ГОРАПИКЕТ — ОХРАННАЯ СЛУЖБА РОССИИ
Да, когда восходишь на гору Пикет, переводишь дыхание, глядишь на Сростки, на Катунь, на улетающий в новую даль горизонт, то понимаешь слова Гоголя: “Как же не родиться здесь богатырю, когда есть где разгуляться ему?”
Богатырь этот — Василий Шукшин.
Сорок пять лет, как один день, мелькнуло, и я опять здесь. Поседевший, постаревший, а вот Сростки не только не состарились, наоборот, помолодели. Лето. Всё ликует, цветёт. Дома нарядные, улицы выметенные. Люди идут радостные, много детей. Солнышко от восторга усиливает сияние своих лучей, даже и прячешься от него в тень гигантских деревьев. Земли здесь благодатные. Это же Алтай, родина сказочного Беловодья. Цветы у домов торопятся радовать своими ароматами и красками, прямо вываливаются через палисадники. Кладбище вот только расширилось, но это же естественно: все пройдём через окончание земной жизни в начало новой, вечной. Чего тут бояться…
Иду вдоль могильных оград. Здесь же все земляки писателя, “Сельские жители” — так одна из его книг называлась. И, прежде всего, обрели здесь вечный покой мама его, Мария Сергеевна, дядя Ермолай (рассказ “Дядя Ермолай”) и многие-многие… Конечно, было бы справедливо, если бы и сам писатель упокоился здесь. Но справедливо и то, что он в Москве, на Новодевичьем кладбище. Это символически соединяет его родину с центром России. И не смог бы он без столицы состояться как писатель, режиссёр, актёр.
На горе Пикет высится отовсюду видимый памятник скульптора Вячеслава Клыкова. Огромный, очень впечатляющий: Василий Макарович босой, в расстёгнутой рубашке сидит, возвышаясь над пространством, на горе, с которой множество раз глядел на свою, а уже давно и на нашу общую родину. Мы всегда везём сюда главный поклон от Москвы, без которой, повторюсь, он не стал бы тем Шукшиным, к которому тянутся наши сердца. Люди идут и едут сюда со всех концов России. И везут поклоны от своих земель.
Не могу назвать Сростки малой родиной писателя. Место рождения — да. А родина не малая. Сказал поэт: “Не может родина быть малой / с такой великою душой”. Все приехавшие — таково свойство нашей России — чувствуют себя здесь как дома.
Побывавший тут поэт Николай Рубцов, сопоставляя эти и северные русские края, написал замечательное стихотворение “Шумит Катунь”, которое посвящено Виктору Астафьеву. Конечно, и Астафьев, и Белов, и Распутин, и Лихоносов, да вообще вся русская, российская литература прошла через восхождение на Пикет. А пикетами назывались казацкие сторожевые посты (отсюда слово “пикетировать” — охранять, быть бдительными). И как к месту не вспомнить шукшинское творение “До третьих петухов” с его остерегающими словами Ильи Муромца: “Ванька, не зевай!” — особенно сейчас актуальными, когда вся западная сатанинская сила поднялась на Россию! На сторожевых вышках пикетов были приготовлены сухие дрова для сигнального костра. В случае опасности огонь моментально зажигался, его тут же видели на вышке, которая была вёрст за пять-шесть, там тоже подносили горящую бересту к дровам, и сигнал летел дальше. Уподобим это сегодняшним сигналам от Шукшинских дней с горы Пикет, которые разлетаются во все стороны России, тревожат сердца, сплачивают их. И напоминают об опасностях.
А они есть. Казалось бы, названы предатели России, в число которых и писатели попали. Но странно как-то, что назвали их очень интеллигентно, даже ласково: иноагенты. Какие агенты, да ещё и ино-? Они самые примитивные предатели! Но вот в Петровском парке Бийска вовсю продаются их книги, не буду даже и фамилии этих “ино-” называть. Но и заранее знаю, что не останется от их сочинений ни пены, ни пузырей. Не любящий Россию никогда не сможет заслужить в России памяти о себе. Временщики. Не было и нет у них никакой любви к России. А у Шукшина она была всепоглощающей. И когда видишь людей, приехавших и с севера, и с юга, с востока и с запада, понимаешь, что любовь эта взаимна.
Пятьдесят лет прошло с его ухода в жизнь вечную. Пятьдесят… Страшно представить — полвека! Как сейчас в глазах: Дом кино и эта огромная очередь прощания. Цветы, тяжёлые ветки красной калины. И я, со всеми идущий в этой очереди. Великое у меня было переживание: я так надеялся подарить ему свою первую книгу!.. Мы с ним напечатаны были в одном номере “Нашего современника” в 1972 году. Крохотная встреча в коридоре журнала. “Вася, — говорит Леонид Фролов, ответственный секретарь, — познакомься, ты с этим парнем в одном номере”. “А, — весело говорит Василий Макарович, протягивая крепкую руку, — вот из-за кого у меня рассказ сняли”. “Да у меня их пять сняли”, — чуть ли не обиженно говорю я. У меня публикация называлась “Зёрна” — маленькие материнские рассказы. “Пойдём Нагибина бить, — шутит Василий Макарович. — У него ничего не снимают”. Третьим в журнале по разделу прозы был Юрий Нагибин. Вот и вся первая встреча.
