Разговор с О. ГЕОРГИЕМ (БИРЮКОВЫМ) НАШ СОВРЕМЕННИК № 5 2025

Разговор с О. ГЕОРГИЕМ (БИРЮКОВЫМ)

О ПОСТМОДЕРНИСТСКОМ “ЛАВРЕ” И НЕ ТОЛЬКО


Беседу ведёт доктор экономических наук Николай ПИРОГОВ

Отец Георгий: (далее О.Г.) Я думаю, начать надо с главного, с идеи произведения.
Николай Пирогов: Вы правы, с этого и начнём. Примем за основу утверждение самого Водолазкина, что его роман — “о пути к Богу и любви”. Надо к тому же учитывать, что по версии газеты The Guardian роман Е.Водолазкина “Лавр” вошёл в топ-10 лучших книг мировой литературы о Боге.
О.Г.: Нельзя не согласиться с утверждением Водолазкина, что его роман “Лавр” повествует о любви. Но любовь каждый человек понимает по-своему. Возможно, православный христианин сразу вспомнит о святых Петре и Февронии, об обязательном венчании в Церкви и верности до гроба. И чтобы иметь детей столько, сколько Бог пошлёт. Какой-нибудь современный Дон Жуан, напротив, будет убеждать, что любовь там, где нет никакого законного брака, а есть наслаждение чувствами и порхание с цветка на цветок. Дети же такой любви только мешают. Или наукообразный зануда может заявить, что любовь — это идеальное отражение полового влечения, то есть сублимация секса. Тут можно вспомнить, что в греческом языке есть шесть только основных слов для обозначения любви и её разновидностей: агапе, эрос, филия, сторге, филаутия, ксения... В польском языке есть милошчь, а есть кохане. И значение этих слов, переводимых на русский язык одинаково — как “любовь”, — разное.
О какой любви повествует роман Водолазкина? Если о любви Арсения к Устине, то, пока девушка была жива, самой характерной чертой этой любви было то, что она “искала своего” до такой степени, что скрывала объект любви и от людей, и от Церкви. Если сравнить со словами о любви апостола Павла из его 1-го послания к коринфянам, то получается, что это даже не любовь, а нечто иное. Когда же Устина умерла, любовь Арсения фактически перешла в состояние, сильно напоминающее психическое заболевание, периодически обостряющееся. Если же говорить о любви к Богу... Где она? Отнюдь не из-за любви к Богу Арсений пустился в свои странствия. Отнюдь не любовью к Богу он руководствовался в своих поступках. Путь к Богу? Я убеждён, что постмодернистское литературное произведение принципиально не способно показать читателю верный путь к Богу.
Н.П.: Согласен с Вами. Водолазкин пишет об очень странной любви. Забрела к герою совершенно незнакомая пятнадцатилетняя девушка, её немытое тело в струпьях и болячках. Любовь и близость случилась у них в первые сутки знакомства! Здесь не работает и вариант “любви с первого взгляда”, так как этот взгляд, как показано в романе, мог вызвать только отвращение. И вот на основе этой непонятной любви построен сюжет всей книги. Такой подход прямо рифмуется с “современным подходом” — близости в первый час знакомства.
О.Г.: Но справедливости ради отметим, что Арсений эту совершенно незнакомую пятнадцатилетнюю девочку сначала полечил, покормил, помыл и переодел, и только потом “случилась близость”. Всё дело в том, что подобной близости в первые часы знакомства не могло произойти в XV веке, когда мировоззрение человека было теоцентричным, когда целью жизни было спасение, и даже на бытовом уровне все люди руководствовались христианскими заповедями. Какая могла быть близость без венчания, без благословения родителей (ладно, допустим, они уже умерли) и Церкви? Тем более — в первые часы знакомства! Кроме того, обратим же наконец внимание на то обстоятельство, что всё это происходило во время Великого поста. Возможно, в XXI веке, когда в России даже детям с экранов телевизоров и мониторов компьютеров, не говоря уж про современные книги и эстраду, навязываются совершенно нехристианские нормы жизни, такие акселераты, готовые кинуться на первую встречную, невзирая ни на Великий пост, ни на Страстную седмицу, найдутся. Но тогда получается, что Водолазкин в своём романе забросил в XV век современных продвинутых тинэйджеров. И это одно из проявлений неисторичности романа. Кстати, один из базовых принципов исторической науки так и именуется: “историзм”. Он предполагает, что рассмотрение исторических фактов должно производиться согласно понятиям исследуемой эпохи, а не современных вкусов и пристрастий. Однако в постмодернистской литературе принципы иные, и в ней перенос в прошлое современных взглядов и представлений о жизни встречается сплошь и рядом.
И особо следует отметить, что писатель должен нести ответственность за своих литературных героев, за прогнозируемый результат воздействия придуманных им образов на читателя. Например, до Тургенева в России не наблюдалось “тургеневских девушек”. Зато после публикации его романов они появились в изобилии. Неприспособленные к простой реальной жизни, мечтательные, жертвенные, способные идти до конца, они, вдохновившись образами романов Тургенева, в своей значительной части пошли в революцию, даже в террор! А на что вдохновят читателей герои “Лавра”?
Н.П.: Итак, роман написан не о Боге и не о любви к Нему. Он написан об очень необычном человеке. Кто он такой — не так-то просто разобраться.
О.Г.: Действительно, разобраться в нём непросто. Этот человек, как отмечено в “Пролегомене”, имел в разное время четыре имени, а также два прозвища. Одно из прозвищ — Рукинец, по месту рождения в Рукиной слободе. “Но большинству этот человек был известен под прозвищем Врач, потому что для современников, прежде всего, он был врачом. Был, нужно думать, чем-то б’ольшим, чем врач, ибо то, что он совершал, выходило за пределы врачебных возможностей”.
Н.П.: Прозвище Врач, очевидно, подсказывает, о ком же на самом деле роман “Лавр”?
О.Г.: Самое интересное, что не подсказывает, а, скорее, запутывает читателя. Судите сами: “Предполагают, что слово врач происходит от слова врати — заговаривать. Такое родство подразумевает, что в процессе лечения существенную роль играло слово... Говорили врачи... Говорили больные... Говорили родственники больных...”. Но, перечислив все категории говорунов, Водолазкин внезапно утверждает, что герой его романа говорил крайне мало.
