Наш Современник
Каталог
Новости
Проекты
  • Премии
  • Конкурсы
О журнале
  • О журнале
  • Редакция
  • Авторы
  • Партнеры
  • Реквизиты
Архив
Дневник современника
Дискуссионый клуб
Архивные материалы
Контакты
Ещё
    Задать вопрос
    Личный кабинет
    Корзина0
    +7 (495) 621-48-71
    main@наш-современник.рф
    Москва, Цветной бул., 32, стр. 2
    • Вконтакте
    • Telegram
    • YouTube
    +7 (495) 621-48-71
    Наш Современник
    Каталог
    Новости
    Проекты
    • Премии
    • Конкурсы
    О журнале
    • О журнале
    • Редакция
    • Авторы
    • Партнеры
    • Реквизиты
    Архив
    Дневник современника
    Дискуссионый клуб
    Архивные материалы
    Контакты
      Наш Современник
      Каталог
      Новости
      Проекты
      • Премии
      • Конкурсы
      О журнале
      • О журнале
      • Редакция
      • Авторы
      • Партнеры
      • Реквизиты
      Архив
      Дневник современника
      Дискуссионый клуб
      Архивные материалы
      Контакты
        Наш Современник
        Наш Современник
        • Мой кабинет
        • Каталог
        • Новости
        • Проекты
          • Назад
          • Проекты
          • Премии
          • Конкурсы
        • О журнале
          • Назад
          • О журнале
          • О журнале
          • Редакция
          • Авторы
          • Партнеры
          • Реквизиты
        • Архив
        • Дневник современника
        • Дискуссионый клуб
        • Архивные материалы
        • Контакты
        • Корзина0
        • +7 (495) 621-48-71
        main@наш-современник.рф
        Москва, Цветной бул., 32, стр. 2
        • Вконтакте
        • Telegram
        • YouTube
        • Главная
        • Публикации
        • Публикации

        ВИКТОР ХРУЛЁВ НАШ СОВРЕМЕННИК № 8 2025

        Направление
        Мир Леонова
        Автор публикации
        ВИКТОР ХРУЛЁВ

        Описание

        МИР ЛЕОНОВА

        ВИКТОР ХРУЛЁВ

        БЫТЬ ПОМОЩНИКОМ ЛЕОНИДА ЛЕОНОВА.
        ВОСХОЖДЕНИЕ НА “ПИРАМИДУ”

        ВТОРАЯ ЧАСТЬ

        В земных печалях та лишь и предоставлена нам крохотная утеха, чтобы, на необъятной карте сущего найдя исчезающе-малую точку, шепнуть себе: “Здесь со своей болью обитаю я”.

        Л.Леонов

        1. Приглашение писателя

        В начале учебного 1991 года меня вызвал ректор университета и показал письмо из Министерства образования РФ. В нем содержалась просьба откомандировать меня в качестве помощника почетного академика АН СССР, писателя Л.М.Леонова на срок до 31 мая 1992 года. В течение всего этого времени буду зачислен старшим научным сотрудником ИМЛИ. Я подтвердил согласие, данное писателю после первого сотрудничества в 1990 году. Тогда в течение месяца интенсивной работы был создан новый эпилог романа “Вор” от первой строки до последней. До отъезда предстояло передать дела декана заместителю и решить все вопросы по кафедре.

        Через месяц по предварительной договоренности улетел в столицу. На следующий день состоялась встреча с моим куратором академиком Е.Челышевым, а затем я был удостоен аудиенции с бывшим президентом АН СССР академиком А.Александровым.

        А.Александров доверительно поговорил со мной. Он отметил, что помочь писателю — это наш общий долг. С романом Л.Леонова связаны большие надежды. Но работать с классиком, потерявшим зрение, непросто. Потребуются терпение и выдержка. Все указания автора придётся неукоснительно выполнять, чтобы сохранить его спокойствие. Главное, чтобы писатель был сосредоточен на работе, и она успешно продвигалась.

         

        Утром следующего дня я стоял у двери квартиры Леонова. Но тут возникла заминка. За дверью был слышен напряженный разговор. Женщина сквозь плач что-то горячо объясняла, а в ответ слышалась жесткая лаконичная оценка сказанного. Развязки ждать пришлось недолго. Дверь открылась, и вышла молодая женщина с заплаканным лицом. Увидев меня с цветами, она остановилась, огляделась и нервно сказала: “Всё понятно... Я отдала пять лет этой работе, а постарела на десять! Желаю вам не оказаться в моём положении!” Она решительно повернулась и пошла к лифту, сдерживая слезы.

        Я подождал некоторое время, затем вернулся к двери и нажал на кнопку звонка. Мне открыла дверь экономка Любовь Сергеевна и сказала: “Леонид Максимович ждёт вас”.

        Раздевшись, прошёл в гостиную и приготовился записывать за большим столом. Через несколько минут вошёл Леонид Максимович в привычном рабочем виде, в жилетке, при галстуке, поздоровался, сел сбоку и начал надиктовывать текст. Он говорил чётко, уверенно, отмечая все знаки препинания. Это был отшлифованный в сознании и запечатлённый в памяти текст, от которого ему нужно было освободиться, чтобы двигаться дальше.

        Процесс работы начался, и никаких отвлекающих моментов в нём не должно было быть. Когда вставка была завершена и заняла своё место, весь текст зачитывался снова. Здесь могли быть новые уточнения, правки, но в общем этот фрагмент откладывался как завершённый для распечатки в определённое место на большом подоконнике. Впрочем, никакой гарантии того, что писатель больше не вернётся к нему, не существовало. В любой момент можно было услышать предложение: “Давайте посмотрим такой-то эпизод и поправим его”. И начиналось обновление уже законченного эпизода или сцены, которое могло растянуться на 2-3 дня.

        В первый же день Леонид Максимович показал мне пять объёмных папок, в которых находилась рукопись романа. Мне предстояло её прочитать за 2-3 недели в промежутках между работой над новыми фрагментами и разделами глав. Вручая первую папку, Леонов заметил: “Мне нужен мужской взгляд”. И, помолчав, добавил: “Без скидок”.

        На первом этапе, чтобы рукопись была прочитана, а доработка её не останавливалась, решено было действовать следующим образом. До обеда — запись и шлифовка новых эпизодов, после обеда часа 2,5 — чтение рукописи. А затем часа 1,5 новая запись и доработка эпизодов. В 18 часов рабочий день завершался, и я отправлялся к себе в общежитие на Ленгоры.

        Общая атмосфера в столице становилась всё более напряженной. Помню тревожные ощущения, когда вечером выходил от Большой Никитской через внутренние переулки на Новоарбатский проспект. Раньше широкие тротуары по обеим сторонам проспекта были полны людей, магазины сверкали огнями. Чувствовалось оживление и праздничность столичного центра. Сейчас же зимой 1991/1992 годов тротуары проспектов были пусты уже в 19 часов. Редкие прохожие торопливо шли вниз, к метро, чтобы скрыться под землёй. По проспекту на большой скорости неслись чёрные автомобили, словно торопились покинуть центр города. Чувство дискомфорта, незримой опасности висело в воздухе. Страна неумолимо двигалась к распаду. Я спешил дойти до спуска в метро. И только там в вагоне в окружении людей наступало некоторое успокоение.

        А в высотках МГУ на Ленинских горах было шумно, слышался смех, радовали улыбки на молодых лицах. Здесь можно было успокоиться и переключиться. Жизнь продолжалась.

        С самого начала я обговорил свою независимость от личного общения и текущих обстоятельств. “Я оказываюсь невольным адвокатом Вашего наследия. Не только перед читателями, но и перед Вами, Вашими нынешними предпочтениями. Поэтому разрешите мне высказывать своё отношение к ним, если они не вполне согласуются с природой Вашего творчества”, — пояснил я. Леонов выслушал мою позицию, но ничего не сказал. Видимо, он хотел увидеть, как это проявится в практической работе. И станет ли толчком для большей результативности или создаст препятствия и трения.

        Но в каждодневной работе никаких натяжений и сбоев не возникало. Точно выполнялись все указания, вносились правки, прежние варианты заменялись новыми без комментариев с моей стороны.

        Леонов мог быть твёрд, резок и даже категоричен там, где был уверен в своей правоте. И на неизбежные сетования помощников, измученных долгим поиском итогового варианта, и их причитания о том, что новый вариант хуже предыдущего, мог ответить решительно. В этом признаются все, кому довелось с ним работать: его родные и люди со стороны. И потому многие не выдерживали и прекращали сотрудничество. Со мной такой инцидент случился только один раз, но он разрешился благополучно и результативно.

         

        2. Впечатление от рукописи

        Закончив прочтение романа, я испытал некоторую растерянность и даже раздвоенность впечатлений. С одной стороны, — это крупное обобщение судьбы России в XX веке, требующее вдумчивого осмысления. С другой — оно разнородно по мышлению и стилю. Легкие живописные главы, которые читались с удовольствием, сочетались с тяжеловесными размышлениями явно более позднего периода. Настораживала разностильность материала. Условный и реальный мир, живописность и философичность не везде создавали единое полотно.

        Текст романа нуждался в тонкой хирургической доработке, чтобы он обрёл композиционную слитность, чтобы чувство меры и вкуса было соблюдено от начала до конца. Для этого требовалась органичность художественных решений. Объём предстоящей работы настораживал. Невольно закрадывалось сомнение: а можно ли совершить это за 1,5-2 года пусть и при благоприятных условиях? Леонову уже было 92. Держать в сознании всю эту махину и не видеть текст — это немыслимое дело. Какой каторжный труд предстоит автору! И возможно ли это выполнить вообще?

        Леонид Максимович ждал анализа прочитанного. Суммируя впечатления, я решил, что нужно деликатно, но честно сказать о том, что вызывает вопросы и сомнения. Уклончивость и дифирамбы здесь неуместны. Тем более что лестные отзывы писатель уже слышал от близких ему людей. Мои суждения были направлены прежде всего на завершение романа, на то, что желательно было не упустить в процессе его доработки.

        . Тема, содержание и масштаб мышления в романе объёмны и актуальны. Это путь к философскому осмыслению современности. Но охватить роман при первом подходе не получится. Необходимо вдумчивое, неторопливое прочтение. А времени на это сейчас нет.

        . Философские споры, диалоги и поединки персонажей не всегда органичны их возрасту и жизненному опыту. Размышления, переданные в абзацах на 1,5 страницы, казались скорее авторскими рассуждениями, доверенными героям. В романе просматривалась сюжетная и композиционная неслитность ряда сцен, автономность развёрнутых картин, например, строительство гигантской статуи вождя, приход Вадима-призрака в дом родителей и нахождение там в течение трёх суток.

