ИСТОРИИ ИЗ ВОСПОМИНАНИЙ ФРОНТОВИКОВ — СОТРУДНИКОВ ИНСТИТУТА ИМЕНИ А. П. КАРПИНСКОГО
Из воспоминаний Андрея Владимировича Булычёва — старшего научного сотрудника Всероссийского научно-исследовательского геологического института имени А.П.Карпинского, кандидата геолого-минералогических наук, работавшего в годы войны сначала в блокадном Ленинграде, а затем служившего добровольцем-моряком.
Однажды
Летом 1944 года наш “морской охотник” в очередной раз проводил десятидневное дежурство в проливе Бьёркезунд. Погода стояла отличная. Тепло. Как обычно при таком дежурстве, ночь проходит в боевой готовности № 1, поэтому днём большинство команды отдыхает. У механизмов и оружия несёт вахту “второй” состав, в том числе несколько юнг-мотористов.
Дежурство заканчивалось, все порядком устали: кто спал, кто загорал. Неожиданно с мостика раздался голос вахтенного сигнальщика: “Торпеда по носу!” На какое-то мгновение никто в это не поверил. Где это видано, чтобы по катерам стреляли торпедами? Но сразу же за возгласом вахтенного раздался сигнал боевой тревоги.
И тут случилось непредвиденное. На команду командира: “Заводи моторы, полный вперёд!” — мотористы поспешили и резко увеличили нагрузку на моторы. Моторы заглохли. Вторая торпеда попала точно в наш катер.
Как упал в воду, как остался жив, до сих пор не понимаю. Пока плавал (спасибо капковому бушлату!), свербила одна мысль — как бы лодка не всплыла и не взяла нас в плен.
Спасло нас то, что радист успел сообщить на базу, что мы атакованы лодкой. Вскоре подошёл катер нашего дивизиона и подобрал нас. Спустя некоторое время прямо на рейде базы было потоплено ещё несколько наших катеров.
Эта история завершилась в стиле “хэппи-энд”. Однажды небольшой рейдовый катер-дымзавесчик, как обычно, направился к выходу из бухты. Его небольшая команда (несколько человек) занималась приборкой палубы. Один из моряков наклонился через борт, чтобы зачерпнуть ведро воды, и прямо под собой увидел подводную лодку, которая почти “на брюхе” (глубина около 30 метров) вползала на наш рейд.
Сиреной и ракетами вызвали “морской охотник”. Сбросив серию глубинных бомб, он потопил лодку.
Потом лодку подняли, отбуксировали вначале в Кронштадт, а затем в Ленинград, где она довольно долго стояла у моста Лейтенанта Шмидта. Тогда и выяснилось, какие торпеды применяли немцы против катеров.
Как писали в “Вечернем Ленинграде” и других изданиях, это были новые, специально предназначенные для малых целей акустические самонаводящиеся торпеды. Выявили на лодке и ещё одну новинку — особое устройство, позволявшее заряжать аккумуляторы, не всплывая на поверхность.
Из воспоминаний Льва Исааковича Красного — члена-корреспондента РАН, лауреата Ленинской и Государственной премий, Заслуженного деятеля науки РФ, работавшего во Всероссийском научно-исследовательском геологическом институте имени А.П.Карпинского с 1939 года.
Годы сороковые. Роковые…
Вихрь войны бросает меня на третий день на форт “Краснофлотский”, известный под именем “Красная Горка”. Проходит несколько дней, и я получаю назначение командиром огневого взвода 322-й батареи 152-мм орудий. Начинаю осваивать с помощью старшины Петрина незнакомое артиллерийское дело.
Конец сентября 1941 года. В крайне тревожной обстановке отдаётся приказ: вкатить на орудийные дворики шаровые мины, командиру огневого взвода Красному и старшине Петрину последними уходить с 322-й батареи, взорвав её. То же было проделано и на остальных батареях. Особо загрустили комендоры — в погребах полный боезапас, безусловная готовность противостоять противнику, а тут — “уходить”! К счастью, комиссар дивизиона майор Гош почти немедленно добился отмены приказа. Форт “Красная Горка” никогда не будет сдан фашистам! Мины были убраны.