Н.П.: Почему же он получил тогда прозвище “Врач”? Парадокс какой-то!
О.Г.: Да, парадокс. Но мы можем сами обратиться к словарям и обнаружить, что старославянское слово “врачь” вообще-то означало “колдун, заклинатель, прорицатель, ворожей, волшебник, знахарь”. Об этом Водолазкин почему-то умолчал, уведя внимание читателя в рассуждения о роли слова в процессе лечения. На самом же деле прозвище “Врач” в XV веке вполне могло означать “колдун”. У славянских народов, кстати, употреблялись ещё слова “лекарь” и “лечец”, но они употреблялись принципиально в отношении тех, кто именно лечил, а не колдовал и не ворожил. Хотя надо отметить, что главный герой романа хотя и исцелял болезни, но... вроде бы при этом не колдовал, заклинаний не произносил. Почему же автор наградил его прозвищем “Врач”, а не “Лечец”, например? А ведь на страницах романа можно найти даже противопоставление “врача хитра” Арсения каким-то местным белозерским лекарям. Таким образом, автор, будучи филологом, разницу в значении этих слов сам хорошо понимает, в отличие от современного наивного читателя. Но разобраться и в этом можно. В конце романа Водолазкин очень чётко заявляет: “Лавр не лечил — он исцелял, а исцеления не связаны с опытом. Дар Лавра окрыляли высшие силы...”
Н.П.: Примеров методов исцеления, используемых Лавром, в романе приведено немало.
О.Г.: В основном он лечил руками. Уже в “Пролегомене” Водолазкин описывает пример исцеления путём наложения руки Врача на лоб больного или прикосновением руки к его ране. Это совершалось молча. “Прозвище Рукинец, полученное им по месту рождения, получало таким образом дополнительное обоснование”. Но ведь это типичное экстрасенсорное целительство, паранормальная форма способностей человека! Арсений кладёт ладонь на лоб Евпраксии, молча шевелит губами, и она оживает. Арсений поглаживает руками парализованного Давыда, затем “что есть силы мнёт его омертвевшую плоть, словно закачивая в неё жизненные силы”, и Давыд встаёт на ноги. На страницах романа проскакивает ещё несколько свидетельств необычности методов исцеления, применяемых Врачом. Например, “держа человека за руку, он передавал ему жизненные силы”, “...а главное — впускал в них свои жизненные силы, когда чувствовал, что своих собственных им недостаёт”. “Иные же искали коснуться его руки, потому что чувствовали, что из неё исходит жизненная сила”. Водолазкин указывает источник “жизненных сил” Арсения: “...силы давали ему те сотни людей, с которыми он встречался. Он лишь передавал эту силу тем, кто в ней наиболее нуждался”. Это не что иное, как экстрасенсорная практика, да ещё в сочетании с духовным вампиризмом.
Н.П.: Таким образом, Водолазкин описал не врача в современном или даже древнерусском понимании, а экстрасенса! Но ведь в XV веке на Руси экстрасенсов ещё не было, в отличие от колдунов и знахарей. Я предполагаю, что Водолазкин знал это.
О.Г.: Наверняка знал. Но выше мы уже обратили внимание на то, что стремительное развитие любви Арсения и Устины невозможно для подростков средневековой Руси, что эти персонажи фактически являются современными тинейджерами, заброшенными волей писателя в XV век. Точно так же Водолазкин забросил в XV век и современного экстрасенса. Это его приём: сознательно путать и смешивать времена, эпохи.
Н.П.: Вы правы, это его приём. Он сам неоднократно в многочисленных интервью подчёркивал, что хотел показать, что время безгранично. Для этого вводил в современный текст древнерусские выражения, этой же цели послужили и “пластиковые бутылки”, которые находят в лесу в XV веке. Многие читатели “купились” на это: громогласно упрекали автора в невнимании к истине, в неряшливости при составлении текста. Они не правы. Пластиковые бутылки появились у Водолазкина вовсе не случайно. Он системно доказывает нелинейность времени, для него нет деления на прошлое, настоящее и будущее. Время для него — нечто аморфное, неконкретное.
О.Г.: Ещё один типичный приём Водолазкина — заимствование многих эпизодов и даже сюжетных линий романа у других авторов. Отмечалось даже, что сам сюжет романа в чём-то очень похож на фильм польского режиссёра Ежи Гофмана “Знахарь” (1981).
Н.П.: Именно в этом я большой беды не вижу. Могу также добавить, что герои романа имеют исторические прототипы, на что указывали критики. Например, для юродивых Фомы и Карпа ими были блаженные Николай Кочанов и Феодор, жившие в одно время в Новгороде в XIV веке. В романе многочисленное использование топосов из житий юродивых и преподобных. Каких-либо ссылок на это нет, хотя жития стали основным сюжетным и во многом стилистическим источником романа.
Гораздо хуже и неприятнее откровенное присваивание эпизодов, мыслей и фраз без ссылки на источник. У М.Горького в “Детстве” Алёша с бабушкой увидели в лесу волка, думали, что это собака, и хотели приручить. У Водолазкина в романе описана та же история, только вместо бабушки у него фигурирует дедушка.
О.Г.: Всё же меня иногда коробило, когда обнаруживал всем известные фразы, присвоенные Водолазкиным: “Мы в ответе за тех, кого приручили”, — говорит, гладя волка, Христофор”. Всю жизнь считал, что эта фраза из “Маленького принца” Антуана де Сент-Экзюпери. Но вот, оказывается, за несколько веков до написания “Маленького принца” её произнёс Христофор из романа “Лавр”. Или: “Русский народ ещё и бессмысленный и беспощадный”. Или: “Корова (что в вымени тебе моём?)...” Сразу вспоминается строка из стихотворения А.С.Пушкина: “Что в имени тебе моём?” Коробит от этого открытия... Как видим, постмодернизм не запрещает издеваться и над классиками, но от этого становится неприятно.
Н.П.: Отец Георгий, Вы знаете, вроде бы невинная ссылка Водолазкина на неисторичность романа позволяет ему, уж извините за грубость, нагло врать по поводу самых различных событий и фактов жизни наших предков, как дальних, так и ближних. Причём делает он это подчас без какой-либо необходимости. На 15-й странице романа зачем-то появился реально существовавший пилот Хайнрих фон Айнзидель, который в 1942 году метким попаданием уничтожил некое здание, появившееся на месте избы, в которой жил дед Христофор с внуком. Маленькая (по сравнению с другими в романе), но неправда: этот немецкий ас летал на истребителе Ме-109, а не на бомбардировщике, так что уничтожить здание он не мог. И воевал он в других местах. Все эти постмодернистские выкрутасы писателя-филолога метко названы Сергеем Петуниным в статье в “Нашем современнике” (№ 8 за 2020 год) “синдромом Водолазкина”.
