ТАМБОВСКИЕ ВОЛКИ
Продолжение. Начало в № 6-7 за 2023 год.
Часть вторая. РАСПЛАТА
Здравствуй, Москва!
Коля Волк, конечно, не знал о кипении страстей в журналистском мире вокруг его имени. Статью в "Правде" "Волков — мистификация!" он прочитал, посмеялся над корреспондентом, похвалил деревенского почтальона за то, что не выдал его журналисту: "Молодец, так и надо с этими поганцами!"
В Москве Колю Волка встречали на Ярославском вокзале два парня из группировки вора в законе Захара, который прежде был паханом зоны. Освободился он раньше. Встречали на белом мерседесе. Распахнули перед ним заднюю дверь машины, ждали, когда он сядет. Коля заметил, что прохожие обратили внимание, как услужливо его обхаживают. Невольно отметил, что ему приятна такая встреча.
Привезли его в спортзал, где на кожаных матах, застеленных по всей площади, с шумом и частыми вскриками тренировались не менее двадцати бойцов. То и дело слышались шлепки падающих тел. Все бойцы были в одинаковых спортивных брюках, голые по пояс. Среди них быстро скользил, двигался коренастый, широкоплечий, с коротким ёжиком на голове и короткими чёрными усами тренер. Он останавливался то возле одной пары, то возле другой и что-то коротко и быстро бросал им.
Один из встречавших Волка блатных ушёл доложить Захару, другой, Лёха Кадык, остался с ним. Коля Волк стал с любопытством наблюдать за тренировкой бойцов. Он сразу почувствовал, как мышцы его непроизвольно напряглись, тело стало лёгким, потянуло на маты, попробовать, испытать себя. Тренировался он в колонии с Егоркиным почти ежедневно, но с настоящим бойцом, можно сказать, ни разу не пробовал, если не считать двух давних лет, которые он занимался с каратистом, чемпионом Свердловской области. На Волка тоже обратили внимание. Он видел, как то один, то другой боец бросают в его сторону взгляды.
— Можно мне? — кивнул Коля в зал, обращаясь к Лёхе.
— Зубр! — крикнул Леха, позвал тренера.
Тренер подошёл, познакомились.
— Волку хочется размяться с дороги, — сказал Лёха.
— Санёк, — повернулся тренер к ближней паре, остановил тренировку. — Уложи его!
Санёк был стройный, сухощавый, жилистый, гибкий. Его никак нельзя было назвать амбалом. Обычный паренёк. Ловкий, видать, юркий, решил Волк, ступая на маты навстречу сопернику. Санёк гибкой пантерой метнулся навстречу и оказался на полу.
— Не понял, — сказал он удивлённо, поднимаясь. — Ну-ка, ещё разок! — принял он стойку, впился глазами в Волка и стал мягко подкрадываться.
Бойцы прекратили тренировку, глядели на них. Волк внешне, казалось, совсем не готовился к схватке, стоял, покачиваясь всем телом влево-вправо и не мигая глядел на Санька. Тот вдруг остановился, выпрямился, сильно зажмурился, морщась, и замотал головой, словно его ослепило вспышкой сварки.
— Не могу! — пробормотал он, отходя.
— Давайте вы, вдвоём, — быстро указал Коля на двух стоявших рядом бойцов. На вид они были оба мускулистые, крепкие, сложены одинаково. Два крепыша, два брата. Может быть, они действительно были братьями. — Можете нападать одновременно!
— Не глядите ему в глаза! — буркнул им Санёк.
Коля Волк увидел, что из открытой двери, в которую исчез один из его встречавших, быстро вышел Захар и хотел отставить схватку, но оба парня уже шагнули к нему. Волк сжался, приготовился, следя за ними. Кинулись они одновременно. Коля шагнул навстречу, и оба они покатились по полу.
— Интересно! — проговорил тренер. — Ну-ка, давай со мной... Иди на меня, иди! — поманил он Колю к себе обеими руками.
Волк остался на месте, только раскачивался и смотрел на Зубра.
— Иди на меня! Трусишь! Иди, иди! — подзадоривал, манил тренер.
— Волк первым нападать не может! Он только защищается! — громко и спокойно произнёс в тишине Захар и шагнул к Коле.
Они обнялись, похлопали по плечам друг друга.
— Рад видеть, рад! — проговорил Захар, а когда отстранился, взглянул на тех двух бойцов, которых только что уложил Коля, и сказал: — Плохо тренируетесь! Человек на баланде восемнадцать лет сидел, а вас, как цыплят...
Он увёл Колю в комнату, достал "нарзан" из холодильника.
— Жарковато сегодня... Может, покрепче чего. За встречу!
— Ты же знаешь...
— Помню... — Он налил шипящей воды в стаканы, засмеялся, поднимая бокал: — В первый раз за встречу воду пью!.. Я рад тебя видеть, очень рад... Беспредел в Москве начинается. Отмороженные, как грибы в тёплый осенний день... Только силу понимают... А с другой стороны, кооперативы с такой же скоростью появляются. Брать под крышу не успеваем. За всем не уследишь... Ты чем решил заняться? К нам или, по-прежнему, одинокий волк?
— Дай оглядеться.
— Это понятно... А мысли какие?
— Мысль одна. Ты её знаешь.
— На помощь всегда можешь рассчитывать. Помни, Захар всегда с тобой!.. И всё-таки жить как-то надо, что-то делать.
— Да, помощь мне твоя нужна будет... Во-первых, деньги...
— Уже ждут.
— Жильё.
— Квартира снята.
— Потом люди будут нужны, с головой... Директора кооперативов и совместных предприятий. Думаю, целая сеть их будет вскоре... Половина прибыли — в общак.
— Найдём людей.
— И последнее. Мне нужна информация об этих людях, — протянул Коля листок. — Адрес, работа, семья. О членах семьи всё. Но это потом. А сейчас документы на имя Николая Волкова, машина поскромнее... Надо в стрельбе потренироваться, в спортзале бывать...
После этого разговора Колю отвезли в Замоскворечье, на Полянку, где ему сняли квартиру.
Было четыре часа дня, когда он вошёл в своё новое жилище. Вечером нужно было идти в ресторан, знакомиться с двумя ворами в законе, которые были наслышаны о нём и пожелали встретиться немедля.
Коля принял душ. Долго разглядывал в зеркало своё лицо, искал черты Николая Анохина. И не находил. Он уже неделю не брился, щёки покрылись густой короткой седой щетиной. На ощупь она была жёсткой, колючей. Вместе с густыми седыми волосами она придавала лицу некоторое благородство. Лоб из-за залысин высокий.
Но главной чертой его лица был грубый шрам, на месте которого не росла щетина. Особенно жутковат был правый глаз с оттянутым вниз веком. Казалось, что этот глаз совсем не моргает. Вспомнилось, как Санёк кинул братьям-бойцам: "Не глядите ему в глаза!" Подумалось: "Да, взгляд жутковат!.. Ничего, не любви я приехал добиваться... Надо хорошенько приодеться, принять облик респектабельного человека... Прощай, Николаша!.. Где ты, моя Зиночка?.. Нету Зиночки! Нет! И умер, убит Николаша!"
Отдохнув немного, Коля Волк поймал такси и поехал в ГУМ. Купил там самую дорогую одежду, обувь. Переоделся в комнате и снова остановился перед зеркалом. Не появилось ли теперь сходство с Анохиным? Думал он о себе, как о постороннем. Нет, не было сходства. И голос изменился после побега с Левитаном, после жуткой простуды, стал хрипловатым. Если смотреть на его лицо в профиль справа, где был шрам и оттянутое им вниз нижнее веко с красным глазным яблоком и приподнятым вверх уголком губы так, что виднелся клык, он производил жуткое впечатление, а если смотреть слева — приятный интеллигентный человек перед тобой.
В ресторане его уже ждали. Встретили, как равного. Наслышаны были. Говорил он, как всегда, мало. Слушал. Захар, чувствовалось, уже рассказал им о разговоре с Волком, о его планах. Воры одобрили его намерение открыть совместные предприятия и кооперативы. Люди с головой нужны им, ох, как нужны. Бойцов много, мозгов мало. Обещали всяческое содействие.
Встречей воры в законе были удовлетворены. Они опасались, что Волк начнёт бороться за лидерство в уголовном мире Москвы, соберёт свою группировку. Сделать ему это будет просто. Слишком много легенд о нём ходит. Стрельба начнётся. Лишняя кровь. Поэтому им хотелось вызнать его планы. За этим и встречались.
Когда Волк ушёл, заговорили о нём.
— Не хотелось бы мне встретиться с ним на узкой дорожке. Бр-р-р! — встряхнулся вор в законе, что сидел справа от Волка и постоянно видел его шрам.
— Да ну-у! Приятный парень! — возразил другой, тот, что сидел слева. — Я даже не ожидал, думал, войдёт квадратный монстр с пустыми кровожадными глазами. Как-никак людоед! Ни за что не поверю, что он жрал человечину!
— Так он и есть монстр! — воскликнул первый. — У меня сомнений нет, что он живьём сожрёт и не облизнётся. Нет, я б никогда не встал на его пути. От него за версту жутью несёт! Недаром вся зона перед ним трепетала...
Они сошлись на том, что вмешиваться в их дела Волк не станет. Слышали, верили, если он сказал что, так и будет. На этом и успокоились.
Пригнали ему к подъезду “Жигули”, привезли водительские права, адреса тира и спортзала.
Легендарный Волков
Получив паспорт, Коля Волк долго изучал его. Не заметно ли, что он фальшивый. Потом позвонил в редакцию журнала "Огонёк", узнал по справочному телефону, как зовут секретаршу главного, и позвонил ей.
— Елена Сергеевна, главный у себя? — стараясь говорить как можно доброжелательней и мягче, спросил он.
— Кто его спрашивает? — Голос у секретарши уверенный, как у человека, довольного собой и своей жизнью. Немножко за тридцать ей, видно.
— Николай Волков, — и быстро сознательно поправился. — Николай Петрович Волков.
Некоторое замешательство. Молчание. Удивлённый голос.
— Волков? Тот самый?.. Вы существуете?
Лёгкий приятный смешок в ответ. И чуточку, самую малость, игриво, с ней можно:
— Я так же реален, как те цветы, который, я надеюсь, вручу вам минут через сорок. Какие цветы вы любите? Впрочем, что я, извините, какая женщина не любит розы?.. Но вначале доложите обо мне Анатолию Борисовичу. Примет ли он меня сейчас? Я хочу наконец-то познакомиться с ним... Но в первую очередь, конечно, с вами! — снова лёгкий смешок в трубку.
Как давно он не разговаривал с женщинами! Лагерные врачи не в счёт. Это такие же надзиратели. Не переборщил ли он со своим смешком и нежными интонациями с незнакомой женщиной? Вроде бы нет, не переборщил.
— Знаете, — пришла в себя, затараторила секретарша. — Анатолий Борисович будет весь день на месте. Приезжайте без предупреждения. Он примет, будет рад, увидите! Сделайте ему сюрприз. Ведь он считает, что вы не существуете!
— Я есмь! — засмеялся на этот раз решительней и громче Николай Волков. — Заказывайте пропуск. Приеду, паспорт покажу! Ждите!
Розы он купил роскошные. Свежие, огромные алые бутоны с капельками воды на лепестках.
Шёл по широкому коридору редакции с лёгким изящным кейсом в левой руке и с букетом роз в правой. Встречные люди оглядывались, смотрели ему вслед. Слишком необычен был вид у него. Толкнув дверь с надписью “Приемная”, вошёл, увидел в кабинете трёх женщин. Все они показались ему ослепительно очаровательными. Остановился у двери на миг. Женщины повернулись к нему. Николай сразу определил, что та, что за столом, Елена Сергеевна. Улыбнулся ей сдержанно, сказал:
— Здравствуйте! Вот он я... Как видите, во плоти! — шагнул к столу и протянул секретарше цветы, оказавшись между двумя женщинами, которые не сводили с него глаз. Та, что справа, глядела, как заворожённая, на его рваную щёку, на широко открытый жуткий глаз, на ощеренный белый клык. Беспокойство читалось в её взгляде. А та, что была слева, улыбалась приветливо и мило. Николай улыбнулся ей в ответ, не поворачивая головы, и легонько подмигнул левым глазом. Он догадался, что секретарша сказала им, что сейчас приедет Волков, и они пришли взглянуть на него.
— Ой, как хороши! — воскликнула Елена Сергеевна, принимая розы. Ей, действительно, было чуть за тридцать.
— Так и хочется, глядя на них, повторить классика! — засмеялся Николай Волков. — “Как хороши, как свежи были розы!..” У себя? — кивнул он на дверь.
— У него гость, но я доложу, ошарашу! — засмеялась секретарша, вышла из-за стола и распахнула дверь в кабинет главного.
Николай увидел просторную комнату. Прямо напротив двери в глубине — большой письменный стол, за которым располагался лысоватый, круглолицый человек с маленьким носом. Над ним между двумя шкафами на стене — портрет Горбачёва. К письменному столу торцом приставлен другой длинный стол для заседаний с рядами кресел вокруг него. В одном сидел высокий худощавый человек в белой сорочке с короткими рукавами и с галстуком. Главный тоже был без пиджака. Оба они оглянулись в сторону двери.
— Николай Волков! — громко произнесла Елена Сергеевна.
Мужчины замерли, глядя на него, словно увидели нечто, чрезвычайно поразившее их. Оба они не сводили глаз с Волкова, ждавшего приглашения войти.
Анатолий Борисович, наконец, опомнился, вскричал:
— Входите!
Живо вскочил с загремевшего кресла, откатившегося к стене на своих колесиках, и побежал вокруг стола. Он был невысок ростом, плечист и с небольшим брюшком.
— Ох, и страшен! — тихо проговорила заведующая отделом писем, когда закрылась дверь за Николаем Волковым. Она видела его с правой стороны.
— Ты что? — удивлённо воскликнула другая женщина, редактор отдела публицистики, через которую проходили все статьи и очерки Николая Волкова. — Я наоборот, подумала: какой красавчик! Седой, а хорош, благороден на вид. Только в тайге такие мужчины водятся.
— Ну, у тебя и вкус! — засмеялась первая. — Не дай Бог с таким оказаться в постели. Утром проснёшься, глянешь — и кондрашка хватит!
— Издеваешься? — недоумевала редактор, решив, что та её разыгрывает, почувствовав, что Волков ей понравился и что она непременно будет подбивать к нему клинья, как не один раз случалось с ней. Она была популярна у авторов журнала и считала, что завотделом писем её успеху завидует.
А Николай Волков между тем неторопливо шёл по мягкому ковру навстречу радушному редактору, думая, что Анохин, вероятно, на его месте с трепетом бы входил в этот кабинет, хозяин которого автоматически становился членом ЦК КПСС. И этот всесильный человек быстро катился навстречу, радостно, восторженно вскрикивая:
— Волков! Волков! Неужели легенда в яви! Не верю! Не верю! — Он выкинул правую руку навстречу, а левую с растопыренными пальцами поднял и отставил в сторону, как бы давая выбор гостю: обнять или пожать руку. Волков обнял кругленького тугого редактора, как давнего друга, с которым не виделся годы и наконец-то встретился.
— Рад, рад! — приговаривал Анатолий Борисович, обнимая, хлопая ладонями по спине Волкова, который вспомнил, что совсем недавно он точно так встречался, обнимался с вором в законе Захаром. — Леночка, кофе!.. — крикнул редактор в сторону двери и снова глянул на Волкова. — Так неожиданно! Дай-ка я гляну на тебя! — Он ко всем журналистам обращался на "ты". Николай этого не знал и тоже решил называть Анатолия Борисовича по-дружески. — Понятно, понятно, почему ты прятался в тайге! А зря, зря! “Мы мужчины, нам к лицу и рубцы, и морщины”, — продекламировал он. — А кто рубцов стесняется, пластическая операция, и следа не останется. В наше время просто...
— Зачем операция? — картаво подал голос сидевший и смотревший на них краснощёкий человек, курносый, лобастый. — Один сеанс Кашпировского, и любой рубец рассосётся!
Редактор засмеялся.
— Да-да, Кашпировский... Знакомься, — глянул он на Волкова. — Бабцов Игорь Максимович, главный редактор "Советской молодёжи". Слышал, надеюсь?
— Кто о нём не слышал? — Волков пожал руку поднявшегося с кресла Бабцова, хотя имя его он слышал впервые.
— Только не говори, что присылал мне свои материалы, а мои ребята отказали, — весело говорил Бабцов, проглатывая звук "р". — Огорчишь!
— Читаю журнал с удовольствием, но не присылал, — улыбнулся Волков.
— Теперь, надеюсь, пришлёшь... Уговорю!
— Считай, уговорил... Только присылать не буду, сам передам. Я теперь москвич. Молодой москвич, со вчерашнего дня...
— У-ух ты, молодец! — восхитился радостно Анатолий Борисович. — А я гляжу, думаю, откуда такие денди в тайге? А передо мной москвич, истинный москвич... Москвич — это хорошо! Видишь, — радостно глянул он на Бабцова, — нашего полку прибыло! Такой боец армии стоит... Давай садись, садись, чего мы стоим, будем знакомиться ближе...
"И здесь бойцы, — подумал Волков, — прямо как на фронт прибыл".
Елена Сергеевна принесла кофе. Милая улыбка не сходила с её лица. Анатолий Борисович стал расспрашивать Волкова о нём, о его жизни, о тайге. Искренне обрадовался, когда узнал, что Волков окончил МГУ. Николай рассказал, что родом он из архангельского посёлка, после МГУ работал в Сыктывкарской областной газете. Не очень нравился партийному начальству. Слишком был независим, неуправляем и непослушен. Ему тоже не нравились отношения в газете. То нельзя, этого не трожь. Поработал пять лет и ушёл в тайгу. Охотился, писал книгу о природе в духе Пришвина. Материала, наверно, на пять книг хватит. Нужно основательно засесть за книгу на месячишко и подготовить рукопись. А когда пришла перестройка, понял, что это его время, и снова стал писать для печати.
— А теперь как, книгу будешь доделывать или, засучив рукава...
— Именно, засучив рукава! Это меня больше прельщает, здесь я в своей стихии! Теперь не до книги!
— Верно, верно! — подхватил Анатолий Борисович. — Ты уже местечко присмотрел себе? Такому, как ты, несложно... Я тоже могу у Яковлева выбить ещё одну единицу политического обозревателя в журнал.
— "Московские новости" зама ищут, — сказал Игорь Максимович. — Можно посоветовать. Ты же там печатался... А впрочем, вот, лучшего не придумаешь! Чем идти в сложившийся коллектив, где все отношения давно устаканились, лучше начинать с начала. Всё в твоих руках! Сам созидаешь... Иди к Перелыгину, советую. Он открывает новую демократическую газету "Российская жизнь", будет центральной в России, вместо "Правды".
— Перелыгин — это совсем неплохо! — подхватил Анатолий Борисович. — Демократ, боец, друг Ельцина, депутат Верховного Совета. Мы с ним в Межрегиональной группе...
— Кадры, новые кадры сейчас везде нужны. Вовремя ты приехал к нам, — продолжил Игорь Максимович. — Перелыгин мне предложил стать его замом, но зачем мне шило на мыло менять?
— Новое дело начинать... это по мне, — согласился, качнув головой, Волков.
— Я Лёше сегодня же позвоню.
— А чего тянуть, прямо сейчас и поговорим! — воскликнул Анатолий Борисович. — Ему уже вертушку поставили!
Волков не понял, о чём речь, не знал, что вертушкой называют кремлёвский телефон. Он старался скрыть волнение и напряжение, смотрел, как редактор набирает номер на телефонном аппарате с золотистым гербом на диске. Может, зря он сразу прыгает в пасть к тигру. Вишь, как обернулось! Оказывается, Перелыгин снова на коне, а он считал, что в перестройку их отправят за решётку. Нигде не потопляемы, сволочи!.. А если Перелыгин узнает его? Что тогда? Нет, не узнает. Анохина нет! Если он попадёт сейчас к Перелыгину, это удача! Большая удача! Наверняка они все общаются по-прежнему. Бог помогает ему. Бог с ним. Если чуть ли не в первый день он вновь познакомится со своим бывшим другом, даже станет его замом, значит, он сразу войдёт в круг своих врагов. Всегда будет рядом с ними.
— Алёша, привет! Ты о Волкове слышал? — спросил Анатолий Борисович в трубку и ткнул пальцем в кнопку на белом аппарате рядом с телефоном. Разговор их стал слышен в кабинете.
— О твоём авторе? — голос у Перелыгина был грустный, вялый.
