ВАДИМ КОЖИНОВ
Продолжение. Начало в № 1-7,9 за 2019 год, № 1-5, 7-12 за 2020 год, № 1-3,5-7, 11-12 за 2021 год, № 2,3,6,7,11 за 2022 год, № 2,5,9 за 2023 год, № 2,4,5,9,11,12 за 2024 год.
БИТВА ЗА ИСТОРИЮ
(продолжение)
Незадолго до рокового августа 1991 года Юрий Кузнецов посвятил Кожинову новое стихотворение:
Ты прости: я в этот день печален,
Потому что солнце не взошло.
Дух добра и света изначален,
Но смотреть на землю тяжело.
Вот бредут, покачиваясь, двое
И поют навзрыд во мраке дня:
— Цареград уйдёт на дно морское,
А Москва погибнет от огня.
Это значит, надо торопиться,
Из людей повыбит сущий дух.
Кроме праха, ничего не снится...
Как ещё ты держишься, мой друг?
Кожинов не просто держался; он в это трагические время пребывал в состоянии безостановочного духовного горения, напряжённейшей работы.
В эти же дни он получил от кандидата филологических наук, преподавателя Витебского педагогического института имени Машерова письмо с просьбой принять участие в сборнике, посвящённом Бахтину (из этого замысла позже вырос “бахтинский” журнал “Диалог. Карнавал. Хронотоп”). “Безумная идея издавать посвящённый Бахтину как бы персональный журнал неожиданно ударила мне в голову. Я (тогда ещё из Витебска) стал связываться с людьми, которые могли бы мне помочь или что-то посоветовать... — вспоминал позже Паньков. — Я приглашал его (Кожинова. — С.К.) к участию в работе журнала и, между прочим, сообщал о своих планах осуществить перевод биографии Бахтина, написанной К.Кларк и М.Холквистом”. И Вадим Валерианович прислал обстоятельный ответ:
“Уважаемый Николай Алексеевич!
Думаю, что Вы заняты важным и даже необходимым делом. Особенно, что касается Витебска, о котором почти ничего неизвестно, хотя даже из немногих и случайных документов, сохранившихся в скудном архиве самого Михаила Михайловича, ясно: его жизнь в Витебске была содержательной и многогранной. Стоит поискать и следы его жены и полувекового друга — Елены Александровны Околович; из дворян Витебск. губ., род. 1901, бракосочетание — 1921, в Витебске. Кроме того, важен и не столь далёкий Невель, где М.М. жил до Витебска и был “зав. уч. частью школы второй ступени”.
С изданиями, как Вы и сами знаете, сейчас нелегко. Тупые и невежественные люди внушили многим, что будто бы в “цивилизованных” странах культура существует в рыночных условиях: это нелепое заблуждение. Даже в самых “рыночных” США на коммерческих основаниях издаётся не более 30% книг — главным образом “масскультовые”. Но это так, к слову.
В ИМЛИ готовится к изданию (это, понятно, долгое дело) шеститомное собр. соч. М.М. с солидным аппаратом. Не сомневаюсь, что Ваш “витебский” вклад был бы принят туда с радостью.
Теперь о моём участии в каких-либо бахтинских изданиях. Я, видите ли, человек корыстный. Я писал о Бахтине в 1962–1965 гг. (и добивался издания его книг), когда этим занимался я один. Теперь же мне это не очень интересно. Даже никак не соберусь дать кому-нибудь несколько десятков его писем — среди них очень замечательные. Вот до того, как М.М. был реабилитирован (т.е. до 1967 года) и его в принципе нельзя было издать, я занимался им годы напролёт.
Единственное, на что я сейчас способен — надиктовать на магнитофон что-нибудь о М.М. (вот, например, корреспондент журнала “Дон” приехал и в 1988 (№ 10 журнала) дал запись беседы). Можете повторить его подвиг — рассказать могу многое, только спрашивайте.
Вот такие дела. В книге Майкла и Кати много чепухи, не очень ей увлекайтесь (Майкл вообще неважно знает русский язык — отсюда и масса путаницы).
А вообще-то Бахтин — это целый мир. Так что не отступайте от задуманного.
Всего Вам доброго.
В.Кожинов”.
27 марта 1991 года Кожинов выступил на конференции, проходящей в ИМЛИ. Аспирант МПГУ Виктор Бараков, присутствовавший при этом выступлении, записал основные тезисы выступления.
— Главная наша беда, — говорил Кожинов, — в утилитарном подходе к литературе и культуре. Нельзя извлекать из текста одну политику, её детали. В своё время голос Белинского походил на голос Бенкендорфа именно в силу его утилитарности.
Литература самоценна. Она демонстрирует самоценность жизни. А мы всё стремимся переделать мир, сделать его прекрасным (коммунизм, капитализм и т.д.). В духовном смысле нельзя построить рай на земле (смотрите работу И.Шафаревича “Две дороги к одному обрыву”).
В школе тоже господствует утилитаризм. Литературу там пытаются постичь голым умом, не воспринимают чувствами. А ведь поэзия — это эстетическая ценность, отражающая самоценность жизни (Рубцов, например, это понимал). Никто из учеников не знает, например, чем заканчивается “Анна Каренина”. Все убеждены, что концовка романа — самоубийство героини. Но ведь Толстой ведёт нас далее к мысли о том, что мир — это творение великого художника.
Сам он в это время весь находился во власти нового замысла — книги о начале Русской Истории. И первые её главы складывались как раз в годы нового отечественного и мирового перелома.
До него доходили известия из дальнего зарубежья... Фрэнсис Фукуяма спрашивал у встречавшихся с ним визитёров из СССР: “Как там Кожинов?” Уолтер Лакёр, выводивший в своих книгах мировой фашизм из русского “черносотенства”, также интересовался — что сейчас Кожинов пишет, и сопровождал свой интерес определением: “Осведомлённый противник”... Кожиновское слово имело существенный вес в период ожесточённой схватки двух лагерей — демократов и патриотов, когда одно понятие неотвратимо противопоставлялось другому.
(В это же время Александр Солженицын, давая интервью одному из отечественных журналистов в Вермонте, произнёс: “Горе стране, где слово “демократ” стало ругательством. Но погибла та страна, где ругательством стало слово “патриот”).
Ещё летом 1990 года состоялась запись кожиновского выступления по Центральному телевидению в концертной студии “Останкино”. Он говорил о поэтах, о современном катаклизме, о своём погружении в историю, отвечал на многие острые вопросы, касавшиеся и революции, и репрессий, и хрущёвской “оттепели”, и “перестройки”... В зале было достаточно людей, пытавшихся сбить его с толку провокационными репликами... Кожинов был спокоен, внятен и рассудителен. Передача должна была выйти осенью, отложена на неопределённое время и анонсирована на декабрь. И была поначалу запрещена к показу. Потом всё же вышла на телеэкраны — в начале 1991-го.
* * *
О так называемом “путче” августа 1991 года написано множество книг, и трезвые, вдумчивые авторы приходят к однозначным выводам: инициатором Государственного комитета по чрезвычайному положению был не кто иной, как сам Горбачёв, полностью выпустивший вожжи из рук, предававший верных ему людей, пытавшихся навести порядок и в республиках Прибалтики, и в Азербайджане, и в Таджикистане — и потом строивший из себя “ни в чём неповинного узника Фороса”... На нескольких стульях пытавшийся усидеть председатель КГБ Крючков так и не отдал приказа готовым выполнить его сотрудникам Комитета на изоляцию Ельцина и его ближайшего окружения, в результате чего “Белый дом”, напичканный огнестрельным оружием, которое раздавали кому попало, превратился в “оплот защитников демократии”, подогреваемых алкоголем, беспрепятственно подвозимым на грузовиках (это при том, что руководители почти всех республик одобряли или готовы были одобрить объявленное чрезвычайное положение)... Въехавшие в Москву танки без боекомплекта только раздражили людей, плохо понимавших суть происходящего, а бездарная и неуклюжая пресс-конференция членов комитета (на которой они клялись в верности Горбачёву и ни один не назвал его предателем Родины, подлежащим суду) вселила полное чувство безнадёжности в души людей, давно ожидавших прекращения вселенского бардака последних лет... Тем более всё усугубила трагическая история с гибелью трёх подвыпивших мальчишек, атаковавших БТР в колонне, уже уходившей из города. Похороны этих ребят (словно в злую насмешку получивших посмертно звание Героев Советского Союза) странным образом напоминали похороны убитых толпой жандармов и полицейских, как “героев революции”, в феврале 1917 года... Искалеченный одним из БТРов троллейбус, которым толпа пыталась перегородить улицу Горького, потом был выставлен как памятник “победившей демократии” возле Музея Революции (бывшего Английского клуба) напротив ещё одного памятника — пушки, из которой обстреливались в октябре 17-го юнкера, засевшие в Кремле (уже позже кто-то догадался убрать с глаз долой этот “демократический монумент”). При полном бездействии власти “энтузиасты” снесли памятник Дзержинскому перед центральным зданием КГБ.
Генерал Александр Лебедь потом свидетельствовал: “Была гениально спланированная и блестяще осуществлённая крупномасштабная, не имеющая аналогов провокация, где роли были расписаны на умных и дураков. И все они, умные и дураки, сознательно и бессознательно свои роли выполнили”.
Последние месяцы 1991-го вспоминаются, как подлинная катастрофа. Самоубийства бывших партийных чиновников, якобы самоубийство (при очень странных обстоятельствах) маршала Ахромеева (чью могилу потом разграбили мародёры), разгромы партийных комитетов по всей стране — и самое главное — полная потеря смысла жизни для тысяч и тысяч людей. Всё вокруг будто остановилось — и в это же время в геометрической прогрессии росли территории кладбищ. У многих не выдерживало здоровье, а многие добровольно уходили из жизни.
И в это же время многочисленные “герои демократических баррикад” (даже не бывавшие на них) чувствовали себя хозяевами улиц и вели себя похуже “братишек”-матросов 17-го года. Казалось, будь у них в руках оружие, они пользовались бы им со всей возможной щедростью. Дошло до того, что в газетах печатались номера телефонов, по которым каждый желающий мог позвонить и настучать на соседа, проявившего “недостаточную лояльность Ельцину”, или того хуже — сочувствие к ГКЧП!..
В этой жуткой атмосфере полного ступора и эмоциональной пустоты, овладевшей многими и многими, совершенно незаметно прошла историческая встреча трёх президентов с помощниками (Ельцина, Кравчука и Шушкевича) в Вискулях, где был распущен Советский Союз. Первым об этом узнал даже не скуливший потом на телеэкране Горбачёв — Ельцин предпочёл для начала отчитаться перед президентом США Джорджем Бушем.
