ЮРИЙ КЕКШИН НАШ СОВРЕМЕННИК № 1 2025

О ПОЭЗИИ АНАТОЛИЯ АВРУТИНА

О многогранном творчестве выдающегося русского и белорусского поэта, писателя, критика, публициста, переводчика Анатолия Юрьевича Аврутина издано немало книг, статей, рецензий, монографий. Его поэзия оценена по достоинству не только читателями, но и известными русскими мастерами поэтического слова, критиками, всеми, кому близка и дорога настоящая русская литература.
Впервые об Анатолии Аврутине я услышал от прекрасного русского поэта Натальи Егоровой, с которой меня связывают несколько десятилетий творческой и человеческой дружбы. Однажды мы долго с ней рассуждали о грустных перипетиях современной русской поэзии, и я, говоря о том, что русский поэтический мир невозвратно потускнел с уходом Анатолия Передреева, Глеба Горбовского, Николая Тряпкина, припомнил бессмертные пророческие строки великого поэта Юрия Поликарповича Кузнецова: “Увы! Куда ни погляжу / – Очарованье и тревога,/ Я никого не нахожу:/ Таланты есть, но не от Бога”. Наталья в ответ мне уверенно сказала: “Ты не прав. Почитай стихи Анатолия Аврутина, он поэт от Бога, настоящий, мощный, удивительный”.
Анатолий Аврутин — немолодой человек. Но его поэзия становится мощнее, масштабнее, каждая новая поэтическая подборка — крупное и яркое явление для истинных любителей русской поэзии. Разгадка этого — его огромный поэтический дар и, конечно же, невероятный, неустанный писательский труд. Здесь себе поэт поблажки не даёт.
Анатолий Аврутин всю свою уже долгую жизнь живёт на братской белорусской земле, ему, конечно же, очень дороги традиции, язык, пространство его родной Белоруссии. Но он, прежде всего, русский поэт, его душа по-настоящему больна Россией, русским миром, все русские исторические повороты и изломы отражаются в его душе и тревожат, и радуют поэта, оттого и в творчестве его немало стихотворений о России, о русской душе, о никем ещё не разгаданной русской тайне.

Русский — прилагательное, слышали?
То, что прилагается к добру,
К радуге над мокнущими крышами,
Без которой вздрогну и умру.
......................................................................
Недругам — всегда падеж винительный,
И ломоть последний — для своих.
Ничего не знаю существительней
Этих “прилагательных” родных.
Анатолия Аврутина неустанно беспокоит судьба страны, её настоящее и будущее. Ему тревожно, что снова придётся испытать русскому народу беды и лихости войн, зимние смертельные атаки, фронтовые тяжкие дороги. Об этом — его пронзительное стихотворение, которое хочется привести полностью:

Неужели нам вновь пригибаться завещано,
Вспомнив строки, что в память вошли навсегда:
“А ты помнишь, Алёша, дороги Смоленщины?..”
Ну, а дальше по тексту, совсем, как тогда...

Неужели же снова дороженька узкая
Приведёт к полотну посреди суеты,
Чтоб шептать: “По бокам-то всё косточки русские...” —
Про Некрасова, Ванечка, знаешь ли ты?

Что ты скажешь, когда перелеском, пригорками
С автоматом зимою пойдёшь сквозь снега?
А “Катюшу” ты слышал?.. А слышал про Тёркина?
А ты знал, что “до смерти четыре шага...”?

Пожалею тебя — не спрошу про Русланову,
И какие тут “Валенки”? Валенок нет!
Вам придётся всё это осваивать заново,
Только вот не пришлют вам из тыла кисет.

Вновь оставит снаряд в колоколенке трещину,
Вновь обрушится небо, живое губя...
Это, Ванечка, Русь... И какая-то женщина
Всё равно, глядя вслед, перекрестит тебя.

Он точно определил, что такое для него Россия, своей вершинной строкой: “Где перекрестятся — Русь получается”. Для Аврутина это пространство, где “русское эхо нерусских не знает границ”, где “в траву одиноко роняют берёзы / сквозь русское зарево русские слёзы...”, где “лица в окошечках, будто бы лики с иконы”. Его любовь к России сродни любви к Богу, к собственной жизни:

Не добредя до постели,
Песни наслушавшись всласть,
Где-то средь русской метели,
В русских просторах пропасть...

Русский язык для Аврутина — икона, бережное отношение поэта к каждому русскому слову отражается и чувствуется во всех его стихотворениях, он понимает, что засилье иностранных слов принесёт духовное обнищание и гибель:

Что не по-русски — всё реченья,
Лишь в русском слове слышу речь,
Когда в небесном облаченье
Оно спешит предостеречь
От небреженья суесловий,
Где, за предел сходя, поймёшь,
Что языки, как группы крови,
Их чуть смешаешь — и умрёшь.

