ПОЛИНА МИХАЙЛОВА НАШ СОВРЕМЕННИК №6 2024

СЛАБЫМ ПОКОРЯЮТСЯ МОРЯ

РАССКАЗ

1

В апреле, за неделю до Пасхи Тая улетела на Северный полюс.
Папа накупил посыпок для куличей, ванилина, декоративных цыплят — они еле-еле стояли на своих красных пластмассовых ножках. Глаза у них были полупрозрачные, бисерные, посередине — дырочка. Папа впервые оставался на Пасху один, без Таи.
Вечерами он возвращался пораньше, и Тая играла ему на блокфлейте. Играя, она любила распахивать двери одновременно и в зал, и в спальню, и в ванную: так акустика лучше. На плите, побулькивая, варились яйца в луковой шелухе: папа решил покрасить их заранее, чтобы успеть сделать это вместе с Таей, и варил в несколько подходов. Иногда он останавливал дочку, поворачивая свою широкую чёрную голову в сторону окна и трогая подушечками пальцев те места, где растут усы. Почти весь низ папиного лица был в короткой щетине, которая вкусно пахла нежностью и древесным одеколоном.
— Ну что, решила поступать в консерваторию?
— Не знаю.
Тая сомневалась. Ей казалось, что для того, чтобы занятие превратилось в дело жизни, с ним должно что-то произойти. В таком случае оно просто обязано стать больше, чем распахнутые двери в комнатах, пасхальные вечерние репетиции и народный оркестр в музыкальной школе.
Школьников, участников Большой арктической экспедиции на Северный полюс, собирали запросто и играючи, по всей столице. Каждый ребёнок казался экзаменаторам — полярникам, педагогам и работникам культуры — средоточием мыслимых и немыслимых возможностей. Ведь в глазах взрослых за плечами у всех детей до поры до времени маячит ярлык “всё ещё впереди”. В Арктике школьников планировали разделить на два отряда: “Полюс” и “Барнео”, по шестёрке в каждом. Отряду “Полюс” предстояло достигнуть на лыжах Северного полюса, отряду “Барнео” — провести ряд научных исследований на одноимённой дрейфующей станции на льдине.
Когда предварительные тесты закончились, и Тая узнала, что поедет на сборы вместе с оставшейся “тридцаткой” кандидатов, ей было интересно разглядеть заранее, кто они — те, кому предстоит покорить Арктику. Тренировки тридцатки проходили по всему Подмосковью: в Звёздном городке, в дайвинг-клубе, на поисково-спасательной станции (чтобы переплыть полыньи в полной арктической экипировке) и с радисткой в каком-то поле, с которого только что сошёл снег перед прилётом грачей.
“Где они зимуют? — думала Тая о грачах во время последней тренировки, — в Средиземноморье, в Казахстане? Далеко. А кто-то из нас через месяц будет в Арктике”.
Тая запомнила тот вечер, когда узнала, что полетит. Они с папой сидели в большом книжном на Новом Арбате; Тая искала там нотную тетрадь и заметила, что у неё на ладонях мозоли. В голове звенело. Папа ждал на втором этаже в кафе, читал книгу и что-то напевал. Позвонили.
Тая успела броситься на второй этаж к папе, поцеловать его в одеколонистую шею и сообщить новость. От радости папа стал напевать песню громче, сбившись с текста. Тая рассмеялась на весь книжный. Папа пел “Песенку о капитане”.
Вместо: “Только смелым покоряются моря!” — у него получилось: “Только слабым покоряются моря!”
— Ёпэрэсэтэ, — остановился папа, — короче, дочка, ты крутая.
После звонка у Таи сразу же сел телефон. Когда они с папой вышли на улицу, Тая унесла с собой полумрак книжного и ряды незвучащих сонат. Вот такая она была: с нотной тетрадкой в рюкзаке, с мозолями на руках и безумно желавшая попасть на верхушку Земли.

