги Игнатия Волегова. Великий русский народ, ещё находившийся в самом замечательном образце для потомков. И по прочтении книги не покидает сознание вопрос: чт’о же произошло на изломе времён тогда, век назад, что за морок напал на русский народ? Неужели над идеей иерархичной гармонии русского православного бытия легко восторжествовала земная приманка справедливого “равного” мироустроения? Или смена власти с последовавшим позднее террором против народа — естественный итог такого грехопадения? И вообще, каким всё-таки образом удалось победить в этой борьбе красной власти?
Однозначного ответа здесь быть не может, поскольку любое историческое следствие составляется несколькими факторами и, пожалуй, никогда — одним. Однако художественная документалистика Игнатия Волегова, наряду с прозой многих русских писателей, позволяет вычленить один важный движущий фактор в процессе всех социально-политических деформаций: интеллигенция как выделившаяся из народа её самая способная в интеллектуальном и в духовном значении часть — эта третья сила, образовавшаяся между простонародьем и аристократией, в большинстве своём при выборе между христианской и научной мудростью отдаёт предпочтение научной, в то время как мужик продолжает жить Истиной христианской: “В русском мужике до революции мы видели глубокую веру в Бога, веру чистую — такую, как может верить только дитя”.
Подобная религиозность формирует в человеке совестливость и сдерживает от развития в нравственном генотипе преступных наклонностей. А ещё она развивает исконно русскую черту, ныне пригашенную, затушёванную десятилетиями советского безбожия и перестроечной диверсией против этических установок здорового общества. Черта эта — как пролитый Игнатием Волеговым бальзам на истинно русскую душу — открывается в необычайном народном единении. Стремление к общности, сплочённость в невзгодах — таков дух всего описываемого автором книги “Так это было” простонародного Зауралья.
И как же своевременно звучит посыл писателя: “Мы — великий народ, не ведающий о величии собственной души...”. Из века в век едва ли не весь западный мир требует от русского человека “всенародного покаяния”, притом презрительно подбадривая, но через момент и отворачиваясь от некоторых выродков-предателей, когда они принимаются исступлённо сечь сами себя, заявляя о своей лапотной русской никчёмности. А Игнатий Волегов выхватывает у недоброжелателей России эти самые розги, подавая для рассмотрения образцовые примеры русского духовного настроя, в котором мужество соседствует с самой глубокой добросердечностью, а покаяние и способность к прощению оказываются основой русского характера. Таков, судя по литературе того времени и по художественной документалистике Игнатия Волегова, был русский человек дореволюционного времени. Таковым, верится, проглянет он и ныне из-под болезненной коросты, окрутившей его в безбожии. Ибо русский человек подобен ребёнку: так же бывает наивен и прост, и так же плачет и глубоко мучается от собственных преступлений против совести.
“Всегда в нём присутствовало и сострадание к ближнему, и хлебосольство. Эти качества в русском человеке сочетались гармонично, являясь основой для мирной и дружной жизни с иноплеменными народами. А мало ли у нас таких соседей? Укажу только на тех инородцев, которые занимались исключительно скотоводством. От Омска, Петропавловска, Челябинска на юг — киргизы, калмыки; от Иркутска на юг — буряты, монголы. Со всеми ними наши русские мужики и казаки жили в дружбе, и взаимоотношения с иноплеменными народами основывались на полном доверии.
Вследствие добросердечности, свойственной русскому человеку, происходило сращивание всех народностей в одну общую семью, эта семья и составила Российскую империю”, — подчёркивает автор книги “Так это было”.
И сейчас, когда среди молодёжи бывших советских республик продавливается доктрина о том, что они должны заместить нас, русских, на нашей собственной земле, поскольку они “попросту лучше”, надо вспомнить им историю своих предков, прислушаться к словам русского современника их дедов и прадедов. “И так веками у народов на Руси сохранялись добрые взаимоотношения. Не было между ними ни ссор, ни национальной ненависти друг к другу, и розни по историческим политическим вопросам также не существовало. Вот таким был русский народ до революции: он жил в мире и нёс мир — в себе и с собою, даже не зная о том сам и не подозревая о богатстве своей души”.
Между реалиями Гражданской войны, описываемыми русским писателем Игнатием Волеговым, и предварившими её событиями революции и Первой Мировой, участником которой он был — временно?е расстояние даже не в век. И то, что уже не может попасть в область нашего мироощущения, нашего чувствования, для автора книги — личный опыт, живая история, сердечная память. В книге “Так это было” обнаруживается благодатное желание писателя задержать в зоне аналитической видимости расходящиеся материки двух миров — прошлого (с устремлением к общинному единению) и современности (с уводом к эгоцентризму). Нам же остаётся осмысление причин такого явления, поскольку сами они уже указаны — в характерах народа и власти, в их философии и в тех духовных скрепах, которыми удерживается всякое истинно народное государственное устройство. В его основе: Вера в Бога — земля — воля — и единение! Вера — как основа национального духопостроения. Земля и собственность — как основа воли. Воля — как сила, рождённая осознанием себя хозяином своей жизни. И единение — как сплочённость свободных людей одного духа.
Именно таков главный вывод книги воспоминаний Игнатия Волегова “Так это было”.