ПОЛЁТ В КОСМОС
ПОВЕСТЬ
Сашка проснулся от того, что накололо шею. Он, подминая сено и шурша им, приподнялся на локте, чтобы посмотреть, чем это. Так и есть — сорняк. Вот с речных поженок сено мягкое. Бывает, конечно, попадёт колкое, но чтоб такое? А с усадьбы обязательно колючек наберётся. Хотя эти колючки корова иногда очень любит и даже выискивает. Скоро привезут сено с пожен. Накидают поверх усадебного. Места ещё много: укладывай и топчи, укладывай и топчи. Сашку поставят топтать. С каждым утоптанным навильником будет он подниматься всё выше и выше. Потом около стен в доски крыши головой упрётся, и придётся ему отступать от стен к середине, где князёк, и ещё выше. Сашка будет набивать сено прямо под скаты, чтоб совсем свободного места не осталось — потом всё равно сядет. Наконец окажется Сашка в маленькой пещерке под самым князьком, так что упрётся в него спиной, в то самое место, где весной ласточки строили гнездо. А когда в пояс князьку поклонишься, как говорит мама, можно слезать снова на пол, второй ряд сена набивать. От дверей, на добрые метров пять, сена совсем нет — много ещё влезет...
В щель между косяком и большой дверью на поветь врывалось солнце. Оно, видимо, играло, и его сполохи проникали за дверь. Оно и здесь, на повети, играло. Пульсировало. То лучи расширит, то сузит, то в одну сторону их повернёт, то в другую. Словно там, за дверями плавилось какое-то особенное вещество. И кажется, что от этого вдруг сильнее запахло сеном.
Сашка спал на самом верху, а Олег вырыл себе пещерку внизу, почти на полу, наверх почему-то не полез.
Сашка, крикнув, с шумом скатился вниз. А потом ещё с ходу кувыркнулся почти до двери. У него это очень ловко получалось, и он кувыркался при любом удобном случае. Выждав секунду, не поднимаясь с корточек, Сашка оглянулся. Олег спал, и даже покрывало, которое ему дала мама, на голову натянул. Сам не укрыт, а голова укутана. Тогда Сашка встал на колени и посмотрел через щель между серыми плахами вниз, во двор. Он угадал: старый охотничий пёс Мухтар лежал на своём месте между ящиком с комбикормом и листами шифера, прибранными сюда про запас. Почему-то Мухтар последнее время спал или просто дремал не на улице, не в будке, как раньше, а именно здесь, во дворе. Сашка стал потихоньку ссыпать на Мухтара сенную труху. Она кружилась почти так же, как кружились пылинки в лучах играющего солнца. Мальчишка сыпал сначала немного трухи, потом стал загребать её ладонями и всё добавлять. Мухтар не поднял головы, даже не вздрогнул. Правда, Сашка заметил, что уши пёс всё-таки навострил. Значит, знает и уже давно понял, что наверху маленький хозяин балуется. Но ему, старому псу, не до баловства. Сашка улыбнулся этому и снова взглянул на Олега. Тот спал. Тогда Сашка вскочил, повернул завёртыш и со скрипом открыл большую дверь. Она подалась на удивление легко. Видимо, солнце, высвечивающее в щели двери, толкнуло её своими лучами.
Поветь наполнилась светом и словно даже крякнула от удовольствия, что в неё напустили свежего воздуха и света. А может, это дверь напоследок скрипнула.
Жёлтое солнце поднималось из-за леса на холмах и уж наполовину выглянуло из лесной гребёнки. Может, поэтому и играло оно: лучи, пройдя сквозь лес, пульсировали, переламывались. А может, и просто играло, по своей охоте.
Сразу за дверью виднелась пологая крыша сарая, примыкающего к двору вплотную. Сначала сено с улицы подавали на эту крышу, а уж потом, короткими вилами — на поветь. Сашка ступил за порог на крышу, прямо в наполненный светом день.
Под ногами шершавые волны шифера, ещё прохладные: солнце не успело их нагреть. Они даже как будто чуть влажные от росы. На картофельной ботве, на грядках огорода блестит эта роса. Но только там, где солнышко. Там, где вытянутые тени от лесенки забора, от бани, от черёмухи, её не видно. Вдалеке, на пастбище, чёрно-белыми букашками ползают коровы. Одна из них подняла голову и промычала. Не сразу, но приглушённый мык долетел до деревни. Где-то в поле работала тракторная косилка.
Сашка подошёл к краю крыши, взялся руками за бревенчатый угол дома и крикнул:
— Андрюха!.. Андрюха!..
— Чего кричишь? — остановила его снизу мама. — Побудишь всех!
Она стояла на мосточках и улыбалась ему. В руках у неё зелень с огорода, насыщенно зелёная, кажущаяся от этого очень сочной. По лицу мамы Сашка понял, что про побудку она шутит. Кого побудишь? Скорее, она намекает, что он долго спит.
Словно в подтверждение этому мама сказала:
— Давайте за стол скорее.
Когда она ушла, Сашка снова, только чуть потише, крикнул:
— Андрюха!.. Андрюха!..
Наконец, дверь повети соседнего дома отворилась. Такая же точно, как у них, только не с торца, а с боку. И перед дверью нет никакой крыши, поэтому трактор с сеном может подъехать к самой повети, и перегружать скорее.
В дверь выглянул Андрюха. Он держал в руках подлещика и, отрывая от него зубами куски посочнее, сосредоточенно жевал, сплёвывая чешую. Этих подлещиков они ловили с Сашкой недели две назад. Видимо, Андрюха проснулся, увидел вяленую рыбу, подвешенную в углу на верёвке, и захотел попробовать.
— Ну как? — спросил Сашка.
— Нормально. Суховаты немного.
— Поня-а-атно…
Андрюха был полным, и даже живот выпячивал, поэтому казалось естественным, что он жуёт, как только проснулся.
Спал Андрюха в установленной в углу повети палатке, которую привезла старшая сестра. Палатку эту он очень берёг и хвастался ей.
— Пойдёшь? — спросил Сашка.
Андрюха немного помедлил, кинул остатки подлещика вниз и ответил:
— Не-а. Отец в Пашино на несколько дней едет, меня с собой берёт. Помогать, — он помедлил немного и пояснил: — Мёд качать будем.
— Поня-а-атно… — Сашка невольно взглянул на соседский огород, где стояло несколько ульев. Пчёлы уже вились над ними, налаживая невидимые дороги от своих домиков к воде и разнотравью.
Эти четыре улья “так, чтоб огород опылять”. Основная пасека дяди Ильи в Пашино.
Сашка вспомнил, что у дяди Ильи есть правило: за укус пчелы давать пол-литровую банку мёда. Раньше часто бывало: захочется сладкого, они с ребятами поймают пчёлку, посадят на самого смелого. Потом ведут с опухшей рукой или щекой к соседу за мёдом. Сашка даже хотел рассказать об этом Олегу и даже сунуться под пчелу, но потом передумал: “Глупость какая”. А вслух сказал как-то очень грубо и резко:
— Понятно!
— Поня-а-атно, поня-а-атно… — передразнил его Андрюха и захлопнул дверь.
Сашка развернулся, сутулясь, пошёл по крыше к повети. Шиферины за то время, пока они разговаривали, будто нагрелись, но совсем чуть-чуть, так что было приятно ногам, и Сашка ступал почти на каждую волну.
Олег уже, конечно, не спал и глядел на него весело. Наверно, проснулся давно и совсем не от криков: “Андрюха! Андрюха!” И даже, может, видел, как Сашка играл с трухой. Ну и ладно!
— Пошли завтракать, мама звала давно!
Олег поднялся, покрутил головой, вытряхивая сеннинки, и ответил:
— Доброе утро!
Сашка замер на несколько секунд, не зная, что сказать на “доброе утро”, потом резко махнул рукой:
— Пойдём, самый короткий ход покажу! — и побежал по крыше к краю.
Потом смело стал спускаться по углу дома, цепляясь руками за кругляши брёвен и трещины.
Но Олег не пошёл за ним. Только выглянул в дверь на секунду. Ну и ладно.
Из большой трещины на восьмом венце снизу Сашка достал самодельный ножик, осмотрел его и сунул обратно. Спустившись, он повернул доски с наколоченными на них шкурками кротов так, чтоб лучше сохли. Потом подозвал Найду и показал ей цепь, прибитую одним концом к стене на скобу:
— Будешь баловаться?! Будешь баловаться?! Пойдёшь на деревню и будешь баловаться — на цепь посажу.
Чёрная, с белыми пятнами на груди и у хвоста лайка не собиралась никуда бежать по своей воле в такую жару. Розовый язык у неё был высунут, уже сейчас дышала она часто. Найда отошла на несколько метров, выкопала себе небольшую ямку и не легла, а бухнулась в неё боком. Сашка улыбнулся этому и пошёл в дом.
Олег, скинув футболку, уже умывался в закутке на кухне, брякая соском рукомойника. Он брызгал на грудь, натирал шею. Видимо, накололо с непривычки. Сашке вдруг стало жалко его.
— Пойдём на улицу, нормально умоешься. Там сейчас можно, а тут только набрызгаешь. Пойдём!
Олег посмотрел на тёмные пятна от накапавшей на пол воды и на этот раз без разговоров пошёл за Сашкой. А тому нравилось, что он ведёт двоюродника, словно побитого пса на поводке. Он даже улыбался этому своему чувству. Но тут ему показалось, что за окнами веранды, залитыми солнцем, мелькнул отец. Стало стыдно, и Сашка опустил голову. Подождал Олега, и по крыльцу веранды уже спускались вместе, плечо к плечу, при этом в двери чуть застряли, но со смехом протиснулись. Это помогло Сашке избавиться от стыда. Он словно сс’ыпался с него.
Рукомойник ждал их на огороде за домом. Обычный алюминиевый, прибит к столбу недалеко от куста чёрной смородины. Рядом, на толстой чурке, стояло двенадцатилитровое оцинкованное ведро, полное воды.
Сашка скинул рубаху и, словно выкидывая из ведра какие-то мусоринки, плавающие на поверхности, плесканул на Олега чуток:
— Холодная?
Олег только улыбнулся. Они вдвоём подняли ведро и наполнили рукомойник. Он был прибит чуть выше, чем надо, поэтому было непривычно.
— Мама ругается, что высоко, ведром не набрать, — объяснил Сашка, наклонившись и подставив спину под рукомойник, наугад нажимая сосок. — А отец говорит: “Можно же ковшиком”.
Он вылил на себя весь рукомойник:
— Зато — почти как душ, а потом чистыми руками смородины поесть, — Сашка сорвал несколько ягод.
Набрали воды для Олега. Он тоже помыл и шею, и спину, и тоже, как Сашка, съел несколько ягод смородины.
За столом сидели молча. Отец уже позавтракал, но почему-то не уходил. Сашка посматривал то на кур, порхающихся на улице за окном, то на часы, то на круглоголового Олега.
Двоюродный брат приехал в деревню в первый раз. И вообще, виделись они в первый раз. Вчера Сашка снял оставшиеся кротоловки, а потом долго шкурал кротов и долго их наколачивал: всё ему казалось неровно, и он перетыкал гвоздики, чтоб натянуть шкурки красивее. В конце концов мама заругалась на него:
— Ты пойдёшь, нет Олега встречать?! Или парень один поплетётся?!
Олег приезжал на рейсовом автобусе, до которого оставалось минут пятнадцать. Сашка молча взял тачку. Он вспомнил, как встречали тётю Лиду и сколько у неё было вещей, поэтому на всякий случай взял тачку. Мама посмотрела на него, но ничего не сказала.
Олега он узнал сразу: других мальчиков его возраста с автобуса не сходило. У Олега из вещей оказался только один рюкзак, который они бросили в тачку и медленно шли рядом. Сашка, обычно немногословный с новыми людьми, без умолку болтал, смеялся. И вдруг Олег сказал:
— А я хочу стать космонавтом и полететь в космос.
Сашка не знал, как отреагировать: промолчать или рассмеяться. Сначала он ответил:
— Поня-а-атно…
А потом безудержно рассмеялся.
Олег обиделся на это и долго вовсе не разговаривал. А потом, когда Сашка удачно и ловко познакомил его с Андрюхой, показал его палатку и пообещал сводить в лес, вроде отошёл, но всё равно чувствовалось какое-то напряжение. А вот теперь наладилось.
...Заметив, что отец встаёт из-за стола, Сашка тоже встал и спросил:
— Пап, а можно я Олега в избушку свожу? На ночь?
Сашка не особо надеялся, что отпустят: не закончился сенокос. Но всё-таки спросил.
Отец ответил неожиданно весело и просто:
— Не боись, без тебя справимся! — а потом добавил: — Сено поменять, жёрдки вдоль по просеке поправить.
Собирались целый день. Сашка вообще собирался тщательно, видя в этом какой-то особый ритуал, а может, понимая, что от этого зависит успешность любого дела. Поэтому сколько бы времени Сашке ни дали на сборы, он использовал его всё. В этот раз собирались ещё тщательнее, потому что Сашка хотел, чтоб Олегу понравилось.
Конечно, кроме всего прочего, надо было переделать домашние дела. Это мама, не очень обрадовавшаяся походу в лес, сказала: “Всё, что можно, желательно вперёд на несколько дней сделать”. Они натаскали воды домой, в баню и на огород. В баню принесли дров с запасом. Накосили травы бычку и корове. С травой вышла небольшая заминка. Во-первых, идти надо было далеко. Во-вторых, Сашка только недавно научился косить и боялся, что Олег осмеёт его. В-третьих, Олег попросил попробовать покосить (он никогда не пробовал). Они долго елозили косой, рвали и резали траву, уча друг друга. Пока на их шум из кустов не вышла соседка, однорукая тётя Нюра, ходившая за поздней земляникой. Она вылезла из ближайших кустов так неожиданно, что ребята опешили. Грузная, тяжеловесная, она вся так была укручена, уверчена от комаров, что можно и испугаться.
— Ну, что, Сашенька, не получается? Ты ведь, кажется, умеешь? Или ты братика учишь? Правильно. Дай-ка.
Она взяла косу правой рукой, а левой (култышкой) прижала косовище к груди:
— Пяточку прижимаешь, а носок в конце чуть наводишь к земле, но не сильно, чтоб не воткнулся. Вот! Вот!
Она косила очень резкими и чёткими движениями, неожиданными для её возраста и фигуры, и шутя нарезала травы с большим запасом.
Когда тётя Нюра отдышалась и пошла в гору к домам, Сашка сказал ей вслед:
— Видишь, земляника есть. Для неё есть, а для нас, может, и нету. Для неё всегда ягоды есть.
Ещё одно дело, которое задержало ребят, — это кротовые шкурки. Сашка привычно вытащил своими крепкими пальцами гвоздики и кинул их в баночку. Потом мездру на каждой шкурке протёр тряпкой и пошёл убрать.
Когда он вытащил из-под кровати огромный чемодан и открыл его, Олег, стоявший сзади, ахнул: чемодан был полон.
— А покажи, — попросил Олег.
— Чего? — не сразу понял Сашка. — Развернуть, что ли?
Шкурки лежали пачками по тридцать штук. Каждая пачка обёрнута тряпочкой.
Сашка подумал секунду:
— А почему не развернуть? Давай. Пересмотреть надо, вдруг где муха села.
Они разворачивали пачки одну за другой и пересматривали, но никакая муха нигде не села. Некоторые шкурки Сашка протирал от жира тряпочкой.
Если на улице всё калило и плавило солнце, то здесь, в угловой северной комнате, за печкой, было прохладно и тихо. И только будто пыльно. Свет проходит сквозь тюлевые занавески, и на полу и на стенах из-за этого угадываются едва заметные кружочки и полосочки. С улицы через открытую форточку доносит запах листьев малины. Это, наверно, ребята, пока искали первые ягоды, поломали веточку.
Когда всё было закончено, Сашка вдруг резко повернулся к Олегу, но так, словно не по своей воле, а будто кто-то его повернул:
— А давай разложим по полу? — сказал он весело.
И они в четыре руки принялись укладывать шкурки одна к другой мехом вверх. Получился большой ковёр на полкомнаты.
Олег не мог скрыть своего восхищения. Кинулся зачем-то к двери, словно хотел позвать кого-нибудь, чтоб тоже посмотрел.
— И как столько?..
— Ну, понемногу, понемногу, каждый день, каждый день, целый месяц, — вдруг Сашка спохватился. — Так ведь я не один ловил. Вернее, отец ловил, а я ему помогал, — он стал складывать шкурки опять в пачки и убирать в чемодан.
— Это ещё что! Вот когда он после сезона пушнину на сдачу готовит… Тут и норки, и куницы, белки, рысь добавит, волка. Это он сейчас в лесники перевёлся, а так был свободным охотником.
— И не жалко? — спросил вдруг Олег.
— Чего не жалко?
— Зверей. Вот они были живые, бежали, а потом — только шкуры.
— Ну, охота же. — Сашка никогда даже не задумывался об этом. — Всегда так было. Да мы их жалеем, зверей-то.
Он засунул чемодан обратно под кровать и тут же сказал, чтоб перевести разговор:
— А знаешь, как отец маме предложение сделал? Вернее, не предложение, а кольца купил.
— Как?
— Он кротов наловил. И вот с этим чемоданом поехал. Кротов сдал, а на деньги кольца купил. У них толстые-претолстые такие. Посмотри.
— Удивительно, что на кротов.
— Кротов сдадим, я, может, Кате тоже что-нибудь куплю.
— А кто такая Катя?
— Катя? — Сашка поджал губы от досады, что проговорился.
Они всё ещё сидели на полу около кровати. Широкие плахи пола выкрашены в красно-коричневый цвет. Сашке показалось, что и он покраснел так же. Он резко вскочил и подошёл к окну, словно там, на улице, была Катя. Он подсунулся под кружевную тюль и стал водить пальцем по тоненькому желобку, вырезанному в подоконнике. По желобку этому зимой стекала вода от растаявшей наледи. Стекала в подвешенный стаканчик.
Сашка наконец сказал:
— Она к Корякиным приезжает.
— Понятно, — ответил Олег.
Сашке показалось, что тот смеётся, передразнивая его. Он резко повернулся от окна в сторону Олега, но тот вовсе не передразнивал.
— Может, ещё сходим в гости.
В лес Сашка решил пойти с отцовским большим поношенным рюкзаком. Зато всё влезет. Олег взял с собой тот коричневый, с которым приехал, совсем новенький ещё. Сашка предлагал другой, чтоб этот не марать, но Олег не согласился. Не согласился он и на то, чтоб Сашка нёс основной груз:
— Разделим поровну.
Ну, поровну — так поровну.
