ВЛАДИМИР БАГИРОВ НАШ СОВРЕМЕННИК №8 2023

ТОЛЬКО НЕ ВОСПОМИНАНИЯ

        Вместо предисловия

        Так уж сложилась моя профессиональная карьера, что большую часть своей жизни я проработал в системе охраны авторских прав. В 1972 году, ещё будучи студентом последнего курса юрфака Латвийского университета (тогда он носил имя Петра Стучки), я был принят в Латвийское республиканское отделение Всесоюзного управления по охране авторских прав при Союзе советских писателей (ВУОАП). В 1974 году Управление было преобразовано во Всесоюзное агентство по авторским правам (всем известный ВААП), где я поначалу юрисконсультствовал, а позже — почти десять лет работал заместителем начальника Латвийского отделения.

        Начало
        
        Не покривлю душой — это были интересные, насыщенные сложной и занимательной работой годы. Особая ценность этих лет была в том, что я по роду службы встречался, сотрудничал, поддерживал длительные отношения и даже дружил со многими яркими представителями творческой и научной интеллигенции не только Латвии, но и Союза в целом.

        Валентин Саввич Пикуль в этой плеяде, несомненно, занимает особое место. "Роскошь человеческого общения" с ним с момента знакомства до смерти в течение более чем пятнадцати лет дала мне, тогда ещё, в принципе, молодому человеку, в интеллектуальном плане очень много, на многое открыла глаза, заставив по-другому взглянуть на удивительнейшую историю нашего Отечества.
        А начиналось всё по-будничному просто. В марте месяце 1975 года к нам в Агентство пришло письмо от болгарских коллег, в котором они просили нас связаться, на предмет возможного издания в Софии, с автором недавно вышедшей в Ленинграде книги "Слово и дело". Меня, честно говоря, это несколько удивило, так как я был уверен, что известный прозаик Валентин Саввич Пикуль проживает в Ленинграде. На тот момент с его творчеством я был знаком по вышедшему в начале семидесятых роману "Пером и шпагой". Заглянув в справочник Союза писателей, я убедился, что письмо пришло по адресу, и Валентин Пикуль действительно живёт в Риге. В справочнике, как и полагается, был и адрес, и телефон. Я позвонил, изложил суть дела, и мы договорились о встрече в Агентстве.
        В солнечный весенний день 21 марта (дата точна, так как указана в дарственной надписи на титульном листе первого тома романа)* к нам на улицу Горького, 145, а именно там, в писательском жилом доме размещалось Агентство, стремительно, даже искромётно, вошёл невысокий человек со стопкой книг под мышкой.

        <* К слову, Пикуль далеко не всегда датировал дарственные надписи. Очень часто он писал: Riga. XX век.>                     

        Контакт установился сразу. Быстро решив вопрос о возможном издании в Болгарии, надписав мне и начальнику Агентства Харию Германовичу Лапиньшу, — кстати, прекрасному человеку и специалисту, с которым я проработал 18 лет, — дарственные экземпляры двухтомника "Слово и дело", Валентин Саввич буквально обрушил на нас поток исторической информации, связанной с темой только что выпущенного романа. Увлекаясь историей, я задискутировал (ох, молодость!) с писателем по поводу отдельных фактов и событий исторического прошлого нашего Отечества. Как ни странно, Пикуля это удивило и заинтересовало, и он пригласил меня с супругой — он был радетелем семейных ценностей — к себе в гости с предложением продолжить разговор и обещанием показать документы и материалы, которыми он располагает.
        Жил он тогда на улице Петра Стучки, недалеко от улицы Артилерияс, в так называемом "генеральском доме" добротной сталинской постройки, двухкомнатную квартиру в котором ещё в начале шестидесятых выменял на жилплощадь в Ленинграде.
        Явились мы туда с моей супругой Валентиной, которую Валентин Саввич потом называл не иначе, как "тёзка", и окунулись в удивительное и увлекательное пространство. Библиотека, уникальная по подбору книг, знаменитая картотека, фундаментальное собрание русских портретов, аура рабочего кабинета, хлебосольность хозяев… Проговорили мы тогда до полуночи.
        Позже я встречался с Валентином Саввичем и там, и в его новой писательской квартире на ул. Весетас много раз, но помню практически каждую встречу. Русское гостеприимство всегда дополнялось интеллектуальной беседой. Мне, тогда несколько испорченному советским критическим отношением к русской истории, именно Пикуль раскрыл глаза на многие великие и, к сожалению, искажённые советской историографией факты истории Государства Российского.
        Пикуль был поистине имперским человеком, вкладывающим в гордое понятие ИМПЕРИЯ всё историческое величие нашего государства. Мы видим сейчас, как пигмеи от истории и политики открещиваются от слов "империя", "имперский", как черти от ладана. А ведь это воистину великие слова и понятия, и именно Пикуль доказал это своими книгами. При этом, будучи по убеждениям монархистом, Пикуль признавал и подчёркивал величие так называемой Красной Империи — СССР. И что удивительно: именно за возвеличивание государственности великой России у него были неприятности и с "официальными" историками, и с цензурой, и с некоторой частью писательской общественности.
        Он даже не пробивал, а зачастую проламывал издание своих книг — книг, становящихся раритетом с момента их схождения с печатного станка.