Сразу оговорюсь и повторю, потому как знаю по комментариям к его поэтическим подборкам, как его порой незаслуженно упрекают в излишней любви к России, Анатолий Аврутин бесконечно нежно любит свою Белоруссию, доказательством тому хочется привести его стихотворение, которое поражает своей поэтической высотой, свойственной поэту эпического масштаба:

РОДИНА

Родина — это когда бескрыл,
Но всё равно летишь.
Родина — это святых могил
Предгрозовая тишь.

Родина — это когда бредёшь,
К истине путь ища.
Родина — это когда хлебнёшь
Маминого борща...

Родина — это любимых книг
Стёршийся переплёт.
Родина — это лебяжий крик,
Если подругу — влёт...

Родина — это смолистый дух
В бане, где благодать.
Родина — то, что не смеешь вслух
Родиною назвать...

Поэт болеет своей измученной родиной, которая немало хлебнула горя в прошедшие десятилетия и века, да и писать стихи для него так же свято, как и верить в Бога, поэтому для него важнее всего в творчестве — “божественность нечитаной строки”. Как это перекликается с великой строфой Александра Твардовского: “Быть может, эта боль — залог / Того, что славы слаще, / Когда пронзает холодок / Удачи настоящей”!
Кто мы, откуда, куда идём и куда придём, к какому итогу — извечные мучительные вопросы поэта. В его профессионально отточенных стихотворениях слышны и крики, и негромкие возгласы о пределе и вечности. Он с младых лет несогласен с пределом, он его тревожит, но и вечность вызывает в нём противоречивые сомнения:

В струенье жизни быстротечном
Слышнее грома — только тишь.
Вовек не станет слово вечным,
Когда о вечном говоришь.
Но если, предваряя звуки,
Вдруг захлёбнешься тишиной,
Немым предвестником разлуки
Простор увидится сквозной.
И так от выдоха до вдоха,
От первых дней до серых плит...
И кем ты стал — решит эпоха,
А вечность — кем не стал, решит...

Анатолий Аврутин постоянно думает о жизни, о её скоротечности и бренности, и о том самом пределе, к которому поэт идёт неотвратимо и тревожно. Его стихотворение “Ночные стихи”, посвящённое памяти близкого человека, поражает своей философской глубиной, своим трагизмом. На мой взгляд, это одно из его самых лучших философских стихотворений, не могу не привести его тоже полностью:

Напрасно... Слова, как “антонов огонь”,
Сжигают души несгоревшую малость.
Уже из ладони исчезла ладонь,
Что вроде пожизненно мне доставалась...
А следом поношенный плащик исчез,
Что вечно висел на крючке в коридоре.
Ни женских шагов, ни скрипучих завес,
И сами завесы отвалятся вскоре...
Всё стихло... Лишь полночью схвачен этаж
За меркнущей лампочки узкое горло.
И чувствуешь: всё, что копилось, отдашь,
Чтоб только мгновения память не стёрла,
Когда в глубине потрясённых зрачков
Растерянный облик спешит проявиться,
И сам ты в зрачках отразиться готов,
И платье вдоль ждущего тела струится...
Как всё это призрачно... Тени спешат
Впечататься в бледную кожу обоев —
Туда, где впечатан испуганный взгляд,
Один на двоих... И предавший обоих...
При чём здесь трагедия?! Горе уму...
Здесь даже Шекспир разберётся не шибко.
И тьма обращается в новую тьму,
И щепками сделалась звучная скрипка.
Её все вертели — опять и опять, —
С осиною талией Божию милость,
Её разломали, пытаясь понять,
Откуда же музыка в ней появилась?..
Разломана скрипка... И взгляд овдовел...
И надвое полночь в тиши раскололась.
Всё в жизни предельно... Иду за предел...
На тень от беззвучья... На голос, на голос...

Поэт выстрадал важную истину человеческого бытия, его понимание, что каждое мгновение жизни является драгоценным подарком судьбы, не случайно, поэтому и спешить медленнее жить для него — это спешить творить, жить с ощущением любви к Родине, родным людям, окружающему миру:

Спешите медленнее жить,
Пока гнездо под крышей вьётся,
Покуда жизнь не оборвётся —
Спешите медленнее жить.