— Ну да.
— Кто о нём не слышал…
— Хочешь познакомиться?
— А разве Волков не легенда? — вяло, без интереса спросил Перелыгин.
— Вот он, сидит передо мной, красавец! Живой, во плоти! Кстати, он окончил МГУ, как и ты...
— А сколько ему?
— Лет пятьдесят... Точно, пятьдесят, — сказал уверенно Анатолий Борисович, увидев, как Волков кивнул, подтверждая, что ему пятьдесят лет.
— Значит, он пораньше меня получил диплом... На семь лет старше, — Перелыгин почему-то вздохнул.
— Кстати, Волков, оказывается газетчик, в Сыктывкаре работал. Мы вот с Бабцовым сидим, уговариваем его к тебе идти в замы.
— А как Яковлев?
— Яковлева я беру на себя. Это не проблема...
— Ну, тогда надо знакомиться, — снова как-то тяжко вздохнул Перелыгин.
— Что это ты такой вялый, без огня сегодня... Заболел? С похмелья?
— Беда у меня! — вздохнул ещё горше Перелыгин.
— Что такое?
— Сына, Олежку, украли...
— Кто? — воскликнул Анатолий Борисович.
— Бандюки!
— А не оттуда?
— Не, Сарычев знал бы...
— Ну да, у тебя же друг генерал. А он-то что? Он как?
— Что он... Роет землю. Но те предупредили, если милиция ввяжется, конец Олежке...
— Что они хотят? Требуют что?
— Бабки... Большие деньги...
— Если Сарычев не поможет, надо платить... Скидываться будем, что делать... Да-а, история... Любаша теперь в шоке...
— Не то слово.
— Держись! Помни, мы с тобой... Лучше деньги отдать, чем рисковать.
— Ты мн#е это говоришь! — Горестный Перелыгин сделал ударение на слове “мне”.
— Извини, держись! — положил трубку Анатолий Борисович и глянул на гостей. — Вот так! Дела-а-а!
Николай Волков сначала слушал о горе Перелыгина с некоторым злорадством: пострадай, мол, и ты! Потом в его голове стал зреть план.
— Что же творится-то, а? — возмущённо воскликнул Бабцов. — Это КГБ! Точно! Запугать нас хотят!
— У него близкий друг генерал МВД. Узнал бы.
— КГБ с МВД всегда вот так! — постучал Бабцов сжатыми кулаками друг о друга. — Хорошо хоть моя дочь в Англии, беспокоиться за неё не надо...
— Слышал? — глянул на Волкова Анатолий Борисович. — Он не против. А в ЦК я помогу решить...
Расстались грустновато. Ни у кого не выходило из головы похищение сына Перелыгина.
Знакомство с другом
Из фойе здания, где была редакция журнала, Коля Волк позвонил Захару и сказал, что нужно срочно встретиться. Есть дело.
Встретились снова в спортзале. Захар не узнал Волка. Долго восхищённо крутил головой, глядя на него.
— Я думал, что в этой жизни меня ничто поразить не сможет... Вижу, ошибался. Новые времена, новые люди!
Волк рассказал Захару, что у нужного ему человека выкрали сына и требуют выкуп. Нельзя ли найти этих людей и освободить мальчика?
— Поищем, — ответил Захар. — Если кто из наших, то это просто... Но сейчас отморозков развелось в Москве... Каждый день появляются...
Договорились встретиться через два часа. Захар надеялся, что за это время он что-то узнает о мальчике. И точно. Уже через час, проведённый у телефона, он узнал, что Олега Перелыгина украла дагестанская группировка.
— Я с ними не в дружбе, — говорил он Волку. — И не хочу с кавказцами разговаривать. Но я попросил Меченого. У него с ними контакт. Надеюсь, договорятся... Жду звонка...
Меченый договорился. Но теперь он был у кавказцев в долгу. Волк выспросил, где и как будут передавать мальчика Меченому, и в два часа ночи сидел в кустах напротив подъезда пятиэтажного дома неподалёку от Бескудниковского бульвара, ждал. Ровно в два часа услышал тихое ровное урчание мотора и увидел медленно приближающуюся машину с включёнными фарами. Остановилась она напротив подъезда в пяти шагах от куста, за которым прятался Волк. В машине было трое. Кавказцы. Значит, они. За мальчиком приехали. Двое из них спокойно вышли из машины и неторопливо направились к двери подъезда. Скрылись. Водитель остался в машине, сидел за рулём, покачивал головой в такт негромкой музыке. "Он помешает!" — подумал Волк и осторожно, потихоньку, скрываясь за кустами, отошёл от машины. Выбрался на тротуар и спокойным шагом пошёл к машине, зная, что чеченец увидел его в зеркало и теперь следит за ним. Волк шёл как бы мимо машины по своим делам, но, увидев водителя, остановился, спросил:
— Сигаретки не найдётся?
— Топай, отец, топай! — недовольно бросил парень, с настороженностью наблюдая за Волком в окно дверцы с опущенным стеклом.
— Жалко ему, — пожал Волк плечами и, как бы намереваясь уходить, быстро ткнул пальцем в глаз бандита. Тот откинул назад голову, хватанув открытым ртом воздух. И в этот момент Волк сильно ударил его ребром ладони по горлу, чуть пониже кадыка. Парень задохнулся, икнул. Голова его отвалилась на плечо, на сиденье.
Волк метнулся к подъезду, спрятался за бетонную стену, отделяющую вход в подъезд от входа в мусорную кабину. Весь превратился в слух. Ждать пришлось недолго. Из подъезда донеслись быстрые шаги нескольких человек. Волк напрягся: а если их человек восемь?.. Парня только погублю. Напрасный риск! Но из подъезда вышло трое бандитов. Два из них держали под руки худого косматого парня с опущенной головой. Руки у него были связаны за спиной. Едва они поравнялись с Волком, как он выскочил из-за стены и резко ударил под дых идущего впереди бандита. Потом мгновенно уложил двух других, которые не успели опомниться, не поняли, что происходит, ухватил за локоть ошеломлённого парня, дёрнул, шепнув громко:
— Бежим!
Они кинулись мимо дома, потом за угол, запетляли меж пятиэтажек, выскочили к ожидавшему Волка такси. Волк распахнул заднюю дверцу, втолкнул парня на сиденье, сам упал рядом, бросив таксисту:
— Гони, шеф! — и взглянул на тяжело дышавшего от бега парня, который за всё время не издал ни звука. Только теперь Волк увидел, что у парня заклеен рот. — Потерпи немного! — подцепил Волк ногтями скотч на щеке парня и резко сорвал его.
Парень охнул и открыл рот, быстро хватая воздух. Такси выскочило на освещённый бульвар и полетело в сторону центра. Волк оглянулся назад: нет ли погони? Позади было всё спокойно. Только вдалеке светились фары одинокого автомобиля. Видно, кавказцы не успели опомниться.
— Ничего, ничего! — проговорил Волк, снова оборачиваясь к парню. — Руки!
Он ножом разрезал бельевую верёвку, которой были связаны руки парня, и сказал:
— Теперь можно и познакомиться, держи лапу! Меня зовут Николай Петрович!
Растерянный и испуганный парень тёр онемевшие руки, не верил ещё в своё спасение, но руку Волка пожал, ответил, заикаясь:
— Ол-лег...
— Успокаивайся, успокаивайся, Олег, — приобнял его Волк, — едем домой. Сейчас ты обнимешь папу-маму. Представляешь, каково было им без тебя? Что они пережили? Слава Богу, теперь всё позади... Где ты живёшь? Адрес?
Олег почувствовал себя в безопасности, стал приходить в себя, наконец-то поверил, что всё ужасное позади. Он свободен.
На звонок в дверь Перелыгин откликнулся быстро несмотря на то, что было уже около трёх часов ночи. Видимо, не спалось.
— Кто? — спросил он из-за двери громко и тревожно.
Сердце у Волка колотилось, грохотало в груди. Сейчас он увидит своего бывшего друга, друга, который растоптал его жизнь и отмстить которому Волк мечтал восемнадцать лет.
— Папа, это я! — вскрикнул Олег.
Звякнули засовы, замки. И сын повис на шее отца. Донеслись из коридора радостные рыдающие вскрики матери. Алексей Перелыгин прижимал к себе сына и смотрел на Николая Волкова. Радость в его глазах сменялась тревогой. Изменился Перелыгин сильно за эти годы, показалось, что стал ещё крупнее, потолстел, живот выпирать стал, на лбу морщины появились, в мощной гриве — седые пряди. Встретив на улице, Николай не узнал бы его. Значит, он тем более не узнает Анохина. Подумав так, Волков начал успокаиваться.
— Кто это? — спросил у сына Перелыгин, ослабляя объятья.
— Папа, это он! Он спас меня, отбил у кавказцев! Папа, как он их бил! Ой!
— Сынок, Олежек! — рвалась мать к сыну, и он, высвободившись из объятий отца, шагнул к ней, обнял.
— Заходите, — пригласил Перелыгин Волка, отступая вглубь коридора, и легонько похлопал по спине Любы, приговаривая: — Ну, хватит, хватит, не терзайся! Всё позади! Встречай гостя... — Потом протянул руку Волку, представился: — Алексей Андреевич.
— Николай Петрович Волков...
— Волков?.. Николай Волков?
— Ну да...
— Вы не журналист? — удивлённо всматривался в него Перелыгин.
— Ну да...
— С Севера?
— Оттуда...
— Господи, Любаша! — воскликнул Перелыгин, обращаясь к жене, которая всё обнимала сына, вглядывалась в его лицо. Кажется, она до сих пор не заметила Волкова — так была счастлива, поглощена неожиданным появлением сына. — Ты знаешь, кто наш спаситель?! Это же Волков, Волков! Мы его статьи читали, помнишь? Это о нём мне сегодня Короткий звонил... Я тебе говорил... Проходите, проходите! — потащил за руку Перелыгин Волкова в комнату, усадил в кресло. — Любаша, да идите же сюда!
Мать вошла с Олегом вслед за ними, спрашивая у сына на ходу:
— Они тебя били?
— Нет, так издевались. Хотели уши отрезать и вам послать, если вы сегодня денег не дадите...
— Ну вот! Ну вот! Я говорила! Бандюки на что угодно пойдут... Для них жизнь человеческая — тьфу! Ну, слава Богу, слава Богу...
— Это не Богу слава, а ему, — сказал Перелыгин, глядя на Волкова. — Как вам удалось?
— Случайно, — пожал плечами Волков. — Всё случайно вышло... Был я сегодня вечером в ресторане, а за соседним столом кавказцы сидели...
— Это кавказцы его?! — ахнула Любаша.
Она всё не могла успокоиться, была в возбуждении, сидела на диване рядом с сыном, прижимала его к себе. А Перелыгин с Волковым были напротив в креслах.
— Кавказцы, да мам!
— Это же не люди, звери, звери! Ох, Господи!
— А дальше, дальше! — нетерпеливо воскликнул Алексей Андреевич.
— Сидели они, разговаривали мирно: стоит, мол, убивать заложника или подождать. Папаша, мол, шум поднял, милицию надо ждать.
— Откуда же они узнали? — ахнул Перелыгин.
— Откуда, удивился! Да у них полмилиции, небось, в осведомителях, — ещё сильнее прижала к себе сына Любаша.
— Договорились они сейчас же отвезти мальчика на дачу куда-то, мол, там безопасней, и там же решить его судьбу...
— Ой-ой-ой! — вздыхала, качала головой Люба. — А мы на Сарычева надеялись...
— Я невольно подслушал всё это, а когда они вышли, поехал за ними, выследил... И когда они выводили его из подъезда...
— Папа, ты знаешь, как он их там! — не удержался, воскликнул парень. — Раз, раз, раз! И все трое на земле! Не копнулись! Хвать меня за руку и — бегом. Потом в машину и — погнали, погнали!
— Так у них же пистолеты, небось? — снова ахнула Люба.
— У них и автомат есть! — быстро подтвердил Олег. — Я сам видел... А пистолеты у каждого...
— Ой-ой-ой, застрелить могли!
— Не, мам! Они очухаться не успели, а мы уже удрали!
— Так всё и было! — засмеялся Волков.
Смех его как-то сразу снял напряжение, волнение, эмоциональный всплеск счастливых родителей, которые вторую ночь не спали, мучились, не знали, что предпринять? Как спасти сына? Боялись, что бандиты, взяв деньги, всё равно убьют его как свидетеля. И вдруг он является — жив-здоров!
— Любаша, за такое счастье выпить не грех! — радостно сказал Перелыгин. — Приготовь-ка коньячку да закусь... Времени-то, смотри, сколько... Четвёртый час... Теперь сегодня не спать! А ты, Олежка, успокаивайся и бай-бай, быстро!
Люба и Олег вышли из комнаты. Перелыгин с Волковым остались в своих креслах.
— Я думаю, вы понимаете моё состояние, мои чувства к вам, — заговорил Алексей Андреевич сентиментальным голосом. — Чуть не потерял сына! Ах, Олежек, Олежек! Представить себя не могу без него... У вас дети есть?
— Нет.
— Тогда, может, вам не совсем понятно моё состояние...
— Почему, легко представить.
— Да-да... Вы в Москве недавно?
— Вчера приехал... Женюсь я на москвичке.
— Вот оно что!.. Мне звонил редактор "Огонька", говорил, что вы работу ищете... Вот и славно! Мне как раз поручили новую газету делать, кадры нужны... Помещение есть, кое-какие отделы уже работают, ищу замов... Одно место предлагаю вам. На выбор, пока имеется, — засмеялся он радостно. — Надеюсь, сработаемся...
— Жизнь покажет...
— А теперь пошли коньячку примем, сердце успокоить надо. Теперь я тебя до утра не отпущу. Здесь поспишь...
— От кофе не откажусь, а с выпивкой — в завязке... Выпил своё. Север, понимаете, спирт, без него там нельзя... А меры русский человек не знает, особенно в молодости. Всяко было... А теперь пятый год уже ни грамма. И организм не просит, видно, насытился.
Утром Перелыгин взял Волкова с собой на работу. Редакция временно, как сказал он, находилась на Пушкинской улице в Доме печати. Настоящее здание для газеты сейчас ремонтируется. Нескольким техническим сотрудникам, которые уже работали в новой газете, Перелыгин представил Волкова как своего заместителя, даже приказал срочно изготовить ему визитку. Договорились, что Волков приступит к своим обязанностям через неделю, когда устроит все дела в Москве.
За эту неделю Алексей Перелыгин надеялся утвердить в ЦК КПСС Николая Волкова своим заместителем. Но это оказалось сложнее, чем он предполагал. Александр Яковлев, который курировал в Политбюро ЦК идеологические вопросы, после звонка редактора "Огонька" Короткого сразу согласился подписать, но нужна была не только его подпись.
Впрочем, Волков не торопился приступать к обязанностям заместителя главного редактора газеты. Дел у него было в Москве полно. Но визитке с указанием своей будущей должности был рад. Надеялся, что она ему поможет. И не ошибся. В райисполкоме, где кооператив обычно регистрировали в течение месяца, ему открыли за три дня без всяких придирок и проволочек.
Клад
В ожидании утверждения заместителем главного редактора Николай Волков без дела не сидел. Наоборот, все дни были расписаны чуть ли не по минутам. Открывал кооператив, оффшорную фирму в США в штате Делавэр, готовил документы к организации совместного советско-английского предприятия с этой оффшорной фирмой, искал Веню Веника, который сидел в одной камере с Иваном Егоркиным, когда убили его друга и свалили вину на него. Волк уверен был, что он знает настоящего убийцу. В эти же дни учился ездить на машине с инструктором, тренировался в стрельбе из пистолета с обеих рук в загородном спортзале. Там же, помимо каратэ, часами оттачивал приёмы самбо и кикбоксинга.
Каждое утро начинал с чтения газет. Хотелось поскорее узнать, чем и как живёт Москва, чтобы быть готовым к разным неожиданностям. Вечера проводил на демократических тусовках, куда водил его Перелыгин. Знакомился, знакомился, знакомился. Многих знал по публицистическим статьям, по интервью. Его всюду встречали хорошо, радовались, что он перебрался в Москву и встал в их ряды. Демократы нужны ему были потому, что все враги его оказались прогрессистами, реформаторами, демократами.
Климанов Сергей Никифорович за эти годы успел побывать министром лёгкой промышленности, послом в Польше, поработать в Министерстве иностранных дел и теперь был депутатом Верховного Совета СССР, одним из руководителей Межрегиональной депутатской группы. Друг Горбачёва и Ельцина одновременно, известнейший прораб перестройки. Долгов Виктор Борисович был заведующим отделом в аппарате Президента СССР Горбачёва, дружил с отцом перестройки Александром Яковлевым, который теперь был членом Президентского совета. Сарычев Александр Кириллович, генерал-лейтенант, — начальник отдела в МВД СССР. В общем, политическая элита. Так просто не достанешь. За каждым огромная сила. Поэтому Николаю Волкову нужно было войти в их круг, встать рядом. Только так можно отомстить за Анохина. И Волк верил, что день икс придёт. Начало оказалось хорошим. Но сколько ещё нужно сделать!
Но прежде всего надо получить наследство Левитана.
Утром, захватив с собой миноискатель, который ему дал Захар, рюкзак, Коля Волк покатил по Новорижскому шоссе в Раково. Ездил он пока с инструктором, но чувствовал себя за рулём уверенно даже в Москве. По городу он почему-то быстрее наловчился ездить. Машин много, встанет в ряд и катит за впереди идущей машиной. Она остановится, и он остановится. Она тронется, и он следом. А за городом на шоссе опасней казалось, не научился он ещё сливаться с машиной в одно целое. По Новорижскому шоссе катить ему понравилось. Дорога новая, без выбоин, широкая, и встречная полоса далеко в стороне. Пейзажи за окном радовали глаз: леса, перелески, зелёные холмы. Шоссе лежало в стороне от деревень. Ничто не мешало спокойной езде, и скорость нигде не ограничена. Раково, судя по карте, было километрах в десяти от шоссе. В этой деревне тонкая красная линия дороги на карте упиралась в зелёное поле и обрывалась. Дальше, вероятно, либо лес, либо болото. Тупик. И точно. Дорога в конце деревни выскочила на площадь и упёрлась в павильон автобусной остановки. Здесь автобус разворачивался и ехал назад, в Новый Иерусалим. На скамье в павильоне сидел мужик, курил. У ног его лежали, свернувшись, две собаки.
— Отец, — обратился к нему Волков, — где здесь рыбхоз?
— Неизвестно ещё, кто кому из нас отец, — буркнул мужик, сплюнул на сигарету, растёр её ногой и только после этого, сделав перед собой широкий круг рукой, ответил: — Это и есть рыбхоз!
— А мост где?
— Там, — ткнул пальцем себе за спину мужик.
— Жди меня здесь, — сказал Волков инструктору, взял рюкзак с миноискателем и сапёрной лопатой с короткой ручкой и отправился по тропинке через луг к мосту.
Вскоре вышел на широкую дорогу, которая привела его на берег большого искусственного озера, дальний берег которого порос густым камышом. За озером лес. Вероятно, тот самый, о котором говорил Левитан. Волков заволновался: увидит ли он те две сосны? Узнает ли их?
Справа среди березняка виднелись крыши дач. А если и в том лесу за эти годы вырос дачный посёлок? Может, сосны давно выкорчевали и нашли схрон Левитана? Без денег Левитана будет худо! По уши завязнет в долгу у Захара. А этого не хотелось! Волков торопливо прошёл по дамбе мимо широкого сарая из потемневших брёвен, вышел на железный мост, остановился посреди, в том месте, где, видимо, осенью спускали воду, чтобы выловить рыбу, остановился и стал смотреть на лес, искать выделяющиеся сосны. Но верхушка леса за озером была ровная. Ни одно дерево не выделялось, не выбивалось из ряда. Раз за разом окидывал взглядом Волк лес за озером. Но не за что было зацепиться глазу. Все деревья одинаковы. Беспокойство усилилось. Радовало одно: дачный посёлок был в стороне, правее. Значит, надежда найти хотя бы пни от сосен оставалась.
