СЕРГЕЙ КУНЯЕВ
“ПОЛОЖЕНИЕ ОЧЕНЬ СЕРЬЁЗНОЕ —
ИЛИ ДАЖЕ — НАРАСТАЮЩЕ КАТАСТРОФИЧНОЕ...”
В 1987 году в журнал “Коммунист”, где шло во многом лихорадочное и весьма поверхностное обсуждение наступивших в государстве и обществе перемен, поступили две статьи — Петра Палиевского, не имеющая заголовка, и Вадима Кожинова “Несколько соображений о сегодняшних задачах”. Ни одна из этих статей не была опубликована.
Они сохранились в архиве Игоря Дедкова, работавшего тогда в “Коммунисте”, обуянного “перестройкой” автора статей “Возможность нового мышления”, “Литература и новое мышление”. Это “новое мышление” стало своего рода клише, которое кочевало тогда по всем изданиям. Статьи Палиевского и Кожинова явно не встраивались в общую линию партийного журнала.
Это при том, что статья Кожинова была во всех отношениях именно “перестроечной”, более того, он специально подчеркнул, что “сегодняшнее идеологическое направление партии впервые выступает в ней как моё собственное”. Мало этого — он вполне благожелательно сослался на выступление Александра Яковлева в Калуге, того самого Яковлева, которого хорошо помнили, как автора статьи “Против антиисторизма”.
Надо вспомнить 1987 год. За исключением весьма небольшого числа населения страны перестроечной эйфорией тогда были охвачены все — от коммунистов до завзятых антисоветчиков, от “славянофилов” до “западников”, от патриотов до либералов. И создавалось впечатление, что даже закоренелые партаппаратчики, руководствуясь то ли “идейной переориентацией”, то ли личными шкурными интересами — все, как один, сменив словарь и тональность публичных выступлений, произнося красивые речи, в которых мелькали слова “дом и народ... свобода и долг... труд и творчество...”, стали глашатаями перемен, в смысле которых мало кто отдавал себе отчёт. Другое дело, что каждый слой народа видел в наступивших переменах возможность реализации своих собственных ожиданий.
И эти ожидания не совпадали кардинально.
Тут к месту вспомнить статью убеждённого либерала Сергея Чупринина “Ситуация”, в которой он, не скрывая своих недобрых чувств к тем, кого там же назвал “самобытниками” — к Солоухину, Чалмаеву, Лобанову, Шафаревичу, Кожинову, — проговорил вполне здравые вещи:
“Они даже громче, может быть, многих прочих били в рельсу: “Горит, горит моя деревня, горит вся родина моя...” — и называть их без всякого разбора “врагами перестройки”, на мой взгляд, нельзя.
Они — ещё и ещё раз повторяю для ясности — за то, чтобы стране и народу жилось лучше.
Они — за необходимость перестройки. Но только... не за ту перестройку, которая разворачивается под знаменем демократии, гласности, сближения с мировым сообществом (выделено мной — С. К.).
Наши фундаменталисты — против именно такой перестройки...”
Это писалось уже в 1990-м, когда стало очевидно, что это “сближение с мировым сообществом” ведёт и к национальной, и к мировой катастрофе. Но тремя годами ранее казалось, что многое можно воплотить именно на “самобытническом” пути, опираясь на ценнейший опыт предыдущих поколений.
Именно об этом и была статья Кожинова, который подчёркивал: “...Чем более глубок и бесстрашен взгляд в прошлое, тем более надёжным является движение в будущее”.
“Дабы понять, что произойдет и происходит, надо немедля заняться историей. Иначе мы проиграем нашу борьбу”, — так он говорил тогда многим.
Он, прекрасно видя, какое количество приспособленцев и духовных потомков знаменитого Тарелкина (“Всегда и везде Тарелкин был впереди. Едва заслышит он, бывало, шум совершающегося преобразования или треск от ломки совершенствования, как он уже тут и кричит: вперёд!! Когда несли знамя, то Тарелкин всегда шёл перед знаменем; когда объявили прогресс, то он стал и пошёл перед прогрессом — так, что уже Тарелкин был впереди, а прогресс сзади!”) мгновенно встроились в общий хор и начали в нём солировать, жёстко, аргументированно бичуя их в своих статьях, тут же объявленных “чрезвычайно опасными”, до конца не мог расстаться с мыслью, что можно всё же объяснить властям предержащим: они ведут страну и народ в пропасть. Он долго не хотел верить, что имеет дело с лгунами, заведомыми предателями и преступниками (тот же Яковлев — уже через годы — открыто признавался, что врал и лицемерил). Станислав Куняев вспоминает о таких несбыточных кожиновских надеждах: “Кожинов, к примеру, в начальный период правления Ельцина осторожно надеялся, что в нём и в русской части его окружения должен проснуться государственный инстинкт, самолюбие, осознание того, что они правят великой страной, словом, всё то, что произошло с большевиками, когда их интернациональные утопические взгляды переродились в советский патриотизм.