Война была не только испытанием воли, концентрацией физических и духовных сил, но и непрерывной учёбой. При инспекционной поездке командующий артиллерией Балтийского флота вице-адмирал И.И.Грен знакомился с командирами батарей форта “Красная Горка”.
Капитан Мельников, старший лейтенант Юдин докладывают: “Окончили Севастопольское училище береговой обороны, старший лейтенант Красный — Ленинградский горный институт. Будучи глуховатым, как все артиллеристы, Грен удивлённо переспросил: “Что-что Вы окончили?” Я повторил. Тут же было приказано сопровождающему вице-адмирала капитану I ранга: “Проверить!” После экзамена — заключение: “Годен!”
В конце войны академик С.С.Смирнов, получив правительственное распоряжение демобилизовать геологов для участия в решении урановой проблемы, написал письмо командующему Балтийским флотом адмиралу Трибуцу с просьбой об отзыве меня из состава береговой обороны. И в марте 1946 года, уже будучи начальником штаба 31-го Краснознамённого артдивизиона, я был возращён во ВСЕГЕИ и через два месяца в Западном Приохотье вёл работы по поискам радиоактивных руд.
Из воспоминаний Александра Ивановича Жамойды — члена-корреспондента РАН, директора Всероссийского научно-исследовательского геологического института имени А.П.Карпинского с 1970 по 1987 год.
“О шести годах моей юности — в солдатской шинели”
В 1939 году, закончив школу с “золотым” аттестатом, поступил без экзаменов на биологический факультет Ленинградского университета, но уже через два месяца был призван в РККА. Попал в город Котовск Молдавской АССР, в линейную батарею 18-го отдельного зенитно-артиллерийского дивизиона, который участвовал в освобождении (присоединении) Бессарабии. Летние и зимние лагеря с боевыми стрельбами были на берегу Днестровского лимана возле города Аккерман (Белгород-Днестровский). В лагере и застало нас начало войны...
Вечером 23 июня при погрузке дивизиона в железнодорожный эшелон нас атаковали немецкие штурмовики, посыпая очередями трассирующих пуль. Наши пулемёты их отогнали... В первые дни ещё верили в наше превосходство и в скорую нашу победу. Но далее — отступление на восток по степям южной Украины с заданиями по обороне речных переправ, железнодорожных станций и узлов, аэродромов, сосредоточений войск...
Только после победы под Сталинградом, 24 февраля 1943 года мы двинулись на запад. Путь наш по только что освобождённым разрушенным городам и вдоль разбитой железной дороги в уже известный нам Донбасс оказался непростым и долгим. Не доезжая до Батайска, 24 марта я записал в своем дневнике:
“Прошёл 21 месяц войны. Где бы люди ни были, что бы они ни делали, о чём бы ни говорили — разговор начинается и кончается одним вопросом: когда же кончится война?.. Разные басни сотнями ходят по населению... Я же держусь своей прежней теории — пятилетка... и кончится война в 1945 году”.
Под “теорией” подразумевалась симметрия событий — чередование отступлений и наступлений — наших и врага. До Победы оставалось 775 дней и ночей...
23 мая 1946 года после шести с половиной лет в солдатской шинели я вернулся домой.
Из воспоминаний Нехорошева Василия Петровича, доктора геолого-минералогических наук, профессора, специалиста в области палеонтологии и стратиграфии, региональной геологии и геологического картографирования, историографа Геолкома ВСЕГЕИ.
Получив в конце 1944 года вызов, я в начале 1945 года вернулся в Ленинград, “весь израненный прекрасный город мой”. Сразу же обратил внимание на надписи на стенах: “Эта сторона улицы наиболее опасна при артобстреле”, — и крупные плакаты-лозунги: “Товарищи с Урала иль с Алтая, откуда б ни вернулись вы — закон на берегах Невы: работать, рук не покладая”. Этот лозунг всем нам, вернувшимся в родной Ленинград, пришёлся по душе (особенно, конечно, “уральцам и алтайцам”, названным, так сказать, поимённо).
Основное здание института — построенный в 1914 году Ф.Н.Чернышёвым Дворец геологии — было пусто, все обращённые наружу окна вылетели при обстрелах и бомбёжках. Один снаряд повредил угол здания. Крыша над музеем была разбита, и мы работали зимой 1945 года в здании на 19-й линии, где было отопление.