Во всех его стихотворениях звучат драматичные, даже трагичные ноты. Но это только усиливает мощь его поэзии. Более того, трагизм в его даже самых мрачных, казалось бы, стихах переплетён со светом, а такое по плечу только поэтам большого масштаба. Невообразимая высота его поэзии созвучна и перекликается с поэтическим космосом Юрия Кузнецова, философской болью и сомнениями Алексея Прасолова, песенностью и глубиной Николая Рубцова и Николая Тряпкина... Но он ничего не заимствует у своих выдающихся собратьев по поэтическому перу, у него своя, индивидуальная, неповторимая стезя, порой, по его же горькому определению, неровная, но ведущая напрямик. Его зрячее поэтическое око находит и разгадывает символы и образы окружающего мира, и разгадывает он их и находит — по-своему, по-аврутински. Поэт чувствует и видит сверху струящуюся бездну, и она же, эта бездна, бесстрашно “висит над собором, / птиц от крестов отогнав”. И время, отведённое поэту для жизни, скользит, обжигая его.
Душа Аврутина, его сердце давно, с младых лет, обожжены болью первых и поздних потерь, обид, разочарований, несбывшихся и утраченных надежд, постоянным ощущением бренности человеческого бытия... Защита от боли для него — его творчество, оно-то и есть его главный и верный ангел хранитель — и жизни его, и его раненой, уязвимой души. Все переживания Аврутина очень естественно вплетаются в вязь его стихотворений, потому и веришь образам и откровениям его слов и звуков.
Привычно лампу прикручу,
Устроюсь с краю...
Ещё шепчу, ещё свечу,
Ещё сгораю.

Взгляну в холодное окно
На миг буквально.
Там всё темно, там всё черно,
Там всё печально.

И не видны сквозь толщу рам
Во тьме вселенской
Ни ближний сквер, ни дальний храм,
Ни образ женский.

И только ниточка в душе
Звенит протяжно:
“Ты что-то понял... Здесь... Уже...
А что — неважно...”

Поэт денно и нощно, многотрудно и терпеливо работает над поэтической строкой, ему чужды праздность, которая ничего, кроме душевной опустошённости, не даёт. И он понимает, что становится самим собой лишь тогда, когда звучит в его душе “чёрная музыка строк”.

Стремясь в светящийся зенит, в прозрачной тишине
Журавлик тихо пролетит, не зная обо мне.
А я живу себе, живу — неделю без проблем.
Ложусь на колкую траву, с куста крыжовник ем.
Кошусь на злящихся гусей, шиплю на гусака,
Гляжу на образ жизни сей немного свысока.
Являю свой довольный вид родимой стороне.
...Журавлик в небесах летит, не зная обо мне.
Я вслед ему махну рукой, крылом он не махнёт.
Меня ни отдых, ни покой не вознесут в полёт.
Живу неделю без проблем, и жизнь моя пуста.
Всего-то дел — крыжовник ем с колючего куста.
Неделю целую подряд, ленивые на вид,
Гусыни на меня шипят... И женщина шипит...
Я с женщиной всегда несмел... А где-то в вышине
Журавлик тихо пролетел, не зная обо мне.

Аврутин честен в своих поэтических произведениях, ему чуждо чувство излишнего самомнения и в жизни, и в творчестве. Это, наверное, одна из разгадок тайны его поэзии, потому как скромность вкупе с искренностью — синоним настоящего таланта. И человеческая память поэта крепка и благодарна. Нельзя без волнения читать его пронзительные строки об ушедших навсегда друзья-писателях:

Куды ты, Мiкола?.. Ур ес гнум*, Ганад?...
Куда ты, Серёжа?..
И пальцы стучат по стеклу невпопад,
И холодно коже.

Куда вы, Людмила Васильевна-свет?..
Куда ты, Володя?..
А жизнь так безудержно сходит на нет,
И жутко в природе.
А к небу поднимешь заплаканный взгляд –
В порыве едином
Невинные души летят и летят
Густеющим клином.

Писать от руки? Это нынче старо,
Эпоха неверья.
Вы — птицы... Так сбросьте хотя бы перо...
— Все сброшены перья...

Не много напишется — пальцы дрожат,
И шепчешь: “О Боже!
Куды ты, Мiкола?.. Ур ес гнум, Ганад?..
Куда ты, Серёжа?..”

Он себя никому не навязывает. Но находясь в объятиях полного одиночества, тоже надеется на доброе слово или добрый отклик:

Стылый воздух причудливо горек...
С губ слизнув леденящую бель,
Через силу взберусь на пригорок —
За пригорком всё та же метель.
Чиркну спичкою... Жалко... Погасла,
Пальцы еле заметно черня.
Всё стою, всё гляжу понапрасну, —
Может, где-то хватились меня?
И в молчанье метелицы белой —
Злой предвестницы чёрных разлук —
Всё мне чудится звук оробелый,
Из молчанья родившийся звук.
Он растёт, согревая невольно
На исходе пропащего дня...
Может, это набат колокольный?
Может, это хватились меня?