О.Г.: Дело в том, что, несмотря на заявленную “неисторичность”, несмотря на принципиальную невозможность некоторых описываемых событий, текст романа Водолазкина претендует на достоверность, он всё равно как бы “привязан” к конкретным реальным местам, указаны конкретные даты событий, названы имена конкретных исторических личностей. Как может читатель этому не верить?
Н.П.: Я, например, воспринимаю сведения, указанные в романе, как реально имевшие место в действительности.
О.Г.: Понимаете ли, многие читатели и литературоведы, как и мы с Вами, отмечали, что вольность в изображении людей, событий Водолазкиным используется с целью показать безграничность и относительность времени. Но при этом ведь что получается? У автора романа создаётся практически безграничная возможность путать безнаказанно всё и вся. Он этим пользуется.
Н.П.: Я знаю, что Вы внимательно, с карандашом в руках читали роман. Отметили при этом массу несостыковок, исторических несуразностей. Однако в многочисленных отзывах читателей я не увидел подобных замечаний. Больше того, известный писатель П.В.Басинский дал следующую характеристику “Лавру”: “Евгений Водолазкин написал глубоко русский роман, как бы пафосно это ни звучало. В нём есть тьма и свет, смрад, но и духовная сила. Одного в нём нет. В этом романе вовсе нет фальши”. Оставим за скобками пафосность текста, обратим внимание на “отсутствие фальши”, то есть неискренности, притворства, лицемерия, обмана. Как сознательное действие это в романе действительно отсутствует. Но как результат — обман в романе есть. И больше того, сам Водолазкин как специалист высшей квалификации (доктор наук!) не может его не чувствовать. Вы согласны со мной, Георгий Олегович?
О.Г.: В романе немало фальшивых нот. Я не хотел бы их все перечислять и тем более искать их первопричины. Но не могу не отметить главную неправду, на которой построен весь сюжет романа. Тем более что многие православные, подпав под влияние автора, даже восхищаются этой неправдой.
Н.П.: Могу предположить, что Вы имеете в виду обыгрываемый на протяжении всего романа поступок Арсения — желание прожить жизнь вместо угробленной им Устины? Я не ошибся?
О.Г.: Нет, не ошиблись. Это стержень всего романа. Православный читатель должен видеть в этом какой-то абсурд. Сама схема действия — прожить вместо кого-то другого, умершего, — заимствована Водолазкиным, как и многие другие эпизоды романа, из известного произведения житийной литературы.
Н.П.: А можно об этом чуть поподробнее?
О.Г.: Да, конечно. Чисто формально здесь просматривается аналогия с житием Ксении Петербургской, но она выглядит фальшиво.
Н.П.: Поясните, пожалуйста.
О.Г.: Блаженная Ксения Петербургская жила в XVIII веке, была дворянкой. Её муж, полковник, вёл весёлую и грешную жизнь и внезапно скончался без христианского покаяния, что обрекало его на вечные муки. Потрясённая этим событием, 26-летняя вдова взяла на себя труднейший христианский подвиг — стала выдавать себя за безумную, чтобы, принеся в жертву Богу самое ценное, что есть у человека, — разум, умолить Создателя о помиловании внезапно скончавшегося супруга. Ксения отказалась от всех благ мира, отреклась от звания и богатства, и более того — от себя самой. Она оставила свое имя и, приняв имя супруга, начала своими делами искупать его грехи. Обратите внимание: Ксения, приняв его имя, пыталась от его имени умолить Бога о прощении грехов умершего без покаяния мужа.
Н.П.: Как я понимаю, в случае с Арсением дело выглядит не так?
О.Г.: Не так, совсем не так. Жить вместо кого-то умершего означает заменить его здесь, на Земле. Ну, и как же Арсений мог заменить на Земле пятнадцатилетнюю девушку, которая как человек ещё фактически не состоялась? Он её и не заменил: как был экстрасенсом, так всю жизнь им и оставался. При этом надо учесть, что изначально во всём виноват, во всём грешен был именно Арсений, а не Устина. По вине Арсения умерла Устина, грех которой едва просматривается. В чём её грех? Она, сирота, бежала от чумы, осталась без жилья, без родителей и родных, скиталась голодная по чужим краям... Арсений же полностью владел ситуацией. Приютив Устину в своём доме, он, говоря современным языком, воспользовался её беспомощным состоянием и в первую же ночь овладел ею. Неоднократный отказ от освящения их отношений таинством церковного брака (венчания), а также от церковных таинств исповеди и причастия исходил именно от него, Арсения, несмотря на все просьбы Устины. Из содержания книги понятно, что Устина, во всём зависящая от Арсения, сама никак не смогла бы даже добраться до храма. Арсений, отказавшийся позвать повивальную бабку, виновен также и в физической смерти Устины и младенца. Устина — жертва обстоятельств. Единственный грех Устины — сожительство без церковного брака — она делила с Арсением, будучи при этом во всём зависимой от него. Платой за этот грех стала мучительная смерть Устины. Но во всём грешен именно Арсений. Это ему, чтобы не попасть в ад, надо было каяться в своих грехах. В подобных случаях средневековый русский человек уходил в монастырь, посвящал оставшуюся жизнь покаянию, служению Богу, людям.
Н.П.: А в романе старец Никандр вместо этого предложил Арсению жить вместо Устины.
О.Г.: Именно это. Но и этот старец выглядит каким-то экстравагантным современным человеком, заброшенным волею автора в XV век.
Н.П.: А если бы, как положено по христианским канонам, Водолазкин сразу определил бы грешника Арсения в монастырь, то и писать-то ему стало бы не о чем.
О.Г.: Это точно. Но он этого, естественно, не сделал и повёл своего героя по жизненным колдобинам, при этом мимоходом последовательно разрушая традиционные представления о роли Православной Церкви в жизни русского народа и русского государства. Примеров тому в романе масса. Одна только фантастическая выдумка о том, что 18 августа 1520 года сто восемьдесят три тысячи человек собрались смотреть, как будут тащить труп Лавра в болото, чего стоит!