На самом деле ещё летом готовился и приводился в действие основательный план по отрешению Горбачёва от власти — осенью 1991-го на предстоящем съезде КПСС. Планировались чистка государственного аппарата, изменение стратегического курса страны при опоре на часть армии, КГБ и направляемое здоровыми партийными структурами народное движение. Манифестом этого (а не августовского) грядущего перехвата власти и было знаменитое “Слово к народу”.
История могла пойти иначе. Провокация августа 1991-го поставила крест на этом замысле.
“Нас проиграли, как дворовых в карты”, — сказал тогда главный редактор “Нашего современника” Станислав Куняев.
Зима 1991-1992 года... Жуткое время всеобщего развала и разброда. На улицах царил лютый бандитизм — и поневоле вспоминался показанный сразу перед “перестройкой” по отечественному телевидению итальянский сериал “Спрут” — было с чем сравнить... Вытащенные из запасников продукты в первый же день Нового года были выставлены на витрины с соответствующими ценниками, на которые люди смотрели безумными глазами, не понимая, как и на что они будут кормить свои семьи. Денежные сбережения большинства населения сгорели дотла.
А бывший член КПСС, член редколлегии журнала “Коммунист”, специализировавшийся на экономике Чили при Пиночете Егор Гайдар, ставший ненадолго министром экономики и финансов РСФСР, идеолог “шоковой терапии” (точнее, шока без терапии), заявлял, что в Магаданской области “живёт слишком много народу” и что “Север России и Арктика заселены искусственно, содержать и развивать их смысла нет”. На одной из встреч с журналистами, услышав реплику об уличном беспределе, ничтоже сумняшеся отреагировал: “А вы посмотрите на Австралию. Раньше туда каторжников ссылали, а теперь это процветающая страна”... О встрече с этим “рыночником” потом вспоминал бывший министр станкостроительной и инструментальной промышленности Н.Паничев:
“В начале 1992 года я с трудом пробился на приём к и. о. премьера Гайдару, пришёл к нему с детально отработанным планом сохранения станкостроения. Он даже смотреть ничего не стал, брезгливо сморщился:
— Да кому нужны ваши дерьмовые станки?! Понадобятся — мы всё за рубежом купим.
Визит продолжался не больше минуты. Я шёл к союзнику, попал к злейшему врагу дела, которому отдал всю свою жизнь. В одной его фразе была сфокусирована программа уничтожения отечественной промышленности, перевода России из страны — производителя техники в страну-покупателя, что ставило нас в полную зависимость от Запада”.
Некогда единомышленники Гайдара, жестокие, циничные и пройдошливые — мэр Москвы Гавриил Попов и его заместитель, потом также мэр Юрий Лужков — через десятилетие вспоминали о нём уже немного в иных тонах.
“Был февраль 1992 года. На совещании, которое вёл Егор Тимурович, рассматривались неотложные меры по финансированию социальных программ. Народа собралось довольно много в зале, где в недавнем прошлом восседал Егор Лигачёв. За тем же столом сидел Егор, но уже другой — Егор Гайдар.
Шло обсуждение социальных вопросов по строительству школ, по пенсиям, к тому времени почти обнулённым, по сбережениям граждан, тоже превратившимся в пыль. И всё тот же один из авторов этой статьи проинформировал Гайдара о том, что в Зеленограде наша медицина зафиксировала 36 смертей из-за голода. На это Гайдар ответил просто: идут радикальные преобразования, с деньгами сложно, а уход из жизни людей, неспособных противостоять этим преобразованиям, — дело естественное. Тогда его спросили: Егор Тимурович, а если среди этих людей окажутся ваши родители? Гайдар усмехнулся и сказал, что на дурацкие вопросы не намерен отвечать”. Учителей, врачей, техническую и творческую интеллигенцию он ничтоже сумняшеся называл “иждивенцами”.
Западные советники буквально наводнили тогда все промышленные и оборонные структуры страны. Одним из главных “дирижёров” “перевода страны на рыночную экономику” был профессор Гарвардского университета Джеффри Сакс — руководитель группы экономических советников в правительстве Гайдара. Потом он говорил, что “мы положили больного (то есть Россию. — С.К.) на операционный стол, но у него оказалась другая анатомия”, и оправдывался задним числом:
“Они устроили социальный шоковый голодомор... Я ни разу не рекомендовал приватизацию нефтяного и газового секторов с помощью ваучеров, бесплатных раздач или сделок по займам на акции, и по сей день считаю эти действия отвратительными и коррумпированными ошибками. Я считаю чистую экономику “свободного рынка” выдумкой из учебника, а не практической или желательной реальностью”.
Бывшие коммунисты обнаружили в себе натуральных социальных расистов. Хирург и кибернетик, Герой Социалистического Труда и народный депутат СССР Николай Амосов вещал в это время, что человечество делится на подвиды — меньшинство (сильные) подавляет и эксплуатирует большинство (слабые), соответственно, это меньшинство является носителем прогресса. В журнале “Вопросы философии” он так излагал своё мировоззрение: “Исправление генов зародышевых клеток в соединении с искусственным оплодотворением даст новое направление старой науке — евгенике — улучшению человеческого рода... Изменится настороженное отношение общественности к радикальным воздействиям на природу человека...”
Лютый антикоммунист Владимир Максимов так охарактеризовал этих людей: “Они не были коммунистами, они не стали демократами, они были и остаются обыкновенными прохвостами”.
* * *
А что же происходило в это время в литературном мире?
23 августа “апрелевцы” (Евтушенко, Черниченко, Бакланов, Евг. Сидоров, Адамович, Карякин, Оскоцкий, Ананьев и другие), захватившие здание Союза писателей СССР, вынесли следующее постановление: “Расценить публикацию “Слова к народу”, подписанного Ю.Бондаревым, В.Распутиным, А.Прохановым, как идейное обеспечение антигосударственного заговора и потребовать подать в отставку с постов секретарей правления СП СССР и СП РСФСР... Расценить идейную направленность газеты “День”, “Литературная Россия” и журналов “Наш современник” и “Молодая гвардия”, как проповедь национальной розни, как призыв к антидемократическим действиям...” 30-го в здание Союза писателей РСФСР на Комсомольском проспекте ввалилась толпа новоявленных хунвейбинов, представившись батальоном московской национальной гвардии, и заявила, что Союз писателей закрывается на основании следующего документа:
“30.08.91. № 31. О взятии под охрану здания Союза писателей РСФСР.
Учитывая имеющиеся данные об идеологическом обеспечении путча и прямой поддержке руководителями Союза писателей РСФСР действий контрреволюционных антиконституционных сил в период с 19-го по 21 августа 1991 г. и учитывая постановления Союза писателей СССР и Московского отделения Союза писателей, временно до выяснения степени участия в подготовке и проведении путча приостановить деятельность правления Союза писателей РСФСР и опечатать помещение. Комендантом здания назначить тов. Дуськина.
А.И.Музыкантский”.
Особенно замечательно в этой бумаге определение сил, противостоящих ельцинскому перевороту, как “контрреволюционных”... Составлен сей документ был после подачи Евгением Евтушенко доноса мэру Гавриилу Попову. В этом доносе председатель Союза писателей РСФСР Юрий Бондарев, Валентин Распутин и Александр Проханов, подписавшие “Слово к народу”, именовались “государственными преступниками”, и требовалось отдать здание на Комсомольском в распоряжение Евтушенко и компании, как новых руководителей единого Союза писателей СССР.
Собравшиеся писатели наотрез отказались покидать дом. Станислав Куняев публично разорвал бумагу, подписанную Музыкантским. Пришедшие “гвардейцы” были выставлены за порог, и следующие три дня забаррикадировавшиеся писатели оставались в своём здании — до тех пор, пока Музыкантский не отменил постановление, которое он подписал, как говорил потом, под влиянием “общественного мнения, что некоторые российские писатели идеологически подготовили выступления путчистов”.
На следующий день в Доме Ростовых состоялся последний пленум Союза писателей СССР. Поначалу членов Российского союза даже не желали туда впускать — на пороге дежурил ОМОН, вооружённый дубинками (это казалось тогда чем-то неслыханным). Нескольким писателям пробиться всё же удалось. Внутри царил самый настоящий шабаш, напоминавший собрания пресловутого 37-го года. Юрий Черниченко вещал, что писателей, подписавших “Слово к народу”, “надо непременно приобщить к делу по заговору идейных путчистов”; “Я рассматриваю “Слово к народу”, как документ неошовинизма, неофашизма”, — истерил бывший борец за сохранение коммунистической идейности Пётр Николаев; “Три литературные газеты подготовили этот путч — “День”, “Литературная Россия”, “Московский литератор” и два журнала — “Наш современник” и “Молодая гвардия” — это Алесь Адамович; “Ясно, что последние обращения, указы, приказы писали прохановы, салуцкие, бондаревы... нам грозила страшная опасность русского нацизма”, — надрывался Юрий Карякин.
“Мы должны твёрдо заявить, — писал по горячим следам Станислав Куняев в заметке, внятно озаглавленной “Литературные чекисты”, упоминая расстрелянных в 1920–30-е годы крестьянских поэтов, — что страшная история не повторится. Русский народ и новая российская государственность не должны отдать второй раз в истории свою патриотическую интеллигенцию на растерзание...
А что касается путчистского секретариата — то пусть писатели подумают о том, что вместо Юрия Бондарева, вместо великого русского писателя Валентина Распутина ими будут руководить идеологический доносчик Оскоцкий, просто доносчик Савельев и оставшийся на преподавательской работе в Америке Коротич... Что ж, путчистский секретариат достоин именно таких кадров...”
Было понятно, что разговаривать не с кем, не о чем и не для чего.
После этого группой писателей во дворе Дома Ростовых было устроено символическое сожжение чучела Евтушенко. Это, по сути, был жест отчаяния. И никто на сие действие не обратил бы особого внимания, если бы не сам Евтушенко, истерически вопивший на всю страну в телевизионную камеру: “Это меня сжигали!.. Эти фашисты!..” И читал тут же написанные стихи: “Когда жгли моё чучело братья-писатели... На меня они зря полбутылки бензина истратили...”
Командовать Союзом Евтушенко надолго не хватило. Вскоре он отправился в провинциальный городок США читать лекции о русской литературе, лишь периодически за последние четверть века наезжая в отчину. “Если будет Россия, значит, буду и я...” — лишь с горьким смехом можно было вспомнить.
