ВЕСЕННИЕ КАРТИНКИ
МИНИАТЮРЫ
ОБРАЗ
Сосульки вдоль кромки крыши смахивают на клыки — прочные у основания и опасно заострённые на конце. Часть из них хищно загнута (когда росли, дул ветер), и это усиливает сходство.
“Оскал зимы”, — думаю я. Но тут же ловлю себя на мысли: сосульки — признак весны, при чём здесь зима?.. Хромает образ.
Но вёрткий ум не хочет сдаваться. Признак весны — вода, а если она не течёт, не капает, а замёрзла — это признак зимы, её оскал. “Как бы не так, — не соглашается трезвое благоразумие. — Снег, сугробы — это зима. А сосульки — предвестие весны!..”
В конце концов приходим к компромиссу. Сосульки — оскал уходящей зимы.
А что, неплохо.
И ВОТ ТАКАЯ ВЕСЕННЯЯ ПРИМЕТА
Зимой их не слышно. Может, потому что близко к окну не садишься: как щели ни затыкай, всё равно от окна тянет. А в марте то и дело начинаешь подходить к стеклу, посматриваешь на занесённые снегом грядки и прикидываешь, где что через месяц-другой посадишь.
Тут-то и слышишь непрерывные, тихие и частые, будто ход ручных часов, звуки. Они едва уловимы. Чтобы различить их, в избушке нужна тишина — ни включённых радио, ни телевизора. Это начали работу жучки-древоточцы — шашли, как называла их моя бабушка Глафира Матвеевна.
Дробят древесину подоконника и рам своими неутомимыми челюстями, проделывают в них круглые, будто шилом проткнутые дырочки. А то вдруг обнаруживаешь на крашеной поверхности подоконника самого жучка-шашеля. В движениях его недоумение. Он тычется в разные стороны, словно наталкивается на невидимые преграды. Жучок явно не понимает, зачем инстинкт выгнал его из тесного родного тоннеля — куда он ведёт? За первым жучком появляется ещё один, потом третий, четвёртый...
Может, усмешливо думаю я, у них настала пора весенней миграции? Почему бы и нет? Мигрируют же, почуяв весну, птицы, рыбы, животные… И что с того, что всё путешествие жучков составит десяток-два сантиметров. До неосвоенного зубастыми собратьями куска подоконника…
ЧЕМ БОГАТЫ...
Раннюю весну мало кто любит. Туман, снежная каша на дорогах, бесприютно бьются на сыром ветру ветви деревьев... Ощущение общего неблагополучия. Природа болеет, всё вокруг — её мучительное возвращение к жизни.
Голый куст осины над обрывом. На нём сорока. Эти птицы прагматичны, просто так сидеть не будут. Пытаюсь понять, что сороку привлекло. Никакой поживы вроде не видно, всё ещё под снегом. Но сорока не улетает, развернувшись клювом к ветру (так теплее, ветер не забирается под перья), качается на голой ветке. Даже на человека не реагирует.
Неожиданно слышу непонятные звуки. Это не пение, но и не привычное сорочье стрекотание. Что-то среднее, похожее на скрежет плохо смазанного механизма, причём небольшого.
Ничего похожего раньше мне слышать не доводилось. Поза у сороки тоже странная: присела, напряжённо вытягивает голову — изо всех сил пытается выразить обуявшие её чувства.
Как-никак весна! Пусть даже такая неприютная…
НАЧАЛО МАРТА
Слушаю передачу окружного радио. Есть у них программа, посвящённая прошлому. Что-то вроде “Из фондов”.
Семидесятые годы, в Югре так называемый писательский десант. Читают свои стихи Юлия Друнина, Маргарита Агашина, чеченка Раиса Ахматова... Речь о Самотлоре, о новых городах, о первопроходцах. Ну и, конечно, о любви — как же без неё весной! Тем более перед 8 Марта…
Такое впечатление, будто не было в ту пору ни непролазной грязи вокруг, ни очередей за мясом, ни нефтяной штурмовщины, гробящей природу. Умом понимаю: лукавят поэтессы и радиожурналист. Но душой с ними.
Может, потому что день за окном яркий, солнечный, настоящий весенний? Или оттого, что осточертели выпуски новостей центрального радио, в которых почти одни несчастья?..
Как сказал классик, “тьмы низких истин нам дороже / нас возвышающий обман…” А ещё лучше: “сотри случайные черты — / и ты увидишь: мир прекрасен…”
Особенно весной.