Н.П.: Число, несусветное для начала XVI века. Оно и в наши дни выглядит фантастично. Околесица какая-то. Но никто из критиков и читателей предпочёл этого не заметить.
О.Г.: Я предлагаю обратить внимание, что “погребение” Лавра изображено в романе чем-то явно противоположным событию прославления преподобного Серафима Саровского. 1 августа 1903 года в Сарове собралось примерно 200000 паломников. Нетленные мощи преподобного Серафима были извлечены из могилы, освидетельствованы, перенесены крестным ходом в храм, помещены в специально приготовленную раку... Проводились богослужения, паломники прикладывались к мощам... А в романе Лавра вроде бы сначала отпели в церкви, потом вынесли на луг, привязали к ногам верёвку, а затем два архиерея лично отбуксировали труп куда-то в болото на съедение зверям и гадам. И духовный смысл этих двух событий прямо противоположный. Прославление преподобного Серафима Саровского означало, что в Церкви появился новый святой, которому русские люди до скончания века будут возносить молитвы, у которого будут просить помощи и заступничества, и он будет им помогать. Преподобный Серафим, всеми видимый, остался навсегда с нами. К нему и сегодня может прийти любой, увидеть его, поклониться и приложиться к его святым мощам. Похороны же экстрасенса как прошли? Выбросили в болото и забыли. И никто при этом — ни сами русские, ни иностранец — ничего понять не смог. Потом зрелище закончилось, и сто восемьдесят три тысячи зевак разошлись. Автор романа подвёл итог: “...можно с уверенностью сказать, что в настоящее время его с нами нет”. А вот преподобный Серафим — с нами!
Н.П.: Отец Георгий, мы с Вами не касались ещё чисто литературных качеств романа. А большинство отзывов на роман написано именно об этом.
О.Г.: Да, о литературных достоинствах романа мы пока говорили вскользь. Но дело это тоже не совсем простое, как кажется на первый взгляд.
Н.П.: Я попытаюсь проанализировать эту трудность. Мне кажется, она заключается в том, что роман Водолазкина обсуждается читателями и критиками уже 10 лет, и оценивать его литературные достоинства без учёта многочисленных опубликованных отзывов на него было бы неправильно.
О.Г.: Это так, но следовало бы учесть и разъяснения самого Водолазкина, данные в его многочисленных интервью.
Н.П.: Анализ его высказываний о “Лавре” и о литературе вообще, на мой взгляд, выглядит как пояснения рассказчика анекдота, указывающего, где надо смеяться.
О.Г.: Вы, по-моему, излишне резки, но возразить Вам трудно.
Н.П.: А может быть, и не надо возражать? Ведь действительно Евгений Германович Водолазкин разъяснил многие нюансы своего знаменитого произведения. Например, он назвал его роман-житие. Разве это неправильно? Он добавил при этом, что это первый такой роман (надо понимать, — в нашей литературе). И с этим следовало бы согласиться. Водолазкин в интервью Егору Спесивцеву утверждает, что в культуре наступает время постмодерна, и в его романах неожиданно возвращаются средневековые литературные формы. А для “...средневековья характерен центонный текст, который реже сочиняют и значительно чаще составляют из уже существующих текстов. Центонным становится и постмодернистский текст”.
О.Г.: Роман Водолазкина — типично постмодернистское произведение. Он сам это утверждает, но при этом заявляет, что лично он постмодернистом не является. Очередной парадокс! О фактах заимствования Водолазкиным текстов из различных источников мы с Вами уже говорили. Я к уже отмеченному для полноты картины добавил бы ещё несколько примеров.
Христофор, уча и воспитывая внука, фактически цитирует апокрифы о Соломоне и Китоврасе, “Сказание об Индийском царстве”, “Физиолога”, “Александрию”, тексты древнерусских лечебников и травников. Весь роман Водолазкина фактически скомбинирован из сюжетов, взятых из других литературных произведений и житий святых. Но Водолазкин даже дерзает заимствовать сюжеты из Евангелий. Так, подобно Христу (Мк. 5, 1-20) Лавр-Арсений изгоняет бесов из бесноватого Николая (с. 413–415). “И все удивлялись происшедшему, и восславили небесного Бога и Его земного светильника Лавра”. Сравним с Евангелием: “Народ же, видев это, удивился и прославил Бога, давшего такую власть человекам” (Мф. 9:8). Уподобление Лавра Христу — это явный перебор! Подобные примеры из романа можно множить...
Н.П.: В научном мире эти приёмы Водолазкина по заимствованию чужих текстов без ссылки на автора называются понятным словом “плагиат” и преследуются не только презрением, но и по закону, как присвоение чужой интеллектуальной собственности.
О.Г.: Такие действия так и нужно расценивать. Но увы, постмодернизм изначально провозгласил: “Смерть автора!” — поэтому от обвинений в плагиате любой постмодернист брезгливо отмахнётся. Но сейчас я хочу Вам предложить обсудить более важный для меня вопрос соотношения постмодерна и религии. Естественно, рассматривая решение этой проблемы в “Лавре”.
Возможно ли в принципе постмодернистское произведение о Боге, способное принести духовную пользу читателю? Действительно ли роман “Лавр” ведёт читателя к Богу? Как соотносятся постмодернизм и православное христианство? Возможно ли в рамках постмодернизма создать добротное православное художественное произведение?
Н.П.: Вопросы, на мой взгляд, правомерны, но ответы на них потребуют развёрнутых обоснований.
О.Г.: Постмодернизм был обязан сформировать своё отношение к религии. Он это сделал. Есть мнение, что уже возникла даже некая религия постмодерна, которая выглядит как философский подход к религии на основе отрицания религиозных догматов и канонов. Утверждается, что религиозная истина индивидуальна и субъективна. При этом Церковь и церковная иерархия принципиально не нужны, да и вообще допускается разнообразие религиозных практик. Как следствие, постмодернизм волей-неволей разрушает сложившиеся религиозные институты, в том числе и Православную Церковь с её структурой, церковной иерархией, догматами, канонами, богословием и т.п. По этой причине постмодернистское художественное произведение принципиально не может быть православным. Оно неизбежно служит делу разрушения традиционной христианской веры, разрушению Православия.
Н.П.: Как я понимаю, всё это должно было повлиять на содержание романа?