Вторая, и последняя, на Цветном бульваре, на пятом этаже, опять же, в коридоре — “Литературной России”. Он был на скорости, но узнал, притормозил. Оказывается, к моей великой радости, прочёл мои коротышки. Сказал: “Почему вы торопитесь заканчивать? Надо договаривать”. А я же такой умный уже был, весь начитанный, о теории малого раздражителя знал. Знал: лучше недоговорить, чем переговорить. Оратор, застрявший на трибуне, теряет интерес к себе. У меня вырвалось: “Так для умных же пишем”. Василий Макарович засмеялся: “А умные-то и скажут: испугался писатель правду говорить”.
Не на одного меня благотворно повлияло его творчество. Изумительна простота, с которой он описывал и детей, и стариков, и всяческие житейские случаи: один “крепкий мужик Дерябин” рушит церковь, другой, Сёмка Рысь, мечтает церковь, эту красавицу каменную, возродить; один тратит деньги на микроскоп для сына, другой неожиданно покупает дорогие сапожки жене, которые ей малы. А один вообще отличился: запер тёщу в дворовом туалете... Критика в те времена, да и не только в те, как всегда в России, была либеральна. Пугалась литературы, говорящей о народе. Разрешала показывать его исключительно в виде, мягко скажем, примитивном. Нашла название направлению писателей, выходцев из народа, — назвала их “деревенщиками”. Хотела заклевать. Но спасли читатели: именно такую литературу в основном стали читать. Именно она, говорящая о простом человеке, а на самом деле — о человеке — двигателе истории, труженике и воине, всегда была магистральной литературой России. Но что до того либералам, ещё и обозвали героев шукшинской прозы “чудиками” — мол, что с них взять — придурочные. Хороши “чудики”! На них Россия держится! И со временем принадлежать к “деревенщикам” стало большой честью.
Часто склоняли у нас слова “народность” и “духовность”. Но это не одно и то же. Разные понятия. Народность не есть духовность — это одушевлённое понятие, а духовность — это одухотворённость, жертвенность, это понятие религиозное. Творчество Шукшина как раз на дороге от одушевлённости к одухотворённости. И то, и другое есть в человеке. Но и то, и другое писателю не выразить без главного понятия — правда жизни. А правда идёт рядом с любовью.
Вот эту правду и эту Любовь мы видим в Шукшине. Шукшин и Россия — слитные понятия. Отца расстреляли, отчим погиб, жили в бедности, холоде и голоде. И какое чувство он мог бы питать к своей стране, России? Пойти в диссиденты? Но он знал: не Родина заставляла нас страдать, она ни при чём, она у нас одна, у нас нет запасной Родины. О любви к Родине он говорил всегда. Потому и дороги нам его труды.
О, как отчеканиваются в сердце его слова: “Прекрасна моя родина — Алтай: как бываю там, так вроде поднимаюсь несколько к небесам. Горы, горы, и простор такой, что душу ломит. Какая-то редкая, первозданная красота. Описывать её бесполезно, ею и надышаться-то нельзя: всё мало, всё смотрел бы и дышал бы этим простором”.
Любовь его к Родине — сын’овья. Он сын этой земли, под этими небесами он вышел на Свет Божий. С такой пронзительностью признаётся Егор Прокудин в своей неизбывной вине перед матерью, что невозможно забыть эти кадры: “Мать это, Люба, мать моя!” И приникает к земле. И, конечно, ранит сердце обезглавленная церковь, встающая во весь экран.
Вспоминаем о ней, когда ставим свечи в красивой церкви, освященной во имя святой великомученицы Варвары. Как будто церковь всегда была в Сростках, не представить их без неё. Вот и сбылись строки Рубцова, сказанные об этих местах: “Ещё бы церковь у реки, / и было б всё по-вологодски”. Здесь, как написал Рубцов, вспоминая свой север, “и архангельский дождик на меня моросил”. От того, может быть, и тянет нас сюда, что мы здесь благодаря Шукшину особенно остро ощущаем себя единым русским народом. И ощущаем себя детьми России, обязанными заботиться о ней. И вспоминаем свои родные места.
И очень к месту звучала песня Кубанского казачьего хора на одной из концертных площадок Бийска “Иди и буди”. Слова к ней написал епископ Никандр (Вятский). Вот отрывок:
Пусть ноги устали, болит твоя грудь,
И спину ты можешь едва разогнуть,
И пусть бы хотелось тебе отдохнуть —
Работы так много ещё впереди…
Иди, иди, иди и буди.
Иди и буди ты уснувших людей,
Скажи им, что враг среди Божьих полей,
Их хочет засеять травою своей;
Иди и буди равнодушных людей,
Глаголом их жги вдохновенных речей,
Зови их к подножью святых алтарей,
Буди равнодушных и сна не жалей.
Иди, иди, иди и буди
Иди, иди, иди и буди...