Взяли большой котелок с крышкой, топор, картошки, лука, немного чёрного хлеба. В разного размера жестяные баночки, которые Олег специально привёз по совету своего отца, насыпали заварку, сахар, соль и специи. Сашка долго рассматривал баночки и очень даже оценил их. Сами лёгкие, закрываются плотно — ни жук не залезет, ни мышь. Хоть с собой носи, хоть в избушке оставляй.
Сухари для походов у Сашки были наготовлены уже давно. Он сушил и себе, и отцу, складывал в выделенные для этого наволочки. Они висели под потолком у печки. Сашка встал на стул и снял с гвоздя, вбитого в матицу, обе наволочки. В большой были чёрные, в маленькой — белые. Из потревоженных наволочек аппетитно запахло. Сашка первым делом съел один сухарь, а второй протянул Олегу. Тот тоже, не задумываясь, захрустел. Сашке это понравилось. Они отсыпали в холщовый мешок чёрных сухарей. Белых Сашка отвалил три полных горсти, подумал и добавил ещё одну. Он знал, что этого хватит: бабушка обязательно напечёт и принесёт пирогов или шанег.
Мама купила в магазине два пакетика супа с вермишелью, расщедрившись, добавила полный бумажный кулёк пряников. Яйца она сварит с утра.
Комариную мазь решили не брать, хотя Олег привёз сразу две: одну — в виде прозрачной жидкости в стеклянном пузырьке, вторую — в тюбике, кремом. Сашка не любил мазаться и вообще посторонних запахов в лесу. А в этом году комаров в августе почти не было, видимо, из-за засухи. Они даже после захода солнца вылезали только кое-где и вялые. Поэтому Сашка сказал решительно:
— Да зачем нам мазь, видишь, комаров в деревне почти нет. И в лесу тоже. Тебе повезло. Наверно, солнце нашло их гнездо и разворочало своим лучом, перебило всех. Только вечером вылетают, да и то мало. А этих можно и не замечать.
Из одежды Сашка взял себе и Олегу по тоненькому свитеру и шерстяные носки. Запасную одежду он стал брать с прошлого года, когда зимой провалился по пояс в продушину на реке, и только близость натопленной избушки спасла его. Когда он брал свитера летом, над Сашкой смеялись. Но он упрямо отрубал:
— Главное — носки!
В этом году, когда ходили классом в поход, носки пригодились. Одноклассница Таня Лыкова пошла в сандалиях и так натёрла ногу, что не могла идти обратно в обуви. А в плотно связанных Сашкиной бабушкой носках вышагивала довольно сносно, как в мокасинах.
Сверху еду и одежду в обоих рюкзаках Сашка накрыл дождевиками. Вообще-то одежду можно было обернуть в дождевик, чтоб точно не промокла. Но летом и так хорошо.
Удочек с собой решили не брать. Не, у Сашки их было несколько: одна лежала на заборе и две стояли в углу под крышей. Но тащить с собой удочку через весь лес не было никакого смысла. Сашка взял все необходимые снасти. К тому же у Олега оказалось два готовых набора. На леску поставлены и крючок, и грузило, и поплавок. А леска намотана на маленькое мотовильце. Сашка внимательно осмотрел наборы и забраковал блестящие толстые крючки. Крючки он забраковал, сам не зная, почему: может, на них и ловится? Но крючки ему не понравились.
Червей копали под толстыми тяжёлыми досками. Вывернут доску — и скорее порхать под ней маленьким садовым совком. Больше всего червей попадало около хлевов и за огородом. Каждый раз, когда ребята оказывались около курятника, Сашка замирал на месте и подолгу глядел на кур. Он и до этого несколько раз тянул Олега за дом, чтоб на кур глянуть. Наконец тот спросил:
— Зачем?
— Если куры сильно порхаются— рыбалка хорошей будет.
И вот они в четыре глаза наблюдали за курами. А те через мелкую сеть загородки, боком, настраивая глаз, наблюдали за ними. Тянули иногда своё:
— Ко-о-о-ко-ко, — при этом у них чуть подёргивались, дрожали серёжки под клювом и яркие гребешки, словно пронизанные солнцем.
Куры то порхались, то не порхались. Получалось, что рыбалка то будет удачной, то нет. Только одна хромоножка беспрестанно неловко вышагивала и порхалась. Но её калечное порханье — так, что она чуть не падала, — кажется, вовсе не говорило об удачной рыбалке.
Уже вечером, когда всё было собрано, Сашка вдруг сказал:
— Пойдём к Кате.
— Какой Кате? — спросил Олег и сразу вспомнил, поэтому добавил:
— Пойдём, конечно.
Сашка внимательно посмотрел на Олега, но ничего не сказал. Уже когда вышли из калитки, кинул:
— Они здесь недалеко живут.
Был совсем вечер, жара спала. Появились редкие комары, прятавшиеся до этого где-то. Опустившееся солнце полностью скрылось за один из домов. Только над крышей светились его яркие лучи, словно шапка или волосы. Когда Олег на секунду взглянул на дом, вид его врезался ему в память. А может, немного ослепили солнечные лучи, и словно фотография получилась чёрно-белая.
Вся деревня в длинных тенях от домов и столбов электролинии. По грунтовой дороге из мелкого серого песка идти сложно: нога не может упереться по-настоящему и пробуксовывает. Можно представить, что идёшь по неизвестной далёкой пустыне на другой планете. Хотя как представить, если вся дорога изрыта копытами коров, только недавно с шумом и мычанием прошедших по деревне с пастбища, на котором они щипали траву весь день. Ещё, конечно, смущают коровьи лепёшки: большие, маленькие, в пыли. Олегу не нравились эти лепёшки с кислым острым запахом, и он далеко обходил их.
— “Мин” боишься? — заметив это, сказал Сашка. — Правильно, а то подорвёшься, а баня не топлена!
Сам Сашка “мин” не боялся и смело шагал рядом с ними. Наверно, он знал, как с ними обращаться и как работает “механизм”.
Впервые Олег рассмотрел деревню спокойно. Его удивило, что там, где жил Сашка, дома все были обшиты вагонкой и выкрашены в яркие цвета. Потом шли дома просто бревенчатые, а потом — опять крашеные.
Они повернули к одному из бревенчатых домов. Низенький, с маленькими оконцами. Рамы окон крестиком, старые-старые, с облезлой потрескавшейся краской. В одном из окон кусочек стекла, отделённый крестом рамы, заменен фанеркой.
Вообще, низеньким дом казался с насыпи дороги, а так вполне ничего. Забора около домика не было, а трава выкошена. И трава всё была какая-то толстая, грубая: торчали высокие остатки стеблей. Около дощатой веранды — две лавочки на толстых чурках, некрасиво выкрашенных синей краской.
Корякины зимой дома не живут и вообще приезжают сюда только на месяц-два из соседнего села.
— Это наша дача! — хвастает дядя Петя Корякин.
Когда они обходили дом, Олег услышал в одном из окон:
— Девочки, идут!
В большую комнату, в которую они вошли, свет сочился с улицы через тусклые стёкла окон, и было темновато. Олег поймал себя на мысли, что это музей. Стены были бревенчатые, только оструганы. Потолок и пол выкрашены, кажется, какой-то стогодовалой краской. Посередине потолка нарисован круг узорами, там, где свисает на проводе лампочка. Печка местами обшита доской и раскрашена сказочными цветами.
В комнате не было ничего лишнего. В одном углу — тоже расписной, дощатый шкаф с посудой, в другом углу — стол. Вдоль по стенам — толстенные лавки. Около шкафа на лавке стояло ведро с водой для питья, а в ведре плавал ковшик. Олег узнал, что это ковшик, по ручке (у Сашки в доме стояло точно такое же ведро, и такой же ковшик плавал). В ведре что-то увлечённо запускали два малыша в одних трусах. Пять девочек сгрудились на лавке за столом: две маленькие и три постарше. Все они были в лёгких платьицах и сарафанах и только одна — в узких штанах. Именно она вышла из-за стола:
— Здравствуйте! Вы, наверно, ко мне?
Потом она обратилась к Сашке:
— Ну, представьте своего товарища!
— Олег, — промямлил тот еле-еле.
Девочка посмотрел на него ещё, но тот больше ничего не говорил, и она представилась сама:
— Катя.
Потом она рассказала о всех остальных, начиная с малышей Корякиных в трусах и кончая своими подружками. Спросила:
— Ну, и зачем вы пришли?
— Мы завтра в лес уходим, наверно, на две ночи, — ответил Сашка. Он, видимо, уже давно хотел это сказать, может, с самого начала, но никак не получалось.
— И я с вами пойду.
— Нельзя, — выдохнул Сашка.
— Почему это “нельзя”?
— Нельзя.
— Почему нельзя?
— Нельзя...
Олегу показалось, что это “нельзя” похоже на то, как Сашка повторяет: “Понятно”. Он даже хотел улыбнуться. Но, взглянув на Сашку, заметил, что тот находится в каком-то ступоре, словно его доской по лбу огрели.
Катя, между тем, наступала:
— А зачем тогда пришли? Похвастать? Да? — ей, видимо, в самом деле было обидно, что не берут.
— Нет, просто поговорить, — нашёлся Олег. Он хотел встать между Сашкой и Катей, но не успел.
— Ах, поговорить! А мы уже с девочками гулять собрались... — тут она словно опомнилась и даже как будто ущипнула себя чуть. — Но для вас, — она показала на Олега, а потом на Сашку, — и для вас я могу поменять свои планы.
Олег решил уйти во чтобы то ни стало. Он схватил Сашку за руку и потянул:
— Нет, завтра рано вставать. Мы пойдём. Вы лучше погуляйте.
Они вышли на улицу, и только на дороге Олег понял, что это “погуляйте”, кинутое случайно, можно было понять как грубость. Он обернулся. В двух окнах угадывались любопытные лица.
Домой шли молча. Ужинали тоже почти не разговаривая. Мама Сашки поняла это по-своему: решила, что они боятся. Стала уговаривать мужа пойти с ними. “Что-то мне беспокойно, что-то сердце у меня не на месте”. Дядя Коля, конечно, пойти не мог и только сдержанно улыбался на её доводы.
Ночевали опять на повети, только в этот раз Олег тоже забрался наверх на сено и как-то быстро уснул. Видимо, с непривычки умаялся. “Вот, спит теперь!” — думал Сашка, которому не только не спалось, но даже не лежалось: он всё ворочался, садился иногда. Его будоражило произошедшее в доме Корякиных, как они с Олегом ушли оттуда. Особенно вспоминались лица малышей и девчонок, прижавшиеся к стёклам окон, когда он обернулся с насыпи дороги. Хотя сквозь окна видно было плохо, он заметил, что Катя не глядела.
Сашка вообще легко перевозбуждался и перед каждым походом в лес, предвкушая много интересного, долго не спал, а тут ещё этот случай с Катей...
Он почти наверняка знал, что не уснёт до утра, но всё-таки решил попробовать. У него было два способа засыпать. Один — лежать на животе, уткнувшись лицом в подушку или одеяло и ни о чём не думать. Второй — лежать на спине и стараться изо всех сил что-то разглядеть в ночи. Надо стараться изо всех сил, и тогда будто проваливаешься в эту темноту. Сашка решил попробовать второй способ. Он долго угадывал доски и балки перекрытия крыши. Один раз ему послышалось, что по князьку ходит какая-то птичка, но какая птичка в ночи? Во дворе иногда поскуливал Мухтар. Видно, ныла лапа, которой он попал в капкан прошлой осенью. В тёплом хлеву вздыхала и пожёвывала жвачку корова. Через отдушину над яслями иногда доносился запах её дыха и чуть кисловатый запах навоза. Куры в своём хлеву совсем не шевелились, словно их и не было там.
...Проснулся Сашка от скрипа медленно открывающейся большой двери повети. За ней белел туман. Будто даже дохнуло его свежестью. Открывал дверь отец. Под его ногами в резиновых сапогах едва слышно шуршала сенная труха. Отец уже полностью одет. Из лесниковского — только кепка с “кожаным” козырьком. Сашка знает, что она вся выцветшая, и это ему нравится. “Бывалая кепка”, — повторяет он иногда слова соседа дяди Ильи. На плечах у отца — небольшой рюкзак. Серый пиджак стянут в поясе офицерским широким ремнём. Под ремнём за спину засунут топор. Если топор за поясом, значит, идёт прореживать. Он и точно собирался идти прореживать. Выйти хотел пораньше, чтоб успеть к обеду вернуться на сенокос. Сашка снова вспомнил, что его как помощника на сенокосе не будет, и огорчился на несколько секунд.
Отец заметил, что сын проснулся, и не стал будить ребят. Он медленно спустился с повети, почти неслышно прошёл по двору. Сашка знал, что, выйдя за калитку, отец ускорится, и его лёгкие ноги быстро-быстро понесут его на дальний колхозный выруб за Кривой Лог, где несколько лет назад они сажали ёлочки. И вот пришла пора их прореживать, чистить вокруг них, чтоб росли справными.
Туман на улице не густой низовой, а верховой и как бы кисейный. В его лёгкой, полупрозрачной дымке все предметы становятся необычными и даже волшебными. Хотя туман и не густой, но домов внизу около ручья почти не видно и редких деревьев и кустов на пастбище тоже. Вернее, дома и кусты угадываются в каком-то причудливом виде. Казалось Сашке, что он не на них глядит, а сквозь туман — на реку, на поверхности которой и отражается всё, что он видит. Хотелось скорее выбежать на улицу и проверить: так или нет? И рукой тёплую воду в реке потрогать. Сашка вообще любил побродить по туману, хоть в лесу, хоть на реке. И даже дома, когда опускался туман, обязательно выходил на улицу, чтоб прогуляться прямо босиком по огороду и по молодой траве за баней. Правда, в тумане через кусты и по высокой траве пробираться мокро. Но ведь сейчас лето: “Кто вымочит, тот и высушит!”
Сашка растолкал Олега. Тот резко сел на сене и несколько секунд сидел с округлившимися, чуть испуганными глазами. Но, видно, хорошо выспался, потому что быстро перенял радость и веселие Сашки и даже скатился вслед за братом вниз к двери. Но скатился неловко, боком и чуть не вылетел в двери на крышу сарая. А за дверью туман, который дышал влагой и пытался забраться на поветь, но не мог, словно таял на пороге.
До рукомойника за домом пошли босиком по мелкой травке, отяжелевшей от росы. “Ноги умоем”, — сказал Сашка. Ногам стало холодно, местами к ним прилипли сеннинки, а края штанин намокли. Лицо тоже словно умылось — туманом. Летят навстречу мелкие капельки-пылинки, миллионы. Обернёшься — сзади тоже летят. Словно сквозь тебя прошли. На самом деле — осели на одежду, на лицо. И вот уж лицо слегка влажное.
Несмотря на такое умывание, долго плескались, стучали-звенели соском рукомойника. Смеялись. И всё хотелось ещё смеяться и звенеть соском, особенно когда рукомойник почти пуст. Звенеть и смеяться хотелось, наверно, потому, что это ты, а вокруг деревня, в которой ты живёшь, ведь в тумане всё особенное. А может, хотелось звенеть потому, что и звуки особенные. Они словно вязнут в этой полупрозрачной дымке, затихают и одновременно отталкиваются от неё, как от чего-то упругого. Возвращаются обновлёнными к ребятам, которые всё звякают рукомойником и смеются.
На завтрак ели рисовую кашу. Кроме того, выпили по большой кружке молока. Молоко ещё тёплое. Из-под коровы. Мама только что из подойника сквозь ситечко с марлей процедила молоко им прямо в кружки и ещё в две трёхлитровые банки, а потом села, поставила ведро-подойник и сидит. В белой косынке, в тёмно-синем рабочем халате, оперлась рукой о стол. Не обращает внимания на тикающие часы, торопящие на работу. На марле осталась маленькая травинка, случайно попавшая в ведро. Мама принесла его из хлева полным-полно. А сверху облачками плавало немного пены. Сашка знал, что пена набухает, когда доят и в ведро падают струи из сосков. Если пены много, и она с одного края поднимается шапкой, значит — вёдро. Да и какой дождь, если такая роса? “Дождь до обеда в сухоросье”. Вспомнив эти слова отца, Сашка подумал, что тот, наверно, уже отшагал полдороги, сейчас переходит болото и по закрайке обязательно спугнёт рябчиков.
Сашка снова посмотрел на маму. Почему она процедила молоко только наполовину и села? Поглядывает то на них с Олегом, уминающих по куску хлеба, то в окно на улицу, где в тумане угадывается тёмный ствол черёмухи. А на никелированном ведре-подойнике, искажённые и маленькие, отражаются они с Олегом и мама. Наконец, она сказала как бы между делом и как бы вовсе не им:
— Деревня невестится...
Сашка понял, что это значит: деревня в белые пелены одевается. И сразу решил, что понял правильно. Он вспомнил, как три месяца назад женился двоюродный брат Виктор. Он взял в жёны Наташку, которой едва исполнилось семнадцать лет, и она только недавно бегала вместе со всеми, особенно на костры за ручей, а над Сашкой всегда посмеивалась. На свадьбе Наташа была очень серьёзной, в пышном белом платье, делающем её толще, чем на самом деле. Чёрные волосы под вуалью поблёскивали, словно серебряные, как серёжки-колечки в её ушах.
Наташа разрешила девочкам потрогать платье. Сашка тоже подошёл. Он, конечно, не трогал платье, а просто посмотрел. Вот тогда-то он и понял, что сделано оно во многом из тюля, той ткани, из которой сшита занавеска на кухонном окне, сейчас сдёрнутая в сторону. Сквозь эту ткань, если далеко — ничего не видно, а если спрятать за неё ладонь и поднести близко — просвечивает. И если тюль в несколько слоёв — тоже не видно. Вот так, наверно, и сегодняшний туман со своими пеленами. Так, вроде, и не видно ничего, а приглядишься и начнёшь угадывать предметы на своих обычных местах, словно зрение обостряется, и сквозь пелены начинаешь видеть. “А может, просто туман стал рассеиваться, и вскоре его вовсе солнце выпьет? Тогда вся сказка кончится, и будет просто мокро”, — подумал Сашка и хотел поторопить Олега. Но того за столом не оказалось, а мама процеживала оставшееся молоко в банки. Он обернулся: Олег мялся около двери. Сашке стало досадно и неловко, что остался за столом дольше всех и даже не заметил этого. Он хотел сказать что-нибудь особенное, но ничего не придумал, вскочил из-за стола и молча прошёл мимо Олега в дверь.
Вышли быстро. Благо, всё было собрано ещё с вечера. Сашка торопился и даже стал спускаться к ручью не тропинкой, а напрямую, по мягкой отаве. У ручья он остыл, опамятовался и сбавил ход. Туман вовсе не рассеялся (разве только на самых высоких буграх), а у ручья чуть опустился и загустел. Значит, ещё долго будет лежать, а в низинах, в сырых местах клочки его растают только к обеду.