УТКИ
Не знаю, поймёте ли вы меня, особенно если вы охотник. Но каждый раз, когда я вижу колыхающуюся, как бы переливающуюся в воздухе утиную стаю, в голову приходит одна и та же мысль.
Эти небольшие, суетливо бьющие крыльями птицы прилетели к нам, миновав огромные пространства. Едешь, скажем, из Москвы до наших мест в поезде — и то устаёшь, хотя не прилагаешь никаких усилий. А им, уткам, каждый метр их воздушного пути надо преодолевать. И расстояния, которые они покрывают, намного большие, чем от Москвы до наших мест. Орнитологи утверждают, что за время перелёта птицы набивают костные мозоли. Не знаю, что болезненней — кровавые мозоли или костные?..
И вот прилетели. Родные места встречают не очень приветливо. Большинство рек подо льдом, и надо искать редкие оконца чистой воды. По крайней мере, так было в этом году. А тут ещё пронзительный ветер с севера, или вдруг пойдёт снег, морозец прихватит. Человеку что, он в доме спрячется, печку затопит. Уткам же надо терпеливо мёрзнуть, стойко пережидать, надеясь, что инстинкт не подвёл, не сорвал раньше времени с тёплых и богатых кормом болот где-нибудь в дельте Нила. И хорошо ещё, если запоздалая весна — единственное испытание. И если опустились утки на дальних озёрах и малых реках, куда человеку добраться непросто...
Гулкие выстрелы рвут майские сумерки. В испуге затаилось всё живое. Ладно бы, голодали семьи у охотников, упрекающими глазами смотрели бы жены, мол, давно не было в доме мяса. Так ведь нет! По крайней мере, у большинства из них. Просто тешат свой инстинкт — пещерный инстинкт убивать.
Выстрел — и падает трепещущее от боли тельце. Выстрел — и оказываются напрасными многокилометровые перелёты, холод и голод ранней весны, мозоли на крыльях...
Не понимаю. Не хочу понимать.
ГОРЯЧИЙ ПРИВЕТ ИЗ МЕЗОЗОЯ
Мороз вернулся. Из труб деревенской котельной вовсю валит дым. Смотрю на его тёмные клубы и думаю: как всё-таки странно! Мы привыкли к теплу солнца. Летом, весной, ранней осенью оно греет землю, ну и нас, людей заодно. И редко кто задумывается, что солнечное тепло может быть консервированным.
Те же дрова, к примеру. В печи они отдают то, что взяли у солнца за свои семьдесят-сто лет в бытность деревьями. Но во много раз древнее тепло нефти, которая сгорает сейчас в котлах.
Миллионы лет назад впитали солнце бесчисленные существа, ставшие затем нефтью, деревья и папоротники, превратившиеся в каменный уголь. Нынешнее их тепло — отзвук ярого солнца тех времён, солнца, державшего в своих объятиях юную Землю.
КАК МЫ С СИНИЦЕЙ ПЕРЕСМЕШНИЧАЛИ
Нашему псу Мэрке не сидится возле избушки. Порой, чтобы накормить, приходится долго звать его. Свистом. Не станешь же кричать на всю деревню.
Вот и я недавно стою у калитки, зову уже несколько минут. Но не несётся мой пёс по апрельской подтаявшей дороге, не повизгивает от радости, что кормильца-хозяина увидел.
Однако что это? Будто эхо отзывается. Такие же два незамысловатых коленца, как в моём свисте. Оглядываюсь на рябину в палисаднике. Синица! Пристроилась на верхней ветке, послушает меня, выдержит паузу и передразнит.
О Мэрке я уже не думаю. Выдам руладу, жду. Синица свои фа и ре в ответ. Я опять. И уже непонятно, то ли она мой зов передразнивает, то ли я повторяю её весеннюю песенку.
Так мы и пересвистывались, пока синице не надоело и она не улетела.
А Мэрка так в тот раз и не появился, негодник.
ВРЕМЯ
Неумолимость времени, как это ни странно, особенно чувствуешь весной.
После недели тепла и солнца вдруг холодные дни с мокрым снегом и низким небом. Нелюдимо насупился лес вокруг деревни. Кажется, в такую пору весна останавливается и затаивается, будто зверёк, пережидающий непогоду.