Волк быстро направился по верху высокой дамбы, окружавшей озеро, к лесу. По обеим сторонам её густо рос бурьян, а местами стояли высокие кусты ивняка. Дорога была засыпана гравием, и камешки шуршали под ногами. Слышно было, как справа журчит по камням вода. Часть реки отвели, отгородили дамбой, пустили вокруг озера. Волк не знал этого и оказался отрезанным от леса. Но он решил, что где-то непременно есть переход через речку к лесу. Грибники должны были сделать. Поэтому он шёл и поглядывал направо, искал тропинку и вскоре напротив того места, где начинался лес, увидел её. Спустился по крутому склону дамбы к спокойной здесь реке, к перекинутым через неё двум брёвнам, перешёл на другой берег, на поляну, где, судя по остаткам от костра, мусору в кустах, притоптанной площадке с пивными и водочными пробками, часто отдыхали ребята. Волк пробрался сквозь кусты по молодой жгучей крапиве на брошенное горбатое поле, начинающей зарастать берёзками и вербой, поднялся на пригорок и стал разглядывать опушку леса. Он провёл взглядом прямую линию от середины моста к середине леса, окаймляющего поле, определил, где должны были стоять сосны, и направился туда. Сосны здесь стояли густо, между ними почти не росла трава. Вся земля покрыта коричневыми иголками. Пней нигде не видно. Ни одна сосна особенно не выделялась толщиной. Не здесь надо искать. Волк вернулся к краю поля, заросшему густым кустарником, бурьяном и крапивой, начал искать здесь, раздвигать кусты, бурьян, обжигаясь о крапиву. Долго лазил по кустам и наконец увидел то, что искал. Пень, покрытый зелёным мхом. Второй должен быть где-то рядом. Если, конечно, этот пень остался от одной из Левитановых сосен. Стало жарко. Волк вытер ладонью лоб, разглядывая бурьян то справа, то слева от пня. Вот же он! Почти вровень с землёй, полусгнивший, заросший крапивой. Жгучие стебли её тянутся прямо из середины пня. Мощная сосна была. Спилили, видно, дачники.
Волк огляделся: нет ли людей поблизости? Вытащил из рюкзака и собрал миноискатель, надел наушники. Как только он поднёс миноискатель к земле, просунув его меж веток ивняка, в наушниках сразу же запищало. "Не может быть, чтоб так везло!" — мелькнуло в голове. Волк отложил в сторону миноискатель и выдрал куст с корнем, взял лопату и ударил ею в землю. Лезвие заскрежетало по металлу. Волк выковырнул полусгнившую консервную банку и разочарованно отбросил в сторону. Снова поднял миноискатель и начал водить им над землёй в бурьяне. Нашёл ещё одну банку и железный прут. Но на четвёртый раз, сняв грунт на штык лопаты, ничего не обнаружил, а миноискатель уверенно пищал в этом месте, показывал, что в земле что-то есть. Грунт мягкий, копалось легко. Только корни мешали. Яма получалась глубокой, но миноискатель заставлял копать дальше. Углубившись в землю больше чем на полметра, Волк, наконец, наткнулся на что-то твёрдое. Ожидаемого стука о металл не было слышно, словно лопата ударилась о корень. Но на такой глубине они больше не встречались.
Волк стал ширять в землю лопатой. Что-то есть. Он снова огляделся: никого не видно. Копал Волк в кустах, не на виду. С поля его нелегко было заметить. Он начал быстро выбрасывать землю из ямы и вскоре обнаружил большую кастрюлю не менее десяти литров вместимостью, завёрнутую в несколько слоев целлофаном. Откопав наполовину, Волк ухватился за ручки кастрюли и дёрнул вверх. Она не шелохнулась. Её словно засосало в землю. Пришлось откапывать дальше. Не терпелось заглянуть, что там внутри? Что за наследство ему оставил Левитан?
Наконец кастрюля шевельнулась и вышла из земли. Была она тяжёлой. Волк быстро разорвал целлофан, обнажил крышку. Она была по краям кругом приклеена к кастрюле широкой лентой скотча, чтобы сырость не проходила внутрь. Сорвал скотч, снял крышку. Кастрюля оказалась доверху набита газетными свёртками, упакованными в целлофановые пакеты. Волк быстро перебросил все свёртки в рюкзак, сунул туда же миноискатель. Кастрюлю столкнул в яму и забросал землёй. Очистил лопату о траву, накинул растолстевший и потяжелевший рюкзак на плечо и зашагал через поле к речке, к переходу, думая о Левитане. Царствие ему небесное!
Теперь надо приступать к активным действиям.
Веник
Оставив инструктора в машине, Коля Волк поднялся в свою квартиру, заперся и стал разбирать рюкзак, выкладывать из него тяжёлые свёртки на стол. На ощупь чувствовал в некоторых пачки денег, в других, вероятно, были ювелирные изделия. В первую очередь он начал вскрывать свёртки с деньгами и складывать стодолларовые пачки стопками на столе. Сложил, пересчитал. Получилось семьдесят пачек. Значит, семьсот тысяч. В остальных пакетах, действительно, были ювелирные изделия. Золото с бриллиантами. Отдельно, в небольшом сравнительно с другими свёртками были завёрнуты прозрачные гранёные камешки. Всё это было упаковано в плотную белую бумагу. Только в одном пакете оказался футляр с удивительной красоты бриллиантовым колье. Рассмотрев наследство Левитана, полюбовавшись колье и необычными часами из белого металла, видимо, из платины, Волк снова завернул их в пакеты и сложил в спортивную сумку. Бросил её у порога, думая, что сегодня же надо бы отвезти в банк, спрятать в сейф.
Но сначала надо душ принять, попотел в лесу. Но он не дошёл до ванной комнаты, остановил телефонный звонок. Звонил Бедуин, которого откомандировал Захар для помощи Волку.
— Веник нашёлся, — сообщил он радостно. — Что с ним делать?
— Вы его взяли?
— Нет пока.
— Срочно берите и на дачу. Только без шума... По дороге можете помять. Пусть знает, что с ним не шутят. Напугайте хорошенько. Надо, чтоб он был уверен, что вечером его казнят. Я буду часов в девять.
Всё это Волк сказал спокойно, ровно, словно речь шла о покупке продуктов в магазине, и пошёл в ванную. Потом, чувствуя приятную свежесть и лёгкость, сел в кресло к телефону. Сначала позвонил в банк, спросил, есть ли у них сейфы для хранения ценных вещей частных лиц, договорился о встрече через час и набрал справочную, узнал номер телефона Министерства внешней торговли. Там он представился заместителем главного редактора "Российской жизни", сказал, что идеологический отдел ЦК КПСС поручил ему собрать материал для статьи о закупках компьютеров за рубежом, и назначил встречу в конце рабочего дня с человеком, который непосредственно занимался этим в министерстве. Переоделся в новый костюм серого неброского цвета и отвёз наследство Левитана в банк. Это заняло немного времени.
Парень, встретивший его в Министерстве внешней торговли, был невысок ростом, худощав, энергичен, улыбчив, не походил на настороженного дипломата, взвешивающего каждое слово, которого ожидал встретить Николай Волков. Звали его Виктором Сергеевичем Ляпиным. Он тоже слышал о Волкове, читал его статьи и искренне был рад познакомиться с известным человеком, представлял, как он будет вечером рассказывать тестю о встрече с Волковым. Тесть особенно любил статьи Волкова, но, как и многие, считал, что за именем Волкова скрывается кто-то из известных писателей. Виктор Сергеевич сыпал цифрами, названиями фирм-поставщиков компьютеров. В основном это были западные фирмы.
— А что же наши дремлют? — спросил Волков.
— Раньше монополия государства была, только недавно разрешили кооперативам делать закупки за рубежом. Ещё не раскачались...
Волков записывал его слова на диктофон. Главной целью его интервью было узнать, кто поставляет компьютеры, чтобы сделать закупки у них, но во время беседы с Виктором Сергеевичем у него стал зреть иной план. Задав ещё несколько вопросов, он предложил ему прогуляться в ресторан, потому что он сегодня не успел пообедать, проголодался, там, мол, и продолжим разговор.
— Приглашаю, я при деньгах, — улыбнулся он.
Виктор Сергеевич согласился с удовольствием. В ресторане, поговорив ещё немного о деле, Волков спросил:
— Сколько вы получаете, если не секрет?
— Какой там секрет! Четыреста деревянных.
— Это, по-моему, сто баксов. Негусто...
— Сейчас нормально. В прошлом году вообще двести пятьдесят было. Я недавно завсектором стал, как раз компьютерами занимаюсь.
— У меня друг есть, хороший парень, он кооператив открыл, компьютерами торговать собрался, ищет толкового коммерческого директора. Он при деньгах, предлагает тысячу баксов в месяц, плюс командировки за рубеж за счёт фирмы, плюс комиссионные с каждой сделки, да и с работы уходить не надо. Можно по совместительству. Это место просто для вас создано...
— Он не говорил, какие комиссионные? — заинтересованно и вместе с тем насторожённо спросил Виктор Сергеевич.
— Намекал, что минимум "Жигулёнок".
— С одной сделки?
— Вроде так... Согласен? Там ничего криминального, всё по закону...
— Знакомьте, поговорим... Может, договоримся. Дело мне хорошо знакомое.
— Считайте, что познакомились. Это я!
— Вы?! С вами я готов...
— Вот и ладно. С завтрашнего дня можешь искать партнёра для закупки товара.
— На сумму?
— Начнём с пятисот тысяч долларов, потом видно будет.
— Отлично.
По дороге на дачу, где должны были ждать его Бедуин с Веником, Николай Волков переоделся в спортивный костюм, превратился в Волка. Следующую задачу должен решать именно Коля Волк. Дача была в лесу, в одном из многочисленных дачных посёлков. Держали Веника в подвале. Встретил Волка Бедуин, сказал, что клиент подготовлен, и повёл по крутой лестнице в подвал. Комната, где был привязан к стулу Веник, была тесной, мрачной и сырой. Волк, придавая себе вид разъярённого человека, ворвался в комнату и с ходу врезал кулаком в нос Веника. Он вместе со стулом кувыркнулся на пол. Кровь брызнула ему на подбородок. Волк выхватил заранее приготовленный нож и заорал, бросаясь на лежавшего вверх ногами Веника:
— Тащите с него штаны! Я его, гада, кастрировать буду! — и ткнул ножом в губы. Тот должен почувствовать вкус своей крови.
Веник дико заорал от страха, не понимая, чего от него хотят и кто этот страшный человек.
— Говорить будешь? — быстро провёл ножом Волк перед глазами Веника.
— Буду, буду! Не убивай! — визжал, дёргался Веник.
— Говори, кто убил в камере в Бутырке шесть лет назад Романа Палубина? Кто?!..
— Я не убивал! Не убивал! Не знаю!
Волк ударил его по зубам рукояткой ножа.
— Приказал Барсук! А кто убил! Кто? — яростно кричал Волк. — Я буду сейчас на кусочки тебя резать!
— Они меня убьют!
— Я раньше убью! Ты будешь долго умирать! Кто?
— Бульдог... — прошептал Веник.
— Имя его, фамилия?
— Юрок... фамилию не знаю... то ль Сипягин, Синелин, Сибелин...
— Ладно. Живи, — как бы успокаиваясь, спрятал нож Волк. — Развяжите его... Сейчас ты собственной рукой напишешь в прокуратуру заявление. Я тебе продиктую...
— Они меня убьют... — всхлипывал Веник.
— Кто? Бульдог тоже напишет заявление, что убил он. А ты будешь свидетелем... Из-за вас, гадов, человек уже шестой год сидит... Вот ему, когда он выйдет, на глаза не попадайся...
Сказал это Волк и подумал: "Ничего, Иван, скоро ты будешь со мной. Потерпи ещё немного!"
Бульдог
Дела у Николая Волкова налаживались стремительно и в газете, и в бизнесе. Виктор Сергеевич Ляпин без проволочек закупил партию компьютеров, и уже в августе пришла в Москву первая фура с товаром, как раз перед самым путчем ГКЧП. Волков узнал о нём на складе во время выгрузки коробок с компьютерами, узнал, что возглавляет его вице-президент Янаев, посмеялся, пошутил, что от этого урода никакого толка не будет.
— Если хочешь власти, действуй безжалостно, без оглядки, турманом! Уничтожь президента, не запирай на даче
Захар, наблюдавший вместе с Волком за выгрузкой компьютеров, наоборот, огорчился, помотал головой, говоря:
— Эти шакалы дорезвятся, страну просрут.
— Горбачёв уже просрал, дальше некуда.
— Если Ельцина с Поповым и Ландсбергисом арестуют, я с ними!
Волков с удивлением и недоверием взглянул на Захара:
— Державу жалко! Раздербанят на куски, — пояснил тот.
Но ГКЧПисты испугались, никого не арестовали, стали оправдываться, в результате их самих арестовали, и униженный, растерянный президент СССР Горбачёв вернулся в Москву, где уже реально правил страной президент России Ельцин.
Но все эти события мало касались Николая Волкова, несмотря на то, что в эти дни, да и после газета "Российская жизнь" активно пропагандировала дела Ельцина. Ведь это была его газета. Перелыгин в первые дни ГКЧП был мрачен, пуглив, как-то умалился, будто пытался стать незаметным, чувствовалось, что опасается, что его арестуют, но когда стало ясно, что ГКЧПисты проиграли, распрямился, засиял, стал энергичен. Для него наступили праздничные дни. Проводил ежедневные планёрки с торжественным видом, стал каким-то внушительным, величественным. К Волкову по-прежнему относился, как к близкому другу.
Волк до сих пор не познакомился со своими врагами Климановым, Сарычевым, Долговым, хотя их имена не раз звучали в разговорах между Перелыгиным и Волковым. Перелыгин говорил, что рассказывал им о нём, говорил, что знаменитый Николай Волков работает у него в замах, что спас его сына. Они интересовались им, но случай познакомиться не выпадал, и Волк не торопился. Надо укорениться в Москве, подготовить почву. Расправиться с ними в беспокойные дни августовского путча можно было проще простого, но Волку хотелось заставить их страдать, хоть в малой дозе перенести то, что перенёс он по их воле. Поэтому он не торопился, ждал своего часа.
В эти дни его люди, а команда росла, когда пошли деньги от продажи компьютеров, большие деньги, — фура за фурой шли из Европы, — его люди нашли Бульдога, который в камере зарезал Романа Палубина, друга Ивана Егоркина, а обвинили в этом самого Егоркина. Бульдог был киллером в группировке Барсука, которого воры в законе звали отмороженным. По словам Веника, именно Барсук приказал зарезать Палубина. Барсук держал два рынка. Один из них был компьютерным на Савёловском вокзале, где продавалась б#ольшая часть компьютеров Волкова. Этот рынок особо интересовал Захара, так и эдак пытался он умыкнуть его, но это ему не удавалось. Барсук не шёл на контакт с ворами, а охрана у него была хорошая.
И однажды Бульдога привезли к Волку, который предложил киллеру выбор: либо тот напишет явку с повинной по давнему убийству в камере арестованного Романа Палубина, за что он может получить не так уж много лет, либо Волков передаёт в милицию документы о недавних убийствах Бульдогом нескольких человек, за что ему непременно намажут лоб зелёнкой, правда, дожить до расстрела он вряд ли сможет, ведь среди убитых — один вор в законе. Ещё до суда в камере придушат. Чтоб легче было делать выбор Бульдогу, Волк рассказал, что о том, что именно он зарезал Палубина, в прокуратуре уже известно. Веник месяц назад накатал туда заяву и теперь сидит в СИЗО в ожидании, когда Бульдога возьмут, чтоб убедиться в достоверности его заявления.
— А я гадаю, за что его замели, — с огорчением помотал головой Бульдог.
Как и ожидал Волк, киллер оказался сообразительным, недолго думая, выбрал первый вариант. "Пока дело об освобождении Егоркина решается, пора ехать на родину!" — решил Волк.
Мишка Выродок
Многие видели его в тот осенний день на улицах городка. Утром видели, как, понурив голову, сутулый, унылый, брёл он к автобусной остановке от пятиэтажки, где имел комнату с трёхногим столом, плотно прижатым к стене, чтобы не упал, с топчаном, сколоченным из досок. Кровать он пропил за бутылку гнилухи года три назад. Из комнаты никогда не выветривался ужасный запах помойки.
Путь его к остановке лежал мимо белого бетонного забора школы. Со двора доносились голоса школьников, вскрики, смех, какие-то хлопки, топот ног. Вероятно, была перемена. Из ворот вдруг вылетела девочка лет восьми: коричневое платье, белый фартук, счастливое лицо с горящими серыми глазами, полуоткрытый рот, готовый завизжать от восторга. За ней с таким же счастливым лицом выскочил мальчик. Девочка чуть не врезалась в сутулого мрачного человека, шарахнулась в сторону и остановилась, глядя на его понурую спину, на забрызганное грязью старое осеннее пальто с надорванным карманом и лопнувшее по шву меж лопаток. Счастливое лицо девочки стало растерянным и испуганным.
— Ты чего? — подлетел к ней мальчик.
— Какой страшный! — прошептала девочка.
— Кто? — Мальчик оглянулся и засмеялся. — Это же Мишка Выродок!
— Всё равно страшный, — так же тихо повторила девочка.
— Ничуть он не страшный. Я его давно знаю. Папа его на работу устраивал. Они, когда маленькими были, вместе играли...
— Кто? Твой папа? Не ври! Опять врёшь... — недоверчиво и насмешливо крикнула девочка. — Папа у тебя молодой, а он старик, смотри, седой!
— Старик, — засмеялся мальчик. — Седой с бородой! Он притворяется!
Сутулый человек слышал этот разговор, обернулся, мрачно взглянул через плечо на детей. Девочка от этого взгляда съёжилась, бросилась назад во двор школы, а мальчик крикнул звонко и сердито:
— Чего смотришь?! Иди-иди! Дам по рогам, копыта отбросишь!
И побежал вслед за девочкой.
Мужчина зябко встряхнул плечами, словно на шею ему давил засаленный, протёртый до дыр воротник и хотелось его ослабить, и побрёл дальше. На многолюдной остановке — автобусы ходили редко — на него сразу обратили внимание.
— Ты чего это, Михась, смурной? — спросил насмешливый и весёлый парень в дутой тёмно-зелёной куртке. — Глянь, день-то какой. Солнце, а ты январём смотришь!
Мишка молча оглянулся по сторонам на освещённую солнцем ослепительно белую с утра, недавно побелённую стену частного дома напротив остановки, на клён под окнами дома за невысоким забором из штакетника, полуголый, с редкими, ярко-жёлтыми на солнце листьями, на пожелтевшую траву под забором, усыпанную большими кленовыми листьями, на пожухлые цветы на газонах с обеих сторон автобусной остановки. В саду яростно и страстно орали воробьи, суетились чего-то, перелетая с ветки на ветку.
Потом он поднял голову, взглянул из-под сломанного козырька кепки на небо, голубизна которого была разбавлена тонким тающим слоем высоких облаков. Может быть, это были не облака, а дым, который густо валил из труб химзавода и рассеивался по небу. Сквозь запах прелой листвы, мокрой земли, вонючего газа, доходившего сюда от завода, пробивался тонкий аромат грибной сырости.
— Ему бы сейчас стаканчик, — подхватила слова насмешливого парня в куртке полноватая улыбчивая женщина, — сразу бы в душе заиюнило.
— Это так, — засмеялся парень. — Со вчерашнего хлорофоса теперь душа колом стоит...
Мишка вчера действительно пил хлорофос с пивом, пил вдвоём с Олегом Махно, а откуда этот говнюк знает? Имени насмешливого парня Мишка не знал, По обличью знаком, может, и пивали когда вместе. С кем только не пивал!.. Но как он, гад, посмел таким тоном говорить о нём?
Вспомнилось, как мальчишка, Вовки Синицына щенок, грозился по рогам дать. Это что же, он посмешищем становится? Значит, Митьке-дурачку замену нашли? Нет, ну нет! Мишка посмотрел на парня в куртке таким долгим взглядом, даже как-то потянулся к нему, хотя на месте стоял, взглянул так, что парень заткнулся на полуслове, покосился зачем-то назад и с виноватым видом отошёл к бетонной стене павильона остановки, растворился среди людей. Это заметили, притихли люди, старались не смотреть на Мишку, чтоб не встретиться с ним взглядом. И как-то незаметно пространство рядом с ним метра на два вокруг опустело.
Потом видели его возле чайной. Долгоногий, нескладный, худой, с длинными, давно нечёсанными волосами, свисавшими с затылка из-под кепки на засаленный воротник серого пальто, он, горбясь, неподвижно стоял у чайной, ждал, когда откроется дверь, сумрачно смотрел на две потрескавшиеся колонны с осыпавшейся местами штукатуркой возле выщербленных гранитных ступеней, ведущих к двери, стоял один, несмотря на то, что несколько человек, таких же, как он, алкашей, кучковались неподалёку, вяло разговаривали. К нему не подходили, не здоровались.