        . Ключевой монолог Хозяина Кремля в конце романа занимал около ста страниц рукописи. Он показался излишне объёмным и неорганичным для лаконичной манеры вождя формулировать свои мысли. Монолог явно нуждался в уплотнении и сокращении. Финал романа также затянут. После посещения повествователем порушенного Старо-Федосеевского погоста и чувства погорельца следовало повествование, которое размывало эффект последней сцены. Этот финал желательно убрать.

        Писатель внимательно выслушал мои впечатления и заметил: “Насчёт финала Вы подтвердили мои сомнения. Сократим его. Монолог вождя — это проблема. А стыковки надо доводить. Разностильность свести до минимума”.

        Возможно, я огорчил Леонида Максимовича. Но умолчать о том, что бросалось в глаза, было бы нечестно. Автор должен знать то, что способно вызвать критику, решить, как поступить с этим. И лучше сейчас, чем потом.

         

        3. Многомерность романа

        “Пирамида” многомерна в своей конструкции и содержании. Двухтомный роман состоит из трёх частей. “Загадка”, “Забава”, “Западня”. “Загадка” — это неожиданное появление космического пришельца-ангела, принявшего человеческий облик, и его приобщение к земной жизни. С помощью покровительницы Дуни Лоскутовой ангел открывает сложности и противоречия людей, постепенно осознаёт чудо земного существования.

        “Забава” — это использование возможностей ангела в корыстных целях некоторыми персонажами (старик Дюрсо, Юлия Бамбалски). Это проделки “резидента дьявола на Руси” Шатаницкого, его издевательства над людьми, их иллюзиями и надеждами. Его цель дискредитировать человека перед Творцом, доказать, что он не достоин милосердия. И многое Шатаницкому удается. “Западня” — это ловушка, которую создает Шатаницкий для ангела с целью сделать его невозвращенцем. Но ангел выходит из неё и с помощью Дуни Лоскутовой покидает землю.

        Сюжет “Пирамиды” включает в себя три уровня: конкретно-исторический (семья Лоскутовых, Сорокин, Юлия Бамбалски, старик Дюрсо идр.), философско-научный (версия мироздания, механика Вселенной) и мифологический (апокриф Еноха о размолвке Начал и генетическом противоречии человека). Соотнесённость трёх планов позволяет рассмотреть судьбу отдельного человека в широком контексте (от частной жизни до Космоса, от истоков земной цивилизации до её катастрофы), увидеть в божественном творении средоточие борьбы добра и зла. Наличие трёх планов дает возможность писателю совместить свободу условности с точной социально-психологической мотивировкой и исторической достоверностью. Леонов варьирует разные уровни сознания (конец 1930-х годов, 1970-е годы, последнее десятилетие XX века), окрашивает повествование горькой иронией и сарказмом.

        В “Пирамиде” Леонов поднимает “неосуществимую тему размером в небо и ёмкостью эпилога к Апокалипсису”1. Он стремится уточнить “трагедийную подоплёку и космические циклы Большого бытия... чтобы примириться с неизбежностью утрат и разочарований...”(1,11). Эта тема, по признанию автора, позволит в финале определиться на циферблате главного времени “— откуда и куда мы теперь... раскроет логический финал человеческого мира” (1,20).

        В романе осмыслено немало тем, охватывающих разные аспекты. Это темы революции и раскола России, исторической памяти и веры, судьбы цивилизации, тема чуда, спасения души, противоречий человека. За сорок пять лет работы над романом они укрупнялись и совершенствовались, но обрести законченность и единство смогли не до конца. И потому это распыляет внимание и сосредоточенность читателя.

        Тема спасения души — сквозная в творчестве писателя и одна из самых значимых. Она связана с пониманием сути человека и его противоречий. Диапазон её широк: от души человека до души мира. По Библии, сотворив первого человека Адама из земли, Бог вложил в него частицу своей души и тем самым возвысил над ангелами, созданными из огня. Возникшая распря на Небесах определила последующее стремление дьявола погубить людей.

        Тема противостояния божественного и дьявольского и судьбы людей находилась в центре внимания многих писателей.

        Она поставлена в “Фаусте” Гёте, в романах и “Дневнике писателя” Ф.Достоевского, в “Мастере и Маргарите” М.Булгакова. И решается по-разному. В “Фаусте” искушение одного человека не переходит в глобальное торжество зла. Мефистофель ещё снисходителен и благодушен. У Ф.Достоевского эта тема увязывается с судьбой Европы и России, приобретает трагический оттенок. Европа обольщена дьявольским культом золотого тельца, а Россия, стремящаяся войти в неё, жертвует национальными корнями, достоинством, забывает о своей духовной миссии.

        М.Булгаков был с юности поклонником “Фауста”. В “Мастере и Маргарите” эта тема развернута художественно искусно, с юмором. Воланд всесилен, издевается над людьми, но с ним можно договориться и даже заслужить вечный покой и блаженство, но за пределами живой жизни.

        В произведениях Леонова эта тема прошла путь от осторожного сдержанного проявления до открытого выражения в 1960–1980-е годы. В киноповести “Бегство мистера Мак-Кинли” (1961) знаменитый старик мистер Боулдер делится своим прозрением от полёта на самолёте: “...глядел я оттуда сквозь облачную дымку на все эти плывущие внизу города и башни и думал: так почему же оно так прочно?.. Их жгут века подряд, взрывают, а они всё стоят... я спрашиваю себя: почему?.. Из камня и стали? Нет. А потому, господа, что оно сделано из живой человеческой души. Их вздоха нашего, из мечты, из надежды...”2. И на ключевой вопрос: “Так что же сегодня нужно прежде всего для спасения мира?” — сам же дает ответ: “Чистая душа, господа” (VIII, 251).

        В “Пирамиде” Леонов фактически продолжил идею Достоевского о сохранении души человека, стремления к любви, добру, милосердию. В романе душа воспринимается как “первоисточник всех ценностей на свете <...>, в лучах которой мир предстает уму” (1, 507). Леонов полагает, что когда “взор разума одинаково тонет в пучинах неба и атома, только в человеческой душе, этой третьей бездне, надлежит искать великие открытия, способные уравновесить непогодную действительность века” (1, 508).

        Отец Матвей, пытаясь остановить сына Вадима в увлечении атеизмом, задается вопросом: “Чем иначе <...> можно уравновесить чудовищное, столь смертельное <...> нынешнее знание, ибо такой силы бывает пища ума, что становится ядом жизни <...>” (2,32). Сомнения отца звучит и в следующем ключевом вопросе: “Хватит ли крылатости у нового тезиса по упразднении христианства удержать человечество в полёте хотя бы на прежней, незначительной высоте?” (2,33).

        Тема души раскрыта на примере семьи бывшего священника Матвея Лоскутова. Старший сын Вадим отказывается от веры, родных и погибает. Младший сын Егор приспосабливается, ожесточается и готов поступиться отцом ради выживания. И только дочь Дуня сочувствует близким, пытается помочь отцу и брату. Именно в их семье появляется командировочный ангел, с которым связана тема чуда. Ангел не знаком с земным существованием и его ценностями, но может совершать чудеса. И поэтому становится объектом посягательств разных сил: знаменитого циркача старика Дюрсо, его амбициозной дочери Юлии, резидента дьявола Шатаницкого. Дуня берёт на себя миссию покровителя небесного посланника. Благодаря её заботе ангел смог вырваться из коварных ловушек Шатаницкого и вернуться в Космос. Девушка становится связующей нитью Земли и Неба, памятью ангела о чуде земного существования.

        В романе Леонова действия Шатаницкого — резидента дьявола на Руси приобретают зловещий смысл, символически представленный в сне о. Матвея. Картина гигантского шествия человечества, созревшего к “перемене духовного подданства в обмен на обольстительные дары науки, техники и комфорта” (1,410), производит тяжёлое впечатление. Она рождает мысль о том, что “пришел срок великой смены, и вот Христос покидает земное царство, уступая его во временное владение антиподу своему” (1,410). Речь идет о катастрофе цивилизации.

        З.Прилепин в книге о Леонове упоминает о последнем разговоре писателя с Пастернаком: “Борис Пастернак умрет 30 мая 1960 года, за сутки до дня рождения Леонова, и в предсмертном бреду увидит его у изголовья — как он сидит и говорит о “Фаусте” и о дьяволе; и глаза Леонова строги и нездешни, и часть лица неподвижна.

        Очнётся ненадолго и попросит в дом Леонова не пускать”3.

        Что могло вызвать такое видение и резкую реакцию? Пастернак был превосходным переводчиком “Фауста” Гёте. Неоднократно общался с Леоновым, и писатели могли делиться профессиональными планами. Возможно, Леонов изложил ему свою версию противостояния Божественного и дьявольского, которая произвела на поэта угнетающее впечатление. И Пастернак увидел в Леонове нечто пугающее.

        “Пирамида” — роман еретический по сути. Еретический не в узком специфическом смысле (как извращение христианских истин), а в широком, общеупотребительном, который Горький вкладывал в это понятие применительно к себе: строптивый, непокорный, недоверчивый к бытующему мнению, готовый проверить его правоту своим умом. В “Пирамиде” господствует взыскательная мысль автора, которая стремится понять непризнанное, проникнуть в сокрытое, преодолеть преграды, удерживающие её от вхождения в сферу запретного. Мысль Леонова — не просто орудие или инструмент писательского интеллекта. Она — главный и всепроникающий герой романа, а всё остальное как бы сопутствующий антураж и живописное оформление.

        Дерзость романа в том, что в нём поставлена под сомнение перспективность замысла Творца: создание человека и признание его богоподобным. Интерпретируя древнее предание (Апокриф Еноха), автор допускает, что в споре с Богом дьявол способен побудить Творца смести несовершенных людей с планеты их собственными руками, чтобы прекратить тяжбу из-за человека. Стремление подчинить людям, созданным из глины, ангелов, созданных из огня, может оказаться недальновидным и привести к роковому конфликту.

        Автор “Пирамиды” полагает, что паритет добра и зла, созданный Творцом, нарушен. Зло вытесняет добро и готово торжествовать победу. Человечество погружается в бездуховность и распущенность. Оно позволяет себе глумиться над верой. Люди оказываются нестойкими к соблазнам, проявляют непомерные амбиции и потребности. Более того, Русь, избранная в качестве духовного ориентира человечества (Святая Русь), проходящая через страдание, очищение и возмездие за неисполнение надежды, становится объектом враждебности. Её стремятся вовлечь в процесс деградации нравственных и духовных ценностей. Протяжённость его может включать столетия, но важно то, что он уже совершается на наших глазах.