        История как образ жизни

        Валентин Саввич Пикуль в своём творчестве проповедовал принцип, что истина всегда конкретна. Поэтому в своих исторических изысканиях он непременно стремился установить подлинность тех или иных исторических событий. Для этого он перепроверял правдивость выявленных фактов по различным источникам.
        Пикуль первым в советское время реабилитировал славное имя героя Первой мировой войны адмирала Александра Васильевича Колчака (кто тогда мог предположить, что всего через тридцать лет после выхода романа-хроники "Моонзунд" адмиралу поставят памятник в Омске!). Он первым в СССР развеял злобный миф о так называемых потёмкинских деревнях, миф, так любимый всеми русофобами и эксплуатируемый ими и в наше время.
        Пикуль приступал к написанию романа после того, как узнавал практически всё об интересующей его эпохе, людях, явлениях и событиях. Он никогда не писал о том, что не изучил досконально. Как-то во время небольшого локального застолья у него на даче в Булях со старшими офицерами-подводниками (мы с женой тоже были приглашены) Пикуля спросили (как было сказано — от имени офицерского корпуса): когда он, наконец, напишет книгу о моряках современного подводного флота. Он, к огорчению собравшихся, ответил кратко и твёрдо: "Никогда". Потом объяснил, что пишет только о том, что знает, а современный подводный флот он не знает, и времени его изучать у него нет.
        Кстати, он объяснял, почему не пишет книг на современном материале или на материале недавней российской и советской истории, именно отсутствием документов. Какие-то документы находятся в стадии комплектования, а какие-то засекречены и, следовательно, недоступны. Работать же без изучения документов, по твёрдому его убеждению, нельзя, особенно в жанре, который был основным в его творчестве.
        Весьма критически относясь к некоторым сторонам советской власти, а конкретно к партийной её составляющей на фоне конъюнктурной критики так называемого застоя, Пикуль часто говорил о том, что это время тем не менее следует ценить, потому что не было во всей истории России другого столь длительного периода благополучия: без войн, смуты, голода и междоусобиц. Увы, но тогда, в конце 70-х я не разделял пророческого мнения писателя, по молодости жаждая перемен.

        Вне литературы

        Валентин Саввич, особенно в период массового издания его произведений (а бывали и другие времена — когда не издавали) был человеком небедным. Но его полное равнодушие к деньгам и к материальному благополучию многих поражало. Именно к нему более всего относились известные строчки поэта: "И кроме свежевымытой сорочки, скажу по совести, мне ничего не надо". Но он был человеком широкой души. Помню, узнав от моего начальника о моей тогда скромной юрисконсультской зарплате, он тут же предложил мне помощь по схеме: заработаете — отдадите, а нет — не последние. Переживу.
        Не мучился Валентин Саввич и так распространённой в творческой среде завистью к успехам коллег по творческому цеху и никогда не злобствовал по поводу случающихся у них неудач. Конечно, у него были свои пристрастия и к писателям прошлого, и к современникам, которые он не скрывал, высказывался спокойно и аргументировано.
        Единственно, к чему он относился с подлинной страстью, — к книгам. Книги занимали значительную, если не большую часть его жизни. Ради книг он не жалел ни денег, ни времени, ни места в своей квартире.
        В этом плане мне особенно приятно, что в его по-настоящему великую библиотеку я внёс тоже некоторый вклад. В свою очередь, подаренные мне Пикулем книги занимают целую полку, где, помимо его сочинений, стоят подаренные им редкие старые издания по правоведению.