О.Г.: И повлияло! Герои романа Водолазкина фактически исповедуют религию постмодерна. Судите сами. Например, межконфессиональные перегородки между Арсением (православным) и Амброджио (католиком) отсутствуют. На страницах романа практически нет упоминания о церковной иерархии. Роль епископов в жизни Церкви и Русского государства в те годы была исключительно велика. Водолазкин же показывает только двух из них на самых последних страницах романа, когда они лично (!) потащили верёвками в болото труп Лавра. Другого занятия епископам Водолазкин не придумал. Игумены монастырей на страницах романа практически отсутствуют. Вместо них все вопросы решают неформальные харизматические лидеры — старцы.
Н.П.: Таким образом, получается, что отсутствие реальных данных искажает истину.
О.Г.: Именно. Во время пребывания Арсения в Белозерске про местных священников не сказано ни слова, будто их в этом городе и его окрестностях не было вовсе. В псковский период своего “жития” Арсений предсказал одному священнику скорую смерть, а у второго удалил застрявшую в горле рыбью кость. Но о том, как многочисленные в те времена псковские священники занимались своей профессиональной деятельностью, в романе также не упомянуто.
Н.П.: У меня как читателя создалось впечатление, что в то время священников или не было совсем, или их было уж очень мало.
О.Г.: Такое впечатление, я уверен, сложилось не только у Вас. В Псковском Иоанно-Предтеченском девичьем монастыре была настоятельница, даже не названная по имени. О её роли в руководстве монастырём в книге речи не идёт. Непонятно даже, чем сёстры этого монастыря занимаются. Да, они Устину-Арсения кормили, с кладбища не прогоняли. Когда Устину-Арсения избил Прохор, даже отвели для него дальнюю келью. Но чем занимались сёстры монастыря, когда не было рядом Устины-Арсения?
Н.П.: Я помню, как они изображены в романе. “Облокотясь на метлу, за испарением воды наблюдает сестра Пульхерия”. “Облокотясь на метлу, стоит сестра Агафья”.
О.Г.: Это кто? Дворничихи из средневекового ЖКХ? Зачем вообще нужен этот девичий монастырь? Зачем там собрались монахини? В чём смысл их существования? В чём смысл должности настоятельницы этого монастыря? Даже у непредвзятого читателя начинает формироваться убеждение, что Церковь и церковная иерархия не нужны. Вместо чётких христианских канонов и догматов у читателя “Лавра” в голове возникнет каша от смешения разных религиозных представлений.
Н.П.: Отец Георгий, мы подвергаем критике роман Водолазкина, но при этом знаем, что большинство читателей оценивают его положительно. Это ещё легко сказано, кто-то говорит, что плакал, читая роман. Некоторые хотят читать его заново, так он им понравился. Критики (почти все) прямо-таки захлёбываются от восторга. Может быть, мы не правы, что-то недопонимаем?
О.Г.: Давайте сначала признаем очевидное. Автор — квалифицированный специалист, филолог, прекрасно знающий средневековую историю и литературу. А это само по себе — прочное основание для написания произведения о том времени. Обратим внимание: лучшие постмодернистские романы сейчас пишут филологи, а не писатели в прежнем понимании. Они профессионально изучили труды предыдущих авторов и используют их для создания своих произведений. Водолазкин же ведёт игру с читателем: узнает ли тот в романном персонаже героя из другого, более известного произведения?
И что получается: человек испытывает от чтения “Лавра” даже некоторое удовольствие, так называемую “радость узнавания”, обнаруживая знакомые по другим произведениям сюжеты, цитаты или скрытые ссылки. Впрочем, у части читателей, напротив, может возникнуть чувство возмущения от этого открытия. Главное то, что совсем уж равнодушных оказывается сравнительно немного, а это обусловливает общий читательский успех “Лавра”.
Н.П.: Давайте отметим главное, что делает книгу привлекательной для читателей. На мой взгляд, следует согласиться с одним из литературных критиков, который сказал примерно следующее: “Роман Водолазкина относится к жанру, заведомо обречённому у нас на успех, — житию праведника”. Я это мнение поддерживаю. Пишут многие, что книга очень необычна, и это действительно так, что также привлекает читателя. Не всем нравится путаница времён и эпох, но многие на это просто не обращают внимание. Кому-то нравится язык романа: “Потрясающая книга, слог в ней — как тёплый нежный бархат”. Насчёт потрясения от книги — это мнение поддерживать не буду, но что филолог Водолазкин хорошо владеет русским языком — факт очевидный.
О.Г.: Я бы добавил, что читателей привлекает главный герой и его человеческие качества: его искреннее желание служить людям, совершать добрые дела даже без ожидания благодарности. Привлекает также сама тема хотя и какой-то странной, но вечной любви, в современной литературе не часто встречающаяся.
Н.П.: На фоне множества произведений с практически одинаковыми, приевшимися сюжетами, заполнившими литературу и телеэкран, “Лавр” выглядит очень достойно и привлекательно. Читатели под этим впечатлением не замечают недостатки романа, что вполне простительно. Не могу не упомянуть оценку романа Водолазкина известным писателем Захаром Прилепиным, собирателем множества литературных премий. Он сказал, что после прочтения этой книги ему хочется стать святым. И далее: “Это, несомненно, одно из лучших творений современной литературы”. Комментировать сказанное Прилепиным нет желания, но, пользуясь случаем, замечу, что после прочтения творения Прилепина под названием “Грех” у меня пропало желание читать что-либо из работ этого автора.
О.Г.: Может быть, я не прав, но мне представляется, что одна из позиций, которая “работает” в пользу положительной оценки “Лавра” у молодых людей, это пренебрежение автором правилами правописания.
Н.П.: Вы имеете в виду, очевидно, отсутствие знаков препинания при воспроизводстве прямой речи? Критики почему-то на это не обращают внимание. Я же это издевательство над русским языком воспринимаю болезненно. Автор, конечно, хорошо понимает, что делает. Это не может быть случайностью, опиской, недосмотром, так как у него это правило, много раз повторённое. Почти уверен, что Водолазкин этим приёмом желает понравиться малограмотным блогерам, которых в социальных сетях развелось великое множество.