        В “Пирамиде” человек испытывается на разрушение на пределе возможного. Притом участником этого испытания становится и автор, который подвергается искушению сил, враждебных человеку, и втягивается в эксперимент. Мысль автора, устремлённая к поиску истины, не признает никаких ограничений и устоявшихся представлений. Она подходит в своём анализе к пределу доступного, заглядывает в бездны, рождающие чувство безысходности и отчаяния.

        Дерзость романа и в том, что в нём допускается вопрос о претензиях к Творцу за всё происходящее на Земле, показано недоумение человека, готовность к протесту против собственной участи. И одновременно человек рассматривается как основная проблема распрей на Земле и Небесах. Мысль писателя о том, что зло приходит не извне, что оно в нас самих и порождено несовершенством природы человека, развёрнута в романе многократно и обстоятельно.

        Иронический ум Леонова отвергает упрощённое материалистическое истолкование жизни, открывает парадоксальные, неожиданные явления, которые озадачивают читателя и подчас ставят в тупик. Писатель раздвигает границы привычного мира, обнаруживая за ним таинственность и неизведанность бытия. И делает он это, отталкиваясь от размышлений, от давления на него всё более сложных ситуаций, не получивших в XX веке вразумительного объяснения. В то же время осторожность автора, оглядка на то, как будут восприняты его допущения, желание быть дерзким в мыслях и, одновременно, неуязвимым для критики оборачивается подчас скованностью даже в самых глубинных размышлениях.

        Как убежденный диалектик и аналитик, писатель передаёт свои суждения многим персонажам, независимо от их назначения. Так, Шатаницкий считает, что люди, как дети, тешатся мнимой властью над материей, которая “притворяясь послушной, правит нами по собственному произволу” (1,145). Но что всего обиднее, “мы для неё как бы пустое место, потому что ровным счетом ничего не прибавляется при нашем появлении на свет, ничего не убавляется при уходе” (1,145).

        Леонов полагает, что главным признаком, разделяющим людей, служит не материальное или социальное положение, а духовное неравенство. Здесь проходит “будущая трещина мира” (1,237). Все остальные различия будут сглажены или устранены, но разница внутренних возможностей человека, его развитости непреодолима. Она вызывает неприязнь посредственности к таланту, рождает протест против более совершенного человека. Отсюда необходимость скрывать свой “задумчивый блеск в зрачках” (1,238). Как символ духовности человека появляется образ “блестинки” в глазу. Писатель язвительно оценивает перспективу этого неравенства.

        Предчувствие трагических перспектив цивилизации, критический подход к историческому процессу и человеку рождает отчаяние художника, потребность остановить “оскаленную на пороге действительность”. Писатель считает, что нынешние знания недостаточны для того, чтобы заглянуть в бездны бытия, охватить разумом Вселенную. Тайны мира остаются за гранью разумного и могут быть постигнуты лишь интуитивно, через древние и глубокие связи человека с действительностью и Космосом, через приоткрывающиеся аналогии человеческого состояния и божественного дара. В “Пирамиде” Леонов предстаёт не только как эстет мысли и исследователь процессов сознания. Он и провидец, заглядывающий в сферы ирреального.

        Прогностическая функция романа неотделима от охранительной, призванной предостеречь современников от легкомысленного обращения с даром жизни. Автор стремится “предупредить ближайших потомков о возможном варианте грядущего, чтобы поведением своим не дали ему осуществиться в ещё худшей редакции” (2,293).

        “Пирамида” — не только роман итогов, но и роман поиска, в котором читатель вовлечён в драматический процесс познания, включающий всю гамму состояний (от отчаяния и надежды до горечи откровения). Леонов делает читателя соучастником восхождения на вершину прозрений и вместе с ним переживает открывшиеся бездны. Бесстрашие мысли, способность заглянуть в неизведанное и чуткость души, стремящейся защитить право человека на будущее, — две точки отсчёта в произведении. Безжалостная оценка и милосердие к участи человека образуют диалог авторской позиции.

        Роман Леонова рассчитан на образованного читателя, испытывающего удовольствие от философских поисков автора, многогранности образов, сложности психологических отношений. И потому это — и роман элитарный, обладающий изощрённостью и изысканностью в развитии авторской мысли. В поиске истины писатель балансирует на пределе допустимого, подходит к границе разрушения и превращения мысли в игру сознания, способную оторваться от реальной действительности и обернуться умозрительным экспериментом. Он даёт возможность читателю увидеть широкий спектр возможных вариантов и решений на интеллектуальном уровне. Как “лакомство ума” мысль оправдывает ожидания читателя, ставшего соучастником и единомышленником автора в его исканиях.

         

        4. От наваждения к вестничеству

        Леонов обозначил жанр “Пирамиды” осторожно и скромно: “роман-наваждение”. И до конца произведения представлял всё происходящее как необъяснимое внушение со стороны. Но по сути это роман-откровение, вестничество. И само название его содержит модель мира и перехода в противоположную ипостась. Пирамида — это долгое, медленное восхождение на вершину горы, а затем “скоростной спуск людей с заоблачных вершин” (2,355). Леонов саркастически изображает это возвращение в долину. Символическим знаком самонадеянности человека предстает погребальная эпитафия: “Здесь сотлевают земные боги, раздавленные собственным могуществом” (2,330). Человечество может быть низвергнуто в бездну и вернуться к исходному положению. И это уже не наваждение, а откровение художника.

        Леонов неоднократно подчёркивал, что писатель призван выполнить “задание Неба”, что он — толмач, переводчик того, что ему доверено свыше. По сути, художник чувствовал себя вестником. Смысл этого понятия раскрыт Д.Андреевым в его книге “Роза Мира”: “Вестник — это тот, кто <...> даёт людям почувствовать сквозь образы искусства <...> высшую правду и свет, льющиеся из миров иных. Пророчество и вестничество — понятия близкие, но не совпадающие. Вестник действует только через искусство, пророк может осуществлять свою миссию и другими путями — через устное проповедничество, через религиозную философию, даже через образ всей своей жизни”4.

        Вестник становится средоточием высшей силы, которая реализуется в его творчестве. Притом есть писатели, которым удаётся преодолеть неблагоприятный для них психологический климат своего времени. И тогда они становятся защитниками земной цивилизации, предостерегают её о грядущих опасностях: “их творения — чем дальше к зрелости и старости, тем больше — говорят именно о тех высотах духовности, посланниками которых являлись эти художники, и предупреждают о тех безднах, кои им дано было созерцать и о коих предупреждать было завещано”5.

        В русской литературе XIX века Д.Андреев выделяет двух представителей вестничества: М.Лермонтова и Ф.Достоевского. Судя по философской устремлённости мышления Леонова, его обращённости к тайнам бытия, писатель наделён этим даром. Он проявился уже в раннем творчестве, но высоту и зрелость обрёл в “Пирамиде”. Роман предстаёт в XXI веке как предсказание угроз, которые нависают над человечеством из-за обострения мировых отношений и ужесточения поведения людей.

        В “Пирамиде” наваждение переходило в прозорливость, в живое видение того, что было недоступно окружающим. Леонов становился заложником своего романа, тех сил, которые ввёл в произведение и которые теперь могли влиять и на него самого. Думается, что этот роман стал тайной писателя, его сакральной жизнью. Автор рисковал не только собой, но и своим детищем, точнее его судьбой. Удастся ли его закончить или нет, будет ли он воспринят или отвергнут, повлияет ли на сознание общества, или оно обойдётся без него? И не окажутся ли все усилия безуспешными?

        Тяжкий путь познания, который проходил Леонов, мог обернуться возмездием. И это не могло не тревожить. Отсюда его пытливые вопросы Ванге о том, сможет ли он закончить роман и как это будет сопряжено с его жизнью. Пророческие ответы ясновидящей становились одновременно поддержкой и приговором. Жизнь оставалась для Леонова тайной до последнего дня. Можно было испытывать разочарование в своих прежних представлениях, терять интерес и доверие к человеку, предпочесть пессимизм оптимизму, потому что пессимизм позволяет предусмотрительность и возможность подготовиться к несчастью. Но всё это не отменяет вечного обновления природы и мира, потребности в совершенствовании себя и окружающей реальности. И потому при всех сомнениях и колебаниях, двойственности позиции и компромиссах, при отчаянии и готовности прибегнуть к “кинжальному выпаду”, Леонов оставлял надежду на разрешение проблемы и сохранение чуда жизни.

        В интеллектуальном плане роман представляет собой мистификацию, розыгрыш читателя, вовлечённого в противоречивые искания автора и решения вопроса о будущем России и цивилизации. Роман становится экраном, отражающим нравственные, исторические и духовные проблемы XX века, к которым читатель приобщается как собеседник и соучастник авторской мысли. Мистификация заключена в самом повествовании, в том, что многие важные эпизоды предстают как нереальные, переводятся в разряд наваждения. Так, диалог Вадима Лоскутова с Никанором о национальных вопросах и судьбе России оказывается ловушкой Шатаницкого. Гигантское строительство скульптуры вождя — мистификация корифея, который скопировал технические параметры подобных строек и довёл их до “видения апокалиптического цикла” (2,170).

        Экскурсия Вадима в рукотворный ад призвана показать технологию создания культа личности, рассказать то, как совершалось идолопоклонничество в XX веке, до какого вдохновенного богоборчества может дойти человек, утративший веру в Творца. Цель Шатаницкого — дискредитировать человека, показать его отступничество от Создателя. Коварство дьявольской козни осуществляется и помощью мистификации с лагерем ГУЛага. В сюжетном плане ситуация с котлованом и гигантская стройка — это обман, совершаемый для ознакомления Вадима с его будущим. По сути же, под видом ловушки автор развёртывает философию рабства, порожденную унижением заключённых. В то же время в созданном мире “Пирамиды” есть то, что несомненно и что сомнительно, что естественно, а что искусственно и нежизненно.

         

        5. Откровение и драма автора

        Заслуга Леонова в том, что он представил в “Пирамиде” судьбу России в XX веке, трагизм революционной доктрины, вызвавшей раскол в стране, отнявшей веру и историческую память. Писатель вскрыл глубинные причины того, как народ, переживший потрясения начала XX века и создавший великую державу, стал свидетелем её краха и унижения в 1990-е годы.