Когда он увидел, что этого не происходит, — то огорчился как ребенок, разводил руками, растерянно повторял: “Да, Стасик, чёрт знает что творится!”
В отличие от Кожинова, Палиевский тогда же увидел, что происходит в реальности, и прислал в “Коммунист” поистине пророческую статью .
Кстати сказать, позднее, уже на склоне лет, он говорил о Кожинове, что тот “был захвачен ретроспективным утопизмом”. Едва ли следует оценивать эти слова, как упрёк. Скорее, как характеристику пути, на котором необходимым этапом стало погружение в прошлое, в историю с целью извлечения из неё необходимых уроков. Сам Палиевский прошёл этот же этап, когда писал ещё в 1970-х: “Есть потребность понять всю лежащую за нами историческую цепь... Чтобы не ошибиться, куда идти и откуда, где располагаются наши главные источники света, куда они показывают, из чего складывается дорога и т. д. Понятно, что и тем, кто пожелал бы нас с этой дороги сбить, было бы выгодно эти огни затоптать — по возможности нашими же ногами...
Иначе точнее осознаётся, что чем дальше видишь назад, тем устойчивее линия вперёд, понимание, куда двигаться...”
Другое дело, что Пётр Васильевич уже в 1987 году больше размышлял о том, что происходит в современности и что нам грозит в будущем. И они с Вадимом Валериановичем не противоречили друг другу, но дополняли друг друга. Их “диалог на расстоянии” во многом напоминал такой же диалог Константина Леонтьева и Василия Розанова, которые при несогласии во многом друг с другом, как говорил Палиевский, “по существу, наметили и определили как развитие основополагающих идей народов Востока и Запада, так и их реальное историческое развитие”.
... Для Дедкова всё написанное и присланное двумя литераторами было, как лезвие возле горла. “Новое мышление” заслонило все горизонты, и он на время просто отключился от адекватной оценки происходящего. Он и раньше в дневниках оценивал стремление пристальнее оглянуться назад, чтобы точнее выбрать верный путь, как “банальную палиевщину”... Надо отдать ему должное — в отличие от многих своих бывших единомышленников, в начале 1990-х Дедков, не вспоминая о своих прежних иллюзиях, жёстко и бескомпромиссно характеризовал всё, что происходило на его глазах:
“О политике, о новом абсурде писать не хочется. Кажется, все иллюзии рушатся безвозвратно. Побеждает сила, которую невозможно приветствовать”.
“Новое государство не лучше старого. По-другому, но всё та же тяжесть. Было подавление политикой, теперь — подавление деньгами”.
“Я заболел от запахов расцветшей “демократии”. ...Я даже бы выздоровел, если бы эта вся “президентская рать” куда-нибудь исчезла и вместе с ней всосались бы назад, в тёмные глубины, эти хамство и наглость, — чёрная жижа так называемой свободы”.
“...Несутся, размахивая сабельками, те же самые, что были на плаву и прежде. Они прекрасно чувствовали себя тогда, и теперь не хуже, не горше. Только вчера они строили социализм, теперь принялись строить капитализм”.
Мог бы вспомнить всё, о чём писали тогда Кожинов и Палиевский. Не вспомнил.
* * *
В то время, когда из “каждого утюга” неслось про “обновляемый и совершенствуемый социализм”, Палиевский, видя, в чьих руках властные рычаги и что за идеи овладевают обществом, утверждал, что “идеал социализма... в средствах массовой информации почти разрушен”, что, естественно, исключало его самого и его работу из тогдашнего “круга обсуждения”. “П. В. Палиевский считал откровенным предательством перестройку М. Горбачёва... — вспоминал Константин Долгов. — При наших встречах и беседах он откровенно говорил, что это, по существу, начало развала Советского Союза как великого государства, что Горбачёв не только невежественный, малограмотный и малокультурный человек, ничего не понимающий ни в политике, ни в экономике, ни в культуре, но он к тому же постоянно заискивает пород руководителями США, Великобритании и других стран Запада. Он постоянно сдаёт позиции, и, говорил Пётр Васильевич, кажется, что Горбачёв, Яковлев, Шеварднадзе и всё их окружение настроены не защищать интересы нашей страны, а сдавать одну позицию за другой и угождать и прислуживать Западу. Всегда уравновешенный и спокойный учёный, П. В. Палиевский здесь не жалел резких выражений и с нескрываемой яростью и прозрением отзывался о Горбачёве и его ближайшем окружении, говоря, что их деятельность похожа скорее на предательство, чем на подлинную перестройку”.
