МЕНЬШЕ МЕНЬШЕГО
МИНИАТЮРЫ
Мера
Долго не могу понять, чем так хорошо пахнет.
Тонко, нежно, едва осязаемо. В огороде ничто так благоухать не может, да и рано — зелень на грядках только-только пробилась. У черёмухи в палисаднике запах другой, к тому же она уже отцвела. Дело сделано, идёт молчаливое таинство, завязываются плоды, так что завлекательные ароматы черёмухе уже ни к чему.
Как гончая, берущая верхним чутьём, иду на запах. Это непросто — он то есть, то пропадает. Впору рыскать из стороны в сторону, ловить в воздухе нежной ток.
Сухой древесный дух избушки, горьковатый — черёмухового ствола, пресный — затенённой редкой травы в палисаднике... О рябине-то я и забыл! Она притулилась в конце палисадника, именно сейчас и цветёт. Но напоминать, как рябина пахнет, мне не надо. Мылом. И не туалетным, ароматизированным, а зловонным хозяйственным. Однако источать этот запах больше нечему, и я на всякий случай тянусь носом к одному из пышных соцветий...
Лучше бы я этого не делал. И что может привлечь в этой вони букашек, самозабвенно копошащихся в бело-зеленоватых розетках?!
Но чем дальше отхожу от рябины, тем сноснее запах. Разбавленный воздухом, он в конце концов становится приятным, приобретает изысканную пикантность, тонкость...
Всё-таки великое это дело — чувство меры. Только с ним и возможна гармония.
Доброе слово
Оно, как известно, и кошке приятно. С недавних пор я стал нахваливать растения на грядках:
— Вот молодцы! Дожди, холодно, а они держатся. Будет, хорошие мои, вам ещё и солнышко, и тепло. Потерпите, милые, немного!..
Не то чтобы я не знал об опытах учёных-ботаников — просто решил сам проверить. Разговаривал с июньскими несмелыми ростками, как с малыми детьми:
— Ну что ты, дружок, накуксился? А вот мы сейчас удобрим тебя, сорняки с грядки выгоним. Уходите, нехорошие, не мешайте нам расти и сил набираться!..
Послушал бы кто со стороны, подумал бы: крыша у дяденьки поехала. Но вот что любопытно. Лето по-прежнему теплом не балует, а свёкла, капуста, морковь заметно пошли в рост.
Можно сказать и так: просто настала пора, генная память у растений сработала. Но как тогда быть с молодым кустом смородины? Он, казалось мне, не перенёс морозной зимы, не проснулся. Но я не выдернул безжизненный прутик, а каждый день разговаривал с ним.
И что бы вы думали — проснулся мой кустик, выбросил побег! Потянулся к солнцу первыми нежными листиками!..
Прав поэт: всё в мире движется любовью…
Черёмуха...
У Толстого в “Казаках” есть удивительное место. Герой едет на Кавказ, и ещё среди ровной степи ему вдруг открываются далёкие заснеженные вершины. На что бы с той поры он ни смотрел, о чём бы ни думал, он постоянно помнит: “А горы...”
Похожее ощущение было у меня, когда цвела черёмуха. Пройдёт ли человек по деревянному звучному тротуару у нашей избушки, проедет ли редкая машина — смотрю в окно и сразу же натыкаюсь взглядом на цветущее дерево.
“Черёмуха!..” — радостно отзывается душа.
Выхожу на крыльцо и первое, что чувствую, — это густой, тяжёлый аромат.
“Черёмуха!”
Вожусь у расправляющей нежные листья малины или готовлю грядки под огурцы — вдруг наплывает, подавляя все остальные запахи, мощная душистая волна.
“Черёмуха!..”
Привыкнуть к её запаху невозможно. Он плотным облаком обволакивает двор, огород, часть улицы. Кто только не слетается на это чудо — ровное гудение окружает крону в неброских белых соцветиях.
И всю неделю, пока цветёт черёмуха, меня не покидает ощущение праздника, почти что счастья.
Меньше меньшего
Только вечером и можно рассмотреть этих мошек. Светясь полупрозрачными крылышками, они толкутся в пологих лучах солнца. Кажется, каждая окутана светящимся нимбом. Вдруг какая-нибудь резво подскочит вверх. Потом опять провалится вниз. За ней другая, третья... И так — час или полтора, пока не станет прохладным солнце.
Что означает этот танец едва заметных существ? Для чего? Какая у него цель?..