Но выходишь из дому и понимаешь, что всё не так. Холодно, но со вчерашнего дня заметно прибавилось пепельных побегов на рябине, зеленее стали пригорки, и в пронзительном ледяном воздухе всё тянутся и тянутся на север утиные стаи.
Двойственное чувство охватывает тебя. Радуешься напору весны, которую ничем не остановить — ни холодом, ни снегом. Но и пугает такой напор — неотступный, цепкий, почти остервенелый.
Это не весна сама по себе. Это время. Сейчас время расти, зеленеть, тянуться вверх. А с первыми сентябрьскими днями, быть может, раньше — время гибнуть.
И не остановить это движение. Ни даже задержать.
Время — одно из имён смерти.
КОНТРАСТЫ
Сколько нареканий можно услышать по поводу северной погоды!.. В общем-то, справедливых. Иной раз температура за сутки прыгнет градусов на пятнадцать, а то и больше. С утра дети бегают по деревенским улицам в футболках и шортах, толкутся возле колонки, галдя и обливаясь водой, а к вечеру на улице хоть шаром покати.
Солнце ещё высоко, но ребятня предпочитает сидеть по домам, смотреть телевизор или играть на компьютере: сменился ветер, знобко дохнуло не такой уж далёкой Арктикой. Чтобы выйти гулять, впору надевать тёплые куртки. Это в июне-то месяце!..
Помню, как однажды с Никитой сажали картошку. Где-нибудь на большой земле её в эту пору уже окучивают, а мы дождёмся, когда минует заряд мокрого снега, и спешим на огород с лопатами. Пройдём два-три ряда — и опять в дом пережидать, когда пронесётся белесая снежная полоса.
Так и сновали весь день между огородом и домом. Подбадривала нас одна надежда: прямо завтра может наступить лето. Резко, почти без подготовки, как и бывает на Севере.
Примеров сумасбродств погоды можно привести множество. То возьмётся откуда-то смерч, пронесётся над деревней, ломая деревья и срывая с домов шифер. То уйдёт под снег картошка — в начале сентября землю и зелёную ещё ботву прихватят морозы...
Но есть и противоположные примеры. Запала в память такая картинка. Разгар зимы, Новый год на носу, а прежде ясный морозный горизонт неожиданно затянуло влажной дымкой, и зачастили, запрыгали с крыш тяжёлые ядрёные капли...
Или то, что было недавно. Солнце не греет, а печёт, над обрывистым берегом носятся в синем небе стрижи. Я вольготно стою на крыльце, по-пляжному одетый, вернее — раздетый. Ну, чем не юг где-нибудь под Алуштой!..
Если бы не одно обстоятельство. По реке, что рядом с нашей избушкой, плывут, шурша и позванивая, задержавшиеся в верховьях льдины. И мертвяще, ознобно дышит чёрная непроглядная вода.
Контраст. Ещё какой!
НОВОСЁЛЫ
Голубь — птица городская. Как-то привычней их видеть расхаживающими возле лавочек с пенсионерами, которые бросают им хлебные крошки и семечки. Или греющими лапы на канализационных люках, если на дворе зима.
А вот в деревнях я голубей видел только однажды. Их хозяин жаловался, что нужен глаз да глаз, чтобы уберечь птиц. Стоит голубю зазеваться, как он оказывался в когтях ястреба, которых в окрестных лесах хватает.
Недавно в нашу деревню кто-то завёз несколько голубиных пар. А может, они сами залетели. Скорее всего, так и было, потому что поселились птицы не в специально сколоченной голубятне, а вольно, на чердаке многоквартирного дома. Первое время я опасался — не стали бы эти безобидные симпатичные птицы добычей хищников. В деревне это не только ястребы, но и кошки.
Однако прошло лето, а число голубей не только не сократилось, но и прибавилось — появился молодняк. Совсем как в городе, сердобольные обитательницы многоквартирного дома стали подкармливать их. Не обошлось, конечно, без вездесущих сорок. Стоит людям, отряхнув ладони, уйти, сороки тут как тут. Шныряют среди неповоротливых голубей, выхватывают из-под носа, точнее — клюва, крошки... Деревенская специфика. В городе сороки голубям конкуренцию не составляют.
Может, благодаря людям голуби и пережили суровую зиму. А на днях под окном на солнечной стороне я услышал такие знакомые звуки, от которых почти отвык за годы жизни в деревне, — воркование.