Сашка оглянулся и, уже совсем забыв про свою недавнюю оплошность, сказал радостно:
— Как по облаку идём.
Чуть отставший и словно напуганный, Олег кивнул и как раз в этот момент оступился — получилось, будто в самом деле идут по облаку, и вот оно качнулось.
В тумане коровье пастбище было просто неузнаваемо. Сашка сориентировался, только когда наткнулся на разделяющий пастбище на две половины забор. Именно вдоль него и пошли. Но вдруг Сашку взяло сомнение: тот ли это забор? Он стал ощупывать руками каждый столб и пролёт. Столбы и доски были мокрые, кое-где покрытые мошком. Наконец, Сашка нашёл то, что искал: перегонные ворота на столбах. После этого он успокоился и уж больше не сомневался.
Вскоре столкнулись с конём. Именно столкнулись. Видимо, шли мягко, поэтому конь их не почуял и подпустил вплотную. Возникшая в нескольких сантиметрах перед лицом морда напугала. Ребята не закричали, наверно, только потому, что у них перехватило дыхание. По крайней мере, у Сашки. После того, как опомнился, он всё-таки сказал полушёпотом дедушкино ругательство:
— Па-а-адина!
Конь, похоже, до этого лежал, а потом вскочил, дёрнув головой, обдав ребят своим тёплым дыханием и громким фырканьем. Вообще коней около забора приткнулось трое: вот этот испуганный, потом один стреноженный, который неловко отскочил и прижался к самому забору, так что скрипнули и прогнулись доски. И ещё один — с колокольцем. Но колоколец почему-то совсем не звенел, словно набряк в тумане. Чувствовалось, что где-то в стороне ходят ещё лошади.
После фырканья испуганного коня чуть в стороне предупредительно закашлял человек. Конь с колокольцем тут же тоненько-тоненько заржал в ответ. Сашка схватил застывшего на месте Олега за руку, обвёл вокруг коней и тут же вернулся к забору, чтоб не потерять его.
— Это Кузя Маленький коней пасёт, — шептал Сашка. — Их можно было и так в клетушке какой. Но он сюда их ведёт. И сам с ними. Без коня за стол не сядет!
Эти слова соседки Сашка сначала не понимал, а потом отец объяснил, что это значит: пока коня не накормит, не оприходует, сам за стол не сядет. Отец тоже делал так с собаками. У Кузи было пять дочерей, с которыми все дружили, потому что всем хотелось покататься на лошадях. Однажды Сашка был у Оли, младшей дочери, в гостях. В альбоме все фотографии только с лошадьми. На телеге, за бороной, сидя на лошади, стоя и даже стоя сразу на двух лошадях.
Сашке захотелось оправдать конюха перед Олегом, и он сказал:
— Однажды Кузя в больнице лежал (его бык на ферме пободал), так всё звонил и спрашивал: “Как там кони? Как там кони?” А тракториста одного бык забодал, так он другу звонил: “Не забивайте его, я сам приеду пристрелю!”
Олег никак не прореагировал на его слова, но Сашка заметил, что тот улыбается и даже чуть не смеётся. Стащил с головы кепку, несёт её, держа пальцами за козырёк, а сам улыбается. Наконец Олег признался:
— Никогда в жизни так не пугался! — и рассмеялся уже по-настоящему.
От его простого признания и смеха туман словно просветлел вокруг, и Сашка понял: это солнце поднялось.
После пастбища тянулись большие сенокосы. В самом их начале они натолкнулись на копну, похожую в тумане на слона: одна из подпорок, чуть кривая, походила на хобот, упёртый в землю. На сенокосах ориентиром стала складка, пересекающая их поперёк до самого леса. Складкой Сашка называл небольшой овражек или канавку. Потерять её было сложно: чуть сбился, сразу почувствуешь, что ноги в горку пошли — поворачивай назад. Сашка оглянулся: Олег шёл совсем рядом и болтался сзади из стороны в сторону, как хвост.
Вскоре в складке появились кочки, и пришлось сбавить шаг. А потом ребята наткнулись и на лужу в несколько метров шириной. То, что она несколько метров шириной, можно было определить по высокой озёрной траве и мутовкам рогоза. Они стояли стеной и полукругом уходили в туман, теряясь из виду.
— Лужа, — сказал Сашка, потрогав зачем-то рукой траву. — Вот лужа прямо среди полянки, хоть и в низине, а всё равно. Метров пять в ширину и довольно глубокая, — он не знал точно, какой глубины лужа. Пытался как-то по малолетству измерить, но не дошёл до серёдки, выскочил назад, как пробка. Сейчас он вспомнил об этом:
— Вода холодная! Наверно, ключ. Только куда утекает — не знаю, наверно, обратно в землю. То ли сама образовалась, то ли люди выкопали. Нашли место подходящее и выкопали, чтоб коров поить.
Олег тоже потрогал окололужную траву, раздвинул её и потянулся к рогозу. Но Сашка остановил его:
— Не ходи туда, вязко. Сапоги потеряешь. Мы сюда с братом Витькой сколько раз карасей выпускали, так он в броднях по доске заходил, чтоб не вязнуть. Мужик уж, не то, что ты.
— А караси? — спросил Олег.
— Не живут! — громко возмутился Сашка. — Сколько раз выпускали. Бидончиками. А потом нету ничего. Может, вода слишком холодная для них, а может, всё-таки промерзает по зиме. Ещё говорят, что там корма много, поэтому в морду на хлеб не идут...
Тут Сашка помолчал и стал шептать заговорщицки:
— А знаешь, я что думаю? Там второе дно есть и огромное подземное озеро. А то куда воде уходить? А в озере полно всякой рыбы, только надо момент поймать, когда рыба в лужу выходит, чтоб на белый свет посмотреть. Точно-точно, есть там второе дно! — сказал уже утвердительно.
Братья стали вглядываться в затянутую туманом лужу и даже потянулись, словно что толкнуло, к невидимому сейчас зеркалу воды. Вдруг на этом зеркале что-то булькнулось громко, и какая-то птица сорвалась с воды и взлетела почти вертикально вверх.
Если бы ребята не держались за траву, которую, не замечая этого, раздвигали, чтоб лучше присмотреться, то, наверно, отступив от испуга и неожиданности, попросту бы упали на кочки.
— Чирок! — тут же сказал Сашка весело. — То-то нас сегодня пугает и пугает. Хватай за лапку! Чего, не поймал?!
Олег ничего не отвечал ему, но Сашка добавил, словно тот возражает:
— Я точно знаю, что чирок. Большие утки так вверх не взлетают. Эта маленькая, сам слышал. Это не кулик. У него свист крыльев другой. Да и с воды. Вальдшнеп тоже с воды не может. Знаешь, вальдшнеп ещё похоже взлетает. Но откуда здесь вальдшнеп, не лес ведь? Я точно знаю, что чирок.
Сашка “точно знал, что чирок”, потому что чирковая утка вывела здесь семь штук своих чирят. Отец углядел это ещё весной, но никому не сказал, чтоб зря не пугали. Сашка тоже знал и тоже никому не говорил. Может, и сейчас поэтому не сказал. Потом утки улетели или ушли. А вот одна всё время возвращается.
— А большие — это какие? — спросил Олег.
— Ну, у нас чирки самые маленькие. Потом гоголь, потом серуха, кряква, а самая большая — крохаль. Знаешь, они большие-то большие, а до сих пор летать не умеют. Эти вот летают, а они — нет. Но плавают быстро-быстро, как катера, и ныряют далеко. Этим и спасаются. Вообще, большие вырастают, как гуси. Я раз в ноябре видел. Но всё равно взлетают тяжело и долго. В прошлом году на реке к двум подошёл, а они лягушку поймали и на двоих теребят её. Я одного из шестнадцатого калибра подстрелил. Пришлось, правда, добирать, второй патрон тратить. Крепкие они на рану. Подстрелить-то подстрелил, а доставать-то как? Уж конец сентября, холодно. Но всё одно полез. Вода жжёт. Подплыл к нему, только руку протянул и, знаешь, сразу отдёрнул. У них зубы, и у этого зубы. А я раньше таких уток не видал. Потом схватил, конечно, да выкинул на берег. Целый час после костёр палил, чтоб согреться.
— А ты уже охотишься? — спросил Олег с недоверием.
— А ты думал как? Конечно. Отец с прошлого года разрешил самому. Приезжай после открытия охоты в сентябре. Вот тогда сходим, так сходим!
— Не могу, школа, — честно признался Олег.
— Поня-а-атно, — Сашка школу уважал. Предметы ему давались не все и не очень, но школу уважал, потому что там интересно. Может, ещё потому, что школу уважал отец, и мама уважала, а Витька так и говорил: “Учись лучше, а то останешься таким же дураком, как я”. Сашка не понимал ребят, которые не любили школу. Сашка Кривоногих, его тёзка, чтоб не ходить на уроки, хотел сломать себе правую руку, но вовремя одумался. Откуда-то узнал, что левой заставят писать. А ломать две руки — уже слишком... Учиться в этом году надо будет серьёзно и ответственно, может, даже на четыре и пять. В прошлом году, когда отец давал ему ружьё, Сашка пообещал учиться хорошо. Отец сказал, чтоб на первом месте была учёба, а уж потом охота. Сначала надо все уроки сделать хорошо и правильно (он тогда подчеркнул слово “правильно”), а уж потом можно в лес.
Они обошли лужу, спотыкаясь о кочки. Но с противоположной стороны её рос большой ивовый куст.
— Вот, один куст оставили, не срубают, — Сашка потряс иву за ветку, стряхивая с неё дождём росу.
— Специально оставили, чтоб ни летом, ни зимой никто на лужу не наехал. Вешка такая.
На самом деле, Сашка уже устал говорить. Ему казалось, что он выговорил за сегодняшнее утро две свои дневные нормы, и даже рот устал. Хотя поболтать он любил. Вернее, не мог не говорить от избытка чувств. Это огорчало его, потому что отец говорил мало и только по делу, а Сашка хотел походить на отца. Поэтому он замолчал и пошёл дальше по низине. Он решил не искать дорожку, бредя вдоль кромки поля, а сунуться напрямую через лес. В лесу низинка переходила в ложок, пересохший сейчас, конечно. А уж ложок упирался в ручей, никогда не пересыхающий. Всегда он журчит, всегда бежит. Вода холодная. И ключ, из которого он начинается, совсем недалеко. Сашка видел это начало. Хотя, наверно, это не начало, где-то под землёй ручей бежит между корнями, а начинается раньше. Сашка знал, что ни ложок, ни ручеёк его не подведут, и он не собьётся.
В лесу туман не такой густой. Он ещё опустился и теперь от земли где-то по плечи. А выше словно уже и не туман, а мелкий-мелкий дождь. Пахнет грибами почему-то. Кажется, что по опустившемуся к земле туману плывёшь, огибая деревья и кусты. Сашка плавал один раз похоже с отцом в половодье. На лодке. Тоже вот так удивительно деревья оплываешь. Небо пасмурное. Кое-где на берегу лежит снег, в одном месте к кусту прибилось несколько заблудившихся льдин. От них и от снега в воде отражается белым.
Около самого ручья туман стал как будто гуще, но журчание воды всё равно пробивалось сквозь пелену.
Проскочить заветную тропку Сашка не боялся — она пересекала ручей по маленькому мостику. На него, как ориентир, и надеялся Сашка. Мама рассказывала, что мостик сделал ещё дед Валентин для своей свекрови Ирины. Ручей, конечно, можно было перескочить и так (хотя весной в половодье мостик очень выручал). А вот прабабушка Ирина не могла так перейти. Но на бор за грибами и ягодами ходить любила очень. “Мостик-то там через Студенец есть?” — каждый раз спрашивала, уже собравшись и взяв корзину в руки.
— Есть, есть! — отвечали ей дружно все, кто слышал этот вопрос.
— Ну, Валентинушка, спасибо тебе! Дай Бог здоровьица! — непременно говорила она, словно только для этого и спрашивала.
Но мостик ребята всё-таки чуть не проскочили. Как это он ловко спрятался в тумане? Наверно, просто Сашка не привык выходить на него с этой стороны. Хорошо, что вдруг почувствовал под ногами тропинку. Он уже давно привык определять сквозь подошвы сапог нахоженные места. Сашка резко остановился, так что Олег врезался в него. Они огляделись — мостик был тут. Два бревна, плашки, уложенные поперёк, да ещё из жердины перила с одной стороны. В тумане мостик казался совсем маленьким. Да так и было. Когда ребята вошли на него вдвоём, то заняли половину.
Сашка похлопал ладонью по мокрой жердине и сказал:
— Ну, Валентинушка, спасибо тебе! Дай Бог здоровьица! — помолчав, Сашка пояснил: — Дед Валентин строил, а отец ремонтирует. Ручей — Студенец.
Но он тут же понял, что Олега это не поразило, и добавил для значимости:
— Дед Валентин фронтовик, три раза ранен. А мостик для своей свекрови построил, Ирины Ивановны.
Олег просто кивнул в ответ, и Сашке понравилось, что он ничего не сказал, а просто кивнул убедительно.
Тишина невероятная, кажется, что слышно, как на деревьях набухают от тумана капли. Если бы не журчание воды, словно где-то далеко внизу, то можно подумать, что всё замерло вокруг. Отсюда, с мостика, было особенно заметно, что над Студенцом туман гуще, он идёт полосой с неровными краями, повторяя все изгибы ручья. Олегу эта полоса чем-то напомнила Млечный Путь, только опустившийся на Землю, и он смотрел на неё заворожённо.
Наконец пошли дальше по тропинке. Сначала сырым местом среди берёз, а потом поднялись в несколько горок и выскочили в сосновый бор. Туман заметно истончился то ли оттого, что он здесь соприкасался не с белыми берёзами, а с коричневыми соснами, то ли время пришло. А может, это потому, что вдруг захлопал крыльями и взлетел с земли огромный глухарь. Может, это он так сильно махал крыльями и весь туман разогнал. В таявшем тумане глухарь Олегу показался каким-то диковинным огромным зверем с крыльями. Сашка, словно подтверждая это, сказал:
— Очень древняя птица, — он не помнил, насколько древняя, отец говорил, но он не помнил.
После довольно долгого молчания Сашкины слова казались какими-то странными, чужими, и ребята рассмеялись от этого дружно, почувствовав невероятную радость. Потом подошли к тому месту, где сидел глухарь.
— Порховище, — сказал Сашка. — Глухарь порхался, и рябчики тоже могут.
— Порховище, — повторил Олег медленно, стараясь связать огромную птицу и этот песок на месте вывернутого с корнем дерева. И ему нравилось, что они пойдут в ту же сторону, куда улетел глухарь.
Но Сашка вытащил из рюкзака плащ, постелил его на ствол упавшей сосны, сел и вытянул ноги. Он вспомнил, что отец любит остановиться здесь на бору и посидеть. Правда, когда возвращается домой. Но всё равно. Олег тоже сел рядом, случайно толкнув Сашку плечом, но тот не обратил на это внимания.
Вокруг россыпью синели доспевающие ягоды черники, а местами, прижавшиеся друг к другу, висели гроздьями наполовину белые ещё брусничины. Олег съел несколько ягод черники, но заметив, что Сашка даже не прикасается к ним, тоже не стал и положил руки на ствол сосны. Сквозь плащ не чувствовалось, что ствол шероховатый.
Сидели минут десять, наблюдая за тем, как истончается туман и всё вокруг наполняется особенным светом. Он и не дневной, и не утренний, а белый-белый, наверно, напитавшийся туманом.
Наконец, Олегу стало тяжело так сидеть. Ему показалось, что свет становится слишком ярким. Особенно там, куда улетел глухарь. Олегу даже глупо представилось, что этот свет хочет войти внутрь него, и если войдёт — разорвёт на части. Поэтому он спросил, чтоб что-то сказать:
— А до реки далеко?
Сашка ответил не сразу:
— Вот сейчас будет Долгая Гора, а внизу — речка.
Он понял вопрос Олега по-своему. Вскочил:
— Пойдём, пойдём, — схватил, как только Олег приподнялся, плащ и на ходу стал его скручивать и запихивать под застёжку рюкзака. Но эта суета ему не понравилась. Он остановился, скинул рюкзак, скрутил плащ поплотнее и аккуратно засунул под застёжку как следует. В рюкзак на прежнее место класть не стал, потому что мокрый.
Долгая Гора началась минуты через две крутым склоном, почти обрывом. Здесь солнце уже сказалось в полную силу. Оно светило от реки снизу и каким-то образом освещало сосны и с противоположной от себя стороны, словно его лучи огибали стволы, словно сквозь них проходили. Молодые сосны, несмотря на крутизну склона, росли и тянулись строго вверх к небу, как по струнке. Эти сосны красноватой своей корой светились, как чудесные горящие свечки. Они особенно ярко выделялись и радовали глаз после недавних белёсых пелён. И туман здесь пропал. Но это на солнце. А в тени он ещё вился лёгкой пылью, бежал куда-то вверх к кронам деревьев по полосе, отделяющей тень от света. Эта полоса была очень ровная и чёткая и походила на тропинку в небо. Вот и две тропинки: одна — вниз к реке, а вторая — в небо. Но по верхней пойти нельзя. Сашке захотелось знать, видит ли Олег две тропинки, и он спросил:
— Куда пойдём?!
Олег помолчал немного, показал рукой вниз и ответил:
— Туда, к солнцу. Можно, я вперёд пойду, первым?
Сашка пропустил брата, ему понравился его ответ.
Странно было идти к солнцу и при этом спускаться вниз. Местами спуск был такой крутой, что ноги соскальзывали и хотелось бежать бегом, но Олег сдерживал себя. Иногда хватался за шершавые стволы сосен, которые стояли стройными рядами. Хорошо, что тропинка шла не прямо, а изгибами, уменьшая крутизну. Несколько раз она проходила по краю обрыва, на котором не смогли зацепиться даже сосны. Только ёлочки смогли, но тут же засохли и теперь стояли и лежали поломанными копьями. Наконец внизу блеснула вода. Тумана и около реки уже не было. Местами, правда, попадались какие-то клочки, как редкие туманные мысли в голове. Но вот только заметил, оглянулся, и уж никакого тумана нет — растаял.
Река была небольшая, метров тридцать в ширину. Но когда Олег сказал: “Небольшая”, — Сашка даже обиделся, потом, правда, быстро справился с собой и нашёлся, что ответить:
— Зато длинная.
Они шли вдоль неё по лесистому берегу. Тропинка, петляющая между деревьев, то перескакивала небольшой ручеёк, то вязла в сыром месте, то перебиралась через поваленные деревья. А рядом, вся залитая солнцем, бежала река. Она подрагивала, поколыхивалась будто, подёргивалась, потому что бежала по камням и не могла вырыть себе место поглубже, чтоб успокоиться и уж никуда не торопиться. На больших переборах из воды то тут, то там торчали лысины камней.