        Японский переводчик

        Японец объявился в Риге неожиданно. Не то чтобы мы в ВААПе совсем не знали о его скором приезде, но обычно дата прибытия согласовывалась заранее. На этот раз у меня в кабинете зазвонил телефон, и человек с лёгким, приятным, не то китайским, не то японским акцентом, отрекомендовавшись японским переводчиком Миядзява, сообщил, что в Латвии он уже несколько дней, живёт в Дубултах в Доме творчества писателей и просит содействия для встречи с Валентином Саввичем Пикулем.
        Дело в том, что человеку со стороны, даже зная домашний телефон, связаться с Пикулем, особенно когда он работал над очередным произведением, было практически невозможно. На телефонные звонки никто не отвечал, а супруга писателя брала трубку в конкретное время по предварительной договорённости, или если звонивший знал определенный секрет звонка — своеобразный пароль, по которому сразу узнавали, что звонят свои.
        Как правило, в те времена зарубежных писателей, переводчиков, литературных агентов и т. п. лиц кто-нибудь сопровождал: из Союза писателей, Литфонда либо другой творческой организации. В большинстве случаев визитёрам были необходимы и переводчики. Но всё это не относилось к японцам. За время работы в ВААПе мне не раз приходилось сотрудничать с японскими специалистами, и это всегда были высокие профессионалы, знающие русский язык, предмет своих интересов, и главное — обладающие высокой трудоспособностью и заинтересованностью в конечном результате. Они могли работать вполне автономно, не нуждаясь в мелочной опеке. Таким оказался и Миядзява-сан.
        Это был невысокий худощавый смуглый очкарик с высоким лбом и копной чёрных с проседью волос, вежливый и неэмоциональный, в общем, типичный японский интеллигент. Его интересы были направлены на перевод и издание в Японии романов Пикуля, связанных с тематикой Страны восходящего солнца.
        Чета Пикулей встретила нас, как всегда, тепло и гостеприимно. В честь гостей прямо в кабинете писателя был накрыт великолепный стол с редкими разносолами и, как сейчас бы сказали, эксклюзивными напитками. Беседа после знакомства, естественно, стремительно "закрутилась" вокруг истории Японии и России, исторической судьбы этих стран и непростой истории их взаимоотношений. К удивлению неэмоционального японца, Валентин Саввич показал удивительную осведомлённость в данном вопросе, идущую значительно дальше тематики романа "Три возраста Окини-сан", прочитанного Миядзявой в оригинале перед поездкой в СССР.
        Беседа, как и всегда, была настолько плотной и интересной, что про разносолы все забыли, к большому огорчению хозяйки — жены писателя Антонины Ильиничны. Что же касается японца, то он вообще ничего не ел, лишь запивал крепчайшим кофе элитный коньяк и безостановочно курил.
        На тактичный вопрос, почему он так ничего и не отведал, гость невозмутимо сообщил, что ему недавно удалили желудок, и это, к сожалению, лишило его радости застолья.
        Мне же было сделано замечание за тонкий слой чёрной икры на бутерброде.
        — Владимир Александрович, — удивился Валентин Саввич, — вы что, немец, что ли? С горкой, с горкой накладывайте, пожалуйста, икру на хлеб. Что её жалеть!
        Миядзява-сан был не единственным японским переводчиком и издателем, заинтересовавшимся японской тематикой в произведениях Пикуля. Впоследствии приезжали и другие, а в 1989 году в Японии, наконец, была издана книга "Три возраста Окини-сан" в переводе Масахиры Судзукавы, который тоже бывал в Риге и встречался с Пикулем.
        Роман в Японии имел успех, и издатель в благодарность пригласил писателя с супругой в месячную поездку по Японии на полном пансионе. Но Пикуль наотрез отказался, объяснив, что в данный момент, работая над очередным произведением, он "живёт" в другой исторической эпохе, в другой стране, в другом веке, и поэтому современная Япония ему неинтересна, и, следовательно, ему там делать нечего. Он был принципиальным противником праздности.
        Как-то мы заговорили с ним о генетической японской вежливости и предупредительности.
        — Да, — заметил Валентин Саввич, — с вежливостью там у них всё в порядке. Вот вешают человека, а сами улыбаются, кланяются. Этикет, одним словом.