Это разговоры последующих лет. А предупреждать общество Палиевский начал тогда, когда само это общество захмелело от первого же глотка “перестройки”. Он не просто предупреждал — он напоминал, чем на самом деле стал социализм и для России, и для “мирового сообщества”: “Идеал социализма: обеспечение устойчивой (хотя и совершенствующейся) нормы жизни, которая бы позволила человеку не заботиться ежедневно о материальном, но освобождала бы его силы для решения иных задач, для участия в больших общих делах, т. е. попросту создание таких условий, при которых человек думал бы не о материальном преуспеянии и отчаянной непрерывной престижной гонке товарной моды, а о другом...”
Он шёл поперёк и “обновителям социализма” в еврокоммунистической оболочке, и апологетам “свободного предпринимательства” (цена этой свободы — как скоро выяснилось — пуля в лоб или утюг на живот), и воздыхателям по “России, которую мы потеряли”. Он был обречён на неуслышание, непонимание.
“Невидимая смерть, наступающая изнутри, от перестроения жизни по техническому образцу, отсечение её от скрытых источников, объявленных вымыслом, и помещение в быстро растущую функциональную клеть — скорлупу. То есть результат как бы естественного и необходимого развития цивилизации”,— писал он в статье “Хаксли и Замятин”.
Способны ли его понять сейчас? Это большой вопрос.
Ведь и ныне страна живёт без “больших централизующих идей”, которых жаждал Палиевский, впрочем, этих идей и не может быть там, где господствует “идеально налаженная машина”, всё превращающая в товар... Слабое утешение, что налажена она в России далеко не “идеально”.
Но ощущения общей столбовой дороги, общей большой цели нет как нет. Есть цели лишь промежуточные. И есть орава новых “Тарелкиных”, жаждущих нестись впереди прогресса и тут же “сменить вехи” при очередном повороте.
Вот почему стоит ещё раз вчитаться в не дошедшие до читателя статьи наших замечательных современников, сравнительно недавно покинувших мир земной.
ПЁТР ПАЛИЕВСКИЙ
<Без названия>
I. Внешне духовная жизнь в стране выглядит многообразной и обещающей. Публикуется много нового и заманчивого; открывается доступ к некоторым фундаментальным ценностям мировой мысли, созданным вне марксистской традиции, работники умственного труда (обычно предпочитающие, чтобы их именовали творческой интеллигенцией) свободно обсуждают свои профессиональные проблемы и т. п.
На деле же положение очень серьёзное или даже — нарастающе — катастрофичное. Прежде всего из-за отсутствия больших централизующих идей, без которых не может жить ни наш строй (т. е. социализм), ни наша культура.
II. Эти идеи не выдвигаются, не обновляются, не развиваются уже более тридцати лет, т. е. как ни парадоксально это наблюдать с того времени, как было покончено с их “авторитарным внедрением”.
Рассказывают, что Шолохов (главный носитель народного сознания эпохи) будто бы спросил у Хрущёва на рыбалке:
— Никита Сергеевич, можно один серьёзный вопрос?
— Ну?
— Скажите, вот у Ленина была идея мировой революции, у Сталина — построение социализма в одной стране, а у Вас — какая идея?
— Что ты мне про идеи, мне как бы народ накормить!
Можно было бы не верить, что так думал руководитель мирового коммунизма, если бы мы не ощущали последствия этой позиции ежедневно во всём. С той поры подмена идейной жизни экономическими и организационными, хозяйственными, международными и проч. вопросами стала у нас неудержимой и как бы узаконенной.
III. Между тем социализм был задуман как освобождение от “экономического рабства” (Ленин), и именно этим, а не чем-то иным, он увлёк сотни миллионов людей. С точки зрения чисто экономической нет ничего и быть не может лучше свободного рынка, т. е. капитализма.
Эта идеально налаженная машина превращает любые ценности, и духовные в том числе, в товар; не нужно ездить в США, чтобы убедиться в этом. Только сильные объединяющие общество идеи поднимают человека над этой машиной, её перестраивают и заставляют служить иным задачам, с её точки зрения, безусловно, утопическим и диким.