18 сентября Кожинов дал интервью газете “Московский комсомолец”, уже ничем не напоминавшей весьма культурную газету 1960-х под тем же названием.
“— Вадим Валерианович, как Вы относитесь к смене власти в Союзе писателей?
— Этот вопрос не по адресу, поскольку ни к смене власти, ни к самой власти я никогда не имел никакого отношения...
— В смутные времена могут проявиться разные тенденции. Вас, например, обвиняют в черносотенстве.
— В черносотенстве обвиняли очень многих — Достоевского, Розанова, Менделеева, который по этой причине так и не стал академиком. В любом словаре черносотенцы определяются, как люди, боровшиеся против революции и её последствий. И с этой точки зрения я готов принять это звание...
— Такие рассуждения могут стать удобной почвой для национальной розни, для обвинений в “жидомасонском заговоре”.
— Но ведь уже безусловно доказано, что Февральская революция — дело масонского заговора. В отношении Октябрьской революции таких сведений нет...
Смешно смотреть, как у нынешних исследователей-историков постоянно меняется точка зрения. То у них Сталин во всём виноват, то Ленин, то Маркс, то ещё кто-нибудь. Каждые полгода им открывается истина. На самом деле всё это гораздо сложнее.
В стране сложилась ситуация, когда революция была необходима, она не могла не случиться. И только простодушные могут думать, что после всего происшедшего мир повернёт обратно... Коммунизм, как ни печально, победит. Мой учитель Михаил Бахтин с горечью говорил, что он присутствует при приближении конца мира, имея в виду именно это.
Вот мы “помирились” с Америкой. Но что такое Америка? Страна, победившая маленький (всего 18 миллионов человек!) Ирак благодаря огромным награбленным богатствам и серьёзнейшему напряжению всех сил. А если восстать захочет стомиллионный Пакистан, имеющий ядерное оружие?..
Нынешние наши либерал-радикалы болтают о том, что теперь наша страна может достичь того же уровня, что и высокоразвитые страны. Но в этих странах живёт всего 15 процентов от общего населения Земли. Если оставшиеся 85 вдруг станут жить так же, мир очень быстро погибнет. В США всего 5 процентов населения мира, но они потребляют 60 процентов мировой энергии. Нам нужно ограбить полмира, чтобы приблизиться к США...”
Статьи и выступления Кожинова, влиявшие на многих людей, представляли собой нешуточную идейную опасность для клевретов “демократической власти”. И был изобретён новый, поистине иезуитский, способ его дискредитации.
В 1992 году году в журнале “Родина” появилась статья убеждённого демократа В.Бондарева-Сергеева, писавшего буквально следующее:
“Уничтожая КПСС, а в ещё большей степени коммунистическую религию, интеллигенция подготовила и крах государства, и развал страны. Первым, кто внёс наибольший вклад в нынешнее разрушение, был Солженицын. Его непримиримая позиция, его моральный статус совести нации освятили деятельность последующих крушителей. Шафаревич, Солоухин, Кожинов и другие “патриоты”, полностью отвергшие коммунизм и противопоставившие ему православие как духовную основу общественной жизни, на самом деле и являются теми, кто стоял у истоков нынешнего краха. Демократы? А демократы пришли достаточно поздно. Ельцин, Попов, Афанасьев, Яковлев и другие включились в политическую жизнь тогда, когда борьба могла быть только под лозунгами антикоммунизма. Предшествующие духовные лидеры подготовили только такую почву”.
Подобные обвинения в адрес Кожинова и других русских патриотов слышатся и поныне... Передёргивание и откровенная неправда (в 60-е-70-е годы и Ельцин, и, тем более, Яковлев были полноправными участниками “политической жизни”) настолько возмутили Вадима Валериановича, что он ответил статьёй (опубликованной, правда, через полтора года) “Взгляд в прошлое: патриоты, Солженицын, демократы”, где напомнил и о статье “Против антиисторизма”, и о выступлении по телевидению Игоря Шафаревича, который сказал: “некоторые партаппаратные персоны... объявили себя демократами, но ведь это всё равно как бы если членистоногие объявили, что с такого-то дня они — млекопитающие...”
И всё же главное было в другом: здесь мы, что называется, конём не объедем вопрос об отношении Кожинова к Александру Солженицыну.
В своей статье Кожинов щедро цитировал солженицынское “Письмо вождям”, солидаризируясь, практически, с едва ли не каждым его положением... Ещё раньше, читая полемику Солженицына и Сахарова, накаты на Солженицына многочисленных диссидентов (включая Синявского и Копелева), он был полностью на стороне первого. Он как бы выключил из своего сознания многочисленные выступления Солженицына за рубежом, Солженицына, призывавшего американцев “вмешиваться в наши внутренние дела”, упрекавшего их за то, что они признали в 1933 году Советский Союз, недоумевавшего, что “с этой страной, с этим Советским Союзом в 1941 году” была “вся объединённая демократия мира... Как это объяснить? Как можно это понять?”, призывавшего “перестать ей (нашей стране. — С.К.) давать взаймы и продавать”... Он проигнорировал наиболее подлые страницы из “Архипелага ГУЛАГа”, где Солженицын, оправдывая предательство власовцев и других изменников, писал, что “им не оставлено было выбора”, что “злобу-то посеяли в них мы сами”, что не они изменили Родине, а Родина — им, что “ничего не стоил бы наш народ, был бы народом безнадёжных холопов, если б в эту войну упустил хоть издали потрясти винтовкой сталинскому правительству”, что “бандеровцы”, как и “петлюровцы”, это всё те же украинцы, которые не хотят чужой власти”... Что “Полтавская победа была несчастьем для России... потянула за собой два столетия разорений, несвободы”, что благодаря победе над Наполеоном “освобождение крестьян не произошло на полстолетия раньше... А Крымская война принесла нам свободы”... В общем, “благословенны не победы в войнах, а поражения в них!” (в то время вся страна зачитывалась этой книгой, изданной тиражом почти 200000 экземпляров — и многие внимали, поддакивали, кивали головами, и уже в ходу были разговоры, что если бы мы не победили в Великую Отечественную — “пили бы сейчас баварское пиво”, разговоры, приводившие в ужас и негодование ещё живых фронтовиков...) Но Кожинов брал у Солженицына только то, что работало на его концепцию в противостоянии с “демократами”.
(Этот кратковременный “союз”, понятное дело, не мог продлиться долго... Оценив Солженицына уже после возвращения того в Россию, как крупное общественное явление, отметив его “невписанность” в учредившийся “мир демократии”, в котором лауреат Нобелевской премии по литературе был “выброшен” с отечественного телеэкрана, Кожинов, отказавшись присоединяться к нападкам на писателя с разных сторон или опровергать их, дипломатично отметил, что тот “не всегда ведёт себя с должной ответственностью”, бросаясь совершенно несуразными цифрами жертв за годы советской власти (в том числе и цифрами погибших в Великой Отечественной войне), что он представляет, как “чёрную дыру”, всё, что было в России после 1917 года — что само по себе неправдоподобно, что налицо старческая забывчивость Солженицына, который уже не помнит или не хочет помнить многое из того, что говорил раньше...)
Солженицын декларировал свою ненависть к СССР и социализму — и в то же время защищал русский народ от наветов и клеветы отвязанных либералов — одно с другим прекрасно умещалось в его сознании, хотя уже в 1970-е годы мудрые люди писали и говорили, что антисоветизм и русофобия неразрывны, идут рука об руку... Кожинов подчёркивал (и здесь был абсолютно прав), что Солженицын в 1960-е годы боролся “против стоящих у власти товарищей Яковлевых, ненавидящих Россию (или по меньшей мере равнодушных к ней и её тысячелетней судьбе”), что он “в качестве первого плодотворного шага предлагал ликвидировать именно яковлевский Агитпроп” (другое дело, что Солженицын отождествлял “яковлевщину” с советской властью в целом)... Он напоминал, что “Солженицын был готов (даже!) “примириться с господством существующей партии, “лишь бы отказалась ваша партия от невыполнимых и ненужных нам задач”, обвинял властителей, которые “так безсмысло и слепо шли за западной цивилизацией”, тогда как “Россия, да со многими душевными особенностями и бытовыми традициями, вполне может поискать и свой особый путь в человечестве” (именно это утверждение в “Письме вождям” вызвало взрыв ненависти у отечественных и зарубежных либералов)... Кожинов дошёл до весьма рискованного утверждения: “Одним из главных обвиняемых предстал в яковлевской директиве М.П.Лобанов, а он тогда (подчёркиваю: тогда) отличался от Солженицына в конечном счёте только тем, что не печатался (да вовсе и не стремился этого делать) за границей”.
(Это заявление Кожинова фактически оспорил сам Лобанов в беседе с Владимиром Бондаренко, состоявшейся через несколько лет: “В своё время Вадим Кожинов выпустил книгу, в которой есть страница с фотографиями в таком порядке: Солженицын, Шафаревич, Осипов, Бородин, Лобанов (имеется в виду книга “Судьба России”, 1997 год. — С.К.). При встрече вручает мне Вадим Валерианович книгу с милой своей усмешкой: “Не обессудьте, — говорит, — если не понравится сходство с Солженицыным. Тогда, в шестидесятых, вы одинаково думали”. В ответ я спросил: а где доказательства этого? Кожинов улыбнулся, видимо, полагая, что это достаточный аргумент в пользу им сказанного”).
“Вообще давно пора понять, — писал Кожинов, — что настоящий водораздел проходит в России не между “коммунистами” и “антикоммунистами”, а между патриотами и антипатриотами... Тот же Яковлев выступал, как самый ярый “коммунист” и потом буквально в одночасье стал представляться столь же ярым “антикоммунистом”, но суть его при этом нисколько не изменилась. Главное в том, что Россия в его глазах — только материал, к тому же весьма “плохой”, для “построения” некоего “хорошего” общества, и не так уж важно, идёт ли речь (как раньше) о “коммунистическом” или (как теперь) о “цивилизованном” обществе. В обоих случаях всё или почти всё в России следует “порушить”...”
“Разоблачители” и сочувственно внимающие им читатели, — констатировал Кожинов, — в сущности, одержимы идеей “чистки”... и попросту не желают вслушиваться в какие-либо возражения... Отчаянный “огонь по своим” (неизбежно и резко ослабляющий патриотическое движение) — поистине неустранимая российская “специфика”, к которой каждый из нас должен привыкнуть и воспринимать её спокойно...”