Впереди по-прежнему шёл Олег, и Сашка его не останавливал. Правда, Олег, сбивающий основную росу, промок намного сильнее, но всё равно шёл и шёл. Несколько раз они сгоняли выводки непуганых ещё рябов. Тогда Олег останавливался, оборачивался и говорил завороженно:
— Рябчики.
Сашка только кивал.
Удивляла Сашку манера Олега переходить ручьи и сырые места. Тот не старался обойти, пробраться по краю или нащупать ногой надёжное твёрдое место, а брёл напрямую, даже не останавливаясь, как какой-то трактор. От этого брюки его ниже колен, особенно в тех местах, где брючины тёрлись одна о другую, были измазаны в грязи. Сашка, глядя на эти брючины, всё решал: идти им дальней дорогой или ближней. По дальней дороге можно показать красивые места. Только из-за них стоит повернуть на дальнюю. Сашке и самому хотелось посмотреть красивые места. Тут он вспомнил про землянику. К дальней дороге примыкало много коротких усов-дорожек, густо поросших земляничником. Это тоже было на руку, но Сашка всё не решался: всё-таки семь километров лишних — это полтора, а то и два часа ходьбы. Решился он, когда Олег, не задумываясь, проскочил спуск на первый, самый мелкий брод через речку. А когда до этого попали две развилки тропинок, Олег оба раза останавливался и спрашивал, надо ли поворачивать, а в этот раз проскочил, не задумываясь.
Вода в реке стояла совсем маленькая, и несколько камней, положенные кем-то в самом глубоком месте брода, выглядывали из воды. Оценив, насколько обсохли камни, Сашка понял, что даже в коротких сапогах можно было легко перейти. Но Олег уже ушёл вперёд метров на десять, поэтому было решено идти дальней дорогой. Можно ещё, конечно, сократить путь: перебраться в одном месте через речку, подняться Сухим Ручьём, пересняться на визир и по нему выскочить на дорогу. Но неизвестно, как там визир, может, завалило упавшими деревьями, тогда попробуй — не потеряй его, да и чай кипятить негде, а дело будет к обеду. Поэтому оставался только один путь — через красивые места. Сашка всегда удивлялся, что эти Красивые Места уже стали каким-то названием. Отец так и говорил: “Лосей видел на Красивых Местах”.
Когда пришли к дальнему, более глубокому броду, солнце уже нагрелось по-настоящему и высушило почти всю росу на траве и кустах, а у Сашки даже штаны стали подсыхать. На этом броде никто камней посерёдке реки не кидал, и Сашка знал, что в коротких по нему никак не перейти. Поэтому пришлось разуваться и закатывать штаны выше колена. Олег только сейчас заметил, какие грязные у него штанины, и досадливо ругал себя поросёнком и грязнулей. Сашка смотрел на него улыбаясь, ему было приятно стоять босыми ногами на камешнике, ноги от ходьбы чуть поднывали, но это приятное поднывание, как, бывает, в баню сходишь, веником нахлещешься, а потом мышцы отходят, отдыхают.
Вода показалась холодной, но только сначала, потом вроде ребята пообвыклись, и ногам даже стало приятно от холодного. Главное было не поскользнуться на каменистом дне. Напористая река бурлила вокруг ног, заворачивая буруны.
В самом глубоком месте Олег, идущий сзади, вдруг закричал:
— А! А!
Сашка осторожно повернулся назад, так, чтоб не сбило течением, сапоги в руке чиркнули по воде носами.
Олег неловко стоял, подняв руки вверх и в стороны. Сапоги были на месте: он их не уронил.
— Рыба! Вот такая рыба! Рыба! Уплыла, — сказал Олег, но не показал, каких размеров, боялся шевельнуть руками — он с трудом держался на ногах.
— Хариус, — равнодушно ответил Сашка и, уже поворачиваясь, добавил: — Ты вверх по течению не иди, не сопротивляйся, иди чуть вниз осторожно.
Как только перебрались на другой берег, Олег хотел скорее вырезать удочку и “ловить рыбу”, но Сашка его отговорил. Если только займутся, то можно назад поворачивать, в избушку не поспеют. И Олег ему поверил.
От реки в гору поднялись бодро. Ноги после холодной воды словно горели. Олег всё шёл впереди, но часто оборачивался и рассказывал про хариуса, теперь уже показывая, каких огромных он был размеров. Сашка не знал, верить или нет. Чуть ниже по течению часто клевали крупные хариусы. Как-то один даже удочку сломал. Но чтоб стоял в самом переборе и такой крупный, килограмма два, хотя... Наконец он решил похвалить Олега:
— Ты молодец, хорошо ходишь, быстро. Только когда уже до леса дойдём, ты меня вперёд пропусти.
Воодушевление Олега и радость от похвалы словно волной с лица смыло:
— До леса? А это... — он долго не мог подобрать слова. — Это что такое, где мы шли?
Сашка засмеялся:
— Тоже лес! Это мы с отцом так называем: всё, что за рекой, — настоящий лес, а до этого — деревенский.
В самом деле, сюда уже редко заходил и грибник, и ягодник. Да и зачем, когда всё можно найти поближе? И тащить меньше.
— Понимаешь, — сказал Сашка, — там сейчас тропинка теряться может, повороты надо делать, усики с земляникой будут. Мне надо впереди идти, чтоб приметы разные смотреть.
Олег смущённо улыбнулся и, отступив с тропинки на шаг, пропустил брата. Долго стоял и смотрел, как тот медленно уходит в сосняк. Стало неприятно на душе, словно его унизили. Вдруг ему показалось, что сосны в самом деле раза в два выше, чем за рекой, и он побежал догонять Сашку.
На самом деле, Сашка один, вернее, без отца, шёл этой дорогой в первый раз, а тропинка была едва заметна, местами её и вовсе не видно. Поэтому Сашка боялся спутаться и заблудиться. А заблудиться здесь, “в лесу”, совсем другое дело, чем там, около деревни. Вообще-то слово “заблудиться” Сашка не любит. Заблудиться — это дней на пять, на шесть, а так, ненадолго — это разве заблудиться! С другой стороны, как ещё назовёшь?
Вскоре сосняк кончился, и пошли берёзки и редкие ёлочки. Потом, правда, в одном месте показалась сосна-великан. Сашка, увидев её, ускорил шаг и даже побежал:
— Во! — обнял он дерево. — Раньше здесь все такие росли, только попрямее. В войну и сразу после войны всё вырубили. Она-то всё помнит! — Сашка похлопал сосну по стволу, который был такой толстый, что не хватало рук, чтоб обнять.
— А берёзы эти уже потом поднялись, второй нарост леса.
И так Сашка радовался, кажется, всему: обгорелому пню, с которого когда-то его отец нарубил щепок, двум тракам от гусеничного трактора, ёлке с колечком проволоки на сучке. Это были всё “приметы”, которые он боялся пропустить. Олег не мог понять, чему так радуется брат, зачем так много смеётся и разговаривает.
— Скоро выруб посвежее будет, и там кое-что есть, — пообещал Сашка.
Деревья на свежем вырубе отличались от деревьев на старом. Берёзки и ёлочки ещё не поднялись, зато всё затянуло ольшаником. И вот в этом ольшанике от центральной дорожки (которая стала заметнее) отходили в сторону боковые дорожки-усы. На них и росла земляника. В траве, поэтому крупная, с ноготь величиной.
— Видал, она здесь и не засохла, — хвастал Сашка, — отборная. Самое главное, на других вырубах отплодоносит несколько лет — и всё, заросло. А здесь вековечная.
Олег ел по ягоде, некоторые рассматривая внимательно, катая по ладони. А Сашка набирал сначала десятка два в горсть, а потом высыпал в рот, каждый раз приговаривая:
— Люблю, чтоб сильный вкус был.
Удивительно, но отдых и съеденная земляника не добавили сил. Наоборот, появилась какая-то усталость, лень и захотелось спать.
Сашка поминутно глубоко позёвывал. Вообще, он рассчитывал намного быстрее проскочить гиблое место, как он называл для себя эту малознакомую, плохо заметную дорогу, но, видно, не получится. До того места, где собирались обедать, им и с перекуром не дотянуть: ноги еле поднимаются. Олег — тот и вовсе опустил голову, словно всё ещё землянику рассматривает. Его даже чуть пошатывает. “Это он землянику обходит, чтоб не потоптать”, — подумал Сашка и решил обедать раньше.
Насчёт воды Сашка не расстраивался: на болотине будет ключ. Может, ключ, может, просто лужа. Но вода там держится всегда. Придётся, правда, котелок далеко тащить. Но всё равно Сашка был доволен: все самые сложные места, где можно было спутаться, уже прошли. И Сашка удивлялся, что так ловко справил дорогу. Шёл, щурил глаза на солнце и удивлялся. Он даже как-то стал себя больше уважать, как будто даже стал гордиться. Сашке стала казаться, что он — отец, который всё знает, всё понимает и ничего не боится.
Около болотины Сашка остановился, скинул рюкзак и подождал отставшего Олега. Когда тот подошёл, достал котелок с эмалированной кружкой.
— Олег, ты здесь постой. С места не сходи, — сказал зачем-то строго. — Я пойду воду искать.
Уже отойдя, обернулся и крикнул:
— Рюкзак хоть скинь! С дорожки не сходи! Я, может, тебе кричать буду, чтоб выйти. Нам дорогу нельзя потерять, худо тогда будет.
Когда Сашка пропал за маленькими полузасохшими ёлочками, Олегу стало не по себе. Захотелось, чтоб скорее вернулся брат, захотелось крикнуть ему. Он снял рюкзак и разогнул спину.
Место вокруг было неприятное: всё в траве по пояс, наверно, болотной, высокие кочки, торчащие из неё, да низкие чахлые ёлочки, да ещё сухие утычинки от ёлочек побольше. Видимо, ёлочки растут до какой-то высоты, а потом засыхают. И такая картина в ту сторону, куда ушёл Сашка, далеко-далеко, неизвестно докуда. А по направлению тропинки — метров на сто. Там виднеется лесок: берёзки и ёлки. Две крайние к болотине ёлки, хоть и большие, тоже засохли. На одну из них уселся дятел и стал выстукивать какую-то телеграмму для Олега.
Олег, наверно, закричал бы раньше, но отвлёкся на дятла. Когда тот вспорхнул и улетел в лесок, Олег ещё раз оглядел болотину и, уже не в силах сдержаться, закричал:
— Сашка! Сашка!
Тот ответил спокойным голосом совсем рядом, только не оттуда, откуда ждал Олег, а намного правее. Появился Сашка как-то неожиданно, словно из воздуха. Он шёл осторожно, подняв котелок над травой. Казался в эту минуту Сашка великаном, потому что ёлочки всё низенькие, некоторые только по плечо ему. Сам себе Олег казался маленьким.
— Вообще, молодец, что крикнул, а то видел, куда увело? Кажется: следы, следы, а увело.
Сашка подошёл вплотную к брату и только тут внимательно посмотрел на него. Вид Олега его поразил: лицо бледное, а глаза какие-то круглые. Сашка по-своему понял это и запричитал, как говорила в таких случаях бабушка. Этот бабий писклявый голос ему не понравился, но по-другому он не мог:
— Сейчас, сейчас, сварим чаёчку. С пирогами поешь. Поешь — силушки возьмёшь. Яичко покатишь — в рот закатишь.
Он повторил это несколько раз, пока дошли до края болотины. По правде говоря, Сашка сильно перепугался. “А что, если заболеет? Что, если схватит, как схватило Кузьмичова?” Но Кузьмичова-то в коровьей пасьве схватило, а здесь-то вона где… Но когда вошли в лесок, и Сашка в очередной раз оглянулся, то улыбнулся широко: лицо у Олега было обычное, тот, с круглыми глазами, наверно, остался на болотине.
Искать место для костровища не надо было. Уже давно оно найдено: около двух больших деревьев, растущих чуть ли не из одного корня: толстых берёзы и ёлки. Берёза растёт немного криво, отталкиваясь спиной от ёлки, выставив в стороны множество толстых рук-веток. Берёза уже старая, скидывает вниз сухие и гнилые сучья, на земле они напоминают вековые, выбеленные временем, кости. В одном месте со ствола берёзы пытались надрать коры для разжога костра, но она такая грубая, застарелая, что ничего не вышло. Ёлка ещё стояла ровненько и вполне бодро. Все нижние сухие сучки её были обломаны и обрублены для костра. Вообще, проблем с дровами здесь не было: вдоль по болотине много сушинника, а сейчас, жарким летом, всё, что на земле, тоже горит.
Костровище овальное, в нём — две головешки. Рядом толстый закоптелый таган. Еловая жердина, на которую вешают котелок, стоит между огромными берёзой и ёлкой. Верхушка её до середины закопчённая и даже обгорелая. Можно подумать, что был пожар, верхушка у маленькой ёлочки сгорела, огонь общипал все ветки, а за берёзу и толстую ёлку не смог зацепиться.
Вообще, Сашка не хотел варить суп. Это надо второй раз за водой идти, а потом всё присохнет, пригорит — отмывай полгода. Другое дело чай — выплеснул и свободен. Сашка посмотрел на ожившего Олега и подумал, что как-нибудь пирогами нарубаются. Он поскорее расстелил для брата плащ под деревьями-великанами, а сам стал разводить костёр. Первым делом сгрёб головешки в кучу, берёсту содрал с толстого сучка, упавшего с берёзы. И тут же поджёг её. Накидал сверху сухих веточек, потом, на несколько секунд присмирив огонь, пристроил два пня, вывернул с корнем и положил сухую ёлочку. Костёр быстро взялся за всё это и с шумом и потрескиванием поднялся высоко. Сашка, довольный своим умением и ловкостью, поставил поскорее котелок, а сам сел рядом с Олегом, а потом и вовсе лёг, раскинув руки и ноги в стороны. Олег смотрел то на болотину, то на огонь, который сильно разросся и довольно высоко поднялся, обняв котелок своими огненными лапами со всех сторон. От костра уже стало жарко, хотя они сидели далеко от него. На самом деле, Олег боялся пожаров, особенно после того, как заметил обгоревшую жердину между ёлкой и берёзой, когда ещё подходили. Ему рассказывали про верховые пожары и долго пугали. Огню, между тем, стало мало овального своего костровища, и он старался его увеличить, но не очень успешно. Слизывал, правда, иногда одну-другую веточку брусничника. Зелёные низкие веточки с плотными листочками подолгу не давались огню, как стойкие солдаты. Но вот он захватывал какую-нибудь из них и в несколько секунд чернил и превращал в ничто. Веточка клонилась к земле, сгибалась и умирала. Олег удивлялся тому, что до этого столько раз жгли костёр, а эти веточки брусники по самому краю костровища до сих пор были живы и вот именно сейчас сгорели. Может, потому что лето, жара и огню легче. А до этого костёр жгли осенью, может, даже в дождь, и он не справлялся с веточками...
Задремавший Олег проснулся от громкого шипения. Он вскочил на ноги вместе с Сашкой. Прямо на них несло густой едучий дым. Сердце зашлось.
— Убежал наш чаёк! — сказал Сашка, схватился за жердину, снял котелок с огня и осторожно поставил на землю. — Но ничего, не всё убежало, нам с тобой достанет.
Слова Сашки успокоили Олега.
Вода, пеной поднявшаяся из котелка, повернувшая его на сторону, залила почти весь костёр. Кое-где по краям пыталось подняться пламя, но основные дрова прогорели, и это ему не удавалось. Снова костёр решили не разводить.
— Хорошо, котелок большой, — смеялся Сашка, насыпая в него заварки. — И нам хватит, и огню хватило. А я уснул, представляешь, всё хотел сквозь ёлку небо проглядеть. Глядел, глядел и проглядел, не знай — ёлку, не знай — чай.
Сначала съели по яйцу и все огурцы. Но есть захотелось ещё больше, тем более что запах крепкого чая, поднимающегося из котелка вместе с лёгким парком, казался таким вкусным, что приходилось слюни сглатывать, а Сашка всё не давал пить: “Пусть напреет, а заодно остынет”. Он достал завёрнутый в газету, а потом в белую тряпку гостинец. С ягодника сквозь тряпку протекло красное. Когда развернули узелок, увидели, что картофельный пирог вовсе помялся: непонятно, где начинка, где тесто. Сашка очень любил картофельники. Он подумал, подумал и взял его себе, слепил какой-то катыш и стал есть. Брату отдал ягодник целиком. Олег решил, что ему уступают самое вкусное. Он улыбнулся Сашке и сказал:
— Спасибо!
Томить себя запахом чая было уже больше нельзя, и Сашка решил, что пора. Но и тут он потянул время: сначала в эмалированные белые кружки насыпал сахарный песок, а уж потом налил чай.
Кто после долгой тяжёлой дороги в лесу не пил крепкого горячего или тёплого сладкого чая, тот никогда не пил чай.
Олег даже ахнул от удовольствия, как-то по-женски, но ахнул. Сашка, наблюдавший за ним, расплылся в улыбке. Он был доволен, что брату понравилось. Эта радость в глазах и улыбка больше не сходили с его лица до конца обеда. Иногда, правда, казалось, что это от еды и вкусного чая.
Вслед за пирогами съели все шаньги, ещё по яйцу, по два пряника и, наконец, наелись.
— Теперь бы поспать часок-другой, постараться проглядеть небо сквозь ёлку, — сказал Сашка весело и лёг на спину.
Но спать было нельзя: идти далеко, а времени в обрез.
Костёр почти прогорел, там, где несильно залило водой, покрылся седым пеплом. Иногда, чуть раздутый незаметным ветерком, появлялся прищуренным глазом красный уголёк. Это костёр подглядывал в надежде, что подкинут что-нибудь ещё. Но Сашка не только тряпочку от пирогов, но и газету сунул в рюкзак — пригодится.
Вроде можно было идти, а Сашка всё медлил.
— Надо бы залить, — сказал наконец.
Костёр, конечно, уже совсем прогорел, и вряд ли мог быть пожар, но совесть не давала поверить в это.
— Нога не поднимается так уйти, — пояснил Сашка, взял котелок и побрёл на болотину за водой.
Олег подскочил, но брат оглянулся на него:
— Ты чего?
Тогда Олег сказал как-то слишком спокойно:
— Иди, я здесь подожду.
Как только брат скрылся из виду, Олег поскорее пересел к стволу ели, прижался крепко-крепко: с деревом было всё-таки как-то спокойнее. До этого ему было стыдно за свой страх на болотине, а теперь стало всё равно, лишь бы сейчас не закричать. Снова прилетел добрый дятел. Олег почему-то подумал, что тот выстукивает: “Всё хорошо, костёр решили залить, всё хорошо, костёр решили залить”.