Именно Шукшин показал пример, как надо будить равнодушных людей. На горе Пикет и вообще на Шукшинских днях на Алтае равнодушных не было.
Жара. От послеполуденного солнца не скрыться ни зрителям, ни выступающим. Но приходит милосердный освежающий ветерок. На сцене — Мария Васильевна, дочка Василия Макаровича. Говорит о сказке “До третьих петухов”, но сказка ли это, не предупреждение ли нам от гениального прозрения алтайского русского уроженца? “Ванька, не зевай!” И опять его перекличка с поэтическим озарением Рубцова: “Россия, Русь, храни себя, храни, / взгляни: опять в леса твои и долы / со всех концов нагрянули они, / иных времён татары и монголы. // Они несут на флагах чёрный крест, / они крестами небо закрестили. / И не леса мне видятся окрест, / а лес крестов в окрестностях России”.
Да, всё так… Разве не засеваются в русских землях семена вражды, плевелы разрушения славянского единения?.. Бактерии оглупления молодёжи?.. Но лучшая её часть не поддаётся охмурению, верит в свою родину. Не погасли огни на наших алтарях!..
Вот они, молодые, красивые, выступают на распахнутой просторам сцене. Песни, танцы. Со всею уверенностью скажу, что танцоры и певцы не номера отрабатывали, а во всю меру своих дарований радовали собравшихся. Одну бы поправку вставил я в песню, в слова: “Русь ещё жива, Русь ещё поёт”. Но Русь не ещё жива, а всегда жива, и Русь не ещё поёт, а всегда поёт и петь будет. Это особенно чувствуется на Пикете. Это и в Шукшине очень чувствуется: петь любил.
И думал я в эти минуты: не одним нам видеть эту радость и красоту, видят нас ушедшие к Отцу Небесному земляки писателя. Ведь и все мы, кто когда, уйдём в ряды небесного воинства, в небеса, к Престолу Господню. А если Господь благословит, увидим и мы там, сверху, новых братьев и сестёр, приехавших на Шукшинские дни.
Дней же этих было целая неделя. Рассказать о всех них — задача непосильная. Но то, что все они свершались во славу русской литературы, главная задача которой — защищать русский язык, Россию, её великое прошлое и великое будущее, — это несомненно.
Многое изменилось и в Бийске. Это же был первый город, который увидел отрок Вася, поразивший его многолюдством. Здесь он будет и в техникуме учиться. А по пути деревня Образцовка. Да, так образцово и называется. Сюда Вася приходил в войну и отсюда на саночках привёз домой мороженую картошку, которую употребляли в пищу.
Запущенное архиерейское подворье Алтайской миссии стало музеем. И очень привлекательным. Вообще город очень чистый, сохранивший очарование уездного русского города. И люди в нём, сразу видно, тянутся к чтению. А это сейчас, после таранных ударов по книгам, по их сократившемуся изданию, особенно по резкому, практически вертикальному, падению тиражей литературных журналов, особенно дорого. И нас, писателей, это внимание спасает от уныния и скорби. Приходят же люди на встречи с писателями, никто же их насильно не заставляет! Мне так вообще был в Бийске подарок: муж и жена пришли подписать мои книги, начиная с первой, 1974 года издания. Это ли не радость, это ли не позыв к новым трудам!
К чести писателей, приехавших на Шукшинские дни — Михаила Тарковского, Андрея Антипина, Платона Беседина, Валерия Копнинова, других, — все они, очень неплохие писатели, не занимались рекламой своих книг, а искренне и смиренно воздавали честь и хвалу великому нашему современнику Василию Шукшину. И это очень отрадно. Нам до него тянуться и тянуться… Отрадно и то, что в организации алтайских дней большая заслуга Ассоциации союза писателей и издателей России.
Очень мне хотелось присоединиться к славянскому поверью, к тому, что если кто за одно лето выкупается в двенадцати реках, тому и удача будет, и здоровье. И пришёл я к Катуни, и остановился на её берегу, и стал было расстёгивать пуговицы на рубашке, но замер в потрясении: да как же в эту Катунь войти? Она тут же утащит тебя в неведомые края — такая скорость течения у неё. Не осмелился. Ну, рекам моей родины и вообще нашей северной России за Катунью не угнаться. Так и не погрузился, не испытал ощущения Крещенской купели, только умылся. Но и то. А Василий-то Макарович, конечно, купался. С самого детства. Такая река, с такой мощью, принимала в себя тело русского писателя!..
Катунь, омывающая Сростки, и Бия — водная магистраль Бийска — сливаются воедино недалеко от родины писателя и образуют одну из самых крупных рек Сибири — Обь. Без подпитки водами Оби плоховато было бы даже и Ледовитому океану.
А нам, писателям и читателям, плоховато было бы без русского писателя, алтайского самородка Василия Шукшина.
ВЛАДИМИР КРУПИН НАШ СОВРЕМЕННИК № 11 2024
Направление
Очерк и публицистика
Автор публикации
ВЛАДИМИР КРУПИН
Описание
Нужна консультация?
Наши специалисты ответят на любой интересующий вопрос
Задать вопрос