        Автор поднялся к осмыслению философии Бытия, к пониманию двойственности природы человека, его роли и места в столкновении противостоящих сил: Бога и дьявола, добра и зла, духовного и материального. “Философский купол” позволил охватить земное и космическое, связать их в единый процесс эволюции. Никому из свидетелей XX века не удалось так крупно, объёмно и интеллектуально весомо обобщить столетие нашего существования. В этом смысле “Пирамида” — это духовное послание современникам и потомкам.

        Драма же в том, что грандиозный замысел не обрёл законченности духовных исканий и художественных решений. И на то были свои причины. Объективно это и не могло быть осуществлено. В конце XX века начался процесс изменения геополитической картины мира, незримое ослабление однополярного мира. Через 30 лет оно приведёт к прямому противостоянию России коллективному Западу. Писателю не довелось стать свидетелем этого процесса; он не мог предвидеть, что его пророческие наваждения начнут осуществляться так скоро. Высочайшая ответственность за сказанное слово побудила художника быть предельно взвешенным в прогнозах.

        Субъективно же мыслительная работа автора столкнулась с неизбежным ослаблением художественного дара, чувства меры и вкуса. Интеллектуальная насыщенность романа не обретала гармонии с живописными картинами. В самом художественном мышлении писателя происходило смещение его компонентов. Усложнялась и становилась более громоздкой конструкция размышлений, образности, самого повествования. Всё это затрудняло процесс завершения романа, стыковку частей, разделов и новых вставок. Но воля художника была законом для помощников. Леонид Максимович сознавал незавершённость своего произведения и переживал это как личную драму.

        “Пирамида” стала итогом его жизни и творчества. И допустить снижение художественного уровня автор не мог. В то же время боялся упустить нечто важное и насыщал текст всё новыми вставками. А посмотреть со стороны или сверху на то, как это совмещалось с уже сказанным, насколько органично и выигрышно было — не мог. Он не видел текст. И это лишало возможности итоговой правки. Даже прочтение раздела вслух не позволяло заметить просчёты в стыковках и совмещений кусков. И это вызывало мучительную неудовлетворённость автора.

        Драма и в том, что роман не был прочитан и осмыслен поколениями, которые знали советский период и могли соотнести свою жизнь с судьбами персонажей. Для тех же, кто родился на рубеже XXI века и развивался в России с новыми ценностями, “Пирамида” становилась свидетельством прошлого. Если учесть отсутствие воспитания, деградацию образования, падение общей культуры, то понятна недоступность романа современной молодёжи. Ее кумиром по-прежнему остаётся роман М.Булгакова “Мастер и Маргарита”. При кажущейся общности два произведения глубоко различны. Увлекательность и острота сюжета, лёгкость повествования, блистательность изображения свойственны шедевру М.Булгакова. Но сравнивать романы “Мастер и Маргарита” и “Пирамиду” неправомерно. Они находятся в разных весовых категориях.

        Драма писателя состоит и в том, что с возрастом он уходил от принципа “недосказанное действует сильнее”. Подтекст сменялся многовариантностью, дополнительными уточнениями. Терялись ёмкость повествования и лаконизм, доверие читателю, его способности самому оценить недосказанное. Притом Леонов сознавал эту особенность мышления позднего периода, пытался преодолеть её и одновременно оправдать. А.Овчаренко в опубликованных записях приводит следующий разговор с писателем:

        — Затем вы в законченный роман (“Вор”. — В.X.) включили целую главу, в которой Чикилёв читает записную книжку Фирсова, заставляя нас ещё раз прослушать всё то, что мы уже знаем и о блестинке, и о драме Векшина, и о трагедии Маньки Вьюги...

        — В этом состоит личная моя драма. После завершения каждой вещи у меня остаётся много не вошедшего материала, иногда важных мыслей, которые в романе некому сказать. И вот самое дорогое из оставшегося я даю здесь. Даю потому, что главное — в этих добавлениях — квинтэссенция, осмысление. И другой поворот темы. Так, вот так, чуть вот так поворачивается — и вы видите уже с изнанки. Я всегда смотрел на читателя как на соучастника и, веря в него, показываю ему кое-что с изнанки6.

        На позднем этапе Леонов даже решил внести изменения в повесть “Evgenia Ivanovna”. Но, видимо, встретил сопротивление близких и ограничился небольшими вкраплениями, которые не бесспорны, но не смогли нарушить цельность и совершенство повести.

        Стремление Леонова ввести в произведение весь спектр своих мыслей особенно наглядно в “Пирамиде”. Здесь оно сталкивается с чувством меры и вкуса. Желание выразить себя через многие ракурсы мышления становится давлением на читателя, размывает внятность позиции, портит художественное воздействие. Конечно, автор вправе объяснить свои проблемы и просчёты, найти им оправдание. Но это не снимает вопроса о художественной целесообразности и результативности сделанного. Природная рачительность Леонова побуждала его использовать мыслительные процессы по максимуму. А высочайшая требовательность к сказанному слову безжалостно отбраковывала то, что оказывалось несовершенным. Между этими двумя требованиями проходила ежедневная работа с текстом.

        Одно время писатель даже планировал издать роман с приложениями вариантов глав и эпизодов. В этом случае читатель мог бы видеть процесс творчества и направления мысли автора. Для литературоведов такое издание стало бы подарком. Но для рядового читателя это было бы уже испытанием на выживание. Объём произведения увеличился бы ещё на один том. А необходимость держать в сознании 2-3 варианта одного сюжетного события превратила бы текст в ребус. Леонов даже наметил подзаголовок: “История незавершённого романа”. Помощники и близкие убеждали не делать этого, а сконцентрироваться на одном цельном варианте. И это удалось осуществить. Тем не менее в предисловии роман оценен как незавершённая книга.

        Драма и в том, что “Пирамида” дорого досталась автору. Она оплачена не только многолетним творческим напряжением, но и жизненными утратами. За последний период Леонов пережил пожар в доме, потерял жену, перенес тяжёлую операцию, лишился зрения и возможности самому править текст. Писатель словно испытывался на пределе возможного, создавались всё новые препятствия для завершения романа. Но его воля противостояла этим стремлениям и преодолевала их. Другое дело, каких усилий это стоило. Знать это может только он сам. Леонов был сдержан в общении и редко допускал исповедальные признания. Он считал необходимым довести свои наваждения до конца. И неумолимо двигался к поставленной цели. В этом состоял смысл его жизни и самооправдание. И потому безжалостно переступал через свои слабости и сетования помощников. Ему нужен был итог.

        “Пирамида” — это и предвидение новых катастрофических испытаний для России, которые способны снести её с карты мира. Сама возможность подобного сценария была для Леонова убийственной. И она сказалась на ужесточении его позиции от завершения романа до написания предисловия. Напомним, что на последней странице автор посещает старо-федосеевскую обитель, которую снесли и теперь в кострах сжигают остатки мусора. Казалось бы, томительное наваждение должно было схлынуть. Но этого не произошло: “...вместо ожидаемого облегчения овладевал мною непонятный, с примесью отчаянья, страх неизвестности, каким сопровождаются все эпохальные выздоровления — от мечты, от прошлого, от самого себя в том числе” (2, 684).

        Это коварное и двусмысленное признание. Что за выздоровление, в котором нужно отказаться от того, что составляет основу жизни: мечту, память и даже твоё существование? Да ещё с примесью отчаянья? Это “выздоровление” от надежд и иллюзий о будущем? Но тогда это полная безнадёжность и смирение перед судьбой. Писатель сохраняет размытость смысловой сути сказанного. И усугубляет её последними уточнениями. Автор находится на пепелище некрополя и чувствует себя погорельцем. Финал романа пронизан скорбью за порушенную жизнь семьи Лоскутовых и тяжкими предчувствиями.

        Но на том отношение писателя к изображённому не заканчивается. Леонов делает ещё более решительный шаг. Он пишет жёсткое вступление от автора. По сути, это прямое воззвание к современникам. Это предупреждение об опасности, которая надвигается на человечество и грозит ему уничтожением. Если сам роман — это философское раздумье о будущем и его возможных версиях: от надежды до катастрофы, то вступление от автора — это уже почти приговор. В нём говорится о “нарастающей жути уходящего века” (1,6) и “возрастном эпилоге человечества” (1,6). Авторское предисловие — это взгляд на основную мысль романа после его завершения. Писатель констатирует губительность современного развития и трагический исход цивилизации. Остается надеяться на то, что инстинкт самосохранения остановит человечество перед роковым шагом.

         

        6. Мистический аспект

        Данный ракурс не стал предметом изучения и понимания его роли в судьбе романа. Возможно, для этого ещё не наступило время. А, может быть, осторожность исследователей не позволяет обратиться к нему. Но ясно, что события, происходящие в романе, не укладываются в границы реалистического истолкования. А интеллектуальная и духовная наполненность произведения выводит читателей в надличные сферы, приобщение к которым вызывает настороженность и тревогу. Дело в том, что Леонов при всей своей осмотрительности и искусстве компромисса сохранил дерзость мышления и азарт игрока, вступающего в рискованную игру с таинством Бытия. Интерес к надличному сопровождал весь его творческий путь. К этому подводил и Достоевский, который был пожизненным кумиром писателя.

        Рецензенты раннего творчества Леонова, включающего поэму “Сказание о Калафате” (1916), рассказы “Бурыга” (1922), “Гибель Егорушки” (1922) идр., отмечали неустоявшееся мировоззрение, полное мистических и психологических переживаний. Но известный критик А.Воронский оспорил это суждение: “Многие считают Леонова мистиком. Это едва ли так. Художественное нутро у Леонова совершенно языческое, земное... В основе творчество Леонова реалистично и питается языческой любовью к жизни. Леонов любит жизнь, как она есть, в её данности...” (“Красная новь”. 1924. Кн. 3. С. 303).

        Творчество Леонова последнего периода побудило интерес к этой теме. В.Десятников обращает внимание на необыкновенную эрудицию Леонова в области мифологии: “Особый интерес он проявлял к мифологии астральной. Намёки, упоминания, а то и прямые указания на существующие связи между расположением небесных светил и историческими событиями, судьбами людей и народов встречаются во многих его произведениях — от ранних стихов и до итоговой “Пирамиды”. Само название романа конечно же, не случайно — это символ, знак, который во всей полноте не может быть расшифрован без учёта сложного мировосприятия автора”7.

        В.Десятников прямо говорит о “творческом мистицизме” Леонова, “восходящем ещё к гимназическим годам, когда он — начинающий поэт — участвовал в спиритических сеансах, занимался “блюдцеверчением”. Впрочем, и в зрелые годы Леонов непременно проявлял интерес к самому что ни на есть “иррациональному” и даже вывел ёмкую формулу: в непознанном всё возможно”8.