Он догадывался, почему: думали, наверно, что у него денег нет, боялись, что будет примазываться к ним, чтоб выпить на халяву. Ждали десяти часов. Пиво с недавнего времени стали продавать с этого часа. Вера, буфетчица, пока нет десяти часов, гнала из чайной, чтоб не толпились, не мешали работать. Сегодня она была особенно криклива, ругалась, говорила, что пива не будет. Ей не верили, ждали. Не верил и Мишка. Он подставлял спину солнцу, дремал стоя, как старая уставшая лошадь, дремал с полуоткрытыми глазами, вдыхал запах осенней свежести, а душа постанывала, тосковала, жалость непонятная томила, хотелось идти куда-то, что-то сделать, чтоб радостней стало, чтоб исчезла тоска, ставшая ежедневной.
Пива, действительно, не привезли. Он торчал ещё довольно долго у чайной, топтался на базаре, где в этот будний день было пустынно. На прилавках разложены мешочки с семенами цветов и овощей, стеклянные банки с мочёными яблоками, солёными огурцами и помидорами. Старушки, скучающие за прилавками, смотрели на него с жалостью. Одна из них подозвала его, чтобы всыпать ему в карман подсолнечных семечек. Он молчком подошёл, оттопырил надорванный карман пальто.
— Не худой, не просыплется? — спросила старушка, опрокидывая стакан в карман.
Он не ответил, не поблагодарил, отошёл безответно, сунув руку в карман, стал шуршать семечками, перебирать их, тереть пальцами, но не доставал, не лузгал.
Видели его потом на улицах Уварово неторопливого, никуда не спешащего, задумчивого и мрачного. Каждый, кто встречался с ним, испытывал чувство смутного беспокойства, старался поскорее пройти мимо. Он замечал это, усмехался и чувствовал ещё б#ольшую тоску и жалость к себе. Видели, как он долго стоял возле зелёного свежевыкрашенного дощатого забора, за которым стоял добротный дом из белого кирпича, весёлый дом. Красный кирпич прожилками, треугольниками, узорами расцвечивал стены. Наличники окон резные. Карниз тоже резной. На коньке крыши из белой жести вытянул шею железный петух. О чём он думал, стоя возле этого дома? Что вспоминал? Он не слышал, как подкатили сзади "Жигули", остановились. И вдруг резко просигналили. Он встрепенулся, обернулся, но не двинулся с места, стоял, смотрел, как из машины неторопливо и вальяжно выбирается высокий человек в чёрном кожаном пиджаке. Вылез, взял с сиденья кейс, захлопнул дверцу и запер её на ключ. Лишь после этого, подойдя к Мишке, он небрежно, свысока кинул:
— Привет, ты чего здесь околачиваешься?
— Ходил... Весна, — буркнул Мишка, глядя холодными тяжёлыми глазами на приятеля своей юности Юрку Кулешова.
Ровесниками их трудно было представить. Вальяжный, уверенный в себе Кулешов выглядел лет на пять моложе своих сорока пяти лет, а Мишке любой человек дал бы не меньше шестидесяти даже со скидкой на его вид опустившегося пропойцы.
— Весна, — хохотнул Кулешов, открывая ворота. — Выпить охота, вот и весна. Пошли, налью... Но больше здесь не торчи. Понял?
— Где хочу, там и торчу, — буркнул Мишка.
В сенях Кулешов приостановился, оглядел Мишку, указал на табуретку возле стола, накрытого клеёнкой:
— Жди здесь!
И вошёл в дом. Когда он открыл дверь, Мишка увидел в комнате хрустальную люстру, импортную мебель: бархатный диван, кресла, овальный стол с резными ножками.
"Окопался, гад! — подумал с ненавистью Мишка. — На порог не пускает, как паршивую суку!" В сенях было прохладно. Холоднее, чем на улице. Мишка поёжился. Снова вспомнился ему недавно умерший Митька-дурачок, над которым весь городок потешался, душу отводил, вспомнились бабки на базаре с жалостливыми взглядами. На Митьку они теми же глазами смотрели. Был Митька, теперь Мишка? Он пошелестел семечками в кармане, и стало жалко себя до слёз. Злоба на Кулешова сжала горло. В детстве Кулешов жиже был, слабее, глупее, трусливее. Мишка не раз выручал его, когда на танцах схлёстывались в драке. Ухарь был Мишка! Силён, изворотлив, ловок, умён! Атаман! Не думал никто тогда, глядя на него, что спустя пятнадцать лет будет он за пьяным столом рвать у себя рубаху на груди, кричать в пьяных слезах: "Плюйте на меня! Выродок я! Падаль!" А чуть раньше, возвратясь из многочисленных и недолгих путешествий на стройки коммунизма, Мишка, напившись, гордо стучал себе в грудь и кричал: "Я Сын Вселенной!" Никто не догадывался, глядя на молодого Мишку-атамана, что придёт время, и он будет известен в Уварово как Мишка Выродок, Сын Вселенной, а худой, трусливый Юрка Гнус превратиться в уверенного, нужного всем завскладом райпотребсоюза Юрия Сергеевича Кулешова.
Помнил Мишка, кем был он и кем был Кулешов. От этого и сжимала ему горло злоба, от этого и смотрел он с ненавистью на дверь, оббитую коричневым дерматином, на золотистые шляпки гвоздей на перекрестьях проволоки и думал с тоской: "Окопался, гад! Но я тебя раскулачу, раскулачу!"
Кулешов вынес миску с квашеной капустой, куски колбасы, хлеба и бутылку, на донышке которой плескалась синеватая жидкость.
— Чего поблагородней нет, что ли? — буркнул Мишка, увидев в бутылке технический спирт с химзавода. Мужики его пили за милую душу. Мишка буркнул и снял кепку, пристроил её на уголке стола и добавил: — Коньяку, небось, полон бар...
— Ух ты! — хохотнул Кулешов. — Губа не дура... Может, и полон, да не про тебя. Скажи за это спасибо... Пей да проваливай... Не дай Бог, жена придёт.
— А ты?
— Я за рулём... Да и на работу.
Мишка выпил, поперхнулся, закашлял, схватил щепоткой капусту из миски и сунул торопливо в рот.
— Вилка вон... — брезгливо кивнул на стол Кулешов.
Мишка, словно не слышал, взял рукой колбасу и стал жевать медленно, тупо уставившись мутными пустыми глазами на Кулешова. Тот тоже смотрел на него по-прежнему брезгливо и нетерпеливо.
— А ты меня не боишься, — тяжело и глухо выговорил Мишка.
— Чего мне тебя бояться? — усмехнулся Кулешов.
— Устал я, — скрипнул зубами Мишка, на миг перестав жевать.
— Отчего? От веселья? Иди, работай...
— Вижу, не боишься... а зря... должен бояться... Забыл, как боялся? — Мишка, как все пьяницы, хмелел быстро, хотя выпил чуть больше полстакана.
— Это когда же? — насмешливо спросил Кулешов. — В детстве, что ли? Это тебе казалось, что тебя боятся. А был ты обычным холуём при мне. Подхвалишь тебя, и ты готов на ушах по соплям ходить. Кто тебя боялся? Холуй, он и есть холуй! Попрошайка, ходишь — куски сшибаешь...
— Я холуй? Я попрошайка?! — Мишка бросил кусок хлеба в миску с капустой, опёрся обеими руками о стол и попытался вскочить грозно, но только качнулся, повело его в сторону. Он устоял, ухватился рукой за край стола, сдвинул его чуточку в сторону и закричал, брызгая слюной и стуча себе кулаком по груди: — Я интеллигент в пятом поколении! Я интеллигент по крови! А ты хамло! Родился хамлом и сдохнешь хамлом!
— Сядь! — смеясь, толкнул Кулешов Мишку в плечо, и тот упал на табуретку. — Интеллигент... Сам знаешь, кто ты есть. Выродок, а не интеллигент.
То, что Кулешов даже не обиделся на оскорбление, больше всего взбесило Мишку. Он вскочил на этот раз уверенно, схватил пустую бутылку за горлышко и заорал, выпячивая небритую нижнюю губу:
— Гнус, я разотру тебя! Раскулачу!
Кулешов через стол схватил его за руку, дёрнул на себя, свалил лицом на стол, легко вырвал бутылку, приподнял со стола за шиворот, натянул на лоб кепку и, подталкивая коленом под зад, поволок из сеней на улицу. Тяжёлые ботинки Мишки прогрохотали по деревянному полу веранды, по ступеням. Выволок за ворота, оглянулся, нет ли людей. Улица была пуста. Дал пинка так, что Мишка еле удержался на ногах, прикрикнул негромко:
— Ещё раз увижу возле дома, на заборе повешу!
Оскорблённый, оплёванный, растоптанный, Мишка быстро, не оглядываясь, затрусил по улице. Хмель покидал его так же быстро, как входил.
Видели его снова в центре города. Шёл он стремительно мимо длинного ряда магазинов с надвинутой кепкой на глаза, козырёк на бочок, — как натянул ему на голову Кулешов, так и осталась, — шёл, не глядя по сторонам, никого не замечал. Его окликали иногда, но он не оборачивался, бормотал что-то. Знакомые смеялись ему вслед, крутили пальцем у виска — свихнулся, мол, совсем, — а те, кто не знал его, с опаской уступали дорогу, оглядывались. А бормотал он беспрерывно два слова в такт быстрым шагам: "Разотру — раскулачу!" Как он хотел растереть Кулешова? Как раскулачить? Когда немного успокоился, сбавил шаг, стал различать звуки по сторонам, услышал весёлый окрик:
— Эй, Мишка!
Он поднял голову со сдвинутой набок кепкой. Небритый, жалкий, смешной. Окликнул его милиционер Потапов. Стоял он на ступенях возле входа в районный отдел милиции и с улыбкой смотрел на Мишку.
— Вытрезвитель ищешь? — спросил милиционер. — За углом он, неужели забыл?
Мишка молча стоял и смотрел не на Потапова, гревшегося на солнце, а на коричневую доску с белыми буквами на стене возле двери. Здание это он старался обходить подальше. Доска с белыми словами всегда вызывала неприятное ощущение, опаску. Но на этот раз вызвала какую-то неясную надежду на что-то мстительно хорошее. Мишка тупо глядел на доску, на весёлого милиционера и вдруг растянул губы в улыбке и прогыгыкал два раза радостно, словно пролаял, качнул головой, пробормотав: “Раскулачу!”
— Иди сюда, — позвал милиционер Потапов.
Мишка бодро и уверенно подошёл к нему, посветлело на душе. Готовым достойно ответить обидчику чувствовал себя он. Милиционер поправил кепку на голове Мишки, приладил, осмотрел свою работу.
— Во, видал, — сказал он весело, с усмешкой любуясь Мишкой. — Тебя бы сейчас побрить, помыть — и хоть под венец! Хочешь, невесту найду?
Мишка хотел ответить, что у него невеста есть, Валька: бросит пить и женится, если захочет. У неё квартира. Дочь в Тамбове в ПТУ. Валька одна живёт, всегда его принимает. Но не сказал, почувствовав в голосе милиционера такие нотки, словно он с дурачком разговаривает, спросил:
— Начальник ОБХСС на месте?
— Здесь. А чего? Мафию раскрыл?
— Спрут, — брякнул Мишка.
— Ух ты! Пошли, — притворно забеспокоился, потянул милиционер Мишку к двери, вероятно, надеясь от скуки позабавиться. — Тамбовский спрут самый лучший спрут в мире!
В другом конце коридора Потапов увидел начальника районного ОБХСС и крикнул:
— Лев Лазаревич, товарищ капитан! К вам.
Капитан затушил сигарету, кинул её в урну и двинулся навстречу. Шёл спокойно, уверенный, смуглый, чернявый. По мере того как он приближался, уверенным становился и Мишка. Этот враз раскулачит!
— Что случилось?
— Вот, спрута разыскал, — радостно проговорил Потапов.
Мишка с досадой глянул на милиционера. Лев Лазаревич перехватил его взгляд и коротко бросил:
— Пошли ко мне!
В кабинете Мишка снял кепку и сел на стул напротив Льва Лазаревича.
— Вы знаете... — начал Мишка и запнулся, отыскивая глазами место, куда положить кепку. Стол был небольшой, папки, бумаги на нём, потому он пристроил кепку на колени.
— Пока не знаю, — ответил капитан, разглядывая Мишку, его поросшее щетиной серое худое лицо, мохнатые растрёпанные брови, давно нечёсанные длинные волосы.
Работал Лев Лазаревич в Уварово недавно, месяца три назад был почему-то переведён из Тамбова с понижением в должности. С Мишкой никогда не сталкивался, но краем уха слышал о нём, знал, что Мишка — сын директора трикотажной фабрики, который умер от инфаркта в своём кабинете ещё лет семь назад, а мать Мишки, лет двадцать бывшая заместителем председателя райисполкома, умерла недавно, в феврале. Лев Лазаревич был на её похоронах. И теперь ему не верилось, что перед ним сидит отпрыск таких родителей. Весь вид его вызывал пренебрежение, настраивал на несерьёзный, иронический лад.
— Вы, эта, знаете, зачем я пришёл? — заговорил таинственным голосом Мишка, наваливаясь грудью на стол, подавшись к капитану.
Он не заметил, что кепка его при этом свалилась с колен на пол.
— Скажешь, узнаю.
— О Кулешове, завскладом, слыхал?
— Есть такой.
— Он вор! — бросил быстро Мишка и откинулся на спинку стула.
— Да ну? Что же он у тебя украл?
— Не у меня, — протянул Мишка, мол, что же здесь непонятного. — Ну, что у меня... Я б не пришёл... У государства, — последнее слово Мишка произнёс, возвышая голос, значительно, чуть ли не по слогам.
— И что же он украл?
— Всё.
— Как это?
— Всё, что есть на складе.
— Значит, всё, что есть на складе, украл, спрятал, и склады теперь стоят пустые, так?
— Да не так... Ох! — простонал Мишка и сжал лоб ладонью, досадуя на непонятливость начальника ОБХСС. — Вы зайдите к нему в дом... Люстра — тыща рублей, диван бархатный — две, про машину, про что иное — не говорю. А зарплата — двести рэ. Вопрос — где взял? Ответ — коту ясно! Бери, сажай, не спросит за что...
— Ну да, сажай, — усмехнулся капитан. — Он скажет, мать деньги честно заработала.
— Так у него, эта... мать десять лет, как умерла.
— Ну вот он и скажет, умерла, а деньги ему оставила, и отваливай. Понятно?
Мишка задумался на мгновенье, потом стал медленно наваливаться грудью на стол, говоря полушёпотом и неотрывно глядя на капитана:
— Мы с ним маленько, эта... поддавали щас, и знаете, какой он тост закатил?
— И какой же?
— Пьём за главного бича Михаила Горбача!
Проговорив это шёпотом, Мишка медленно поднял глаза и голову вверх, к потолку, выставив кадык на худой щетинистой шее.
Капитан тоже машинально взглянул на потолок и спросил:
— Ну и что?
— Как что? — Мишка снова выставил кадык.
— А может? — Капитан, подражая ему, медленно вытянул голову вперёд, подбородком указывая на Мишку.
— Как эта?
— Зовут тебя как?
— Мишка...
— Михаил... А ходишь ты как? — Капитан сгорбатился, показывая, как ходит Мишка. — Значит, горбач. А уж бич — бывший интеллигентный человек — это уж прямо о тебе сказано. Вот он и предлагал выпить за тебя. И никакого... — Лев Лазаревич медленно поднял глаза к потолку.
— Ловко, — прошептал Мишка, выдыхая и отваливаясь от стола, потом что-то вспомнил и снова прильнул к нему грудью. — А частушку какую он пел... Как это... Щас вспомню... Ага... “Спасибо партии родной и Горбачёву лично. Приходит трезвый муж домой... А дальше неприлично”.
— Ну, и что? Благодарит партию, Михаила Сергеевича за то, что борьбу с пьянством повели. Весь народ благодарит...
— А дальше-то! — вскрикнул, перебил Мишка. — Там-то совсем неприлично!
— Где? Насколько я понял смысл частушки: приходит трезвый муж домой, и всё у них отлично. Значит, мир, покой в семье. К этому мы и стремились. Что же тут неприличного?
— А ещё он пел так, — громко и сердито бросил Мишка и скороговоркой зачастил: — “Перестройка — мать родная, хозрасчёт — отец родной... На хрен мне родня такая, лучше буду сиротой...” Во, кра-мо-ла!
— Ну да, чего ж тут крамольного? — усмехнулся Лев Лазаревич и посмотрел на часы. Ему надоело развлекаться. — Гласность, свобода слова... Кто что хочет, то и поёт. — Он развёл руками.
Мишка испугался, что капитан выпроводит его сейчас, что придётся уйти несолоно хлебавши, и он быстро заговорил, глотая слова:
— А ещё, а ещё у него на складе наркота... Я знаю где...
— Так, так, — оживился, подался к столу Лев Лазаревич.
Наркотики в Уварово поступали. Откуда — непонятно.
— Да-да-да, в пакетиках нашего химзавода "Белизна"... В них не "Белизна", а наркота...
— Та-а-к! Так! — Лев Лазаревич сжал задумчиво подбородок в кулак. — Понято...
Мишка не врал. Говорил ему об этом постоянный собутыльник, тоже бывший интеллигентный человек Олег Махно. Однажды он помогал разгружать мешки с мукой на складе за стакан водки, а потом уснул на складе за ящиками. Проснулся и услышал, как Кулешов отпускал кому-то наркотики.
— Ты вот что, — заговорил капитан после некоторого раздумья. — Бери трояк, — протянул он Мишке бумажку. — И не болтай об этом! Никогда! Понял? И дуй отсюда! Давай, давай... Узнаешь ещё что-нибудь подобное, приходи!
Мишка скомкал зелёную бумажку в кулаке и поднялся, забыв о кепке. Когда он вышел в коридор, капитан увидел её на полу, поднял брезгливо и выглянул из кабинета.
— Эй, шляпу забыл! — и не стал ждать, когда Мишка вернётся, подойдёт к нему, кинул навстречу.
Мишка не поймал. Кепка шлёпнулась на пыльный пол. Он поднял её и, не отряхивая, натянул на голову.
Милиционер Потапов по-прежнему на улице грелся на солнце, видно, поджидал кого-то.
— Ну, как поживает спрут? — радостно спросил он у Мишки.
Мишка взглянул на него, усмехнулся независимо и значительно, словно он знал то, чего не дано знать милиционеру, и гордо прошёл мимо.
— Ух ты-ы, — протянул милиционер изумлённо и больше ничего не добавил, видимо, не нашёл, что сказать.
А Мишка шагал бодро по пыльной улице с выщербленным потрескавшимся асфальтом, сжимая в руке скомканный трояк. Направлялся он к винному магазину, который с минуты на минуту должен был открыться после обеденного перерыва. В Уварово осталось только два таких магазина. Один — в центре, к нему и торопился Мишка, а другой — в рабочем посёлке.
К полудню солнце нагрело асфальт, землю, стены каменных домов. Стало жарко. Совсем по-летнему пахло пылью. Мишка вспотел, сдвинул кепку на затылок, чтоб ветром обдувало лоб. Трёшница в запотевшей руке стала липкой, неприятной, неожиданно возникло желание выбросить её, но Мишка только крепче сжал кулак. В груди снова заныло, затеснилось, снова стало муторно. Он сбавил шаг, сунул трояк в карман, к семечкам, и побрёл, опять согнувшись старчески, ничего не замечая вокруг. Переходя улицу, чуть не угодил под машину. Водитель самосвала, молодой усатый парень, испуганно тормознул так, что машину занесло боком к бордюру. Мотор заглох. Парень высунул в окошко голову и с побелевшим лицом заорал матом. Мишка даже не оглянулся на него. Шёл горбатясь.
Видели его у винного магазина перед самым открытием. Очередь была, как всегда, огромная, человек сто. Видели, как окликнул Мишку из синего "Жигулёнка" седой мужик с глубокими шрамами на щеке. "Жигулёнок" давно уж торчал у магазина, но мужик со шрамами из машины не вылезал, сидел, ждал чего-то. Окликнул он Мишку по отчеству. Очередь это удивило. Многие не знали его отчества, хотя отец его был известным человеком в Уварово, но даже те, кто помнил директора трикотажки, давно уж не связывали его с Мишкой Выродком, Сыном Вселенной. А седой мужик со страшно изуродованным лицом назвал этого выродка по отчеству, значит, давний знакомый, хотя и не местный. Номера, вишь, у машины московские.