Ещё одна проблема, которую нам следовало бы обсудить, это использование Водолазкиным в “Лавре” ненормативной лексики. Я, например, отношусь к этой проблеме достаточно просто: мат можно использовать в том случае, если это требуется для раскрытия чего-то такого, что без мата сделать просто невозможно. Говорю и сам себе хочу возразить: М.Горький в силу своего жизненного опыта, без сомнения, был прекрасно знаком с ненормативной лексикой. Маргиналы, прототипы героев его произведений, в реальной жизни, уверен, изъяснялись с обильным использованием матерных слов. Но, о чудо! В пьесе “На дне” Алексей Максимович смог обойтись без мата, при этом мастерски показав это человеческое “дно”.
О.Г.: А Вы знаете, Водолазкин как-то и сам высказался в отношении к использованию ненормативной лексики. Он заявил: “Не люблю мат, когда он становится словом-связкой”.
Н.П.: С писателем следует согласиться. Мат, о котором он говорит, признак обычной распущенности, бескультурья. Но сам же Водолазкин мат использует, как говорится, “ни к селу ни к городу”, по моему мнению, без всякой необходимости. Это сквернословие в устах “рафинированного интеллигента” имеет налёт откровенного пакостничества. Текст “Лавра” расцвечен и такими перлами: “сраный веник”, “засранец”, “говнюк”, “ё моё”, “на хрен”, “как у чёрта в жопе”. Становится неудобно за автора. Зачем всё это?
О.Г.: Возможно, Водолазкин этими выражениями хотел понравиться невзыскательным читателям, в том числе молодёжи, среди которой, к сожалению, сквернословие имеет распространение. К великому сожалению, следует отметить, что в последние 20–30 лет мат широким потоком ворвался в литературу и в сферу общественной жизни, и Водолазкин способствует этому. Одно только наличие мата в романе “Лавр” делает для меня невозможным рекомендовать эту книгу православному читателю. Апостол Павел написал в Послании к Ефесянам: “Никакое гнилое слово да не исходит из уст ваших, а только доброе для назидания в вере, дабы оно доставляло благодать слушающим. И не оскорбляйте Святого Духа Божьего, Которым вы запечатлены на день искупления” (Еф.4:29-30).
Н.П.: Мы не должны оставить без внимания тот факт, что роман Водолазкина очень нравится зарубежным издателям. В СМИ промелькнуло сообщение, что количество переводов “Лавра” на иностранные языки перевалило за 40. Я не припомню ни одного литературного произведения наших дней, пользующегося подобной популярностью. Есть же какие-то причины этого явления?
О.Г.: Я обратил внимание на то, что за границей весьма популярны, кроме работ Водолазкина, книги, например, Юрия Буйды “Прусская невеста” — более 30 переводов на иностранные языки, Яхиной о её Зулейхе — примерно такое же количество переводов. Что объединяет эти книги, да и самих авторов? Думать долго не надо: эти писатели — постмодернисты, и самое главное — пишут о России то, что нравится Западу. Буйда, например, показал наших переселенцев в Калининградскую область после Великой Отечественной войны скопищем мерзавцев. Гузель Яхина в романе “Зулейха открывает глаза” расписала в очередной раз тему репрессий. А что касается привлекательности “Лавра” для заграницы, можем обсудить это подробней.
Н.П.: О нашем народе, о Руси Водолазкин пишет то, что читать попросту неприятно, а прочитав, хочется сразу забыть. Арсений-Устина изучает жизнь псковичей, заглядывая за заборы, в окна домов, и видит: “В домах Завеличья стоял дым, смешанный с паром. Там сушилась одежда и кипели щи. Там били детей, кричали на стариков и совокуплялись в общем пространстве избы. Перед едой и сном молились. Иногда сваливались спать без молитвы — наработавшись до потери сил. Или напившись. Ноги в сапогах забрасывали на подложенную жёнами ветошь. Громко храпели. Вытирали текущие во сне слюни и отгоняли мух. Со звуком тёрки водили рукой по лицу. Матерно ругались. С треском портили воздух. Всё это, не просыпаясь”.
Вот юродивый Фома поучает псковичей: “Так ведь русский человек — он не только благочестив. Докладываю вам на всякий случай, что ещё он бессмыслен и беспощаден, и всякое дело может у него запросто обернуться смертным грехом. Тут ведь грань такая тонкая, что вам, сволочам, и не понять”. На страницах “Лавра” русские сравниваются с европейцами. “Многие русские мрачны”, — поделился наблюдением Амброджо”.
О.Г.: Да, читать неприятно. Водолазкин даже разбойников русских и иностранных изобразил совершенно разными людьми. Русские разбойники все поголовно жестоки. Таковы разбойники, убившие старца Нектария и многих других людей. Они принципиально не оставляли никого в живых. Последний из этой шайки напал на Христофора с внуком. Образ его просто омерзителен. Таков разбойник Жила из Белозерска, который потом в Пскове раскапывал могилы с целью ограбить покойников. Таков неизвестный, без всякой причины нанесший в Пскове иерею Иоанну двадцать три ножевых удара.
Н.П.: А вот итальянские разбойники, в отличие от русских, никого не убили. Поторговавшись, они просто взяли с проезжавших по пять дукатов с человека и позволили им мирно ехать своим путём. Благородные разбойники, галантные и обходительные. Их атаман, узнав о своей скорой смерти, раскаялся и вернул деньги путникам!
О.Г.: В завершение романа Водолазкин усиливает негативное впечатление о русском народе, приводя диалог заморского купца Зигфрида и местного кузнеца Аверкия: “Ты в нашей земле уже год и восемь месяцев, — отвечает кузнец Аверкий, — и так ничего в ней и не понял”. “А сами вы её понимаете?” — спрашивает Зигфрид. “Мы? — кузнец задумывается и смотрит на Зигфрида. — Сами мы её, конечно, тоже не понимаем”. Такое завершение романа выглядит как приговор России и русскому народу: оказывается, русские люди не понимают своей страны, не понимают себя и своей жизни. Именно так завершается роман, именно это запоминает читатель, в том числе иностранный, а затем делает соответствующие выводы.
Н.П.: Отец Георгий, а Вы знаете, что некоторые критики, восхищённые творениями Водолазкина, стали утверждать, что Евгений Германович — современный классик?