Стремление Кожинова “мирить” враждующих патриотов и здесь сыграло свою роль. Он искренне считал, что в борьбе с общим врагом необходимо подлинное единение, независимое от тех или иных личных разногласий, чем и была вызвана в данном случае его защита Солженицына. К сожалению, в чём он сам отдавал себе полный отчёт, подобное “единение” оказывалось невозможным, ибо слишком глубока была мировоззренческая пропасть между многими патриотами... В этой полемике волей-неволей всплывали в памяти не снобистские плевки с “западной горы” А.Сахарова и не уничтожающие выступления многочисленных “шакалов демократии”, а выстраданные слова многолетнего лагерника Варлама Шаламова: “Деятельность Солженицына — это деятельность дельца, направленная узко на личные успехи со всеми провокационными аксессуарами подобной деятельности... Солженицын — это провокатор, который получает заработанное, своё...” Это не отменяет искренней боли, звучащей в тех или иных сочинениях Солженицына (кстати говоря, отказавшегося печатать в самое роковое время на родине свою антилиберальную публицистику), но факт остаётся фактом: в работе “Как нам обустроить Россию” фактически был начертан сценарий грядущего развала СССР.
Впрочем, до чего могли дойти либералы, даже самые образованные и культурные из них, в борьбе с Солженицыным, показывает опубликованная ещё в 1970-е в Лондоне и ходившая в Отечестве по рукам статья Владимира Лакшина “Солженицын, Твардовский и “Новый мир”. В ней Лакшин утверждал, что “русская литература девятнадцатого знала губительно заблуждавшихся в иных своих теориях, зашедших на кривые тропы мысли гениев... Толстой и Достоевский были часто дурными проповедниками, и чем больше росла их слава, тем становились глуше и непримиримее в своей проповеди. Достоевский бранил евреев, грубо льстил Победоносцеву и горевал об утрате черноморских проливов... Солженицын унаследовал и право на досадные и смешные заблуждения, и этот тон учительства у кумиров русской литературы... Если какую традицию он и подхватывает в своей последней биографической прозе, то это скорее Василия Васильевича Розанова с его всеоплёвыванием, болезненной любовью к себе и холодным презрением к морали и людям. Только Розанов делал это в первый раз и оригинальнее: он был противен в этих переходах от юродства к самовосхищению, но не бывал так надут и смешон и, во всяком случае, подкупал, пусть и патологической, искренностью”.
Подобное “разрывание” классиков на “несопоставимые” части характерно для наших “шестидесятников”, каким, по сути, и остался Лакшин до конца жизни. А его пассаж о Розанове слишком напоминал и тоном, и смыслом пресловутую статью Аллы Латыниной “Во мне происходит разложение литературы...”, тогда же жестоко высмеянную Кожиновым.
Справедливости ради надо сказать, что незадолго до смерти Лакшин написал и опубликовал статью “Россия и русские на своих похоронах”:
“Читая одну за другой статьи о “конце”, “тупике”, “кризисе” русского сознания и русской культуры, ловишь себя иногда на мысли: а что как шутники-критики все это из озорства придумали, потехи ради, из желания щегольнуть, побудоражить публику? Веселого сейчас в жизни мало, значит, есть шанс у “черного юмора” на национальной почве. Вкус к сенсациям притупился, а тут такая вот “расчленёнка” в отношении русского характера, наследия великих классиков. Иные готовы через голову перевернуться, только бы не остаться в тени и привлечь внимание к своим курбетам.
Но ведь найдутся, пожалуй, люди, которые решат, что это всерьёз, тем более что в сознании многих еще живы марксистские стереотипы. Нашим наставником по национальному вопросу, похоже, все еще остается В.И.Ленин. “Нация рабов, сверху донизу — все рабы”. В этих словах Чернышевского Ленин находил “тоскующую любовь” революционера-демократа к своей стране. Подальше бы от таких любовных объятий.
То же и относительно знака равенства между отвратным словечком “совок” и словом “русский”. Это лишь вариации суждений А.А.Жданова о том, что “мы не те русские, что были вчера”, и молчаливое согласие с тезисом Л.И.Брежнева о “советском народе как новой исторической общности”. Чем больше наши похоронщики России хотят отличиться, тем больше впадают в советскую рутину...
Сочинители некрологов по России и русским утешаются иногда вырвавшимся у Пушкина признанием: мол, догадал меня Бог родиться в “этой стране” с умом и талантом! Да, так. Но Пушкин не зря “наше всё”, по слову Ап. Григорьева. Найдем у него это горькое, с надсадой признание. Найдем и другое, реже вспоминаемое: “...Ни за что на свете не хотел бы я переменить историю, кроме истории наших предков, такой, какой нам Бог ее дал”.
Да что там цитаты: и без того ясно, что Пушкин на траурной церемонии по России лишний. И вообще, я думаю, похороны затеяны преждевременно. Факельщики и некрологисты поспешили попрощаться с Россией и лишить имени самый многочисленный ее народ. Слухи о его неизбежной гибели, об аннигиляции прошлого и безнадежности будущего, скажем так, вступая в битый след, несколько преувеличены...”
Мне почему-то кажется, что Кожинов, прочтя эту статью, внутренне примирился со своим постоянным и неуступчивым противником.
* * *
6 ноября 1991 года вышел ельцинский указ о роспуске КПСС и КП РСФСР и передаче их имущества в Госсобственность России.
Галина Старовойтова пыталась провести через Верховный Совет закон о люстрации, запрещающей бывшим коммунистам занимать ответственные посты. Очевидно, это было сделано в минуту полного затемнения сознания — принятие этого закона автоматически лишало власти почти всех “демократов”, усевшихся в мягкие правительственные кресла... Естественно, они тут же отвергли это замечательное предложение.
...В те дни всё нарастало ощущение, что русские по духу и мироощущению люди буквально приговорены, что им нет места в их собственной стране.
Телевыступления колдунов-экстрасенсов и зарубежных сектантов не сходили с телевизионных экранов, на которых бесновались американские пасторы и глава террористической секты “Аум Синрикё” Сёко Асахара, наладивший контакты с председателем Экспертного совета при Председателе Правительства РФ Олегом Лобовым... 1 декабря произошло вообще беспрецедентное и жуткое действо: еврейские организации отпраздновали в сердце Москвы — Кремле — Хануку — праздник победы своих предков над греческой культурой более двух тысяч лет назад. Любавичский рабби в Нью-Йорке объявил, что это празднование означает “скорое пришествие еврейского Мессии” (в этом действе заключался и ещё один смысл — месть за разгром Святославом Хазарского каганата). В оргкомитете празднования Хануки заседали Елена Боннер и министр иностранных дел Андрей Козырев, продававший интересы России оптом и в розницу, а после своей отставки, естественно, сваливший в США.
Вместо герба Советского Союза был учреждён герб с печати Временного правительства — республиканский орёл без корон, державы, скипетра и щитка с Георгием Победоносцем, поражающим змия.
...Ельцин — при всём при этом — “успокаивал” народ: “Хуже будет всем примерно полгода. Затем снижение цен, наполнение потребительского рынка товарами, а к осени 1992 года, как обещал перед выборами, стабилизация экономики, постепенное улучшение жизни людей...” В противном случае пообещал “лечь на рельсы”.
Тут же у одного из стихотворцев родилось стихотворение с пророческими строчками:
Поверьте, он ляжет на рельсы, когда
Совсем перестанут ходить поезда.
Бывший сотрудник апрелевской газеты “Литературные новости” Лев Алабин вспоминал спустя десятилетия:
“Читая сейчас старые номера, с ужасом вспоминаешь то время. Время, когда с “Россией было кончено”. Именно так писали, хвастаясь, члены правительства и подхватывали взахлёб политологи. “Существование такой большой страны, как Россия, экономически необоснованно и не выгодно”, — эта мысль переходила из одной политической статьи в другую. Диву даёшься, насколько смута поразила тогда умы. В статьях членов правительства, а тогда в правительстве сидели сплошь доктора наук, отчётливо проходит мысль, что России уже не существует, а речь идёт об экономических территориях. Продавали родину легко, и за это не расстреливали, а награждали высокими должностями”.
(Чрезвычайно характерное признание сделал спустя годы член “Мемориала” Александр Даниэль: “Беда... в том, что мы всё это говорили (о “сталинизме” и репрессиях) не только и не столько потому, что хотели всерьёз осмыслить прошлое, а потому, что нужен был козырь для решения политического вопроса — о преступном происхождении власти. При этом, думаю, большинство тогдашних „борцов за историческую правду” действовали искренне, не отдавая себе отчёт в своих мотивациях, это просто был такой самообман...”).
Что-то чудовищное творилось на страницах газет, журналов, коллективных сборников. Казалось, что их авторы по-настоящему прониклись атмосферой проклинаемой на все лады “эпохи террора”... “Нет ничего опаснее недобитка. Затаившегося. Озлобленного. Жаждущего реванша”, — внушал в “Известиях” Аркадий Ваксберг. В сборнике “Ожог родного очага” русский народ именовался “плебсом”, а Пушкин — “космополитическим метисом”. В том же сборнике Михаил Гефтер заявлял, что у русских “не должно быть проблем в узком, национальном смысле “своих”... Галина Старовойтова жаждала разделить Россию “на полтора-два десятка независимых государств”. Сергей Юшенков, вещавший на заседаниях Верховного Совета о необходимости немедленно “приступить к массовым увольнениям”, шёл ещё дальше: “...Тверь была самостоятельной, Владимир — независимым княжеством, Новгород — независимым народоправством... Отчего сегодня у этих земель нет своей государственности в Российской Федерации?.. Платон полагал идеальным государством с ограниченной территорией и 10-тысячным населением...” Сергей Залыгин в интервью “Комсомольской правде” договорился до того, что стремление русских к равноправию с другими народами — не что иное, как “примитивный национализм” (слишком это всё напоминало речи Бухарина и Зиновьева 1920-х годов). “Торжество идеи деревенщиков привело бы к геноциду, как в Кампучии... необходимо русского человека выбить из традиции... должна произойти мутация русского духа”, — вещал по “Свободе” (уже открывшей свой филиал в Москве) Борис Парамонов, а ему в московской газете в унисон подпевал Борис Васильев: “Национал-патриоты... носятся со своей идеей особливости нашего государства. Нет у нас никакой идеи! Вернее, идея одна — мы отстали”. По той же “Свободе” откровенничал некогда воевавший “против антиисторизма” Александр Яковлев: “Для меня понятия народа не существует. Есть личность, каждый сам по себе...” Юрий Афанасьев приветствовал “начало конца Российской империи”...