Мишка на зов не обернулся, хотя не слышать не мог, шёл рядом с машиной, чуть не задевая её полой грязного пальто.
— Сын Вселенной, зовут, оглох?! Зазнался, что ль? — крикнул пьяненький паренёк из очереди.
Мишка остановился, глянул сначала на паренька, потом обернулся к "Жигулёнку", подошёл, закрыл своей сутулой спиной водителя от заинтересовавшейся очереди. Седой мужик что-то сказал ему негромко и распахнул дверцу. Все видели, что Мишка заколебался, оглянулся на очередь. Мужик снова что-то коротко бросил ему из машины, и Мишка, неловко согнувшись, неуклюже полез в машину. "Жигулёнок" сразу тихонько заурчал и быстро тронулся.
— Во, барон! — крикнул вслед машине пьяненький паренёк. — В ресторан покатил!
Алкаши, хорошо знавшие Мишку, шутку не поддержали, озадачены были, недоумевали: что за мужик этот седой? Откуда он взялся? Зачем ему Выродок понадобился? Мишка, сидя в машине, тоже не смог бы ответить на эти вопросы. Но они его не занимали. Мужик предложил ему выпить, поговорить. Ну и что? Разве мало он пил с незнакомыми людьми? Разве не предлагал он в былые времена незнакомым выпить с ним? Пили, знакомились. Познакомится и с этим. Не удивило Мишку и то, что "Жигулёнок" уверенно свернул к пятиэтажке, в которой он жил, и безошибочно остановился возле нужного подъезда.
В комнате седой бросил свой новенький кейс на топчан, на прикрывавшее матрас засаленное, протёртое во многих местах одеяло с торчащими клочьями ваты, щёлкнул, распахнул его. Мишка, стягивая с себя пальто, увидел в кейсе бутылку водки, блокноты, книгу, газету, маленький японский диктофон в коричневом кожаном футляре и большой нож-финку, вероятно, самоделку. Ручка у него затейливая, резная, а лезвие широкое, страшное. Седой взял бутылку за горлышко и посмотрел на стол, заставленный грязной посудой, бутылками, объедками так, что на нём не было места, куда поставить водку. Мишка суетливо бросил пальто и кепку на топчан, скинул одну пустую бутылку из-под пива на пол, и седой поставил на её место свою. Потом он взял нож и со стуком захлопнул кейс. Обернулся к Мишке, поигрывая страшным ножом в руке, и спросил:
— Николая Анохина помнишь?
— Анохина?.. Чёй-та не припомню, — покачал Мишка головой, с опаской косясь на нож. "Зачем он его вынул? Зачем трясёт перед носом?"
— Надо, чтоб сам вспомнил. Вспоминай, вспоминай!
Говоря это, седой прошёл мимо Мишки к двери, осмотрел. Была она обшарпанная вся, разбитая. Видно, её не один раз выбивали, а потом ремонтировали. Седой защёлкнул замок, обернулся.
— Ну!
Мишка перебирал в памяти Тольятти, Нарым, Тюмень, Урал — те места, где он мог видеть седого. Но память ни за что не зацеплялась.
— Поднимись на восемнадцать лет, в семьдесят третий. — Седой неторопливо подошёл к Мишке. — Вспомни Славку Зубанова, Юрку Кулешова, лесопосадку, изнасилование, когда вы подставили Анохина, за что его и шлёпнули... Но он успел всё это рассказать мне...
Мишка издал непонятный звук, то ли икнул, то ли простонал и быстро попятился, не спуская глаз с седого, ткнулся в топчан и сел, упал на него, на своё пальто.
Седой засмеялся странно, забулькал, но ни губы его, ни глаза не смеялись.
— Умирать не хочется?
— Не, не! — тонко вскрикнул Мишка, судорожно махая вытянутой рукой в сторону седого, словно пытался избавиться от виденья.
Седой снова забулькал и резко замолчал, быстро шагнул к Мишке:
— Кто насиловал?
— Васька Ледовских, — выдохнул Мишка, отшатываясь, косясь на нож.
— Где он?
— Спился... сдох...
— Жаль! Ты ему позавидуешь! Кто девку убил? — крикнул вдруг седой, схватил Мишку за горло левой рукой и ткнул ножом в верхнюю губу под нос.
Мишка словно в яму глубокую полетел, от ужаса он закатил глаза и только зевал, широко открывая рот, чувствуя солоноватую кровь. Седой отпустил его, крикнул:
— Кто?
— Погоди... Я всё скажу... — прошептал Мишка, вытирая кровь с порезанной губы. — Сарычев это, начальник милиции... Он сбросил... Мы со Славкой помогали. Он приказал...
— Врёшь, — прошептал вдруг седой. Нож со стуком выскользнул из его руки на пол к ногам Мишки. Седой словно не заметил этого, опустился на топчан рядом с Мишкой и покачал головой. — Нет, не Сарычев...
— Сарычев, — снова жалко подтвердил Мишка.
— Зачем он?.. Из-за Зины...
Мишка вспомнил давнюю сплетню, будто бы Сарычев женился на невесте Анохина, расстрелянного за изнасилование, и что дочь, родившаяся у Сарычева, вовсе не его дочь, а Анохина.
— Сарычев говорил, эта... что у Анохина документы какие-то... Там и мать моя... продажа квартир... И отец, эта... И если мы его... не того... то всем сидеть... С этим... с девкой, Сарычев придумал... — Мишка, говоря, косился то на нож, лежавший у его ноги, то на седого, который обхватил лоб ладонью и давил пальцами на виски. — Сарычев теперь в Москве... генерал, эта... — Мишка рванулся, схватил нож и вскочил, замахиваясь, но тут же полетел к двери, стукнулся об неё головой и сполз на пол.
Седой, спокойный и мрачный, подошёл, взял нож.
Мишка завыл, кинулся на коленях к нему, обхватил одну ногу руками:
— Убей меня! Убей! Выродок я, падаль! Зачем мне жить? Убей! Режь на куски!
— Ты уже мёртв. Это не жизнь... В зоне лучше... Анохин отомщён!
Седой стряхнул его с ноги, и Мишка замолчал. Страшный человек вернулся к топчану, сунул в кейс нож, достал из него диктофон, включил его и вернулся к Мишке.
— Рассказывай всё, как было! С именами, с подробностями. Нам торопиться некуда.
Мишка начал, заикаясь, рассказывать. Седой изредка уточнял, задавал вопросы. Мишка, видя, что Седой спокоен, не бьёт его, не угрожает, стал приходить в себя, говорить уверенней, рассказал и о том, что Юрка Кулешов теперь большой человек, завскладом, наркотиками торгует.
Седой выслушал его, отключил диктофон, положил его в кейс, с хрустом, резко захлопнул его и без слов пошёл мимо Мишки. Дверь он тихонько притворил за собой. А Мишка долго сидел на полу, опустив голову, потом поднялся и стал дрожащей рукой распечатывать бутылку.
Очнулся он на топчане, когда в комнате стало темнеть. Лежал, вспоминал страшный сон. Временами казалось, что не сон это, что действительно был у него в комнате страшный седой мужик, Анохин, пришедший к нему с того света. Мишка потрогал пальцами верхнюю губу. Нащупал в щетине засохшую кровь, почувствовал боль, болела и челюсть. Мишка повернул тяжёлую голову к столу. Там, на краешке, стояла недопитая бутылка водки. Тупо смотрел на неё Мишка и стонал, вспоминая прошедший день; как попал к Кулешову, как был в милиции, как садился в машину к седому. Вспоминал себя прежнего, лихого, вспоминал суд в Тамбове, приговоривший Анохина к высшей мере. Мишка на суде был свидетелем, оговаривал Анохина.
Всю остальную жизнь носил в своей душе две загубленные души: Анохина и той девчонки, случайно попавшей им под руку. Пытался в водке утопить свою память. Не помогало. Ненавидел Кулешова, который на этих смертях сумел устроиться, заставил секретаря райкома Долгова сделать его завскладом, а Сарычева — покрывать все его делишки до тех пор, пока оба они не ушли в Тамбов на повышение. Памяти у Кулешова не было, нечего было топить в вине. Стемнело, а Мишка всё лежал, думал. Жалко было себя, свою загубленную жизнь.
Нет, он не заменит Митьку-дурачка, он остановится, найдёт силы, чтобы всё переиначить! Ему сорок пять, всего сорок пять! Он бросит пить, он уедет отсюда туда, где его никто не знает... Нет, одному не выдержать! Валька! Как же он о ней забыл? Вспомнив о Вальке, Мишка поднялся, сел на топчан. В груди его зашевелилась надежда. Валька, Валька! Она спасёт его, она его жалеет! Он ей нужен. Он больше никому не нужен. Он даст ей слово: ни капли в рот! И сдержится, сдержится...
Мишка включил свет. Пыльная лампочка тускло осветила хаос на столе, недопитую бутылку. Мишка прямо из горлышка вылил в себя остатки водки. Его передёрнуло, мурашки побежали по коже, стянуло голову. Но через минуту отпустило, стало легче. Надежда всё крепче овладевала им, верилось, что впереди у него много хорошего. Мишка достал из ящика стола безопасную бритву, мыло и пошёл в ванную бриться. Морщась, скреб тупой бритвой шею, щёки, выпирающие скулы. Умылся, нашёл в ящике стола обломок расчёски и кое-как разодрал спутавшиеся грязные волосы.
Ребятишки, игравшие во дворе в этот тёплый весенний вечер, видели, как он бодро вышел из подъезда и торопливо направился к соседнему дому, где на первом этаже в однокомнатной квартире жила его подруга Валька, сорокалетняя женщина, работавшая дворником. "Только бы она была дома, — думал Мишка. — Не дай Бог куда-нибудь замандалилась! Испортит всё!" С радостью увидел свет в окошке её кухни. Окно было, как всегда, плотно зашторено. "Дома, дома!" — радостно, с надеждой колотилось сердце.
На звонок из квартиры никто не откликнулся. Он снова позвонил, давил на кнопку долго. Отпустил, постучал кулаком, крикнул:
— Валя, это я!
Прислушался. Осторожный скрип донёсся из коридора. Мишка знал, что так скрипит доска возле двери в ванную. Лёгкий щелчок. Свет на кухне выключила, догадался Мишка.
— Валя, я же слышу, открой! — крикнул он сердито и снова замер.
Вроде бы тревожный быстрый шёпот послышался.
— Кто у тебя, Валя? Дверь выбью! — сильно ударил Мишка в дверь плечом.
Она задрожала, хрястнуло что-то возле замка. Мишка озверел, с размаху прыгнул на дверь плечом вперёд. Она распахнулась. Навстречу ему в полумраке кинулась Валька. Он оттолкнул её, ударил ладонью по панели с выключателями. Свет вспыхнул разом в коридоре, в кухне и в ванной.
В кухне никого не было. На столе неубранная посуда, пустая бутылка. Мишка назад, в коридор, чтоб в комнату влететь. Валька вцепилась в него, не пуская, крича. Он ударил её, оттолкнул. В комнате пусто, но диван разложен, застлан, простыня сбита. У дивана на полу — мужские туфли, носки на них. Знакомые туфли! Окинул ошалелыми глазами Мишка комнату и кинулся к шкафу, заглянул за него. А там Олег Махно, друг его и постоянный собутыльник, анекдотчик и частушечник. Маленький, босой, в майке, брюки он успел натянуть, но застегнуть времени не хватило, поддерживал их руками. Мишка с каким-то диким рыком схватил его руками за горло и вырвал из-за шкафа. Олег выпустил брюки и больно вцепился ногтями в руки Мишки. Рвал их, царапал, хрипел открытым ртом и двигал высунутым языком, словно дразнил. Мишка сжал его горло так, что под пальцами что-то хрустнуло. Руки Олега сразу упали вниз, вяло дёрнулись два раза и повисли вдоль тела. Мишка разжал пальцы, и Олег рухнул ему под ноги. И сразу Мишка услышал визгливый крик Вальки, доносившийся с улицы:
— Помогите! Спасите!
Когда приехала милиция, Мишка сидел на полу возле дивана, уткнувшись лицом в свои поднятые колени. Потом он молчал, смотрел на всех пустыми глазами, видимо, не понимая, что у него спрашивают, чего от него хотят.
В камере он тоже почему-то сел не на нары, а на холодный бетонный пол, опять уткнулся в колени лбом, разглядывая свои кирзовые ботинки, которые подарил ему знакомый бетонщик из РСУ. Такие ботинки входили в спецодежду и выдавались строителям.
На потолке камеры горела лампочка, освещая тёмные потрескавшиеся стены, голые доски нар, сидящего на полу в ужасной тоске Мишку Выродка, Сына Вселенной. Сидел он долго, не чувствуя холода от пола, потом стал медленно расшнуровывать ботинки. Шнурки были длинные, крепкие, из сыромятного ремня. Знакомый сонный милиционер, вероятно, поленился вынуть их из ботинок Мишки.
Вытянув шнурки из ботинок, Мишка стал сидя искать глазами на потолке, на стенах, за что их можно было привязать, но стены были гладкие, мрачные, потолок тоже гол, до лампочки не достать. Взгляд его остановился на батарее, вспомнилось, что кто-то рассказывал, что его знакомый повесился на батарее.
Мишка сделал петлю из шнурков, проверил, чтоб узел петли свободно двигался по сыромятному ремешку, тяжело поднялся, шагнул к батарее и стал привязывать свободный конец к батарее. Потом встал на колени и начал натягивать петлю на шею.
Он не слышал, как распахнулась дверь, как быстро подскочил к нему молодой милиционер. Опомнился только тогда, когда милиционер вырвал у него из рук петлю, оттолкнул его от батареи с криком:
— Э! Э! Ты чё? Очумел?
Мишка свалился на пол и остался лежать, тупо глядя, как милиционер суетливо отвязывает шнурки от батареи. Отвязал, повернулся к Мишке, говоря сурово:
— Ты чё? Ну и посадят! Большое дело! Не ты первый. Зона тебе от такой жизни раем покажется. Живи, болван! Садись!
Милиционер ухватил Мишку за шиворот, поднял с пола и усадил на нары. Мишке вдруг с тоской вспомнилось, что и седой страшный мужик говорил, что в зоне лучше. Он безропотно лёг на нары и отвернулся от милиционера к стене.
— Вот так, — удовлетворённо, примирительным тоном проговорил милиционер. — Проспись... Утром голова посветлеет. Везде люди живут.
Юрка Кулешов
Юрий Сергеевич Кулешов с накладной в руке наблюдал, как два грузчика загружают товар в машину, чтоб везти в Берёзовский магазин. Осматривал ящики и отмечал галочкой в накладной. Раздражение, чувство гнева, злобы на Мишку Выродка, который обозвал его детской кличкой Гнус, давно забытой кличкой, почти растворились в его душе, особенно после стаканчика водки, выпитой с экспедитором. Больше всего мерзко было на душе от того, что обозвал его не кто-то другой, а Выродок, спившееся существо, к тому же доля правды, как знал это Юрий Сергеевич, была в словах этого ничтожества. Юрка в детстве был маленький, корявый, всякий обидеть мог, а Мишка, действительно, иногда защищал его.
Когда уже изрядно выпивший грузчик весело и легко кинул в кузов последнюю картонную коробку со спичками на деревянный ящик с бутылками водки, которые тихонько звякнули, экспедитор сердито прикрикнул на него:
— Полегче!
— А чё им, спичкам, станется? — беспечно откликнулся грузчик, закрывая борт машины.
— Водку разобьёшь!
— Она рази стеклянная? — засмеялся грузчик.
— А то какая же!
— Жидкая...
— Ишь, умник!
В это время ко входу в склад подкатили новенькие "Жигули" с седым мужчиной за рулём. Номера были московские, водитель в шляпе, в модном французском плаще. "Такой даже в Москве не просто достать, — отметил про себя Юрий Сергеевич. — При деньгах мужик! Что ему понадобилось? Что бы ни было, а денег он не пожалеет". Мужчина неторопливо вылез из машины и повернулся к смотревшим на него с любопытством грузчикам, экспедитору и Кулешову. Юрий Сергеевич, увидев его обезображенное лицо, замер встревоженно, какая-то непонятная робость охватила его. "Бандюга!" — мелькнуло в голове. Грузчики и экспедитор тоже смотрели на мужика пугливо, но тот добродушно, с улыбкой, которая ещё сильнее обнажила белый клык на его страшном лице, спросил:
— Мне бы увидеть Юрия Сергеевича Кулешова?
Грузчики и экспедитор дружно взглянули на завскладом, а тот растерянно закивал головой, говоря:
— Я... я это...
— Хорошо, — так же добродушно ответил Волков и спрятал клык, посерьёзнел: — Дело у меня к вам!
— А к нему без дела не приезжают, — пошутил подвыпивший грузчик, и все заулыбались.
Юрий Сергеевич глянул на экспедитора:
— Пошли, печать поставлю и — в путь! — Потом кивнул Седому: — Идёмте ко мне!
В кабинете он указал на стул седому, стоя шлёпнул печать на накладную и протянул экспедитору:
— Поосторожней... дорога после дождей в колдобинах...
— Довезём, — взял накладную экспедитор и кивнул: — Бывайте!
Юрий Сергеевич сел на свой стул за столом и взглянул на седого. Смутное и непонятное беспокойство не покидало его. "Если речь заведёт о наркотиках, нет у меня их и никогда не было!" — подумал Кулешов и спросил:
— Ну, чем я могу быть полезен?
— Дело давнее, — по-прежнему добродушно заговорил Волков. — Почти двадцатилетней давности, — уточнил он. — Помните, вы тогда на "Волге" шоферили?
— Было дело, — кивнул Кулешов.
Тревога всё сильнее охватывала его.
— Помните Николая Анохина...
Юрий Сергеевич тут же вспомнил бедного журналиста, которого подставили по приказу Долгова, а потом суд приговорил к расстрелу, и он быстро закачал головой, бормоча:
— Что-то не припоминаю...
"Неужто это Анохин?!.. — металось в его голове. — Нет, нет, того расстреляли. Сарычев узнавал! Не он, не он! Не похож!"
— Всё ты помнишь, — жёстко проговорил Волков. — Анохин мне в тамбовском СИЗО всё рассказал. Всё! А Михал Андреич только что подтвердил... Сейчас послушаем...
Седой взял с пола свой кейс, положил на стол, щёлкнул замками. В кейсе лежал большой страшный охотничий нож. Седой взял его, подкинул на руке, глядя в испуганные глаза Кулешова, поймал за ручку, потом взял из кейса диктофон и закрыл крышку.
— Кто такой... Михал Андреич? — пролепетал Кулешов.
— Мишку Семенцова не знаешь? Забыл?
— А-а... это Выродок... он наплетёт спьяну...
— Он о тебе не особенно-то плёл. Говорит, что ты просто возил на машине убийц и насильников и на суде клеветал. Может, Мишка выгораживал по старой дружбе. Сейчас сам расскажешь...
В это время дверь в кабинет распахнулась, ворвались Лев Лазаревич с двумя милиционерами. Все трое с пистолетами в руках.
— Сидеть! — грозно скомандовал Лев Лазаревич, направляя пистолет на Волкова.
— Сидим, сидим, — спокойно ответил тот, поднимая руки и показывая ладони.
— Кто такой? Паспорт! — по-прежнему грозно командовал Лев Лазаревич.
Волков всё так же спокойно вытащил из бокового кармана удостоверение, что он замглавного в центральной газете "Российская жизнь", и протянул Льву Лазаревичу. Тот спрятал пистолет в кобуру, взял удостоверение, прочитал, растерянно взглянул на Николая Петровича, потом снова посмотрел в удостоверение, говоря:
— Волков... Николай? Неужели тот?
— Собственной персоной, — кивнул Николай Петрович.
Радость в душе Юрия Сергеевича при виде знакомого ему завотделом ОБХСС капитана Льва Лазаревича, которому он на прошлой неделе доставил из Тамбова чешскую люстру из хрусталя, и надежда, что он сейчас избавит его от страшного бандюгана, стали меркнуть, когда капитан вдруг с таким удивлением и почтением начал разглядывать удостоверение седого.
Лев Лазаревич взглянул на милиционеров, и они тоже стали прятать пистолеты, а он обратился к Волкову, возвращая ему удостоверение:
— И что вас привело в нашу дыру?
— Думаю, то же, что и вас.
— Неужто до Москвы дошло?
— Работаем. Ниточка привела...
— И что он вам наговорил? — глянул Лев Лазаревич на микрофон на столе.
— Не успел включить... Опередили. Оперативно сработали, молодцы! Так и запишем.
— Только, пожалуйста, наши имена не упоминайте. Ладно?