Дальше идти стало легче, дорога заметнее, сырых мест почти нет, поднялись в несколько небольших горок, а потом Сашка пропустил Олега вперёд. Тропинка здесь бежала по высокому черничнику почему-то совсем без ягод. И уж было видно, что с обеих сторон от тропинки начинаются склоны и где-то впереди тоже крутая подгора. Казалось, что идут они по Земле семимильными шагами, поэтому видят, как поверхность её со всех сторон закругляется. Стало светлее, склоны отходили уже почти от самой тропинки. Ребята, удивлённо оглядываясь, шли теперь по гребню холма. Но главный вид открылся, когда тропинка вдруг словно оборвалась перед крутым склоном. Справа виднелось могучее плечо соседнего холма, всё утыканное небольшими сосенками. Они были все одинаковой высоты и даже кронами очень походили друг на друга. Освещённые с боку солнцем, сосны очень чётко очерчивались тенью и казались вырезанными из какого-то общего куска огромной глыбы. Хвоя на соснах с зелени чуть переливала на синеву. Сашка, уже несколько раз бывавший в этом месте, никогда не видел такой красоты. Наверно, приходил в другое время и в другой час. Он взглянул на Олега и обрадовался, что тому очень нравится. Олег тянулся к сосенкам и всё приподнимался на носочках, чтоб видеть больше. Вспомнились Сашке слова бабушки: “Жених радуется, а друг жениха вместе с ним радуется”. Он понимал, что сегодня “жених” — Олег. Сашка вспомнил, как женился двоюродный брат Виктор, и он радовался этому. Вернее, тогда не радовался, потому что Виктор стал другим, зато теперь радуется этой свадьбе.
Олег всё приподнимался на цыпочках, долго устоять не мог, опускался на пятки и снова поднимался, тянулся к сосенкам. Внизу под холмом блестел крутой поворот небольшой речки. Вдоль неё какие-то лиственные деревья. Зелёный цвет их крон время от времени меняет оттенок. Видимо, гуляет там небольшой ветерок, поворачивает листы-ладошки тыльной стороной. За рекой, поднимаясь на крутой холм, дышит большой лес. Именно большой. Здесь, на этой стороне реки, когда-то, наверно, всё выгорело, и красавицы сосны — новолесье. А на другой стороне реки пожара не было. Сашка знает, что на холм на той стороне можно подняться по восточной просеке. Подниматься на него интересно. Видишь маленькую, но крутую горку. Ползёшь в неё, ползёшь, думаешь, доберёшься до верха, и там будет легче и уж холм преодолел. А вот и нет. Там метров тридцать совершенно прямого места и — снова крутая горка. Поднимаешься в эту, снова прямое место, а там — снова горка. И таких подъёмов и прямых мест до верха холма шесть или семь, и словно это не простые горки, а ступени для великана.
Но туда они не пойдут, они пойдут от крестов по другой просеке вдоль реки к дальней избушке. Маленькой-маленькой, из свежих, ещё не потемневших брёвен. Крыша односкатная. Этим своим единственным скатом под небольшим углом напоминает она заломленный набок отцовский берет десантника. К крыше приставлена широкая толстая доска. Её можно положить на два пенька, наверно, специально оставленных. На этой лавочке очень хорошо сидеть по обе стороны от закоптелого котелка и хлебать суп.
Сашка посмотрел на Олега — тот всё ещё любовался красотами, и рот приоткрыт, словно он их пьёт. Сашка знал, что теперь надолго запомнится Олегу этот холм? и речка, и лес на той стороне. Сохраняться всё это будет где-то в сердце, может, даже всю жизнь. И в самые тёмные, неудачные дни будет согревать и подбадривать. Сашка знал об этом, потому что ему объяснил отец. Объяснил про другое, но смысл был тот же.
Сашка сделал несколько шагов по тропинке. Она, как казалась сначала, не обрывалась на краю холма, а резко поворачивала вправо и чуть наискосок, сделав петлю, спускалась вниз в ложбину между холмами. Тропинка по склону заметнее, потому что, когда спускаешься или поднимаешься в гору, сильнее сбиваешь мох. Намекая Олегу, что пора идти, Сашка сказал:
— Дорожку по самому холму проложили, а потом вниз катись, как на санках. Отец говорит, это специально, чтоб сначала красой полюбоваться, а уж потом вниз.
— Ну да, — серьёзно ответил Олег. Он правильно понял Сашку и спросил:
— Дальше пойдём? Там, наверно, ещё много всего интересного.
Сашку вдруг что-то дёрнуло, и он сказал:
— Вообще, мне кажется, тропинку вовсе не поэтому холмом проложили, просто по ложбине неудобно, там бывает всё буреломом завалено, ползи потом.
От слов этих Сашке стало неприятно, получилось, что он с отцом спорит. От неприятного ощущения удалось отделаться, когда он ещё раз взглянул на плечо соседнего холма, всего покрытого красивыми аккуратными сосенками, на крутой изгиб реки внизу, на большой лес за ним, скрывающий внутри себя огромные ступени дороги великанов.
Спускались вниз, цепляясь руками за деревья. Олегу казалось, что они обезьяны, ползущие на передних лапах по деревьям, а ноги только случайно касаются земли.
Когда спустились в самую ложбинку, Олег огляделся. И в самом деле, здесь лежали кое-где поваленные деревья. Их вывернутые с землёй корни казались какими-то чудищами. Здесь были не только сосны, но и ёлки, берёзы. Если наверху всегда наносило запах сосновой смолы, то тут чувствовалась какая-то сырость. По центру ложбины виднелся застарелый след от ручья. Видимо, он шумел здесь весной и в большие дожди. Ребята пошли по проложенной ручьём дорожке. Заливной луг встретил огромной травой выше головы. Белые пахучие кисти травы щекотали лицо. Где-то ближе к корням трава всё ещё хранила утреннюю росу. Сашка заприметил, что никто в этом году не проходил здесь, поэтому дорогу приходилось проминать самим.
Когда вышли к реке, Олег сразу разочаровался в ней. Она оказалась такой маленькой, не более десяти метров в ширину, что даже не захотелось расспрашивать о ней. А Сашка молчал, он из-под руки поглядывал на солнце, словно увидел там что-то новое, может, даже какую-то жизнь. Сначала казалось, что он высматривает парящего высоко в небе ястреба. Но нет, он ему был вовсе не интересен. Олег подумал, что, наверно, ястребу теперь видно то, что они видели с холма. Только теперь видны ещё две точки, а по траве промята дорожка. С холма это просто тоненькая полоска чуть темнее остального луга.
Через реку перебрались легко. Прямо в том месте, где они подошли к берегу, был брод, при этом по самому краю глубокой ямы. Сашка так и сказал: “Глубокая яма”. Тёмная вода в ней не убегала сразу, а медленно ходила по кругу, катая на своей карусели мелкие мусоринки и пузырьки. Это было вдвойне удивительно, потому что выше по течению шумел перебор. Вода с ходу неслась в яму и тут останавливалась, замирала, словно проглоченная глубиной. Самое мелкое место, по которому можно перейти, огибало яму полукругом. Бившая по сапогам, даже сквозь резину холодная, вода едва доставала щиколотки. А дальше резкий обрыв дна и глубокая яма.
Сашке захотелось показать, что он и здесь, уж не знай, в какой дали от дома, хорошо ориентируется. Поэтому он не стал разыскивать заросшую тропинку или подниматься по ручейку, а сунулся наугад. И ему повезло: уже через несколько минут выскочили прямо к крестам и столбику с цифрами, указывающими номера кварталов.
— Ну, вот, — замахал руками Сашка, довольный собой. — Это восточная просека, которая в гору идёт, а это — полдневая... — тут он осёкся.
Сашке ещё хотелось рассказать, что по восточной просеке “ступени великана” и как неожиданно появляется новая крутая горка. А на полдневой просеке он хотел показать старую медвежью берлогу. Но тут он заметил, что солнце уже давно скатилось с зенита и далеко залезло в кроны деревьев. Вечерело. Даже запахло вечерним воздухом. Этот запах бывает, когда на разогретые за день растения оседают первые капельки росы. Надо было идти, чтоб не отемнать. И Сашка пошёл неестественно скорым для него шагом.
— А что значит — “полдневая”? — кинул Олег вдогонку убежавшему Сашке, чтоб тот приостановился.
— Она с севера на юг идёт. Над ней в обед солнышко висит. Видал, насколько оно просеку перешагнуло? А нам ещё жёрдки поправлять.
О просьбе отца поправить жёрдки (вернее, приказе) Сашка вспомнил, когда махнул вдоль по просеке рукой, вспомнил и то, сколько их по этой просеке. Тогда же вспомнил о сене на лежанки в избушку. Ну, накосить-то они накосят, старое выкинут, а новое высушить и постелить не успеют.
Первая жёрдка на куницу поставлена всего метров за триста-четыреста от крестов, и, как назло, прямо на неё упала огромная сухостоина. Обломками сухостоины так засыпало капкан, что с трудом отыскали и отвязали его. С новой жёрдкой повозились. Сашка своим маленьким топориком долго вырубал площадку для капкана, но никак не получалось ровно, и он два раза отрубал испорченный кончик. Злился на себя за это, ему было стыдно перед Олегом. К следующей жёрдке, чтоб не шаталась, приставили тяжёлое брёвнышко, наладив этим второй ход для куницы. И дальше уже никакого серьёзного ремонта не делали. Обходили жёрдку вокруг, трясли её, и всё: стоит и стоит.
Все жёрдки были очень похожими. Уставшему Олегу иногда казалось, что они подходят к одной и той же, а когда начало темнеть, жёрдки стали мерещиться среди деревьев по несколько штук сразу. Удивляло Олега то, как Сашка знает, когда повернуть с просеки к капкану.
Как они ни спешили, всё равно не успели дойти по свету. На ручеёк, на котором стояла избушка, вышли в полной темноте. Сашка решил пойти снова ручьём, как утром. Тропкой, конечно, быстрее и удобнее, но тропку он боялся потерять — ручьём надёжнее.
Ночью лес совсем другой. Кажется, что отовсюду кто-то подглядывает. Небо ещё светится, не потухло, но только чуть-чуть, совсем с краю. От этого земля и деревья ещё черней кажутся. По ручью будто немного свет идёт, но, может, это только мерещиться. Лес словно гуще стал, пробираться сквозь него сложнее. Сашке и в этом лесу хорошо, он смеётся, не врезается в ветки, обходит ямы. Для него и ночной лес — друг. С хорошим другом можно и поболтать, и помолчать. С ночным лесом можно помолчать. Тишина вокруг, только ручей журчит увереннее. Кажется, что это журчание волнами по телу расходится — такое оно особенное в тишине. Ещё слышно, как ступаешь по земле да иногда крепко цепляешь ногой траву, и она рвётся. А все остальные звуки совсем замерли. Висят в воздухе, ты их случайно задеваешь, они безмолвно качаются, как болванки.
В лицо снова сунулась ветка, словно глаза хотела выколоть. Олег сжал кулаки, изо всей силы затряс головой, чтоб не заплакать от досады и боли.
Сашка, то ли смеясь, то ли в самом деле жалея, спросил:
— Знаешь секрет? Когда идёшь ночью, нельзя нервничать и злиться. Всё спокойно делать надо. Оступишься — ничего, ветка — ничего. Упал — тоже ничего. Это как на лодке-осиновке, когда стоя плывёшь. Нельзя раскачиваться: лодка в одну сторону качнулась, ты в другую; лодка — в одну, ты — в другую. Так и выкупаться недолго. А ты успокойся. Как она качнётся, так и ты, пойми её движения и станешь частью лодки.
Голос Сашки после долгого молчания казался особенным. Олег даже приостановился сначала, а потом снова пошёл. Сашка подождал его. Шаг в шаг за Сашкой идти проще. В самом деле, психовать не надо. Иногда Сашка отводил в сторону какую-нибудь ветку и передавал её Олегу. Словно они с этой веткой по очереди за руку здороваются или передают друг другу какую-то тайную весть. Так, молча, шли ещё минут сорок. Наконец Сашка, и сам уже начавший сомневаться, что идёт верно, вскрикнул неожиданно для себя. Обернулся: “Пришли”. Олег, смотревший до этого всё время в землю, чтоб не споткнуться, увидел, как радостно блеснули глаза брата. Олег огляделся: на небе появились звёзды. В лесу стало светлее, темнота не такая чёрная, как раньше, а волшебная. В такой темноте хочется говорить шёпотом о чём-нибудь важном. Ручей теперь в самом деле светился каким-то внутренним светом. Сашка показал вперёд, и Олег увидел, что там что-то чернеет. Пока подходили, всё не верилось, что это избушка, всё думалось, что это какой-то корень вывернутого дерева. Но нет: избушка на курьих ножках, только ножки сейчас поджала под себя, сидит, дремлет. Односкатная крыша намного больше избушки, сделана так, чтоб получился навес со всех сторон. Под навес справа к стене сложены рядком поленья. Сашка схватился за ручку маленькой двери и легко открыл её. Пахнуло чем-то человечьим. Нет, не дымом, не затхлым, а каким-то общим запахом, обозначающим, что тут жил и живёт человек.
— Полезай внутрь да ложись на лежанку, отдохни, — посоветовал Сашка Олегу.
Тот не стал долго думать, нагнувшись, ступил одной ногой в темноту избушки. Но дверь оказалась такой низенькой, что рюкзак зацепился за верхний косяк. Сашка помог снять рюкзак и оставил его на улице. Олег, шаря в темноте руками, запнулся за что-то и упал на колени. Вскоре нащупал низкую лежанку, которую угадал по настланному сену. Он лёг на неё, вытянулся, полежал несколько секунд и только потом стянул сапоги нога об ногу.
Вскоре внутрь забрался Сашка. Он чиркнул спичкой. Пламя, вспыхнув, осветило избушку. Сашка тут же зажёг свечку в консервной банке.
В избушке уютно. Низенькая печка из железной бочки обложена камнями. К Олеговой лежанке примыкает под прямым углом (тоже вдоль стенки) вторая лежанка. Под низким потолком что-то висит: большой мешок и маленький. На противоположной стене деревянный ящик. Рядом, в трещину в бревне, воткнуты две алюминиевые ложки. Свет поблёскивает на них. Вообще свечка не справляется, не может осветить всю избушку: на потолке темновато, в углах темно. От колебания пламени дрожат свет с тенью. А сверху на потолке будто какой полог висит, хочет спуститься, но никак не может.
Сашка бубнит что-то, он уж несколько раз повторил, убеждая себя: “Тепло, но надо протопить, надо”.
Когда в трубе загудело, а в избушке из-за открытой печной дверки стало светлей и тень на потолке словно закипела светом, Олег уснул. И уже во сне почувствовал сладкий ненавязчивый запах дымка и приятные волны тёплого воздуха, прикасающиеся к лицу.
Сашка захлопнул дверку печки, слишком громко лязгнув ей. Испугался, что разбудил брата. Оглянулся, но Олег даже не шелохнулся. Сашка потушил свечку, выбрался на улицу и разогнул спину. Он бы, конечно, тоже улёгся дрыхнуть, но уже выработалась привычка сделать сначала все дела: развесить сушиться, что надо, наколоть дров, приготовить поесть, а уж потом ложиться. Этому научил отец, он всегда так делал, и поневоле Сашка тянулся за ним. А сегодня почувствовал себя старше Олега, больше и даже выше него. Может, это потому, что избушка маленькая и дверка у неё маленькая. Рядом с таким домиком, когда головой крышу почти задеваешь, великаном себе кажешься. И будто даже небо ниже.
Первым делом Сашка спустился к ручью и попил воды из горсти, потом умылся, потёр и шею, и за ушами, и стало как будто бодрее. Жечь пиленые дрова в костре не хотелось, и Сашка пошёл искать сушинки. В темноте нельзя было сразу определить, какое дерево живое, а какое — нет и годится в огонь. Поэтому Сашка хватал подходящие по толщине сосенки и ёлочки за ствол и сильно тряс их. Самое опасное в такой проверке — нарваться на гнилое дерево. Тряханёшь, а вершина обломится где-нибудь вверху и из темноты ухнет прямо тебе по голове, чтоб не трогал, кого не следует. Вообще это одно из первых правил, когда пилишь или рубишь сушину: глядеть на верхушку её или хотя бы поглядывать время от времени. Живое дерево — оно гибкое, когда трясёшь, вершина гнётся, и поэтому качать получается плавно. А сушина — она как закостенелая: качнёшь туда-сюда, и словно палку длинную качаешь, она и на корню слабее. Ну, как зуб, который шатается: вроде и есть он, а вроде и нету.
Уже далеко отойдя от избушки, Сашка наткнулся сразу на две сушинки вместе: одна другой стволами касаются. Так часто бывает: когда деревца одно к другому вплотную растут, то и засыхают маленькими. Не всегда, но часто. Если из одного корня, то ничего, растут дальше, а если рядом, то сохнут. Дерутся они, что ли? Сашка оглянулся назад: избушки не видно, как будто и нет. Он вынул топорик, заткнутый на спине за ремень. Правда, сразу рубить не стал: он знал, что можно пораниться. Сначала присмотрелся хорошенько, прикинул, чтоб нигде топор за ветку не зацепился и его на ногу лезвием не развернуло. Ноги он расставил пошире и чтоб стояли на твёрдом, надёжном. Приноровился. И только после этого ударил первый раз. После второго удара откололась большая белая щепка. Даже в темноте светлое место заруба было видно, поэтому рубить стало проще. Сашка свалил обе сушинки, снова взглянул в сторону избушки: её не видать. Заткнул топор за ремень, взял по сушинке под мышки и поволок их наугад. Сушинки волоклись по земле с шумом, как бороны. Крепкие ещё веточки цеплялись за землю, кусты и деревья, ломались с треском. Руки у Сашки были заняты, поэтому он не мог отводить в сторону ветки перед собой. Это было очень неудобно: приходилось продираться сквозь них, наклоняя голову, царапая лицо.
Вдруг Сашка опомнился — избушки всё не было. Он внимательно посмотрел в том направлении, куда шёл: ничего. Зная по опыту, что всяко бывает, оглянулся вокруг — и тоже ничего. С сушинами много не побегаешь, не поищешь, а бросить их нельзя — потеряешь. Сашка отпустил одну сушинку, прижал её телом к ближайшему дереву и зачем-то потрогал за холодное лезвие топор за спиной — крепко ли держится? Посмотрел в небо на звёзды, но что толку: по звёздам не найти, да он вообще по звёздам ориентироваться не умеет, а жаль, надо бы научиться. И вдруг ему показалось: что-то мелькнуло справа и чуть сзади, какая-то искорка. То ли звезда с неба упала?