У него до сих пор по-юному свежее, волнительное и трепетное отношение к женщине. Его любовная лирика, на мой взгляд, удивительна, в ней, помимо драматизма и душевной боли, немало света. Женщина для Аврутина, даже если она его предала или оставила, даже если принесла ему душевные муки, — всегда блоковская Прекрасная Дама. И любовь к женщине для Аврутина — и мука, и радость, и мрак, и свет, и боль, и святость:

Хоть словом мучусь и дышу,
И мучусь снова,
Но то, что я тебе скажу, —
Всего лишь слово.
Напрасно Господа молю —
Темно и пусто.
А то, что я тебя люблю, —
Всего лишь чувство.
Густую капельку со лба
Смахну невольно.
А от того, что не судьба, —
Всего лишь больно.
Мечталось, но не довелось,
Закрылась дверца...
А что в груди разорвалось, —
Всего лишь сердце.

Анатолий Аврутин — благодарный сын. Его любовь к родителям, увы, уже ушедшим за край, по-вселенски неизмерима. Поэтому и его стихотворения, которые он посвятил матери и отцу, на мой взгляд, являются шедеврами современной русской поэзии. Именно родители вложили в его детскую неокрепшую душу великую любовь к русской литературе:

...Наш примус всё чадил устало,
Скрипели ставни... Сыпал снег.
Мне мама Пушкина читала,
Твердя: “Хороший человек!”
Забившись в уголок дивана,
Я слушал — кроха в два вершка, —
Про царство славного Салтана
И Золотого Петушка...
В ногах скрутилось одеяло,
Часы с кукушкой били шесть.
Мне мама Пушкина читала –
Тогда не так хотелось есть.
Забыв, что поздно и беззвёздно,
Что сказка — это не всерьёз,
Мы знали: папа будет поздно,
Но он нам Пушкина принёс.
И унывать нам не пристало
Из-за того, что суп негуст.
Мне мама Пушкина читала —
Я помню новой книжки хруст...
Давно мой папа на погосте,
Я ж повторяю на бегу
Строку из “Каменного гостя”
Да из “Онегина” строку.
Дряхлеет мама... Знаю, знаю —
Ей слышать годы не велят.
Но я ей Пушкина читаю
И вижу — золотится взгляд...

Их уход для поэта — вечная невыносимая боль его души. В стихи о родителях вложена невыносимая мука уставшего и измученного сердца поэта. Его сакральная и духовная связь с отцом и матерью не прерывается ни в снах, ни наяву. И эта связь рождает в его душе строки, от которых больно сжимается сердце:

Не понимая, что стало со мною,
Брёл я... И мучился, не понимая,
Что задышал мой отец под землёю,
Встал и побрёл, корневища ломая.

Так и бродили мы... Я — по дороге,
Он — под землёю с извечною тростью.
Еле держали разбитые ноги,
Жутко скрипели усталые кости.

Ну, а потом прекратилось и это...
Брызнула с веток крикливая стая.
Скрипнули ставни... А после, с рассветом,
Враз облетела листва золотая.

И такая же давящая, щемящая боль бьёт по сердцу, когда читаешь больные беспросветной тоской гениальные строфы:

Птицы громко кричали о том, что ты тихо ушла,
Замолкали на миг... и встревоженно снова кричали.
И не видела света внезапно наставшая мгла.
Только птицы кричали... Испуганно птицы кричали.

Мне бы вздрогнуть от боли, но кожа моя запеклась,
И молчанья свинец опалил воспалённое горло.
И гремучий осколок порвал нашу зыбкую связь,
И зловещая ночь над бедой моей крылья простёрла.

И какие-то люди в двойной, непрозрачный чехол
Положили твоё голубое прозрачное тело...
Погасили свечу... Но цветок в изголовье расцвёл,
И неясная сила в тяжёлом бутоне вскипела.

Мы назавтра пришли... Через ужас назавтра пришли...
Там лежала не ты, а твоя оскорблённая бренность.
И узнать не смогли ни единой родимой черты,
Лишь на плечи легла чёрных дней роковая согбенность.

Почему, почему в этот год всё случилось не так,
Как мечталось, когда стекленели февральские льдинки,
И казался проблемой какой-то извечный пустяк...
А сейчас чередою — поминки, поминки, поминки?..

Будто съёжилось небо со всех погребальных сторон,
И на ватных ногах чуть плетётся согбенное тело...
Но цветёт и не чахнет всё тот же багряный бутон,
И глядит мне в глаза, как недавно мне мама глядела.

Позади у русского поэта Анатолия Юрьевича Аврутина долгая и трудная дорога, наполненная радостями и горестями, удачами и потерями. Эта дорога зовёт его дальше, и она будет такой же трудной, он это знает.