2

Полетели девятнадцатого днём из аэропорта Жуковский. С “Полюсом” вылетал командир Богдан Шпаро, с отрядом “Барнео” — научный руководитель Илья Алексеевич Смирнов. Рейс трижды откладывали на сутки. Льдина полярной станции трескалась, отчего на неё было опасно сажать самолёты. Ждали. Подолгу сидели в аэропортной “Шоколаднице”, разговаривали, потом всё-таки разъезжались на электричках домой. Так три раза. И, наконец, девятнадцатого апреля улетели.
Больше, чем со своим отрядом, Тая сблизилась с ребятами из “Полюса”. Почти все они были лыжниками, и их экспедиционной целью было побывать на льдине, дойти до полюса и ещё больше полюбить мир. Они были простыми и любили жить: Тая легко нашла с ними общий язык. Женя Голубева из “Полюса” набрала с собой учебников для подготовки к ЕГЭ по биологии. Тая подружилась с ней и её братом Валерой. Тае нравилось Женино трудолюбие, которое оттеняло вычурную учёность ребят из “Барнео”; а ещё нравились Женины глаза. В Таином отряде, напротив, все были разными: шесть школьников занимались шестью направлениями исследований. Девушка Ника, выступавшая с проектом против туризма в Арктике, за неделю переделала этот проект в “За туризм: почему москвичам надо иметь в виду экологический отдых на Арктическом севере” и планировала разработать несколько туристических полярных маршрутов. Витя Мажаев, заядлый биолог, надеялся найти в Северном Ледовитом океане новые формы жизни (что, на удивление всем, случилось), лысый амбал Салтыков (из-за чего читающая часть отряда сразу же дала ему незатейливое прозвище Щедрин) уже несколько лет составлял методички по питанию спортсменов в Арктике. Четвёртый участник, физик Коля Русев, был метеорологом. Пятый, Санечка, парень из православной семьи, красивый той чёрно-розовой красотой, которая так редко встречается у россиян, занимался гляциологией, анализировал химический состав льда и снега, а ещё хотел стать ближе к Богу. Словом, компания была та ещё.
У всех ребят было либо крепкое здоровье, либо усмирённый суровыми тренировками, подготовленный организм. По дороге, сидя в МЧСном “суперджете”, и перед пересадкой на полярный самолёт-”чебурашку”, Тая вспоминала, как изнурительно проходили сборы. Она сминала в себе предчувствие, что на льдине будет сложнее, чем на тренировках, но все пожилые полярники, которых ей приходилось встречать, говорили, что будет легче. Командир же, Богдан Шпаро, советовал ребятам никого не слушать и готовиться как следует.
Тая часто прокручивала в памяти их первую встречу. На сборах, в подмосковной Рузе, когда уже по-весеннему запахло юностью, но с площадок под тренажёрами и рубиконами ещё не сходил почерневший снег, пятнадцать кандидатов собрали в коридоре спортивного санатория. Из кабинета, делящего коридор, как отрезок, напополам, вышел поджарый и слегка поседевший мужчина в кофте-флиске и ботинках Salomon. Каждый по очереди выходил вперёд и рассказывал про свой проект: план исследований в Арктике. Когда очередь дошла до Таи, командир Шпаро, не дожидаясь её слов, бросил:
— Образование?
— Литовская гимназия номер 1247 имени Юргиса Балтрушайтиса, географический класс, — отчеканила Тая.
— Нет, меня интересует не география. По блокфлейте? Консерватория? Колледж?
— Только музыкальная школа.
Зачем в документах её арктического исследования указали флейту? Кто это сделал? Тая боялась, что вместе с копной её рыжих волос занятие флейтой окончательно испортит первое впечатление командира. Ведь настоящие Таины планы были куда серьёзнее: она уже видела, как расставляет на ледовой базе метеостанции вместе с Колей, изучает химический состав льда вместе с Санечкой, а потом оформляет все данные в красивые столбики и публикует под хлёстким названием в научном журнале. Тая была уверена: Богдану Шпаро нужно именно это, а не деревянная дудочка.
Шпаро опросил оставшихся и захлопнул за собой дверь, напевая негромко ми-минорный концерт Вивальди для флейты с оркестром.
Дорога до полюса прошла быстро. Сначала прилетели на “суперджете” на Шпицберген; в городке Лонгйир экспедиционный экипаж поместили в амбар переодеваться. Быстро, как под счёт на тренировках, подростки сменили московские джинсы и ветровки на фирменные комплекты полярной униформы в несколько слоёв. Во время переодевания из одного из баулов выкатилась блокфлейта. Она покатилась, и Тая выскочила за ней в одной штанине термобелья, которое было велико.
Ника предложила Тае взять бельё на размер меньше.
— Для полярников XS не шьют формы, — загудел Щедрин.
В самом деле, полярное термобельё было только размера М, штаны, даже самые маленькие и предположительно женские, волочились по полу, а размер войлочных сапог начинался с сорок второго.
Кто-то, голосом послабее, стоявший рядом с Щедриным, добавил:
— Особенно для флейтистов.
“Вот они, — подумала Тая, натягивая вторую штанину, — будущие герои”.
И ответила:
— Я сама не знаю, почему меня взяли.
Щедрин и участники отряда “Барнео” не догадывались, как много раз Тая задавала себе вопрос: почему именно она оказалась в этой компании будущих профессионалов, среди химиков, биологов, метеорологов, лыжников и бывалых полярников? Этот вопрос мучил её и сковывал. Но вместе со скованностью Таю заполняло то невыносимое и опьяняющее чувство, которое несчастных посещает только в молодости, счастливых же — всегда: желание разговаривать с миром и ждать таинства этой встречи.
После переодевания к выходу из амбара подлетел “чебурашка”. Все уселись, поднялись невысоко к небу, и Тая думала только о том, как роскошна и красива Земля. Русская Арктика.