Я где-то читал, что роение мошек — на первый взгляд, бессмысленное — это брачные игры. Микроскопические личинки падают в траву. Чтобы через какое-то время стать новыми мошками. Всего на день или два — такой у них век.
Среди мыслей, которые возникают, когда видишь этот колеблющийся роящийся столбик, есть пронзительные. Как чувствуют мир эти крохотные существа, столь отличные от нас и пришедшие в него на такой короткий срок? Как воспринимают свет солнца, запахи травы, упругость воздуха? Время, наконец?..
Между ними и нами — бездна. Но есть и общее: дышим, двигаемся. Они — по-своему, мы — по-своему, но любим...
Как всё-таки странна жизнь. И непостижима.
Ночная кукушка
Сказать, что весной можно услышать множество птичьих голосов, — значит повторить общеизвестное. Кто не знает, что в эту пору звонкий гомон заполняет всё окрест. Радуясь молодому солнцу и пахучей юной листве, самозабвенно поют, играют горлышками пичуги. Овсянки, синехвостки, синицы... Даже вездесущие воробьи как-то по-новому, бодрее и веселей, выдают своё неизменное “чиф-чиф”. Довольны, что перезимовали, что выдержали самые свирепые морозы.
Односельчане говорят, что к нам залетают даже соловьи и по ночам на опушках можно услышать их пение. Не знаю, не приходилось. А вот другую птицу, о которой и не подумаешь, что она может подавать голос ночью, мне довелось услышать ещё в первый год жизни на Севере.
Конец мая, час ночи. В реке отражается чистый свет то ли вечерней, то ли уже утренней зари. Всё вокруг — полуявь, таинство, будто преломившееся в глубоком, потемневшем от времени зеркале. И вдруг начинает куковать кукушка. Её голос в пространстве белой ночи кажется печальным, зыбким, кукушка словно благословляет и заранее прощает грехи всему живущему. “Ку-ку, ку-ку, ку-ку...”
Сочетание алой чистой зари, молочно брезжащих берёзовых колков и этого голоса такое, что совсем не хочется думать ни о яйцах, которые кукушка подкладывает в чужие гнёзда, ни о кукушатах, выбрасывающих других птенцов, ни об остальных жестокостях жизни.
“Ку-ку, ку-ку, ку-ку”, — печально доносится из-за реки. Будто капли горчащего мёда падают в рассветный воздух.
Терпение буксиров
С нашего огорода Вах как на ладони. Конец июня, но вода в реке ещё прибывает, всё ниже становится кромка противоположного берега. Заливные луга на той стороне вполне соответствуют своему названию.
Но не на это обращаешь внимание прежде всего. Суда на реке — вот предмет интереса. Ловишь себя на мысли, что за зимние месяцы соскучился по их виду.
Большие, с двухэтажной рубкой теплоходы, толкающие перед собой тяжело гружённые баржи со щебнем, — кажется, вода вот-вот захлестнёт низко сидящие борта. Теплоходы поменьше, гонящие вверх по течению одну, а то и две аппарельки, прилепившиеся к их бокам. Какой-нибудь чумазый буксир, натужно тянущий на длинном тросе посудину с жилым вагончиком и видавшим виды бульдозером... Заказчикам не до шика, фрахтуют любые суда, лишь бы успеть по большой воде доставить на место грузы.
Смотришь, как появляется из-за поворота реки такой буксир, как томительно медленно, по-черепашьи двигается в твою сторону. Ты уже половину грядки успел прополоть, а буксир всё ещё на подходе, никак не одолеет эти несколько сотен метров.
Невольно думаешь: а ведь впереди у него сотни не метров, а километров! Какое надо иметь терпение, чтобы одолеть этот путь, его выматывающие душу медлительность и однообразие!..
Не так ли и наша жизнь? Достигает цели тот, кто последователен и упорен. Кто способен преодолеть тоску и медлительность бытия.
Терпеливые буксиры на реке — метафора жизни.
Сорочонок
То, что это сорочонок, понимаешь не сразу. По виду — вполне взрослая птица. Разве что угловатая какая-то, будто после линьки.
А вот ведёт себя для осторожной сороки странно. Села на теплицу и принялась у всех на виду отдирать клювом целлофан. И особо не пугается, когда её гонят. Нехотя отлетит на метр-два, будто одолжение сделает, сядет на забор или край сарая и удивлённо крутит носатой башкой — чего, мол, буяните?
Не успеешь оглянуться, она опять на теплице. А то норовит похозяйничать на противне с малиной, которую мы рассыпали сушить. Наглая какая!..