Сашка не стал долго думать, что это. Резко повернул на мелькнувший в небе свет. При повороте у одной из сушинок об дерево отломился большой конец вершинки, но Сашка не стал его подбирать, скорее пошёл напролом в ту сторону, где мелькнуло. Ему повезло: вскоре за деревьями показался тусклый свет. Потом это стал уже не просто свет, а квадратный проём открытой двери избушки. Видимо, до этого из трубы вылетела какая-то огромная искра, именно её и увидел Сашка. Удивительно, но избушки в ночи почти не было заметно, только тускло горящий квадрат двери, как окно, висящее в воздухе. Правда, ещё прямо над трубой немного светилось розовым.
Сашка не ожидал от себя этого, но когда заблудился, на спине и на висках его прошиб пот (и теперь эти места холодило), а когда нашёлся — из глаз выдавило несколько слёз радости. Но он не стал думать об этом, не стал переживать о своей оплошности. Скорее взялся за дела и тут заметил, что подоспела луна. Он заметил это, когда по лезвию топора блеснул её свет. Этот свет отражался от белого мошка по земле, от лишайника на нижних ветках деревьев. Стало заметно светлее.
— Ну, с таким-то светом костёр сам разгорится, — он давно хотел что-нибудь сказать, и вот, наконец, сказал.
Спать совсем не хотелось.
Уже через час Сашка разбудил Олега есть. Тот не сразу понял, где находится, сел на лежанке и даже отодвинулся назад к самой стенке. Он не кричал только потому, что ясно слышал голос Сашки, но пугался человека, лицо которого снизу было освещено свечкой. Тени от щёк, носа делали это лицо страшным до жути.
— Есть будешь?! — сказал, наконец, очень громко Сашка.
Олег от этого очнулся, проснулся окончательно. И словно лопнул какой-то пузырь сна вокруг его головы. Он оглянулся вокруг, погладил рукой шершавые брёвна стены. В тёплом воздухе избушки угадывался кисловатый, но почему-то родной-родной запах засаленных вещей.
— Есть будешь?! — повторил Сашка.
Олег улыбнулся и кивнул. Сашка поставил свечу на лежанку и выбрался на улицу. Олег посидел ещё немного, вдыхая тёплый кисловатый запах, натянул сапоги и, перед тем как выйти из избушки, задул свечку.
На улице дрожали отсветы костра и было довольно светло. Это луна лила свои лучи на землю. Несмотря на такое освещение, многие звёзды в небе видны. На улице Олегу показалось прохладно. На спине у него прямо по позвоночнику мокро от пота, от этого сразу стало холодно, и не только спине, но всему телу. Отрясая сенную труху, Олег почувствовал себя пиджаком, который вынесли из уютного уголка в морозный день на улицу, чтоб выхлопать. Почему-то именно это пришло ему в голову.
У Сашки уже всё было готово. Он, поднимая вверх снопы искр, сгребал палкой в кучу перегоревшие пополам дрова. Рядом с костром на двух пнях лежала широкая доска. Посерёдке её — котелок с супом, две ложки на изготовке, на газете — перья лука и два куска чёрного хлеба.
Но сначала перед ужином решили ещё раз протопить избушку, чтоб просохли вещи. Олег сам развёл огонь в печи и был доволен этим.
Ели долго, добрых полтора часа, а то и дольше. С разговорами, шутками, смехом. И было здорово взглядывать время от времени на небо и радоваться тому, сколько там звёзд. А рядом гудел костёр и кидал кверху к звёздам свои искры. А за спиной с гудом топилась печка в избушке. Этот гуд вырывался в трубу над крышей вместе со столбом огненного света, а иногда и искр, которые тоже летели вверх. Сашка каждый раз с радостью глядел на эти искры, потому что по таким он нашёл избушку.
Котелок супа (из пакетика) вычерпали довольно быстро, принялись за чай. Сухари и чёрные, и белые насыпали в чашки, а уж потом заливали кипятком. Сашка насыпал так много сухарей, что они, разбухая, выпивали всю воду, и приходилось есть тёплую сухаринную кашицу прямо ложкой. Но до чего это оказалось вкусным! Справившись с одним чайником, вскипятили второй. Но на второй сил не хватило. Пока он грелся на огне, ребята почувствовали, что наелись, а в животе всё полно: разбухло и распёрло. Захотелось спать.
Сашка вымыл котелок и улёгся на широкую доску на пеньках, чтоб глядеть на звёзды. Но доска качнулась и Сашка упал, свалив на землю ложки и кружки, поставленные с краю. После этого падения решено было ложиться спать, потому что время уже далеко перевалило за полночь.
В избушке тепло, даже чересчур тепло, даже стенки чуть нагрелись. Сашка улёгся на дальнюю лежанку и почти сразу уснул. Как-то он, видимо, неловко повернулся и всё похрапывал. Олег долго не мог уснуть, ворочался, вертелся. Ему было жарко и душно. А ещё — страшно в такой непроницаемой темноте. Кажется, нет вокруг ни стен, ничего, даже пространство изменилось и потерялось в темноте, да и сам он потерялся. Хотелось щупать себя, чтоб удостовериться, что ты есть. Наконец Олег прижался лицом к тому месту, где доски лежанки и бревенчатая стена соединялись. Там была какая-то щёлочка, из которой тянуло свежим воздухом. Олег стал вдыхать этот воздух. Вдыхал, вдыхал и уснул.
— Ты видишь то, что я вижу? — сказал Сашка и сильно потряс Олега за плечо.
Олег, просыпаясь, сначала ничего не видел. А потом пригляделся и увидел потолок и печку увидел. Оглянулся и увидел Сашку. Но всё будто как через муть какую-то, через мутную воду. Будто они в аквариуме сидят и видят всё через толщу воды. Олегу даже показалось, что сейчас у Сашки с взъерошенными волосами изо рта вырвутся пузыри и побегут вверх к потолку. Но у него ничего не вырвалось, хотя он открыл рот и сказал грубо:
— Не туда смотришь, туда смотри! — кивнул в сторону двери.
Олег посмотрел. Дверь была особенно заметна. На ней светились белым две узкие полоски: одна — во всю дверь, а другая — до середины. И по периметру всей двери, по косяку тоже всё было опушено белым светом.
— Проспали! — крикнул Сашка. — Рассвело уже давно, но хоть выспались.
Он вскочил с лежанки и толкнул обеими руками опушённый светом квадрат двери. Дверь распахнулась, и в избушку ворвался белый свет, такой яркий, такой насыщенный, что пришлось отвести глаза в сторону. Волна света, кажется, может сбить с ног. Олег даже ждал этого. На улице светило солнце, пели птицы, оттуда нанесло свежего воздуха с запахами сосновой смолы, давно прогоревшего костра и чего-то ещё.
Они вылезли на улицу и огляделись. Олегу показалось, что он попал уже в какой-то новый мир, который прямо сейчас появляется на глазах во все стороны на сотни километров, на тысячи, прямо от избушки, от этой точки, где они стоят. Рисуются и рисуются неведомым художником деревья, поля, синие полоски рек, зеркала озёр, деревни и города. Олег взглянул на избушку, и показалась она ему такой маленькой-маленькой, почти как собачья будка. И не верилось, что внутри она такая объёмная. Как она смогла вместить две лежанки, печку, охапку дров, одежду, спальный мешок. Сколько там обговорено внутри, сколько передумано. Вдруг Олег вспомнил, как только что Сашка грубо приказал ему: “Туда смотри!” Ему стало неприятно. И он, сам не ожидая от себя этого, сказал:
— Что же твой хвалёный будильник не сработал?
Вчера ночью Сашка хвастал, что всегда встаёт вовремя, во сколько бы ни лёг, что у него в голове особый будильник, который будит его. И этот будильник можно поставить на любое время. “А я его услышу?!” — смеялся тогда Олег. “Так зазвенит, да голова у меня затрясётся, что услышишь!” — хвастал в ответ Сашка, хохоча, и казалось, что будильник уже зазвонил на всю катушку.
Сейчас Олегу показалось, что Сашка взглянул на него с презрением, и он пожалел, что поддел брата.
— Сломался мой будильник... Но ничего, успеем, — ответил Сашка сквозь зубы.
Он посмотрел на солнышко и заметил, что они проспали намного больше, чем он предполагал: дело шло к обеду. Сашка подумал немного и снова сказал решительно и упрямо:
— Успеем.
Они не стали ничего варить. Попили холодного чаю с сухарями, быстро собрались и вышли. Всё лишнее оставили, взяли только необходимое: всё равно ночевать сюда вернутся. Старое сено не выкинули и новое не наносили — завтра сделают. Сегодня надо было успеть половить рыбу хотя бы в большой яме у Тёмного. Рыба нужна была на уху, на рыбу Сашка надеялся, а то есть будет нечего. Ещё он хотел подняться к Глухому озеру, показать его Олегу, красоту его невероятную. А сколько там карасей!
Отцу Сашка о том, что пойдут на Глухое, ничего не говорил. Но уж очень хотелось и там жёрдки проверить, а потом похвастать: “И к Глухому поднялся, там тоже всё поправил. Из-за границы никого не было”. Из-за границы — это с другой области. Рядом с Глухим озером проходит Губернская просека.
Сашка шёл ходко, и Олег не отставал от него. У Олега болели ноги после вчерашнего, приходилось немного преодолевать себя. Но он знал по тренировкам, что это ничего: если на следующий день сделаешь столько же, сколько вчера, и через день столько же — ноги перестанут болеть.
Не прошло и часа, как они оказались около Тёмного. Вспотевшие, разгорячённые. Река, текущая между холмов, делала здесь очередной крутой поворот. Один берег — глинистой осыпью, а второй — пологий. Именно в повороте, в яме, и надо было ловить.
Ребята спустились со стороны обрывистого берега. Здесь лежало несколько упавших, вывернутых с корнем деревьев. Одна ёлка скатилась к самой воде, опустив вершину в реку и наполовину перегородив её. Вот здесь, перед ёлкой, наверно, рыба и стоит. Удилища — небольшие, метра по четыре — в’ырезали ещё наверху, на холме. А снасть решили наладить, немного не доходя до реки, чтоб не пугать рыбу. Пока Сашка возился с крючками, Олег быстро привязал готовый наборчик и уже стоял рядом с поднятой удочкой, словно закидывать собрался. Сашка не любил, когда над ним стоят, а ещё хуже — дают советы. Как назло, не получалось правильно крючок привязать. Он поднял глаза на брата: тот стоял как ни в чём ни бывало, словно фотографу позировал. Тут Сашка догадался, что Олегу попросту нужны червяки, а сам стоит и молчит. Он отложил удочку и сунулся в карман рюкзака. Уже когда достал баночку, понял: что-то не так. Как только открутил крышку с дырочками, отвернул лицо в сторону — черви протухли. При этом не просто протухли, а начали разлагаться. В банке лежал плотный мокрый ком земли с бледно-розовыми вкраплениями червяков. Сашка никогда не видел такого и сильно пожалел, что, по примеру отца, не положил червяков вперемешку с травой в холщовый мешок.
— Умерли? — спросил Олег. Видимо, и до него донесло запах из банки.
— Стухли, — ответил Сашка, не зная, как оправдаться.
— Значит, всё-таки умерли? А я им водички добавил, чтоб нежарко было.
— Что? Когда?
— Когда речку переходили, и я большую рыбу видел...
— Что?! — Сашку переполнила ярость. Он вскочил и, забыв всё на свете, готов был разбить банку о голову брата. Что-то остановило его. Он не сразу узнал себя. И это в лесу, где так всё спокойно, и он всегда сам был спокоен.
Сашка поскорее кинул банку на землю. Она покатилась вниз, вывалив ком земли с вкраплениями червяков, но в воду не упала. Уткнулась в ветки ёлки, перегородившей речку. Сашка тут же опамятовался, спустился вниз и принялся намывать банку, натирая её землёй. Пока скрипел стеклом, наливал и выбулькивал воду, совсем остыл, злость ушла. Напотевшую до этого спину захолодило, хоть и жарко. Подумал, что, может, и хорошо, что не порыбачат, зато точно до Глухого успеют. Но когда поднялся от реки, всё-таки сгримасничал, покривлялся перед братом, разведя руки в стороны и дурацки присев несколько раз:
— Всё! Всё, рыбалки не будет! Всё!
Он сломал кончик своей удочки и на него, как на веретено, смотал приготовленную леску. Олег сделал то же самое.
Они долго шли молча. Олегу почему-то вдруг пришло на ум, что Сашка может в любой момент сбежать от него, и тогда он пропадёт один. Олег ловил каждое движение брата и до холодка в сердце пугался злого лица его, когда тот оглядывался назад.
Сашке было неприятно видеть Олега и одновременно стыдно перед ним, ведь тот был свидетелем недавнего мерзкого поступка. Этот другой, мерзкий Сашка, чуть не разбивший банку о голову брата, преследовал Сашку настоящего до тошноты. Тошнило уже так, что при воспоминании о произошедшем на реке раз за разом подступал ком к горлу.
Сашка не замечал ни чернику, ни розовую бруснику на бугорке, ни спугнутых рябчиков, ни небо, ни солнце. На солнце он взглядывал время от времени, и оно его слепило, в глазах делалось темно, и на несколько секунд всё становилось тёмным. Ещё жара, было очень жарко. Сашка так стремился бежать куда-то по просеке, что проскочил поворот дорожки на Глухое озеро. А заметил это только минут через пятнадцать. Возвращаться назад не хотелось, и Сашка решил, что на Глухое они не пойдут. Да и зачем? Решил идти всё дальше по просеке до больших крестов, потом повернуть, дойти до ручья, потом ещё раз повернуть на визирчик, по нему выскочить на ту полдневую просеку, по которой они шли вчера, и с неё по дорожке вернуться в избушку. Плохо то, что в этих местах он был только один раз и то по большому снегу, на лыжах. Тогда они торили лыжню, и Сашка, катя по рыхлому свежаку за отцом, ничего не примечал путём. Местность для него совсем чужая. Он не знал, что будет дальше, и от этого делалось неприятно. Но какое-то упрямство и то, что вчера всю дорогу выправил, толкали идти дальше. Через час ходьбы, когда дошли до маленького ручейка, Сашка почувствовал, что тошнит его не на шутку. И это от того, что плохо позавтракали. А может, ещё почему. Сашка, осторожно держась на руках, словно отжимаясь, припал к ручейку и стал медленно пить. По-другому нельзя было: воды так мало, что не почерпнёшь, сразу мути напустишь. Вода в желудке сделала своё дело, и уж больше нельзя было терпеть приступы. Сашка побежал за ближайшие деревья. Олег сначала кинулся за ним. Но Сашка так посмотрел на брата, что тот отстал.
После опустошения желудка стало легче, и только теперь Сашка заметил, что потерял кепку, может, ещё на реке, поэтому так и печёт голову солнце. Он полежал немного и вернулся к ручью. Олег сидел прямо на земле, привалившись спиной к стволу ёлки, и был какой-то очень бледный. Но воды, видимо, уже напился. Сашка решил ещё раз попить, но получилось плохо: руки дрожали и вода, имеющая какой-то земляной привкус, сразу замутилась. Тогда Сашка умылся, не обращая внимания, что черпает воду вместе с мутью. Снова взглянул на Олега:
— Ты чё такой белый?
Ему показалось, что сказал грубо, поэтому переспросил:
— Что с тобой, Олег?
Тот пошевелился и нерешительно ответил:
— Ноги болят, и устал сильно. Ты шёл быстро очень.
У Сашки ноги тоже поднывали. Но это было для него естественно. Если ноги от долгой ходьбы не побаливают, значит, их как бы и нету. А так чувствуешь: вот они, под тобой, ходят.
Он сел рядом с братом:
— Поня-а-атно…
Это “понятно” окончательно вернуло его к реальной жизни. Он посмотрел на солнышко и определил, что уже часов пять.
— Не задался у нас день сегодня, Олег! С утра не задался, — в этот момент Сашка почувствовал себя сильно битым мужиком, тем же Кузьмичёвым, у которого вся счастливая жизнь позади. Он сплюнул на землю песок и мусор, которого наглотался с мутной водой. — Утро — рыбацкое и охотницкое счастье — мы проспали. Рыбалка распалась. На Глухом озере не побывали. А ушли куда-то на кудыкину гору. Ты видел когда-нибудь кудыкину гору? Вот она и есть.
Поднялся небольшой приветливый ветерок. Он слегка шевелил волосы у Сашки на голове, забирался Олегу под рубашку и холодил напотевшее тело. Как только Олег напился воды, его сразу кинуло в пот, и вот теперь холодило. Вокруг стояли толстые, высоко поднявшиеся деревья. Солнце уже коснулось их и золотило лес своими лучами. Высоко в небе кружил ястреб.
— Вот ястреб, — перевёл вдруг Сашка разговор на другое, — благородная птица, красивая. А отец говорит, что надо стрелять. Воронов нельзя: они тухоль едят, падаль подбирают, если где и мёртвый кто лежит, зверь какой, то по ним сразу можно определить. А ястреб — тот дичь бьёт: и уток, и косачей. Поэтому надо стрелять. Странно это.
— Странно, — согласился Олег.
— Правда, я ни разу не видел, чтоб отец ястребов стрелял. Говорить — говорил, а стрелять — не видел.
— Странно, — повторил Олег.
Он посмотрел в высоту на маленькую, еле заметную птицу. Но смотреть было неудобно, голова закружилась. Тогда он стал смотреть на ручеёк, такой мелкий, что, наверно, муха не потонет. Смотрел и думал о ястребах и в’оронах. Ручеёк уже успокоился, поднятая муть улеглась, и вода была чистой-чистой. Олег смотрел на неё, блестящую на солнце, видел на дне ручейка маленькие палочки и камушки, всё ещё не улежавшиеся, подрагивающие на течении. Смотрел, смотрел и очнулся от того, что его подхватил Сашка:
— Что, уснул, бедолага?! А я гляжу, стал валиться на сторону.
Сашка был весёлым, волосы его стояли торчком, словно наэлектризованные.
— Я, брат, тоже покемарил немного! Ну, ничего не поделаешь. Мы, видишь, худо поели с утра. Поня-а-атно… Видишь, я с собой котелок не взял. У нас котелок на Тёмном под ёлкой висит, из баночки от зелёного горошка. Для двоих как раз. Думаю, будем рыбу ловить, костёр жечь, чай кипятить. Рыбу будем печь... Соли-то взял. А, видишь, рыбалка-то не заладилась. — Он помолчал немного. — Ты, Олег, меня извини, что я разозлился на тебя и чуть банкой по голове не дал.
— Банкой по голове? — Олег удивился. Он и не заметил особой злости брата.
— Извини, — снова попросил Сашка и, оправдываясь, добавил: — Ты зачем воду в банку налил?
Олег, ещё не зная, к чему этот вопрос, ответил:
— Жарко чтоб не было.
— Нельзя! — выкрикнул Сашка, но тут же успокоился. — От этого и стухли.
По бледному лицу Олега пошли розовые волны. Видимо, такое бледное лицо не могло покраснеть, и по нему шли волны.