— Я же не спрашиваю, как вас зовут...
Лев Лазаревич взглянул на Кулешова и опять жёстким строгим голосом спросил:
— Сами покажете или искать будем?
— Что? — съёжился, умалился на стуле Юрий Сергеевич.
Он понял, что пришли не за седым, а за ним. И это его порадовало.
— Наркотики!
— Какие наркотики? Вы о чём, Лев Лазаревич! Вы же знаете, я не употребляю наркотиков, арестовывайте, везите в больницу, проверяйте, — заюлил, забормотал он, протягивая обе руки к капитану, как бы для того, чтобы тот надел на них наручники.
— Разве я сказал, что вы употребляете наркотики? Я сказал, показывайте, где наркотики?
— Нечего показывать... нету их...
— А если мы проверим пакеты с "Белизной" нашего химзавода, там тоже ничего не найдём? Чистосердечное признание уменьшает срок. Нам всё известно!
Юрий Сергеевич, сгорбившись, тяжело, обречённо поднялся со стула, пробормотал:
— Я... покажу...
Лев Лазаревич с улыбкой кивнул Волкову:
— Идёмте с нами!
Тот поднялся, протянул, прощаясь, руку Льву Лазаревичу:
— Работайте! Мне здесь уже нечего делать.
Все вместе вышли из кабинета. Кулешов повёл милицию вглубь склада, а Волков направился к выходу, с удовлетворением думая про себя: "Так-то лучше... в камере Кулешов сам опишет прокурору, как он возил на райкомовской "Волге" насильников и убийц... Так... Со Славкой Зубановым будет проще, он, оказывается, в Москве".
Алина
В Москве Волку сообщили собранную информацию об осудившей его неправедно судье Анне Романовне Чеглаковой. Она жила на Кутузовском проспекте в трёхкомнатной квартире с двумя детьми: двадцатидвухлетней дочерью Алиной и сыном Эдиком семнадцати лет, который учился в школе в одиннадцатом классе. Алина нигде не работала, жила у матери с парнем. Все трое: и сын, и дочь со своим парнем — были наркоманами. Значит, подход к Анне Романовне можно найти легко, к тому же, по слухам в криминальной среде, она охотно брала взятки. Сведения эти удовлетворили Волка, но пока беспокоить эту семейку рано, решил он.
У Алины этот день не задался с утра, и теперь она металась по кровати, постанывала. На улице темнело, скоро мать должна прийти с работы, а Гришани всё нет. "Где Гришаня? Куда он пропал? Почему не идёт? Гриша, Гришаня, где ты?" — Алина мучилась, не находила себе места в постели. Ныла, болела голова, словно кто-то периодически стучал изнутри в черепную коробку, просился наружу. Алина постанывала в такт пульсирующей боли, тёрла пальцами вспотевшую голову, разминала икры, которые будто кто-то выкручивал, чесала кожу на животе. Её тошнило, бил озноб. "Кто спёр гердос? Эдик? Мамашка? — в который раз мелькало в больной голове. — Если Эдик... Убью гада! Зачем ему Захар дал нюхнуть? Оставался бы бээфником. Раскушал, гад! Теперь и он белодвиженник... Он... это он гердос тяпнул... Придушу! А если мамашка?.. Ой, как тошнит!"
Алина в последнее время стала про себя звать свою мать Анну Романовну мамашкой. Так её между ними называл Гриша, парень Алины, однокурсник, который полгода жил у них. Два года назад они окончили институт международных отношений. Гришу родители пристроили редактором во Всесоюзное объединение "Внешторгиздат" при Минвнешторге, но вскоре директор объединения приватизировал фирму и сразу уволил Григория, который не скрывал, что принимает наркотики. Подсел он на них ещё в институте, а когда закрутил с Алиной, то и её постепенно посадил на гердос, так он называл героин. Его родители, узнав, что сын сел на иглу, попытались его вылечить, отправили в строгую лечебницу, но Гриша сбежал оттуда и поселился у Алины, своей подружки.
Мать Алины, Анна Романовна Чеглакова, народная судья, имела хорошие связи, длительное время была любовницей известного теперь политика Сергея Никифоровича Климанова, который и вытянул её из Тамбова в Москву. Связь их давно прервалась, но они изредка продолжали перезваниваться, когда нужно было что-то решить в судьбе общего сына. А Эдик, надо сказать, не особенно-то радовал мать. В двенадцать лет, а он выглядел старше своего возраста, Эдик задружился с токсикоманами, пристрастился нюхать клей, а нанюхавшись, любил покуражиться, понимал, что мать его всегда выручит. И она выручала, плакала, но выручала.
Дочку Анна Романовна пропихнула секретарём в народный суд, но Алине не понравилось ходить на работу каждый день, хотелось жить весело, бесшабашно, быть вольной птицей, каким был ее орёл Григорий Бестулин. Алине он понравился в институте с первого взгляда, а Гриша обратил на неё внимание только на последнем курсе. И теперь она была счастлива с ним.
Сегодня с утра они обнаружили, что пакет с гердосом, который они планировали растянуть на полмесяца, исчез. А вместе с пакетом исчез и Эдик. Проснулись они с Гришаней в десятом часу. Дома тихо. Мать на работе, и Эдика не слышно. Гришаня пошёл приготовить ширево — перед завтраком хотелось впрыснуть — и не нашёл гердос. Они некоторое время лежали перед телевизором, ждали, что вот-вот появится Эдик и вернёт героин, но шло время, а того не было и не было. Алину начало мутить, появился озноб, и она попросила Гришаню сбегать к Шустриле, взять дозу.
Гриша убежал и исчез. На улице темнеть начинает, сейчас мать придёт с работы, а его всё нет. Куда он делся? Если с Шустрилой безмазняк, у Басурмана всегда есть! Тошнота резко подступила к горлу, Алина вскочила и чуть не упала от слабости, задержалась руками о стену и кинулась в туалет. Там упала на колени перед унитазом, её вырвало. Она тяжело хватала воздух носом, и с каждым вдохом её передёргивало судорогой, выворачивало. Она слышала, как стукнула входная дверь, решила, что пришёл Гришаня, принёс дурь, сейчас полегчает, потихоньку отходила, стонала над унитазом и вдруг услышала за спиной гневный голос матери:
— Это что такое?
Алина тяжело со стоном повернула голову к матери, по-прежнему стоя на коленях перед унитазом. Мать держала в руке шприц, который они утром, собираясь впрыснуть, приготовили и забыли на столе в своей комнате. Не спрятали. Алина считала, что мать знает про наркотики, но молчит, делает вид, что не догадывается, как проводят время её дети, поэтому отмахнулась, простонала:
— Отстань! Не до тебя... Уйди!
И снова дёрнулась, склонилась в рвоте к унитазу.
Стукнула входная дверь, Анна Романовна захлопнула дверь в туалет, и из коридора донесся её нервный вскрик:
— Это что такое!
И спокойный ответ Гришани:
— Альберка.
— Что за альберка? Это шприц!
— Да, шприц... Мы так зовём его.
— Кто мы?
— Бешеные.
— Кто-кто?
— Ну, наркоманы. Если тебе это слово приятнее... Где Алина?
— Я здесь, — откликнулась Алина из туалета, поднялась с пола и начала умываться.
— Что с ней? Её рвёт, трясёт всю...
— Отходняк, абстяга, сейчас впрыснем, — Гришаня вдруг резко выхватил шприц из руки растерянной, ошарашенной от такой откровенности парня Анны Романовны.
Она догадывалась, что дочь подсела на наркотики, но старалась не думать об этом, мол, ничем не обоснованные подозрения, уговаривала она себя. Молодая, перебесится за её спиной, пойдёт на работу, станет такой же, как она, серьёзной порядочной женщиной. И когда Гриша нагло, бесцеремонно выхватил у неё из руки шприц, молнией в голове полыхнуло, что дочь уже на дне, что посадил её на иглу этот мерзавец, которого она сама приютила, и взъярилась неожиданно для себя, рассвирепела, схватила Григория за шиворот и рванула к двери, взвизгнув:
— Вон из моего дома! Вон, сволочь, я не дам губить моих детей!
Гришаня легко сорвал её руку с воротника своей куртки и сильно оттолкнул от себя. Она ударилась спиной о шкаф.
— Уймись, — спокойно сказал он. — Сейчас подлечу Алину и почирикаем. Дочь пожалей!
Он прошёл мимо неё к туалету, открыл дверь. Алина, дрожа, вытирала лицо полотенцем.
— Пошли, — взял её за руку Гришаня, подождав, когда она вытрет лицо. — Сейчас полегчает.
Они быстро прошли мимо рыдающей на диване матери и заперлись в своей комнате. Анна Романовна чувствовала себя так, словно на неё свалилась и раздавила громадная каменная глыба. Ни вздохнуть, не шевельнуться. Казалось, всё погибло, всё, чем жила она. Она всегда считала себя сильной волевой женщиной, а тут вдруг мигом ослабела до зелени в глазах, до непрерывного какого-то визгливо-тонкого непрерывного воя в ушах. Она не слышала, как прошли в комнату Алина с Григорием, рыдала, обхватив голову руками, содрогалась вся со стоном и странным воплем.
Минут через десять, когда Алина с Гришаней вышли из комнаты, Анна Романовна уже не плакала, но по-прежнему, сгорбившись, сидела на диване, спрятав голову в руки. Щеки Алины зарозовели, она чувствовала приход нежного кайфа, успокоение и лёгкую приятную дрожь во всём теле.
— Успокоилась? — обратился Гришаня к Анне Романовне. — Так и надо. Теперь давай почирикаем.
— Вон! — взорвалась снова, вскочила Анна Романовна, вытянутой рукой указывая на дверь. — Вон из моего дома! Чтоб запаха твоего вонючего я больше не слышала!
Гришаня спокойно пожал плечами, с сожалением взглянув на Алину:
— Я пошёл! Насильно мил не будешь.
И направился к двери. Алина потерянно засеменила вслед за ним, говоря заискивающе:
— Я с тобой!
— Где Эдик? — крикнула им вслед Анна Романовна. — Его-то вы не посадили на иглу?
Алина резко сняла куртку с вешалки и обернулась к матери.
— Он ещё раньше меня наркоманить стал. Разве не замечала? Ослепла!
— Как ты с матерью разговариваешь? — закричала Анна Романовна.
Но в ответ услышала стук закрывшейся двери. Она снова зарыдала, снова её охватило отчаяние, снова тяжесть придавила к дивану.
Но на этом несчастья её в этот вечер не кончились, впереди ждал новый удар. На это раз от сына.
Успокоившись немного, Анна Романовна побрела на кухню, достала из холодильника и поставила на плиту разогревать кастрюлю со вчерашним супом. Заметила, что Алина с Григорием к нему не притронулись. Потянувшись к хлебнице на холодильнике, услышала в коридоре резкий звонок телефона. Даже вздрогнула от неожиданности, с беспокойством заторопилась к телефону, схватила трубку и услышала незнакомый мужской голос.
— Анна Романовна?
— Да!
— Капитан Разумихин, — представился мужчина. — Эдуард Сергеевич Чеглаков ваш сын?
— Да! — сердце у неё снова заныло, когда она услышала имя сына. — Что с ним?
— Сидит передо мной, ухмыляется... Задержали мы его с большой дозой наркотиков, сбыть хотел... Он говорит, вы судья, значит, знаете, какой срок ему светит?
— Погодите! — воскликнула Анна Романовна. — Прошу вас, товарищ капитан, не заводите дела, он несовершеннолетний...
— Семнадцать есть, — перебил капитан Разумихин.
— Погодите, вам сейчас позвонят! С самого верха позвонят! В каком он отделении? Адрес ваш, адрес? Я сейчас прилечу!
Капитан назвал адрес отделения милиции и предупредил, что ждёт час; если звонка и её не будет, он подпишет дело о задержании сбытчика героина.
Анна Романовна стала нервно набирать номер телефона Климанова. Палец срывался, приходилось заново крутить диск.
— Серёжа!.. Прости! Сергей Никифорович, беда! Помоги...
— Опять Эдик? — недовольно и сурово перебил Климанов.
— Ну да, ну да, опять в милиции!
— Что ещё натворил?
— Сбыт наркотиков!
— Этого не хватало!
— Обсудим потом... Спаси, спаси нашего сына! Заведут дело — будет поздно!
Из трубки донёсся глубокий недовольный выдох, молчание.
— Это в последний раз... Не могу я вечно опекать его. Натворит — пусть отвечает! Запомни! В последний раз! — грозно подчеркнул он.
— Спасибо, спасибо, Серёженька! Я лечу за ним!
Анна Романовна назвала адрес отделения милиции и имя капитана и начала торопливо одеваться, чтоб мчаться в милицию, суп на плите выключить забыла, а Климанов, хмурясь, с раздражением стал набирать номер телефона генерала милиции Сарычева.
Анна Романовна быстро поймала такси, по Кутузовскому проспекту, где была её квартира, они шныряли часто. Капитану Разумихину уже позвонили из МВД, когда она появилась у него. Он встретил её неприветливо, проговорил брюзгливо:
— Я отдам вам сына, отдам, подчинюсь, — глянул он на потолок, — но имейте в виду, рано или поздно он сядет. Не все такие податливые, как я...
— Я понимаю... всё я понимаю, товарищ капитан... Будем спасать! — Она протянула милиционеру свою визитку. — Вдруг пригодится, звоните, не стесняйтесь. Я вам очень благодарна!
На лестничной площадке перед дверью в её квартиру резко пахло гарью.
— Суп, — воскликнула она испуганно, нервно распахнула дверь и кинулась на кухню.
Квартира была заполнена едким дымом. Из кастрюли валил чёрный чад, но пламени не было. Суп выкипел, коптил, но вспыхнуть не успел. "Ещё минут пять, и пожара не миновать!" — мелькнуло в её голове. Представилась выгоревшая дотла квартира. Она мигом выключила газ и скинула дымящую кастрюлю в мойку. Потом обессиленно опустилась на табуретку и зарыдала, затряслась от рыданий, кашляя от дыма, а Эдик бросился к окну, распахнул его.
Судьбоносный вечер
Николай Волков неторопливо катил по Рублёво-Успенскому шоссе в Жуковку, где была дача у Алексея Андреевича Перелыгина, который пригласил своего знаменитого заместителя встретить новый 1992 год вместе со своими друзьями Сергеем Никифоровичем Климановым, Виктором Борисовичем Долговым и Александром Кирилловичем Сарычевым. Все они будут с жёнами, а Сарычев с дочерью Леной, которая была студенткой факультета журналистики МГУ. Когда она узнала, что на даче будет журналист Николай Волков, статьи которого они изучали в университете, она уговорила родителей взять её с собой. Ей очень хотелось лично познакомиться с Волковым.
Волк уже многое вызнал о своих мучителях и, когда Перелыгин мельком высказался, что на Новый год к нему на дачу приедут его давние тамбовские друзья, разными намёками навёл своего начальника на мысль пригласить его, мол, в одиночестве придётся ему встречать Новый год, не к кому приткнуться. И тот, посчитав, что Николай Петрович будет полезен при важнейшем разговоре о дальнейшей судьбе всей компании, ведь в стране произошли чрезвычайные и неожиданные события, которые перевернули жизнь всех людей, и надо думать, как лучше воспользоваться новой ситуацией, для этого они собирались в основном на даче, пригласил Волкова.
Но неожиданно против его присутствия на судьбоносном вечере стали возражать Климанов с Долговым. Перелыгин убедил их, что Волков пригодится им в будущем, ведь он был не только прекрасным журналистом, но и неожиданно оказался удивительно предприимчивым человеком, создал свой бизнес, раскрутил его так всего за полгода, что к нему потекли миллионы долларов, и уже катается на шестисотом "мерседесе". Это убедило их, и они согласились. Долгов решил, что такой удачливый бизнесмен будет полезен в его новом начинании.
Обо всём этом Волков не знал и катил теперь потихоньку по заснеженному шоссе. Не торопился. Не хотелось приезжать раньше всех, но и опаздывать тоже нежелательно. Времени было достаточно. Сбор был назначен на половину десятого. Шоссе в этот час было пустынно. Небольшой снежок, освещённый фарами, кружился над дорогой, осыпал машину, скользил по лобовому стеклу и исчезал сзади во тьме. Морозец за окном "мерседеса" был небольшой, лёгкий. Волков не слышал мягкого урчания мотора, не замечал ни снежок, ни заборы вдоль шоссе, за которыми виднелись ярко освещённые в это час дачи, ни редкие встречные машины; он в тысячный раз представлял себе свидание с теми, кому долгие годы жаждал отомстить, представлял, как увидит Зину… А вдруг она узнает его? Это ужасно осложнит выполнение задуманного. Не дай бог, не дай бог этого! Надо всё время держаться к ней правой стороной, ошеломить её изуродованным лицом, не заговаривать с ней, не обращать на неё внимания. Не дай бог не выдержит сердце, дрогнет, и она заметит это.
То, что Климанов не узнает его, — это факт! Его остерегаться не стоит, да и Сарычеву с Долговым сейчас не до него. Если даже Перелыгин, с которым он дружил несколько лет, не узнал в нём Анохина, то эти и подавно. Но Зина, Зина со своим женским чутким сердцем! Снова и снова возвращался он мыслями к своей первой, незабываемой любви. И сердце тревожно щемило. Даже на мгновение мелькнуло в голове, не вернуться ли назад? Сказать потом Перелыгину, что не смог приехать. Но эту мысль он отбросил сразу. Надо ближе узнать своих врагов, приучить их к себе и отомстить, не из-за угла, не в спину, а лицом к лицу, чтоб знали, из-за чего и за что их настигла кара Божия. Вся эта поганая четвёрка не только перед ним преступники, но и перед всем народом, перед Россией, перед Богом, и он выступает, как десница Божия.
С этими мыслями подкатил Волк к даче Перелыгина. Он её узнал издали: новенький двухэтажный кирпичный коттедж выделялся среди одноэтажных деревянных домов. Перелыгин рассказывал, что купил в Жуковке небольшой полуразвалившийся домишко на участке в тридцать соток и за год построил добротный коттедж. Перед дачей стояли три машины, значит, кто-то ещё не приехал. Все окна за закрытыми шторами ярко освещены. Мелкий пушистый снежок беспрерывно появлялся из темноты на свет от окон и неспешно ложился на крыши машин, стоявших у стены, на молодую разлапистую сосенку с заснеженными ветками.
Волк, ощущая себя разведчиком при приближении к стану врага, вылез из машины, осторожно, чтоб не хлопнуть громко, прикрыл мягко стукнувшую дверь "мерседеса" и направился ко входу меж двух белых колонн, увидел у двери на стене кнопку звонка и позвонил. Кто откроет? Открыл Олег, сын Перелыгина, увидел его, обрадовался, стал трясти его руку, поздравлять с наступающим Новым годом.
— Мама боялась, что вы не приедете. Она счастлива вас видеть, а уж папа — сами знаете!
Олег повёл его в просторный коридор, стал неуклюже помогать снимать волчью шубу, отряхнул от снежинок, повесил в шкаф. Из зала доносились весёлые голоса, смешки. Оттуда в коридор выглянула Любаша, увидела Волкова, радостно ойкнула, заторопилась к нему, обняла, чмокнула в щёку.
— Ой, как хорошо, что ты приехал!
Волк тоже приобнял Любашу, чувствуя пальцами её мягкое располневшее тело.
— Пошли, познакомлю тебя с нашими друзьями. Они о тебе наслышаны от Алёши, жаждут познакомиться.
Входя в зал, где был накрыт большой стол и располагались несколько человек, кто — сидя в кресле, кто — на диване, кто — стоя. У противоположной от двери стены на высокой новенькой тумбочке негромко работал большой телевизор, шёл концерт, но никто его не смотрел. Волк быстро окинул взглядом всех гостей и с облегчением отметил, что Зины среди них нет. И самого Сарычева тоже. Значит, ещё не приехали. При его появлении все сразу замолчали и повернулись к нему. Климанов встал с кресла, рядом с которым стояла молодая девушка. Волк принял её за дочь Сергея Никифоровича. Климанов сильно постарел, поседел за эти годы, глубокие морщины появились на лбу. Выглядел он среди прочих гостей отцом большого семейства. Его первым представила Любаша.
— Сергей Никифорович Климанов, вы, должно быть, о нём слышали? — обратилась ласково, с улыбкой к Волкову Любаша.
— Рад знакомству, — пожал Волк протянутую руку Сергея Никифоровича и глянул с ответной улыбкой на Любашу, подтвердил её слова: — Ну, кто не слышал в Москве о делах Сергея Никифоровича? Читаю, слышу, восхищаюсь!