Чтобы не вспугнуть, подходить к окну не стал. Просто представил, как похаживает, крутится голубь вокруг голубки, говорит на своём языке что-то невразумительное, сбивчивое, влюблённое — ей такое необходимое и желанное...
Весна!
КВАРТИРНЫЙ ВОПРОС
Перефразируя Булгакова, он испортил не только людей. Недавно наблюдал такую картину. От обрывистого берега, где круглый год зелено кудрявятся кедры, поспешно летит взъерошенная ворона. Её преследует, возмущённо стрекоча, сорока.
Во всём виде вороны, в её тяжёлом, каком-то неряшливом лёте — вороватость. Ворона чувствует, что разоблачена, и опасливо крутит головой. А вот сорока — сам праведный гнев. Она пикирует на тихоходную противницу и пытается побольнее долбануть.
Всю долгую зиму сорока мёрзла в своём гнезде на кедре, а теперь, понимаете, появляется какая-то южанка и претендует на её жилплощадь. Нахалка!..
А может, и не гнездо хотела занять ворона. Они ведь большие охотницы до чужих яиц. Не исключено, что ворона пыталась разорить сорочью кладку. Отсюда, возможно, и возмущение белобокой.
А вот воробья точно подвело желание занять чужое жильё. Он, как и ворона, на зиму откочёвывал на юг, а когда прилетел обратно, устраивать собственное гнездо поленился. Решил основаться в одной из норок стрижей, которые те вырыли в речном берегу.
Появившимся вскоре стрижам это не понравилось. Густо мелькая в воздухе, они чуть ли не всей колонией пытались выжить воробья. А тот, распушив перья, чтобы казаться побольше и пострашней, уселся в устьице норки и отважно отбивался от хозяев.
Тем в конце концов такое нахальство надоело. Помелькав у норки ещё какое-то время, они принялись носить комочки глины и заделывать вход.
Воробью бы бросить свою затею, убраться подобру-поздорову. Но упрямство помешало.
Так стрижи и заделали норку вместе с бедолагой.
НОЧНАЯ КУКУШКА
Сказать, что весной можно услышать множество птиц, — значит повторить общеизвестное. Кто не знает, что в эту пору птичий гомон заполняет всё окрест. Радуясь молодому солнцу и пахучей юной листве, самозабвенно поют, играют горлышками пичуги. Овсянки, синехвостки, синицы... Даже вездесущие воробьи как-то по-новому, бодрее и веселей, выдают своё неизменное “чиф-чиф”. Довольны, что перезимовали, что выдержали самые свирепые морозы.
Односельчане говорят, что к нам залетают даже соловьи, и по ночам на опушках можно услышать их пение. Не знаю, не приходилось. А вот другую птицу, о которой и не подумаешь, что она может подавать голос ночью, мне довелось услышать ещё в первый год жизни на Севере.
Конец мая, час ночи. В реке отражается чистый свет то ли вечерней, то ли уже утренней зари. Всё вокруг полуявь, таинство, будто отразившееся в глубоком, потемневшем от времени зеркале. И вдруг начинает куковать кукушка. Её голос в пространстве белой ночи кажется печальным, зыбким, кукушка словно благословляет и заранее прощает грехи всему живущему. “Ку-ку, ку-ку, ку-ку...”
Сочетание алой чистой зари, молочно брезжащих берёзовых колков и этого голоса такое, что совсем не хочется думать ни о яйцах, которые кукушка подкладывает в чужие гнёзда, ни о кукушатах, выбрасывающих других птенцов, ни об остальных жестокостях жизни.
“Ку-ку, ку-ку, ку-ку”, — печально доносится из-за реки. Будто капли горчащего мёда падают в рассветный воздух…
А ЧЕРЕМУХА...
У Толстого в “Казаках” есть удивительное место. Его герой едет на Кавказ, и ещё среди ровной степи ему вдруг открываются далёкие заснеженные вершины. На что бы с той поры ни смотрел герой, о чем бы ни думал, он постоянно помнит: “А горы...”
Похожее ощущение было у меня, когда цвела черёмуха. Пройдёт ли человек по деревянному звучному тротуару у нашей избушки, проедет ли редкая машина — смотрю в окно и сразу же натыкаюсь взглядом на цветущее дерево.
“Черёмуха!..” — радостно отзывается душа.
Выхожу на крыльцо и первое, что чувствую, это густой, тяжёлый аромат.
“Черёмуха!”