Ведь есть же у нас общепризнанные писатели-классики: Пушкин, Лермонтов, Чехов, Толстой, Достоевский, Тургенев, Гоголь. В их произведениях описаны социальные проблемы того времени и герои, которые действуют в этих условиях. На этих героев равняются, сверяют свои поступки с их поступками. Может ли являться таким героем средневековый травник Водолазкина? Конечно, нет. Его самоотверженность и бескорыстное служение людям, без сомнения, заслуживают восхищения. Но вспомним, замешаны-то они на химерной идее прожить жизнь вместо случайно встреченной особы, причиной смерти которой он и явился.
О.Г.: Работы классиков меня влечёт перечитывать, обращаться к ним в различные периоды жизни и в разных жизненных обстоятельствах. “Лавр” Водолазкина в этот перечень включить не могу. Мы должны отметить у классиков такую обязательную черту, как уважение к читателю. У меня создаётся впечатление при чтении “Лавра”, что автор с иронией относится к читателям своего романа.
Н.П.: Я как инженер по первой специальности, человек приземлённой профессии, не мог не обратить внимание на чисто практические несуразности в романе, иначе говоря, на необоснованные выдумки. Филолог Водолазкин знает жизнь по прочитанной им литературе (он сам об этом говорил), а для правдивого её отражения этого явно недостаточно. Поэтому у Водолазкина во время жестокого шторма деревянный средневековый корабль волна подмяла под себя и прокатилась по нему без всяких для него последствий. Современный корабль пошёл бы на дно.
Масса упоминаний о разных лечебных снадобьях. Верить им или нет? Неизвестно. А если легковерные вдруг будут использовать такие, например, советы: “восстанавливает сон: на ночь настой древесного мха”?
Явно неудачная выдумка доставить лампаду в Иерусалим через разбойничьи зоны в тогдашней Европе, что просто нереально. Или вот ещё выдумка. У городских ворот Белозерска разбойник на лошади ждёт подельника. Вместо него приходит Арсений, садится на вторую лошадь, и они трогаются в путь. Разбойники в то время были, видимо, какие-то особенные, непроходимо глупые.
Актуальный на сегодня вопрос: а какой должна быть современная литература? Может быть, такая, образчиком которой является роман “Лавр”? В романе есть положительный герой, на которого можно ориентироваться. А как он выписан, как построен сам текст книги, может быть, не так и важно?
О.Г.: Если нас устраивает литература постмодерна, то и в жизни мы вольно или невольно будем следовать правилам, схемам, которые исповедует постмодернизм.
Н.П.: Вы знаете, что каких-то писаных законов постмодернизма нет, но это течение характеризуется рядом правил, которым следуют авторы постмодернистской литературы. Основные из них я перечислю. Обращаю внимание, что не я их сочинил.
Интертекстуальность — использование чужих текстов.
Пастиш — соединение разных произведений и литературных жанров (фантастика, детектив, мифы, сказки и т.д.).
Фабуляция — смесь вымышленного с реальным.
Историческая метапроза — характеризуется додумыванием реальных событий и поведения исторических персон.
Временн’ое искажение — произвольное передвижение событий во времени.
Магический реализм — смешение реалистического и фантастического.
Ирония, чёрный юмор.
Самое главное в литературе постмодернизма — это отрицание системы и структурности. По-простому: никакие законы мне не писаны, что хочу, то и пишу, куда хочу, туда и ворочу. В свете всех этих признаков роман Водолазкина видится как идеальное постмодернистское произведение.
Важно знать, откуда к нам всё это пришло, как появилось.
о. Г.: Известно, что постмодернизм — это понятие, употребляющееся для характеристики как современного направления в художественной литературе, так и особого типа философствования. По каким причинам появился на свет постмодернизм, как он развивался и чего достиг, можно узнать из многочисленных общедоступных исследований этого явления. Обычно утверждается, что на Западе постмодернизм стал реакцией на эпоху модерна и наложившихся на эту эпоху событий Второй мировой войны, холодной войны, борьбы за гражданские права в США и т.д., и т.п. В России постмодернизм получил развитие немного позже, чем на Западе, и, очевидно, стал реакцией на неудачи в строительстве коммунизма и последовавшую разрушительную перестройку. То есть постмодернизм — это реакция на внешний кризис. Но можно заметить, что на внешний кризис у писателей-постмодернистов обычно накладывался кризис внутренний, творческий. Например, в противовес навязываемому в советское время сверху методу социалистического реализма хочется создать что-нибудь оригинальное, выделиться, а ничего принципиально нового выдумать не удаётся. В таком случае выход можно найти в том, чтобы, взяв готовые идеи и тексты других, уже состоявшихся писателей, попробовать их обыграть по-новому. Постмодернизм фактически провозгласил “смерть автора”. Автор теперь творит не от себя, а от имени всей громадной и уходящей в глубины веков совокупности текстов.
Н.П.: Единственное замечание хотел бы сделать в части “навязывания сверху метода социалистического реализма”. Дело здесь, пожалуй, не в “навязывании”, а в соответствии этого метода самой природе и духу советской власти. Если ты, писатель, за социализм, за советскую власть, то по-другому, не как требовали каноны социалистического реализма, ты писать и не должен, не имеешь права. С позиций сегодняшнего времени в тот период было произведено немалое количество литературного мусора, но достаточно было и работ, которыми можно гордиться. В методе социалистического реализма стержневым требованием был оптимизм, вера в будущее, в справедливость. Не будем оспаривать сейчас обоснованность этих положений. Отметим только, что это всё было.
О.Г.: Но... Всё-таки требованием этого метода были и классовый подход, и партийность, что означало необходимость показывать ведущую роль передового класса — пролетариата — и руководящую роль коммунистической партии. Вспомните: Александра Фадеева в ЦК КПСС буквально заставили переписать “Молодую гвардию”, потому что первоначально он не дал в этом романе образы руководителей-коммунистов. В реальной жизни никакого партийного руководства этой молодёжной организацией ведь не было.
Н.П.: Согласен, в данном конкретном случае именно этой молодёжной организацией партия не руководила. Но и на фронте, и в тылу члены партии играли лидирующую роль. Это невозможно оспаривать. Точно так же и о роли пролетариата в победе: победил народ — рабочие и крестьяне. Это факт неоспоримый,
О.Г.: Однако, согласитесь, зоны критики были ограничены. В адрес высшего руководства она не допускалась.
Н.П.: Не спорю, запрет критики верхов был тормозом нашего развития. Но всё-таки, какое Ваше мнение, как, откуда и почему в нашу литературу проник и утвердился этот постмодернизм?