        О женщинах

        Отношение к женщинам у Пикуля было особенным. Он был несомненным джентльменом и, общаясь с ними, всегда подчёркивал своё к ним почтение. Но кроме этого, он верил в почти мистическое предназначение женщин в судьбе мужчин. Естественно — не всех, но многих. Мудрая женщина, говорил он, ведёт мужчину по жизни и, обладая удивительной интуицией, не даёт ему оступиться. Главное — не мешать ей в этом.
        Естественно, в первую очередь, это относилось к его жёнам. Он и выбирал их, согласовываясь с этим принципом: первую — Веронику Феликсовну Гансовскую, а после её смерти — Антонину Ильиничну. И надо сказать: каждая из них подтвердила этот тезис писателя. Это было особенно очевидным с учётом образа жизни, который вёл Валентин Саввич. Отдаваясь писательской работе полностью, он зачастую не замечал смены дня и ночи, не знал, какой день недели на календаре, как, впрочем, и многого другого, чего, по мнению большинства людей, не заметить просто невозможно. В период интенсивной творческой горячки он был за своими жёнами, как за каменной стеной. И надо сказать, не только в плане создания благоприятных бытовых условий. Жёны активно и много помогали ему в написании его произведений: находили и подбирали материал, советовали, обсуждали с ним готовые фрагменты, вычитывали рукописи, вели переписку с издательствами и читателями. Валентин Саввич и сам неоднократно говорил, что без помощи жён он не написал бы и половины своих книг. Словами благодарности и признанием в любви служат посвящения писателя, сделанные Веронике Феликсовне — роман "Слово и дело" и Антонине Ильиничне — роман "Каждому своё" и книга "Исторические миниатюры".
        Этим особым отношением к женщинам можно объяснить и то, что в русской истории его особенно интересовал XVIII век — век женщин-императриц. Императриц Анну Иоанновну, Елизавету и Екатерину II он сделал главными героинями своих романов "Слово и дело", "Пером и шпагой", "Фаворит". Среди них он выделял, конечно, Екатерину II, считая её выдающейся личностью и великой царицей. Он знал о ней практически всё и мог часами увлекательно рассказывать о екатерининской эпохе в истории России.
        С большой теплотой и сердечностью Валентин Саввич относился и к моей жене Валентине. Он считал её умницей (его слова) и зачастую советовался с ней по вопросам, которые, по его мнению, могла решить только женщина. С момента знакомства с ней мне лично книг он больше не дарил. Дарственные надписи на двух десятках подаренных книг включают два имени — моё и Валентины.

        БЕРУ ТЕЛЬНЯШКАМИ!

        Выступая в воинских частях, главным образом у военных моряков, Пикуль никогда за это не брал денег. Более того, свои выступления он даже не оформлял через Бюро пропаганды советской литературы Союза писателей. Бюро всегда с большим желанием организовывало встречи писателей с различными аудиториями читателей. Особо ценились (для отчётности) выступления в трудовых коллективах, на промышленных предприятиях и в воинских частях. Выступления эти по тогдашним меркам неплохо оплачивались, для чего у Бюро существовал специальный гонорарный фонд и даже свой автотранспорт. Литераторы, в свою очередь, охотно пользовались этой возможностью дополнительного заработка.
        Другое дело Пикуль. Моряки договаривались с ним напрямую, и он выезжал к ним сам, либо они присылали за ним машину. За выступления Пикуль, по его шутливому выражению, "брал тельняшками". Он, как и каждый моряк, особенно трепетно относился к этому неотъемлемому атрибуту морской жизни. Тельняшка совершенно неотделима от его образа, и представить Пикуля без тельняшки, поверьте, трудно. Тельняшка была его основной домашней и рабочей одеждой, а также своеобразным талисманом, особенно в период работы над очередным произведением. Даже из-под элегантной батистовой сорочки под выходным костюмом, который он, к слову, надевал нечасто, всегда были видны знакомые синие полоски. От Пикуля я узнал, что тельняшка в её современном виде как форма одежды на русском флоте была официально введена в 19 августа 1874 году по инициативе великого князя Константина Николаевича. Тогда и была разработана модель первой русской тельняшки. Весить она должна была, кстати, не менее 80 золотников (около 300 граммов) и иметь строго установленную ширину полосок. Полоски, согласно легенде, защищали моряков от морской нечисти.
        Валентин Саввич как-то сказал мне с присущим ему юмором, что тельняшек у него накопилось так много, что хватит до конца жизни, и что он, очевидно, за выступления начнёт брать кальсонами и портянками. Конечно же, это было просто шуткой и ничего подобного в реальности не произошло. По тельняшке Пикуль подарил мне и моей супруге Валентине.
        Известный рижский фотохудожник Вильгельм Михайловский сделал великолепный фотопортрет Пикуля в тельняшке. Писатель сидит за своим знаменитым письменным столом, подняв правую руку с вытянутым вверх указательным пальцем, и увлечённо что-то рассказывает. Портрет этот, подаренный мне автором, висит у меня дома. Я дал ему название "Перст указующий". Очень хороший хар#актерный фотопортрет писателя в тельняшке сделал также фотокор "Литературной газеты" Вадим Крохин. Да и вообще, тельняшка "присутствует" на большинстве фотографий писателя.
        18 июля 2006 года на вечере памяти Пикуля в Риге я рассказал об этом. Рассказ вызвал неожиданный интерес: по РТР был показан телесюжет, а в газете "Вести сегодня" появился репортаж о вечере с хорошим названием "Беру тельняшками", которое я и позаимствовал для этой публикации.