Вожусь у расправляющей нежные листья малины или готовлю грядки под огурцы — вдруг наплывает, подавляя все остальные запахи, мощная душистая волна.
“Черёмуха!..”
Привыкнуть к её запаху невозможно. Он плотным облаком обволакивает двор, огород, часть улицы. Кто только не слетается на этот запах — ровное гудение окружает крону в неброских белых соцветиях.
И всю неделю, пока цветёт черёмуха, меня не покидает ощущение праздника, почти что счастья.
ДРУЗЬЯ ПО НЕСЧАСТЬЮ
Отношения нашего пса Мэрки с соседскими собаками безоблачными не назовёшь. Стоит ему появиться за калиткой, как они тотчас набрасываются. В этих свалках Мэрке, как правило, достаётся.
Он для соседских собак чужак, причём вдвойне. Во-первых, живёт в другом дворе. А во-вторых, большую часть времени сидит на цепи. Так что в сближающих собачьих тусовках он участия не принимает.
За исключением зимы. Держать в морозы пса на привязи у меня, что называется, рука не поднимается. Свобода — другое дело. Бегая по деревне, можно согреться. Не говоря уж о других собачьих радостях, без которых жизнь мало что значит. Не в то же время приходится отбиваться от других псов...
Но наступает весна, и Мэрку опять приходится сажать на цепь. Пёс он, в общем-то, неглупый, однако никак не может усвоить: топтать грядки крайне нежелательно. Наши увещевания ни к чему не приводят.
— Ску-у-чно!.. — заводит первое время Мэрка. И, гремя цепью, пытается освободиться от ошейника.
— Тоска-а-а!.. — откликаются соседские собаки через дорогу.
Они тоже теперь на привязи. Их хозяева, как и мы, беспокоятся за свои грядки. Соседским собакам особенно тягостна неволя, потому что непривычна. Практически круглый год они бегают на свободе.
— Ску-у-чно!..
— Тоска-а-а!..
Редкостное единодушие заклятых врагов.
СЛУЧАЙ В МАГАЗИНЕ
Магазин “Рыбкоопа”, в отличие от двух других деревенских магазинов, называют Большим. “Где сушки брала?” — “В Большом”. “Слышали, в Большой посуду завезли?..” На оба отдела, продуктовый и промтоварный, один продавец. В общем, обычный деревенский магазин, и пахнет в нём классически: селёдкой (когда она есть) и то ли мануфактурой, то ли обувью.
Стою в неторопливой очереди. Впереди всего-то два или три человека, но никто никуда не спешит, и стояние растягивается почти на полчаса. Продавщица и очередь обсуждают недавнее повышение цен. В голосах ни возмущения, ни досады. Ну, разве что лёгкая укоризна — неизвестно кому. Новых ценников ещё нет, по крайней мере, они не на всех товарах, и покупатели часто спрашивают у продавщицы, что сколько стоит.
Подходит очередь женщины, которая впереди меня. Лица не вижу, но по всему чувствуется — молодая.
— Полкило риса, бутылку водки и бутылку вина.
— Ма-а-м, — канючит рядом девочка и дёргает женщину за руку. — Жвачку, мам...
— Молчи ты! — цыкает на неё женщина.
Продавщица щёлкает счётами, называет сумму. Женщина на мгновение задумывается.
— А перловка сколько ст’оит?
Перловка стоит дешевле.
— Тогда полкило перловки, бутылку водки и бутылку вина, — меняет заказ женщина.
Уложив покупки в пакет и расплатившись, она уходит. Как мне кажется, довольная тем, что с честью вышла из трудного положения.
СЕРГЕЙ ЛУЦКИЙ НАШ СОВРЕМЕННИК №6 2025
Направление
Проза
Автор публикации
СЕРГЕЙ ЛУЦКИЙ
Описание
ЛУЦКИЙ Сергей родился в 1945 году. В 1975 году окончил Литературный институт им. М.Горького. Тексты опубликованы в журналах “Юность”, “Октябрь”, “Роман-газета”, “Урал”, “Сибирские огни”, “Зарубежные записки” идр. Автор книг “Десять суток, не считая дороги”, “Яблоко в жёлтой листве” идр. Лауреат Всероссийской премии им. Д.Н.Мамина-Сибиряка. Произведения переведены на удмуртский, арабский и другие языки. Член Союза писателей России.
Нужна консультация?
Наши специалисты ответят на любой интересующий вопрос
Задать вопрос