Кажется, что гонит эти волны тот самый лёгкий ветерок, который шевелит, но не может пригладить волосы на голове Сашки. Он радостный, улыбается, доволен, что, наконец, попросил прощения.
— Ну, ты не переживай. У нас сухари есть. Сухарики-то я взял. Будем сухари есть, будем воду пить. Я тебе уже приспособление наладил из медвежьей дудки.
Олег глянул: в самом деле, в ручей, в том месте, где еле заметно переливал через палочки небольшой “водопадик”, воткнут желобок из пустотелой дудки. Желобок опирается на маленькую подпорку. Вода тоненькой, почти капельной струйкой набиралась в эмалированную кружку, которая уже переполнилась. С одного края кружки едва заметно стекало через край.
— Муть пробежала, так что не переживай. Пей первый, а я за тобой. Жаль, что одну кружку взял. Таскаться не хотел.
Сашка говорил и удивлялся, как он повторяет слова и интонации брата Витьки. Тот когда-то так же возился с ним, смешно подумать, где — сразу за пастбищем, у Студенца, рядом с мостиком. Так же пили воду из одной кружки. Правда, черпали по половине прямо из ручья. Виктор достал несколько кусков белого хлеба, толсто помазанных сливочным маслом и положенных этим маслом один на другой. Масло хоть и растаяло, стало совсем мягким, но, наверно, из-за толстого слоя почти не размазалось. И ещё оно будто было солью посыпано, поэтому казалось ещё вкуснее. Сейчас этих кусков с маслом нет, зато есть сухари. Это не хуже. Сашка уже давно разделил сухари на три равные кучки. Одну оставил про запас, а две лежали теперь на испачканной в масле газете, в которую до этого были завёрнуты бабушкины пироги.
Олег осторожно поднял кружку, так, чтоб не пролилась, и первым делом отпил. Тут он заметил сухарики, без слов понял, что одна кучка его. Стал грызть по сухарику, запивая водой. Оказались они такими вкусными, и холодная вода была вкусной, и, кажется, даже воздух был вкусным, напитанным крепким запахом сухарей. А сколько сил появилось! Видимо, каждая крошка шла в дело. Олег будто спал до этого, а теперь проснулся. Он поставил под желобок кружку и хотел дождаться, пока набежит снова. Но тут вспомнил про Сашку, терпеливо сидящего около газеты, край которой немного заворачивал ветер.
Олег глянул на те жалкие сухарики, что у него остались, и сел рядом с братом, только подальше от газеты.
— Знаешь, — сказал неожиданно сам для себя, — я словно в другую страну попал. Даже не в страну, а на другую планету. Всё здесь не такое, всё новое, и словно я другой, словно здесь притяжение Земли другое, поэтому двигаюсь по-новому.
— Поня-а-атно, — ответил Сашка, чтоб что-то ответить, а потом добавил: — Брось ты! У меня никогда такого не бывает. — Он понял это по-своему: — Брось! Сейчас пообедаем и кругом не пойдём по просекам. Спрямим. Спустимся аккуратно к избушке. Сегодня ещё засветло в избушке будем. Не переживай.
Олега обидело это “брось!”, и он ничего не ответил. А Сашка после воды и сухарей будто ещё раззадорился. Стал суетиться, рассказывать какие-то истории не к месту и всё повторял: “Не переживай!”
— Мы с отцом один раз так прямили на избушку. Надо повернуть у росписи и спуститься вниз по залому, где ветер погулял. Потом держаться склона холма, пока не наткнёмся на шалаш. Он стоит перед самым глухариным током. Это не отцовский. Теперь никто туда не приходит. Раньше приходили из соседнего района, а теперь — нет. Помер, наверное, человек или старый стал.
После шалаша — сам ток, красивый такой борок. За борком — болото. Его перетянем, а там до избушки рукой подать. И не собьёшься: либо на ручей выскочим, либо на дорожку, либо прямо на избушку. Придём, будем суп варить, будем чай кипятить.
Ты не переживай, сначала у росписи отдохнём, потом на завале, у шалаша, ещё перед болотом. Ты не переживай! Мы, правда, тогда с отцом до конца не дошли. Свежий след куницы попался по кромке болота, и мы за ней повернули. Много напетляли, но мы нашли. Да там от этого места через болото полтора километра до избушки, отец говорил. Дойдём! Справимся! — ему нужно было, чтоб Олег кивнул утвердительно, и Олег кивнул.
Всё рассказал Сашка, только одного не рассказал: что забыл спички в избушке. Чтоб не таскать лишнего, он оставил пиджак на гвоздике под крышей, а спички в рубаху переложить забыл.
Сначала они шли бодро и весело, с шутками, но росписи никак не было, и даже Сашка стал сомневаться, что правильно идут. Олег — тот и вовсе ничего не понимал. Все горки-подгорки были для него одинаковыми, лес один и тот же. И чтоб хоть за что-то уцепиться, он подробно разузнал, что такое роспись.
Оказалось, это просто большой стёс на толстой сосне. А на стёсе всё тем же топором вырезаны буквы.
Поторапливая Олега, Сашка часто поглядывал назад на солнышко, которое опустилось уже настолько, что сквозь густые деревья на него можно было спокойно смотреть, и только иногда пробивался сквозь гущу одинокий луч, слепя глаза и выбивая из них несуществующие синие и зелёные пятна.
Может, потому что Сашка часто оглядывался назад, роспись первым увидел Олег.
— А зачем она так высоко? — спросил он вдруг.
Сашка посмотрел и тоже увидел большое овальное смоляное пятно на огромной сосне. Пятно желтело на высоте почти трёх метров.
— А это на маленькой сосне было вырезано, а потом она выросла, — пошутил Сашка, но тут же спохватился, что брат всему верит, и поправился:
— Да не, это кто-то по снегу на лыжах вырезал, видно, чтоб далеко углядеть можно было. С лыж-то со снега высоко можно дотянуться.
Ребята, хоть и торопились, но стали разглядывать, что вырублено на стёсе. Правда, на такой высоте хорошо не разобрать, тем более всё заплыло смолой. Сквозь неё, как сквозь какой-то кристалл, надпись с трудом угадывалась.
— То ли БВП, то ли ВВП.
— Инициалы, — подтвердил Сашка. — Я уж зимой выглядывал, но не помню, что вырезано.
Роспись появилась лет десять назад. Когда отец в начале марта снимал капканы, ничего не было. А потом осенью увидел эти зарубы. И кто тут был? Зачем оставил инициалы? И почему так высоко? Наверно, хотел, чтоб издалека заметили. А может, хотел обмануть людей, чтоб все подумали, что проходил здесь какой-то великан, которому трёхметровая высота по грудь.
От росписи Сашка несмело повернул в сторону, боясь сбиться. Но оказалось, что завал — хороший ориентир. Это зимой его плохо видно под снегом, а летом — всё на виду. Несколько лет назад здесь полосой прошёл сильный ветер и вывернул и выломал все слабые и перестоялые деревья.
Солнце уже почти село, поэтому везде легли вытянутые тени. И это были какие-то необычные тени, предвещающие ночь. В тени пряталась прохлада, а от травы, смоченной росой, стали подниматься сильные запахи. Такие вкусные, что ещё больше захотелось есть.
Когда спустились к склону холма, тоже, как и у росписи, не стали отдыхать, побежали искать шалаш. Тут не всё получилось сразу. Они проскочили шалаш мимо. Только когда зашли в сырое место, где трава выше человеческого роста, Сашка догадался: что-то не так. Обратно возвращались медленнее. Осматривали всё вокруг. И нашли. “Шалашом” оказались три жердины, приставленные к дереву. Если бы не кусок толстой проволоки, прикрученной к одной из жердин, то, пожалуй, нельзя было угадать, что это сделали люди.
Около шалаша решили отдохнуть на вывернутой с корнем сосне, потому что не хватало сил. Сосна с зелёной хвоей, наверно, упала совсем недавно, из обломанных кое-где веток наплыла смола. Она вкусно пахла и липла к пальцам. Сашка разделил оставшиеся сухари. Быстро справившись со своей порцией, он сидел и мучительно вспоминал, куда они пошли зимой: левым краем бора или правым.
Зимой бор, залитый солнцем, гляделся веселее. Светло-коричневые сосны с белыми пушистыми шапками на ветках на фоне снега выглядели ярко. Сейчас бор, в который опустилась ночь, казался унылым и недружелюбным. Тогда, зимой, когда уже видно было болото, они наткнулись на свежий след куницы, крупного кота. Он долго петлял, выискивая себе добычу. Гонялся за зайцами, но не догнал. Наконец, разыскал зарывшегося на ночь в снег рябчика. После этого кот успокоился и, путая следы, начал искать место для днёвки.
Морозило тогда. Снегу много, он пушистый, рассыпчатый. Лыжи скрываются под ним, и только кончики их видно. Сашка раскраснелся на ходу и морозе, но вспотевшую спину чуть холодит. У отца, шедшего первым, весь рюкзак и спина в снегу, насыпавшемся с деревьев. И если отец замрёт на месте, то не сразу его отличишь от небольшой ёлочки.
Они нашли куницу в беличьем гайне. Сашка пошёл колотить топором по стволу. После первого же удара отец остановил его, вскинул ружьё и выстрелил.
Сашку качнуло на сосне, и он чуть не упал, видимо, немного задремал. Ночь ещё сильнее опустилась на землю, на поваленную сосну, на шалаш, на бор. Напотевшая спина неприятно замёрзла, будто кто сковал её. На Сашку в упор смотрел Олег, он стоял на коленях и тревожно смотрел.
— Я давно сплю?
— Нет, минуты две.
— А чего не разбудил?
— Я не знаю. Я не знаю, — в приблизившихся глазах брата Сашка увидел такой ужас и растерянность, что тут же вскочил. Ему показалось, что это заразно, и он начнёт повторять в панике: “Не знаю, не знаю”.
Хотя ноги болели, Сашка пошёл решительно и ходко прямо посерёдке бора. И в первые секунды их напугал глухарь. Пару раз за день они уже видели глухарей. Но этот подпустил слишком близко. Захлопал крыльями из-под небольшой ёлочки всего в нескольких метрах от ребят. Испугался не только Олег, но и Сашка. Сосредоточенный на своих мыслях, он даже на ногах присел. Только и смог сказать, провожая птицу:
— Глухарь!
Испуг от неожиданного взлёта глухаря снял с Сашки лишнее напряжение, он стал чувствовать себя увереннее и почти бежал, чтоб больше пройти последним светом. Часто оборачивался и видел, что Олег, хоть и старается изо всех сил, отстаёт. Приходилось ждать.
Вскоре Сашка заметил первые признаки болота, а потом увидел впереди определяемые даже в потёмках просветы, которые ни с чем не спутаешь. Довольный собой, он пошутил:
— Глухарь-то глухой-глухой, а совсем близко к нам подкрался, всё выслушал и полетел передать, кому следует.
— Кому передать? — не понял Олег. Голос его был очень серьёзным.
— Да я шучу. Не знаю, чего ему так любопытно было. Звери иногда очень любопытные встречаются. А может, заснул.
Когда подошли к болоту, Сашка с ходу спустился на него и зашагал дальше, чтоб не терять времени. На болоте светлее и видно дальше. Вдали, за кромкой леса, гаснет светлая заря. На усталых ногах идти совсем тяжело. Он обернулся: Олега сзади не было. Наконец Сашка угадал брата: тот стоял на кромке болота. Хорошо вырисовывался в темноте только овал его бледного лица.
— Ты чего?
Олег молчал. Тогда Сашка догадался, в чём дело, и поторопился успокоить:
— Не, у нас таких топких болот нет. У нас сухие и полусухие. Редко, где топь найдёшь. Здесь нету. Погляди, всюду сосны.
Олег огляделся и с радостью заметил, что и правда: всё болото в деревьях, иногда метров по пять высотой. Идти надо было в сторону заката, где тянулась светлая полоска вдоль линии горизонта. И цвет такой особенный, белый, словно за линией горизонта спрятался тот туман, по которому они выходили из дома. И над болотом в самом деле появился туман, только совсем маленький, едва заметный. Словно это пыльца с волшебных деревьев зависла в воздухе в метре от земли.
Сашка ждал. Он видел, что Олег шевелится, но никак не решается. Наконец, тот спустился и пошёл, сосредоточенно вытягивая из глубокого мха ноги в сапогах. В руках у Олега была палка, которую он шаг за шагом втыкал в землю и от этого походил на старичка странника. Больше уже Сашка не убегал вперёд от брата, да и никаких сил не было. Вскоре погасла заря, пропала и волшебная пыльца. Наверно, где-то посерёдке болота стало всё-таки хлюпать под ногами. Воду выжимало почти по щиколотку. Но это уже не волновало ребят. Вдруг где-то слева раздались автоматные очереди: одна, вторая, третья. Потом стрельнули из чего-то большого:
— Бу-буух!
Снова очереди. Снова:
— Бу-буух!
Сашка, всё ещё находившийся в радостной полусумасшедшей эйфории от того, что нашли болото, снова неожиданно, как и про глухаря, пошутил:
— Отбойный молоток работает!
Хотя откуда здесь, в лесу, отбойный молоток? Но ребятам больше нравилось думать, что “работает отбойный молоток”, уж больно сильно пугала неестественная в ночной тишине стрельба. Не хотелось верить, что стреляют из автомата. Олег прямо ухватился за эту идею. Он видел однажды отбойный молоток и представлял его.
Стоять на месте было страшнее, чем идти. И они шли, сами не зная, куда. Очереди повторились ещё несколько раз и прекратились. Казалось, что во все стороны вокруг бескрайнее болото. Поэтому, когда впереди они угадали высокие деревья, у обоих на глазах появились слёзы радости. На твёрдой земле, не сговариваясь, сели. Сашка всё повторял шёпотом:
— Ну, теперь недалеко, теперь рядышком совсем. — Он замёрз и дрожал, земля тоже казалась холодной.
Сашка взглянул на небо и заметил, что высыпали звёзды. В их свете видно лучше. Олег так и не кинул свою палку, сидел и опирался на неё. На голову он натянул капюшон от куртки и в таком виде ещё больше сал походить на странника.
Вокруг вились комары, ползли в глаза, кусались. “Вот и не замечай их, — подумал Сашка. — День не замечали, второй не замечали, а теперь они нас заметили и уже не отпустят. Наверно, и гнездо их тут где-нибудь”. По правде говоря, за время похода в лес комары, хотя их было мало, порядочно накусали лицо, так что оно саднило. И как только Олег не припомнил то, что мазь не взяли?
Сашка понял, что надо идти, а то замёрзнут, или заедят комары, и встал. В нём будто энергии прибавилось, правда, вместе с какой-то злостью.
— Ну чё, пойдём?! — крикнул на Олега, словно он во всём виноват.
Олег поднялся тяжело, сразу опёрся обеими руками на палку. Сашке стало жалко его. Он быстро поглядывал то на брата, то на болото сзади, то на звёзды, то на брата, то на болото, то на звёзды. Хотя теперь по звезде избушку не найдёшь. Наконец медленно отвернулся от болота и брата и решительно зашагал по бору. Шагов через сто оглянулся: Олег, прихрамывая, ковылял совсем рядом. Правда, как-то слишком низко нагибался и опирался на свою палку, как на третью ногу, и в самом деле походил на трёхногое существо.
— Давай, давай скорее. А то сидим здесь, как дураки, а осталось триста метров пройти. Всяко на избушку или ручей выскочим, — убеждал сам себя Сашка.
Он шёл быстро и радовался, когда наступал на сухую ветку, и она громко хрустела под ногой. Олег едва успевал за ним. Особенно тяжело дался подъём сразу от болота, небольшой, но ощутимый. А потом, когда пошли под горку, стало легче. Вдруг Олег, уже не смотревший по сторонам, а только под ноги, врезался в Сашку, который встал как вкопанный. Олег поднял голову и не поверил своим глазам: впереди лежало болото. Он оглянулся назад: там небольшая горка и борок, словно они не шли никуда, а им только привиделось, что шли. Словно их развернула какая-то сила на сто восемьдесят градусов.
Сашка как будто не растерялся, он повернулся и прямо в лицо сказал:
— Мысок. Понимаешь, мысок.
Он повертел головой туда-сюда и, наконец, решил:
— Направо, — быстро-быстро пошёл по кромке твёрдой земли. И, наверно, Олег бы отстал от него, если бы Сашка вдруг не упал.
Олег обрадовался этому. Сердце от страха и радости стучало так, словно удары его хотели обогнать один другой. Сашка лежал на земле и потирал ногу. Он приподнял голову и посмотрел на брата. Олегу показалось, хоть ничего не было видно в темноте, выражение у него презрительное.
— Видишь, яма? — сказал Сашка.
В самом деле, он лежал в неглубокой продолговатой не то яме, не то канаве.
— Сиди здесь, — сказал ещё, встал и пошёл дальше по кромке болота.
Но Олег и не думал оставаться. Теперь он даже не отставал: то ли силы появились, то ли ещё что. Сашка обернулся один раз и ничего не сказал. Они шли, шли, и уж Олегу было всё равно: на болотину, на твёрдую землю, на звёзды, прятавшиеся за кронами деревьев и словно выглядывающие оттуда, как чьи-то острые глаза… Главное — не потерять брата из вида. Обойти одно дерево, второе, третье... Обойти одно дерево, второе, третье... Ветки цепляются, царапаются, хлещут по лицу, рукам, но это всё равно: идти, идти, идти... Наконец Сашка упал на землю. Олег встал над ним, опершись на палку. Он боялся, что если сядет, то ему сложно будет подняться снова.
— Остров! — засмеялся вдруг Сашка. — Понимаешь, остров. Узнал нашу яму? — он уже не сидел, а лежал на боку.
Они и правда, остановились около той самой продолговатой ямы или похожей на неё.
Олег подумал, как это холодно, наверно, лежать в рубахе на холодной земле. И вдруг до него дошёл смысл слова “остров”. Значит, вокруг болото, и неизвестно, где избушка. А по болотине он не сможет больше идти, да и Сашка, наверно, тоже.
Олег сел. Он хотел сесть поближе к брату, но почему-то не решился и устроился на краю ямы. Ему даже легче стало от того, что уж больше не надо никуда торопиться.
— А может, костёр разведём? — спросил нерешительно.
Сашку покоробило и чуть не стошнило от этих слов, так он был противен сам себе: не взял ни топора, ни котелка, ни куртки, даже спичек не взял. Выдавил из себя — не Олегу, а просто в пространство:
— Спичек нету.
Но Олег вдруг, как фокусник, что-то достал из кармана на груди:
— У меня есть.
Это что-то было очень маленькое, в темноте не разглядеть. Сашка поднялся и приблизил лицо почти к самой руке брата. Это действительно был коробок спичек.