3

Больше, чем торосов или медведей, Тая боялась одного: не мыть девять дней голову.
Впрочем, по белым медведям участникам экспедиции тренеры раздали брошюрку, большинство из тезисов которой ребята поневоле воспринимали юмористически. На брошюрке было написано: “Рекомендации по БМ”; на развороте расшифровывалось: “Рекомендации по предотвращению конфликтных ситуаций между человеком и белым медведем для компаний, работающих в Арктике”. Вот некоторые из тезисов, которые содержала брошюрка:
“Белые медведи не реагируют на звук выстрела из огнестрельного оружия, поскольку привыкли к треску ломающегося льда”.
“Для защиты от белого медведя и одновременно предотвращения причинения животному вреда рекомендуется “электропастух” с напряжением импульса 7500-9500 В и энергией импульса 0,5-0,7 Дж”.
“К источнику запаха белый медведь практически всегда подходит с подветренной стороны”.
Резюмировали брошюрку утешительные слова, обведённые рамочкой:
“Помните! Убежать от белого медведя невозможно”.
Когда “чебурашка” приземлился на полярную станцию, на заранее подготовленную, недавно построенную десантниками взлётную полосу, отряды школьников уже встречал весь состав ледовой базы “Барнео”. В него входили двадцать станционных механиков, повар и врач в одном лице, отсутствовавший в тот момент на месте директор базы и четверо учёных, которые должны были уехать через два дня.
На льдине стоял полярный день. Солнце ходило вокруг хозяйственной будки: в полдень — вверх, вечером — в сторону, “ночью” — вниз, по кругу и снова по кругу. Механики шутили, что на полюсе можно воплотить расхожую городскую мечту: иметь в сутках больше, чем двадцать четыре часа, “установив” для себя какие угодно сутки.
Отряд “Полюс” отбыл со льдины на второй день. Долго надевали лыжи, по многу раз проверяя их и перестёгивая, пересчитывали волокуши, переговаривались, пели, заготавливали запасные лыжи. Командир Богдан Шпаро, отбывавший вместе с “Полюсом”, обходил отряд. Его можно было распознать за километр по спокойным, по-звериному плоским и уверенным шагам. Все продолжали стоять спиной. Вдруг Шпаро развернулся, и Тая увидела его доброе и упрямое, обмороженное лицо. Удивительно было, что этот, вот этот человек, который стоял перед ней, несколько лет назад в полярную ночь дошёл на лыжах до Северного полюса за восемьдесят четыре дня; что имя его записано в Книге рекордов Гиннеса. Тае показалось, что командир задержал взгляд на ней.
— “Капитан, капитан, улыбнитесь!” — крикнули ему.
Шпаро пристегнул лыжи.
— Пошли, — скомандовал он “Полюсу”.
Скрипя снегом, отбыли. Вообще скрип снега — единственный звук, который был слышен на станции и за её пределами. Во всех местах Земли зимой этот звук напоминал Тае полюс. Но больше всего — другой. Звук блокфлейты.