        У ПОСЛЕДНЕЙ ЧЕРТЫ

        Именно так назывался журнальный вариант ныне широко известного романа "Нечистая сила", напечатанный в четырёх (апрель-июль) номерах "Нашего современника" за 1979 год. Естественно, оригинальный текст романа для журнальной публикации был существенно сокращён, но и при этом он составил не менее 25 авторских листов, то есть 350–370 страниц обычного книжного формата.
        Тема, которую условно можно обозначить "Распутин и его роль в русской истории", в те времена (впрочем, в некотором смысле и сейчас) была весьма неудобной, фигурально говоря, скользкой, Окружение стареющего Л. И. Брежнева уж очень напоминало предреволюционную камарилью придворных, столпившихся вокруг трона последнего российского императора. В открытую поговаривали, что Генерального секретаря ЦК КПСС пользует и, в связи с этим, имеет на него большое влияние, сама Джуна Давиташвили, известнейшая и востребованная в высших сферах того времени экстрасенсша. В общем, аллюзии напрашивались сами собой. С учётом всего этого, сам факт публикации, предпринятой автором и журналом, современниками воспринимался как акт гражданского мужества.
        В качестве компромисса для придания изданию идеологического обоснования и тем самым преодоления цензурных препон редакция включила в самое его начало весьма подходящую цитату В. И. Ленина о первой русской революции и о "чудовищном Распутине". Кстати, собственно, и название журнального варианта редакцией было позаимствовано из этой ленинской цитаты. Пикуль болезненно относился к целостности своих произведений, и эти "сокращения и добавления" его раздражали. Но, выказывая недовольство, он понимал, что иных возможностей для обнародования произведения нет.
        Выход в свет уже первого номера журнала с тремя начальными частями романа произвёл эффект разорвавшейся бомбы. Пикуля стали буквально травить. В главном печатном органе Союза писателей РСФСР, газете "Литературная Россия", была напечатана разгромная рецензия, больше похожая на политический донос. "Пнула" писателя и "Литературная газета" — орган Союза писателей СССР. Разделились и читатели, причём в стане противников романа оказались, кроме записных врагов, и некоторые почитатели творчества Валентина Саввича. Они ругали роман за чрезмерную мрачность, за, по их словам, "размазывание мерзостей" предреволюционной российской жизни, за очернение последнего российского государя-императора и его семьи. Произведение не вписывалось в их благостное представление о добольшевистской России. Между тем и сторонники, и противники романа читали его запоем, охотились за комплектом журналов, покупая их на книжном рынке за большие (по тем временам) деньги, записывались в очередь на его прочтение в библиотеках.
        Мне было проще, так как "Наш современник" я выписывал много лет, и заветные журналы у меня были. Эта так называемая "журнальная выдранка", хорошо знакомая всем книголюбам того времени, заботливо переплетённая знакомым переплётчиком в скромный коричневый коленкор, прошедшая через множество рук моих друзей, знакомых и незнакомых людей, до сих пор хранится на моей книжной полке. Кроме того, к тому времени я прочитал полную версию (но, естественно, не окончательную) произведения в рукописи и мог оценить те редакторские подцензурные добавления, внесённые в журнальную версию и, собственно, к "перу" Пикуля не имеющие никакого отношения.
        Как-то в одном из разговоров Пикуль сказал мне: "Вы посмотрите, что делается. Я расколол своим романом общество на две части". И это было сущей правдой, в чём я вскоре и сам убедился. Как-то в самый разгар споров о романе, встретив на улице своего старого знакомого (а мы были с ним единомышленниками по большинству "проклятых вопросов" русской общественной жизни), я спросил его о романе. Он, конечно же, его прочёл, сразу встал в ряды противников и попытался объяснить мне, почему. Я сухо оборвал его, заявив, что роман хорош уже тем, что открывает малоизвестные и тщательно замалчиваемые факты отечественной истории, а также ставит многие точки над "i". Приятель необыкновенно оскорбился, ушёл, не попрощавшись, и больше года при нечаянных встречах дулся и "не подавал руки". Потом, правда, "оттаял", но о романе никогда не вспоминал. Вот такой накал страстей бушевал в те времена. Сейчас нашей мало читающей молодёжи в это даже трудно поверить.
        За последние тридцать с лишним лет в целях апологии последнего русского самодержца были написаны сотни книг и статей, сняты документальные и художественные фильмы, подготовлены и показаны телевизионные передачи. Николай II и члены его семьи причислены к лику святых Русской Православной Церковью. Написаны и выставлены в храмах иконы новомучеников. К сожалению, любая апология даёт лишь плоскостное отражение реальности. Мне представляется, что Пикуль был прав в оценке последнего императора России. Николай, конечно же, не святой, а человек, не способный управлять огромной страной, слабохарактерно отрёкшийся от престола в самый трудный момент. Это горе, боль и несчастье Великой России, и Бог ему судья. Его канонизацию можно понять и, может быть, даже попытаться оправдать в контексте необходимости объединения (канонического единства) Русской и Зарубежной Православных Церквей, но невозможно принять человеку, болеющему за судьбу страны и знающему всю подоплёку состояния тогдашних дел, мастерски и правдиво изложенную Пикулем.
        После выхода журнальной версии романа Пикуля не печатали два года. Полную же версию романа издавать вообще долго не разрешали, и она первоначально вышла лишь через десять лет, в 1989 году в Воронеже, в Центрально-Чернозёмном книжном издательстве. Все эти годы Валентин Саввич очень переживал это несправедливое, по его мнению, отношение к его роману. Он считал "Нечистую силу" одним из лучших своих произведений.