— А это супруга его, Наташенька, — представила Любаша молоденькую девушку.
Волков кивнул ей с прежней улыбкой и слегка, мягко коснулся её руки, пожал и тут же повернулся к Долгову, стоявшему у дивана рядом с пожилой, небольшого росточка худенькой женщиной.
— Виктор Борисович Долгов, — представила его Любаша.
Долгов пожал руку Волкова, говоря:
— Я не столь известен, как Сергей Никифорович?
— Почему же, Алексей Андреевич не раз говорил мне о вас, Виктор Борисович, о ваших замечательных делах, давно хотел познакомиться.
— Ну, вот и познакомились! А эта моя любимая супруга Алла Васильевна, — повернулся Долгов к пожилой женщине, которая с некоторым смущением и состраданием не отводила глаз от его изуродованного лица.
Когда муж произнёс её имя, назвав любимой, она постаралась оживиться, протягивая руку навстречу Волкову:
— Обо мне вряд ли вы слышали.
— Как же, как же! Алексей Андреевич признавался, что мог бы завидовать вашей счастливой и долгой семейной жизни, если бы сам не был так счастлив в своей семье. Называл вас большим учёным в микробиологии. А где же ваш сын?
— У него своя компания! Молодёжь, чего им с нами скучать.
— Любовь Михайловна, а что же вы меня хозяину дома не представили? — шутливо проговорил Волк, протягивая руку Перелыгину.
Все засмеялись, а Перелыгин, пожимая ему руку, проговорил с одобрением, как близкому другу:
— Ну, молодец! Всем любезностей наговорил, всех на праздничный лад настроил, — и обратился ко всем: — Я же говорил вам, что Николай Петрович — чудесный человек во всех отношениях. Я считаю, что с этой минуты давайте к нему обращаться на "ты", и он к нам на "ты". Все мы друзья! Не возражаешь, Николай Петрович?
— С чего бы это?
— Ну, вот и хорошо... А вот, кажется, и Сарычевы подкатили, — обратился он к окну, занавески которого осветили снаружи фары машины. — Олежек, встречай, подружка твоя Леночка тоже должна приехать.
Николай Петрович напрягся: сейчас появится она. Он перешёл к окну, встал так, чтоб правая изуродованная сторона его лица была обращена к двери, где появится та, которая не выходила у него из головы все восемнадцать тяжких лет.
Сарычевы не появлялись томительно долго. Женщины, раздевшись, по очереди прихорашивались у зеркала. Первым вошёл Сарычев, был он в гражданском костюме, вошёл шумно, раскинув руки:
— Все в сборе! Как я рад видеть вас, друзья мои! С наступающим, побольше благ всем в новом году! Он ожидается очень интересным!
Он стал жать руки всем по очереди; когда дошёл до Волкова, взглянул на его лицо, некоторое смятение на миг возникло в его глазах, но тут же прежний весёлый блеск вновь озарил их:
— Николай Петрович Волков, как я понимаю!
— Он самый! И я наслышан о вас, Александр Кириллович! Алексей Андреевич часто восхищался вашей жизнелюбивой душой!
— Почему не при параде в такой торжественный день? — спросил у Сарычева Перелыгин, когда тот протянул ему руку.
— Хотел быть поближе к народу в эту торжественную ночь! В ночь, в ночь, а не в день! Не хотел пугать своими погонами и орденами, — пошутил Сарычев и обратился к входившим жене и дочери: — А вот и мои красавицы!
— Да, красавицы — это точно! — подтвердил Перелыгин.
Любаша обняла Зину на мгновение. Они поцеловались. Зина освободилась из её объятий и поздравила всех с наступающим, мельком взглянула на Николашу и сразу опустила глаза, а дочь её Лена, поздравляя всех, остановила на нём взгляд и радостно улыбнулась, кивнув ему. Волков тоже кивнул ей в ответ. Он не понял, почему она улыбнулась именно ему. Он не знал, что ей давно хотелось увидеть его, поговорить со знаменитым журналистом. Волк почувствовал желание с облегчением выдохнуть: Зина не обратила на него внимания. Первые мгновения прошли удачно.
Зина не стала приветствовать всех персонально, потому что ей было неприятно касаться руки Климанова, который лет пятнадцать назад, ещё в Тамбове, несколько раз пытался соблазнить её, однажды чуть не взял силой, еле отбилась. С тех пор неприязненное чувство к нему прочно укоренилось в её душе, не ослабевало со временем, несмотря на то, что Климанов помог мужу получить работу в Москве и после той жёсткой попытки больше не посягал на неё. Зина знала от мужа, что Любаша родила Олега не от Перелыгина, а от Климанова, и что Алёша не догадывается об этом. Знала, что у Климанова есть ещё один сын от любовницы, которую тот перетащил за собой в Москву, и что якобы Сергей Никифорович, старея, потянулся к несовершеннолетним девочкам. Всё это усиливало неприязненное чувство к Климанову.
О журналисте Волкове Зина впервые услышала от дочери, которой в университете преподавали его статьи как образец журналистского мастерства. Зине его статьи тоже понравились, но вместе с тем вызывали всегда какую-то смутную, непонятную тревогу. В отличие от дочери, желание познакомиться со знаменитым журналистом у неё не возникало. Когда она поздравляла всех с наступающим, мельком взглянула на единственно незнакомого ей седого мужчину с глубоким шрамом, уродующим его лицо, поняла, что это Николай Волков, снова почувствовала какое-то глухое непонятное беспокойство и быстро отвернулась от него, решив, что беспокойство это из-за его обезображенного лица, на которое нельзя было смотреть без сострадания.
— Ну что ж, — обратился ко всем Перелыгин. — Стол накрыт. Время десять, пора провожать этот сумасшедший год. Располагайтесь, где кому удобно, — указал он на стол.
Волк сел подальше от Сарычевых, справа, так, чтоб им постоянно было видно его изуродованное лицо, сел рядом с женой Долгова, Аллой Васильевной, с другой стороны оказался Климанов. Сергей Никифорович, как обратил внимание Волк, был всё время спокоен, солиден, немногословен, отвечал кратко, когда к нему обращались, а супруга его юная чувствовала себя стеснённо, неуверенно, должно быть, ещё не освоилась в этой компании солидных людей. Лучше всех себя чувствовал Сарычев. Он был разговорчив, улыбчив, шутлив, обращался то к одному, то к другому. А Долгов, напротив, был чем-то озабочен, хоть и улыбался, отвечал на шутки Сарычева, но, видимо, был сосредоточен на чём-то своём. Перелыгин стоя неловко открывал шампанское.
— Дай-ка сюда! — весело протянул к нему руку Сарычев.
Перелыгин передал ему бутылку, и тот ловко и быстро с лёгким хлопком открыл, не пролив ни капли шампанского, вернул бутылку Алексею Андреевичу со словами:
— Учись, студент! Открывать шампанское дело генеральское! — И тут же обратился к жене Перелыгина, которая несла из кухни новое блюдо. — Любаша, хватит хлопотать, — и скомандовал: — За стол! Шампанское теряет пузырьки. Места на столе уже нет.
— Товарищ генерал, открой и нам, — обратился к нему, протянул бутылку Долгов. — Боюсь стол залить!
— Всегда готов! — подхватил Сарычев бутылку, так же ловко открыл её и вернул Долгову, который стал наливать шампанское жене, а потом Волкову.
Зина сидела рядом с оживлённым мужем с вежливой улыбкой, не обращала внимания на шутки и слова Сарычева, изредка что-то кратко говорила дочери, сидевшей с другой стороны, та кивала и снова поворачивалась к Олегу. Видно было, что они дружны, хотя Лена была постарше парня.
— Итак, господа, у всех нолито, — по-студенчески коверкая слово и делая ударение на первое "о", стоя проговорил Перелыгин. — Давайте проводим сумасшедший год. Слово Сергею Никифоровичу!
Произнёс и сел, глядя на Климанова.
Тот возразил, вставая:
— Нет-нет, первое слово хозяину!
— Что ты, Сергей Никифорович, первое и последнее слово всегда за тобой!
— Ну, раз так, давайте подведём, так сказать, итог этому неожиданному году. Встречая его, мы и представить себе не могли, что он так закончится, что уйдёт Горбачёв, рухнет страна, исчезнет СССР...
"Вы и подточили его, как тля, вот он и рухнул", — мрачно мелькнуло в голове Волка, а Климанов продолжал говорить.
— ...грустно, конечно! Но самое главное, все мы живы-здоровы. Смотрю на ваши жизнерадостные светлые лица и чувствую, что все мы год этот провели удачно. Пусть уходит этот сумасшедший год, как называет его Алёша, в историю, проводим его с благодарностью, выразим ему признательность за то, что все невзгоды, которые он принёс, нас не коснулись. За уходящий!
Он поднял бокал, и все стали чокаться, поздравляя друг друга. Волк решил не выделяться среди врагов, протянул свой бокал к бокалу Аллы Васильевны, легонько коснулся его, улыбаясь ей, выпил немного шампанского, поставил его на стол, взял ложку из глубокой тарелки с салатом и снова взглянул на соседку:
— Вам положить?
Она пододвинула свою тарелку к салатнице, и он стал накладывать салат.
Гости переговаривались пока приглушённо, закусывали, негромко постукивали ножами и вилками по тарелкам, но после второго-третьего тоста, когда мужчины перешли на французский коньяк, за столом стало оживлённей, голоса — громче. Когда Долгов хотел налить Волкову коньяка, тот быстро прикрыл рюмку рукой и тут же потянулся к бутылке шампанского, налил Алле Васильевне и себе, потом обратился к ней:
— Как дела в вашем институте? Работает? Не отразились на нём последние события?
— Как и везде... — с горечью ответила Алла Васильевна. — Зарплату четвёртый месяц не выдают. Пол-института в челноки подались. Я-то за мужем держусь. Слава Богу, у него всё хорошо. Не нуждаемся. А так... Гулко стало в здании. Тишина. Того и гляди, институт вообще закроют.
— Да, грустно, — проговорил Волков. — Давайте выпьем за лучшие времена!
Он снова немного пригубил из бокала.
Крутые перемены
По телевизору стали показывать концерт. Любаша включила его погромче, а Перелыгин поднялся, проговорил:
— Пусть женщины наслаждаются концертом, а нам пора перекурить. Идёмте ко мне в кабинет. Там мне Любаша дымить не запрещает...
Он направился в свой кабинет, мужчины потянулись за ним. В двери Перелыгин обернулся, обратился к жене:
— Когда новый президент поздравлять начнёт, позови! Послушать хочется, что он скажет о будущей жизни!
Кабинет был просторный: массивный стол, книжные шкафы, забитые книгами, вдоль стен, два кожаных дивана и два таких же кресла.
— Располагайтесь, — указал на них Перелыгин.
Климанов неторопливо, уверенно прошёл к одному из кресел; как догадался Волк, тот любил сиживать именно на нём. Из кресла просматривался весь кабинет, и можно было следить за всеми присутствующими, не поворачивая головы. Волков подошёл к книжному шкафу, стал разглядывать корешки книг, а когда все расселись, опустился на диван рядом с Перелыгиным. На миг наступила тишина. Перелыгин, Сарычев и Долгов неторопливо возились с сигаретами, зажигалками. Климанов с Волковым молчаливо наблюдали, как они закуривают, посматривают друг на друга. Первым заговорил Сарычев:
— Ну что, дождались перемен? За что боролись, на то и напоролись.
— Прикрывают ваше министерство? — спросил Долгов.
— Без нашего министерства ни одно государство не обходится. Были союзным, становимся российским.
— Сокращают сильно? Ты остаёшься?
— Предлагают замом к Ерину.
— К Ерину? Кто он такой? — удивился Перелыгин.
— Будущий министр МВД страны.
— А Дунаев?
— Время его кончилось.
— Дал согласие? — поинтересовался Долгов.
— Раздумываю, цену себе набиваю. Конечно, соглашусь.
— Туповатый он, твой Ерин, — покачал головой Климанов.
— А к умному я бы не пошёл, — быстро шутливо подхватил Сарычев. — С умным одни хлопоты... Со мной ясно. У Алёши тоже хорошие перемены. Газета его теперь главной становится, вместо "Правды" будет указивки нам давать. Это хорошо! А ты, Сергей Никифорович, как я понимаю, теперь четвёртый человек во власти страны.
Климанов только усмехнулся на это, чуть качнув головой, как бы возражая.
— Как же, как же, — с воодушевлением подхватил Перелыгин. — Саша прав. Если вдруг исчезнут Ельцин с Руцким и Хасбулатовым, то во главе страны по должности становится Председатель Совета республики Верховного совета России. Вы, вы, Сергей Никифорович! Поздравляю! Такие перемены мне нравятся!
— Ельцин никуда не денется, — как бы равнодушно ответил Климанов. — Неделю он всего рулит страной. Посмотрим, что он нам сейчас скажет. Куда поведёт Россию…
— А у тебя, Виктор Борисович, видать, самые большие перемены? — обратился серьёзным тоном Сарычев к Долгову. — Партию Ельцин прикрыл. Куда ты теперь?
— Да, работу я потерял. Это факт!.. — ответил Долгов. — Финансами решил заняться. Банк затеял. Приглашаю всех в учредители!
— Банк — хорошее дело! — одобрил Климанов.
— И каков уставной фонд? — спросил Сарычев.
— Уставной фонд я один потяну. Главное, здание под банк надо покупать-ремонтировать, столы-шкафы-компьютеры. Много чего. Я посчитал, миллионов пятьдесят баксов уйдёт, не менее.
— С компьютерами я помогу, — вставил Волк.
Все четверо с одобрением взглянули на него.
— Если примете в учредители, могу внести свою лепту, — добавил Волк.
— Сколько же? — спросил Долгов.
— Десять! Пять лимонов — хоть завтра, — ответил Волк. — Ещё пять недельки через две.
— Это кое-что. У меня тоже десяток имеется в загашнике. А что вы скажете? — взглянул Долгов на своих друзей.
— Я больше пяти не потяну, — первым ответил Перелыгин. — Поиздержался я с этой дачей.
— Можешь записать на меня восемь, — вслед за ним откликнулся Сарычев.
— Сколько не хватает до пятидесяти? — спросил Климанов.
— Семнадцати, — быстро и с надеждой ответил Долгов.
— Записывай на меня, — кивнул головой Климанов. — Если не хватит, найдём ещё.
— Вот и ладненько! Начнём новый год с новой работы. Саша, без охраны банк не банк, — взглянул Долгов на Сарычева. — Надеюсь, ты подберёшь мне в отдел охраны серьёзных ребят из тех, кого у тебя сократят.
— Это не вопрос. Будут! — уверенно проговорил Сарычев. — Кроме того, я подгоню к тебе с полсотни фирм счета открыть.
Климанов одобрительно кивнул:
— О клиентуре мы все позаботимся. Возможности есть.
— А с меня реклама, — сказал Перелыгин. — Как зарегистрируешь, Николай Петрович возьмёт у тебя интервью. Представим как лучший банк России!
— Мужики! — со смеющимся лицом заглянула в кабинет Любаша. — Президент в телевизоре. Поздравляет! — И, по-прежнему смеясь, скрылась в зале.
— Чего смешного? — удивился Перелыгин. — Пошли, послушаем, встретим Новый год. Он обещает быть для нас интересным!
Когда они вошли в зал, часы на башне в телевизоре показывали без десяти двенадцать, но вместо президента на экране торчал юморист Михаил Задорнов.
— Не понял! — воскликнул Перелыгин.
— Новый президент, — смеялась Любаша, и все женщины улыбались, глядя на юмориста. — Слушай, поздравляет народ!
Задорнов действительно поздравлял всех с наступающим Новым годом. Мужики застыли, не понимая, почему вместо президента поздравляет юморист.
— Да уж! — воскликнул Сарычев. — Весёлый год предстоит нам. Что ж, встречать-то его всё равно надо.
И первым полез за стол на своё место.
Ближе к концу вечера, когда Любаша с Зиной и Аллой Васильевной ушли готовить постели — гости, кроме Волкова, оставались ночевать, — к Николаю Петровичу неуверенно подошла Лена Сарычева и смущённо обратилась к нему:
— Можно мне спросить у вас, Николай Петрович?
— Конечно, можно, садитесь, — указал он рядом с собой на свободный стул Аллы Васильевны. — Я слушаю.
— Мы в нашей группе в университете постоянно изучаем ваши статьи. Нашему мастеру они нравятся...
— А вам?
— И нам всем тоже. Вы не могли бы прийти к нам? Мы были бы рады встретиться с вами всей группой, задать вопросы, послушать.
— Когда? У вас же сейчас сессия начинается, не до встреч.
— Я поговорю с мастером. Мы найдём время.
— Хорошо, как договоритесь, звоните, — протянул ей визитку Николай Петрович.
— Ой, спасибо, спасибо вам! — радостно схватила визитку Лена, вскочила и убежала.
Волков видел, как она со счастливым лицом показывала визитку Олегу. Сразу же после этого он стал прощаться. Ночевать здесь ему категорически не хотелось. Он уехал, а гости сели за чай.
— Ну, как он вам? — спросил о Волкове Перелыгин, обращаясь ко всем. — Я же говорил, милейший человек!
И все посмотрели на Сергея Никифоровича, ожидая, что скажет он.
— Я бы так не сказал, — ответил Климанов. — Без всякого сомнения, человек неглупый, толковый, энергичный, себе на уме, но от взгляда его, от всего лица веет какой-то непонятной угрозой, тревогой.
— Кажется, Гельвеций говорил, что всякое величие характера вызывает чувство опасности... Но я думаю, что это из-за шрама, — вставила Алла Васильевна, которая сидела от него слева и в основном видела его не обезображенное лицо. — А вообще-то он производит впечатление интеллигентного и обаятельного человека.
— Точно, из-за шрама, — поддержал её Сарычев. — Когда он щерится, вываливается его клык, и кажется, что он сейчас перекусит тебя пополам. Жуть!
— Ну, если генерала жуть берёт, то что же говорить о нас, — засмеялся Долгов.
— Шрам убрать можно. Сейчас пластические операции запросто делают, — вставила Лена.
Зина неодобрительно взглянула на дочь: нечего вмешиваться в разговоры взрослых. Она тоже, как и Климанов, при взгляде на обезображенное лицо Волка почувствовала непонятную тревогу и старалась не смотреть на него, а он за столом сидел тихо, был молчалив, не обращал на себя внимания, разговаривал только со своей соседкой, женой Долгова, которая, услышав слова Леночки, поддержала её:
— Я ему сказала про пластическую операцию. Он говорит, что непременно сделает, как освободится, сейчас у него дел полно, — проговорила Алла Васильевна.
— Ну да, он крутится день и ночь, — произнёс Перелыгин. — Всюду успевает. И в газете он работает больше других замов, и как-то успевает крупные сделки проворачивать. Я бы так не смог!
— Я договорился с ним встретиться завтра, — заметил Долгов. — Он обещал все счета своих фирм перевести в наш банк. Пригляжусь к нему наедине и расскажу вам о своём впечатлении. Ну, а мне он показался деловым сдержанным человеком. Сразу виден северный характер!
Лена
Лена позвонила Николаю Петровичу после Рождества, сказала, что мастер наметил его встречу со студентами в феврале, после сессии, когда у них снова начнутся занятия, извинилась, что не вышло сразу, как ей хотелось.
— Ничего, Леночка, не за что извиняться, встретимся в феврале. Куда нам торопиться, — успокоил её Николай Петрович. — Как сдадите экзамены, позвоните мне, интересный материал появился. Направим от газеты в архив. Надо покопаться, можно хорошую статью сделать. Как ты к этому относишься?
— Ой, Николай Петрович, огромнейшее вам спасибо! Я сейчас прилечу, прямо сейчас. Можно?
— Во-первых, не торопись...
— А вдруг вы другому журналисту отдадите? — нетерпеливо перебила Леночка.
— Не отдадим, сдавайте экзамены, не забивайте голову. А во-вторых, давай перейдём на "ты". Видишь, я уже перешёл. Ведь мы с твоими родителями теперь одна команда.
— Ой, как-то мне неудобно, Николай Петрович! Кто вы, а кто я... Можно, я буду звать на "вы", мне так... — Лена запнулась, видимо, подбирая слово, — уютней.
— Ну, раз уютней, — засмеялся Николай Петрович. — Пусть будет так, а я, как невоспитанный таёжный человек, всё-таки буду обращаться к тебе на "ты".
— Вам можно, — улыбнулась в ответ Лена, — после экзаменов позвоню.