        Восхождение на вершину неизведанного побуждало заглянуть за пределы доступного. А может быть, в преклонном возрасте художнику открывались перспективы, недоступные ранее? Как бы то ни было, Леонова влекли тайны непостижимого, и он стремился приобщиться к ним научно, интуитивно, в творческом воображении. И это не могло проходить бесследно. “Пирамида” вовлекалась в пространство борьбы Бога и дьявола, добра и зла, надежды и отчаяния. В этом романе автор обрёл свободу мысли, простор для масштабных обобщений, прозорливость взгляда. Но, одновременно, талант угасал, и каждая страница доставалась всё более тяжкими усилиями. Автор сознавал это и делал горькие признания.

        В “Пирамиде” писатель не ограничился мифологией, а попытался дать философское обоснование природы человека и его положения в системе противостоящих сил. Леонов ввёл в качестве персонажей командировочного ангела, резидента дьявола на Руси Шатаницкого, представил картины грядущей катастрофы цивилизации и обратной эволюции человечества. Сфера надличного использована им в художественных целях наравне с конкретно-исторической реальностью. Это наполнило роман интеллектуальным содержанием, укрупнило масштаб изображения, создало “философский купол”. Вхождение в закрытую область таило опасность. И это тревожило автора. Расплата за дерзость могла коснуться не только личной жизни и завершения романа, но и судьбы изданного произведения. Беспокоило стремление умом постичь Бога, его суровость по отношению к людям.

        Вообще отношение Леонова к церкви было двойственным. С одной стороны, он воспринимал веру как краеугольный камень православия и единства русского народа. С другой — не желал отказываться от права на самостоятельное мышление. Леонов видел в вере духовную опору, и, одновременно, испытывал чувство богооставленности и внутреннего протеста.

        Скептический ум Леонова не приемлет идеализации текущей или духовной жизни. А ирония бесстрашно вскрывает фальшь или двуличность, срывает любые маски. З.Прилепин убедительно показывает это на изображении монахов в прозе писателя9. Леонов остается трезвым реалистом и по отношению к вере и церкви. Он сохраняет за собой право ставить под сомнение любые догмы и пристрастия. В этом проявляется народный прагматизм и бесстрашие сознания, готовность в поиске истины идти до конца. Уместно это или неорганично в области веры — вопрос отдельный. Но явно, что Леонов не склонен к смирению и безропотности. Он осуждает слабость человеческого духа и, одновременно, встаёт на защиту его от гнева свыше.

        Противоречивость данной позиции проявилась в “Пирамиде”, стала предметом обсуждения и испытания. Более того, она вызвала рискованную игру автора с крамольными вопросами, обращёнными к Создателю: об уходе людей от Христа и предпочтении материального мира духовному. По крупному счёту “Пирамида” — это свидетельство разочарования автора в человеке и предостережение о возмездии, которое может ожидать людей впереди.

        Автор “Пирамиды” сознавал, что в романе возникло смещение первоначального замысла, и даже констатировал это: “В новом романе я хотел ударить по атеистам, а замахнулся на Бога”. Это дало основание А.Любомудрову обозначить суть “Пирамиды” как “Бунт против Творца”. Так это или нет — вопрос отдельный. Но то, что писатель ставил дерзкие вопросы, позволял себе критические суждения — это несомненно.

        Тема дьявольского искушения людей развёрнута и через судьбы двух женщин: скромной Дуни Лоскутовой и амбициозной Юлии Бамбалски. Дуня — девушка не от мира сего. Она погружена во внутренние переживания. В силу своей душевности становится покровительницей ангела. А Юлия Бамбалски предстает хищной искусительницей, способной привлечь к себе не только циничного и умного кинорежиссёра Сорокина, но и ангела. Духовное и материальное сталкиваются в борьбе за души людей и сохранение хотя бы некоего паритета. Но дьявольское начало доминирует, берёт под контроль всё, что происходит в столице.

        Создаётся впечатление, что сатанинские силы стремятся запутать и автора романа, увести его в катакомбы вариантов, превратить произведение в ребус, недоступный для читателя. Они искушают автора художественными приёмами, которые осложняют повествование. Многовариантность авторской позиции, неорганичность совмещения условного и реального, перегруженность размышлениями, философскими диалогами, разрозненность крупных картин способны охладить интерес к роману.

        Есть вещи, которые не укладываются в сознании и не получают вразумительного объяснения. Как мог Леонов в 92 года помнить роман “Пирамида” объёмом в полторы тысячи страниц машинописного текста? Знать подробно его структуру, последовательность частей, глав, содержание разделов, воспроизводить в памяти целые страницы? Ведь ему никто не зачитывал эпизод, который он правил с помощником. Эпизод удерживался в памяти автора, он знал его текст со всеми знаками препинания. А выправленный вариант оставался в его сознании так чётко, что писатель мог вернуться к нему через пять-шесть дней, когда работа уже шла над другим материалом. Можно допустить, что потеря зрения обострила способность запоминать и удерживать текст до тех пор, пока он не будет доведён до некоего совершенства. Но это может касаться небольшого объёма в 2-3 страницы, но не в 5-6. А ведь в работе над романом доделывались фрагменты в десяток страниц, которые приходилось держать в памяти. Притом эта способность сохранялась на протяжении длительного времени: последних 3–5 лет, вплоть до сдачи романа в печать.

        Леонова интересовали явления, выходящие за границы объяснимого: тайны Бытия, судьба России и человечества. В поисках ответа он общался с учёными, богословами. Знаком был с известным гипнотизёром Вольфом Мессингом, который встречался со Сталиным и назвал ему срок окончания II Мировой войны. Писатель пытался понять способности ясновидящей Ванги, несколько раз встречался с ней, передавал вопросы через знакомых. Ванга сообщила о том, что роман выйдет в двух книгах, чем озадачила автора. Она намекнула о смерти жены, а позднее и писателя: “Издашь роман и умрёшь”. Леонов воспринял это как весть свыше. И она подтвердилась. Роман вышел к 95-летию Л.Леонова 31 мая 1994 года. А 8 августа писатель скончался во сне. Факты, которые напоминала писателю ясновидящая, вызывали у него недоумение: как она могла знать это? Таинства жизни и способность постигать их оставались для Леонова необъяснимы.

         

        7. “Логарифмирование прозы” (Л.Леонов): беседа с писателем

        Длительное пребывание рядом с классиком при создании новых глав и вставок к роману “Пирамида” не могло обойтись без личного общения, обмена мнениями по литературным и общественным событиям, которыми был насыщен период 1990–1992-х годов. Тревожные новости шли беспрерывно, и я мог слышать их оценки. Более того, в отшельнической жизни Леонова накапливалась потребность выговориться, многое объяснить и передать читателям. Наступила пора подведения итогов, напряжение было огромное.

        По одной ему известной логике писатель мог снять готовые страницы или вообще отказаться от сюжетного хода, на который было затрачено немало усилий. Так случилось с первоначальным вариантом авторского предисловия к “Пирамиде”. На моих глазах рождался эскиз этого вступления. Создавался образ часовщика, окружённого старинными часами и размышляющего о беге времени. Вначале были отдельные фразы, фрагменты образа, какие-то детали, которые должны были соединиться в единое целое. Образ часовщика держал писателя в плену несколько дней. Он подступал к нему с разных сторон, надиктовывал с десяток эскизов, но сквозная идея, способная стать стержнем вступления, никак не вырисовывалась. В конце концов, раздосадованный тем, что много времени потрачено впустую, он решительно заявил: “Отложим в сторону. Займёмся центральным эпизодом”. Возникший в его воображении замысел предисловия не получил продолжения. В тексте изданного романа дано иное вступление, выполненное в жанре обращения к потомкам. Оно жёстко и сурово по тону.

        Напряжённая работа над романом не могла быть идеальной и безоблачной. Помощник — не механический исполнитель, а соучастник мучительного процесса; он неизбежно наблюдает за тем, как реализуется замысел, насколько органично соединяются новые страницы с уже подготовленным массивом текста. Он также заинтересован в успехе дела, в том, чтобы текст был литым, написанным как бы на одном дыхании, без перебоев, неточных стыковок и стилистических просчетов.

        У нас возникали ситуации, когда я внутренне был не согласен с автором и пытался обратить его внимание на примеры несоответствия, затянутости, разностильности повествования, на варьирование одного мотива или мысли. Возникали и более серьезные разногласия, как это произошло с новым эпилогом романа “Вор”.

        Был случай, когда мы несколько часов находились в разных комнатах, чтобы “остыть” и подумать, как выйти из возникшей конфликтной ситуации. Я готов был к худшему — прекратить работу, потому что на моих глазах, как мне казалось, происходило вторжение в роман, не согласующееся с его содержанием и общей тональностью. Мы оба готовы были расплакаться от обиды. Леонов за то, что я не проникаюсь его художественным решением и сопротивляюсь ему, я — за то, что происходило волюнтаристское изменение текста романа. Неожиданный звонок из дома и прозвучавшие затем разумные доводы вернули меня к смиренному исполнению своих обязанностей. После возникшего перерыва Леонид Максимович был собран и целенаправлен, рабочий день завершился результативно. И это было лучшей наградой усилиям автора.

        Понятно, что решение писателя должно быть законом для помощника, так как он видит произведение в целом и чувствует его как своё творение. Личное мнение помощника не может и не должно влиять на саму работу. Время торопило и требовало продвижения вперёд, а не “кружения” на одной сцене или главе. И художник спешил воплотить свой замысел, стремясь не поступиться качеством сделанного.

        Каждодневную подготовку романа иногда нарушали встречи со специалистами, исследователями его творчества, критиками. К нечастым беседам с исследователями Леонов относился ответственно, как к значительному для него событию, когда требовалась полная отдача. Как-то он предупредил меня, что на следующее утро запланирован разговор с аспиранткой, которая пишет диссертацию по его ранней прозе. “Вам придется часа полтора поработать одному, пока я не освобожусь”, — заметил он. Утром я застал писателя уже подготовленным к встрече: в парадной рубашке при галстуке, в знакомой жилетке; он был собран, напряжён и нетерпеливо ожидал появления гостьи, готовый высказать своё неодобрение задержкой. Через минуту раздался звонок, и Леонов торопливой походкой направился встретить аспирантку. Я ушёл в рабочую комнату переписывать текст, продиктованный вчера вечером. Часа через полтора он появился в комнате, и мы начали запись новых фрагментов. Я ни о чём не спрашивал, а он не считал необходимым вводить меня в курс состоявшегося разговора. Это была его другая творческая деятельность, прямо не связанная с основным делом. И он не соотносил их и не комментировал.