Население страны было подвергнуто самому настоящему психологическому террору всеми средствами массовой информации. Телевизионные каналы (откуда были вышвырнуты — в прямом смысле слова — все советские телеведущие) буквально издевались над голодающим, обнищавшим, живущим буквально на грани населением.
Любопытный, однако, факт. В романе Владимира Дудинцева “Белые одежды”, прославленном несколькими годами ранее, как “подготовивший перестройку”, некая Анджела, доносившая ранее на своего учителя, оказывается спустя годы среди пострадавших при Сталине учёных — и вспоминает его уже добрым словом. Её тут же разоблачают и изгоняют. Она отправляется в библиотеку, где отыскивает свой печатный донос в газете и пытается его уничтожить. Ей объясняют, что сколько бы раз она ни вырвала эту страницу — найдутся люди, которые вклеют тот же текст обратно.
(Помнится, эту сцену пафосно комментировала Наталья Иванова — дескать, никуда “сталинистам” не деться от морального суда человеческого).
И думается, что ныне живущим, писавшим тогда статьи с проклятиями “недоделанной России” и её “красно-коричневым патриотам” не очень-то хочется ныне вспоминать свои тогдашние писания. История совершает непредсказуемые виражи.
“Разрушение, — писал незадолго до своего ухода из жизни бывший главный редактор “Вопросов литературы” Дмитрий Урнов, который, будучи в 1991-м в научной командировке в Штатах, выразил солидарность с ГКЧП и, отдавая себе отчёт в последствиях, не пожелал возвращаться на Родину, — совершалось изнутри и сверху, самого верха, где нас инструктировали и успокаивали. Читая статью Ланщикова 1987 года... улавливаю мысль, проскальзывающую между строк: “Демагогия, в отличие от бытового обмана, явление структурообразующее, вернее, структуропроникающее. Она, используя естественную для любого государства должностную и прочую иерархии, наполняет их особой силой, парализуя всякую общественную жизнь”. Задача демагогии, низвергавшейся с верхов, предупреждал Ланщиков, “подавить сознание народа, подавить сознание личности”.
Если партаппаратчики кого пускали, а кого держали, — то и перестройщики кому давали полную свободу, а кого подавляли. И подавили. “Что ж, все были в угаре” — недавно услышал я от сверстника, который, не читая Толиной статьи, подтвердил “подавление сознания”. И он знал, о чём говорил, — был пособником подавления”.
Впрочем, иного, увы, не приходилось ждать в атмосфере, когда люди, не глядя, меняли свободу мысли на свободу слова. Финал этого “пошедшего” в разнос “процесса” был сокрушительным.
Кожинов в последний раз попытался обратиться напрямую к пришедшим “на заставах команду имеющим”, опубликовав в газете “Правда” “Письмо тем, в чьих руках власть” под заголовком “Куда движется человечество”:
“Наиболее влиятельные сегодня идеологические, политические и (а это особенно тревожит) экономические программы в сущности целиком основываются на полнейшем отрицании всего того, что имело место после 1917 года... Тотальное отрицание революции само представляет собой порождение революционного сознания... Те, кто попросту проклинает сегодня революцию и её последствия, исходят не из понимания... существа дела, но только из эмоционально-моралистического отношения к ставшим, наконец, общеизвестным историческим фактам...
Гораздо уместнее прислушаться к негромкому голосу такого человека, как Лосев, чем к “отрицающим” социализм митинговым речам вчерашних партаппаратчиков и партидеологов, стремящихся быстренько “отмыться” от своего прошлого...
Цель этого моего письма проста: призвать тех людей, которые сохранили сегодня в руках какую-то власть, всерьёз — задуматься о последствиях решительных нынешних попыток “отменить” социализм... Практические меры в этом направлении и безнадёжны, и очень опасны: они приведут только к хаосу и, вполне возможно, тяжелейшим жертвам... но не остановят ход истории... Деятели Реставрации во Франции во главе с королём Людовиком XVIII, пытавшиеся вернуться в феодализм, вошли в историю, как во многом комические фигуры...”
Никакого ответа, естественно, не последовало.
Также как не последовало никакого ответа на коллективное письмо “Президенту Российской Федерации Б.Н.Ельцину” с призывом — в связи с тем, что “по решению ЮНЕСКО 1992 год объявлен годом Преподобного Сергия Радонежского — создать музей Православной Культуры “в пределах основанной Преподобным Сергием Троице-Сергиевой лавры”, долженствующий “представлять православную культуру как существующую и действующую, воспитывающую, просвещающую, способствующую восстановлению русского национального самосознания и возвращению русскому народу его исторической памяти” за подписями Александра Ведерникова, Вячеслава Клыкова, Вадима Кожинова, Леонида Леонова и Валентина Распутина.
17 декабря 1991 года арестованный бывший председатель КГБ В.Крючков давал показания в “Матросской тишине”: “Поступали сведения о глубоко настораживающих задумках в отношении нашей страны. Так, по некоторым из них, население Советского Союза якобы чрезмерно велико и его следовало бы разными путями сократить. Речь шла о каких-то нецивилизованных методах. Даже производились соответствующие расчёты. По этим расчётам население нашей страны было бы целесообразно сократить до 150–160 миллионов человек. Определялся срок — в течении 25–30 лет”.
А в начале 1992-го “Радио России” озвучило подобные прогнозы уже в отношении Российской Федерации, в которой за короткое время должны вымереть 50–60 миллионов “лишних людей”.
* * *
В начале февраля 1992 года редакция редколлегия “Нашего современника” приехала в Ленинград (уже переименованный в Санкт-Петербург). Анатолий Собчак тогда же заявил, что появление авторов журнала и их выступления перед ленинградцами “пострашнее голода”.
Выступления перед читателями были и горькие, и отчаянные.
“Станислав Куняев. Город, по которому мы два дня ходим (знаете, и страшно, и тревожно, и больно), превращается в какое-то экономическое пространство, особенно в центре, — свободное не только от продуктов, но освобождающееся и от коренного населения.
И думаешь, и вспоминаешь всё, что сказано нашими великими поэтами 70 лет тому назад. Вспоминается Ахматова: “...Всё расхищено, предано, продано”, вспоминается Есенин: “Хлестнула дерзко за предел нас отравившая свобода...” Многое вспоминается. Без этой памяти мы просто не поймём, что творится...
Владимир Бондаренко. Почему нас боятся сегодня демократы? Когда несутся эти обвинения — “русские шовинисты”, — я думаю, это что, разве мы провозгласили лозунг “Россия — для русских”? По-моему, подобного рода лозунги выдвинули сегодня грузины, которых так активно поддерживала левая либеральная пресса, это в Прибалтике провозглашают: “Эстония — для эстонцев”, и наши либералы это терпят. А когда русская культура, русское национальное самосознание начинают постепенно возрождаться, нам кричат со злобой: “Националисты!!!”
...Перестройка, слава Богу, подошла к своему бесславному концу. Об этой перестройке я бы сказал так: даже люди не мистического, а прагматического склада всё больше убеждаются в том, что это была революция Сатаны. И должна же, наконец, в противовес революции Сатаны победить народная контрреволюция. Я не побоюсь этого сказать. Не случайно сатанисты в поэзии, типа Евтушенко, так панически боятся Вандеи — народного гнева. И не случайно газеты всё больше пишут о том, что за провалившимися партократами-демократами 1992 год будет, видимо, годом патриотов. И так же не случайно, что нам уже подставляют своих людей, которые возглавили бы народное движение и повели народ в нужном для них направлении. Не выйдет!
Народная контрреволюция выдвинет своих народных лидеров, и только тогда начнётся настоящее национальное и экономическое возрождение...
Александр Казинцев: Может быть, есть какое-то историческое возмездие в том, что города, больше всех, горячее всех поддержавшие демократов, оказались их первыми жертвами: Москва и Ленинград. И вот хуже, чем в Москве, теперь только у вас. Наверное, вы демократов горячее поддерживали?
И социальная группа, беззаветнее всех поддержавшая новую власть, — интеллигенция оказалась в самом страшном положении.
Издательства исчезают, их изгоняют из зданий, потому что весь центр Москвы продан московской мэрией. Книгу поэзии, критики, хорошей прозы, если это не детектив и не сексуальные истории, издать уже невозможно. Научно-исследовательские институты упраздняются один за другим. Московский университет изгоняется со своего места. Теряют работу учёные. Грядёт, видимо, вымирание интеллигенции, не метафорическое, а реальное вымирание людей, целой социальной группы, а это означает вымирание культуры. Что ж, оказались слишком уязвимыми, сами себя подставили, поверив красивым лозунгам!..
Галина Литвинова: Последнее время мы здесь, у себя на родине, чувствуем себя людьми даже не второго, а третьего сорта. В последних законодательных актах, которые я просмотрела, слово “русский” наше правительство заменило на слово “русскоязычный”. Мы уже как нация исчезли для них”.
...Состояние ступора продолжалось у многих до весны 1992-го, когда они стали выходить на уличные митинги против новой власти.
В этих митингах принимала участие огромная “смесь одежд и лиц, племён, наречий, состояний”... Коммунисты, монархисты, православные, атеисты, честные демократы, защищавшие “Белый дом” в августе 1991-го и быстро проникнувшиеся ненавистью к людоедским ельцинским реформам, стояли на демонстрациях протеста плечом к плечу.
23 февраля было мэром Москвы Ю.Лужковым было организовано зверское избиение демонстрантов, шедших поклониться Вечному огню у могилы Неизвестного солдата. “Десятки тысяч людей, — писали в своём Заявлении народные депутаты Российской Федерации Михаил Астафьев, Илья Константинов, Николай Павлов, Виктор Аксючиц, Сергей Бабурин и другие, — среди которых было немало ветеранов-фронтовиков... были встречены многослойными кордонами милиции и ОМОНа... Во время столкновений манифестантов с ОМОНом погиб ветеран Вооружённых Сил, генерал-лейтенант в отставке Николай Денисович Песков, многие получили увечья, в том числе женщины и старики... По нашему мнению, события 23 февраля — это продуманный шаг властей в цепи политических акций, ведущий к установлению в стране чрезвычайного режима и подавлению политической оппозиции. Следующим шагом может быть разгон Советов народных депутатов всех уровней. В Москве районные Советы народных депутатов уже фактически лишены своих властных функций, и ряд из них подвергся нападениям ОМОНа. Результатом такого развития событий может стать полное подавление инакомыслия и установление новой, “демократической” формы тоталитаризма”.
Народные депутаты были недалеки от истины.