Не сразу сообразишь, что это не наглость, а неопытность и доверчивость. Не знает ещё сорочонок — всего в жизни ему надо опасаться. И человека, и коршуна, и нашего пса Мэрку, из миски которого так заманчиво поживиться.
Недели полторы сорочонок летал вокруг избушки. Потом куда-то исчез.
Дай-то Бог, чтобы знакомство с миром закончилось для него благополучно. Чтобы никто не воспользовался простодушием входящего в жизнь существа.
Ведь жестока она, взрослая жизнь. Наивности не прощает.
Страда
Лето в этом году неважное. Однако всё тем не менее спешит, торопится отцвести, созреть, дать потомство — выполнить от века предназначенное. Вон уже прыгают по забору, заполошно стрекочут какие-то худые, словно мокрые, сорочата. Пустили по деревне свои семена одуванчики. Нежно, упоительно пахнет цветущий шиповник, в обычное время такой неказистый, колючий.
Страда в теплице тоже. В тишине и покое наливаются помидоры. Там и тут в огуречных плетях видны жёлтые звёзды. Цветки терпеливо ждут шмеля, пчелу, на худой конец — муху. Лишь бы перенесла пыльцу, дала завязаться плоду, а с ним и семенам, этому обещанию новой жизни, её непрерывности.
Утром открываю в теплицу дверь — и невольно отшатываюсь. Незаметная сразу паутина неприятно ложится на лицо. Быстро стираю её рукой. Постарался паук за ночь!..
Его расчёт, в общем-то, верен. Именно через проём двери попадают в теплицу насекомые. Вот паук и натянул свои тенёта — надеется поживиться. Причём небезуспешно, на сохранившейся в уголке паутине — несколько высохших трупиков мошек. Каждое утро я рву эти сети, а паук их всякий раз упорно восстанавливает.
У каждого своя страда.
Щенок
Он — глупейшее милое существо, жизненный опыт которого практически равен нулю. Но кусок хлеба, который ему, сытому, брошен, старательно зарывает в укромном месте. Справившись с делом, открыто, доверчиво смотрит. Нос в земле, хвост ходит из стороны в сторону, голова, как у собак бывает, клонится то вправо, то влево. На физиономии — любовь и преданность...
Откуда ему, дурачку, знать, что не всегда может быть сытно? Что возможны времена, когда будет рад корке запорошённого, пропахшего землёй хлеба? Что в этом мире, жестокости которого щенок ещё и в малейшей степени не испытал, ему, малому и слабому, нужно найти покровителя, хозяина, который защитил бы от напастей? И что хозяину необходимо показывать свою любовь и преданность, чтобы тронуть его сердце и обеспечить покровительство не только сейчас, но и на будущее?..
А такие простые слова — инстинкт, желание жить.
Предосеннее
Июль на исходе. Казалось бы, впереди целый месяц лета, будет ещё тепло и солнечно. И особые простор и благодать, которые бывают только летом, тоже никуда не денутся. А тем не менее прозрачные раньше ночи с каждым разом становятся всё темнее, всё больше наливаются тяжёлой синевой. Того и гляди появятся первые звёзды.
И ещё. Вдруг замечаешь, что в небе над речным обрывом стало как-то тихо и пусто. Чего-то в нём не хватает. Не сразу понимаешь — это улетели стрижи. Выкормили, поставили на крыло птенцов и не мелькают больше над рекой, не слышно их голосов.
И тут с особой остротой осознаёшь: лето на исходе. Не много осталось этих благодатных — светлых и широких — дней. И таким понятным становится отчаянный крик в тоске бросившегося на землю бунинского героя: “Ах, улетели журавли, барин!..”
СЕРГЕЙ ЛУЦКИЙ НАШ СОВРЕМЕННИК №6 2024
Направление
Проза
Автор публикации
СЕРГЕЙ ЛУЦКИЙ
Описание
ЛУЦКИЙ Сергей Артемович родился в 1945 году. В 1975 году окончил Литературный институт имени М. Горького. Тексты опубликованы в журналах “Юность”, “Октябрь”, “Роман-газета”, “Урал”, “Сибирские огни”, “Зарубежные записки”, “Наш современник” и др. Автор книг “Десять суток, не считая дороги”, “Яблоко в желтой листве” и др. Лауреат Всероссийской премии имени Д. Н. Мамина-Сибиряка. Произведения переведены на удмуртский, арабский и другие языки. Член Союза писателей России.
Нужна консультация?
Наши специалисты ответят на любой интересующий вопрос
Задать вопрос