КНИГИ, КНИГИ, КНИГИ...

        Книги, особенно уникальные и редкие, были, образно говоря, естественной средой обитания Валентина Саввича. Книги же самого Пикуля, это общеизвестный факт, становились раритетом с момента их схождения с типографского станка. В этой связи вспоминается ряд историй, связанных с книгами и той удивительной ролью, которую они играли ещё совсем недавно в жизни нашего общества.

        Однажды (дело было в 1977 году) ко мне обратился мой хороший знакомый с просьбой во что бы то ни стало и за любые деньги достать ему только что вышедшую "Битву железных канцлеров". Книга под таким названием вышла в Ленинграде и, кроме названного нового романа, включала переиздание популярного произведения "Пером и шпагой". Но несмотря на 100-тысячный тираж, была она в страшном дефиците даже в самом Ленинграде, не говоря уже о Риге. Не было её на тот момент и на рижском “чёрном” книжном рынке.
        Не имея возможности выполнить просьбу, я предложил ему для прочтения собственный экземпляр, подаренный мне Валентином Саввичем, хотя, честно говоря, весьма неохотно давал читать книги с автографами авторов. Но оказалось, что книгу он уже прочёл, взяв её у своего друга, но, к несчастью, неосмотрительно оставленный на журнальном столике фолиант изгрызла собака. И вот теперь собственник книги, отказываясь от любых (естественно, соответствующих реалиям того времени) денег, предлагаемых за испорченный экземпляр, требовал КНИГУ и только КНИГУ. При этом дело зашло так далеко, что уже почти переросло в ссору и грозило разрывом отношений старых друзей.
        К счастью, "Лениздат" в 1978 году переиздал "Битву" массовым тиражом, несколько сняв тем самым остроту дефицита. Конфликт, могущий перерасти во вражду, к удовлетворению всех сторон, был исчерпан. Удивительно в этой истории и то, что сегодня многим современникам, особенно из числа молодых, она, наверняка, покажется чем-то близким по жанру к "ненаучной фантастике".
        Кстати, "Битва железных канцлеров" была опубликована с большими сокращениями, сделанными по рукописи самим Пикулем по просьбе "Лениздата" и так и не вышла в первоначальной, значительно более объёмной авторской версии. Я спросил, что же случилось с выброшенным материалом? Его Пикуль, по его же словам, использовал позже в своих знаменитых миниатюрах, так что он, по его словам, не "пропал".