Вернувшись в Ленинград, узнали о незаметных героических подвигах оставшихся в Ленинграде работников и работниц библиотеки и музея. Будучи на краю гибели от истощения (многие из них не пережили блокады), они спасали коллекции музея и книги библиотеки, убирая их из тех мест, куда сквозь разбитую крышу проникали осадки.
Когда в 1944 году было организовано Нахимовское училище, в Ленинграде адмиралу, назначенному директором, было поручено занять любое подходящее для этой цели пустующее здание. Наш Дворец геологии подходил по всем показателям, но когда этот адмирал поднялся в музей, ему рассказали, как сотрудники музея, умирая от истощения, спасали экспонаты, обратив при этом внимание на большой монолит соли, который мог бы облегчить их тяжёлое существование (за соль тогда можно было выменять продукты), но никто не отбил ни кусочка этого монолита.
Выслушав это, адмирал отказался от уже созревшего решения занять здание, сказав: “На это у меня рука не поднимется”. Так незаметный героизм скромных тружеников музея сохранил нам, геологам, Дворец геологии.
Из воспоминаний Сергея Арсеньевича Голубева, геолога, работавшего во Всероссийском научно-исследовательском геологическом институте имени А.П.Карпинского, лауреата Сталинской премии II степени, заслуженного деятеля науки и техники Коми АССР.
Уголь Воркуты
В наступившем 1941 году во Всесоюзном геологическом институте (ВСЕГЕИ) проходила работа в обычном режиме. Геологи сдавали отчёты по результатам исследований 1940 года, организовывались новые геологические экспедиции и поисковые партии для полевых работ в предстоящем сезоне. Ничто не предвещало тревоги.
По решению Правительства СССР завершалась организация новой круглогодичной Печорской комплексной геологической экспедиции... Основной задачей было оказание практической помощи геологам “Воркутстроя” (с 1944 года преобразован в Воркутинский угольный комбинат “Воркутауголь”) в ускоренной оценке перспектив Печорского угольного бассейна и его промышленного освоения.
В 1941 году путь следования экспедиции из Ленинграда в Воркуту был очень сложным, длительным и весьма утомительным. Реки Печора (на отрезке Усть-Кожва–Усть-Уса) и Уса часто из-за мелководья затруднены в проходимости даже для небольших речных колёсных пароходов, но затягивать организацию экспедиции было нельзя...
У прибывших в Воркуту было бодрое, хорошее настроение. Голоса и смех раздавались из палаток и землянок до поздней ночи. Предстоящий день — воскресенье, день отдыха. Ни у кого не было мысли, что этот вечер и ночь — последние перед страшной войной. Наконец все голоса затихли, наступили часы спокойной ночи. Спокойными оказались действительно часы. Когда 22 июня 1941 года по радио прозвучал голос В.М.Молотова о начале войны с фашистской Германией, у всех пропал сон, из палаток и землянок выходили люди со слезами. В Ленинграде и других городах остались дети, родные и близкие...
В эти трудные для страны годы в Воркуте зародилось массовое движение за добычу сверхпланового угля в подарок осаждённому Ленинграду. Оно продолжало расти и шириться с каждым днём. Геологи Ленинграда были в авангарде среди сотрудников Геологоразведочного управления комбината “Воркутауголь”. После основной работы, независимо от занимаемой должности, по специальному графику они спускались в шахту № 8 и своими руками добывали уголь и поднимали его на-гора. Работавшие в шахте имели лицевые счета, которые были заменены специальными почётными грамотами. За годы войны городу-герою было отгружено 40 эшелонов сверхпланового топлива, добытого в шахтах Воркуты. В этих эшелонах сотни тонн угля, добытого ленинградскими геологами Печорской комплексной экспедиции.
Ленинградцы высоко оценили помощь трудящихся Воркуты. В газете “Ленинградская правда” от 9 декабря 1944 года была помещена заметка: “Мы, ленинградцы, помним в ряду многих суровых блокадных дней радостный день, когда через Ладогу, сквозь окружавшее город кольцо, к нам прибыли первые угольные эшелоны. Это горняки Воркуты, напряжённо следившие за нашей борьбой, послали нам дань своего восхищения. Этот уголь был вдвойне д’орог тогда и как топливо, и как знак любви”.