4

После отбытия “Полюса” у исследователей на “Барнео” началась своя жизнь. Научный руководитель отряда, Илья Алексеевич, доцент кафедры океанологии МГУ, покоривший Эверест, казалось, был создан для работы в ограниченном пространстве, на льдине. Стройный, тактичный, он умел поддержать каждого (за житейской мудростью к Илье Алексеевичу в Великую среду пришли даже механики; многие советовались о любовных делах, некоторые исповедовались).
Витя подготовил микроскопы, крошечные коричневые бутылочки и инструменты, чтобы делать заборы планктона из Северного Ледовитого океана; Коля распаковал замотанную в семь слоёв пузырчатой плёнки метеостанцию; Щедрин по четыре раза в день бегал с Витей к океану — с планктонной сетью, бутылочками и карандашом с пластырем (гелевая ручка же замерзала!), а оставшиеся полдня просиживал с механиками за каждым приёмом пищи, досконально записывая всё, что они едят. Не обходил даже перекусы. Бывало, механик хотел съесть или выпить что-нибудь так, чтобы никто не видел (мало ли, по какой причине, — у всех бывает!), а Щедрин тут же настигал его с блокнотом.
— Плюс сто семьдесят семь калорий! — голосил он. — Записано.
Санечку с Таей посадили на радиоприёмник: ежедневно в 10:00 они должны были выходить на связь и по возможности отвечать на вопросы добравшихся до них журналистов. Именная радиоволна, на которой у “Барнео” была возможность связаться с Большой землёй, называлась RI-18 POL.
“Радио Иван-восемнадцать Павел Ольга Леонид”, — повторяли, как молитву, ребята.
— Сань, а ты веришь, что на полюсе мы ближе к Богу? — спросила однажды Санечку Тая.
— Да, — ответил Саня, покраснев. — “Как идти на край света, коли не завершена ещё борьба со страстями в душе? Как оставаться, когда несметное количество душ, не слышавших слова Христова, обречено вечной гибели?”
Ежедневно в семь вечера (когда солнце находилось снизу от хозяйственной будки), связывались по спутниковому телефону с “Полюсом”. Все садились кружочком вокруг Ильи Алексеевича. Говорил он и изредка — кто-то из участников отряда. От “Полюса” говорил Шпаро. Тая любила эти вечера. Мысленно Тая шла с ними, с “Полюсом”. Она тоже хотела в тот отряд, но была, как метко суммировал Щедрин, полярником XS; ум и худоба оставили её на ледовой станции.
Диалоги были стандартными. Например, такими:
— Алло! На связи “Барнео”. Богдан, слышишь нас?
— Илья, привет! Рады слышать.
— Как у вас дела? Какая погода? Какие координаты? Слушаем.
— Температура минус 30. Солнце. Состояние участников отличное. Дрейфуем по 30-му меридиану. Как продвигаются исследования?
— Отлично! Работа кипит. Ребята передают тебе привет.
На “Барнео” участники Большой арктической экспедиции были не одни. Приезжали “гости”. Кто-то запомнился Тае больше, кто-то меньше, да и самих гостей было немного.
Две тридцатилетние француженки, аспирантки Университета имени Марии Кюри; группа израильских лыжниц; несколько польских детей, больных раком. На полнедели приехал Арон Пеньков с сыном. Их приезд произвёл фурор среди школьников. У Арона был свой банк, название которого вторило этой округлой фамилии, бывшей у всех на слуху. Пока все стеснялись подойти к Арону, Тая уже вовсю общалась с ним.
Отслеживали дрейф. Первое действие, которое совершали полярники, только открыв глаза, — не умывались и не чистили зубы, а проверяли координаты. За ночь льдина отдрейфовывала на один-два километра. На Большой земле такого нет: мы встаём, и у нас не возникает вопросов, в какой точке города мы проснулись.
Ещё на материке Тая часто думала, зачем Богдану Шпаро понадобилось организовывать подобную экспедицию. Сын известного полярника и сам талантливейший путешественник, Шпаро не нуждался более в достижениях для себя. По уникальному складу своей души он был идеальным кандидатом на должность “учить других убивать драконов”. Он часто говорил о важности мечты. Сегодня важные школьные показатели — число решённых олимпиад и сто баллов на ЕГЭ. Но не менее важный показатель — наличие у молодых людей “полюса”, который хочется покорить.
В Таю вжились эти слова. Теперь, в экспедиции, она путала их со своими. Пока однажды отряд “Полюс” не застрял в метели в пятидесяти километрах от Северного полюса. Это случилось на Пасху.