Новая власть демонстративно и цинично показала народу — “кто здесь хозяин”, явила отношение к населению, как к стаду скота, который необходимо загнать дубинками в “светлое демократическое будущее”. Понятное дело — под этот акт насилия была подведена соответствующая “идеологическая база”. В еженедельнике “Россия” утверждалось, что “армия, победившая нацизм, — это одно, а толпы люмпенизированной шпаны — нечто совсем иное”. Публицист Андрей Нуйкин распалял своё воображение страшными картинами, описывал, как “патриоты” вешают демократов” и “сбрасывают с балконов жидомасонов”... По телевидению демонстрировался репортаж о собрании “творческой и научной интеллигенции столицы” в Центральном доме литераторов, на котором Галина Старовойтова вещала: “Мы должны поставить Борису Николаевичу наши условия перед тем, как заключать с ним соглашения о взаимных действиях... Нам надоело таскать для него каштаны из огня!.. Он должен дать нам реальную власть!” “Какие к чёрту выборы? — раздавалось в зале. — Голосовать будут голодные люмпены — и они не за нас!” “28 марта мы должны начать битву против “красно-коричневых” (этот эпитет использовался уже повсюду. — С.К.). Разогнать “патриотов”!” Под аплодисменты собравшихся исходил потоками злобы пародист Александр Иванов: “Да, нам придётся загнать коммунистов и вообще противников демократии на стадион в Лужниках. Но что поделаешь: с Советами надо кончать! Да, придётся и пострелять кое-кого — но постараемся ограничиться немногими... Хотя масштабы у нас побольше, чем в Чили...”
“Когда нынешняя московская администрация рвалась к власти, — указывалось в письме к Ельцину от имени Секретариата правления Союза писателей России, — она расчётливо использовала могучую волну стихийного движения, многотысячные митинги бушевали на площадях столицы, несмотря на запреты прежних московских властей. Сегодня, достигнув своих целей, нынешнее руководство Москвы готово расправиться с мирными демонстрантами — ветеранами Великой Отечественной войны, стариками и женщинами, выражающими недовольство политикой московского правительства, приведшего столицу к полному упадку, голоду и разрухе. Мы требуем немедленного расследования инцидента и наказания виновных”.
Это был не “инцидент”. Это была последовательная политика насилия и запугивания, что полностью подтвердили дальнейшие события.
“Живём как в оккупированной стране, — сказал мой сосед, — писал тогда отставной полковник МВД публицист Борис Куркин. — “Почему — как? — отозвался другой. — Мы и живём в оккупированной стране”. И в самом деле, если нас бьют палками в наш праздник и не дают поклониться тем, кто погиб за Родину, — тут есть над чем призадуматься даже самому восторженному почитателю “нового режима”. Так дошедшие до Берлина не смогли дойти до Кремля”.
В июне того же года, доведённые до полного отчаяния от оскорблений и издевательств, лившихся нескончаемым потоком со всех телевизионных каналов, москвичи вышли на пикет после телестудии “Останкино”, расположившись в палатках... “22 июня, ровно в 4 часа” (“Такая символика, — писал публицист Эдуард Володин, — совершенно естественно проявляется в действиях нынешнего временного оккупационного режима, поскольку идеология его находится в недрах инфернального сознания, которое всегда использовало символы для уничтожения своего противника”) началось массовое избиение людей, в том числе и детей. Бесследно пропали пять человек — из них два ребёнка.
“Остервенело лаяли милицейские овчарки, чуя запах человеческой крови, а человеческие особи с дубинками, натасканные своими хозяевами на расправы с безоружными людьми, пьянели от собственной злобы. Очевидцы поражаются жестокости расправы молодых людей в комиссарских кожанках над пожилыми людьми и подростками. У многих создавалось впечатление, что омоновцы попросту накачаны “наркотой”, — это свидетельство очевидца, опубликованное тогда “Литературной Россией”. И оно было отнюдь не единственным.
“Ничего подобного по зверству мы не видели даже в кино... Происходило убийство прежде всего нашего духа — православного, гражданского...” “Это был не разгон, а уничтожение. Когда на человеке, уже упавшем, прыгали несколько раз, давили его...”
“В этот день я особенно ясно увидел, что такое ложь и что такое правда, — говорил Юрий Бондарев, — и особенно остро почувствовал, что я частица своего великого и униженного народа, чья боль — моя боль.
Как будто в жаркий день 41-го года под Рославлем я на зубах ощутил вкус этой боли”.
В тот же день у Рижского вокзала большая толпа демонстрантов была блокирована ОМОНом... И снова били в кровь. Я всё это видел своими глазами. Помню выступление Сергея Бабурина перед митингующими, окружёнными омоновскими цепями: “Мы ничего другого не ждали... Это истинное лицо режима”... Помню молодых ребят, которые агитировали сомкнувшихся милиционеров. “Власти натравили вас на нас... Они предадут вас так же, как они предали рижский ОМОН, как они предали Парфёнова!” (зам. командира отряда рижского ОМОНа Парфёнов и его сотоварищи, усмирявшие националистов, уже находясь в России, были с ведома Ельцина и по санкции, подписанной генеральным прокурором Валентином Степанковым, арестованы, депортированы в Ригу и, брошенные российской властью на произвол судьбы, оказались в латвийских тюрьмах).
— Чем вам помешали палатки в Останкино?! — кричал я в лица омоновцев, прятавшихся за щитами... Ни на какой ответ я не рассчитывал, ожидая удара дубинкой по голове, но тут совершенно неожиданно один из стоявших в оцеплении, угрюмо глядя в асфальт, заговорил:
— Это с какой стороны посмотреть... Вон, в газетах пишут и по телевизору показывают, как находят кости убитых при Сталине... Ежели эти, — мотнул он головой в сторону демонстрантов, — придут к власти — то же самое будет.
Кажется, в ту минуту я окончательно понял — до какой степени промыты мозги многих людей этими нескончаемыми потоками “демократической” лжи... Отойдя к митингующим, встретил мрачного, буквально почерневшего Юрия Кузнецова.
— Пошли отсюда, — произнёс он. — Всё это бесполезно. И не на один год...
Может быть, тогда и складывались у него строки, прочтённые мной позднее:
Верно, мне позволил Бог увидеть,
Как умеют предавать свои,
Как чужие могут ненавидеть
В ночь перед сожжением любви.
.........................................................
Вон уже пылает хата с краю,
Вон бегут все крысы бытия!
Я погиб, хотя за край хватаю:
— Господи! А Родина моя?!
“Неделя прошла, пока разогнали это отребье”, — с лёгкой досадой вещал Андрей Козырев в “Известиях”... Естественно, никакая оппозиция ельцинскому режиму не могла получить никакого доступа на телевидение — на чём всё время настаивали многие народные депутаты. Заместитель председателя парламента Сергей Филатов заявил тогда, что кто — оппозиция, а кто — нет, будет определять он.
Осенью 1992 года был образован Фронт национального спасения, как реальная оппозиционная сила ельцинской политике, направленной на ограбление и обезлюживание России. Тут же во всех “демократических” газетах и по телевизионным каналам началась травля этого объединения.
Тогда же в “Дне” было опубликованное коллективное письмо деятелей культуры под заголовком “С нами дело предков”:
“Дорогие соотечественники!..
Мы обращаемся к вам в эти тревожные для России дни, когда президент своим указом о запрещении Фронта национального спасения и угрозами в адрес Верховного Совета России встаёт на путь гонений и расправ с инакомыслием. Демократическая маска, которой пользовался он в своих политических и властных целях, сегодня сброшена, перед нами подлинное лицо того, кому была вверена наша Родина и кто вверг её в пучину горя и невзгод...
Грубое посягательство на права личности и гражданина должно встретить достойный всенародный отпор. Мы, представители русской культуры, обращаемся к исполнительной власти и гражданам России с призывом не допустить насилия, сохранить гражданский мир и, если понадобится, защищать государственные интересы, нравственные и духовные нормы общества согласно народному волеизъявлению и Конституции...
Фронт национального спасения создан и должен действовать вопреки президентскому беззаконию. Сплотимся в его рядах, не отдадим нашу Родину на пир слетевшихся к ней отовсюду стервятников, остановим произвол и диктатуру!
С нами Бог и дело предков”.
Под этим письмом стояла подпись Кожинова рядом с подписями Василия Белова, Валентина Распутина, Игоря Шафаревича, Юрия Власова, Станислава Куняева, отца Дмитрия Дудко, Михаила Лобанова, Александра Проханова и других.
...Избиения продолжались. 1 мая 1993 года кровавое побоище произошло на площади Гагарина. Специальный корреспондент “Литературной России” Владимир Виноградов, бывший там, свидетельствовал:
“Жертвы были запланированы. Заранее подвезли к этому месту санитарные машины. В ряды демонстрантов запустили переодетых в спортивные костюмы зачинщиков. Они первыми начали бросать кирпичи в ОМОН. У одного из провокаторов по неосторожности выпало удостоверение младшего сержанта милиции...
Лужков утверждал, что демонстранты на своём пути крушили всё подряд. А подполковник из “Союза офицеров” по рации на милицейской волне слышал его мэрские команды: “Жёстче! Жёстче! Жёстче!” И дуболомы били...
— Нет, я не из Фронта национального спасения, — ответил мне мужчина, вытирая кровь... — Двое омоновцев били шестнадцатилетнего подростка, я подбежал остановить, и меня сзади — по голове. Упал. Сапоги — в грудь...
Противостояние... Раненые с обеих сторон. И погибшего омоновца раздавил машиной милиционер — в свалке. Стравили русских людей...”
9 мая огромное шествие в Вечному огню уже не в силах был остановить никакой ОМОН. На Триумфальной площади, по словам того же Владимира Виноградова, “С.Бабурин сравнил нынешних кремлёвских сидельцев с французами, захватившими Кремль в 1812 году и с позором убравшимися из него... Шествие... людей всех возрастов, от ветеранов до их внучат, всех классов и сословий... продемонстрировало подлинное единство, сознание и гордое противостояние антинародным властным силам. Идущих по Тверской до Манежа и Александровского сада приветствовали не они, власти, а простые люди. С тротуаров, из окон, с балконов... И был идеальный порядок, который поддерживал “Союз офицеров”... Народ-победитель отстоял свой праздник”.
Новое противостояние пришлось на сентябрь-месяц.