Из воспоминаний Татьяны Александровны Лукьяновой, старшего научного сотрудника Всероссийского научно-исследовательского геологического института им. А.П.Карпинского, дочери геолога, геохимика и минералога Александра Фёдоровича Соседко.
Мой отец Александр Фёдорович Соседко, геолог, ученик и коллега академика А.Е.Ферсмана, в мае 1941 года был направлен на Урал, в г. Миасс. Мы с мамой остались в Ленинграде. С началом войны детей школьного возраста старше 8 лет вскоре стали спешно организованно увозить подальше от города, так как начались бомбёжки. С коллективом одной из школ Куйбышевского района Ленинграда, где моя тётя работала учительницей начальных классов, поехала и я, хотя и не была ещё школьницей.
Июльской белой ночью после тяжёлого расставания с родными мы отправились в товарном поезде с Московского вокзала в Малую Вишеру, где нас уже ждали и на телегах везли 50 км до деревни Кленино. Там детвору расселили по домам местных жителей. Днём мы работали на прополке колхозных полей и, спасаясь от постоянных бомбёжек и обстрелов, прятались в кусты и канавы. Крутой берег р. Мста служил нам столовой. Горячую еду приносили из кухни в вёдрах, раскладывали в алюминиевые миски и раздавали нам; мы ели, сидя на траве.
Мама осталась на оборонных работах в Ленинграде, рыла окопы. От отца с Урала приходили телеграммы, полные тревоги, с вопросами, что с нами и почему меня отправили куда-то одну. В район Малой Вишеры вывезли много детей из Ленинграда, но вскоре стало ясно, что место неудачное... Сюда стремительно приближался фронт. И потянулись на восток эшелоны, увозящие детей в глубокий тыл — на Урал, в Сибирь. Многие из них погибли в дороге, так как поезда сильно бомбили.
Наша группа оказалась одной из последних, и транспорта на нас не хватило. Из Ленинграда был получен приказ: вызывать родителей и вывозить детей собственными силами. За мной приехала мама. Через несколько дней мы отправились в путь. Предстояло пройти 50 км пешком до железнодорожной станции Бурга, расположенной недалеко от станции Малая Вишера. Вещи везли на телеге. По дороге нас обстреливали с самолёта немецкие лётчики, хотя видели, что идут дети. Совершенно измученные, мы добрались до станции и, повалившись на пол вокзального помещения, тут же уснули. Сигналы воздушной тревоги никого не могли поднять. К счастью, во время бомбёжки здание вокзала не пострадало. Нас посадили в товарный поезд, следующий в Ленинград. Над нами проносились самолёты, сбрасывающие бомбы, разрывы которых были слышны совсем близко. Дети плакали. Вдруг я от страха запела: “Прощай, чудесный край! Неаполь милый, тебя навек и с грустью покидаю...” Это была песня из репертуара Печковского. Пока я пела, дети молчали и слушали. Когда песня кончилась, раздались вопли: “Таня, пой ещё, не так страшно, когда ты поёшь!” И я пела и пела, утирая слёзы. Скоро все ужасы остались позади. Повезло, проскочили.
В Ленинграде для нас с мамой начался ад! Мама дежурила на крыше нашего дома, я в это время находилась в бомбоубежище. Спали в одежде, чтобы быстрее выбежать из дома. По квартирам, где были дети до 8 лет, ходили работники жилищной конторы и говорили примерно такие слова: “Уезжайте со своими детьми, мы не дадим вам карточек на продукты на сентябрь. Сейчас здесь нужны работники и защитники города, а вы здесь — балласт. Спасайте своих детей. Вот вам эвакодокумент на эшелон любого направления: Сибирь, Урал, Средняя Азия. Только уезжайте с 20 кг вещей на человека”.
Мама решила со мной ехать и правильно сделала. Я ей благодарна за спасение.
ВОСПОМИНАНИЯ ФРОНТОВИКОВ НАШ СОВРЕМЕННИК № 4 2025
Описание
Нужна консультация?
Наши специалисты ответят на любой интересующий вопрос
Задать вопрос