5

В этот день работа на станции отложилась на два часа: с утра все раскрашивали яйца. Краски, которые привёз с собой Санечка, застыли (кто-то вынес их из палатки вместе с остужавшимся кипятком и забыл). Даже механик Заур присоединился ко всеобщей суматохе и рассказал, что его сестра в Ингушетии всегда печёт куличи на православную Пасху.
— Вкусно и красиво. А ещё выпекать сложно — учит смирению, — пояснил Заур.
Разрешили сделать по одному личному звонку по спутниковому телефону. Тая позвонила папе.
— Вас беспокоит личный ассистент музыканта Таисии Нырковой, — деловито начала она, и сидящий в противоположном углу чайной палатки сын Пенькова, который теперь держался подальше от Таи, фыркнул.
Тая поправилась на стуле.
— Папа, это я! — заорала, наконец, она.
— Доченька! Ты с такого чудн’ого номера звонишь.
— Христос Воскресе!
От папиной любви у Таи вырастали крылья. Эта любовь просвечивала под его словами даже тогда, когда он о ней не говорил. Говорят: “Бойтесь голоса, которым вы разговаривайте с детьми — потом он станет их внутренним голосом на всю жизнь”.
День прошёл в работе. Вечером же все “барнеовцы”, как обычно, собрались на ежевечерний созвон с “Полюсом”.
— Алло! На связи “Барнео”. Богдан, слышишь нас?
— Привет! Ребята, нас замело. Видимость хреновая. Алло, слышите?
— Сами в порядке?
— До полюса километров пятьдесят. Всего ничего. А тут — сидим.
— То, что погода не миллион на миллион, понятно. Как долго уже метёт?
— Да полдня уже. Но мы не падаем духом. Пересидим в палатке и пойдём дальше. Метелей, что ли, не видали.
— На связи.
Илья Алексеевич отложил телефон. Тая посмотрела на ребят, сидевших на скамейках. Щедрина не было. Она вышла из чайной палатки и увидела, что Щедрин куда-то бежит.
— Ты куда? — крикнула она ему.
— Пробую бегать! — откликнулся Щедрин. — Тяжело, низкое атмосферное давление. Попробуешь?
— Спасибо, — ответила Тая и поняла, что в случае чего добежать без лыж до отряда “Полюс” не получится. — Если флейтисты забегают по полюсу, мир окончательно стукнется.
Дрейфовали от координат до координат. Пеньков с сыном и француженки уехали, и по прошествии суток больше ничего не менялось.

6

Тем не менее общее беспокойство по поводу “Полюса” нарастало.
Богдану звонили три раза в течение дня. И всякий раз спутниковый телефон еле заметно вздрагивал.
— Вьюжит, ничего не видно.
Механики и повар Прохор тем временем придумали новую игру в карты на одевание. Суть была в том, чтобы раздать другим как можно больше элементов старой прошлогодней формы, а самому остаться только в новой.
— Карты на одевание... Умно, — заметил, проходя мимо, Илья Алексеевич, — в конце концов, во что ещё играть на льдине?
Таю раздражало, что никто ничего не делает. Папа говорил, что от мысли до действия есть очень большое расстояние, и опасно находиться в нём, имея только первое, но не предпринимая второго.
— Слушайте! Можно же послать за мужиками вертолёт! — вбежал под вечер второго дня в исследовательскую палатку Щедрин.
— Вертолёту не взлететь, потому что не-по-го-да, — ответил, не поднимая глаз от микроскопа, Илья Алексеевич, — надо переждать.
Рядом с Ильёй Алексеевичем с безумно нетерпеливым и радостным выражением лица сидел Витя Мажаев.
— Новый организм! — пропищал он от удовольствия. — Зырь! То ли гребневик, то ли медуза.
— Ни то, ни другое, — всё так же не отрываясь от микроскопа, подхватил Илья Алексеевич.
Просидев так ещё минут пять, он отодвинулся и дал посмотреть Щедрину. Щедрин застыл, уставившись на переливающееся, радужное существо.
Открытие “гребневика” (образец условились так называть, по крайней мере, до отправки в Центр морских исследований) отвлекло научного руководителя от традиционного звонка “Полюсу”. Тая осталась в чайной палатке одна, и спутниковый телефон зазвонил сам.
— Богдан, вы?
— Тай, это я звоню, — сказал девичий шёпот, и Тая услышала, что это Женька, — у нас тут, ну, как описать... Полярная болезнь.
— Что?
— Помнишь, нам на тренировках рассказывали? Она реально существует. Чувствую так, как будто на меня надет купол серый. И всё — через него.
— А все остальные?
— И остальные тоже. Две ночи никто не спит.
Сердце у Таи потяжелело. Она ожидала услышать, что угодно: переплыли полынью, прошли гряду торосов, были вынуждены выстрелить в медведя, — но никак не то, что ребята до сих пор сидят в палатке и болеют неизвестной ментальной болезнью. Тая не верила в эту “психологическую чепуху”.
— Встаньте и идите, если метель кончилась.
— Тая, а помнишь, нам рассказывали про меряченье? Ну, когда начинаешь повторять слова чужие и северное сияние мерещится? Валера сегодня всю ночь...
Тая оторопела.
— Так, хватит. А что, что Богдан?
— Спит. Похоже, они подсыпали ему снотворное...