— Ну, ты молодец! — Сашка взял коробок и потряс его, чтоб удостовериться, что спички там есть. — Ну, молодец!
Радость брата передалась Олегу, и он тоже заулыбался.
— А это не я. Это мама твоя дала. Сказала, что у каждого, кто идёт в лес, должны быть свои спички.
— Молодец мама! Я ей расскажу. Всё равно расскажу! — по щекам у Сашки пробежало несколько слёз, но он не обратил на это внимания: в темноте не видно.
Коробок спичек, как какая-то волшебная пилюля, придал Сашке сил. Он быстро развёл костёр прямо на гребне острова. Дрова ломал руками. Веток на лежанки нарезали Олеговым складным ножом с маленьких ёлочек. У костра стало теплее, веселее и радостнее. Правда, темнота вокруг сгустилась. Только у огня пространство немного освещено красным светом, а дальше ничего не видно.
— А звери не нападут? — не первый раз спрашивал Олег. — Ведь нас далеко видно?
— Не нападут, — смеялся Сашка, к которому вернулось обычное расположение духа. Он был доволен костром. — Не нападут. Они боятся, — отвечал каждый раз безо всякой злобы и раздражительности. — А если и нападут, то у нас есть нечего, поэтому повернут обратно.
Может, для того, чтоб доказать, что бояться не стоит, Сашка, хорошенько прогревшись у костра, часто уходил бродить по острову и возвращался с дровами.
— Чтоб с запасом на всю ночь хватило, — приговаривал он.
Он хотел этой горой дров хоть как-то загладить то, что не взял спичек.
Есть хотелось сильно. И не нашедший на острове никаких ягод Сашка подбадривал и убеждал себя и брата:
— Ничего, теперь-то мы переночуем. Завтра по свету избушку найдём. Сперва так сухарей поедим, а уж потом суп сварим.
Один раз среди всей этой болтовни Сашка разоткровенничался и признался: “Знаешь, тоже показалось, как тебе, что другая страна, другая планета. Теперь я тебя понял”. Это признание и то, что его поняли, порадовало Олега и неожиданно утешило.
Пригревшись у костра, прижавшись друг к другу, они почти уснули, когда услышали, что по болоту кто-то идёт. Сначала будто что-то хрустнуло в темноте. Олег глянул на брата: слышал ли он? Сашка внимательно смотрел в сторону шума. Теперь уже чётко различались чуть чавкающие шаги. Вкрадчивые и осторожные. Было ясно, что этот кто-то подбирается к костру. Сашка весь вытянулся в сторону шагов, устремился туда взглядом. Кроме того, он подогнул уши ладонями, собранными в горсточки, подогнул так, словно это локаторы, настраивающиеся на звук. Это подгибание ушей показалось Олегу немного чем-то звериным, и он непроизвольно отшатнулся от брата, неумело поковырял палкой в догорающем костре. На ребят нанесло едкий дым.
Ступающий по болоту стал ещё страшнее, когда остановился, постоял несколько секунд, наверно, внимательно рассматривая хорошо заметных у костра ребят, а потом снова пошёл. Когда этот кто-то выбрался на твёрдое, у него несколько раз мелькнуло что-то белое и страшное, какая-то морда. Но по-настоящему испугаться и закричать Олег не успел. Его опередил Сашка:
— Отец! Отец! — сказал он громко. Правда, не вскочил, не побежал навстречу.
Сашка удивился, что смог угадать отца по шагам. Всегда осторожным и мягким. Сколько раз такими шагами отец уходил от сына подкрадываться к зверю, а потом так же возвращался. В эти секунды на ум Сашке пришло, что отец обязательно нашёл бы их и всегда найдёт, как нашёл сейчас: спокойно и тихо.
Отец уже стоял у костра и рассматривал ребят. Он был в форме лесника. На кожаном козырьке его фуражки, на форменных металлических пуговицах, на стволах ружья подрагивали отблески огня. Глаза отца блестели.
— Здравствуйте! — наивно сказал Олег.
Отец кивнул. Сашка, к которому около костра вернулась уверенность в себе, промолчал и только подвинулся на лежанке, уступив отцу место посередине. По этому движению отец догадался, что сын очень рад ему.
Отец молча снял ружьё, взвёл оба курка и два раза выстрелил в воздух из каждого ствола. Вверх поочерёдно вырвались два огненных коротких пламени. Где-то вдалеке два раза выстрелили в ответ, только с промежутками. Отец перезарядил ружьё и поставил его к ближайшему дереву. Скинул рюкзак и только после этого сел на лежанку.
— Молодцы, что ушли из избушки.
При этих словах Сашка не выдержал, прижался к отцу и неслышно заплакал. Олег, у которого тоже накатило, отвернулся в сторону.
Костёр прогорел. Отец встал, сгрёб головешки в кучу, подкинул новых дров.
— Ну что, чай будем пить?
— А у нас нет, — признался Олег и немного отсел от слишком разгоревшегося костра.
Отец ничего не ответил, перекинул рюкзак к себе поближе. И только тут ребята заметили, что он всё делает одной рукой. На правой рукав был распорот, а рука от локтя до пальцев замотана бинтом. До этого, видимо, материя рукава была накинута на забинтованное место, а теперь слетела. В одном месте на белом бинте виднелось большое тёмное пятно крови. Эта забинтованная рука, вдруг замеченная ребятами, заставила их на некоторое время забыть о голоде и обещанном чае.
Отец закинул бинт рукавом и спросил как-то слишком строго:
— Чай или кофе?
— Кофе? — удивился Олег.
Отец не стал отвечать. Он уже держал коленями литровый термос и откручивал крышку. Когда запахло кофе, Сашка чуть не захлебнулся от слюны. Он удивился, как много у него слюны за раз выделилось. Он даже глупо подумал, что так можно напиться слюной во время жажды.
Отец достал хлеб с маслом, варёную картошку, огурцы. Во втором термосе был заварен крепкий сладкий-сладкий чай.
Ребята быстро всё съели и только после этого заметили, что отцу почти ничего не досталось. Но отец только отмахнулся: не хочу.
Сашка ел, не думая ни о чём, смеялся, болтал что-то не к месту. Ему уж казалось, что он дома. Олег же был напряжён. Не давали ему покоя те неестественные выстрелы, и он ждал, как это разъяснится. Наконец отец сказал спокойно:
— А Катерина просилась идти вас искать. Как просилась! Вся деревня всполошилась. Все собрались вас искать.
— Как искать? — удивился Сашка. Он только сейчас очухался от своего радостно-возбуждённого полудурного состояния. — Как искать? — при этом скорченная им удивлённая физиономия в свете костра показалась страшной и неприятной.
Отец не ответил, а сказал:
— Катерина привет вам передаёт. Обоим. Так и сказала: “обоим”. И ещё просьбу о прощении.
Сашка весь засиял от радости. Олег тоже заулыбался, но ему всё-таки стало неприятно, что опять не сказано о главном.
— А вот и “просьба”, — отец сунул в рюкзак руку и вытащил маленькую коробочку, в которую были аккуратно уложены две вафельные трубочки с кремом. — На верхосытку. Сама пекла.
Олег есть не стал, и одна трубочка досталась отцу. Тот откусывал понемногу, облизывал крем и походил от этого на ребёнка. Наконец сказал, обращаясь к Олегу:
— Четырёх бандитов ловили. Из сельсовета пришли, попросили. Из милиции приехали, — и повернулся уже к Сашке: — С того края зашли. Помнишь, я говорил, мужик на Тёмное приходил, хариусов ловил и в мешке целлофановом ночевал? А потом несколько лет его видно не было? Вот он и привёл в избушку. Я-то хотел вас проверить, как вы, а там они. Мамка переживает.
Ребята молчали.
Отец скривил лицо, словно его сейчас вытошнит, словно трубочка, которую он смаковал, оказалась испорченной:
— Там они сейчас. Мужики меня отпустили вас искать.
— А как ты нас нашёл? — спросил Сашка. Он хотел узнать, как поймали бандитов, какие они, сколько людей пришло с отцом, были ли собаки, но не осмелился и спросил только это:
— А как ты нас нашёл?
— Дым нанесло.
Сашка знал, что отец больше ничего не скажет. Ему, наверно, даже казалось, что лишку сказал.
— Пойдём или здесь будем? — всё-таки спросил Сашка.
— Пойдём.
Посидели ещё минут пятнадцать у костра. Может быть, и хорошо, потому что, когда пили чай, немного вспотели, и хотелось посидеть в тепле, чтоб не холодило.
Костёр осел, остались одни угли. Наконец отец стал собираться. Сыну подал какой-то затёртый пиджак или плащ, длинный, но лучше, чем в рубахе. Олегу не хотелось уходить. Он всё вспоминал и как будто даже слышал те приближающиеся шаги на болоте. Ему казалось, что отец всегда был с ними здесь, у костра, а там бродил и бродит кто-то другой.
— Утром дождь будет, на Больших Лягах сено не убрали, замочим, но ничего. — Отец встал и перекинул ремень ружья через голову.
Когда немного отошли, Олег оглянулся: в темноте угли, дышащие жаром, словно переливались и походили на сказочные драгоценные камни. Глаза быстро привыкли к темноте, из неё, словно до этого отодвигаемые костром, стали проявляться деревья, кусты, ягодник. Влажный прохладный воздух прикасался к нагоревшему от костра лицу так приятно и нежно, словно мама, когда целует в лоб, проверяя температуру во время болезни. Когда прошли немного вдоль болотины по кромке острова, отец остановился и сказал Сашке:
— Видишь сосну кривую?
Небольшая, сантиметров тридцать в толщину сосна была не просто кривая, а прямо колесом изогнутая где-то на уровне человеческой груди. Ствол делал почти полный большой виток. Может быть, раньше она огибала какую-нибудь валежину, которая потом сгнила? Или кто-то специально изогнул сосенку, ещё совсем маленькую, с палец толщиной, да она так и выросла?
— Видишь сосну? — повторил отец.
Сашка кивнул и хотел даже что-то ответить, но отец не дал.
— Приведётся ещё раз на острове оказаться, гляди от этой сосны: по кромке болота три высоких ёлки выделяются, одна рядом с другой, и получается будто корона. Туда иди, там избушка. Сейчас-то не видно. А если от шалаша пойдёшь, так чтоб прямо поперёк болота, не петляй. Если верно пойдёшь, посерёдке яму с водой увидишь метров пять шириной. Глубокая: я длинную жердину совал, не достал до дна. Всё хочу туда карасей принести, да не получается.
— Подводное озеро, — сказал зачем-то Олег, вспомнив рассказы Сашки. Но сам не знал, зачем вдруг сказал это.
Отец не обратил на слова Олега никакого внимания.
— Яму издалека заметишь, вокруг неё, как заборчик, сухие ёлочки, такие белые, уже во мху белом, будто седые. От этой ямы опять по кромке смотри. Опять те же три ёлки, только подальше друг от друга, словно корона на большую голову.
Отец помолчал немного и вдруг спросил очень строго:
— Понял?!
Сашка хотел протянуть своё обычное и не очень точное “поня-а-атно”, но догадался, что сейчас это не к месту, и просто кивнул.
Отец же вовсе не хотел ругать, ему было очень неприятно, что сын сбился. Поэтому он так подробно и обсказал всё. А это “понял?!” он задал себе, потому что вовремя не объяснил дороги, не объяснил, как быть и что делать. Хотя в глубине души до слёз был рад, что ребята заблудились и не попали к сроку в избушку.
Вдруг отец то ли из кармана, то ли из рюкзака достал что-то, и вспыхнул яркий свет. Свет шёл такой яркий, что пришлось щурить глаза. Ребята смотрели друг на друга и не узнавали себя в этом свете, казались другими.
Отец покачал в руке диковинным фонариком и сказал, словно стесняясь:
— Мужики подарили.
Сашка знал, что отец никогда не ходит с фонариком и не любит этого, потому что вокруг плохо видно. Но сейчас отец, наверно, зажёг фонарик для них, чтоб им было лучше.
— Давайте вперёд, а я посвечу, — сказал отец и махнул фонариком. Свет метнулся, качнулся в сторону и указал нужное направление.
Первым побежал Сашка, за ним зачавкал Олег. Идти по дрожащему световому коридору удобно: не суйся в сторону и всё будет правильно. Свет здоровается с деревьями, с кустами, перескакивает с одного на другое, тени удлиняются, укорачиваются, будто перекрещиваются. Думать, куда идти, не приходится. Если надо повернуть, отец повернёт фонарик, и тогда ребята перебираются из темноты на светлую дорожку. Сначала Сашка пытался что-то говорить, оборачиваясь к брату или приноравливаясь идти рядом, то про избушку, то про замечательный фонарик. Однажды он приблизил лицо к уху Олега очень близко и шепнул несколько раз:
— Это ножевое, ножевое. У отца ножевое это.
Но Олег ни разу ничего не ответил, и Сашка перестал болтать. Он хотел подражать отцу и не говорить лишнего, но у него редко получалось. Сашка сейчас решил, что Олег тоже подражает отцу, поэтому молчит. А Олег думал и не хотел разговаривать. Он вспоминал обо всех их приключениях и злоключениях. Вспоминалось ему, как вдруг сузилось его сознание, когда они долго не ели, не пили и совсем устали. Он уж ничего не замечал кругом: ни деревьев, ни кустов, а Сашка маячил впереди, как коричневый одинокий листок на дереве, дрожащий на ветру. Сознание, наверно, выхватывало только кое-что, как фонарик в темноте. Только фонарик был едва живой, светил тускло-тускло. Сейчас, после еды идти с фонариком Сашкиного отца одно удовольствие. Особенно после того, как вышли на узкую, но почти прямую дорогу. Света фонарика хватало как раз на ширину дороги, и Олегу это чем-то напоминало городской парк с освещёнными аллеями. Иногда Олег оборачивался и, заслоняя глаза ладонью от света фонарика, глядел на Сашкиного отца. Он замечал, что тот прихрамывает, а правая раненая рука висит, как верёвка. Между тем, казалось Олегу, что отец улыбается. Хотя в такой темноте разве можно было это определить?
А отец и в самом деле улыбался. У него было какое-то полудурное-полурадостное состояние. То ли от того, что давно не ел, то ли от потери крови. Чуть поигрывая фонариком, он определял на автомате, куда идти. А сам думал о другом. Он сделал одно открытие и теперь проверял его. Раньше знал эту местность в дневное время и в ночное. Нет, конечно: зимой, осенью, весной... Но главное, в дневное время и в ночное. А днём и ночью местность сильно отличается — это две разные местности. У каждой свои приметы. И вот появилась третья местность. Фонарик вроде выхватывает куски дневной дороги, но вокруг темнота. А дорога видна, словно сквозь воду.
Вдруг Сашка, маячивший впереди, свернул в сторону, в темноту, и пропал из поля зрения. “Куда это он?” — отец повернул натяжелевшей рукой фонарик. Свет тут же метнулся в сторону сына и нашёл его:
— Ты куда?
— На Семёновскую, — Сашке не нравилось, что свет бьёт прямо в лицо, поэтому он прикрыл глаза ладонью.
— На Семёновскую не пойдём. Мамка волнуется, — сказал отец сыну и не узнал своего охрипшего голоса, поэтому повторил: — Мамка волнуется.
— Поня-а-атно... — Сашка уже возвращался на дорогу.
“Своего голоса не узнал и даже испугался”,— подумал отец. Зато голос сына взбодрил его. Он словно проснулся из полуобморочного состояния. Порадовался, как справно пошёл сын по просеке.
Сашка ускорил шаг. Ему было неприятно, что он забыл про маму. “Всё только о себе думаю и о себе, только о себе и о себе”. Только бы скорее в избушку, ночевать! А мама там ждёт. Наверно, все дела по дому переделала и на второй раз стала полы мыть. Она, когда волнуется или переживает, всегда что-то делает. Не может без этого. А они не просто потерялись. Если бы просто потерялись… А ведь бандиты… А он хотел в избушку на Семёновскую и дрыхнуть. Ещё вперёд отца сунулся, подождал бы, пока он решит, и ничего бы не было. А мама ждёт, плачет, а он — дрыхнуть в избушку!..
Так Сашка шёл и корил себя, шёл и корил. А потом мысли в его голове запутались одна за другую, он стал засыпать, и его водило по дороге из стороны в сторону.
Олег заметил эти Сашкины шатания, но вскоре поймал себя на том, что чуть не упал, когда уснул на ходу. Потом ещё раз и ещё. Он не замечал, как засыпает, и догадывался об этом, когда, падая или запнувшись, вдруг открывал глаза, словно из воды выныривал. Водило его из стороны в сторону ещё похлеще брата, поэтому иногда он видел впереди Сашку, а иногда нет.
Уже перед рассветом, когда стали подходить к реке и почувствовали её явное приближение, Олег вдруг догнал Сашку и остановил за руку. Сашка нехотя и неловко развернулся, потому что наладился уже идти и идти, а останавливаться не хотелось.
— Ты меня извини, что я червям воды добавил. Извини!
Олег сказал слишком энергично и неожиданно, но Сашке понравилось, он расплылся в улыбке:
— Догадался наконец-то, — хотел ещё что-то сказать, поругать брата, но потом передумал и протянул:
— Поня-а-атно!
Олег всё не отпускал Сашку, смотрел ему прямо в глаза, так что стало не по себе. А он всё не отводил взгляд и, словно в каком-то фильме, сказал:
— Ведь мы могли погибнуть.
Сашка не знал, что ответить. Даже всегда выручающее “поня-а-атно” застряло в горле. Но теперь он вспомнил, что точно видел это в фильме. Сашка заметил, что Олег хочет обнять его, но не решается.
Отец, вынужденный остановиться, запрокинул голову и поднял фонарик вверх. Ему, наверно, захотелось посмотреть, высоко ли тот достанет. Свет побежал по стволу ёлки, но было непонятно, одолел ли он её всю и выскочил ли на чистое небо. Зато на самой ёлке появились чуть рыжеватые световые пятна, словно сказочные существа. Самое большое сидело около вершины, там, где росли шишки. Отец подумал, что подарит фонарик жене, а она обрадуется.
СЕРГЕЙ МУРАШЕВ НАШ СОВРЕМЕННИК № 9 2024
Направление
Проза
Автор публикации
СЕРГЕЙ МУРАШЕВ
Описание
МУРАШЕВ Сергей родился в 1979 году в Архангельске. Окончил Литературный институт имени М.Горького. Автор четырёх книг прозы. Тексты опубликованы в журналах “Наш современник”, “Роман-газета”, “Север”, “Двина” идр. Лауреат премии “Слово 2019”, Национальной литературной премии имени В.Г.Распутина, Московской областной литературной премии имени М.М.Пришвина. Член СП России. Живёт в Коломне.
Нужна консультация?
Наши специалисты ответят на любой интересующий вопрос
Задать вопрос