        При всей своей импульсивности и горячности Леонид Максимович был закрытым человеком, сформированным суровой реальностью советской эпохи. Он знал себе цену и умел сохранять дистанцию в отношениях, знал, чем может обернуться откровенность, и предпочитал корректность излишнему сближению. Но главное — он был в работе, и всё постороннее, отвлекающее отводилось в сторону без сожаления. Вечером после 18.00 допускал разговоры о том, что происходит в Москве, какие события тревожат людей, что делается в руководстве страной. Писатель слушал по радиоприемнику аналитические обзоры из-за рубежа, узнавал новости по телевидению, общался по телефону с близкими людьми; всё это давало новые импульсы его мысли, проецировалось на картины, сцены, диалоги, которые завтра должен был создавать.

        Иногда Леонов проводил в своём рабочем кабинете консультации с приглашёнными учёными, деятелями культуры, чтобы уточнить вопросы, возникшие в ходе подготовки романа. Беседы эти проходили с глазу на глаз, и никто к ним не допускался. Писатель не разрешал отвлекать его во время доверительного разговора. Как-то у него состоялась беседа с двумя специалистами по античной литературе. До меня доносились голоса оживлённого разговора, эмоциональные реплики. Часа через полтора я услышал, как две женщины вышли из рабочего кабинета и стали просить разрешить записать хотя бы последний этап разговора, не говоря уже о том, чтобы включить принесённый диктофон. Леонид Максимович деликатно, но твёрдо отказал: “Я прошу не записывать наш разговор. Смысл его можете передать”. Надо было видеть огорчение собеседниц, готовых расплакаться от досады: “Такой материал пропадает! Вы же говорили очень интересные вещи. И ваши версии неожиданны”, — сетовали они обескураженно. Писатель извинился за неуступчивость, но решения не изменил.

        Наверное, из любого правила есть исключения, и бывали ситуации, когда Леонид Максимович допускал записи таких бесед. После некоторых колебаний я попросил его ответить на ряд вопросов и разрешить записать это интервью на магнитофон. На рабочем столе, за которым проходила подготовка материалов к роману, стоял мой магнитофончик, на который записывались тексты, диктуемые писателем; затем письменные записи проверялись записями кассеты. Леонид Максимович задумался. Я уточнил, что меня интересует художественное мышление писателя, то, как он сам понимает его природу и основные компоненты; взгляд художника изнутри. “Хорошо, — заметил он, — давайте завтра с утра”.

        Так появилось данное интервью.

         

        — Леонид Максимович! Над новым романом Вы работаете уже 40 лет и всё же не уверены, что его удастся закончить. Чем это вызвано: масштабностью замысла, сопротивлением материала или нежеланием расстаться со своим детищем?

        — Творчество художника — длительное маниакальное состояние. Оно похоже на беременность. Это — деталь, которая сверлит дыру, держит тебя... И у Пушкина вещь вырастает из эпизода. Период откровений, открытий похож на то, как в лупу видится образование кристалла йода. Кристаллы обрастают и принимают определенную форму... Любопытно, что тема, которой я занимаюсь сейчас, была сделана еще в 1970-е годы. Жена говорила тогда, что роман надо печатать. Роман был готов как здание, но не хватало купола ведущей идеи. Идея была создана, но она была незначительной, малокрупной.

        Эпоха, которую мы сейчас переживаем, сложная. Это один из эпизодов развития, значение которого будет вырастать. Все экспоненты бегут вверх с опасной скоростью: испытание ядерного оружия, загрязнение природы, нравы, старение. Сложность ситуации в переходности рубежа, за которым должна начаться духовность, а мы всё ещё стоим на пороге материальной цивилизации. Она пока не переросла в духовную.

        Та работа, которая пошла после первой редакции нового романа, стала усложняться, уплотняться до такой степени, что начали появляться новые связи между героями и событиями, и эти связи — откровения по поводу темы для меня очень значительны. Но какое они будут оказывать влияние на судьбы героев, не знаю...

        — В Ваших произведениях большое значение приобретает ирония автора над героями и ирония самих персонажей. Она служит “диалектической ловушкой”, в которую попадает любое ограниченное, самодовольное представление. Вы — ироник по природе, надсмехаетесь над самоуверенностью человека, его убеждением, что он знает истину в последней инстанции. Мне кажется, что Ваша ирония выполняет роль интеллектуальной оппозиции, служит инструментом для снятия любой окостенелости. Вы подчёркиваете неокончательность всего, что происходит в мире. А как Вы сами оцениваете это качество своего мировоззрения?

        — Ирония — это способ мышления, это линза. Сейчас пала у авторов интеллектуальность, слаба мыслительная часть. Они пишут обыденные вещи, но уходят главные события. Сегодня возникает непосильная тема. По широте она равна небосводу, а по значению — Апокалипсису. Вот такого уровня должен быть замысел. Но авторы упускают эти вещи. Мир всё усложняется, так, что я не могу уже читать Вальтера Скотта. И нельзя писать, как Чарльз Диккенс... Литература уже прошла этот путь. Сейчас происходит логарифмирование прозы. У меня в пьесах люди не здороваются, встречаясь, потому что некогда. Обычные фразы должны включать главные мысли. Произведение должно быть насыщено смыслом. Нельзя давать фразу без нагрузки. В нагрузку входят реплика, отдельное слово. И нагрузка должна быть внутри фразы. Это её ритм. Как латынь: краткость и ёмкость. Как у Александра Блока (стихотворение про надгробные плиты). Такая ёмкость и есть образ. Примеры такой образности вы найдёте в народной речи. Вот диалог двух людей:

        — Да, я плачу много.

        — А что же ты плачешь?

        — Годы идут. Пора на гроб доски воровать...

        Такая ёмкость требуется сегодня. Автор пишет вещи, надеясь на оплату. Но нельзя писать для этого.

        Ирония — это показ предмета в определённой позиции. Это тоже оттенок, но оттенок действующий, активный. Допустим, я говорю студентам: “Я был в Париже”. Называю Нотр-Дам де Пари, Сену, Пантеон и упоминаю Фоли Бурже. Это вольное шоу, где танцуют двенадцать голых дам и где возникают вредные эмоции. И если я отметил эту деталь, значит, я уже наложил на вас отпечаток своей личности. Пятно-слово может окрасить всю страницу. Иногда так бывает: фраза кристаллизует весь смысл образа, и понимаешь, какова его внутренняя конструкция...

        (Эту мысль Л.М.Леонов подтверждает примером со шляпой Стратонова из повести “Еvgeniа Ivаnоvnа”. Деталь обнажает то, что потребовало бы развернутого авторского описания.)

        Во время беседы Стратонов обращается к Евгении Ивановне по имени “Женни”. Она оскорблена этой фамильярностью, даёт ему пощечину. Она говорит, что даже муж и тот не всегда называет её этим именем. Евгения Ивановна как бы предлагает ему: давайте играть в приличную игру. Стратонов идёт с ней (а это авторский ход): “Я пойду, но только не как бывший муж, а как гид... Хорошо, будем играть: я — гид, а Вы — богатая дама”. Но для этого нужен какой-то знак: мундир, эполеты. Взяли шляпу. Стратонов ищет её и не видит. На ней толстым задом сидит грузин. Гид смущен и растерян. Он расправляет её, чтобы вернуть себе официальное положение. От этой шляпы можно вывести все конструктивные детали. Этот приём важен для литературы. Он должен войти в литературу будущего...

        Роман в 30–50 листов должен нести большую нагрузку. А вот с мышлением как раз сегодня очень плох.

        — Чего, по-Вашему, не хватает современной литературе? В чём её уязвимость?

        — Писателям не хватает ёмкости. Они мало думают о том, что за деньги, истраченные на книгу, читатель мог бы купить жизненно необходимые вещи... У нас много хороших авторов: Астафьев, Солженицын, Распутин, Белов... Но ёмкости-то не хватает, а от неё всё и зависит. Если читатель покупает книжки, у меня приятная физиономия: купил — значит верит. И если я на первых 15 страницах использую 80% его внимания, то он не дочитает её до конца. Автор должен думать о горючем, которого хватило бы для всего романа. Лекция Вихрова не могла быть в начале романа. Она должна быть в середине как объяснение самых важных вещей... Но все эти правила приходят во время работы...

        Сегодня должна быть другая технология писания. В романе “Вор” я косолапо, неумело говорил о кинофикации литературы в будущем. В ней будут другие меры, другие химические соединения. В романе была лексика с двойным ироническим смыслом. Ирония — это не только отношение, но и способ показать предмет с других сторон... Ирония переходит в самоиронию. Дело в том, что “Вор” был задуман как постепенная расшифровка героя. Первая редакция — это начальная расшифровка. Уже во второй редакции содержалась окончательная расшифровка “Вора”. Суд над Векшиным, если бы сделал его не вором, был бы невозможен. Мне бы голову оторвали. Киршон — помощник Авербаха на... съезде партии сказал: “Попутчики могут быть разными. От нас требуют оттенков. А лучше поставить к стенке”. “Вор” — это не только зеркало в зеркале, а и растянутость, новое временное измерение. Это сооружение более сложной архитектуры.

        Если произведение верно сконструировано, оно выдержит нагрузку. Его можно кидать в Ниагару, в Октябрьскую революцию, оно выживет... В статье “Талант и труд” есть фраза: “Всегда можно сделать лучше”. Каждый чистый лист бумаги — потенциально гениальное произведение. Когда автор берёт тему, над которой трудился 25 лет, она кажется ему идеальной. Но выдержит ли она испытание временем? Ведь автор делает вещь не для всех, а для себя самого. Он всё знает. Произведение — это потребность посмотреть на себя в зеркало. И когда мастер делает это для себя, он делает честно, не приукрашивая. Я мог бы написать злую статью на эту тему, но я кормлюсь этим, любой автор меньше темы... Тема огромнее и больше. Она заключает в себе элементы, которые не исчерпываются временем.

        — В Ваших произведениях есть устойчивые сквозные символы. Вы их сознательно вводите и повторяете или это происходит помимо Вашей воли?

        — Есть ключевые образы — символы произведения. Они — основные инструменты идеи. Это те простые листы, из которых извлекается монумент. Но есть сквозные идеи в самом авторе, они становятся символами его творчества. Мои идеи заложены в раннем творчестве. Оттуда проистекает всё, что потом будет развёрнуто в большой форме. В “Бурыге” заложены все основные темы: лес, нечисть, цирк, какие-то генетические образы. Это происходит, может быть, потому, что у автора есть главное произведение, а остальные служат подготовкой, пробой пера. А каков взнос художника: грамм или пуд, пчелиный или большой — решит будущее.