7

Метель не прекращалась третьи сутки — максимум, с которым сталкивались полярники. На следующий день Богдан сам позвонил на “Барнео”.
Голос в трубке был ломким, как будто не его, и глухим, как из кофемолки.
— Сыграй им на флейте.
— Извините? — переспросил Илья Алексеевич, отведя телефон на расстояние вытянутой руки.
Богдан обращался к Тае. Он знал, что она его слышит. Он звал её сквозь других.
Тая в изумлении накинула куртку, добралась до спальной палатки и достала из баула блокфлейту. На флейте был след блеска для губ и мягкие деревянные разводы.
Стала играть. Так, как будто не играла, а описывала всё, что произошло с ними. О Богдане и его пересушенном ветром лице, как в тот день, когда Тая столкнулась с командиром взглядами в последний раз. О первом дне на “Барнео”, о сборах, о прошлой Пасхе с папой, о гибели мамы, о том, что было ещё раньше — до рождения. Илья Алексеевич подставил телефон прямо под флейтовый раструб. А Тая играла всем погибшим и пропавшим без вести во льдах: Андре с его разбившимся воздушным шаром; Брусилову, единственному человеку, место смерти которого числится в “Википедии” как “открытое море”; Русанову, пешком исследовавшему пролив Маточкин шар. Тая представила, каково это: знать экспедицию, которую собирают, провожают, ждут, теряют... а потом находят просто вещи. Намогильную лыжину, воткнутую в полярную тишину.
Скрипичный ключ, размер четыре четверти… Где-то Тая видела ноты “Песенки о капитане”, скорее всего в интернете, на каком-нибудь любительском сайте, который дома был сохранён в закладках
“До...” Тая почти не верит, что блокфлейта может спасти полярников, но продолжает играть.
“Ля...” Там, на Большой земле, её ждёт папа. Тая слышит, как он ставит чайник. Как бьётся его одинокое сердце.
“Фа...” Тая отворачивается, но продолжает; от перенапряжения у неё течёт кровь из носа, капает на воротник свитера, и Тая уже придумала, как соврёт всем, что это помада или блеск для губ.
“До-ля-фа...” В жизни будет ещё много полюсов, которые придётся покорить. Страшно представить, сколько сил готовить для этого. Но Тая теперь навсегда — полярник, и ребята на другом конце трубки — навсегда полярники.
“Ми-ре-ми-ми...” Вот-вот звук наполнит их, загорячит где-нибудь над ушами (прямо как делают медсёстры, когда растирают упавшим в обморок виски). Тая играет и ждёт, она это почувствует. Тая догадывается, что, возможно, с ребятами случилось что-то другое, не полярная болезнь, не пиблокто, но она об этом узнает, когда станет взрослой, а сейчас главное — вытащить их оттуда…
Последняя нота.
Тая закрыла глаза и до утра не просыпалась.

Раз пятнадцать он тонул,
Погибал среди акул...

— На связи “Барнео”. Метель утихла. Доставили отряд. Еле посадили вертолёт.
Кто-то пел. Вокруг говорили. Тая проснулась, но не открывала глаз. Попыталась пошевелить ступнями. Было жарко голове и очень, очень холодно ногам. Кто-то подошёл совсем близко и начал говорить. От слов пахло чаем.
Тае показалось, что в полярный день наступила ночь: всё, что было около, сузилось до размера палатки и скамьи, на которой она лежала. На скамейку садились лыжники, Богдан и Женька. Освещены были только их румяные сухие лица: обгорелые, как после Таиланда.
Когда счастлив, говоришь о чём угодно, причём с особым азартом, даже о самых мелких вещах, но только не о счастье. Так, говорили о “гребневике”, которого открыл Витя, о том, какой вкусный нашли на кухне вафельный торт (наверное, француженки оставили), о том, что все фотки в Арктике получаются белыми. И Тая поняла вдруг, что она на своём месте. Здесь, на Северном полюсе, с этими обгорелыми людьми — лыжниками, биологами, химиками, будущими зимовщиками и моряками. Мудрый руководитель, полярник — он один разглядел в ней то, что эта рыжая девушка с размером одежды XS должна быть сейчас не в Москве, а во льдах Северного Ледовитого океана.
Папа тогда не ошибся. “Слабым покоряются моря!” Разве герои не заслуживают роскоши быть слабыми?