ЮРИЙ ЦВЕТКОВ
КРИТИКА ЖИВА, ПОКА ЖИВЫ КРИТИКИ
В 2018 году мы захотели расширить литературно-критическую премию “Московский наблюдатель”, учреждённую для поощрения журналистов и критиков, активно откликающихся на актуальные события текущей литературной жизни Москвы и России. Было решено включить в неё не только статьи о литературных событиях, которые мы публикуем на сайте “Культурная инициатива”, но также привлечь к рассмотрению материалы, которые публикуются на других площадках. В связи с этим и возникла необходимость расширения экспертного состава. У нас уже были в жюри, как их шутливо называли, “четыре К”: Геннадий Каневский (вошедший после смерти Кирилла Ковальджи), Леонид Костюков, Кирилл Корчагин, Дмитрий Кузьмин. К ним любезно согласились присоединиться Дмитрий Бак, Евгений Бунимович, Алексей Варламов, Игорь Волгин, Александр Гаврилов, Наталья Иванова и Лев Рубинштейн. Нужен был двенадцатый человек. Условно говоря, “почвенник”. Для противовеса, баланса, если вы внимательно посмотрите на список. Лучшей фигуры, чем Александр Казинцев, и представить себе было нельзя. И мы не ошиблись. Правда, вначале опасались, что откажет.
Со слов моего друга Данила Файзова, который обычно с ним связывался:
“Позвонить Александру Ивановичу было несложно, трубку он брал практически всегда, и сразу реагировал — номер мой в записной книжке у него был — с внимательностью и заинтересованностью. Вряд ли он видел во мне родственную душу: нас разделяли поколения, и взгляды не всегда совпадали, но, в отличие от многих коллег из любых “лагерей”, Казинцев был готов к диалогу — вежливому, без оскорблений и переходов на личности, к сотрудничеству. “Александр Иванович, добрый день. Такой-то беспокоит. У нас есть общие знакомые (это я начал представляться). Бахыт, Цветков, Гандлевский...” Такой ключик из его молодости, — зная о том, что их дороги разошлись очень давно, можно было бы предположить решительный отказ, — но нет, все предложения и идеи были приняты. И тут, наверное, самое его важное свойство — умение быть благодарным. Благодарным своей юности и её спутникам. Благодарность своему настоящему за то, что оно есть, и он именно там, где должно”.
В премии “Московский наблюдатель” обычно было не очень много статей патриотической направленности. И тем интереснее было, получив письмо от Казинцева, пытаться понять, по какой причине он выделяет именно этот текст. На первом месте всегда стояло качество письма — это ещё одно важное свойство Александра Ивановича: профессионал никогда не давал волю эмоциям, и блестящий критический текст о литераторе, эстетически ему не близком, всё равно оказывался выделен, отмечен. Никогда не подыгрывал своим, голосовал объективно.
Что ещё подкупало? Доброжелательность и обязательность. Понятно, что все члены нашего жюри очень занятые люди. Александр Иванович всё прочитывал и оценивал в срок. Всегда приходил на мероприятия премии (в последние годы обычно результаты мы объявляли на книжной ярмарке non/fiction), живо в них участвовал.
Литературная критика — дело одинокое и сегодня не самое популярное. Однако после смерти Александра Казинцева, естественно, очень многие друзья, соратники, воспитанники сказали о нём немало тёплых слов. Например, Игорь Волгин: “Помню Сашу юношей, почти мальчиком — розовощёким, солирующим вместе со своими замечательными друзьями на занятиях поэтической студии “Луч”. Потом — “Московское время”. Александр Казинцев выбрал свой путь — литератора, критика, редактора. Но кажется, никогда не изменял той давней лицейской дружбе”.
Но что удивительно, о нём высказались даже его идеологические оппоненты. И тоже незлобиво. Вот слова непростого в отношениях с людьми Алексея Цветкова: “Излишне указывать на духовную дистанцию, которая нас разделяла, но тем не менее короткий некролог с моей стороны (и, я полагаю, моих товарищей) будет уместен. Александр, в ту пору ещё Саша Казинцев, был одним из членов-основателей нашего поэтического содружества, которое впоследствии было названо “Московским временем” по имени самиздатовского альманаха, у истоков которого он тоже стоял. Очень скоро наши пути разошлись радикально. Однако, насколько я помню, он никогда не поминал наше сообщество и нас поимённо худым словом. Мы, насколько могли уследить за собой, отвечали ему взаимностью”.
Закончу я свой текст об Александре Казинцеве — в сфере наших профессиональных интересов — его мыслью, особенно близкой мне, потому что именно эти два дела — поэзия и критика — сопровождают меня на протяжении двадцати лет литературтрегерской работы. Это мысль о родстве поэзии и критики, поскольку обе они чаще всего используют форму прямого высказывания, где нет места маскам. И это же разделяет их с прозой, где автор часто прячется за персонажем и сюжетом. Мысль, которую я прежде ни у кого не встречал, радует ещё и потому, что даёт надежду — критика жива, пока есть критики.