Социализм — это общество больших целей. Если общим делом считается наилучшее устройство каждого, то это не общее дело и не цель, а слегка прикрытая буржуазность. И она будет неудержимо сползать к буржуазности открытой.
IV. Примеры на каждом шагу. Вот во время кинофестиваля телевидение прославляет основание в Москве некоего “кинорынка”. Показывают современный храм с огромными неоновыми буквами у входа: “Кинорынок”, куда исчезают возбуждённые “деятели культуры”; репортёры с микрофонами восхищённо фиксируют сделки: именно, то, что наше кино действительно превращено в рынок, видимо, уже не заботит никого; напротив, как же — сияет выход на рынок международный (Тарковский — мученик ужасающего “террора” и т. п.).
“Правда”, центральный орган ЦК КПСС. Статья В. Розова, отвечающего рабочим (20.10.85). Те возмущаются, что средства массовой информации пропагандируют “красивую жизнь”; имеется в виду простое народное правило, что от трудов праведных не наживёшь палат каменных (в частное владение). Их можно нажить — “удачливым” — только буржуазными путями, т. е. хорошо известно, какими. Наш борец и гражданин: это в вас, друзья мои, зависть говорит. Я вот приветствую тех, кто умеет добывать эти блага себе в удовольствие. “Да, просто удовольствие! Какая же жизнь без удовольствия?!” То есть буквально из Хлестакова: “На то и живёшь, чтобы срывать цветы удовольствия”.
“Советская культура”. В каждом номере о “перестройке творческих организаций”. О чём спорят: о художественных принципах, идеях, целях — смешно и вспомнить. Нет, именно об организации, “хозяйственном механизме”, “материальных стимулах”, “хозрасчёте”, “проблемах молодого актёра”, “пенсионеров”, как будто возраст определяет идеи, талант, направление и т. п. Но — “как вы ни садитесь, всё в музыканты не годитесь”.
V. Идеал социализма: обеспечение устойчивой (хотя и совершенствующейся) нормы жизни, которая бы позволила человеку не заботиться ежедневно о материальном, но освобождала бы его силы для решения иных задач, для участия в больших общих делах, т. е. попросту создание таких условий, при которых человек думал бы не о материальном преуспеянии и отчаянной непрерывной престижной гонке товарной моды, а о другом, — этот идеал в наших средствах массовой информации почти разрушен. О народе, конечно, этого сказать пока нельзя, особенно в провинции, но сколько он ещё выдержит — неизвестно.
VI. Всё это имеет громадное международное значение. Как на нас смотрят действительно духовные и небуржуазные разнообразные силы мира, опирающиеся на народные массы и видевшие в России, её культуре, в культуре СССР, пусть не всегда с их точки зрения приемлемую, чересчур радикальную, но, несомненно, историческую попытку одолеть буржуазный порядок жизни? Не начинают ли они подозревать, что Оруэлл был прав в своём памфлете о восстании на “звероферме”, которое шло под лозунгом “все звери равны”, но потом незаметно сменилось иным: “все звери равны, но одни звери более равны, чем другие”...
VII. Ждать скорого возвращения этих больших целей и скорого же нового формулирования их вряд ли возможно. Но условия их появления готовить придётся всем тем, кто рассчитывает на развитие (а не крушение) нашего общества, и на развитие истории.
В эти условия входят:
1. Восстановление того, что прежде именовалось “генеральной линией” — в культуре, духовной жизни, вкусах, художественных ценностях и т. п. Это вовсе не означает возвращения “тоталитарных методов”, чисток и т. п. Но спор и борьба должны идти за её формулирование, а не за её ликвидацию.
2. Раскрепощение от вульгарной социологии и возвращение в духовную жизнь страны русской культуры в её полном объёме. Не за то, конечно, что она русская, но потому, что в ней исторически соединились духовные силы перехода от старого, буржуазного мира, к новому, и за её нелицемерное служение общей правде.
3. Более квалифицированная, разборчивая и точная борьба с принципами буржуазной культуры, построенной на самоутверждении и личном интересе (и успехе) как якобы единственной реальности мира.
4. Смелое движение навстречу фундаменталистским традиционным направлениям народной жизни во всех странах, особенно — развивающихся, включая основные мировые религии. Весь запас заключённых в них надежд на одоление “ценностей рынка” должен быть объединён и практически развит. Социализм должен предложить им фундамент для осуществления этих надежд.