        Приступая к написанию очередного произведения, Валентин Саввич скрупулёзно собирал и изучал материалы, связанные с соответствующей эпохой. Это были и подлинные документы, и газетно-журнальные публикации, и фотографии, и произведения изобразительного искусства, и карты. Особенно тщательно изучались воспоминания, записки и свидетельства современников и участников описываемых событий. Кстати, именно по этому принципу и сформировалась значительная часть знаменитой пикулевской библиотеки.
        В процессе написания романа "Нечистая сила" Пикулю, помимо других публикаций, понадобились воспоминания личного секретаря Распутина Арона Симановича. Воспоминания эти под названием "Распутин и евреи" вышли в рижском издательстве "ORIENT" в конце двадцатых годов прошлого века и, естественно, уже давно стали библиографической редкостью. Узнав, что книга есть в Латвийской государственной библиотеке, Пикуль отправился туда с запросом, но неожиданно получил отказ. Оказалось, что издание давно изъято из свободного обращения и находится в так называемом спецхране, для доступа в который необходимо специальное разрешение. Пикуль удивился и рассердился. И в пику всему этому нужное издание, купленное его друзьями на ленинградском “чёрном” книжном рынке и присланное в Ригу, уже через две недели лежало на его рабочем столе.
        В 1991 году (уже после известных августовских событий) я купил эти воспоминания на каком-то заштатном рижском книжном развале, коих в Риге того времени было великое множество. Эта невзрачная брошюра, напечатанная на плохой жёлтой бумаге, согласно выходным данным, воспроизводила упомянутое довоенное рижское издание и вышла тиражом аж в 100 тысяч экземпляров почему-то под эгидой солидного московского издательства "Советский писатель".
        Прочитав воспоминания, я тем более удивился, что книжка эта была под запретом в СССР. Арон Симанович написал апологию Распутина, но одновременно подлинно, может быть, не желая этого, засвидетельствовал факт крайнего и позорного разложения правящей верхушки царской России. Это ли не подтверждает неотвратимость социалистической революции, о необходимости которой в тот период, по словам классика, всё время говорили большевики?

        Как-то летом 1981 года Валентин Саввич спросил, нет ли у меня старого издания романа "Баязет". Книга эта вышла в 1961 году и с тех пор не переиздавалась, ввиду чего стала сверхраритетом. У меня, её, конечно, не было. Книга понадобилась Лениздату, который вдруг решился переиздать этот роман. "Вдруг" потому, что ещё не "разошлись круги" от опалы Пикуля, вызванной опубликованием в 1979 году романа "У последней черты" и последовавшим за этим двухлетним заказным забвением творчества писателя. Инициатива же Лениздата как бы опосредованно намекала, что "лёд тронулся". Упустить эту возможность было нельзя.
        Старое же издание романа было необходимо вот для чего: в докомпьютерную и в доксероксную эпоху при отсутствии авторской рукописи полиграфический оригинал для переиздания делался путём так называемой "расклейки". Для этого бралось старое издание, расшивалось и постранично наклеивалось на листы А-4. С этого "болвана" делался набор.
        Экземпляров для расклейки не было ни у издательства, ни у автора, не было их и в Риге на “чёрном” книжном рынке. А именно на этом рынке при необходимости Валентин Саввич покупал, помимо прочего, и свои книги. Выручил мой старый приятель, заядлый книголюб и собиратель изданий Пикуля, которого мы за его польское происхождение уважительно называли "пан Станислав". Он изъял нужную книгу (кстати, купленную по случаю на книжном рынке "по дорогому") из своей библиотеки и совершенно безвозмездно передал её автору. В знак благодарности Пикуль после издания романа в Ленинграде в 1982 году подарил ему вновь изданную книгу с дарственной надписью, прибавив ещё один экземпляр в качестве компенсации "за содействие".

        Книги Пикуля обладали притягательной силой. Когда в Риге в 1979 году главным латвийским издательством художественной литературы "Лиесма" были массовым тиражом переизданы романы "Богатство" и "Реквием каравану PQ-17", я получил десятки писем и телефонных звонков от своих друзей и коллег со всего Союза с просьбой их прислать. Я старался исправно исполнять все просьбы, так как и сам при необходимости всегда получал от друзей нужные мне издания, выпущенные в Москве, Ленинграде, Новосибирске и других городах и весях нашей великой страны. Самым лучшим подарком друзьям, знакомым или просто "нужным людям" в поездках и командировках по необъятному нашему Союзу был рижский чёрный бальзам с приложением заветной книги Пикуля. А когда "Лиесма" в 1985 году издала двухтомного "Фаворита", то при желании можно было смело обойтись и без дефицитного тогда даже в самой Риге бальзама.