Ельцин уже давно жаждал разгона Верховного Совета и Съезда народных депутатов. Ещё 20 марта он выступил с обращением к народу, в котором объявил о приостановке действия Конституции и введении “особого порядка управления страной” (этот указ тут же в народе прозвище “опус”). “15 сентября, — писал в “Независимой газете Виктор Малухин, — президента Ельцина на бывшей язовской даче (даче последнего министра обороны СССР Д.Язова. — С.К.) посетили тридцать шесть мастеров художественного слова, потребовавших от правителя самых крутых и окончательных мер в отношении его противников, а взамен обещали свою большую писательскую поддержку. Я думаю, гостей, съехавшихся на дачу, можно без натяжки назвать провокаторами”. “Я провёл сегодня один из лучших вечеров, — сказал собравшимся Ельцин, — ваше обращение не останется без внимания, вы узнаете об этом очень скоро”. Ещё бы это для него был не “один из лучших вечеров”! Присутствовал весь “цвет писательской демократии” — Лев Разгон, Анатолий Приставкин, Римма Казакова, Роберт Рождественский, Валентин Оскоцкий, Яков Костюковский, Андрей Дементьев и другие... Бывший “сталинский сиделец” и автор лживых, всюду разрекламированных мемуаров “Непридуманное” Разгон жаждал крови: “Нельзя сделать яичницу, не разбив яйца. Мы всё время сидим в глубоко эшелонированной обороне” (четверть века спустя это буквально в телеэфире повторила за Разгоном Дина Кирнарская: “Нельзя сделать яичницу, не разбив яйца (расстрелянные люди ассоциировались у них исключительно с разбитыми яйцами. — С.К.). Зато у нас теперь рыночная экономика...”). Юрий Черниченко с пеной на губах призывал “раздавить гадину”, но самые агрессивные речи толкали тогда литературные дамы. “Мы ждём от вас в первую очередь решительности... Не нужно бояться социального взрыва... Если бы этот взрыв, ведущий к гражданской войне, был реален, он бы давно уже случился!.. К взрыву может привести только нерешительность — тогда на короткое время может прийти к власти третья сила, мы её не потерпим... Действуйте, Борис Николаевич!” — взывала Мариэтта Чудакова. “Поменьше гуманизма!” — слышалось от Риммы Казаковой... Это собрание Виктор Розов припечатал метко и несмываемо: “Холуяж”.
Позже Николай Тряпкин взял эти казаковские слова эпиграфом к своему стихотворению:
Поменьше снисхожденья, командор!
Зачем щадить мою холопью шкуру?
Тебе вручают плётку и топор
Не кто-нибудь, а мастера культуры.
21 сентября состоялся телефонный разговор Ельцина с президентом США Биллом Клинтоном, во время которого Ельцин заявил, что “Верховный Совет полностью вышел из-под контроля. Он больше не поддерживает реформы. Они стали коммунистами (это была стопроцентная ложь. — С.К.). Мы больше не можем поддерживать это. По этой причине сегодня я подписал указ о выборах в государственную думу, которые назначены на 11 и 12 декабря. За это время никакие акты Верховного Совета и Правительства не будут иметь эффекта. Все будет утверждаться президентскими указами. Все демократические силы поддерживают меня”. В тот же день был издан указ № 1400 “О поэтапной конституционной реформе в Российской Федерации”, предписывавший Съезду народных депутатов и Верховному Совету Российской Федерации прекратить свою деятельность. В ответ Президиум Верховного Совета принял аналогичное постановление с отстранением уже самого Ельцина и о назначении вице-президента Александра Руцкого исполняющим обязанности президента.
23 сентября здание Верховного Совета отключают от электроэнергии и отопления. Возле “Белого дома” собираются люди, выражающие свою полную поддержку и сочувствие депутатскому корпусу.
Я помню лица этих людей. Потемневшие, обветренные — и счастливые. Счастливые, несмотря мелькавшую тревогу в глазах. Большинству собравшихся было ясно, что на победу едва ли можно всерьёз рассчитывать — на стороне Ельцина были все силовые министры. А причина счастья была в том, что этим людям нечего было терять. Они уже потеряли всё. И последнее, что у них осталось — выражение своей воли. Человеческой воли тех, кто не желал мириться с тупой циничной силой, исковеркавшей их жизнь... Попутно здание Верховного Совета покидали немногочисленные депутаты, купленные Ельциным, а из автомобиля, стоящего неподалёку (его тут же прозвали “жёлтым Геббельсом”), неслась — видимо, в качестве психологического пресса — пошлейшая песенка в исполнении Газманова “Путана, путана, путана...”
В ночь с 27 на 28 сентября территория вокруг здания Верховного Совета была оцеплена поливальными машинами и колючей проволокой. Днём военнослужащие дивизии имени Дзержинского взяли под свой контроль здание Моссовета и перекрыли туда вход. Все митинги в поддержку Верховного Совета в различных местах Москвы жестоко подавлялись ОМОНом. ОМОНовцы лупили граждан дубинками не задумываясь. Простые сотрудники милиции от них не отставали.
Жесточайшие избиения протестующих совершались на выходе из метро “Баррикадная”. Мы вытаскивали женщин из-под омоновских дубинок, а на высоком парапете у высотного здания стояло милицейское начальство наблюдало — кто из подчинённых как “работает”.
2 октября русскими писателями-патриотами было составлено коллективное письмо, обращённое к обеим “ветвям власти”:
“Социальный страх, с которым жила Россия почти целый век и который, как нам казалось, живительно преодолевался на начальном этапе преобразований — социальный ужас в эти дни опрокинулся на Россию, парализовал психическую и духовную жизнь людей.
Нация страшится гражданской войны, распада страны, репрессий, политического садизма.
Мы, русские интеллигенты, не имеем в руках рычагов властного влияния, не воздействуем на банки, министерства и гарнизоны, но, может быть, острее других чувствуем исторические дороги нашей Родины.
Уповая на самое святое в человеке — на чувство Бога и Родины, на любовь к живым сыновьям и умершим отцам, на светоносное в русской культуре и народной душе, мы обращаемся к Ельцину и Хасбулатову: переверните назад страницу в книге русской беды, сумейте любой ценой сделать так, чтобы высший закон страны немедленно вернулся к исполнению.
Сограждане и братья, пусть в эти дни вас не окутает страх, неверие и ненависть. Не посмейте поднять оружие на брата. Слишком много нас было убито в этом веке на войнах гражданских и мировых, в застенках, на этапах, в голодных морах. Не дадим опять пролиться русской крови.
В эти мрачные дни каждый в себе самом, в семьях, на рабочих местах соберём в своём сердце мужество, честь, любовь к отчизне. Не позволим себя запугать и обмануть... Пусть минует нас проклятие истории. Пусть наша любимая многострадальная родина избегнет страшной беды”.
Это письмо, подписанное Юрием Бондаревым, Василием Беловым, Леонидом Бородиным, Владимиром Личутиным, Николаем Тряпкиным, Вадимом Кожиновым, Юрием Кузнецовым, Вячеславом Клыковым, Татьяной Дорониной, Георгием Свиридовым, Игорем Шафаревичем, Сергеем Бондарчуком и другими писателями и деятелями культуры, было опубликовано уже после расстрела в официально закрытой и выходившей подпольно газете “День”.
Нельзя не сказать и о том, что собравшиеся у здания Верховного Совета меньше всего другого думали о Руслане Хасбулатове и Александре Руцком, более того, не испытывали к ним никакой симпатии. Многие прекрасно помнили призыв Руцкого в телекамеру на аэродроме перед отлётом в Форос: “К высшей мере Язова!”, то, как в декабре 1991-го Хасбулатов буквально выкручивал руки Верховному Совету, настаивая на ратификации Беловежских соглашений... Но так распорядилась судьба, что окружённый ОМОНОм и оцепленный “спиралью Бруно” Верховный Совет остался единственным представителем попранного закона, единственным пристанищем для измученных, оболганных, выброшенных из нормальной жизни людей.
О том, как в воскресенье 3 октября было прорвано оцепление и демонстранты дошли, наконец, до Верховного Совета (потом об этом прорыве небезосновательно говорили и писали, как о заранее запланированной ловушке для пролития крови), о том, как взяли штурмом мэрию, с крыши которой производился расстрел демонстрантов неизвестными по сей день снайперами (этот приём был опробован ещё в январе 1991-го в Вильнюсе), о приказе Руцкого “брать штурмом Останкино” (он прекрасно знал, что там сидят вооружённые спецназовцы, расстрелявшие подошедших к телецентру — Станислав Куняев, пришедший тогда для участия в телепередаче “Русский дом”, чудом остался жив), о расстреле самого дома кумулятивными снарядами из танков — обо всём этом было написано много и во всех подробностях. Стоит лишь добавить некоторые из них.
Работавший тогда в службе президента Игорь Астахов рассказывал через 20 лет: “Начальником личной охраны Руцкого был мой товарищ. Я с ним встретился. Посидели мы с ним на балконе, покурили и задали вопрос: “Будем стрелять друг в друга?” Мы ведь все служили в единой службе безопасности, прекрасно знали друг друга, начинали вместе. Мы оба офицеры, так что на тот вопрос ответили: “Как Бог велит”. В ту же ночь Президент вызвал к себе всех командиров — от командиров отрядов до командиров штурмующих структур. Я этого никогда не забуду — и торжественно, и страшно. Исторический момент. Президент говорит: “Пришел час, когда я как Президент и Верховный Главнокомандующий отдаю приказ убивать”. Это была команда на штурм... В Белом доме ни одного выстрела не было. На третьем этаже нас обстреляли собственные танки. Связи никакой не было”.
Выстрелы со стороны “Белого дома” зазвучали лишь на исходе кровопролития. Последние защитники Верховного Совета, вооружённые немногочисленными автоматами, шли на верную смерть — поднимались на верхние этажи и отстреливались там. Из них не спасся никто... После трагедии “Белый дом” ремонтировали по специальному заказу турецкие рабочие, не знавшие русского языка — никто не должен был прочесть надписи смертников на стенах “обители русской демократии”,
Пленных расстреливали на стадионе “Красная Пресня”. По всей Москве шла охота за сторонниками Верховного Совета. Пойманных зверски избивали, женщин насиловали... Очевидцы вспоминали потом, что происходившее в милицейских отделениях напоминало им любительские спектакли про гестапо.
Официальные лица лгали о количестве погибших в те дни. Куда больше верится другим свидетельствам:
“Численность погибших от 3000 до 5000 человек. Закрытые военные грузовики с таким количеством не справлялись. Тогда все трупы в течение нескольких ночей погружали на плоты и по Москве-реке сплавляли куда-то за город, где в топках разных заводов от них избавлялись. Руководил этим процессом небезызвестный Починок, а помогал ему в этом главный спасатель Сергей Шойгу. Кстати, именно он выдал тысячу автоматов Егору Гайдару, которые якобы бесследно пропали. В чьи руки попало это оружие и в кого из него целились, догадаться, я думаю, не трудно. Именно после этого у всех вышеназванных карьера пошла в горку.