        Есть идеи, которые приходят подсознательно, автор их не замечает. Это то, что лежит на письменном столе и что постоянно повторяется.

        На протяжении 25 лет основные идеи могут претерпеть существенные изменения. Произошла чудовищная перестройка за длительный период работы. Меняется психологическая конструкция... Построить торговые ряды в купол Христа Спасителя очень трудно. Это длительный период. Возникла другая лексика. Как хвоя спадает через четыре года, так и лексика меняется. Появляется другой ключ. Я не могу точно влезть в рамку прежней конструкции. Поэтому вместо того, чтобы править готовые листы, я пишу заново. Войти с правкой в уже готовую редакцию романа так же трудно, как и вшить капилляры. Чтобы вписать новые варианты в роман, надо срастить всё: кости, нервы, кровеносные сосуды... “Спираль” была написана по свежей памяти, а в “Мироздании по Дымкову” есть сборные элементы.

        Беда нашей литературы в том, что она пережила жуткие лагерные эпизоды. Сейчас она описывает эпизоды страшные, о которых и говорить нельзя. Бог этого не любит... Лагерные зверства и насилия можно изобразить, но это не даёт объяснения того, почему и как это произошло. Важен переход во второй регистр. Битва идей кончается, и остаётся отцеженный порядок идей. Нужно обобщение, а оно даётся мышлением. Это не значит дать ответы, но значит найти математическую формулу явления.

        — Как Вы относитесь к сегодняшнему религиозному возрождению?

        — Я считаю, что две вещи спасут нас: Россия и Бог...

        — Вы не считаете, что воинствующий атеизм способствовал нынешней потребности в вере?

        — С Богом у русских отношение сложное. Символ Достоевского, когда мужики расстреливают причастие из ружья — надуманный образ. Есть не только действительная вера, но и действительное неверие, отступничество. Я предсказывал возрождение религии к 2000 году, а началось это раньше... Доктрина не спасёт.

        В “Литературной газете” к юбилею опубликована моя статья “Вслух о запретном”, в которую внесены существенные поправки. У меня было сказано, что мы можем говорить спокойно “после некоторой неизбежной рокировки”. Эта фраза, как и другая (“директивные умиротворения”), была убрана.

        — Скажите, как влияла на Вас реальность 30–50-х годов?

        — Если в воздухе есть радий, то он будет и в вашем организме... Я переболел болезнями своего времени, и вершиной моей веры был роман “Дорога на Океан”. Тогда я просто многого не знал. Но мысль преодолевала ограниченность времени. Один критик как-то сказал: “У вас отрицательные герои — многие положительные”... Они имеют свою судьбу и свою позицию в жизни. Когда в “Нашествии” Фаюнину говорят, что скоро Москву возьмут, он возражает: за Москвой-то ещё Волга, а там Урал, а ещё дальше — Сибирь. Россия — такой пирог, что его не съесть. Он говорит нормальные вещи для русского человека... Православное живёт до сих пор.

        Жан-Батист Грез рисовал дамские головки. Он заболел и сидел в психушке. Ему дали страшные ядовитые краски: лимонно-жёлтые, берлинская лазурь, синяя, и он такими красками рисовал свои головки... Я пишу тем, что у меня под рукой: дерево, металл, кость...

        Давление времени было тяжким. Я помню страшный эпизод. В 1931 году был на обеде у Горького. Мы возвращались вместе из Италии. Я пришёл посмотреть у него новые книги. Горький разговаривал со Сталиным, предложил остаться обедать. За обедом были Горький, Сталин, Ворошилов, летчик Чухновский, Бухарин, хозяйка, я. Бухарин был тогда уже подмоченный. Они шумно разговаривали, как бывает при первом сближении. Я сел подальше. Тогда я был секретарём Союза писателей. В стороне тихо разговаривал с кем-то. Ворошилов спросил, какие книги вышли сейчас. Я назвал Всеволода Иванова (не знал, что его уже клюют). И вдруг Сталин, отключившись от своей беседы, с другого конца стола спрашивает: “А что, Всеволод Иванов совсем исписался?”. Я стал его защищать. Тут Горький остановил меня, посмотрел и сказал фразу очень высокого значения обо мне. Сталин откинулся и секунд сорок пристально смотрел на меня не мигая... В конце 30-х годов погибли Бабель, Весёлый, Зазубрин, Буданцев... Моя судьба могла быть такой же, но раз Горький дал такую репутацию, Сталин решил: не нужно его истреблять. У меня началась странная полоса. В течение десяти лет мои вещи ругали: “Скутаревский”, “Дорога на Океан”, “Метель”. Обругали, орден дали, снова обругали... “Метель” была запрещена. Мотивировка за подписью Молотова: запретить как злостно клеветническую и антиреволюционную вещь... Мы две недели не спали. Ждали ночных гостей.

        Потом агитпроп: нужно срочно написать статью о вожде. Я отказался. Мне сказали: “Молчи, садись и пиши”. Когда рассказал эту историю Кафтанову, он сказал: “Не расстраивайтесь”. В эти дни Берия сказал о Капице: “Надо его убрать”. Сталин ответил: “Можешь его снять, но не трогай”. Тогда Берия: “Вот ещё странная фигура — Леонов; надо поскрести”. Сталин сказал: “Не трогай, но можешь поскрести”. А через два дня в “Правде” появилась моя статья о Сталине.

        Время было тяжёлое. Но я обходил слова “коммунист”, “советская власть”...

        — Не способствовала ли действительность 30–50-х годов развитию эзопова языка?

        Эзоповым языком я не занимался. Есть разные способы изображения. Можно нарисовать графин. Но я могу показать, как от него солнце прервалось, как вода пролилась. Образ можно показать и косвенно. Почему Поля ненавидит отца? Почему Елена Ивановна боится людей в длинных шинелях? Есть латинская поговорка: “Sapienti sat” — “Мудрому достаточно”. Три вещи:”Evgenia Ivanovna”, “Нашествие”, “Метель” отражают один и тот же период: “как мне вести себя, если отечество стреляет в меня в упор?” Евгения Ивановна умирает. Федор Таланов принимает смерть, несмотря на обиду. Это отражается комплексно. Но я хотел перевести это в другой регистр. И то Молотов, когда посмотрел повесть “Evgenia Ivanovna”, сказал: “Почему Евгения Ивановна написана иностранными буквами?.. Это белогвардейская вещь”.

        — В “Русском лесе” наиболее полно выражено Ваше отношение к России, её истории, судьбе? И передано это в основном через Вихрова. Насколько его представления соответствуют Вашим?

        — Не нужно идеализировать Вихрова. Он — хромой, лесник. Он — немой народ. С ним много не поговоришь. Они (Вихровы. — В.Х.) совершают подвиг: закладывают лес, который взрослыми не увидят. Специальность есть специальность. Они живут своим трудом, про себя несут все беды. Аккуратно затворяют дверь за собой в конце жизни. Вихров — это тихий подвиг. Но Вихров — не абсолютная фигура для поколения. С Вихрова я писал всю свою судьбу. Когда вышел “Русский лес”, в Союзе писателей ругали его три дня. Константин Паустовский устроил погром. Нанял Степана Злобина, не пойму, как он пошёл на это...

        Как-то в Переделкино Иван Стаднюк пригласил в гости: “Приходите. У меня Молотов будет”. Гостей — человек 8, и говорил всё время один грузин. Я сказал: “Пессимизм прогрессивнее и умнее оптимизма, потому что он заставляет думать о будущем. А у русских оптимизм — это авось”. А Молотов твердил одно: “Оптимизм прогрессивнее”.

        — Считаете ли Вы, что духовная субстанция существует наравне с реальным миром?

        — Мы судим о мире по 220 координатам, а их миллиарды. Мы упрощаем Бога в нашем сознании, чтобы понять его. Мир устроен сложно.

        По Ванге видно, что она разговаривает с мёртвыми. Когда Вангу спрашивают, как она общается с ними, она отвечает: “Так вот они, рядом со мной”. Ванга видит смежный с нами мир. Это трудно понять, но это должно помочь человеку делать более крупные выводы по обобщению жизни.

        — “Духовное” в его истинном значении — это поклонение Святому духу. Сейчас мы часто употребляем это понятие. Не искажаем ли мы его подлинный смысл?

        Искажение есть. Надо изучать Нагорные проповеди, заповеди и знать их. Но ощущение Бога родится не из познания Святого духа. Это удел одиноких монахов, это подвиг веры. Может случиться такая судьба, когда человечеству некуда будет обращаться кроме Бога. В последний момент, когда всё будет объято пламенем, человек обратится к Творцу... Я думаю, к середине XXI века произойдут суровые вещи. Боюсь ошибиться, но у меня такое предчувствие... Сейчас возникает общая потребность самоочищения.

        Буду ли я понятен читателю в новом романе? Сложность в том, что в романе много персонажей, есть конструктивные пассажи, переделки. Очень хочется сделать эту вещь и самому прочесть. Но боюсь... Жена никогда не давала мне корректуру, проверяла сама. Я мог всю её перечиркать. Удовольствие одно — чёрная трудная работа. Это постоянный поиск внутренней ритмики, интонации, фразы.

        Писательство — кропотливое искусство. Без корректуры нельзя. Только в гранках видна вещь целиком. Когда я бреюсь, мне нужно маленькое зеркало. Когда я выхожу на сцену, я должен видеть себя в полный рост. Только в гранках я вижу себя в полный рост. Черновики Льва Толстого кишат правкой, ничего не разберёшь. Сейчас это не умеют...

        Моя работа более 20 лет лежит на столе. Держит меня в лапах, в зубах. До завершения далеко, вряд ли кончу при жизни. Если она будет печататься, то отрывочно...

        *   *   *

        Это интервью дано писателем, который перешел 90-летний рубеж и продолжал целенаправленно, без скидок на возраст, работать над завершением романа. Возможно, в отдельные детали событий, о которых он говорит, могли вкрасться неточности, хотя память Леонова удивляла всех, кому доводилось общаться с ним в это время. Художник не щадил себя сам и не позволял это делать другим. В профессиональном деле он требовал полной отдачи, и лучшим примером были его организованность и работоспособность.

        Суждения и оценки, высказанные в интервью, — серьёзны и значительны. Они покоряют философским подходом, пониманием механики творческого процесса и тех компонентов, из которых формируется индивидуальность художника. В признаниях Леонова виден масштаб его личности, взыскательный взгляд на себя как сочинителя и высота предъявляемых требований.