О.Г.: Я уже сказал, что постмодернизм изначально возник на Западе, а у нас расцвёл махровым цветом в кризисные годы перестройки, когда один общественный строй сменялся другим, и люди теряли ориентиры...
Н.П.: В этих условиях роль литературы должна бы возрастать, отвечать на вызовы времени, а она, напротив, бредёт за событиями, приспосабливается к обстановке или просто уходит в тень.
О.Г.: То есть Вы говорите о проблеме идеологизированности литературы? Я Вас правильно понял?
Н.П.: Да, я твёрдо считаю, что литература и идеология взаимосвязаны, более того — они неразделимы.
О.Г.: В одном из интервью обсуждаемый нами писатель Водолазкин заявил: “Писатель выше идеологии”.
Н.П.: Но писатель таким быть не должен. Мне представляется, что в наше время (а мы ведь обсуждаем проблемы нашего времени, а не Cредневековья и даже не прошлого столетия) писатели должны видеть образ будущего и стараться работать, приближая его.
О.Г.: Литература многогранна, и писатели есть очень разные. Сабанеев, например, писал о рыбной ловле, Пришвин — о природе. Это ведь тоже литература. Да и произведения о любви — их писали и будут писать, их читали и будут читать. Помню, в советском журнале “Юность” Василий Ливанов опубликовал повесть “Агния, дочь Агнии”. Это не был соцреализм, это был романтизм, причём пассивный, обращённый в прошлое. И никакого строительства светлого будущего! Но ведь читали же! Литература многообразна, но Вы, профессор, видимо имеете в виду ту её часть, которая должна сформировать в народе ясное понимание о национальной идее и вдохновить его к деятельности на её достижение? Увы, тема национальной идеи на сегодня заболтана... Конституцией государственная идеология вовсе запрещена, что свидетельствует о фактическом наличии в стране государственной идеологии либерализма. В России реально построен либеральный капитализм. И именно постмодернистская литература ему более-менее соответствует.
Н.П.: В части многоплановости литературы Вы правы, но я полагаю, что мы ведём разговор конкретно о писателях. Остановлюсь на затронутой Вами теме о национальной идее. Проблема поиска её формулы в постсоветский период возникла в 1996 году, когда Борис Ельцин дал команду своим приближённым выработать формулу национальной идеи. Работали целый год, но так ничего и не сочинили.
О.Г.: Мне понятно желание главы государства иметь объединяющую идею.
Н.П.: Да, без такой идеи трудно рассчитывать на успехи в хозяйственном и культурном строительстве. Но дело в том, что в самой постановке вопроса поиска формулы национальной объединяющей идеи допущен методологический просчёт.
О.Г.: Что Вы имеете в виду?
Н.П.: Имею в виду простую истину: не государство создаёт идеологию, а идеология создаёт государство, институты которого служат реализации этой идеологии.
О.Г.: Вы, очевидно, считаете, что идея построения коммунизма и была той объединяющей советский народ идеей?
Н.П.: Да, причём идея построения коммунистического общества “работала” вполне эффективно. Люди за неё шли в бой, с этой идеей мы победили фашизм.
О.Г.: Всё так... Народ был умело мобилизован на строительство светлого будущего, а потом всё рухнуло, и в качестве реакции появился этот самый постмодернизм и “великий писатель Водолазкин”.
Н.П.: Отец Георгий, я всего лишь намеревался обратить внимание на то, что “простой народ”, даже не очень понимая, что такое коммунизм, хорошо знал о содержании этого лозунга: равенство перед законом, справедливость, право на труд и отдых, бесплатная медицина, бесплатное образование, уверенность в будущем. За это и сражались.
О.Г.: Да, всё это так, но мы немного отходим от темы. Наша беседа касалась идейности литературы.
Н.П.: Но такой подход позволит глубже раскрыть обсуждаемый вопрос. Я говорил о том, что идея создаёт государственное устройство, а не наоборот. Построенное буржуазное общество в своей основе имеет цель получения максимальной прибыли, дохода. Это и есть идеология сегодняшней России.
О.Г.: И литература, искусство, кино, вся культура также следуют этой идеологии?
Н.П.: Я понимаю, что это не вопрос, а утверждение?
О.Г.: Да, профессор, именно так. И современная литература, к сожалению, подчиняется этому принципу. Она стала средством зарабатывания денег, как и любое другое ремесло. При этом постмодернизм наиболее соответствует нынешнему либеральному капитализму, так же как соцреализм соответствовал периоду строительства социализма.
Н.П.: Я в этом свете хотел бы особо отметить, что вся художественная литература идеологизирована. То есть все литературные произведения каким-то образом соотносятся с идеологией властной элиты: они или служат ей, или работают против неё.
О.Г.: А Вы не допускаете литературы нейтральной, которая и не за власть, и не против неё?
Н.П.: Здесь уместно вспомнить многократно цитируемый тезис В.И.Ленина: “Жить в обществе и быть свободным от общества нельзя. Свобода буржуазного писателя, художника, актрисы есть лишь замаскированная (или лицемерно маскируемая) зависимость от денежного мешка, от подкупа, от содержания”. Примером замаскированной зависимости от власти как раз и является обсуждаемый нами роман Водолазкина. Роман постмодернистский, текст которого скомбинирован из разных источников, наукообразный с виду, но со многими ошибками, при этом с главным героем, черты которого — бескорыстие, служение людям — вполне естественно привлекают читателя.
О.Г.: Вы хотите сказать, что роман отвлекает читателя от раздумий о несправедливом устройстве нашего общества?
Н.П.: Да, именно так и обстоит дело. Власти нужно, чтобы подобных произведений было побольше и чтобы их активно читали наши граждане. Вас разве не удивляет, что “Лавр” увенчан всеми главными российскими литературными наградами и что большинство читателей от него в восторге? А ведь текущий момент точно так же, как и во все времена, ставит перед писателями три основных задачи: правдивое изображение жизни народа, критику существующих порядков, поиск положительного героя своего времени.
О.Г.: С Вами трудно не согласиться, хотя, честно говоря, до сих пор я задумывался больше об антихристианской составляющей содержания “Лавра”, о пропаганде религии постмодерна на страницах этого романа. Но на его страницах действительно нет правдивого изображения жизни народа, нет и обличения существующих недостатков. По сути дела, нет и положительного героя. Что же, получается опиум для народа? Камень вместо хлеба?