        Да, как всё меняется в этой жизни. Вспоминаются "сюжеты" из истории советского книгоиздания, в котором царствовали огромные, просто сумасшедшие по нынешним меркам тиражи в 100 тысяч, в 200 тысяч, а то и больше экземпляров. Как правило, такими, а то и значительно большими тиражами издавались книги Пикуля. Так, упомянутая "Битва железных канцлеров" в 1978 году была переиздана в Ленинграде тиражом, если мне не изменяет память, в 750 тысяч экземпляров, и всё равно, кстати, была в дефиците. Если же книга прозы на русском языке выходила тиражом менее 50 тысяч, этак тысяч в 15–30, то писатели пренебрежительно называли это "выпуском под конвоем". А сейчас 5–10 тысяч — это обычная норма тиража.

        Ментовские байки

        История сия мне рассказана уже не помню, кем, и я не настаиваю на её абсолютной подлинности. Тем не менее она представляется мне по-своему любопытной. Точного времени этого события установить также сейчас уже не представляется возможным. Ясно одно, что всё произошло во времена, когда Валентин Саввич ещё не бросил выпивать, правда, как всегда строго в нечастые промежутки между работой над очередным произведением. Кстати, он и в выпивке был оригинален. Его любимым напитком был чёрный бальзам, сохранявший тогда ещё своё высокое качество. Пил он его исключительно в чистом, неразбавленном виде. Приходя в кафе, он, как правило, заказывал себе 150 граммов бальзама и фужер шампанского (для "запивки" вместо лимонада или минеральной воды) и всегда удивлялся, что я традиционно предпочитал водку.
        Именно в такой период приехал к нему в гости в Ригу его старинный друг ещё по Ленинграду, известный питерский писатель-маринист Виктор Викторович Конецкий. Встреча друзей произошла после долгих лет разлуки. Пикуль давно уже не ездил в Ленинград, а Конецкого не забрасывало в Ригу почти 15 лет. По этому поводу друзья крепко выпили, и не только у Валентина Саввича дома, но и обойдя после этого ряд злачных мест нашего города, которые Пикуль по старой питерской привычке называл "шалманами".
        Поздно вечером их, уже изрядно подвыпивших, а вследствие этого весёлых и шумных, на одной из центральных улиц Риги задержал милицейский наряд. Дело, как водится в таких случаях, "запахло" вытрезвителем. Не помогли друзьям и амбициозные, на взгляд постовых, заявления о том, что они известные советские писатели. Не шибко грамотным милиционерам их фамилии ничего не говорили. (Недаром до сих пор живёт анекдот: "Почему милиционеры (полицейские) ходят по трое? Дело в том, что один из них умеет читать, ещё один умеет писать, а третий охраняет этих двух интеллектуалов".) В общем, их доставили в участок, но там дело приобрело неожиданный оборот.
        — Вы кого задержали, болваны? — неожиданно строго спросил постовых молодой лейтенант, дежуривший в тот вечер. — Это же известный русский писатель Валентин Саввич Пикуль со своим другом! Быстро извиниться и доставить по месту жительства!
        И сам извинился перед Валентином Саввичем за досадное недоразумение.
        Видно, не всегда всё в расхожих анекдотах правда.

        Уход

        Умер Валентин Саввич внезапно и неожиданно. Я знал, что он болел, но почему-то была уверенность, что он проживёт ещё долго. Поэтому известие о его смерти ошарашило не только меня — многих.
        Июль 1990 года был жарким и каким-то тревожным. Империя разваливалась на глазах, но в это никто не хотел верить, кроме, естественно, врагов. Может быть, кощунственно звучит, но хорошо, что Валентин Саввич не дожил до краха русского государства, справедливому прославлению которого он отдал столько времени и сил. Умер, не увидев позора, бессилия и отчаяния русских людей, потерю ими способности отстоять многовековые завоевания предков.
        Хоронили на Лесном кладбище со всеми почестями.
        Гроб накрыли большим Андреевским флагом.
        Люди всё шли и шли...

        Вместо эпилога

        Писать воспоминания трудно. Неясно, что включать в них, а что — нет. Особенно если много лет встречался, говорил, сотрудничал с человеком большого таланта и удивительно позитивного темперамента.
        Недавно в гостях у любимой всеми нами вдовы писателя Антонины Ильиничны, помянув Валентина Саввича, после многих лет я снова вошёл в кабинет писателя, кабинет, в котором при его жизни я бывал неоднократно. Присел на знакомый стул...
        Удивительно. Как будто ничего не изменилось, а Валентин Саввич просто вышел на кухню за чаем. Вот сейчас вернётся, и мы снова заговорим о судьбах Отечества…