Позвонила она в Татьянин день. Николай Петрович поздравил её с праздником, спросил:
— Как экзамены?
— Прекрасно!
— Ты у нас отличница?
— Не совсем. Есть и "хоры".
— Гуляешь с друзьями?
— Я хотела приехать к вам насчёт работы в архиве. Вы на работе, не передумали?
— Приезжай! Это у вас праздник, а у нас обычный рабочий день.
Принял он её в своём кабинете, угостил кофе с шоколадом, рассказал, что ему в руки попал интересный материал о неправедном судействе. Студента оклеветали, обвинили в убийстве. Девятый год в заключении. Недавно арестовали настоящих преступников, которые сознались и в том давнем преступлении, а дело студента до сих пор не пересматривают.
Лене выписали удостоверение спецкора, дали от газеты письмо в архив прокуратуры с просьбой предоставить дело Егоркина корреспонденту газеты. Потом Волков сам позвонил в архив, попросил руководителя посодействовать в изучении дела спецкору Сарычевой.
Ехала в архив Лена с тревогой в душе, сомневаясь, сможет ли она без юридического образования разобраться в уголовном деле, не провалит ли первое серьёзное задание, считала, что при неудаче опозорится, окажется неумёхой не только перед Николаем Петровичем, но и перед мамой, и перед подругами, которым она похвасталась таким серьёзным заданием главной газеты страны. Лена думала, что привезут ей несколько томов дела, — она видела однажды в американском фильме, как журналисту в таком же, как у неё, случае привезли на тележке гору папок, — и приготовилась неделю-другую изучать документы. Но принесли ей всего одну не очень толстую папку.
— И это всё? — удивилась она, растерянно глядя на полную пожилую женщину, положившую перед ней дело.
— Всё.
Лена часа за два пробежала-пролистала дело. Знала бы она, что читает дело своего двоюродного брата! Узнать это ей предстояло через несколько лет. В деле было всё вроде бы логично. Убийство произошло в СИЗО, в камере. Почти все сокамерники, кроме одного и самого обвиняемого, утверждали, что Иван Егоркин был в ссоре с Романом Палубиным. Из-за чего, никто не знал. Ссора была на воле, до ареста. Сам Егоркин утверждал, что они с Палубиным были друзьями, служили вместе в Афганистане. В одном бою были ранены, вместе приехали в Москву, работали на одном заводе, женились, дружили семьями. И никогда не ссорились, делить было нечего.
Ей показалось странным только то, что судья Анна Романовна Чеглакова как-то доверчиво приняла показания сокамерников, ни тени сомнения у неё не возникло в виновности Егоркина, и наказала она его слишком сурово, правда, по совокупности. До убийства она же выносила Егоркину приговор по другому делу, за которое он и оказался в СИЗО, — по статье за хулиганство с нанесением телесных повреждений средней тяжести. Защищая жену, он жестоко избил трёх хулиганов. Зацепиться, по мнению Лены, было не за что. О чём писать, как выстроить статью? Она стала внимательно вчитываться в каждое слово в документах, но не успела перечитать, читальный зал закрывался. Она отложила дело на завтра.
Вечером позвонила Николаю Петровичу, рассказала о своих сомнениях. Он ещё был на работе.
— Я не думал, что ты прочитаешь дело за один день, — ответил Волков. — Приезжай ко мне на работу. Я тебя ознакомлю с кое-какими документами.
Он передал ей копии заявлений в прокуратуру Веника и Бульдога о явке с повинной.
— Прочитаешь дома и поймёшь, что писать. Будут вопросы, звони!
На другой день Лена уже по-иному читала протоколы допросов Бульдога — Юрия Сибелина, и Веника — Вениамина Круглова, да и другие документы виделись ей теперь совсем под иным углом.
Через неделю она принесла статью Николаю Петровичу. Он прочитал при ней, одобрил:
— Хорошо! Я чуточку поправлю. Совсем чуть-чуть, стилистически, и отдам в "Московские новости".
— Почему не у вас?
— У нас серьёзная государственная газета. Судебные дела мы не трогаем. А тут дела московские... Не волнуйся, напечатают... Ты под своим именем хочешь напечатать? Может, псевдоним возьмёшь?
— Зачем? — удивилась Лена.
— Дело судебное. И прокуратура затронута, и суд... А они не любят этого. Подумай!
Другого опасался Волков: боялся, что газета со статьёй случайно попадёт в руки Климанову или Анна Романовна, прочитав, — а она непременно прочитает, доброжелатели передадут, — пожалуется Сергею Никифоровичу, и тот увидит, что статья написана дочерью друга, и у Лены будут проблемы. А Лена после его слов задумалась, и Волков предложил ей псевдоним:
— Фамилия твоя происходит от птицы...
— Да, я знаю, сарыч — это ястреб.
— Не просто ястреб, а змеелов. Хорошо будет звучать — Елена Змеелов. Как тебе?
— Звучит, — засмеялась Лена. — Подписывайте!
Через неделю статья появилась в либеральной газете "Московские новости". Николай Петрович отправил вырезку из газеты в лагерь на имя подполковника Чернова. А ещё через неделю Захар сообщил ему, что из лагеря поступил сигнал, что Егоркина с вещами отправили в Москву.
Алина и Гришаня
Алина с Гришаней возвращались в автобусе с рынка, где они время от времени подрабатывали. Жили они теперь на первом этаже пятиэтажки в однокомнатной квартире, которую снимали у древней старушки. Её взяла к себе доживать пожилая одинокая дочь. Снимали квартиру за небольшие деньги. Она была запущена, грязна, с пыльными стеклами на окнах без занавесок, с не выветриваемым гнилостным запахом старости и плесени. Стены и потолок душной от тёплой сырости ванной комнаты были почти все в чёрной плесени. И сама ванна, бывшая когда-то белой, теперь была грязно- желтоватого цвета, с тёмными разводами. В прежние времена ни Алина, ни Григорий, выросшие в интеллигентных семьях, которые следили за чистотой, убирали, мыли квартиру, если не сами, то приглашали уборщиц, в прежние времена они ни за что не полезли бы мыться в такую ванну, не задержались бы в такой вони больше пяти минут. Но денег на приличное жильё у них не было, а эта, вонючая, была им по карману. Приехали они снимать квартиру у толстой пожилой дочери старухи под кайфом, когда всё вокруг кажется радужным, запахи притупляются, а грязь не так бросается в глаза.
Алина, почувствовав себя хозяйкой квартиры, попыталась вечером почистить ванну, но застарелая грязь не поддавалась. "И так сойдёт!" — решила она и стала набирать воду.
Только утром, когда они проснулись в чужой затхлой постели, свежими глазами оглядели своё первое жилище, ощутили запах, вызывающий тошноту, несмотря на то, что за ночь они немного придышались к нему, оба почувствовали беспокойство за своё будущее, непонятные печаль и тревогу, но дурь быстро прогнала душевное томление, снова стало казаться, что в будущем станет всё прекрасно, впереди беззаботная жизнь.
Но деньги кончились, где-то нужно было их брать, и они подались на рынок, стали подрабатывать. Рады были каждой копейке. Они слышали разговоры челночников, слышали об их успешных выездах за границу, когда удавалось хорошо сбыть товар, быстро срубить хорошие бабки, и стали мечтать, обсуждать между собой тур за границу. Выяснили, что раз в неделю с рынка в Турцию ходит автобус с челночниками, можно договориться с водителем, заплатив ему. Но у них не было денег ни на оплату дороги, ни на закупку товара, а сумма нужна значительная, иначе смысла не было кататься в Турцию. Где взять деньги? Это был главный вопрос, который они обсуждали теперь каждый вечер, придумывая разные, самые фантастические варианты.
И сейчас, когда они в переполненном автобусе возвращались с рынка, думы у Гришани были о том же: где взять деньги? Стоял он безмолвно в середине автобуса, прижатый пассажирами к Алине. Одной рукой обнимал её за талию, а другой держался за поручень спинки сиденья, на котором читал распахнутую газету пожилой мужчина в потрёпанной кроличьей шапке с вылезшим кое-где мехом. Изредка мужчина что-то негромко говорил сидящей рядом с ним пожилой женщине, видимо, жене. Гришаня не обращал на них внимания, пока не донеслись до него знакомые слова: судья Чеглакова. Он встрепенулся, стал прислушиваться. Мужчина показывал жене газету со статьёй, название которой было написано крупно: "Пора исправить кривосудие!"
Гришаня толкнул рукой в бок Алину. Та взглянула на него. Он указал ей глазами на газету.
— Ты чего? — не поняла Алина.
— Статья, — шёпотом ответил ей на ухо Гришаня.
Алина взглянула на газету и дёрнула плечом.
— И что?
— Потом, потом, — шепнул он ей, вспомнив, что на их остановке есть киоск "Роспечати".
Выйдя из автобуса, Гришаня сразу торопливо направился к киоску, купил "Московские новости", тут же развернул, нашёл статью, взглянул на неё и указал Алине:
— Здесь о твоей мамашке!
— Не может быть!
— Дома почитаем.
Пришли, разделись и сразу за газету. Гришаня читал вслух, а Алина охала. Когда закончил, Алина проговорила с убитым видом:
— Её теперь судить будут...
— Вряд ли, — ответил Гришаня. — Судебная ошибка. Умысла нет. Могут выговор дать за халатность.
— Хороша ошибка... Десять лет почти человек потерял...
— Это да, выпустят, компенсацию дадут. А мамашку могут с работы погнать.
— Не выгонят! — уверенно ответил Алина, вспомнив о Климанове.
— Почему?
— Климанов защитит.
— Что за Климанов?
— Большой человек. Второй человек в Верховном Совете после Хасбулатова. Председатель Совета республики.
— И что ему за дело до какой-то судьи?
— Он отец Эдика!
— Во как! Мамашка была женой такого человека?
— Женой не была... Он нас в Москву перевёз из Тамбова...
— Интересно! Что же ты молчала?
— Я его уже лет семь не видала...
— А-а-а, — вдруг вспомнил Гришаня об аресте Эдика при попытке сбыть украденный у них героин и непонятном его освобождении — даже уголовного дела не завели. Гришаня считал, что мамашка помогла, а тут, оказывается, за их спиной такая сила. — Это он вызволил Эдика из ментовки!
— Он его оттуда раз десять вытаскивал.
— Может, к нему за деньгами обратиться? — осенило Гришаню. — Я думаю, у него бабками гараж забит.
— Нет, не надо, — покачала головой Алина. — Лучше к матери, пока она в суде работает. Выгонят, бабки кончатся.
— Нам нужна капуста... и немало...
— У неё есть...
— Откуда?
— Все судьи взятки берут.
— И мамашка?
— Она разве рыжая?
— Она нам не даст. Не поверит после нашего скандала. Мы это уже обсуждали. От неё можно потребовать разменять квартиру, ведь в ней есть и твоя доля. Или пусть выплатит деньги за твою долю.
— Бесполезно. На это она не пойдёт.
— Тогда только к Климанову. Это выход!
— Ну да, а как с ним встретиться?
— Позвонить!
— Ага, так он и возьмёт трубку. У него теперь семь помощников.
— А ты представься дочерью...
— Нет... Не хочу...
— А тебя что, палкой ударят? Представься, и всё.
— Может, попробовать? — нерешительно проговорила Алина. — Вдруг получится? Он со мной всегда был ласков, подарки привозил.
— Ну вот, давай действовать! Проси в долг десять кусков капусты. Скажи, прокрутим — вернём до цента.
— Ты говорил, что на первый раз хватит пяти кусков.
— Проси больше. Для него десять кусков, как для нас десять копеек.
— А как мы его телефон узнаем?
— Поехали в Верховный Совет. В справочной узнаем.
И они, не откладывая, тут же покатили на Краснопресненскую набережную. В справочной узнали телефон Климанова, и Алина, волнуясь, позвонила в приёмную Председателя Совета республики, попросила соединить с Сергеем Никифоровичем.
— Кто его спрашивает? По какому вопросу?
— Алина, дочь... по личному...
— Дочь? — недоверчиво переспросил помощник Климанова. — Алина?
Помощник нажал кнопку аппарата и сказал:
— Сергей Никифорович, вам дочь звонит. Соединить?
— Дочь? — удивился Климанов.
— Говорит, Алина, дочь!
Сергей Никифорович хотел бросить трубку, но услышав имя, вспомнил дочь Анюты и с беспокойством и досадой запнулся на миг и, решая, отключиться или взять трубку. Ему представился костлявый ласковый подросток, каким он видел в последний раз Алину, и, делая голос радостным, ответил помощнику:
— А-а, крестница! Алиночка! У меня этих крестников в Тамбове восемнадцать штук. Всех не упомнишь. Соединяй!.. — услышав голос Алины, продолжил говорить таким же благодушным голосом, стараясь не показать, что звонок его не обрадовал. — Здравствуй, Алиночка! Рад тебя слышать. Случилось что? С Эдиком? С мамой?
Он ещё не знал о статье в "Московских новостях".
— Нет, с ними всё в порядке. Я по личному... Сергей Никифорович, мне надо встретиться с вами на минуточку. Всего на минуточку!
— А по телефону?
— По телефону сложно.
— Ты где?
— Я в бюро пропусков Верховного Совета. Закажите пропуск.
Он глянул на часы. Через сорок минут ему нужно было быть в банке Долгова. Машина ждёт у подъезда.
— Я уезжаю... Я сейчас сам спущусь. Жди меня там.
Он стал неторопливо надевать пальто, думая, зачем он понадобился Алине. Он знал от Анны Романовны, что дочь её закончила МГИМО и работает в народном суде. Значит, у неё всё должно быть в порядке. Может, работу поменять хочет? Это несложно. В этом деле он ей поможет. Думая об этом, он направился к лифтам. Спускаясь в лифте, вспоминал, как радостно встречала его маленькая Алиночка, когда он приезжал в гости к её матери, ведь он всегда привозил ей какую-нибудь забавную игрушку.
Вышел из подъезда, где его ждала служебная машина, кивнул водителю, мол, сейчас поедем, и направился к двери в бюро пропусков. Заглянул туда, окинул взглядом небольшое помещение. У двух окошек толпилось в очереди несколько человек. Алина стояла у стены рядом с телефоном. Климанов кивнул ей, позвал на улицу.
— Ты так худющей и осталась, — сказал он ласково, когда она вышла к нему.
— Сейчас модно так, — улыбнулась она смущённо.
— Я действительно спешу, — взглянул он на часы. — Что у тебя?
— Я не задержу, я быстро, — затараторила Алина. — Мне просто больше не к кому обратиться. Я вспомнила, как вы ко мне ласково относились, и решилась. Простите меня...
— Ладно, ладно, говори, что за проблема?
— Мы с мужем решили бизнесом заняться, съездить в Турцию за товаром, а денег начать своё дело нет... Мы отдадим! Заработаем и всё до копеечки вернём!
— Сколько надо?
— Десять тысяч...
Климанов понял, что не рубли она просит. Сумма для него была пустяковая, на раз в ресторан сходить, вспомнил, что в кошельке сейчас восемь тысяч долларов и полез в карман, обратив внимание на растерянный и влюблённый взгляд на него Алины. В голове его невольно мелькнула мысль: "Стара она для меня!" И тут же отметилось, что и подростком она не привлекала его внимания: слишком худа, костлява; он любил девочек покруглее, помягче.
Он вытащил из кошелька пачку долларов и протянул Алине, говоря:
— Здесь восемь тысяч... Как мама?
— Как всегда!
— А Эдик? Не взялся за ум?
— Не знаю. Мы отдельно живём. Спасибо вам, Сергей Никифорович! Мы всё вернём!
— Ладно, ладно, — погладил её по плечу Сергей Никифорович. — Мне ехать пора!
И отправился вдоль здания к машине, ощущая в душе какое-то лёгкое и благостное чувство, которого давно не испытывал, может быть, с тех тамбовских времён, когда приносил маленькие безделушки пятилетней девчушке Алиночке, которая встречала его на пороге солнечной искренней радостью, искренним смехом. Алина проводила его благодарным взглядом и с жизнерадостной улыбкой побежала в другую сторону, где на лавочке её ждал Гришаня. Он вскочил, когда она подбежала к нему.
— Я видел! Я всё видел! Силён дед! Сколько? Десять?
— Восемь. Всё отдал. Больше у него не было.
— Ну, теперь заживём! Мы прекрасно заживём, Алиночка! Вот увидишь! Главное — первоначальный капитал!
А Климанов сел в машину и коротко бросил водителю:
— В банк!
Машина тронулась, и в это время раздался звонок телефона мобильной связи системы "Алтай", установленного в машине. Климанов снял трубку. Звонил Макеев Андрей Алексеевич, бывший тамбовский следователь, которому Климанов лет пятнадцать назад помог перебраться в Москву. Свои преданные люди всегда нужны. Макеев все эти годы работал на Климанова, выполнял личные деликатные поручения. Полгода назад Макеев ушёл из органов и открыл кооператив, который выполнял функции сыскного агентства.
— Всё готово, — услышал Сергей Никифорович в трубку. — Когда?
— Подумаю, перезвоню! — с удовлетворением ответил Климанов и положил трубку.
Он зримо представил, как будет ласкать очередную нимфетку на тайной квартире, которую он использовал для сладких утех, почувствовал, как сердце забилось сильнее, глубоко вздохнул и ослабил галстук.
Банк
В банке Долгова было совещание учредителей. Приехали все пятеро друзей. Короткий доклад сделал Председатель банка Виктор Борисович Долгов. Он рассказал о прекрасных финансовых делах, о вновь открытых филиалах банка в крупнейших городах России, но главной новостью в его докладе было то, что денег в банке скопилось слишком много, надо во что-то инвестировать. Алюминиевая промышленность уже поделена, да и слишком криминальна она, нефтяную пока государство придерживает, не приватизирует, а золото добывать разрешено.
— Я заинтересовался интересной информацией об открытом ещё в 1961 году крупнейшем в мире месторождении "Сухой Лог" в Иркутской области, — рассказывал Виктор Борисович. — Представляете, открытые запасы там составляют 2,956 тысячи тонн золота и 1,541 тысячи тонн серебра. Это сорок миллионов унций. В мире больше таких зарегистрированных запасов золота и серебра нет. Предприятие при выходе на проектную мощность будет выпускать шестьдесят тонн золота в год в течение сорока-пятидесяти лет. Выпуск серебра должен в год составить почти двадцать тонн.
— Открыто в шестьдесят первом году, почему же до сих пор не начата разработка месторождения? — спросил Сергей Никифорович.
— Только потому, что "Сухой Лог" находится от Бодайбо в ста тридцати семи километрах, а до ближайшей железнодорожной станции на БАМе Таксимо — 357 километров. Туда нужно будет прокладывать дороги, вести линию электропередачи, да к тому же поблизости нет электростанции, которая могла бы обеспечить промышленную добычу золота. Надо строить свою. Большие инвестиции требуются, потому-то и нет охотников вкладывать в дело, хотя лицензия на разработку месторождения сейчас у австралийской фирмы "Star Technology Systems", но она не торопится начинать работу. Может быть, нам взяться? — спросил Виктор Борисович. — Шестьдесят тонн золота в год — это не шутка.
— Прикидывал, какие потребуются инвестиции? — снова спросил Сергей Никифорович.
— На сегодняшний день в пределах пятисот миллионов баксов.
— А сколько у нас в загашнике?
— Миллионов сто наскрести можно.
— А остальные где возьмём?
— Можно часть взять в Центробанке, скооперироваться с каким-нибудь банком, взять кредит, выпустить акции.
— Золотодобыча — дело хорошее, — сказал Сергей Никифорович. — Но слишком накладных расходов много. Строить электростанцию, дорогу почти в сто пятьдесят километров по тайге, да и по болотам, наверно. Не один год уйдёт, прежде чем пойдёт добыча. Можно все деньги расфурычить без толку. Я предлагаю подождать, приглядеться, но повторяю, по-моему, золотодобыча дело заманчивое! А каковы мнения у других акционеров?
— Сергей Никифорович прав, — первым высказался Волков. — Надо подождать!
И Сарычев с Перелыгиным поддержали Климанова.
— Что ж, подождём, присмотримся, — подвёл итог заседания Виктор Борисович.
После этого заседания в голове Коли Волка стал зреть план мести процветающему банкиру.
(Окончание следует)
ПЕТР АЛЁШКИН НАШ СОВРЕМЕННИК № 8 2023
29.10.2023
Направление
Проза
Автор публикации
ПЕТР АЛЁШКИН
Описание
Нужна консультация?
Наши специалисты ответят на любой интересующий вопрос
Задать вопрос