Во дворах близлежащих домов вооруженные отморозки, уже очумевшие от вида крови, вылавливали людей, не имевших местной прописки, и ставили к стенке.
Ведь не случайно после этих событий шеф ЦРУ Роберт Гейтс, прогуливаясь со своим помощником по Красной площади, произнес такую фразу: “Это мой личный парад Победы над Советским Союзом!..”
“Я видел, что в Белом доме не 50 и не 70 убитых, а сотни, — свидетельствовал президент Калмыкии Кирсан Илюмжинов. — Вначале их пытались собирать в одно место, затем отказались от этой идеи — было опасно лишний раз передвигаться. В большинстве своем это были люди случайные — без оружия. К нашему приходу насчитывалось более пятисот убитых. К концу дня, думаю, эта цифра выросла до тысячи”.
В конце октября 1993 года в редакцию “Независимой газеты” поступило письмо офицера внутренних войск. Он утверждал, что всего в Белом доме обнаружено около 1500 трупов. Среди погибших — женщины и дети. Информацию опубликовали без подписи. Но в редакции заверили, что располагают подписью и адресом офицера, приславшего письмо.
И это только в одном “Белом доме”...
Во многих сборниках, вышедших спустя годы, приведены десятки, сотни свидетельств об этих трагических событиях. Обращу внимание читателя на книгу бывшего депутата Андрея Севельева “Мятеж номенклатуры”, изданной под псевдонимом “А.Кольев”, в которой автор подробно рассказал об уничтожении Моссовета и о том, что происходило в Москве 4 октября.
Долго ещё на патриотических вечерах звучала песня “Православные” в исполнении Татьяны Петровой, её Кожинов называл лучшей певицей современности.
Ох, не время нынче спать, православные!
Белый голубь пал в бою с чёрным коршуном.
То, что горько нам сейчас — вряд ли главное,
Было горше на Руси, было горше нам...
.........................................................................
По церквам запустенье и тлен,
Без царя голова, без креста душа!
Ну-ка, матушка, встань с колен —
Надо сделать к спасенью шаг.
Тогда же Кожинов прочитал стихи молодого поэта, офицера-”афганца” Виктора Верстакова — среди них самое сильное впечатление произвело одно из них:
От боя до боя не долго,
не коротко, лишь бы не вспять.
А что нам терять кроме долга?
Нам нечего больше терять.
Это стихотворение Вадим Валерианович показал Николаю Тюрину, который стал петь его на свою мелодию. И сам Верстаков пел свои же стихи на тюринский мотив.
Звезда из некрашеной жести
восходит над нами опять.
А что нам терять, кроме чести?
Нам нечего больше терять.
В короткую песню не верьте,
нам вечная песня под стать.
А что нам терять, кроме смерти?
Нам нечего больше терять.
До сих пор можно услышать и прочитать, что расстрелом Верховного Совета Ельцин якобы “не дал разгореться гражданской войне”... Это самая подлая ложь о тех событиях, какая только может существовать. Для возникновения гражданской войны должно наличествовать необходимейшее условие — оружие на руках у большинства населения, как в 1860-е годы в США или в 1918-м в России. Ничего подобного в 1993-м не было в природе.
По дымящимся кровью следам с массой натяжек и подтасовок была принята новая Конституция, где международные законы превалировали над российскими, русский народ не упоминался вообще и о которой Геннадий Бурбулис говорил, что её нужно было принять “хотя бы через задницу”. Как выразился известный демократ второй волны Сергей Станкевич, будучи ещё депутатом: “Я знаю, что может быть хуже власти КПСС. Это наша власть”. Прошли выборы в новый парламент — Государственную Думу, в которых победу одержала Либерально-демократическая партия под руководством Владимира Жириновского, рядившегося в тогу “русского националиста”, а на деле потом всемерно поддерживавшего Ельцина... Но тогда все — включая демократов — приняли происходящее за чистую монету, и навсегда врезался в память истерический рёв Юрия Карякина на этом “торжестве”: “Россия, ты одурела!!!”
“Не Россия одурела, господа самовлюблённые демократы, — ответил один из журналистов “Независимой газеты”, — одурели вы...”
5 октября 1993 года в “Известиях” появилось так называемое “Письмо 42-х”, авторы которого использовали следующие выражения по отношению к убитым защитникам Верховного Совета: “Нам очень хотелось быть добрыми, великодушными, терпимыми... Добрыми... К кому? К убийцам? Терпимыми... К чему? К фашизму?” Они призывали “запретить все виды коммунистических и националистических фронтов и объединений”, закрыть ряд журналов и газет — в частности “День”, “Советскую Россию”, “Правду” (тогда же эти газеты были закрыты и лишь через время стали выходить снова, в частности, бывшая газета “День” стала газетой “Завтра”. — С.К.), приостановить деятельность Советов, признать нелегитимными не только Съезд народных депутатов и Верховный Совет, но и Конституционный Суд, определивший указы Ельцина, как незаконные...” Под этим письмом, в частности, поставили свои подписи Ахмадулина, Бакланов, Василь Быков, Борис Васильев, Гранин, Михаил Дудин, Римма Казакова, Юрий Карякин, Дмитрий Лихачёв, Юрий Нагибин, Андрей Нуйкин, Булат Окуджава (заявивший “Подмосковным известиям”, что он “наслаждался”расстрелом “Белого дома” — как не вспомнить тут его желание “расстрелять” в 60-е годы всех, кто что-то дурное вымолвил о Кирове!), Лев Разгон, Роберт Рождественский, Мариэтта Чудакова... Последним поставил свою подпись Виктор Астафьев, уже вышедший к тому времени из редколлегии “Нашего современника” и припавший к стопам новой власти.
(Небезынтересно то, что спустя десятилетия станут утверждать, что кто-то из подписавших на самом деле этого письма “не подписывал” — ни Гранин, ни Дудин, ни Рождественский... Поневоле вспомнишь злосчастную Анджелу из “Белых одежд”.)
...В эти дни в кожиновской квартире раздался телефонный звонок. Трубку снял Вадим Валерианович и услышал голос Владимира Соколова, с которым уже давно были разорваны всякие отношения.
— Вадим! Что происходит?! — кричал Соколов. — Люди, которых я считал культурными, гуманистами, призывают к расправам... Что же это такое?!
Кожинов ответил, что ничего другого он от этих “культурных” и не ожидал.
Он уже прочитал в “Литературной России” ещё один донос, адресованный в администрацию Президента Российской Федерации. Его авторы требовали “дополнить список изданий, подлежащих закрытию, газетами “Московский литератор”, “Литературная Россия”... журналами “Кубань”, “Наш современник”, служившими идеологической базой реакции”; “ходатайствовать перед Министерством юстиции... о приостановке деятельности... Союза писателей Российской Федерации, Московского отделения СП РФ”, ибо “руководство обеих организаций... занимало прокоммунистическую позицию, разжигало шовинистическую истерию”... Под этим документом стояли собственноручные подписи Марины Кудимовой, Александра Иванченко, Артёма Анфиногенова и напечатаны на машинке (без рукописного подтверждения) фамилии Игоря Золотусского, Юрия Нагибина, Николая Панченко, Анатолия Приставкина, Романа Солнцева, Юрия Черниченко.
...Подписавшие “письмо 42-х” раз и навсегда перестали существовать для Кожинова и как люди, и как писатели... Через несколько лет тележурналист Александр Любимов пригласил его на “контрвью” с Андреем Нуйкиным. Кожинов пришёл и буквально разделал под орех Нуйкина, извивавшегося во время этого диалога, как уж на вилах... По сложившейся традиции противники по окончании разговора должны были пожать друг другу руки, но Кожинов и не подумал её протягивать. “Я никогда не пожму руку тому, кто восхищался расстрелом 1993 года, — сказал он. — У Вас руки в крови!”
Но, конечно, никто из поддержавших расстрел, со всеми их людоедскими призывами, не высказался так откровенно, как Валерия Новодворская:
“Такие, как я (то есть все призывавшие к кровопролитию. — С.К.), вынудили Президента на это решиться и сказали, как народ иудейский Пилату: Кровь Его на нас и на детях наших... Один парламент под названием Синедрион уже когда-то вынес вердикт, что лучше одному человеку погибнуть, чем погибнет весь народ”.
“Люди попрали нравственные принципы и пролили невинную кровь, — обращался к пастве Патриарх Алексий II в Троице-Сергиевой лавре 8 октября. — Эта кровь вопиет к небу и, как предупреждала Святая Церковь, останется несмываемой каиновой печатью на совести тех, кто вдохновил и осуществил богопротивное убийство невинных ближних своих. Бог воздаст им и в этой жизни и на страшном суде Своём...”
Кожинов прекрасно понимал, что никаких шансов на победу участники московского народного восстания не имели. “В Москве большинство было за Ельцина, — говорил он. — А Москва в России решает всё. Никакая провинция ничего бы не могла здесь изменить”.
“Тесней стали наши отношения, — вспоминал его двоюродный брат Алексей Пузицкий, — после событий 93-го года. Я прибежал к нему после бойни на Пресне, хотелось знать его оценку трагедии. Он долго слушал и почти предсказал дальнейшие события. Никогда он не поддерживал “дерьмократический” режим, и его голос был и есть одним из самых весомых приговоров режиму”.
...Долго потом на стене, ограждавшей стадион, писали проклятья палачам, вывешивали портреты погибших и стихи, посвящённые трагедии... В конце концов власти это надоело, и стена была снесена, но и стихи и портреты, и письменную хронику трагических событий с перечислением имён расстрелянных люди приносили и прикрепляли к звеньям металлического забора. У этого памятного места и сейчас служат панихиды и вспоминают погибших... Памятник на Красной Пресне участникам восстания 1905 года ныне воспринимается многими, как монумент расстрелянным в 93-м.
Ещё одно соображение и поныне не даёт покоя: 4 октября 1993 года в центре Москвы была расстреляна уличная демократия, которая, по сути, и привела Ельцина к власти.
(Продолжение следует)
СЕРГЕЙ КУНЯЕВ НАШ СОВРЕМЕННИК № 5 2025
Направление
Память
Автор публикации
СЕРГЕЙ КУНЯЕВ
Описание
Нужна консультация?
Наши специалисты ответят на любой интересующий вопрос
Задать вопрос