        К концу мая 1992 года мне предстояло решить: остаться ли дальше помощником писателя в пределах целого года или вернуться в университет. Я являлся деканом филологического факультета и отсутствовал почти всё учебное время. А ситуация была непростой. Из большого факультета недавно выделился факультет башкирской филологии. Возникли вопросы разделения помещений, перспективы специальностей и кафедр. Впереди госэкзамены и приём студентов. Всё это требовало моего присутствия на рабочем месте. После телефонного разговора с ректором убедился, что должен вернуться: пренебречь доверием коллег было недопустимо. Я сообщил о решении своему куратору академику Е.Челышеву и писателю.

        Конечно, было видно, что Леонид Максимович озабочен тем, что стабильная работа могла прерваться и надолго. Впереди — три летних месяца. Москвичи уйдут в отпуска. Писатель думал о том, кто может принять эстафету, и предпринимал поиски. Как-то в разговоре я напомнил ему об Ольге Овчаренко: хорошо знакомы, живёт недалеко, работает в ИМЛИ. “Она занята диссертацией. Ей некогда”, — заметил Леонид Максимович. Тем не менее он не терял из виду эту возможность.

        Осенью 1992 года состоялась встреча писателя с издателем Петром Алёшкиным, и вопрос о подготовке романа к изданию вышел на практический уровень. Как это происходило, рассказано в воспоминаниях новых помощников.

        Чтобы творческий процесс не прерывался надолго, писатель привлекал литературных критиков, работников издательств и тех, кто входил в его ближайший круг. Надо быть признательными помощникам Леонида Максимовича, которые добились опубликования романа, помогли преодолеть уже непосильные для него финансовые, технические и организационные препятствия. В результате их усилий роман был опубликован вначале в трёх специальных выпусках журнала “Наш современник” (1994), а затем вышел в двух томах в издательстве “Голос” (1994).

        Сам факт издания “Пирамиды” скрасил одиночество и отчаяние художника, чувство невыполненности долга перед современниками. Он явился посильным утешением перед завершением земного пути.

        Сегодня необходимо помочь новым поколениям воспринять этот роман. Для этого нужна профессиональная редакторская правка текста, освобождение его от повторов, нелогичных стыковок. Неоценимую помощь окажут историко-литературные комментарии упоминаемых личностей, ситуаций, мифологических сведений. Конечно, в идеале желательно академическое издание романа с обстоятельной историей создания и подробными комментариями. Эта большая работа доступна только профессиональному коллективу. Но она способна привлечь большее число читателей, донести до современников прозорливость и глубину раздумий автора.

        Леонов как-то заметил, что его роман даст работу многим и надолго. Сегодня это предвидение автора подтверждается. Важно, чтобы оно было осуществлено своевременно и профессионально.

         

        8. Последняя встреча

        В 1994 году мне довелось встретиться с Л.Леоновым в день его рождения. Я находился в командировке в Москве, позвонил Наталии Леонидовне, чтобы узнать о состоянии писателя. Она пригласила навестить их: Леонид Максимович был отпущен из больницы на юбилейные дни. В назначенное время я пришёл. Леонид Максимович в праздничном виде, в тёмных очках был оживлён, но выглядел сильно похудевшим и усталым. Немногочисленные гости вначале зашли в его рабочий кабинет, чтобы поприсутствовать на знаковой церемонии. Один из них сообщил, что из типографии прислали сигнальный экземпляр двухтомного романа “Пирамида”, чтобы вручить автору в день рождения. Два объёмных тома в чёрный обложке с золотистым тиснением были преподнесены и переданы в руки стоящего писателя. Он подержал их, перекрестил, поднял, вдохнул запах типографской краски. Затем опустил, погладил обложку и осторожно положил на письменный стол. Итоговый труд его жизни увидел свет. Издание “Пирамиды” стало лучшим подарком к его 95-летию.

        Затем нас пригласили в гостиную за праздничный стол. Леонид Максимович, сидя в кресле, стал делиться воспоминаниями. Он сознавал, что это, возможно, последние встречи с близкими людьми, и нужно сказать то, что наболело в его сознании и памяти: Горький, Сталин, трагедия революции и гражданской войны, крушение страны. Эти темы мучили и требовали разрешения. Писатель готов был приоткрыть свои раздумья. Но голос был слаб, нечёток, приходилось напрягаться и мучительно вглядываться в его лицо. Возникало пронзительное чувство жалости к одиночеству старого человека, его беззащитности на последнем этапе. Зять Яркун Джафарович с небольшой кинокамерой стоял недалеко и снимал писателя всё это время. Леонид Максимович выдержал чайную церемонию, ответил на вопросы. Мы видели, что эта процедура утомительна для него, и вскоре стали прощаться. Это была последняя моя встреча с патриархом русской литературы XX века.

         

        9. От прошлого к будущему

        “Пирамида” Леонова — это художественная эстафета, воспринятая свидетелем XX века от русской классики. Сращенность писателя с духовным развитием России составляет её основу. Леонов продолжил традиции прошлого и даже определил нить, связующую его с Достоевским: “Все, чего так пугался он, я имею честь наблюдать нынче воочию”10. Это горькое признание сделано в письме критику Евгению Суркову в 1971 году.

        Леонова всегда мучила беспечность поведения человека на планете, утрата им чувства самосохранения. Люди развращены прогрессом, небрежны по отношению к природе и дарованному им чуду жизни. Материальный интерес превалирует над духовным, стихия теснит культуру, человеческая душа истончается, теряет ценность. Писатель остро чувствовал хрупкость цивилизации, возможность крушения её от небрежного действия, неосторожного шага. Он уподоблял современность огромной турбине, вращающейся с бешеной скоростью. Достаточно попасть в неё гайке, чтобы всё взорвалось и погибло.

        “В сущности, господа, наша хваленая цивилизация достигла той роковой содомской черты, когда в древности на неё посылался огненный дождь. Снова чистая душа требуется миру... и какие бы телодвижения ни совершали мы, завтра планета будет в другой одежде” (VIII, 253). Это сказано Леоновым в киноповести “Бегство мистера Мак-Кинли” в 1960 году, когда мир приблизился к возможности гибели. А в 1961 году английский философ Бертран Рассел издал книгу с характерным названием “Есть ли у человечества будущее?”. Мыслящие люди сознавали, что использование ядерного оружия в Японии открывало ящик Пандоры и подводило мир к угрозе самоуничтожения. В “Пирамиде” писатель уже развёртывает зловещие сцены ухода людей от Христа и последствия ядерного апокалипсиса: деградация и обратная эволюция бывших властителей мира.

        Можно допустить, что к середине XXI века в связи с опрощением мышления, массовым внедрением искусственного интеллекта “Пирамида” не будет востребована и станет уделом избранного числа читателей. И лишь трагические ситуации в развитии цивилизации обострят интерес к роману, побудят вчитаться в откровения писателя. Но лучше, чтобы это время не наступило. Легче поступиться романом, чем правом на жизнь и запоздалым прозрением.

        В “Пирамиде” автор не только раскрыл губительность современного развития, но и указал путь сохранения жизни на земле. На последних страницах романа Леонов развёртывает теорию Никанора о состоянии человеческой души. Она заканчивается следующим выводом: “...современному человечеству, вовлечённому в недостойную собачью гонку за собственным ускользающим хвостом, ничего не остается, кроме как воротиться к суровому регламенту природы и ценою, пускай некоторого отступленья от достигнутых стандартов, стабилизировать свое существование без расхода основного капитала, каким является ценность бытия” (2, 682).

        Но способны ли на это люди, уже втянутые в безумную гонку и ожесточение? Выбор пути остается за ними.

        *   *   *

        Замалчивание признанных классиков русской литературы XX века продолжается. Для определённой части писателей и филологов Л.Леонов был и остаётся “не своим”. И они демонстрируют это публично. Дважды сотрудники ИМЛИ отклоняли Л.Леонова при избрании почётным академиком АН СССР. Он был избран с третьей попытки. После его смерти несколько известных писателей отказались подписать коллективный некролог, потому что “Леонов — не из их союза”, и не пришли проститься с ним.

        То размежевание в среде интеллигенции, которое вскрыто ещё романе “Русский лес” (1953) и затем философски осмыслено в “Пирамиде”, подтверждено реальным отношением к самому писателю. В Москве нет ни музея Л.Леонова, ни памятника, ни исследовательской группы по изучению его наследия. Академическое собрание сочинений не издано. Сегодня Л.Леонов не нуждается в нашем внимании и заботе. Но мы все нуждаемся в его мудром, отрезвляющем взгляде на жизнь, в его высоком и прозорливом слове.


        ПРИМЕЧАНИЯ

        1 Леонид Леонов. Пирамида: роман-наваждение в трех частях. Т. 1. М., 1994. С. 11. Далее ссылки на роман даны в тексте в скобках, с указанием арабскими цифрами тома и страницы.

        2 Леонид Леонов. Собр. соч.: В 10-ти тт. М., 1984. Т.VIII. С. 251. Далее сноски на это издание даны в тексте в скобках, с указанием тома римской цифрой и страницы — арабской.

        3 Захар Прилепин. Леонид Леонов: “Игра его была огромна”. М., 2010. С. 415.

        4 Даниил Андреев. Роза Мира. М., 1992. С. 174.

        5 Там же.

        6 Александр Овчаренко. В кругу Леонида Леонова. Из записок 1968–1988 годов. М., 2002. С. 196.

        7 В.А.Десятников. Дорога к Леонову. (Из “Дневника Русского”) // Век Леонида Леонова. Проблемы творчества. Воспоминания. М., 2001. С. 389.

        8 Там же. С. 389.

        9 См.: Захар Прилепин. Леонид Леонов: “Игра его была огромна”. М., 2010. С. 531–537; раздел: Леонов и Церковь.

        10 Наталия Леонова. Из воспоминаний//Леонид Леонов в воспоминаниях, дневниках, интервью. М., 1999. С. 223.

        Нужна консультация?

        Наши специалисты ответят на любой интересующий вопрос

        Задать вопрос
        Назад к списку
        Каталог
        Новости
        Проекты
        О журнале
        Архив
        Дневник современника
        Дискуссионый клуб
        Архивные материалы
        Контакты
        • Вконтакте
        • Telegram
        • YouTube
        +7 (495) 621-48-71
        main@наш-современник.рф
        Москва, Цветной бул., 32, стр. 2
        Подписка на рассылку
        Версия для печати
        Политика конфиденциальности
        Как заказать
        Оплата и доставка
        © 2025 Все права защищены.
        0

        Ваша корзина пуста

        Исправить это просто: выберите в каталоге интересующий товар и нажмите кнопку «В корзину»
        В каталог